Глава 3
Нетрудно себе представить, как прошла эта ночь. Милиция, охи-ахи Голицыных, валидол и нитроглицерин, любопытство жильцов дома, изнуряющие допросы, звонки в Москву, подпись под протоколом.
Когда мы с Роальдом покидали отделение милиции, я остановила его, ухватив за рукав кожаной куртки, и, круто развернув к себе, сказала:
— Вчера я два раза спасла тебе жизнь. Нет-нет, благодарить не стоит, это моя работа. Но я хочу, чтобы ты не мешал мне ее выполнять. Усек?
Судя по его виду, Роальд усек. Голицын был, конечно же, перепуган до крайности.
Он признался мне, что сначала не воспринял инцидент со стрелой всерьез. Но после убийства Марго Роальд понял всю серьезность положения и поклялся не отходить от меня ни на шаг.
Остаток ночи мы провели в гостинице — Роальд наотрез отказался возвращаться к родителям и, позвонив домой, заверил матушку с батюшкой, что непременно зайдет к ним на днях, а пока хочет сменить обстановку. Он также попросил никому ни под каким видом не сообщать о его новом местопребывании.
Я не могла не приветствовать такое решение. Хотя гостиница — это отнюдь не лучший вариант из всех возможных.
Если за Роальдом кто-то охотится (а эта мысль казалась мне все более и более реальной), то в отеле от маньяка не спрячешься, слишком много тут шныряет народа, да и под обслугу можно замаскироваться.
А маньяки народ хитрый и на редкость изобретательный.
Когда я училась в разведшколе, нам иногда приводили в пример маньячную братию, обладающую удивительными способностями к маскировке.
Один тип, одержимый манией убивать женщин, носящих белые парики, умудрился проникнуть даже в святая святых советской власти — районный комитет коммунистической партии под видом сантехника. Когда его манипуляции с трубами перестали вызывать интерес, он дождался, пока объект страсти — вторая «замша» по идеологии — проследует в женский туалет, и задушил ее в кабинке, предварительно изнасиловав. Задержали его на выходе и быстренько расстреляли после закрытого заседания суда, состоявшегося уже через неделю после кровавого преступления…
Поэтому гостиница была для нас лишь временным пристанищем. Наутро я намеревалась снять квартиру у надежных людей, которые не станут задавать лишних вопросов и будут держать язык за зубами.
Роальд долго не мог заснуть. Он ворочался на скрипучей кровати, то и дело охал, вздыхал, поднимался, подходил к холодильнику и глотал минеральную водичку прямо из горлышка бутылки.
Я вполглаза наблюдала за Голицыным — вдруг ему вздумается выбраться из номера и пройтись по коридору в поисках приключений.
Но Роальд ограничивался круговыми движениями по комнате, разве что один раз он минут на пять остановился возле моей кровати.
Голицын стоял, держась за балдахин, и внимательно смотрел на меня. Я притворялась, что сплю, хотя прекрасно видела его силуэт сквозь неплотно сомкнутые ресницы.
«Неужели полезет ко мне в постель? — устало думала я. — Ему бы сейчас выспаться по-хорошему, ведь неизвестно, что ждет нас завтра».
Роальд явно колебался. Он то делал решительный шаг к моему ложу, то смущенно отступал назад. Наконец он пошел на компромисс с самим собой и осторожно сел на край кровати, стараясь, чтобы пружины не скрипели.
В этом положении он пробыл еще минуту-другую, потом кашлянул, отыскал под одеялом мою руку и начал неуверенно ее поглаживать.
— Не сейчас, Роальд, — твердо произнесла я, не открывая глаз.
— Но Женя…
— Утром поговорим.
Я не думала, что Роальд так легко отступится. Но он, казалось, вздохнул с облегчением. Добравшись до своей кровати, Голицын закутался в одеяло с головой и, свернувшись калачиком, мгновенно заснул.
Утро наступившего дня, как и следовало ожидать, принесло новые проблемы.
Роальд проснулся ни свет ни заря и попытался немедленно улизнуть из номера.
— Куда? — окликнула я его уже на пороге. — Это что еще за самодеятельность?
— Так за пивом! — с укоризной посмотрел на меня Роальд. — Ты что, хочешь, чтобы я подох от похмелья? До ларька и обратно!
— Какого ларька! — в гневе вскочила я с кровати. — Ты что, с ума сошел?
— Так пиво ж не водка, — оправдывался Роальд. — Ты просто не понимаешь, какое у меня сейчас состояние. Меня утешить надо, а ты…
Я подошла к двери и, вынув ключ из замка, положила его в карман халата.
— Никуда ты не пойдешь! — безоговорочно заявила я. — Даже и не думай.
Роальд прищурился и, выдержав «мхатовскую» паузу, с угрозой произнес:
— Между прочим, у меня клаустрофобия, понятно? Понимаешь, о чем я говорю?
— Разумеется, — кивнула я. — Боязнь замкнутого пространства.
— Очень редкая болезнь, — медленно наступал на меня Роальд. — И очень опасная.
— Ни фига не редкая, — не уступала я. — Сплошь и рядом, куда ни плюнь.
— Разве? — слегка обиделся Роальд. — Ну это ты, пожалуй, загнула.
— И вовсе не опасная, — добила я его. — Разве что с похмелья. А если хочешь пива, то его можно заказать из номера по телефону, и вовсе необязательно куда-то бежать. У тебя просто башка не варит после вчерашнего, дорогой мой. Совсем как дитя…
В Голицыне действительно сейчас проступало что-то детское. Как в облике — обиженно искривленный рот, трогательно нахмуренные брови, так и в поведении — стремление немедленно удовлетворить свои желания, полный отказ считаться с требованиями здравого смысла и жесткий, целенаправленный эгоизм.
На фоне его выпирающих из-под тонкого шелка рубашки мускулов и римского профиля, придающего лицу мужественность, замашки обиженного дитяти выглядели довольно комично.
«Вот бы показать тебя таким, как ты есть, твоим многочисленным поклонницам, чтобы полюбовались!» — мелькнула у меня жестокая мысль.
Роальд решил, что не стоит идти на конфликт со мной, и, успешно преодолев приступ клаустрофобии, спокойно подошел к телефону и заказал пиво в номер, потребовав две бутылки портера.
Он повесил трубку и повернулся ко мне, иронически улыбаясь.
— Ну что, мой генерал? — спросил он беззлобно. — Как видите, бунт на корабле успешно усмирен. Будем дружить дальше?
— Обязательно, — заверила я его. — Хинди-руси бхай-бхай.
— Жду новых указаний.
— Быстро пересядь в кресло к окну. И пожалуйста, без вопросов.
Пока Роальд недоуменно пожимал плечами и перемещался по комнате, я неотрывно смотрела на дверь. Изогнутая ручка из желтого металла медленно поворачивалась, но, встретив преграду, вернулась в прежнее состояние. Вслед за тем в дверь тихо постучали.
— Кто там?! — крикнула я.
— Приехал ваш завтрак, — ответил мне ласковый женский голос.
Я вынула из-под подушки пистолет, подошла к двери, сделав знак Роальду оставаться на месте, прислушалась и повернула ручку.
Затем быстро отошла на несколько шагов, сунув руку в карман халата.
— Входите, открыто.
Дверь отворилась, сначала в проеме показался столик на колесиках, а вслед за ним появилась немолодая женщина в форменной одежде с неестественно добродушной улыбкой на усталом лице.
— Приятного аппетита, — она сдернула салфетку с приборов и, сложив ее пополам, собралась уходить, видя, что мы не настроены давать чаевые.
— А пиво? — нетерпеливо спросил Роальд, бегло осмотрев завтрак на столе.
— Индивидуальные заказы выполняются в индивидуальном порядке, — с этой загадочной фразой женщина из обслуги исчезла, выдав на прощание ослепительную улыбку. — Приятного вам аппетита.
Пиво действительно принесли через десять минут. Вышколенный официант внес две бутылки портера так, словно это был букет орхидей, и, с поклоном водрузив их на декоративный камин, удалился.
Завтрак не заинтересовал Роальда, а вот на пиво он набросился с урчанием.
Я едва успела выхватить у него бутылку и сделать один глоток — не с целью «поправиться», а чтобы протестировать содержимое. Ведь после двух покушений на Голицына можно было ожидать чего угодно.
— Теплое, нет? — не понял смысл моего маневра Голицын. — Да возьми себе вторую!
Вторую я тоже опробовала. Портер как портер. Вроде не прокисший.
С урчанием влив в себя одну за другой обе бутылки, Голицын сладко потянулся.
— Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее! — подмигнул он мне, прикуривая.
— Ты еще не лечился? — спросила я напрямик, приступая к осмотру завтрака.
— Чего?
— От алкоголизма, говорю, не лечился? Ну там кодирование или еще что.
Роальд обиделся.
— А с чего ты взяла, что я алкоголик? — с вызовом спросил он.
— Волну уловила, — честно ответила я. — После опохмелки у алкашей обычно юмор просыпается. Своеобразный юмор, надо сказать.
— Ну, знаешь ли…
Роальд был настолько возмущен, что поперхнулся дымом «Мальборо». Я вынуждена была отвлечься от инспекции принесенной к нам в номер пищи и с силой похлопала его по спине.
— Ну, знаете ли… — эхом отозвались слова Роальда из широко распахнувшейся двери.
На пороге номера стоял низенький лысоватый человек в очках с золотой оправой.
— Такого я от вас не ожидал! — продолжил он свою фразу, входя в номер.
— Симон Аронович! — распахнув руки для объятий, бросился к нему Голицын.
Костяков уклонился от Роальда и, пронырнув у него под рукой, подбежал ко мне.
— Но вы-то, вы-то как могли! — завопил он. — Ладно Роальд, что с него взять — он почти ребенок. Испорченный ребенок, надо сказать!
Повернувшись к Голицыну, Симон Аронович Костяков строго погрозил ему пальцем.
— Но как вы могли допустить такой бардак! Такой, извините за выражение, кровавый бардак, не побоюсь этого слова. Что скажете?
— Вы недовольны тем, что видите его перед собой живым и здоровым? — осведомилась я у Костякова. — Предпочли бы лицезреть его со стрелой в щеке или с перерезанным горлом? А, Симон Аронович?
— Ну зачем же так обострять, — поднял руки Костяков. — Просто хотелось бы как-то помягче… поинтеллигентнее, что ли?
— А с этими пожеланиями — не ко мне, — отрезала я. — Найдите убийцу, с ним и беседуйте на здоровье. Меня эти материи не касаются.
— Как же это не касаются? — удивился Костяков. — Вы же охраняете его!
Палец Симона Ароновича уперся в грудь Роальда. Голицын стоял молча, по-дурацки улыбаясь и хлопая глазами. По-моему, актеру хотелось еще пива.
— Его?! — я кивнула на Роальда. — Да ваш протеже действует с точностью до наоборот. Делает все, чтобы осложнить мне работу. И себе жизнь, кстати сказать. Сначала напивается вдрызг, потом совершает моцион по ночным улицам с малознакомой девицей…
— Я знал Марго еще вот с таких… — Роальд поводил рукой на уровне своего бедра, демонстрируя рост девочки во время их детских встреч.
— Помолчи, дорогой, — резко оборвал его Костяков. — Видишь, у нас деловой разговор.
Голицын покорно заткнулся.
Он и вправду был ребенком, большим непослушным ребенком — Симон Аронович совершенно верно его охарактеризовал. Причем даже не подросткового возраста — иначе позволил ли бы Роальд, чтобы его обсуждали прямо при нем, употребляя по отношению к нему третье лицо — «он», «его», «ему».
— Так вы серьезно думаете, что за этим кто-то стоит? — нахмурился Костяков. — Может быть, у вас просто город такой бандитский?
— Город как город. По уровню преступности, кстати сказать, с Москвой не сравнишь.
— Ну то Москва… — Симон Аронович присел в кресло возле имитации камина и окинул взглядом содержимое завтрака на столе. — Вы позволите, я бутербродик возьму. Только что с самолета.
Аккуратно придерживая пальцем ломтик лососины, Костяков умял два бутерброда.
— Знаете что, Женя, — произнес он, вытирая губы салфеткой, — меня очень настораживает то, что вы рассказываете.
Он взял бутылку «Полюстровской» и, открыв пробку — она снялась очень легко, — поднес горлышко ко рту, игнорируя хрустальный стакан, по стенкам которого сползала пивная пена портера.
— Меня даже беспокоит не утечка информации, — медленно продолжал он, — а кое-что другое. Я не хотел бы сейчас вдаваться в детали, но…
Костяков снова отвел горлышко от рта и внимательно посмотрел на Голицына.
— Перед своим отъездом я получил кое-какие сведения, касающиеся людей, которые вкладывают деньги в нашего обожаемого Роальда, — со значением проговорил он. — Так вот, эти сведения представляют собой весьма серьзный повод для беспокойства.
— Вы думаете, что два покушения на Голицына как-то связаны с этой информацией?
— Не знаю, — пожал плечами Костяков. — Собственно, я и приехал, чтобы это выяснить. Собираюсь сегодня кое с кем тут встретиться.
Симон Аронович поднес горлышко ко рту и сделал один большой глоток минералки.
Второго не понадобилось.
Бутылка выпала из его рук и покатилась по ковру, весело шипя.
Роальд расширенными от ужаса глазами смотрел, как выплескивающаяся из зеленого сосуда жидкость мгновенно разъедает ткань, оставляя на своем пути черный след с отвратительным запахом.
Когда же бутылка подкатилась к его ногам, он дико завизжал и вскочил на подоконник, причем с его ноги слетел шлепанец.
Бутылка ткнулась в задник обувки и выдала хороший бульк. Тотчас же от шлепанца осталась облезлая тряпка с замахренными краями.
А вот Симон Аронович Костяков закричать уже не мог, хотя явно очень хотел, — серная кислота в один миг сожгла ему горло.
Я похолодела от мысли, что на месте менеджера мог бы оказаться мой подопечный. Вот и отвлекайся после этого на разговоры!
И снова милиция. Снова долгие допросы и снятие показаний. Пристальный опрос персонала. Слезы горничной, которая призналась, что, приготовив завтрак для постояльца, отлучилась в туалет, оставив столик в коридоре на несколько минут без присмотра.
«Все, — решила я для себя. — Немедленно перебираемся на квартиру».
Когда Роальд вновь обрел дар речи, мы уже ехали в такси по указанному мной адресу.
— У меня просто в голове не укладывается, — бормотал Голицын. — Как же так?..
— А вы попробуйте уложить, — обернулась я к нему с переднего сиденья. — Сейчас сядете в тихом месте и подумаете часик-другой. А потом ответите мне: кто и почему вас преследует.
— Но я ума не приложу…
— А вы приложите, — настоятельно посоветовала я. — Иногда это очень полезно.
Роальд не был расположен воспринимать мой юмор и, как мне показалось, скорее склонялся к тому, чтобы загасить состояние шока новой порцией алкоголя.
Но пусть даже и не мечтает! Теперь я буду решать, что ему надо, а чего — ни-ни.
И тут я вдруг поймала себя на забавной мысли: ведь ты, Женя, испытываешь к Роальду вполне материнские чувства. Тебе хочется оберегать и опекать этого дылду, заботиться о нем.
Разве ты не знаешь, что отсюда всего один шаг до влюбленности?
«Не-ет, — покачала я головой. — До этого мы доходить не будем. Постель не исключена, но не более того. Любовь мешает работе».
Кстати, неплохо бы подумать о том, кто теперь будет оплачивать эту самую работу.
Костяков, бедняга, мертв. А контракт со мной заключал именно Симон Аронович.
Захочет ли Роальд его продлевать? Мне, честно говоря, хотелось бы. Да и Голицын, судя по его потерянному виду, больше всего боится сейчас остаться без надлежащего присмотра.
— Здесь? — притормозил шофер на перекрестке. — С вас…
— Не здесь, — оборвала его я. — Еще немного покатаемся.
И я назвала адрес в другой части города. Шофер пожал плечами и развернул машину.
Пока мы ехали, я внимательно смотрела в зеркальце заднего вида, но «хвоста» за нами не обнаруживала. И тем не менее, когда мы доехали до заводской окраины, я снова велела шоферу изменить маршрут.
— Че вы такие нерешительные? — с улыбкой повернулся к нам водила. — Может, я в лесочке каком приторможу, там и устроитесь. У меня сиденье раскладывается и вообще. Винца возьмем…
При слове «винца» Роальд заметно оживился. Он вопросительно посмотрел на меня, но я отрицательно покачала головой. Никаких пикников.
Пусть шофер думает, что хочет (он явно принял нас за парочку, которая намерена «покувыркаться» в автомобиле), но расслабляться пока рано.
— Теперь все? — устало спросил шофер, когда через полчаса мы подкатили на окраину города. — Больше никуда не поедем?
Я расплатилась, дав водителю щедрые чаевые. Мы выбрались из машины, шофер помог выгрузить чемоданы и, пожелав нам хорошо провести время, отбыл, весело подмигнув нам на прощанье.
— А где мы будем жить? — спросил Роальд, в недоумении оглядывая широкое поле.
— Нам чуть подальше, — успокоила я его. — Чемоданы в руки — и вперед!
Пока мы вышагивали по утоптанной тропинке среди соснового леса, я пояснила Голицыну, что в интересах его же безопасности я сняла на неделю дачу у своего знакомого. Собственно говоря, даже не дачу, а самый настоящий загородный дом.
— А в городе было нельзя? — недовольно поинтересовался Роальд.
— Этот участок находится в городской черте, — спокойно ответила я. — В прошлом году границы города были расширены. Есть телефон, подведены все коммуникации. Так что теплый душ на ночь обеспечен.
— Но как мы будем отсюда выбираться? — продолжал расспросы Голицын.
— На моем автомобиле, — терпеливо объяснила я. — Я подогнала его сюда, пока ты давал показания в гостинице. Как видишь, все схвачено.
Я вдруг остановилась и, опустив на землю чемодан, спросила у Роальда:
— Кстати, дорогой мой, а куда ты намерен отсюда выбираться? Может быть, уже настало время посвятить меня в твои планы?
— Ну… мы поговорим… Не на ходу же, — неуверенно пробурчал Роальд.
— Хорошо, — согласилась я. — Тогда пошли. Нам уже осталось совсем чуть-чуть. Видишь вон тот домик с башенкой? Нам туда.
Когда мы разместились в особняке, Роальд позволил себе слегка расслабиться.
Наличие теплого душа и холодного пива подействовали на него самым благотворным образом. После чередования теплой влаги (наружное применение) и холодного портера (применение внутреннее), Голицын пришел в самое благодушное расположение.
Он сидел в махровом халате посреди гостиной на втором этаже и отрешенно созерцал окрестности.
— А что это там такое идиллическое? — вопросил он, указывая на высокую стену, смутно различавшуюся впереди за лесом.
— Это коровник, — подняв взгляд в направлении его руки, ответила я. — Я обещаю тебе устроить экскурсию по окрестностям, если ты все же соблаговолишь поведать мне, за каким чертом тебя сюда принесло.
— В общем, это была не моя идея… — смущенно начал Роальд. — Если в двух словах, то смысл моей поездки заключался…
— Да не тяни ты!
— Просто придется кое-что объяснить, — вздохнул Роальд. — Дело в том, что спонсоры решили меня переквалифицировать.
«Батюшки! — подумала я. — И впрямь ребеночек! Меня… переквалифицировать… Нет бы сказать: я решил переквалифицироваться!»
— И что же тебя ждет? — спросила я, усаживаясь в кресло напротив. — Какой новый имидж Роальд Голицын явит своим поклонникам?
— Понимаешь, — Роальд сделал паузу, в которую уместилось три больших глотка пива, — сначала все было хорошо, я имею в виду кино.
Я поощрительно кивнула. Пусть рассказывает, как ему удобнее, главное, чтобы рассказал.
— Тогда были золотые времена, — мечтательно закатил он глаза, — пляжи, загранкомандировки, съемки… Женщины липли как мухи.
Голицын отогнал от лица назойливого комарика и снова приложился к пиву.
— На «Кинотавре», помнится… Ну да ладно, дело прошлое, — смешался он, поймав мой укоризненный взгляд. — Перехожу к конкретике. В общем, после того, как снабжавший нас банк лопнул, третий фильм накрылся, сама понимаешь, чем. А тут и общий кризис шарахнул.
Роальд скорбно поджал губы. Ему было не очень приятно вспоминать переход от былой славы к временам не больно-то веселым.
— Тут еще такая тонкость была, что контракт мой истекал только через три года — ведь продюсер купил меня как бы на корню. Так что и сниматься я не мог, и не сниматься — тоже. Хорошо — добрые люди помогли.
— Костяков?
— Угу.
Голицын крякнул и в два глотка опорожнил бутылку. Поставив ее на пол, он продолжал:
— Тогда как раз резко поднимался столичный канал, и меня взяли практически сразу. Правда, когда стали думать о сетке передач, все уже было распределено. Я хотел в обзоры кино, само собой, но там прочно сидели другие. Вот и оказалось, что идти мне было некуда, кроме как в эту идиотскую программу.
«По крайней мере самокритичная оценка», — с удовлетворением отметила я.
