ГЛАВА 8

Моя прогулка заняла не более десяти минут. Город наш устроен так интересно, что иной раз достаточно чуть свернуть с центральной улицы, чтобы оказаться в совершенно диком уголке, заросшем лопухами и перегороженном потемневшими от времени заборами. В один из таких уголков, расположенных поблизости, я и отправилась.

Пройдя по кривой, типично деревенской улочке, мостовая которой представляла собой причудливые наслоения окаменевшей грязи, я нырнула в дыру в покосившемся деревянном заборе и оказалась во дворе заброшенного дома, черные мертвые окна которого глазели на меня сквозь заросли полутораметрового бурьяна. Пробравшись через этот девственный лес, я вступила на трухлявое покосившееся крыльцо и вошла в дом.

На меня пахнуло застоявшимся смрадом гнилого дерева, сырой штукатурки и мышиного помета. В мутной полосе света, пробивавшегося через тусклое окно, кружилась никогда не оседающая пыль. С потолка свисали клочья грязной паутины. Не умолкая, зудели полчища зеленых навозных мух.

Половину помещения занимала русская печь с облупившейся побелкой, из-под которой выглядывали осыпающиеся рыжие кирпичи. Я отодвинула заслонку печи и, стараясь не перемазаться в саже, засунула в черное жерло пакет с наркотиком. Прикрыв заслонку, я с облегчением выпрямилась и вышла во двор.

Сонная улочка по-прежнему была пуста — ее обитатели предпочитали сидеть по домам, а не бродить среди лопухов и комьев засохшей грязи. Если кто-то в этих избушках и наблюдал сквозь маленькие подслеповатые окна за моими перемещениями, то, видимо, склонен был объяснять их неотложными естественными потребностями, а не преступными замыслами. А люди Ивана Иваныча, вероятно, предпочитали пока следить за маяком. Конечно, свою ошибку они обнаружат довольно скоро, но у меня появилась надежда, что я все-таки успею осуществить основную часть своего плана.

Я вернулась во двор ремконторы и села в кабину «Фольксвагена». Пакет с деньгами и платьем для маскарада лежал у меня под сиденьем. Теперь мне нужно было найти подходящее общественное место, где я могла бы затеряться в людской массе. Я выбрала Управление образования, многоэтажное здание которого располагалось в трех кварталах от места моей парковки.

Подъехав к управлению, я поставила машину на стоянке между синей «Тойотой» и белой «Нивой», вытащила из-под сиденья пакет и вышла из машины. В маленьком тенистом скверике напротив управления гуляла группа детей под присмотром молоденькой воспитательницы, да парочка пенсионеров дремала на прогретой солнцем скамейке. На боевиков из группы Ивана Иваныча они не тянули, и меня это начинало даже раздражать. Мне показалось, что я совершаю лишние телодвижения и теряю время. Однако, как верно заметил тот же Иван Иваныч, дисциплина у меня в крови, и от плана я не отступила ни на шаг. Зайдя в управление, я побродила по этажам, с озабоченным видом рассматривая таблички на дверях многочисленных кабинетов. Посетителей здесь было довольно много, поэтому мое появление ни у кого не вызвало ни малейшего интереса.

Постепенно добралась до четвертого этажа и здесь отыскала дверь с табличкой «Женский туалет». Это было именно то, что нужно. Спокойное место в стороне от людских глаз. Конечно, туалетные комнаты в нашей стране — заведения достаточно аскетичные и мало приспособленные к тому, что выходит за рамки самых простых потребностей, но, по крайней мере, в этой было хотя бы чисто.

Запершись в одной из кабинок, я приступила к переодеванию. Из ярко-красного броского пакета с надписью «Голливуд» я достала другой — черный и заметно потрепанный. В него я уложила свое голубое платье, а на себя натянула мешковатые джинсы, серую майку с застиранным Элтоном Джоном на груди, а поверх — тонкую капроновую куртку грязно-бирюзового цвета. Голову я увенчала черным нерасчесанным париком, а за щеки вставила специальные подушечки, которые должны были округлить мое лицо. С помощью грима я навела себе синяки под глазами и специфический румянец на носу. Выйдя из кабинета, я утомленно ссутулилась, выпятила живот и, глядя себе под ноги равнодушными мутными глазами, зашаркала прочь по коридору.

Таким образом, в управление вошла молодая интересная женщина в ярком голубом платье, а вышла бабища с трудной судьбой, в обносках с чужого плеча и с изжеванным пакетом в руках, в котором не могло быть ничего, кроме буханки хлеба и бутылки вчерашнего пива. Моя невинная метаморфоза, кажется, удалась вполне, потому что и в управлении и на улице я постоянно ловила на себе брезгливо-неприязненные взгляды. Впрочем, взглядами все и ограничилось, потому вела я себя скромно и тихо брела, сторонясь толпы и обходя общественные места.

Я проделала весь маршрут в обратном направлении и вскоре снова оказалась на заросшем дикой травой дворике. Может быть, участившиеся экскурсии в заброшенный дом все-таки удивили окрестных жителей, но меня это уже не смущало — я зашла сюда последний раз. Присоединив пакет с героином к своей поклаже, я отправилась на улицу Тихонова. Если бы в тот момент меня догадалась задержать милиция, это было бы сногсшибательным сюрпризом для многих, но, к счастью, милиция теперь предпочитает задерживать тех, кто уже одним своим видом может подтвердить собственную кредитоспособность.

Дом семнадцать дробь девятнадцать по улице Тихонова оказался семиэтажкой. Двадцать четвертая квартира находилась на четвертом этаже. Но, прежде чем отправиться туда, я присела на лавочку возле соседнего дома и осмотрелась.

Добираясь сюда, я несколько раз меняла маршрут, то сворачивая в переулки, то срезая путь через проходные дворы. Я могла дать руку на отсечение, что хвоста за мной не было. И все-таки теперь я решила предварительно навестить соседний дом. Если эти ребята здесь, они должны клюнуть.

Я встала и, несколько раз подозрительно оглянувшись через плечо, вошла в подъезд дома. Там я медленно поднялась на верхний этаж и так же медленно спустилась обратно. Везде меня встречала лишь гулкая тишина бетонных стен. Однако я подстраховалась и прогулялась еще по одному подъезду. И лишь потом отправилась в дом, где жила Анна.

На четвертый этаж я опять поднималась пешком. Нажимая на кнопку звонка, я вдруг подумала, что Овалов вполне мог не сойтись с Анной характерами, и тогда наше положение становилось крайне сложным, а то и вовсе безвыходным.

За дверью двадцать четвертой квартиры послышались легкие, почти невесомые шаги, и после паузы, когда хозяйка, видимо, заглядывала в дверной глазок, женский голос обеспокоено произнес: «Кто там?»

— Анна здесь живет? — прошамкала я.

Замок щелкнул, и дверь приоткрылась на длину цепочки. На лице Анны было написано удивление.

— А вы кто? — неуверенно спросила она.

— Девушка из высшего общества, — ответила я. — Обожаю танцы, шампанское и катание на лодках.

Анна казалась ошарашенной. Однако вопросов она больше задавать не стала и, откинув цепочку, впустила меня в квартиру.

— Он здесь? — быстро спросила я.

Анна молча кивнула, продолжая рассматривать меня с недоверием и страхом. Я стянула с головы парик и извлекла изо рта подкладки.

— Ну и жарища в этом парике! — пожаловалась я своим нормальным голосом.

Анна, слегка побледневшая, прислонилась к стене и беспомощным жестом схватилась рукой за горло.

— Господи! — прошептала она. — Как вы меня напугали!

На ней был черный шелковый халат. Похоже, траурным тонам она отдавала предпочтение.

— Да? А мне показалось, что вы не из пугливых, — сказала я. — Как дела?

— Все нормально, — сказала Анна, лицо которой постепенно приобретало розовый оттенок. — Только, — она обеспокоенно оглянулась через плечо. — Только он, по-моему, болен. Он очень плохо себя чувствует. Изо всех сил старается не показывать этого, но я же вижу, что ему делается все хуже!

— Это ничего. Я принесла лекарство, — успокоила я ее, мысленно поблагодарив Овалова за старание. — Но, может быть, перейдем в другое место?

— Конечно, конечно! — спохватилась Анна и, тщательно заперев дверь, повела меня в комнаты.

Надо признать, что гнездышко себе она свила уютное — мебель, обои и прочий антураж был подобран со вкусом и за немалые деньги. Диссонансом среди всей этой роскоши смотрелся лишь несчастный Овалов, который в неудобной позе сидел на низком кожаном диванчике, вцепившись скрюченными пальцами в подлокотники, и отсутствующим взглядом пялился в потолок. Лицо его было бледным и одутловатым. На лбу выступил пот.

Увидев меня, Овалов оживился и перестал сдерживаться.

— Ну где тебя носит! — капризно воскликнул он, вскакивая с дивана. — Ты не торопишься! А мне худо!

— Если бы я торопилась, — невозмутимо парировала я, — тебе было бы гораздо хуже, дорогой. Успокойся, — я запустила руку в пакет и вытащила сверток с наркотиком. — Я принесла тебе средство для ванны…

Не обращая внимания на издевку, содержавшуюся в моих словах, Овалов выхватил у меня сверток и выбежал из комнаты. Анна смотрела на нас обоих с тревогой и недоумением.

— Я ничего не понимаю, — призналась она. — В чем дело?

— Не волнуйтесь, — успокоила я. — Сейчас он примет лекарство и будет опять как огурчик.

Анна недоверчиво посмотрела на меня и спросила:

— Может быть, выпьете кофе?

— Нет-нет, — решительно отказалась я. — Мне ничего не нужно. Давайте лучше побеседуем. Я не понимаю, честно говоря, ваших целей и планов относительно моего друга, но хочу предупредить — принимая его в своем доме, вы очень сильно рискуете!

— Да? — растерянно произнесла Анна, стискивая в волнении руки. — Это так серьезно?

— Очень серьезно, — подтвердила я. — И если вы достаточно благоразумны, вы просто обязаны нас немедленно выставить.

Анна опустилась в кресло и задумалась.

— Да мне как-то неудобно вас выставлять, — необыкновенно застенчиво и мило сообщила она наконец. На губах ее промелькнула смущенная улыбка. — Сначала сама набивалась, а потом выгоню? Я так не могу. Ведь вашего друга, наверное, хотят убить?

— Угадали, — ответила я.

— Ну вот видите, — сказала Анна. — Пусть лучше остается.

— Ну а как он вообще? — поинтересовалась я. — Оправдал ваши ожидания?

— Он — замечательный человек. Чудесный! — призналась Анна с горячностью. — Он так интересно рассказывает… У него была такая необычная жизнь! А как он танцует! Я, знаете, помешана на танцах…

— Вы с ним уже спали? — спросила я в лоб.

Анна печально улыбнулась.

— Не буду вам лгать. Один раз. В первый вечер. А потом ему стало так плохо… Вы с ним очень близки, да?

— Уже, пожалуй, не очень, — ответила я, подумав. — Но любила я его еще с детства. Это — моя первая любовь.

— Как это все ужасно, — потерянно проговорила она. — И что вы собираетесь теперь делать?

— Теперь я собираюсь его спасать, — сказала я. — Но пока не знаю как. Мне необходимо несколько дней. Если мы все будем осторожны, все обойдется. Вы живете одна?

— Видите ли, — отводя глаза, сказала Анна. — У меня есть друг. Вы его видели. Чернов. Он очень богатый человек. И очень занятой. Эту квартиру он снимает специально для меня, но появляется здесь редко — раз или два в месяц. Иногда мы выбираемся с ним в город — подальше от центра, понимаете? В общем, можно сказать, что я живу одна.

— Часто выходите из дома?

— Очень редко. Все, что нужно — продукты, вещи мне привозит Костя. Вы его тоже видели, рыженький такой. Я, знаете, вообще домоседка. У меня в жизни было большое несчастье, — на лицо Анны набежала тень. — Я как-то потеряла ко всему интерес, понимаете? Иногда, правда, мне бывает очень одиноко и хочется с кем-то поговорить, повеселиться… Когда я увидела вас в парке, то сразу почувствовала к вам симпатию. Вы показались мне такой необыкновенной — даже не знаю, как сказать — такой прекрасной, чистой парой… И я не жалею. Если люди нуждаются в помощи, а я ничего не могу для них сделать, мне становится не по себе.

— Ну, теперь вы сделали столько, — сказала я, — что на небесах это вам непременно зачтется.

— Вы полагаете? — все так же печально спросила Анна. — Вряд ли. Я вообще-то ужасная эгоистка и думаю только о себе. От меня всем одни несчастья. Вот и вам я причинила зло. Но…

— Не думайте об этом, — отмахнулась я. — Все уже в прошлом. С Оваловым меня связывают теперь только деловые отношения. Если, конечно, этот бедлам можно назвать деловыми отношениями.

— А кто эти люди? — вдруг спросила Анна. — Ну те, что хотят его убить?

— Этого я вам не скажу, — твердо ответила я и, усмехнувшись, добавила: — Многознание умножает печали. Вообще, когда мы уйдем, забудьте обо всем — не было нас в вашей жизни, и точка!

— Как вы интересно сказали. Умножает печали… — с удовольствием повторила Анна. — Это надо обязательно запомнить.

На пороге неожиданно появился Овалов. Он выглядел бодрым и умиротворенным одновременно. Эта волшебная перемена поразила Анну. Глаза ее радостно заблестели.

— Тебе уже лучше? — спросила она.

— Значительно, — небрежно ответил Овалов и, глядя мимо нее, сказал: — Женя, нам нужно поговорить. Тет-а-тет.

— Я выйду, — покраснев, сказала хозяйка.

— Нет-нет, — вмешалась я. — Это мы выйдем. На кухню. Извините. Мы ненадолго.

Когда мы уединились, я довольно резко спросила:

— Что ты хочешь мне сказать?

— Я скучал по тебе, — проникновенно ответил Овалов, делая попытку меня обнять.

Отстранившись, я холодно поинтересовалась:

— Даже в постели с Анной?

Овалов остановился, словно наткнувшись на стеклянную стену.

— Вот как? — насмешливо протянул он и, шагнув назад, прислонился плечом к дверному косяку. — Она тебе уже исповедалась?

Я промолчала.

— Это случайность, — хмуро сказал он немного погодя. — Я был не в себе, ты же знаешь. А она… Ты не представляешь, что это за существо! Оказывается, тогда, в парке, она приняла меня за Антонио Бандераса! Честное слово! Или за Роберта Редфорда… У нее в голове ничего не держится. Прекрасное, но дремучее создание!

— Странно ты отзываешься о человеке, благодаря которому ты все еще жив, — заметила я.

— Я жив благодаря тебе, Женя! — с чувством поправил меня Овалов.

— Женю можешь теперь забыть, — отрезала я. — Отныне я для тебя — работник по найму, и только! Кстати, я принесла все твои деньги.

— Надеюсь, ты взяла себе, что полагается? — озабоченно спросил он.

— Гонорар я беру, успешно закончив работу, а пока я не уверена, что мне удастся уберечь тебя от пули.

— А я — уверен, — твердо сказал Овалов. — Ты сумеешь это сделать. И поэтому настаиваю — возьми деньги сейчас.

— Давай не будем об этом. Тем более оплата у меня посуточная, и я намерена потянуть время. Давай подумаем лучше, как тебе выбраться из этой передряги. За мной следят. Может быть, тебе переехать в другой город?

Он махнул рукой.

— Ты не понимаешь — в России я везде как на ладони. У меня единственный шанс — заграница. И желательно подальше. Скажем, меня бы устроил Парагвай.

— Почему же ты сразу не поехал туда?

— Я не успевал оформить документы. А теперь и подавно не успею.

Я внимательно посмотрела на его помрачневшее лицо. Все-таки он чертовски привлекательный мужчина. Будь боевики Иван Иваныча женщинами, за моего клиента можно было бы не беспокоиться — ни у одной не хватило бы духу пристрелить этого шалопая.

— Ладно. Не умирай раньше времени, — сказала я ободряюще. — Что-нибудь обязательно придумаем. За такие деньги я всегда что-то придумываю.

Он посмотрел на меня исподлобья, с затаенной обидой. Кажется, мои разговоры о деньгах коробили его.

— Только заруби себе на носу, — продолжала я как ни в чем не бывало. — Инструкции мои выполнять строжайшим образом. Никаких контактов с внешним миром — ни живых, ни телефонных. Ничего самому не предпринимать. И постоянно быть наготове — я могу прийти за тобой в любой момент.

Он слушал, безразлично уставившись в угол.

— Будь благоразумен, — уже мягче продолжала я. — За стенами этого дома тебя караулит смерть. А я даже не знаю, сколько у нее лиц и как эти лица выглядят. Мы должны быть предельно осторожными.

— Да понял я, — буркнул Овалов. — Или ты думаешь, что я собрался подыхать? Не хочу я подыхать! — заявил он и вдруг улыбнулся ослепительной, почти детской улыбкой. — Я еще не все успел повидать на этой земле!

— Неужели не все?! — с притворным ужасом удивилась я.

— Представь себе! — кивнул Овалов и с энтузиазмом продолжил: — И вообще, знаешь, как я хотел бы умереть? Как Гоген — на далеких островах. В окружении беззлобных людей, глядя, как огромное солнце проваливается в Великий океан, и вспоминая тех, кого я в этой жизни любил…

— И обманывал! — подсказала я.

Овалов посмотрел на меня печально и оскорбленно.

— Ну вот — опять ты за свое! — проронил он безнадежно и махнул рукой.

Я легонько дотронулась до его ладони.

— Не обижайся. Это шутка. Пойдем к хозяйке, а то неудобно.

Мы возвратились в комнату. Анна смотрела на нас в напряженном ожидании и рассеянно терла пальцами лоб.

— Может быть, все-таки угостить вас чем-нибудь? — осторожно спросила она, переводя взгляд с меня на Овалова.

— Пожалуй, — сказала я с признательностью. — И если вы не возражаете, Анна, я побуду у вас до темноты, ладно?

— Конечно! — воскликнула она обрадованно. — Мы зажжем свечи, откроем шампанское. Устроим маленький праздник!

Овалов смотрел на нее с легкой усмешкой. Мне не понравился его взгляд, и я сочувственно спросила:

— Анна, а ваш Чернов не имеет привычки следить за тем, как вы проводите время в его отсутствие? Он не мог приставить к вам шпионов?

— Нет, — спокойно ответила Анна. — Ему все равно. Просто я обязательно должна быть свободна в его день. Но вы не беспокойтесь, теперь он появится не скоро.

— Вы тоже не беспокойтесь, — заявила я обнадеживающе. — Думаю, мы у вас не задержимся. Дня через два-три мы испаримся навсегда.

Анна опустила голову.

— Для меня это будет очень грустный момент, — тихо проговорила она.

…Мертвенный свет ночных фонарей уже наполнил опустевшие улицы и резко очертил черные кроны деревьев на тротуарах, когда я покинула дом гостеприимной Анны. Стоянка возле Управления образования тоже была пуста — лишь мой одинокий «Фольксваген» мирно дремал в тени старого вяза. Кругом не было ни души — только на другой стороне проспекта, удаляясь, торопливо стучали девичьи каблучки.

Я отперла дверцу и села в кабину. Переодевание заняло у меня не более двух минут. Вернув себе прежний облик, я завела мотор и поехала домой. Там вряд ли меня ожидали какие-то сюрпризы — преследователи теперь твердо убеждены, что Овалова следует искать где-то в городе, и будут следить в основном за моими перемещениями. Да еще за выходами из города. Вполне возможно, что у них имеется договоренность с администрацией вокзалов и с работниками ГАИ. Просто так мимо них не проскользнуть — это ясно.

Но ничего ценного мне пока в голову не приходило. Я оставила поиски решения до утра и просто покаталась по ночному городу, чтобы расслабиться и успокоиться.

Измена Овалова почти не огорчила меня — я ее предчувствовала. И все яснее понимала, что наша встреча была ошибкой судьбы, редкостной аномалией, диковинной нежизнеспособной зверушкой. Овалова нельзя было полюбить по-настоящему — он был призраком экрана, порождением девичьих ночных фантазий. При тесном прикосновении он исчезал, улетучивался, как, впрочем, и положено призраку.

И, несмотря ни на что, мне было жаль его. Может быть, он и заслуживал наказания, но не такого нелепого и беспощадного. Пусть он умрет так, как мечтает — за синим океаном, среди цветов и беззлобных аборигенов. Фильмы кончаются хеппи-эндом, и лишь потом наступает темнота.

А мной теперь руководило только честолюбие профессионала. Смириться с превосходством противника я не могла и не хотела. Глядя из окна своей квартиры на погасшие окна соседнего дома и гадая, в котором из них притаился невидимый наблюдатель, я поклялась, что не дам переиграть себя и на этот раз. А потом без колебаний сдеру с Овалова гонорар.