7

— Вот они, родимые, сидят, — со злостью прошептал Дмитрий Иванович, осторожно выглядывая в щель между шторами в своем кабинете. — Вы избавитесь от них? — спросил он меня.

Я в джинсах и футболке стояла у него за спиной.

Двое мужиков уголовного вида играли в карты на небольшом столике в середине двора. Рядом в песочнице суетилась малышня. Ребята постарше гоняли мяч по небольшой асфальтовой площадке. Один из мужиков, лысый, с кривым шрамом на черепе, поднял голову и посмотрел прямо в окна квартиры антиквара.

— Ну так что же? — переспросил Дмитрий Иванович.

— Давайте, я сделаю это после завтрака, — предложила я, — а то кушать очень хочется.

Старик скривился, словно хватанул уксуса, но ничего не сказал. С его молчаливого согласия я пошла на кухню готовить себе завтрак.

Валерия Евгеньевна, хлопотавшая у стола, растирала пестиком в медной ступке коричневый порошок. При мне она добавила в массу сырой желток. Я даже не стала спрашивать, чем она занимается. Все в этом доме отдавало маразмом и чертовщиной, поэтому лучше не ломать себе голову над всякой ерундой.

— Есть еще яйца? — поинтересовалась я у домработницы.

— Да. В холодильнике еще два десятка должно быть, — ответила Валерия Евгеньевна и задала идиотский вопрос: — А вам зачем?

— Хочу научиться жонглировать, — пояснила я. — Специалисты говорят, что лучше всего начинать с яиц, а уж потом переходить на яблоки.

— Вы шутите? — нахмурилась Валерия Евгеньевна.

— Что-то вроде того, — пробормотала я, извлекая из холодильника продукты: три яйца, масло, ветчину. Стоя с кусочком ветчины, я задумалась. Вчера ее было в два раза больше, я покупала ровно полкило. Почти половина к утру таинственным образом испарилась. Валерия Евгеньевна быстро глянула на меня и отвернулась, притворившись, что полностью поглощена увлекательным процессом растирания порошка.

Допрос с пристрастием я устраивать не стала — пусть эти скряги подавятся моей ветчиной. Я быстро приготовила себе яичницу из четырех яиц с ветчиной, сварила кофе.

Закончив с растираниями, домработница выгребала полученную массу в чашку. Выбрав все дочиста, она помыла ступку, а затем всыпала в нее из целлофанового пакета горсть фиолетового порошка. И весь процесс повторился сначала.

Медленно потягивая кофе, я следила за однообразными движениями Валерии Евгеньевны, слушала глухие удары пестика и мысленно прорабатывала план действий по устранению слежки и беспрепятственному выводу антиквара из его цитадели. В уме все выглядело просто, но вот как будет в действительности? Правда, парни, шпионившие за Дмитрием Ивановичем, показались мне полными лохами, но все равно расслабляться не следует.

Первый пункт плана я привела в исполнение, покончив с кофе. Закрывшись в своей комнате, я загримировалась под сильно пьющую женщину. В моем гримировальном наборе нашлось все необходимое: парик с длинными черными волосами, спутанными и сальными, будто я не мыла их недели две, коронки на зубы, делающие их кривыми, желтыми и гнилыми. Одежду — спортивное динамовское трико, линялую футболку и халат времен Гражданской войны я взяла у Дмитрия Ивановича, а рваные тапочки у Валерии Евгеньевны. В квартире антиквара нашлась и сумка из болоньи, в которую я положила пустую стеклотару и одну початую бутылку сухого вина из холодильника. Тональным кремом я придала лицу бледности с желтоватым оттенком, сделала мешки под глазами, а на щеке намолевала небольшой синяк. Ссадины на другой щеке, над бровью и на руках были настоящие, память о прошлой ночи.

— Какой ужас, — вздохнула Валерия Евгеньевна, увидев меня в полном боевом облачении.

— Не знаю, как это поспособствует делу, но вам видней, — проворчал антиквар, отпирая дверь.

Я прошла по заранее подготовленному пути через чердак соседнего подъезда, спустилась по лестнице и не спеша вышла на улицу, имитируя легкую степень опьянения. Игроки усиленно лупили картами по столу, бросая осторожные взгляды на подъезд антиквара. Меня они вообще не заметили. Я обошла вокруг соседнего дома и приблизилась к парням с тыла. Игроки не смотрели на меня до последнего момента. Я подсела к ним на лавку и вытащила полупустую бутылку вина. Сделала маленький глоток.

— Эй, вали отсюда, шмара, — тихо бросил мне лысый со шрамом. Второй, маленького роста, седой, стриженный «под ежик», просипел лысому:

— Да ладно, Герыч, пусть поправится девка, что с этого сделается. Глянь, как мается с похмелюги.

— А ты че, Мишаня, встреваешь? — зло спросил лысый со шрамом. — Я, кажись, у тебя совета не спрашивал.

— Мальчики, не ссорьтесь, — сказала я, намазывая губы помадой и глядясь в треснутое зеркало пустой пудреницы.

— Ты че сказала? — угрожающе спросил Герыч. — Я, по-моему, велел тебе катиться, — прорычал он.

Я прильнула к сидевшему ближе Мишане.

— Слушай, че твой друг на меня бочку катит? Я ж вам ничего плохого не сделала.

Мишаня, польщенный моим вниманием к его персоне, весь выпятился.

— Герыч, да ладно, пусть с нами время прокантует, хватит тебе.

— Да хрен с тобой! — Разозленный Герыч швырнул об стол колоду карт. — Нашел, блин, себе, понимаешь, тут… — и все накипевшее выразил трехэтажным матом.

— Да ты че, при бабе так? — изумился Мишаня.

Я глотнула из бутылки, протянула ему и, обдавая нового знакомого винными парами, проговорила заплетающимся языком:

— Я, между прочим, имею два высших образования, я девушка интеллигентная.

— Да у тебя это на харе написано, — прорычал Герыч. Он вырвал из рук Мишани бутылку и зашвырнул ее далеко в кусты.

— Да я последние деньги на нее извела, — пролепетала я сраженно. Из моих глаз хлынули слезы.

— Ну ты че ваще творишь! — закричал на своего подельника Мишаня.

— А ты забыл, чем мы должны заниматься? — заорал в ответ Герыч. — Помнишь, подла, на что подписывался?

Мишаня, скрипя зубами, протянул мне полтинник.

— Возьми, купишь себе еще вина и иди отсюда.

Я, изображая бесконечную радость, чмокнула Мишаню в щеку.

— Слышала, вали! — прикрикнул на меня Герыч.

— Пока, мальчики! — крикнула я и, звеня пустыми бутылками, направилась через дорогу, в сторону супермаркета. Там рядом продавали разливное пиво из бочки. Я купила пива и вернулась к горе-наблюдателям.

— Ты че опять здесь отсвечиваешь? — спросил Герыч с непониманием, готовый вот-вот броситься на меня с кулаками.

— Не парьтесь, ребята. Я принесла вам холодненького пива, — проговорила я с нежностью, — жарко же на улице.

— Вот это баба! — Мишаня чуть не всплакнул от умиления. — Тебе, Герыч, когда-нибудь твоя вот так пива приносила?

— Да на постоянку приносит, — злобно зыркая глазами, сказал Герыч.

Не дожидаясь, когда я ему поднесу, он вырвал у меня высокий пластиковый стакан и осушил залпом. Второй стакан я отдала Мишане. Он налил себе и стал пить.

Отбросив смятый стакан сторону, Герыч сказал мечтательно.

— Хорошо бы еще, да нельзя, твою мать.

— Можно в знак примирения тебя обниму? — спросила я Герыча.

— Давай, и катись отсюда, — грубо бросил он, с жадностью наблюдая, как глохчет пиво его кореш. Я обняла, поцеловала его в небритую щеку.

— Ну все, вали. — Герыч бесцеремонно оторвал меня от себя. — Если не уйдешь, я тебя по асфальту изваляю так, что неделю будешь кровью ссать.

— Эй, погоди, Герыч, — встрял Мишаня, надевая свой стакан на кол, торчавший рядом из земли.

— Девушка, как тебя зовут?

— Лена, — соврала я.

— Лена, я часа через два освобожусь. Может, завалимся к тебе на хату?

— Да не проблема, — ответила я, — через два часа зайду.

Дверь в квартиру антиквара мне открыла Валерия Евгеньевна. А хозяин в это время со своим морским биноклем не отходил от окна.

— Ну как там? — спросила я, входя в кабинет.

— Заснули оба, — радостно сказал антиквар. — Сначала один свалился, потом другой.

— Два часа спокойного сна им обеспечены. Затем явятся сменщики.

Я вынула из карманов экспроприированное у бандитов имущество: мобильник, фотографию Дмитрия Ивановича в фас, бумажник и складной нож-бабочку.

— Я тут не очень хорошо получился, — пробормотал Дмитрий Иванович, рассматривая фотографию. — Меня вырезали с семейного фото и увеличили. Вот у меня на плече рука дочери. Это мы в прошлом году на девятое мая фотографировались у Бориса дома.

Я не спеша проверяла бумажник. Ничего интересного. Триста рублей и мелочь.

— Из вас вышел бы отличный карманник, — похвалил меня Дмитрий Иванович, заглядывая в бумажник. — У, да тут как раз вам на бензин.

— Все вещи, кроме ножа, я сейчас верну обратно владельцам. Понятно? — разрушила я мечты антиквара о халявном бензине. Дмитрий Иванович недовольно насупился, но промолчал. Из записной книжки мобильника я выбрала наиболее интересные телефоны, чтобы проверить их позднее, и пошла к спящим бандитам.

Несколько бабушек со двора совещались у столика, вызывать им «Скорую помощь» и милицию или не вызывать. Старушкам показалось, что мужчины, валявшиеся у столика, опившись какой-то дряни, окочурились или очень близки к этому. Я их успокоила, сказав, что у них это нормальное состояние и что я о них позабочусь. Однако бабушки не уходили. Они с отвращением наблюдали за тем, как я поднимаю поверженных снотворным с земли и усаживаю на лавку. До меня долетали обрывки фраз:

— Смотри, Дуся, какая молодая, а рожа вся лиловая… Ой, молодежь пошла… А у нас тоже соседский мальчик на последнем курсе техникума совсем спился.

Привалив бандитов к столику, я придала их телам позы нормально спящих людей. Герычу закрыла рот, у Мишани стерла с морды грязь. Отошла, полюбовалась своей работой — вроде ничего. Последний мазок на мой шедевр — я вложила подобранную пустую бутылку из-под водки Герычу в руку. Пусть потом на них полюбуются напарники. Экспроприированные вещи я вернула на место и со спокойной душой вернулась в квартиру антиквара. Пять минут у меня ушло, чтобы снять грим и быстро переодеться. Затем я подогнала к дому свой «Фольксваген» и проверила еще раз, на всякий случай, подъезд сверху донизу. Лишь после этого я позвонила антиквару и велела спуститься.

Первый адрес, по которому ждали антиквара, находился в трех кварталах от его квартиры. Дверь открыл мужчина, напоминающий ласку, худой, подвижный, с маленьким, скошенным сзади плешивым черепом. Мужчина встретил нас как дорогих гостей, проводил в гостиную и стал показывать свой товар. Его черные напряженные глаза с гордостью перебегали то на меня, то на Дмитрия Ивановича, а мягкий голос усыплял.

— Обратите внимание сюда — пластические медальоны, шкаф красного дерева, примерно 1500 год, Ренессанс, Вестфалия, состояние изумительное, — расписывал коллекционер нам довольно симпатичный шкаф. — Здесь на дверках резные монограммы.

— Мне все понятно, — перебил его Дмитрий Иванович, — не возражаете, если я посмотрю поближе?

— Нет, нет. Конечно, смотрите все, что угодно, чтоб не было потом претензий, — согласился хозяин шкафа и отступил в сторону, чтобы не мешать.

Дмитрий Иванович сантиметр за сантиметром исследовал шкаф снаружи, открыл дверки, проверил замки и петли, повыдвигал ящики, постучал по дереву в нескольких местах. Его действия, видно, не нравились хозяину. Он нет-нет, да и вставлял какую-нибудь реплику типа — «конечно, присутствуют незначительные механические повреждения на боковинах… на внутренней стороне есть несколько червоточин, но в целом дерево прекрасное… обратите внимание на технику выработки…»

Дмитрий Иванович будто его не слышал.

— Так, в целом неплохо, — сказал он, закончив осмотр, — даю вам за него тридцать тысяч рублей.

— Что-о-о? — взвыл хозяин шкафа и чуть не лишился чувств. Пошатнувшись, он оперся о спину, хватаясь за сердце.

— Нечего тут спектакли мне устраивать, Репин, — зло сказал антиквар, — твой шкаф больше не стоит. У выдвижных ящиков прямые зубцы, а должны быть в форме ласточкиного хвоста, если это тысяча пятисотый год, как ты говоришь. И задняя стенка слишком аккуратно сработана.

— Вы хотите меня обидеть? — спросил хозяин шкафа с оскорбленным видом.

— Смотри сюда! — указал Дмитрий Иванович на дверки шкафа. — Разнородный рисунок дерева, хотя и подбирали его старательно. Немного отличается по цвету. От оригинала этому шкафу достались боковины да одна дверка. Остальное изготовил какой-то умелец не так давно.

— Я, когда приобретал этот шкаф, консультировался со специалистами, — пролепетал Репин.

— Хреновые, значит, были специалисты, — ухмыльнулся антиквар. — Твои червоточины, к слову, это кто-то пальнул дробью по дереву перед обработкой, а ножки, если приглядеться хорошенько, видно, что точили на станке — едва заметные непрерывные дорожки и круговые застружины.

— Но тридцать тысяч все равно слишком мало, — пошел на попятную Репин, — я сам за него столько отдал.

— Твои проблемы, — безразлично бросил Дмитрий Иванович, поглядев на часы, — мне тут задерживаться некогда.

— Давай за девяносто пять, продам себе в убыток, — махнул рукой Репин.

Дмитрий Иванович только рассмеялся.

— Хорошо, девяносто, — выпалил Репин.

— А дулю под нос не хочешь? — поинтересовался антиквар. — Тридцать, и ни на копейку больше.

Дальнейший торг проходил в том же ключе. Дмитрий Иванович твердил как заведенный «тридцать тысяч, и ни копейкой больше», а Репин постепенно снижал цену, испытывая при этом страшные муки, красноречиво отражающиеся на его лице. Цена шкафа упала до пятидесяти тысяч. Больше владелец шкафа не выдержал и вытолкал нас взашей.

— Неудача, — сказала я, когда мы ехали по следующему адресу.

— Ерунда, — отмахнулся Дмитрий Иванович. — Приходится перелопачивать горы дерьма, пока обнаружишь что-нибудь стоящее.

Мы подъехали к двухэтажному частному дому, обнесенному красивой оградой.

— Здесь вдова распродает коллекцию своего умершего мужа, — пояснил антиквар. — Жаль, что я слишком поздно узнал об этом.

Вдова оказалась веселой и общительной женщиной лет тридцати с небольшим. По ней сразу можно было сказать, что она не подает вида, переживая постигшее ее горе глубоко в себе.

Из массы необычных вещей, находившихся в доме, Дмитрий Иванович выбрал парочку грубо сделанных бронзовых подсвечников, маленький золоченый сундучок для драгоценностей, уродливую треногую чугунную кастрюлю без крышки. Хотел еще взять маленький позолоченный ключик со сложным мелким орнаментом на поверхности, но вдова не позволила, сказав, что ключик уже продан. Бормоча себе под нос проклятия, антиквар вынул из кармана трещавший по швам бумажник и отсчитал вдове с десяток стодолларовых купюр. Воспользовавшись благоприятным моментом, я напомнила старику про бензин. Если бы взгляды могли убивать, то я бы в тот же момент была мертва. Корежась и скрипя зубами, Дмитрий Иванович сунул в мою протянутую руку триста рублей. Для него это было вершиной щедрости.

Покинув дом вдовы, мы направились по указанию антиквара за город в деревню Смеловка. Упакованные в бумагу покупки лежали на заднем сиденье «Фольксвагена». Дмитрий Иванович время от времени оборачивался назад, чтобы убедиться, что вещи все еще на месте, а не растворились в воздухе, как мираж.

— Всего за тысячу купил, каково… — бормотал Дмитрий Иванович себе под нос, улыбаясь.

— Радуетесь, что обобрали бедную вдову? — спросила я, не отрываясь от дороги.

— Не такая она уж и бедная, — недовольно проворчал он ответ. — Если бы я не забрал у нее эти вещи, забрал бы кто-нибудь другой и заплатил бы еще меньше, чем я.

Вряд ли кто-нибудь заплатил бы меньше, подумала я, а антиквар продолжаk читать лекцию о том, как он спасает ценные вещи ушедших эпох. По его словам выходило, что он эдакий донкихот, борющийся с воротилами теневого бизнеса во имя высших целей. Даже в яслях мало бы кто поверил его лживым словам. Я молча выслушивала всю эту ахинею, стараясь не выходить из себя.

Через полчаса мы достигли Смеловки, где антиквар прошелся сразу по нескольким дворам. В одном дворе он устроил настоящую истерику, когда ему не захотели продать нескольких оловянных солдатиков. Хозяева, высокая худая женщина и небритый коренастый мужик, кудрявый, будто цыган, вынуждены были согласиться на цену двести рублей, лишь бы антиквар убрался из их владений. В другом дворе Дмитрий Иванович приобрел за двадцатку этажерку без ножек и запихнул ее мне в багажник. Всюду я должна была сопровождать его, так как антиквар боялся неадекватной реакции местного населения на его деятельность. Закончилась наша экскурсия по Смеловке у маленькой покосившейся избенки, на крыше которой росла трава, а огород вокруг превратился в рай для сорняков. В доме проживали две старухи, одна старше другой, — мать и дочь. Дмитрий Иванович долго стучал в окна и двери, орал, надрывал голосовые связки, прежде чем его впустили.

— Мне ваши соседи сказали, что у вас есть старые вещи, — заорал он в ухо восьмидесятилетней дочери, на что та сказала, что она не глухая, а слепая. Мы сели за грубо сработанный деревянный стол.

— Что у вас есть из старинных вещей… — спросил Дмитрий Иванович уже тише.

— Да у нас все старое. Мы нового уже лет двадцать-тридцать не покупали, — ответила престарелая дочь. Лежавшая в углу комнаты мать, немного приподняла голову с подушки, прислушиваясь к разговору. Ее глаза бесцельно бродили по окружающим предметам, конкретно ни на чем не фокусируясь.

— Я имел в виду иконы, ковры, посуду какую-нибудь, — уточнил антиквар, озираясь вокруг.

— Есть у нас ковер. Отец с войны привез, — проговорила старуха, морща лоб.

Вдруг глаза антиквара вперились в угол, и он застыл, прошептав:

— И где же этот ковер сейчас?

— Дак под кроватью. Сложила его, чтоб не трепался, — ответила она, кряхтя встала и полезла под эту самую кровать. В это время антиквар встал со своего места и тихо приблизился к углу, который так его заинтересовал. Там висела старая почерневшая икона размером метр на семьдесят сантиметров в грязном запыленном окладе. Старуха выволокла из-под кровати ковер.

— Вот, будь он неладен. — Она чихнула от пыли, разворачивая ковер. Наверно, он пробыл свернутым под кроватью не один десяток лет, потому что буквально разваливался у нее в руках. Сплошные дыры, труха и личинки насекомых.

— Ой, да он попорчен, — расстроилась старуха. Посмотрев на прилипшего к иконе антиквара, она спросила: — Такой-то он вам нужен?

Дмитрий Иванович нехотя отвернулся от доски, глянул на ковер.

— Нет, он полностью испорчен, — был его приговор.

— Вот беда-то, — вздохнула старуха, толкая ковер обратно.

— Не расстраивайтесь о ковре, — сказал Дмитрий Иванович, — лучше поговорим об этой иконе. Она мне очень глянулась.

— Это Богоматерь, — сказала старуха, благоговейно посмотрев на икону. — Эту икону моей матери отдала ее мать, когда выдавала замуж. Во время войны, мы тогда в Белоруссии жили, она спасла нас от немцев.

— Каким же образом? — отстраненно спросил Дмитрий Иванович, потянувшись за бумажником.

— Немцы ворвались в нашу деревню, всех жителей расстреляли, а дома сожгли. Мы с матерью сидели в погребе с этой иконой. Нас не нашли. Огонь же, разведенный в доме, сам собой погас, — рассказывала старуха. На глазах у нее выступили слезы, и она промокнула их платком.

— Чистое совпадение, — пробурчал Дмитрий Иванович. — Я дам вам за нее пятьдесят рублей.

— Да вы что! — ужаснулась старуха. — Ее нельзя продавать!

— Чепуха! — возразил антиквар. — Все продается и покупается.

— Грех так говорить, — не согласилась с ним старуха.

Как антиквар ни старался, ни уговаривал — владелица иконы стояла на своем. Ее не соблазнили ни сто, ни двести, ни триста рублей.

— Господи, да вы же меня просто убиваете своим упрямством, — вздохнул Дмитрий Иванович и спрятал бумажник. — Вы даже не представляете, как эта икона важна для меня.

— А хотите, я вам яблочек наберу, — предложила старуха, чтоб как-то компенсировать горе антиквара. — Правда, они червивые, — добавила она.

— Червивые, ничего страшного, — встрепенулся Дмитрий Иванович, внезапно проявив ненормальный интерес к теме. — Знаете, как в городе у нас трудно с витаминами, я буду рад любым яблокам. Если вам несложно, наберите немного, я помолюсь за ваше здоровье.

— Я сейчас мигом обернусь, — обрадовалась старуха. Она, переваливаясь, заковыляла к двери.

— Евгения Максимовна, вы не желаете помочь бабушке? — обратился Дмитрий Иванович ко мне. Не то чтобы я очень желала собирать червивые яблоки. Я просто представила, сколько старуха будет ковыряться на огороде, и сразу решила идти, ведь времени у нас в обрез. Минут через пятнадцать должны были обнаружить спящих наблюдателей. Не думаю, что у бандитов уйдет много времени на то, чтобы понять, что нас нет дома. Чего доброго, они могут решиться пойти на штурм квартиры. Выманят не слишком умную домработницу, а дальше дело техники.

— Сюда, дочка. Они здесь, в траве, — позвала меня старуха под корявые яблони. Насобирав пару десятков наиболее уцелевших плодов, мы пошли к дому.

Дмитрий Иванович в нетерпении уже топтался у калитки.

— Ну, чего вы там копаетесь? Времени нет, — закричал он нам, открыл калитку и пошел к машине. Я поспешила за ним, удерживая бабкину плошку с яблоками. Антиквар вырвал у меня плошку из рук и вывалил яблоки на заднее сиденье. — Поехали быстрее. — Он указал мне на переднее водительское сиденье, сам проворно влез на соседнее.

Старуха удивленно смотрела на нас.

— Что ж вы так уезжаете? — спросила она в растерянности, теребя подол с яблоками. Забрав их у нее, я поблагодарила старуху и, забравшись в «Фольксваген» завела двигатель. Яблоки я бросила на колени антиквару.

— Да зачем они мне! — возмутился тот.

— Не знаю, — сухо сказала я, выводя машину на дорогу.

— Хе-хе, неплохо съездили, — сказал Дмитрий Иванович, улыбаясь неприятной улыбкой. Увидев, что я смотрю, он посуровел, однако еще несколько раз по пути он начинал хихикать без причины.

Склад Дмитрий Иванович устроил на первом этаже заводоуправления обувной фабрики в арендованном помещении. Когда старик проходил через вертушку, охранник с ним приветливо поздоровался.

— Она со мной, — кивнул антиквар на меня, я несла за зловредным стариком его приобретения.

Раскрыв передо мной двери, Дмитрий Иванович велел сложить все на пол, а сам куда-то запропастился. Избавившись от ноши, я решила, пока его нет, осмотреть склад. Куча непонятного хлама, непонятные свертки, рулоны. Приоткрыв крышку длинного продолговатого ящика, я обнаружила внутри обычную землю.

— Нехорошо трогать чужие вещи, — сказал насмешливо антиквар, неслышно подходя сзади. Я резко выпрямилась и посмотрела на старика.

— А это, по-вашему, не стыдно? — указала я на икону в его руках. — Обокрали старух.

— Я не обокрал, — обиделся Дмитрий Иванович, хмурясь. — Вы ничего не понимаете. Я спас шедевр древнерусского искусства примерно двенадцатого века из рук невежд. Посмотрите, до какого состояния она у них дошла. — он приблизил ко мне почерневшую икону. — Посмотрите на оклад. Он серебряный, кое-где видна позолота. В такие оклады обычно облачали шедевры. В иконе с первого взгляда видно письмо мастера. Как прописано лицо богоматери и младенца Иисуса. А это в углах полуфигуры архангелов Михаила и Гавриила. — антиквар указывал мне на непонятные силуэты с крыльями в прорезях окладов. — Как вы думаете, что бы случилось с иконой у старух? — спросил он, зло сверкая глазами, и сам же ответил: — Она бы сгнила там в этой плесени. Я счел своим долгом вынести ее из дома и спрятать у вас в багажнике, благо вы машину не закрыли, — сказав это, Дмитрий Иванович не сдержался, хихикнул. — Думаю, они еще долго не заметят, что иконы нет. Если вообще заметят когда-нибудь, хе-хе.

Я титаническим усилием сдерживалась, чтобы не припечатать кулаком его самодовольную улыбку. В жизни не встречала большего подонка, чем этот антиквар.

Дмитрий Иванович аккуратно поставил икону к стене, отступил, полюбовался ею, хихикая.

— Завтра подъедет мой знакомый реставратор, посмотрит ее, — поведал старик мне о планах насчет иконы. — Сам я ее реставрировать, пожалуй, не буду. Слишком велик риск.