Глава 8 УХОДИМ, УХОДИМ, УХОДИМ!.
В шесть утра Курилова увели, очевидно, для беседы со следователем, и я осталась в камере наедине с все еще не пришедшей в себя человекообразной крысой и с трудом заползшим на нары после ударной порции комплиментов от Кости здоровяком. На меня верзила даже не взглянул — так ему было худо. Правда, вскоре он несколько очухался и теперь оглашал камеру могучим стахановским храпом — сто четыре децибела на-гора.
А вот нам поспать не удалось, хотя хотелось просто невыносимо. Ну еще бы, эта свистопляска началась еще в четыре часа дня, и с тех пор сплошь бандиты и убийцы: на обед — Дрон со товарищи, на ужин — милая компания Вити Началова, потом на правах ночного пищеварительного моциона — визит к Маркелову, а финальное блюдо — благотворительный государственный эрзац-паек — опергруппа спецназа с суровым полковником ФСБ во главе. А в заключение… да, впрочем, о чем это я?.. Заключение — оно и в Африке заключение, разве что в камере пожарче да зеки не такие бледнолицые.
А сейчас, если эта утренняя физзарядка с побегом выгорит, то мы с Костей с полным основанием можем претендовать на славу русских Эдмонов Дантесов, тем более что областное управление ФСБ похлеще всяких там замков Иф.
Но что-то этот сержант, или кто там, долго не возвращается. А он возвращаться должен. За мной.
И ведь возвратился.
— Охотникова, Гусев, на выход, — хмуро сказал он.
Это какой еще Гусев?
Сержант прошелся по камере, у двери неслышной тенью застыл здоровенный парень в камуфляже с автоматом.
— Ты, что ли, его или дружок твой? — спросил он, ткнув кулаком в бок недвижно лежавшего на нарах заморыша.
Я промолчала.
— Ладно, валяй на выход, потом разберемся насчет Гусева и с тобой, и с твоим хахалем, — с неприкрытой угрозой выговорил он.
Надо полагать, этот Гусев все-таки помаленьку пробавлял стукачеством, у тебя же, сержант, на лбу это написано. Значит, второго посадили для отвода глаз или еще чего, а «наседкой» был похожий на тюремную крысу, страдающую несварением желудка, Гусев.
— Супермены чертовы, — продолжал свой монолог сержант, пропуская меня перед собой в дверь, — носятся тут с вами, как бык с мудами, а нет бы, значит…
Подобными неологизмами сержант скрашивал мой недолгий путь до высокой железной серой двери. За дверью мы обнаружили еще двух невозмутимых парней в камуфляже, оба с автоматами.
«Ого», — подумала я, слова велеречивого сержанта о «чертовых суперменах» оказались не пустым звуком. Нас действительно стерегли куда тщательней, чем заурядных конвоируемых.
Меня ввели в просторный кабинет, парни в камуфляже остались за дверью, зато краем глаза мне удалось заметить, что автоматчик, сопровождавший меня и сержанта, ушел.
Сержант же зашел вместе со мной в кабинет, где уже сидели Курилов и за огромным столом — молодой капитан. Путинцева же, к моему удивлению, не было.
— Задержанная Охотникова по вашему приказанию доставлена, товарищ капитан, — четко, по-военному, отрапортовал сержант.
— Присаживайтесь, Охотникова. И вы, сержант, тоже останьтесь. Ну что ж, Курилов, вы хотели в присутствии Охотниковой сообщить нам детали вашей совместной работы по организации взрыва автомобиля «Мерседес Бенц-500», в котором находился Юрий Владимирович Началов, двое его охранников и шофер.
— Ага, — хмуро сказала я, — мне уже и это инкриминируют. Превосходно. Кстати, а где полковник Путинцев?..
— Полковник Путинцев на выполнении ответственного спецзадания. Допрос буду вести я.
— Ответственное задание? Спит, что ли? После таких ночных бдений — это самое для него ответственное.
… Краем глаза я взглянула на окно. Оно действительно выходило на какое-то несообразное скопище покосившихся от времени строений, тянувшееся до самой Волги. У причала торчало несколько катеров, на двух-трех из них я приметила фигурки людей.
«Ага, водонапорная станция, — отметила я, — а эти ребята тут, похоже, пристроились ставить свои катера. Моют их… ну что ж, при таком раскладе и карты нам в руки».
В раскрытую форточку с порывами свежего утреннего ветра влетали обрывки знакомой мелодии, очевидно, где-то по соседству, несмотря на ранний час, врубили музыку: «Уходим, уходим… ухо-о-одим!.. наступят времена почище… бьется родная… в экстазе пылая… Владивосток две тыщщи!..»
А, земляки из «Муми Троллей». Я ведь тоже, как ни странно, оттуда, из Владивостока.
— Разве я это говорил, товарищ капитан? — тем временем удивленно бормотал Курилов. — Вы меня неверно поняли. Я сказал, чтобы сюда привели Охотникову, чтобы при ней уточнить детали нашей с ней совместной работы над тем, как убить время… ну, и если что — кого-нибудь из тех, кто будет активно мешать нам делать это.
— Вам адвокатом надо быть, Курилов, а не взломщиком. Болтать вы горазды. Только это не выйдет, — спокойно произнес капитан. — А если будете и впредь так себя вести, придется провести допрос с пристрастием.
— Все понял, товарищ капитан, — серьезно ответил Константин. — Тогда я начну с самого начала и прошу всех присутствующих меня не перебивать, включая и Евгению Максимовну. Ее — даже в первую очередь. Я думаю, ей будет, над чем подумать и что осознать.
Я коротко взглянула на Курилова из-под ресниц — слово «осознать» было паролем в задуманной нами комбинации. При первом его употреблении происходил переход в режим полной готовности, при повторном — отсчет реализации разработанного плана.
Вел игру тот, кого вызывали на допрос первым, в данном случае Курилов, и это было более приемлемо, потому что мне отводилась более трудоемкая роль в операции.
Оставалось только уповать на то, что все это неизвестно капитану. Хотя вероятность провала из-за осведомленности наших стражей была невелика и, по моим оценкам, сводилась к десяти процентам.
— Я действительно начал в некоем роде автомобильную войну, и началовский «мерс» не является единственной взорванной машиной, — начал Курилов. — Первая такая пиротехническая акция была проведена не далее, как позавчера ночью. Я заложил пятьдесят граммов пластической взрывчатки в «Линкольн», припаркованный у дома Демидова Сергея Викторовича. «Линкольн» принадлежал ему же. Взрыв произошел в два часа тринадцать минут.
— Демидов Сергей Викторович? — переспросил капитан, и на его непроницаемом лице появилось выражение легкой озадаченности. — Но ведь, если не ошибаюсь, он ваш родной дядя.
— У вас совершенно верная информация, — кивнул Курилов, — он действительно мой дядя. А сделал я это не потому, что желал ему зла, а напротив, хотел предупредить о возможной опасности. Просто мой дядя всегда с чрезмерной беспечностью относился к охране своего драгоценного, надо заметить, организма. И я подумал: пусть лучше этот взрыв произойдет, но произойдет он в то время, когда в машине гарантированно никого не будет, и осуществит его родной племянник, чем чужой злобный киллер. И ведь после этого он задумался над своей безопасностью, еще как задумался!
Сержант у дверей болезненно скривился, как будто ему всадили в зуб бормашину, капитан же постучал по столу пальцем и сказал:
— Вы прямо как Мефистофель, Курилов, вечно желая добра, делаете зло. Только помните, что каждое слово, сказанное вами в этом кабинете, записывается на пленку и становится весомой уликой в вашем деле.
Это ничего, что Мефистофель говорил немного не так. Одно то, что товарищ капитан, по-видимому, слышал о существовании Гете и его «Фауста», а также, не исключено, натыкался на эпиграф, предпосланный «Мастеру и Маргарите», вызывало уважение. Вот для сержанта имя Мефистофель ничего не говорило, он, очевидно, решил, что это зоновское «погоняло» крупного «авторитета».
Вероятно, Курилов проникся сходными чувствами, потому что почтительно посмотрел на капитана и, положив руки на колени, медленно произнес:
— Разумеется, я все понимаю, товарищ капитан, и каждое свое слово прекрасно… — тут он сделал короткую паузу и договорил: — Осознаю.
Мгновенным касательным движением я перевела свой дымовальный «бриллиант» на кольце в боевое положение, и клубы черного дыма, как разорвавшая упаковку спрессованная под чудовищным давлением вата, в доли секунды заполнили кабинет. Но я все-таки успела заметить, как Курилов перегибается через стол, почти неуловимым для глаза движением хватает капитана за загривок и с силой бьет его лбом о стол.
— А-а-а, суки, — неожиданно тонким голосом гнусаво проорал торчащий у дверей сержант, которого тоже захлестнуло угольно-черными клубами, — кааззлы!..
Но я уже была рядом. Вот ты и доорался, товарищ сержант. Нечего было час назад меня материть, а буквально десять минут назад стращать всеми прелестями камерной жизни. Безусловно, это не то, что камерная музыка или камерная поэзия, я и сама представляю. А сейчас ты тем более зря кричишь, потому что я по звуку легче найду тебя. Вот так.
Сержант умолк, но дверь тут же распахнулась, и ворвался сухой треск автоматных очередей. Ах, вот как круто! Хотя вас самих, братцы, и не видать, но чувствую я вас прекрасно.
Выверенный удар носком туфли — и тяжелый стук тела, и лязг вывалившегося из надолго ослабевших рук автомата. Второй, видимо, понял, где я, потому что над моей головой просвистели пули.
Хорошо, что я бросилась на пол. Плохо, что этого не сделал ты, паренек. Плохо, но только для тебя самого…
Черный дым быстро редел, выдуваемый ветром в распахнутое Куриловым окно. Сам Костя уже зафиксировал удавку катушки, вмонтированной в его ремень, на кране радиатора центрального отопления, а теперь рылся в сейфе капитана.
— Тебе приходилось заниматься альпинизмом? — отрывисто спросил он, протягивая мне мою сумочку, очевидно, извлеченную им из сейфа, и одновременно убирая под куртку свой «узи», взятый оттуда же.
— Приходилось.
— Тогда цепляйся мне за плечи и спускаемся. У нас совсем мало времени.
Я вцепилась в него со спины всеми конечностями, и он начал быстро спускаться по вертикальной поверхности, удерживая перпендикуляр с ней посредством ловкого перебора ногами. А так как он делал это получше любого скалолаза, то уже через несколько секунд мы коснулись земли, преодолев в воздухе добрых десять с кепкой метров.
Он тотчас перерезал нить и побежал вслед за мной к тому самому пролому, благополучно усмотренному мной буквально в нескольких метрах от нас. В спину нам откуда-то все еще громыхал «Муми»: «Уходим, уходим, ухо-о-одим!..»
Как нельзя в тему. Очевидно, кто-то поставил компакт-плейер на режим автоповтора, и теперь звуковое оформление этого серого сентябрьского утра совершенно соответствовало наполнявшим его бурным событиям, стремительно сменяющим одно другим.
Мы уже вылезли по ту сторону стены, когда за нашей спиной зазвучали выстрелы, а в распахнутом окне появились озабоченные лица эфэсбэшников.
— Они нас не видят, — проговорила я на бегу, — скорее к пристани.
И тут, словно опровергая мои слова, в воздухе чирикнула пуля, и тотчас же бегущий за мной Курилов коротко вскрикнул и ткнулся носом в влажный от росы куст репейника, растущий возле стены порыжелого от старости и сырости сарая.
— Ой, бляха-муха, — простонал он после того, как я кинулась к нему и прислонила плечом к стене, — как кувалдой огрели!.. Если бы не бронежилет, висеть моим кишкам на этих самых репьях.
— Идти сможешь? Позвоночник отдачей не задело? — обеспокоенно спросила я.
Он пристально взглянул на меня и ухмыльнулся, потом покачал головой.
— Тогда быстрее… А то придется менять тебе прозвище Мангуста на какого-нибудь там ленивца из семейства неполнозубых.
— Будешь тут полнозубым при такой жизни, — добродушно проворчал он, тем не менее споро поспевая за мной, — то маркеловские гиббоны, то путинцевские гориллы… а тут еще ты — прямо не Хамелеон, а бронтозавр какой-то!
* * *
До пристани мы добрались минуты за две, несмотря на то что постоянно приходилось обходить лабиринты бараков и преодолевать горы завалов.
Мы вынырнули из тени какой-то полуобвалившейся громады, и я окликнула мужика в заношенной «олимпийке», который возился на носу старенького «Амура»:
— Докинь до Набережной, а?
— Да вы че, — прохрипел он, — какая, е-мое, набережная? Не видите, некогда мне тут с вами… Специально встал пораньше, чтобы…
Я молча запрыгнула на катер, Костя — за мной. Мужик снова поднял голову и, увидев нас на борту своего жалкого суденышка, гневно заорал, как говорится, в дьявола и в бога душу мать.
— Он у тебя на ходу? — не обращая ни малейшего внимания на ругань, спросила я.
— Тебе-то от того… — начал было он, но тут же неловко смолк, что-то нечленораздельно пробулькав, потому что натолкнулся взглядом на «узи» в руке Курилова.
— Вези, — негромко выговорил Костя.
— Ничего с тобой не будет, — поспешила успокоить я несчастного мужичонку, которого буквально затрясло.
Тот бросился на корму и дрожащими руками принялся заводить мотор…
* * *
— У тебя есть деньги? — спросила я у Курилова, когда мы уже на всех парах неслись вверх по течению.
— Ты что, ему платить собралась? — контрвопросом отпарировал он.
— Да нет. Просто тебе не приходила в голову мысль, что наши приметы скоро разлетятся по всем отделениям города?
— Приходила, — кивнул он, — только где это ты найдешь магазин одежды, который открывается в шесть утра или вообще работает круглосуточно? На набережной я что-то таких не помню.
— Это ничего, — отмахнулась я.
Не успели мы подъехать к набережной, как в небе раздалось характерное стрекотание вертолетных винтов и над нами зависла патрульная машина, а в высунувшемся из кабинки мегафоне заскрежетали какие-то какофоничные звуки, очевидно, содержавшие в себе требование сдаться подобру-поздорову.
— Не думаю, что они успели подтянуть теплую компанию на набережную, — процедила я сквозь зубы, — что-то я там ничего не вижу.
— Так быстро работают только в сказочном американском кино про полицейских. Особенно сказочна их, копов, тупость при такой-то технике, — откликнулся Курилов, прицеливаясь в вертолет из пистолета-автомата.
Наверно, у тех не было санкции на отстрел особо опасных преступников, то есть нас, потому что вертолет развернулся и полетел в сторону противоположного, подольского, берега Волги.
Да и посмотрела бы я, как они попали бы среди огромной реки в мчащийся на приличной скорости катер, который Курилов поворотами руля бросал то вправо, то влево, а хозяина катера — соответственно то в жар, то в холод.
…Одним словом, нам удалось уйти. Не буду подробно рассказывать, как мы скрылись из поля видимости вертолета, растворившись в городе, как в дремучем лесу. Все-таки нас с Костей этому учили, и учили несравненно лучше, чем тех, кто за нами охотился. А к катеру буквально за нашей спиной подъехала машина опергруппы. Жаль, конечно, мужичка — хозяина катера, влип ни за понюх табаку, но ничего, немного помурыжат и отпустят.
Нет смысла подробно говорить о том, как мы менялись одеждой с выгуливающей собаку почтенной парочкой, а потом я при помощи моей наличной косметики навела себе и Курилову такой грим, что мы враз постарели на добрых четыре десятка лет и проехавшая мимо машина очередного наряда даже не снизила скорость. Да и какой нормальный мент заподозрит в этом сухо покашливающем радикулитном старичке, мелко семенящем непослушными ногами, с неаккуратной седой щетиной и в раздолбанных кедах и в этой почтенной старушке в немыслимой вязаной кофте и в потертой юбке, что вышла из моды едва ли не в прошлом веке, словом, кто определит в них опасных преступников, коварно ускользнувших из рук спецслужб с попутным выведением из строя нескольких единиц личного состава последних?
Конечно, деньги, которых и без того не было, не понадобились бы, потому что стоимость отданной нами одежды самое малое в двадцать раз превышала условную цену полученного взамен тряпья.
Разумеется, чудо-ремень, так помогший нам при побеге, Курилов оставил при себе. Свою сумочку я сунула в авоську, предусмотрительно позаимствованную все у той же бабушки.
— А что, Костантин Си-ирргейч, — протянула я пронзительным старушечьим голосом, — а не наведаться ли нам в гости, ась?
— Очень даже запросто, Евгення Массинна, — продребезжал он, по-старчески мусоля губами. — И по телефонту позвонить не мешало бы-с.
… Хотя в нашем положении, по большому счету, не мешало бы хорошенько поесть и выспаться. Потому что после всех утомительных приключений, обрушившихся как-то сразу, скопом, оставалось только удивляться, как нас еще носят ноги.
— Совершенно справедливо изволили заметить, Костантин Сиргейч, — прошамкала я. — Только где взять-то яво, телефонт-та?
— А вот какая цаца шкандыляет, будку себе наела, чисто филиал свинофермы, — просипел Курилов на сей раз голосом матерого уголовника, который настолько не вязался с его патриархальным видом старичка — божьего одуванчика, что я еле удержалась от смеха. Хотя в нашей ситуации было определенно не до смеха. — Вона трубочку у нее щас забанщим.
По улице действительно передвигалась важная толстая дама с откормленной собакой. Хотя откормленной — это мягко сказано, потому что этот волосатый студень на четырех коротких кривых ножках настолько заплыл жиром, что не представлялось возможным определить, какой же он, собственно, породы. Его хозяйка держала в руке сотовый телефон и что-то оживленно туда вещала, вертя при этом рукой с зажатым в ней поводком.
В некотором отдалении за толстой дамой следовал мясистый охранник, схожий своей физиономией с той, которая высовывалась из ошейника.
— Ты что, Костя, собрался позвонить по этому телефону? — произнесла я своим обычным голосом. — Может, не стоит? Тебе что, недостаточно проблем?
— А ты собралась звонить из автомата? — отпарировал он. — Если найдешь в округе хоть один исправный, я всю оставшуюся недолгую жизнь буду пользоваться исключительно им.
— Ну хорошо, — сдалась я, — только я сама попрошу у нее позвонить. А то, кто знает, какое у тебя сейчас настроение, а я вовсе не хочу видеть этого симпатичного молодого человека в коме. Мы и так перевыполнили норму по костоломству на ближайшую неделю.
— Валяй, — пожал узенькими стариковскими плечиками Курилов. Как они естественно выглядели — это при его косой сажени!
Я, время от времени припадая на полиартритную нижнюю конечность и хватаясь за разбитую радикулитом поясницу, проковыляла по проезжей части на противоположную сторону улицы, где неспешно дефилировала дама с собачкой. Курилов пристально смотрел мне вслед, и что-то было в его взгляде, что заставляло только уповать на смирное поведение сопровождающего даму телохранителя — ради доброго здравия самого телохранителя.
— Дай бог тебе здоровья, дочка, — выговорила я разбитым старческим фальцетом, — не могла бы ты мне пособить в моем деле… у меня тута…
Толстая дама оторвалась от трубки и недоуменно посмотрела на мою озабоченную морщинистую физиономию, амбал же подошел поближе, очевидно, просчитывая варианты своих действий в случае, если я огрею клюкой его хозяйку.
Я бестолково залопотала какую-то чушь о больной родственнице, которую одолел букет хворей, как-то: остеохондроз, артроз, туберкулез, педикулез и понос на почве эклектичного переедания при просмотре утренних телесериалов, а также геморрой, мигрень, изжога и катар пупочной грыжи. И ей, многострадальной моей родственнице, срочно надо позвонить, а не то с минуты на минуту ожидается прободение прямой кишки и грозящий экологической катастрофой метеоризм. А вот со звонком как раз проблема, потому что в округе нет ни одного аппарата, а в квартире и подавно.
— Что-то ты, мать, умаялась, — неожиданно с сочувствием протянул охранник, — дай ей позвонить, Марь Андревна.
Марья Андреевна посмотрела на меня довольно подозрительно, но трубку все-таки протянула со словами:
— Смотри не урони, она, наверно, больше твоей годовой пенсии стоит.
— Спасибо, дочка, я мигом. — И я набрала домашний номер Демидова, а потом, когда никто не ответил, — номер его сотового. И на этот раз ответа не было. Вот этого и следовало опасаться.
Демидова определенно не довезли до дома. И не собирались теперь скрывать это от меня с Куриловым, иначе бы оставили кого на телефоне. При удаче — даже самого Сергея Викторовича.
— Дай бог тебе здоровья, дочка, — прошамкала я, отдавая трубку, — и тебе, сынок. Что-то не берут трубку.
— Давай, мать, не помирай, — весело ответил охранник, — а родственница твоя хворая, поди, дрыхнет как сурок, а ты тут за нее переживаешь!
Вот уж воистину не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Это надо же, встретить такое искреннее участие в человеке, профессия которого часто ассоциируется с жестокими нравами, беспринципностью, хладнокровными ухватками убийцы. Это и моя профессия тоже.