6

Красная «Ауди» с затемненными стеклами не просто так маячила у церкви. Стоило мне тронуться, как она пристроилась сзади на некотором расстоянии. Кто же меня вел? На милицию или спецслужбы непохоже. Люди отца Глеба или того, другого — Рябчика? В принципе большой разницы не было. Решив не ломать голову, я продемонстрировала парням из «Ауди» класс экстремальной езды по улицам города и легко оторвалась.

Притормозив перед каким-то домом у грязного подъезда, я задействовала спутниковую поисковую систему, чтоб посмотреть, где находятся маяки, спрятанные в автомобили отца Глеба. Если настоятеля арестовали, то, по идее, обе должны находиться в гараже. Развернутая на экране коммуникатора карта Карасева показала движение одного из маяков. Вот дела. Арестовали отца Глеба или нет, и кто тогда ездит на его машине в районе казино «Бриллиант»?

Не следователи же решили оторваться и покататься немного по городу на машине подследственного. С легким беспокойством я свернула карту, вошла в сеть и просмотрела новости на сайте областной телерадиокомпании. Ни слова про бесчинства отца Глеба. Не врал он, когда говорил о «своих людях». На сайтах газет тоже ничего. Я вновь посмотрела на карту, засекла местоположение машины настоятеля и поехала по указанному адресу.

Внедорожник отца Глеба стоял припаркованный у кафе рядом с казино. Я притормозила на обочине и, вытащив бинокль, осмотрела окна кафе. И тут настоятель, облаченный в мирскую одежду, вышел из дверей кафе в сопровождении гориллоподобных качков, пестрых от наколок. Последним вышел из кафе Бубен. Форму его головы значительно изменила гигантских размеров шишка на лбу. С ней он мог без грима играть жертву родовой травмы или мутанта, у которого мозгом раздуло черепную коробку.

Попрощавшись, накачанные громилы сели в вишневую «десятку» и уехали. Отец Глеб с Бубном остановились у внедорожника, о чем-то оживленно переговариваясь. Настоятель выглядел счастливым и умиротворенным, совсем не так, как должен выглядеть человек, за которым охотится милиция. Он благодушно улыбнулся Бубну, и я прочитала по губам:

— Не парься. Мы их возьмем и прикончим.

Что же происходит, черт возьми? Чем занимается милиция? Сделала за них почти всю работу, а преступник разгуливает по городу, будто ничего не было.

Я, глядя в бинокль на то, как со стоянки отъезжает внедорожник противника, позвонила в следственное управление ГУВД Тарасова знакомому старшему следователю и поинтересовалась, не приходил ли к ним материал на любопытную тему.

— Вы, Евгения Максимовна, о священнике из нашей церкви? — сразу угадал Земляной. — Да, я так сразу понял, что это вы на него слили. Ваш стиль. Что ж, порадую, расследование ведется, его нам пришлось пока отпустить под подписку о невыезде.

— Как же так? — возмутилась я. — Отпустили такого бандита. Да он же уберет всех свидетелей и доказательства.

— А вы думаете, легко вот так просто задержать человека с его положением и деньгами, — спросил следователь. — У него целых три адвоката. Прокурор тоже не спешит лезть на рожон. Во всех эпизодах надо доказать преступный умысел, ваша видеозапись сейчас проходит экспертизу. Со скрипом удалось провести обыск в доме священника, но ничего не нашли. Проверяем, каким образом в паспорте Голова перепуталась первая буква фамилии. Он валит на ошибку паспортистки.

— Вам самому не смешно от этого заявления? — поинтересовалась я, завела двигатель и отъехала от обочины, одной рукой удерживая руль, а другой сотовый у уха.

— Нет, мне что-то не до смеха, — проворчал следователь. — Ночью в городе были какие-то пьяные гонки. Один идиот на джипе заехал в гипермаркет, несколько машин столкнулись на перекрестке. Кто-то стрелял. Во всех машинах нашли оружие, водители и пассажиры практически в невменяемом состоянии от спиртного и наркоты. Одних отправили в больницу, других арестовали. Все из бывших заключенных. Принадлежали к группировке Мусаева. В общем, Евгения Максимовна, жаркая ночка выдалась. Так что ваш отец Глеб не первоочередная задача.

— Вячеслав Юрьевич, а вы не думали, что ваши ночные гонщики и настоятель могут быть связаны? — спросила я. — Советую проверить подпольных врачей в городе. Уверена, у них вы найдете кучу народа со свежими огнестрелами. К тому же ночью был вызов от соседей Голова. Они сообщили о стрельбе, а ваши так и не доехали до них.

— Да это не стрельба была, — возразил следователь. — Там на набережной народ развлекается, салюты всякие, петарды взрывают, и постоянно вызовы, что, мол, стреляют. Парни замучились выезжать. Потом, когда разобрались с гонщиками, отправили наряд и на набережную, но там было все тихо. У священника полный порядок. Вышел к нам в полном облачении, сказал, что у него ночные бдения какие-то. За кого-то он молится, а про стрельбу сказал, что это, как мы и предполагали, молодежь с петардами баловалась.

— Проверьте у него почву внимательно, — посоветовала я, — если повезет, найдете гильзы и кровь, еще окно одно разбито, которое в сад выходит. Рядом с ним в потолке гостиной вы сможете найти пули — следы его так называемых бдений. А кровь во дворе пролили люди, что сейчас лечатся у подпольных врачей.

— Значит, ваших рук дело, — вздохнул следователь. — Устроили перестрелку во дворе, а потом они за вами по городу гонялись? Надеюсь, трупов вы не наделали?

— О чем это вы, Вячеслав Юрьевич, — спросила я с непониманием, — какие трупы? У меня ночью вчера было пророческое видение. В нем я и видела, как там у священника все было.

— Понятно, пророчить начали, — проворчал следователь. — Вы, Евгения Максимовна, кажется, на вишневом «Фольксвагене» ездите? — он продиктовал мне номер машины и ехидно спросил: — Ваш?

— Мой, — призналась я честно, затем добавила, грустно вздохнув: — Был до вчерашнего вечера. Не поверите, оставила его вчера перед домом, не успела оглянуться, и уже нет. Угнали. И ведь совершенно новый, магнитолу недавно поставила, колонки. Я до сих пор не могу успокоиться. Утром подала заявление об угоне.

— С огнем играете, — предупредил следователь. — Вашу машину изрешеченной нашли на набережной у дома священника и по данному факту ведется расследование. Молите бога вместе со своим клиентом, чтоб ничто не указывало на вас, иначе возникнут серьезные проблемы.

— Вячеслав Юрьевич, я сейчас дни напролет провожу в молитвах, — серьезным тоном произнесла я, — подумываю даже в монастырь уйти. Мне не до мирских проблем, и если что случится, то помните, что я к этому не имею никакого отношения.

— Вы что, в открытую заявляете, что что-то должно случиться? — зло воскликнул следователь.

Притормозив, я свернула на перекрестке и ответила:

— Вы отпустили бандита, жаждущего смерти моему клиенту, и думаете, что все будет нормально? Мне придется защищаться, и это право, Вячеслав Юрьевич, вы у меня не отнимете.

— Не делайте глупостей, — попросил следователь взволнованно. — Голов сейчас достаточно напуган нашим расследованием, и он не посмеет вам ничего сделать. Вы тоже к нему не лезьте. Мы сами во всем разберемся.

— Разбирайтесь, не буду вам мешать, — ответила я спокойно. Хотела сказать, что только что видела отца Глеба и он совсем не показался мне напуганным, но решила промолчать, а вместо этого поинтересовалась — ведет ли доблестная милиция хотя бы слежку за священником? Вопрос возник потому, что я видела, как за внедорожником настоятеля от кафе увязалась синяя «девятка». Было не совсем понятно: прикрытие это или хвост.

— А вы как думали? — язвительно спросил следователь. — Сделали все по правилам, наблюдение за домом, за ним самим. Телефон поставили на прослушку. Решись он на какую-нибудь гадость, мы его сразу возьмем. И еще одно, можете забрать свою машину. Мы что надо с ней сделали, зафиксировали должным образом. Она у нас на стоянке. Знаете, где это?

— Да, Вячеслав Юрьевич, спасибо, заберу. Желаю удачи, — попрощавшись, я отключила сотовый, посмотрела на экран навигатора и увидела, что нахожусь рядом с целью своей поездки — городским Музеем искусств.

Свернув к парку, я притормозила у двухэтажного старинного здания желтого цвета с белой отделкой под замковые камни. Не выходя из машины, сделала еще один звонок, заместителю прокурора Тарасова. Ему я сообщила, что располагаю долговой распиской его сына на полмиллиона.

— Не советую меня шантажировать, — прорычал зампрокурора в трубку.

— Я и не собираюсь, — возразила я. — Но согласитесь, ведь если послать эту расписку вашему начальству, то это может пагубно отразиться на вашей карьере.

— Что вам надо? — с ненавистью спросил зампрокурора.

— Честное и непредвзятое расследование по делу отца Глеба, настоятеля тарасовской церкви, — ответила я. — Все санкции, которые будут запрашивать у вас следователи, чтоб немедленно подписывались. Никаких пробуксовок и волокиты. Если все пройдет гладко, я уничтожу расписки и ваши фотографии в неприглядном виде с девочками. — Про фотографии я приврала, но трюк сработал.

— Что-о! Фотографии! — завопил зампрокурора. — Но это же я к другу зашел на день рождения. Мы ж просто сидели.

— Вот и досиделись, — буркнула я. — С вашей должностью надо аккуратнее друзей выбирать.

— Подождите, вы работаете на Мусу? Ведь расписка была у него, — спросил мужчина настороженно.

— У Бубна, — поправила я. — Но ему пришлось отдать все мне. Я же работаю против Мусаевских.

— А вы точно все уничтожите, если я поступлю как надо? — с недоверием спросил зампрокурора.

— Век воли не видать, — пообещала я горячо и сбросила звонок.

Вышла, поставила машину на сигнализацию, поднялась по ступеням крыльца к массивным дверям. При входе пришлось купить билет. Затем я прошла в залы, где мне встретилась администратор — полная женщина средних лет в синей двойке из пиджака свободного покроя с юбкой до колена.

— Ирина Львовна, — обратилась я к ней, прочитав фамилию на бейджике, — не могли бы вы мне помочь с одним вопросом?

— Насчет организации экскурсий — это не ко мне, пройдите к руководству, — прозвучал в ответ лишенный интонации голос администратора.

Женщина собралась отойти от меня, однако я не дала, преградила путь и вежливо произнесла:

— Нет, вы неправильно меня поняли. Я не насчет экскурсии. Моя родственница передала вашему музею икону и попросила меня узнать, как сложилась ее судьба здесь. Она сама приехать не может, болеет, а вы бы мне показали, где она выставлена, я посмотрела бы и успокоила бабушку.

— А какая именно икона? — нахмурилась администратор.

— Вот, посмотрите, — я показала ей фотографии на экране своего мобильного.

— Нет, она у нас сейчас не выставлена, — покачала головой женщина и предложила зайти к специалисту, хранителю музея, так как икона могла находиться в хранилище или на реставрации. — А вот и он, — администратор указала на невысокого, смуглого, плотного мужчину, который прогулочным шагом вышел из соседнего зала. — Роберт Карлович, эта женщина икону одну ищет. Может, вы ей сможете помочь?

— Что за икона? — промурлыкал мужчина в усы, как кот, и прищурился на меня, оценивая взглядом.

Я, объяснив, показала ему фотографии.

— Да-да, мне она знакома, — кивнул Роберт Карлович с мягкой улыбкой. — Мы ее отправили на экспертизу в Москву. Вот со дня на день ждем ответа.

— А зачем на экспертизу, вы что, сомневались в ее подлинности? — спросила я вкрадчиво.

— Не скрою, сомнения имелись, и большие, — ответил Роберт Карлович с умным видом. — Почему, объяснять не буду, потому что вы все равно неспециалист и не поймете. Лучше скажите, откуда икона у вашей родственницы взялась?

— Прабабушка оставила, а ей какой-то военный подарил еще в Гражданскую, — соврала я не моргнув глазом. — Зачем вам все это, икона-то все равно поддельная?

— Не поддельная, а копия, однако тем не менее она представляет определенную ценность, — возразил Роберт Карлович. — Поэтому нам и важно выяснить историю ее появления. Я буду очень признателен вам, если вы мне все подробно расскажете. — Он улыбнулся и привычным движением поправил усы.

— А нечего рассказывать, мне известно все в общих чертах. Расспросите об иконе ее владелицу, — ответила я и перевела разговор на другую тему: — В Карасеве, в одной из церквей, была копия этой иконы. Я слышала, что ее носили в ваш музей проверить и им сказали, что это свежая подделка и никакой ценности она не представляет. Как же так махом смогли определить?

— Извините, как вас по батюшке? — спросил хранитель музея со снисходительной улыбкой.

— Эмма Викторовна, — ответила я, потому что в сумочке лежали корочки на имя Опариной Эммы Викторовны. По ходу выполнения заданий нередко приходилось менять внешность, а это подразумевало наличие нескольких комплектов поддельных документов. Их я носила в потайном отделении сумочки.

— Любезная Эмма Викторовна, — продолжал хранитель, — скажите, как я могу объяснить вам то, чему сам учился всю жизнь? Процесс определения подлинности произведения искусства — это сложный процесс. Человек, занимающийся этим, должен в совершенстве знать историю, химию, биологию и даже геологию. И надо не просто знать, а уметь применять свои знания на практике.

— Так это вы, Роберт Карлович, определили, что икона недавняя копия? — перебила я его нетерпеливо.

— Да, я, и, по моему мнению, для нее не требовалось более детальных исследований.

Спорить я не стала. Роберт Карлович был слишком самоуверенным, чтоб прислушаться к чужому мнению. Копию иконы изготовил мастер своего дела, чтобы обмануть специалистов, а не для того, чтоб первый встречный искусствовед из провинциального города раскрыл подлог. Не исключено, что Роберт Карлович отозвался об иконе из церкви как о подделке, потому что думал — настоящая находится в музее. По идее, он должен быть прав. Ведь настоящую икону я сдала в музей, копию — владелице, старушке из села. Однако вдруг существует микроскопический шанс, что я прокололась и перепутала. До экспертов Эрмитажа-то мне далеко. Тогда понятно, почему похитили икону из церкви. Рябчику и его компаньонам остается дождаться результатов экспертизы из Москвы и со спокойной душой вывезти ее за границу на продажу. Обменявшись номерами телефонов с Робертом Карловичем, я попросила его позвонить, когда придут результаты экспертизы, и, поблагодарив, отправилась к антиквару, знакомому отца Глеба.

Немного покрутилась по улицам, проверяя, есть ли за мной хвост. Но все было в порядке. На Краснознаменной улице я подъехала к памятному девятиэтажному дому, поставила машину на сигнализацию, осмотревшись, вошла в подъезд. По лестнице поднялась на пятый этаж. Обшарпанная металлическая дверь. Звонок. Я вдавила черную кнопку и вместе с трелью звонка услышала шорох, будто хозяин квартиры все это время терпеливо поджидал меня за дверью. Игнорируя шорох, я надавила на звонок еще раз и услышала хриплый, надтреснутый старческий голос, переполненный подозрительностью и страхом.

— Кто там? — спросил Салов Павел Иванович.

— Опарина Эмма Викторовна, я вам принесла кое-что посмотреть, — ответила я, надеясь, что меня еще не забыли.

— Кто вас ко мне послал? — спросил антиквар из-за двери.

— Тамара Иосифовна Бромель, — сказав, я тут же оговорилась: — Но это было давно, она уже умерла, потом мне о вас Кострюк рассказывал, но его посадили, так что, кроме как к вам и к Илюмжинову, обратиться больше не к кому. К Илюмжинову я идти боюсь. Он настоящий бандит. Его головорезы в прошлый раз отобрали у меня иконы из перегородчатой эмали, оставленные мне бабушкой, и чуть не убили.

Мое вранье пробудило в антикваре воспоминания. А слова, что Илюмжинов бандит, были как бальзам на душу и чрезвычайно вдохновили Салова.

— А я вас вспомнил! Так вы отнесли свои вещи этой скотине, грабителю, бесчеловечному ублюдку, — закричал он в праведном гневе. — Что же вы так? Лучше бы мне продали. Я давал справедливую цену.

В реальности его «справедливая цена» была в тот раз меньше настоящей на пять нулей. О таких человеческих качествах, как порядочность и честность, Салов отродясь не слыхивал. Он жил по законам пауков в банке — двоим не выжить, а значит, надо топить конкурента любыми средствами. Тут уж не до сантиментов.

— Да, но я хотела как лучше, — протянула я. — Думала, спрошу у нескольких человек — сколько вещь стоит, чтоб не проколоться. И спросила, так что еле ноги унесла. Я ж неспециалист, каждый меня обмануть может.

Салов распахнул передо мной дверь, велев быстро проходить. Я уж думала, что этот момент никогда не настанет. Вошла. Он торопливо закрыл дверь и задвинул три засова, крутанул маховик защелки сейфового замка, потом повернулся ко мне с горящими глазами психа, коллекционирующего человеческие скальпы:

— Где, где ваша вещица, давайте ее посмотрим. Если она такая же, как те иконы из перегородчатой эмали, то я вам хорошо заплачу.

— Может, сначала чаю? — робко спросила я. — С дороги что-то горло пересохло.

— Чаю? — Салов задумался, а в следующую секунду просиял: — Конечно! Где же мои манеры? Проходите на кухню, Эмма Викторовна. Сейчас мигом организуем чай. У меня травки разные есть.

Он ничуть не изменился со времени нашей последней встречи. Маленький, морщинистый, седой как лунь, но невероятно подвижный. Квартира больше напоминала свалку, чем жилье человека. Горы старья, стоившего, без сомнения, миллионы, громоздились вдоль стен, заслоняя белый свет. На кухне было более-менее свободно. Я села на железный табурет с матерчатым рваным сиденьем, а Павел Иваныч стал хлопотать у плиты.

— Так что у вас для меня? — спросил он, поставив чайник на огонь.

— Взгляните, — я показала ему картинку на экране мобильного.

Вид у антиквара был такой, словно я подсунула ему дохлую лягушку.

— Никуда не годится, что тут увидишь! Почему вы не принесли саму икону? — спросил он с обидой. — Думаете, по этой картинке я что-нибудь рассмотрю? Как я что-то скажу, даже примерно?

— Икона слишком большая и ценная, чтоб прогуливаться с ней по улице, — пояснила я. — Кострюк сказал, что это самая ценная икона в истории иконописи. Двенадцатый век, мастер — святой Алимпий Печорский, легендарная Владимирская Богоматерь. Кострюк сам хотел ее прибрать к рукам, аж трясся, но не успел — посадили. Сейчас икона проходит экспертизу в Москве.

— Не может быть! — С вытаращенными глазами Салов выхватил у меня сотовый и стал жадно вглядываться в изображение на экране. — Не может быть. Это же просто легенда. Я не верю! Икона, которую за Алимпия написал ангел, а потом она таинственным образом исчезла. Черт, а ведь похожа — письмо, краски. И она что же, принадлежит вам?

— Да, — сказала я будничным тоном, — так вышло. Вот думаю вывезти ее за границу и продать с вашей помощью. Сможете организовать? Вам десять процентов от стоимости.

— Э-э! Погодите, не гоните лошадей! — возопил Салов, промокая платочком вспотевшее лицо. — За десять процентов я не согласен. Во-первых, покажите мне икону и заключение экспертов.

— Чайник, — напомнила я антиквару.

Очнувшись, Салов услышал надрывный свист чайника, выключил газ и залил кипятком какую-то подозрительную травяную смесь в заварнике. Убивать он меня не будет, пока не получит икону, так что его травяного чая можно не бояться. Поставил на стол два бокала, а пока чай заваривался, приступил к подробному допросу.

Я рассказывала, что узнала от Кострюка, назвала точные размеры доски, восстановив их в памяти, — сто три на семьдесят семь сантиметров. Салов все, что я говорила, конспектировал для дальнейшей проверки. Заварился чай. Он разлил его по бокалам, отвернулся, чтобы поставить чайник обратно на плиту, а я, воспользовавшись моментом, подбросила в бокал антиквара пентотал натрия. Данное вещество широко использовалось для вытаскивания из людей правдивой информации. Употребивший правдодел в доверительной беседе выбалтывал все сокровенные секреты ведущему допрос и даже не замечал, что делает.

Вернувшись за стол, взволнованный антиквар одним махом осушил свою кружку и крякнул, ставя на стол:

— Хорошо! Налью себе еще. А вы варенья хотите?

— Нет, спасибо, я сладкое не очень, — пробормотала я.

Мой отказ не смутил Салова. Он достал из шкафчика банку с яблочным вареньем, зачерпнул ложку и бесцеремонно сунул мне под нос.

— Попробуйте, оно такое вкусное, меня соседка угостила.

— Нет, не стоит, — я отстранилась от ложки насколько смогла. Рука антиквара вдруг дернулась, и варенье упало с ложки мне на блузку.

— Ох, извините старого дурака! Руки-крюки, все старость проклятая, — запричитал Салов. — Идите быстрее замойте в ванной, чтоб пятна не было.

Я воспользовалась его советом и, смывая с блузки варенье, подумала, что антиквар что-то задумал. Идиотская выходка с вареньем была лишь трюком, чтоб выманить меня с кухни. Прислушалась, не звонит ли антиквар куда-нибудь — например, своей группе силовой поддержки. Вроде нет. Тихо.

Закончив с блузкой, я отвернула на три оборота гайку на пластмассовом патрубке сливного бачка, так, чтобы из щели потекла тонкой струйкой вода на пол, вернулась на кухню и застала Салова пьющим чай с сухариком. Вид у старика был безмятежный. Глаза устремлены через окно во двор, где на детской площадке гурьбой с криком и улюлюканьем носилась малышня.

Обернувшись на мои шаги, Салов приказным тоном велел присаживаться и пить чай, пока не остыл. А о делах, дескать, мы будем говорить только после чая — не для того он его заваривал, чтоб добро пропало.

Я села на табурет и, внимательно изучая свой бокал с чаем, заметила, что уровень жидкости в нем примерно на полтора миллиметра поднялся, достигнув черной микроточки — заводского дефекта на глянцевой поверхности, а ложку передвигали относительно первоначального положения.

Из этого следовало только одно, что в мое отсутствие Салов мне чего-то подсыпал в бокал. Конечно, не яд. Травить меня ему невыгодно. Скорее всего правдодел или препарат, подавляющий волю. Решил заполучить икону бесплатно, паразит, ну ничего, посмотрим, кто кого.

— Павел Иванович, а вы знаете, что у вас из сливного бачка вода сочится прямо на пол? — сказала я как бы между прочим.

Для антиквара затопление квартиры, переполненной ценными вещами, было раз в десять хуже конца света. Взвившись ракетой с табурета, старик унесся в ванную комнату, а я быстренько выплеснула чай в раковину, налила себе нового, долила в заварник кипятку из чайника, чтоб не открылись мои манипуляции, и села на место, радуясь своей прозорливости. Впопыхах Павел Иванович даже оставил на столе свой сотовый, и до его возвращения я успела просмотреть, с кем он общался.

— Чертова гайка открутилась! — зло проворчал Салов, войдя на кухню. — Хорошо, что не ночью. Ведь успело бы затопить, и некоторые вещи могли погибнуть. Делают все из пластмассы. Не то что раньше — сплошной чугун и сталь. Как закрутишь один раз, и навечно.

— Да, старые добрые времена, — поддакнула я, подражая его брюзжанию.

— Вы-то что про них знаете, пешком тогда под стол ходили, — буркнул Салов, наблюдая, как я пью чай. На стене навязчиво тикали старинные часы с гирьками, похожие на лесную избушку.

— Мне двадцать семь, поэтому то время я еще успела застать, — ответила я.

— Двадцать семь, а по виду не скажешь, — задумчиво пробормотал антиквар. — Еще чаю, Эмма Викторовна?

— Нет, спасибо, что-то мне и так жарко стало, — бросила я, обмахиваясь рукой. Неизвестно, что он мне подсыпал, но пусть считает, что препарат начал действовать. Как вести себя дальше, будет понятно по его поведению.

Антиквар, попавшись на мою удочку, довольно улыбнулся. Его и самого начало развозить от пентотала натрия.

— А вы сколько планируете выручить за икону — сто, двести тысяч долларов? — спросил он.

— Сумму с шестью нулями, — ответила я.

— Ого, — удивился Салов, — вот это размах. Кто ж ее купит за такие деньги?

— Это ваша проблема — найти клиента, — ответила я. — За это вам и уплачено будет. Кострюк считал, что такая сумма вполне реальна.

— Ответьте, где сейчас находится икона? — спросил Салов вкрадчиво.

— Где-то на пути в город, я не знаю точно. Этим занимаются другие люди, — ответила я и сказала, интимно понизив голос: — Знаете, Павел Иванович, все за этой иконой охотятся. Кострюк изготовил с нее копию, и сейчас копия находится у одного вора, он ее хочет продать, выдав за настоящую. Копия очень хорошая. Не всякий специалист отличит. — Если бы Рябчик уже заходил к Салову с иконой, то мои слова в этот момент взволновали бы антиквара, однако он даже бровью не повел. — Смотрите остерегайтесь, чтобы он вас не кинул, — предупредила я антиквара.

— Меня никто не кинет, — самоуверенно заявил Салов, растягивая слова. — За мной стоят серьезные люди. Достаточно сделать один звонок, и они вашего кидалу в бараний рог согнут. Как кличка вашего вора, я пробью его по своим каналам?

— Кличка Рябчик, — ответила я, не спуская глаз с лица старика.

— Рябчик, вот черт! — в сердцах воскликнул Салов. — Мне насчет него звонили одни люди, просили посодействовать. Неужели они сговорились, чтоб меня потрясти? Вот же сволочи. Я никогда им полностью не доверял.

— Вы про Глеба, что ли? — спросила я, словно походя.

— Про кого же еще, — рявкнул Салов. — Сукин сын, нацепил сутану. Божился мне, что Рябчик предлагает верное дело. Ну, пусть он только покажется со своей подделкой, я ему устрою. Я многое могу. Он пожалеет, что задумал меня натянуть.

— Ладно, Павел Иванович, не расстраивайтесь, — посоветовала я. — Если вам удастся получить у Рябчика копию, то можно провернуть еще одну выгодную сделку. Одному клиенту впарим копию, а другому подлинник и наваримся в два раза больше.

— Нет, не годится, — возразил Салов, — пострадает моя репутация. Я на такое не пойду. Слишком опасно. Позвоню Глебу, скажу, чтоб катился со своим Рябчиком к чертовой матери.

Делать мне у Павла Ивановича было нечего. Все, что надо, я уже выяснила, поэтому попрощалась и ушла, пообещав, как только икона вернется с экспертизы, принести ее Салову. Он, прощаясь, утирал слезы умиления, вызванные приемом правдодела, и продолжал болтать без умолку, откровенно рассказывая обо всех своих делишках. Я готова была поспорить на что угодно — никогда в жизни антиквар не был более откровенен, чем в тот день со мной. Жаль, не было времени дослушать.

Прыгнув в прокатный «БМВ», я отправилась на стоянку за своей машиной, перегнала ее в сервис, а после помчалась к следующему кандидату в моем списке антикваров. Раз Рябчик не заходил к Салову, значит, обратился к кому-то другому.