Глава 6 Домашние сюрпризы

— На Острецкого оказывают беспрецедентное давление, — сухо констатировал Блюменталь, когда мы сели в машину. — Он дал нам понять, что любит Елагина не больше нашего, но тем не менее предпочитает, чтобы мы спустили на него всех собак, чем ввязываться в открытую конфронтацию с Дмитрием Филипповичем.

— Н-да уж, — буркнул Турунтаев. — Давление… может, это он просто играет на нервах. Хочет выиграть время.

— Может, и так, — согласился Иосиф Соломонович. — Самая правдивая информация может обернуться блефом. Но то, что вчера взлетела на воздух ваша, Геннадий Иванович, машина — это непреложный факт. И, откровенно говоря, я не понимаю, каким образом исполнитель этого взрыва сумел подложить мину под днище буквально на глазах многочисленной охраны, на стоянке, которая со всех сторон просвечивается и где нет ни одного квадратного сантиметра площади, докуда не дотягивался бы свет.

— Образно говоришь…

— Да уж куда там… А вот вы, Евгения Максимовна, — обернулся ко мне Блюменталь, — как вы оцениваете действия вчерашнего киллера? С профессиональной точки зрения?

— Разве вы не получили заключения экспертов и вердикта Тарасовского УФСБ?

— Я хотел бы выслушать ваше собственное мнение.

— Хорошо. Я оцениваю его действия — насколько вообще можно их оценивать — как весьма удачные. Бесспорно, человек, исполнивший вчерашнее покушение, был профессионалом. Бесспорно, тут присутствовал определенный уровень везения — для него. Особенно если он не присутствовал среди гостей.

— Что-о-о?

Я перевела взгляд на Турунтаева, который и выдал этот раскатистый вой изумления.

— А что? Я вполне не исключаю тот вариант, что киллер был среди гостей. Хотя, безусловно, это достаточно маловероятно.

— Но среди гостей? — выдавил Геннадий Иванович. — Ведь список гостей составляли Самсон и Иосиф Соломонович!

Он уставился на Блюменталя.

— В самом деле, — кивнул тот, — список гостей составлял я. Самсон добавил туда человек десять-пятнадцать людей, которых я не знаю. Кстати, среди этих десяти или пятнадцати и вы, Евгения Максимовна.

— Ну, меня из списка подозреваемых можно вычеркивать сразу, — беспечно проговорила я. — Хотя бы потому, что будь я киллером, я бы уже выполнила свою работу. У меня было столько прекрасных возможностей.

— Это верно, — подтвердил Блюменталь. — Тем более… — он на секунду прервался, а потом договорил, чуть понизив голос: — Тем более что Острецкий сказал: кто-то из московских киллеров.

— Ага, — проговорила я. — Тогда, если увязать две зацепки: «московский киллер» и «киллер на юбилее Головина», то простым арифметическим действием сложения получаем: «московский киллер на юбилее Головина».

— То есть из сложения слагаемых выплывает сумма: киллер мог приехать вместе с Самсоном из Москвы, — подвел итог Блюменталь.

Турунтаев на протяжении этого разговора только крутил головой и по-жабьи пучил глаза: вероятно, его снедала ярость в тесном союзе с легкой паникой.

— Впрочем, все наши рассуждения, Иосиф Соломонович, из области чистой логики, — сказала я. — Упражнения в индукции. Окольные пути решения проблемы.

— Ну-у, — протянул Блюменталь. — Окольные пути… Окольный путь может оказаться самым что ни есть прямым. По этому поводу есть один еврейский анекдот, и, если вас, Евгения Максимовна, не смущает такой специфический юмор, замешенный на, грубо говоря, семитизме, то я могу рассказать.

Я кивнула.

— Все-таки лучше, чем базар этого Шпона, — пробормотал и Турунтаев.

— Так вот, — проговорил Блюменталь, — встречаются как-то католический священник и раввин. Священник и говорит раввину: «Вот вы раввин и умрете раввином. А вот я надеюсь со временем получить большой приход, стать богатым прелатом». — «Ну, допустим. А дальше?» — «Дальше я могу стать кардиналом». — «Замечательно. Ну а дальше-таки что?» — «Как что? Кардинал может стать Папой Римским». — «Все это прекрасно. Ну а дальше?» — «Как это — дальше? Выше Папы Римского только бог. Не может же человек стать богом?» Раввин усмехнулся и говорит: «Ну, как сказать… Одному еврейскому мальчику это удалось».

Я улыбнулась.

Турунтаев почесал в голове, а потом захохотал:

— Может, согласно твоему анекдоту об окольных путях, Иосиф Соломонович, не мне баллотироваться в губернаторы, а тебе — и сразу в президенты?

— Что-то окна не горят, — проговорил Турунтаев, окидывая взглядом фасад своего дома. — Татьяна в такое время всегда дома. Где это она ходит? А может, уже спать легла? Хотя нет… не похоже на нее.

Я хотела было сказать, что Татьяна Юрьевна не находит возможности сосуществовать под одной крышей с посторонней женщиной, то есть со мной. Но от комментариев воздержалась: это не входит в мои профессиональные обязанности.

Вместо этого я сказала совсем другое:

— Я смотрю, у вас на всех окнах задернуты шторы или плотно прикрыты жалюзи, Геннадий Иванович. Это очень предусмотрительно.

Турунтаев посмотрел на меня и крепко сжал губы.

Было около одиннадцати вечера, когда мы вернулись в дом Геннадия Ивановича. Мы — это Турунтаев и я, потому что Блюменталь вышел за квартал до того двора, на который выходили и мои, и турунтаевские окна. Как выяснилось, но жил совсем близко отсюда.

Вот сколько примечательных людей проживало по соседству со мной, а я и не подозревала об их существовании.

Я открыла дверь и первая проскользнула в прихожую.

Вспыхнул свет, и Геннадий Иванович, ослепленный им, прикрыл ладонью глаза.

— Добро пожаловать домой, Геннадий Иванович! — проговорил сочный мужской голос. В нем звучали жирные дребезжащие нотки, какие присутствуют в голосе толстого повара, аппетитно провозглашающего: «Кушать подано!»

И я увидела в проеме совершенно незнакомого мне мужчину. Судя по лицу Турунтаева, он тоже видел этого незваного гражданина в первый раз.

В руке гостя был пистолет… нет, не традиционный киллерский пистолет марки «ТТ» или «беретта». Пистолет, не снабженный глушителем, но тем не менее стреляющий совершенно бесшумно.

Это был пистолет-шприц, который заряжался ампулами и действовал только при непосредственном контакте с кожей. Но все зависело от содержимого ампулы.

Вряд ли витамин В.

Из противоположного дверного проема показался второй. Он держал куда более традиционное, но не менее смертоносное и куда более внушительное оружие. Пистолет-автомат «узи».

Геннадий Иванович захлопал ресницами и попятился к двери. Его нижняя челюсть отвисла, глаза превратились в бессмысленные оловянные плошки.

— Ну куда же вы, драгоценный, — проговорил второй, с «узи», и вскинул пистолет на уровень остекленевших от ужаса и неожиданности глаз. — Я еще не договорил. Невежливо все это.

…Третий появился у нас за спинами — вероятно, он притаился в одежном шкафу, а теперь выполз к месту разворачивающихся событий. Этот третий — с обычным «макаровым» — с издевательской улыбочкой ткнул мне в бок дулом, потом — что было еще более отвратительно — прихватил за талию, вероятно, полагая, что меня успокоит и облагодетельствует этот джентльменский жест.

А потом, отвратительно ухмыляясь, начал один за другим закрывать замки, защелкивать щеколды и поворачивать блокираторы входной двери.

И включил сигнализацию.

«Та-ак, — промелькнуло в голове, — кажется, сейчас нас будут убивать. Красочно и с прибаутками. Но не думаю, что это займет много времени».

Человек с автоматическим шприцем окинул нас холодным взглядом, а потом заговорил:

— В общем, так, дорогая моя. У меня в этом маленьком пистолетике ампула б-тубокурарина. В высшей степени замечательного препарата. Я впрысну его тебе и Геннадию Ивановичу, это тебе понравится. Расслабятся все мышцы тела, включая такую занимательную, как сердечная. Думаю, объяснять такой умной девочке, как ты, что именно произойдет с тобой при остановке сердца, не надо. Компоненты этого препарата рассасываются примерно через полчаса после введения, а за это время никто делать вскрытия и тем более давать заключения не будет. Просто не успеет. Потом, на столе у патологоанатома, вас вскроют, установят причину смерти от инфаркта. Если будут исследовать очень тщательно, то установят так называемый синдром «внезапной смерти». Обычно он встречается у младенцев, но порой случается и у взрослых. Так что не вынуждай нас вести себя грубо… мы знаем, что ты опасная дамочка, но сегодня не твой день. Это не больно.

Турунтаев застонал от ужаса.

Ну ничего. Еще посмотрим, кто кого. Не думаю, что вы, господа киллеры, предусмотрели все сюрпризы и найдете управу на все имеющиеся у меня в арсенале спецсредства.

Но промедление смерти подобно. Еще несколько секунд, и нам не поможет не то что «сигмовский» хитромудрый арсенал, а и сам господь бог со всеми его ангелами, архангелами, серафимами и херувимами. Да и то в день воскрешения всех мертвых.

Я коснулась пальцами пуговицы на своем пиджаке и сжала ее что есть силы.

Конечно, со стороны это могло восприниматься как нервное движение застигнутой врасплох женщины, но тот, кто так подумал, допустил серьезную ошибку.

Потому что в пуговице, весьма объемном полом теле, сработанном под самую что ни не есть обыкновенную пластиковую кругляшку, содержался один примечательный резервуар. Пластиком там и не пахло, зато порой пахло довольно неприятным угольно-черным веществом, выходящим из пуговицы при определенного рода нажиме на нее и создающим превосходную дымовую завесу, при этом изрядно раздражающим нетренированную носоглотку с дальнейшим проникновением в легкие.

Конечно, в бессознательное состояние этот милый туман повергнуть не мог, но хлопот доставлял преизрядно — особенно тому, кто вовремя не зажмурил глаза и тем паче не задержал дыхание.

Мгновенным касательным движением я перевела свою дымовальную пуговицу в боевое положение, и клубы черного дыма, как разорвавшая упаковку спрессованная под чудовищным давлением вата, едва ли не в доли секунды захлестнули просторную прихожую.

Кто-то глотнул дым и мучительно, с рваным хрипом закашлялся. Очевидно, не ожидал такого поворота событий.

Впрочем, к нему быстро присоединились двое злоумышленников.

Мои руки скользнули по двери, но тотчас же я поняла, что просто не успею открыть ее. Не смогу — на ощупь-то. Если бы я жила в этой квартире хотя бы два дня, то мне это, возможно, и удалось бы, но сейчас… нет, едва ли.

Я рванулась вперед, схватив за руку Геннадия Ивановича, и бросилась с ним к ближайшей двери, ведущей в комнаты. Как и ожидалось, я наткнулась на одного из молодых людей.

Вероятно, того, что был с «узи», потому что послышалась короткая сухая очередь, потом какой-то грохот — и наконец, воздух прорезал хриплый вопль:

— Не стрелять… ссука!!!

Я с силой вытянула руку вперед и, судя по ощущениям, попала парню прямо в переносицу.

Судя по шуму, сопоставимому с грохотом от падения массивного шкафа, тому не пришлось по вкусу подобное мое поведение.

Путь в комнаты был свободен.

Мы взбежали по лестнице, ведущей на второй уровень. Впрочем, взбежали — это громко сказано: бежала одна я, а Турунтаев волочился за мной, как груженная отборным хламом волжская баржа за могучим бурлаком.

Тут, естественно, уже не было дымовой завесы, да и в прихожей она начала рассеиваться, потому как была кратковременной — срок ее существования исчислялся буквально несколькими секундами.

Тут загорелся свет, и мы наткнулись еще на двоих: человек, заказывавший Турунтаева, явно не поскупился на расходы и нанял целый взвод бравых вояк.

Впрочем, они оказались не столь уж и бравыми.

Хотя внешний вид их определенно заставлял заподозрить нешуточные боевые амбиции, особенно у лохматого рыжего верзилы в черной «косухе», которые носят преимущественно байкеры и металлисты-грайндкоровцы. Он сорвал с сиденья свою толстую задницу и вскинул на меня пистолет, а потом, сдержанно, но удивительно мерзко ухмыляясь, коротко, басом, произнес:

— Ррруки, падла!

— Ух, какой ты крутой, — сказала я, спокойно поднимая руки и поправляя одной из них прическу. — А где куртку такую купил? Не в секонд-хенде? А то у меня на днях один знакомый бомжик… удивительно милый человек… такую же точно сдал туда.

Он сдавленно пролаял матерную ругань и решительно шагнул к нам. Турунтаев, который, несмотря на его беспомощное состояние, успел вытянуть из кармана мобильник, задрожал и выронил телефон на ковер.

— Сколько же вас тут, ребята? — продолжала я. — Просто какая-то калидонская охота… центрально-африканское сафари. Высокий класс, как говорил Авессалом Владимирович Изнуренков.

Он совершенно напрасно слушал мой бред и не следил за рукой, поправляющей волосы. Впрочем, ведь в этом пункте я исполняла его приказ: «Руки вверх!»

Тоже мне… «ну где же вы девчонки, девчонки, девчонки… короткие юбчонки…»

…Конечно, разве простой смертный может подозревать о таких хитрющих штучках, как, скажем, живописная заколка с пулей смещенного центра тяжести? Такая, какая сидела у меня в голове, то есть в волосах.

Заколка, а не пуля, конечно.

Потому что пуля… о, пуля в следующую секунду сидела в голове этого рыжего недоумка. Он даже не успел ничего сделать, не успел даже простонать, потому что против его переносицы возникла маленькая дырочка, быстро расползшаяся в бесформенную кровавую кляксу.

Пуля была маленькая, она не отбросила мою жертву, как то бывает при стрельбе из «стволов» большого калибра. Она просто вошла в голову в районе нижней части лба, а вышла из правого уха, порвав мочку.

Вот это и называется пуля со смещенным центром тяжести. Теоретически она может попасть, скажем, в затылок, а выйти из пятки или хоть из прямой кишки — ее пути не менее неисповедимы, чем…

Впрочем, не стоит грешить, допуская подобные вольные сравнения.

Второй, совершенно лысый худой парень, пронзительно, по-бабьи взвизгнул и бросился на меня. Тут я, не мудрствуя лукаво, уклонилась от его первого, по-мамаевски стихийного наскока, а потом от всей души зарядила в солнечное сплетение.

Правой ногой.

Потому что, как говорится, неохота руки марать…

Этот второй буквально задохнулся от боли, его отбросило к окну и переломило пополам. Пытаясь сохранить равновесие и восстановить дыхание, он конвульсивно хватанул руками первое, что попалось… а именно одно из тех плотно прикрытых жалюзи, недавно удостоившихся моей похвалы.

Равновесия лысый, естественно, не удержал и свалился прямо на обогреватель «Dragon de longhi», а сверху на него рухнуло сорванное жалюзи.

В этот момент в комнату ворвались те трое, с которыми я столь коварно обошлась в прихожей. Они все еще кашляли и моргали, как наглотавшиеся тополиного пуха коровы, но вид у них был еще более угрожающий.

— Драная шалава!

Я инстинктивно припала к полу и бросилась за кресло, подтягивая к себе Геннадия Ивановича. В кресло тут же вошла целая автоматная очередь, и я подумала, что в роли барьера оно долго не продержится.

Я выхватила из сумочки пистолет «К-56», стреляющий парализующими дротиками, и выстрелила в определенно намеревавшегося достичь нас парня с «узи», на переносице которого тлела внушительная ссадина.

По всей видимости, это след от моего удара.

Однако я недооценила своего противника: ему удалось уклониться от губительной металлической иголочки, тонко пропевшей в воздухе и вонзившейся, кажется, в книжный шкаф.

Тут мальчики поняли, что Восьмое марта уже прошло и что преподнести мне подарок в лице самих себя им так просто не удастся.

Придется начинать более осторожную тотальную осаду.

Впрочем, главное, что грело им душу, — это, по всей видимости, вид турунтаевского сотовика, который он так неаккуратно выронил на пол и попался под ноги одному из киллеров. И, разумеется, был благополучно раздавлен.

По их мнению, теперь Геннадий Иванович не сможет оперативно вызвать подмогу.

И в этом они были правы.

— Извините, Геннадий Иванович, — пробормотала я. — Кажется, сейчас я немного испорчу вам паркет.

И я вынула из сумочки маленькую коробочку в форме сигаретной пачки, представлявшую собой как бы набор теней, а в действительности содержавшую несколько десятков граммов пластита и снабженную ртутным детонатором, взрывавшимся от сильного удара или сотрясения.

— Что это? — скороговоркой выдавил Турунтаев пепельно-серыми губами. — Сейчас… с-с-с…

Наверно, он хотел сказать: «Сейчас не время наводить красоту». В этом он был прав: я собиралась отнюдь не наводить — я собиралась портить красоту.

Красоту турунтаевской квартиры.

Я взвесила коробочку на ладони, а потом швырнула ее в сторону нападавших.

И угодила точно в подбиравшегося к креслу, ставшему нам защитой, верзилу с «ПМ» — того самого, что с такой мерзенькой улыбочкой закрывал за моей спиной входную дверь квартиры Геннадия Ивановича.

Точнее, коробочка угодила в пол перед ним, но силы взрыва вполне хватило, чтобы отшвырнуть амбала на несколько метров назад, при этом совершенно его обезобразив и превратив лицо в страшную жженую маску.

Его развернуло в воздухе спиной к полу и отбросило… он врезался головой в тяжелое, с фигурными радужными разводами стекло резного книжного шкафа старинной работы… тяжелый осколок вонзился парню в горло.

Но он ничего этого не почувствовал: в момент контакта со шкафом он был уже мертв.

— Суччка-а-а-а! — прорезал пространство сдавленный вопль, и парень с «узи» выскочил из-за массивной колонны, служившей ему укрытием, и открыл огонь на поражение.

Мне удалось выстрелить в него из пневматического пистолета и отползти дальше, за роскошный кожаный диван, почти в самый угол комнаты, волоча за собой Турунтаева — туда, где у окна корчился накрытый жалюзи лысый бедолага.

Но о нем я забыла.

Как потом выяснилось — совершенно напрасно.

Парень с «узи» разнес в щепки кресло, разбил очередью абажур, прошил даже картину на стене, хотя непонятно, чем она ему помешала. Я швырнула в него пневматическим пистолетиком, в котором уже не осталось ни единого дротика, и это неожиданно помогло.

Пистолет попал в лицо киллера и — надо же такому случиться! — в то самое место, в которое я приложила его несколько минут тому назад в прихожей.

Он взвыл и едва не выронил от боли автомат — и этого мгновения замешательства мне вполне хватило.

Я выметнулась из угла, как пантера, — вероятно, он мог бы среагировать, если бы ожидал такого маневра, а не насыщался болью, хватаясь за лицо. Я буквально вцепилась ему в горло… непостижимо, как он успел перехватить мои руки, уйдя от смертельного для него выпада… но уже следующий удар парировать ему не удалось.

Ничтоже сумняшеся я ударила ему между ног, он сдавленно простонал и, обернувшись вокруг своей оси, как багдадская танцовщица, совсем не в восточных традициях мешком свалился на пол.

— А-а! — торжествующе проговорила я и, наклонившись, подобрала «узи», выпавший из руки так нерасчетливо уронившего свое мужское достоинство амбала (ударь я посильнее, это произошло бы едва ли не в буквальном смысле!).

И начала разгибаться.

Но закончить этот процесс мне не было дано.

Сильнейший удар обрушился на мою голову, еще один пришелся в основание черепа, и я, потеряв равновесие, тяжело подалась вперед. С выросшим в ушах глухим уханьем все опрокинулось… колыхаясь, как потревоженная водная гладь, в глаза одним стремительным прыжком бросился ярко натертый паркет, что-то гулко ударило в лоб…

И все померкло.

Впрочем, я быстро пришла в себя. Вероятно, беспамятство продолжалось несколько секунд, но этого вполне хватило нашим врагам.

Я увидела, как с пола медленно поднимается минутой ранее вырубленный мной парень.

Как ухмыляется надо мной лысый, в руках которого я увидела осколки разбитого телефонного аппарата. Массивного аппарата, старинного образца. Килограмма полтора.

Вероятно, именно он ударил меня — и именно этим аппаратом. А потом добавил кулаком.

Подошел третий — с автоматическим шприцем в руках.

Именно этот, последний, легко ухватил за шкирку Турунтаева, тряхнул его, а потом, бесцеремонно швырнув на пол, произнес следующую достойную всяческого внимания речь:

— Ну, шалава, тебя же добром просили! А коли ты решила попутать… мочилово нам тут захороводила…

— Да че разговаривать? — хрипло проговорил парень с «узи» (он отобрал его у меня и вернул в свое владение). — В расход и — ноги отсюда! А то мало ли че!

— Эт верна-а, — отозвался тот и притянул к себе Турунтаева. А парень с «узи» шагнул ко мне и направил пистолет-автомат на меня.

Его лицо страшно перекосилось, когда палец на курке дрогнул, и у него вырвалось хриплое:

— Ну… что же ты заглохла, сука…

И тут произошло нечто необъяснимое.

…Оконные стекла негромко хлопнули, и вокруг образовавшегося небольшого белого кружка с аккуратным отверстием в самой сердцевине, зазмеились и расползлись во все стороны, хищно извиваясь, прихотливые трещины. Оба стекла на долю мгновения упруго завибрировали в напрягшемся воздухе и с грохотом и звоном рухнули десятками больших и малых полос и осколков прямо на сжавшегося под окном Геннадия Ивановича.

А на груди амбала с «узи» быстро набухало, расплывалось кровавое пятно.

Он выронил пистолет, посмотрел на меня округлившимися от предсмертного изумления глазами — в них не было боли, только слепое, обвальное ошеломление! — и на подломившихся ногах рухнул прямо на двумя секундами ранее потерявшего сознание Турунтаева.

Человек с пистолетом-шприцем вскрикнул и попятился, но тотчас же две пули угодили ему в грудь, и его откинуло назад.

Непонятно, как при такой отдаче мог устоять на ногах мой несостоявшийся убийца — вероятно, пули были выпущены из крупнокалиберного оружия.

Последний уцелевший — тот самый лысый, что ударил меня телефонным аппаратом, — вместо того чтобы припасть к полу и лежать, бросился к дверям, чтобы выбежать из комнаты…

Он не добежал до двери, вероятно, двух метров: его голова разлетелась буквально на куски. Его швырнуло об пол, и он, проехав метра полтора, застыл на пороге.

Господи, да что же это?!

Я попыталась было приподняться, но пронизывающая боль в голове и инстинкт самосохранения заставили меня снова припасть к прохладному полу, прижаться к нему щекой и слушать, как гулко ворочается в мозгу гулкая, выворачивающая меня наизнанку тошнотворная дурнота.

Потом все-таки мне удалось подняться. Я пошарила рукой по полу, подобрала снова перешедший в статус бесхозного «узи» и начала тормошить Турунтаева.

А ему, бедному, кажется, сильно досталось от этих осколков — лицо порезано в нескольких местах, голова, кажется, пробита.

Хотя могло бы быть и хуже.

Определенно могло бы. Достаточно взглянуть на вон того хлопца с перерезанным горлом, лежащего у книжного шкафа.

— Геннадий Иванович… Геннадий Иванович! — бормотала я. — Але, Гена… Геннадий Иванович!!

К счастью, он довольно быстро проявил признаки жизни. Пошевелился, почему-то чихнул и открыл глаза.

— Что… что это было?

— Быстро уматываем отсюда, Геннадий Иваныч! — пробормотала я. — Неизвестно, чьи это люди были. Если губернатора, то я совсем не исключаю, что приехавшие сюда по тревоге менты прикончат нас на месте.

— Я… никуда не пойду!

— Не дури, Гена, — холодно сказала я. Вероятно, таким же тоном говорил Чебурашка, когда, как поется в песенке, «необыкновенный и самый лучший в мире крокодил» приходил домой в стельку пьяный.

— Кто были… эти люди?

— Запросите паспортное бюро, — ледяным тоном отрезала я. — А вообще, если мы сейчас будем гадать, кто были эти милые джентльмены, вместо того чтобы в темпе рвать когти, то очень скоро узнаем все от них самих. На том свете.

Конечно, я сгущала краски. Быть может, стоило дождаться милиции — а она должна приехать вот-вот, все-таки пошумели мы знатно.

Такой фейерверк устроили — никакому там миллениуму и не снилось.

Особо не церемонясь, я подняла Турунтаева на ноги. Вид он имел самый жалкий: лицо, руки и пиджак в крови, да еще ногу он, оказывается, подвернул при падении.

— Пойдем, — сказала я.

— Куда?

…В самом деле, куда? Решать нужно было как можно скорее, потому что в пробитой голове шумело, периодически к горлу подкатывала мерзкая тошнота, а руки и ноги становились ватными.

К тому же я заметила, что правый рукав моего пиджака буквально набух от крови. И, судя по тому, сколько ее скопилось, это вовсе была не чужая кровь.

Значит, меня все-таки подстрелили. Вероятно, одна из автоматных пуль все-таки достала меня через кресло. Конечно, кресло — это же не бетонный козырек.

В запале борьбы я просто не заметила ранения, как оно часто бывает, когда адреналин хлещет по всему телу.

А крови потеряно, судя по всему, много. Вон как шумит в ушах.

…Куда?

— Может, к Блюменталю? — слабо спросил Геннадий Иванович и потянулся было к столику, на котором обычно стоял телефон, но тут увидел его останки, так ловко разбитые о мою голову.

Как я еще могу стоять на ногах? Это только в голливудских боевиках герои, получив по сто апперкотов, кроссов и хуков, а на десерт — телеграфным столбом по темечку, могут молодецки расхаживать на обеих нижних конечностях и говорить: «Я еще вернусь!» и прочие «Асталависта, беби».

Господи, да как же все просто!

Тут же идти пятьдесят метров!

Мучительно размышляя о том, что произошло и что нам делать после этих стремительных событий, я позабыла о том, что через двор от нас находится моя собственная квартира.

— Пошли!

— Может, сначала позвонить Блюменталю? — еще сопротивлялся Турунтаев.

— Оттуда и позвоним!

— От…куда?

— От меня! — буквально рявкнула я, взмахнув перед носом Геннадия Ивановича дулом «узи». В голове словно пронеслась песчаная буря, увенчавшаяся мощным ударом грома, и я поползла по залитому кровью полу, волоча за собой Геннадия Ивановича, время от времени поглядывая в черный зев выбитого окна, через которое врывались порывы холодного мартовского ветра и остро сияли звезды…

Мало ли что взбредет в голову стрелку, который так неожиданно спас нас с Турунтаевым от неожиданной смерти и само вмешательство которого в происходящее оставалось для меня настолько непонятным, что я не была склонна исключать любое, самое невероятное предположение.

Например, то, что он сидел в доме напротив, отслеживая Турунтаева.

В доме напротив!!!

В этом доме… в этот дом мы сейчас и направляемся.

В дом, где живу я.