Глава 18
Если на хлопковой плантации воцарился, наконец, мир и порядок, то дома у меня сгущались тучи. Мало того что ушла Инесса, так еще и Слава с Алиной поссорились навсегда, как утверждала моя подруга.
– Что ты опять натворила? – строго спросила я ее.
– Почему это я? Что, кроме меня, никто уже не способен ничего натворить? – обиделась Алина.
– Способен. Но ты – просто мастер по отпугиванию женихов.
– На себя посмотри! – справедливо заметила подруга.
– Что ты ему сказала?
– Ничего особенного. Просто рассказала, почему сбежала из лагеря. Оказывается, Владимир никому меня не выдал, просто сказал, что я устала и соскучилась по цивилизации. Они немного посердились и простили. Я же еще не дала клятву скалолаза, значит, у меня был обратный путь. Это как в монастыре: пока ты послушница, ты можешь уйти, а как постриглась, все, путь закрыт.
– И? – настаивала на своем я.
– Я сказала, что на самом деле любила Владимира, а не его, и даже рисковала жизнью моего возлюбленного, лишь бы он стал моим. Но раз с мужчиной моей мечты ничего не вышло, то и Слава тоже сойдет. И чего он обиделся? Я же правду сказала! И вообще, он оказался гораздо лучше Владимира, тот только молчит и травинку с задумчивым видом жует, а Слава веселый, добрый, милый, с ним так хорошо-о-о. – Алина уткнула лицо в ладони и заревела.
Конечно, я могла бы попытаться ей помочь, но моей подруге уже давно стоило самой научиться общаться со своими мужчинами и не допускать таких грубых ляпов. Да и что я могу сделать? Прийти к нему, сказать, какая она на самом деле хорошая, как его любит, как страдает – фу, прямо роль старой сводни. Нет, пусть выпутывается сама.
– А еще он сказал, что самое страшное, что может совершить скалолаз, это повредить снаряжение товарища. За это вообще черному альпинисту отдают, хотя он альпинист, а не скалолаз, и в тюрьму сажают. Как ты думаешь, он подаст на меня заявление? Или черному альпинисту отдаст? Хотя для этого надо будет как-нибудь уговорить меня забраться в горы, проклятие действует только на его территории. Значит, тюрьма. Ты будешь носить мне передачки? Не отвернешься, когда я отмотаю срок? И знаешь, не ищи мне хорошего адвоката, я заслужила это наказание. А адвокат может оказаться молодым и красивым, я не выдержу, если он будет защищать меня из жалости и смотреть с презрением.
– Хочешь, я сделаю тебе яичницу? – предложила я, чтобы переключить разговор на что-то для нее приятное.
– Бе, – подняла Алина голову с моих колен, – не напоминай мне больше об этой гадости.
– Приступ булимии закончился?
– Слава богу! И в честь этого, а также для того, чтобы легче было страдать, приглашаю тебя на чашечку кофе и бокал мартини. Надо же как-то компенсировать себе потерю!
Я с удовольствием согласилась. Мы привели себя в порядок и отправились в весьма дорогой ресторан – сегодня Алина явно не скупилась. Официант указал нам столик, подал меню, пролистав которое, мы отказались от первоначальной идеи скромно провести время, больно соблазнителен был выбор блюд, представленный шеф-поваром. Мы заказали по дорогущему салату и медальоны под брусничным соусом, затем обе откинулись на стульях.
– А я хочу плов! – раздался за моей спиной капризный голосок. – Сами давитесь своими ролами!
Я слегка повернула голову и увидела за соседним столиком все семейство Шлейко. Кажется, они отмечали возвращение блудной дочери.
– Хорошо, деточка, не волнуйся, сейчас будет плов.
– С бараниной, целой чесночной головкой и курдючным салом, – продолжала диктовать Лика.
– Что ты, деточка, это как-то... неэлегантно, – попыталась урезонить ее мать.
– А я хочу! – настаивала Лика. – Тебе жалко? Для дочки единственной жалко?
Сам Шлейко сидел, вжав голову в плечи и поглядывая с тоской по сторонам.
– Хорошо, – согласилась мамаша Лики, – ешьте что хотите. Я возьму себе салат из морепродуктов и консоме с омаром.
– Дорогая, а это не очень дорого? – тронул ее за рукав Шлейко. – Понимаешь, у меня на кредитке осталось совсем немного, нам надо следить за расходами. Чем тебя не устраивает картошечка? Смотри, картошечка и котлета по-киевски, питательно, вкусно и не так дорого, как консоме.
– А ты вообще молчи, сморчок недоделанный! Ты еще не рассказал мне, куда дел деньги, за которые продал акции. Я еще эту шалаву не нашла, которая на наше семейное состояние позарилась. Питательно! Ты хочешь, чтобы я ни в одно платье не влезла? Картошечка! Ты хотя бы замечаешь, какие титанические усилия я прилагаю, чтобы так свежо и стильно выглядеть? Ты знаешь, сколько в картошечке углеводов? А калорий? А в твоей жареной котлетине по-киевски? В консоме я уверена, там не больше ста калорий, поэтому я буду консоме.
– А вот смотри, консоме с курицей раза в три дешевле, чем с омарами, а калории, наверное, те же, – предпринял еще одну попытку спасения семейного бюджета Шлейко.
– Салат из морепродуктов и консоме из курицы? Может, ты мне еще и красного сладкого вина предложишь? Краснодарского кагорчика? – Грудь оскорбленной женщины вздымалась, глаза метали молнии.
– Можно к консоме из курицы салатик другой взять, – все еще надеялся на лучшее ее муж. – Смотри, оливье они делают с курятиной. Все гармонично.
За спиной моей раздался звук, похожий на пощечину. Надеюсь, это все же был хлопок книжечки с меню о стол. Впрочем, этот звук быстро поставил Шлейко на место, и семья заказала все, что хотела: плов с курдючным салом Лике, консоме с омарами ее мамаше, картошечку – самому Шлейко.
На какое-то время в ресторане воцарилось спокойствие и тишина, которая, кажется, была все-таки несколько натянутой. Шлейко из добрых побуждений решил разрядить обстановку:
– Дорогая, ты зря фантазируешь, у меня вовсе нет никакой ша... женщины, это все стечение обстоятельств.
– Слышали уже, – очнулась от долгого молчания мадам Шлейко. – Поэтому ты и дочь месяц не искал, и акции профукал?
– Да, папочка, почему ты меня плохо искал? Твоя дочь там на нарах вшей кормила, на плантации, как рабыня, руки в кровь обдирала, ела дрянь всякую, убить меня там все хотели, завидовали и боялись, а ты чем все это время занимался?
Зря он вспугнул блаженную тишину. На них уже с любопытством поглядывали другие посетители.
– Смотри, это же Лика, – громко зашептала мне Алина. – Помнишь, я тебе рассказывала?
Как хорошо все-таки, что, несмотря на преданность моей подруги, я редко выкладываю ей подробности своих поручений. Она так и не поняла, кому они со Славой адресовывали свои послания. Имя той, кому они отправляли письма и сообщения, я не открыла им преднамеренно, поэтому ребятам приходилось довольствоваться «кисками» и «лапушками». Представляю, что устроила бы сейчас Алина, если была бы в курсе происходящего!
– Деточка, у тебя по шее что-то ползет, – услышала я за своей спиной сдавленный шепот.
– Ты чего, вошек не видела? Не беспокойся, они заводятся только у людей с сильным иммунитетом. Так что вошь – показатель того, что дочь твоя здорова, – констатировала Лика. – А знаешь, как тяжело было сохранить крепкое здоровье и здравый смысл в той обстановке? Мне приходилось, между прочим, еду воровать! Отнимать ее силой у таких же узников, как и я! Только они были гораздо слабее, поэтому я выжила, а они, кажется, не очень.
– Я сейчас потеряю сознание, – ахнула госпожа Шлейко.
Алина неуверенно хихикнула, я сделала ей «большие глаза». Своим интересом она мне всю дичь распугает, а я хотела подольше понаблюдать за этим семейством. Впрочем, посиделки троицы были довольно скучные. Ленивое, привычное перебрехивание, взаимные уколы, обвинения. Серьезный конфликт произошел лишь однажды, когда Лика потребовала позвать посудомойку.
– С чем вы моете посуду? – строго спросила она растерянную женщину.
Та послушно назвала моющее средство.
– Вы хорошо ее споласкиваете? Понимаете, что, плохо споласкивая посуду, вы можете отравить посетителей ресторана? Вы вообще представляете, что такое диарея и как мучительно она протекает? Нет, вы мне тут не мямлите, идемте на кухню, и покажите мне ваше рабочее место!
– Дочка, зачем тебе это? – спросила госпожа Шлейко, заламывая руки, – проверять работу посудомойки – удел плебеев!
– Если тарелку хорошо вымыли и ополоснули, ее спокойно можно вылизывать или вытереть хлебным мякишем, это культурнее и вкуснее. А если на ней остались следы моющего средства? О какой гигиене и вкусе может идти речь? Так, а кто готовил этот плов? Тут плов вообще готовить умеют? Да вы знаете, как выглядит настоящий узбекский плов? И жир я просила курдючный, вы думаете, я не отличу его от растительного масла? Или вы просто не знаете, что такое курдюк? Папа, пойдем из этой забегаловки немедленно, тут дурят клиентов. Все слышали? В этой забегаловке дурят клиентов!
– Я с вами в корне не согласна, девушка, – заступилась Алина за свое любимое местечко. – Этот ресторан один их лучших в городе, просто постоянные посетители привыкли к изысканной кухне, вот шеф-повар и не держит курдючного сала. Могу порекомендовать вам прелестное загородное кафе для дальнобойщиков. Его открыла узбекская семья, у них наверняка есть курдючное сало для плова.
– Вот, туда мы и пойдем, ик... – внезапно икнула девушка. – Уж там нас накормят по-настоящему, ик... и дрянью всякой посуду мыть не будут, ик...
– Господи, что они сделали с нашей дочерью! – всхлипнула мадам Шлейко после того, как Лика удалилась в туалет.
– А разве она изменилась? – вдруг задумчиво произнес ее отец.
В первый раз за все время я испытала к нему легкую симпатию.
* * *
А Оля действительно быстро шла на поправку. Катерина Ивановна наконец-то перестала истерить и буквально смотрела в рот Олегу, выполняя все его просьбы и указания с абсолютной точностью. Она не позволяла себе даже покормить дочь, не спросив разрешения у ее жениха. Мужчину даже слегка раздражало подобное подобострастие.
– Катерина Ивановна, у меня нет медицинского образования, если у вас возникают какие-то вопросы, обращайтесь к лечащему врачу.
– Нет, Олежечка, я знаю, что спасли Олечку вы. Не возражайте, это вы заплатили за операцию, я знаю.
– Кстати, – как-то припер меня к стене Олег, – признавайся, без твоей помощи тут явно не обошлось? Это ты перечислила деньги на операцию для Оли? Можешь не признаваться, я все равно включу эту сумму в твой гонорар. Понимаешь, для меня очень важно знать, что это я помог выкарабкаться Олечке! Для меня эта сумма ничего не решает, поверь.
– Тебе это надо для того, чтобы потом всю жизнь держать ее на поводке благодарности? – поинтересовалась я.
– Боже упаси! – кажется, искренне испугался он. – Ты плохо знаешь Олю. Она из-за чашки кофе, оплаченной мной в уличном кафе, переживает, а ты – о такой сумме говоришь. Напротив, я и тебя попрошу держать это в секрете, пусть все считают, что это неведомый покровитель.
Он говорил так, будто вопрос был уже решен. Непонятно почему, но мне это нравилось, я ему верила. Образ диктатора, желающего подчинить себе хрупкую Ольгу, бледнел тем активнее, чем больше я общалась с этим уверенным в себе и своей любви мужчиной.
– Хорошо, – приняла я решение, – только деньги, которые я перевела на лечение, не мои. Поэтому возвращать мне ничего не надо. Ты постоянно бываешь в отделении, скажи, есть ли там пациенты, остро нуждающиеся в дорогом лечении? Может, дети из малообеспеченных или неполных семей, сироты?
– Знаешь, как раз на днях услышал душераздирающую историю о малыше, больном лейкемией. Тебя не смущает, что этот пациент не из нашего отделения?
– Упаси боже! Направь деньги на его лечение инкогнито, и будем считать, что мы в расчете. Подходит?
– По рукам, – не раздумывая, согласился Олег.
Впоследствии я узнала, что он не только оплатил операцию и лекарства для малыша, но и отправил его с матерью в реабилитационный центр в Израиль. Лечение заняло не один год, но только тогда, когда болезнь отступила, Олег позволил считать себя свободным от обязательств.
* * *
Ни одно из опасений светила нейрохирургии не подтвердилось. Двигательные функции Ольги были в полном порядке, действительность она воспринимала адекватно, поправлялась быстро. Неожиданно у серьезной и хмурой девушки появилось чувство юмора. Имея в виду титановую пластину у себя в голове, она настаивала, что сценический псевдоним у нее будет – Терминатор. Катерина Ивановна заламывала руки, Олег пытался подавить улыбку, Оля сохраняла полную серьезность.
В один из дней Олег привел в клинику опытного фониатора, тот посмотрел Олю, попросил ее взять несколько нот и пожал плечами:
– Не понимаю, зачем меня позвали. С голосовыми связками у вашей девушки все в порядке. Вы уже пробовали петь? Нет? А зря. Природа вашего спазма была чисто психологической. Видимо, ушел раздражающий фактор, ушла и болезнь. Понимаете, над голосовыми связками и другими речевыми мышцами стоят высшие мозговые функции – сознание и прочая муть. Под воздействием сильнейшего стресса они смыкаются, и простым усилием воли человек не может заставить их расслабиться. Чаще всего спазм приводит к заиканию, у вас же, деточка, особый случай.
– А этот спазм, он может вернуться? – с робостью спросила Ольга.
– Отвечать на такие вопросы я не могу, – пожал плечами фониатор. – Как я понимаю, все самое плохое в вашей жизни уже произошло? Значит, у вас нет причин волноваться. Кстати, именно устойчивость к стрессам – гарантия вашего здоровья. Укрепляйте нервы, дорогая, вы же собираетесь строить карьеру певицы, а в этой профессии нытики и истерички долго не задерживаются.
Уже ближе к выписке Ольги произошло еще одно чудо: известное пугало для всех начинающих вокалистов, Ольга Ильинична, прислала официальное предложение продюсирировать карьеру Ольги.
– Когда Ольга Ильинична была в нашем городе, какая-то девушка попросила ее прослушать мой диск, – захлебываясь от восторга, рассказывала Оля. – Она бросила его в бардачок машины и забыла, а как-то в пробке, от нечего делать, поставила в проигрыватель. Она считает, что у меня настоящий талант, только надо еще очень много работать. Олежка, ты не обидишься, если я соглашусь на ее предложение? Ведь ты сам хотел заняться моей карьерой.
– Упаси боже! – поднял руки Олег. – Состязаться со столпом русского вокала – себе дороже. Я слышал, что она сущая ведьма, еще наведет на меня порчу за то, что я увел тебя у нее из-под носа.
– Ну и отлично. Когда мы едем в Москву?
Мы с Олегом молча переглянулись. Недавно он представил меня семье Камышиных как своего помощника, заменившего его в работе на то время, пока он пропадал в больнице. На это быстро состряпанное вранье купилась даже Катерина Ивановна – она теперь была беззаветно предана Олегу, а я, в ее понимании, бралась за любую работу. В их представлении, я была тенью Олега – незаметной, но очень полезной, поэтому меня не стеснялись и, кажется, не замечали.
– Итак, вопрос о переезде в Москву решен? – спросила я Олега, когда мы вышли из палаты. – Ольга больше не терзается сомнениями?
– Я и сам удивился тому, как легко она согласилась. Даже и формально не соглашалась, просто повела себя так, будто вопрос решен уже давно и окончательно.
– Ты рассказал ей о Лике? – догадалась я.
– Почти сразу, как нам разрешили общаться. Боялся, что это может вызвать у нее новый стресс, но как иначе было объяснить ей, что я не принимал участия во всех тех событиях, которые происходили вокруг нее?
– Она поверила?
– Сразу. Знаешь, после болезни Ольга очень изменилась, будто произошла какая-то перезагрузка: она стала мягче, спокойнее, исчезла нервозность, угрюмость, недоверчивость. Правда, пришлось дать ей послушать записи, которые ты мне дала, но это больше для очистки совести. О Лике она даже и не вспоминает, да и та забыла, что у нее была такая подруга.
– Скорее всего Лика просто не знает о состоянии Ольги. Она исчезла из города, когда прогнозы были неутешительными, а когда вернулась – ей уже было не до бывшей подруги. К тебе она уже приезжала?
– Конечно! Как ты и велела, я изобразил полное непонимание, сказал, что телефон у меня украли, и почтовый ящик у меня уже давно другой.
– Вам надо уезжать как можно быстрее, – посоветовала я. – Как только она узнает, что у Ольги все в порядке, может активизироваться с новой силой.
– Теперь не активизируется. Мы знаем, откуда растут ноги у всех этих мистических совпадений и нелогичных происшествий, так что будем начеку. Предупрежден, значит, вооружен, как говорится. Если она предпримет хоть какие-то мелкие шажки в сторону Ольги – сядет в тюрьму. Открыть дело о доведении до самоубийства – раз плюнуть, связи у меня хорошие.
– А связи ее отца?
– Благодаря твоим действиям у ее отца теперь нет никаких связей. Все шарахаются от него как от чумного. Неудачников и лузеров у нас не любят, а общаться с ними – боятся. Вопрос о моем переводе практически решен, в Москве ждут только моего решения. Так что остается ждать, когда Ольга полностью восстановится.
– А есть проблемы?
– Предстоит небольшая косметическая операция – надо подкорректировать линию волос и скрыть место, где поставлена титановая пластина. Ну и работа с психотерапевтом.
– С психотерапевтом? – удивилась я. – Мне показалось, что Ольга абсолютно адекватна.
– Сейчас – да. Но что-то заставило ее броситься под колеса. Под «что-то» я подразумеваю не события, которые с ней произошли, а состояние ее души. Ольга никогда не была истеричкой, она не могла так просто, в трезвой памяти, принять это решение. К тому же ни для кого не секрет, что люди, совершившие попытку суицида, обязательно пытаются ее повторять до тех пор, пока она им не удастся. Представляешь, в каком страхе мне предстоит жить всю жизнь? Мне и нашим детям. Лучше раньше начать лечение. В Москве есть прекрасные профессионалы, думаю, они помогут Ольге.
– А что, если Ольга не сама бросилась под колеса машины? Ты исключаешь эту возможность?
– Ой, ну ты еще скажи, что надо начинать новое расследование, притащи кучу свидетелей. Это мы уже проходили. Не забывай, я сам был подозреваемым по этому делу.
– Не забуду. Ведь именно я, если ты помнишь, ускорила твое освобождение. А Лика? Кто может гарантировать, что Лика не была в этот момент рядом?
– Я могу гарантировать. И не смотри на меня с таким подозрением. Как ты догадываешься, в моей компании есть небольшой штат охранников. Так вот, это не просто качки с тяжелыми кулаками, а профессионалы экстра-класса, уволившиеся из рядов нашей доблестной милиции. Признаюсь, я тоже грешил на Лику, поэтому заказал частное расследование.
– И каковы результаты? – больше для поддержания разговора, чем из любопытства спросила я.
– Лика вне подозрений. В это время она была в другом месте.
– А ты не допускаешь, что она могла нанять для этих целей какого-нибудь подонка? – не сдавалась я.
– Как ты предлагаешь это выяснять? – с сарказмом спросил он. – Запереть ее в подвале и допрашивать, пока не признается?
Я не ответила. Наверное, он рассуждал в высшей степени здравомысляще. Но в этот момент я поняла, почему Ольгу смущала возможность всю жизнь прожить с этим человеком: и в горе, и в радости. Излишний прагматизм еще ни одну женщину не привлек. А в целом Олег был прав: он заботился об Ольге. Не делал вид, что заботится, а действительно пытался предусмотреть все подводные камни, которые могут помешать их счастью. Даже если для этого и требовалось подвергнуть любимую женщину унизительному обследованию специалиста по душевным болезням.
Из дневника Ольги Камышиной:
«Наверное, Олег – педант. Звучит ужасно неприятно, но это так. Именно благодаря своему педантизму он смог добиться высокого положения, именно с его помощью, как ни смешно, убедил меня обратить на него внимание и даже предположить, что я смогу его полюбить. Смогу ли? Я понимаю, что только этот мужчина даст мне шанс выбраться из этого болота, но я боюсь. Допустим, сейчас я приму это в высшей степени правильное решение, позволю ему любить меня, пестовать мой талант. Ведь не зря говорят, что в любви один любит, а другой – позволяет себя любить... А что, если, продавшись за возможность внешнего успеха и благополучия, я потеряю что-то очень важное? Что, если и в нашем болоте живет пресловутый принц: неуспешный, небогатый, некрасивый, совершенно незаметный? Живет и ждет, что я увижу его когда-нибудь за всеми этими налипшими масками, увижу и пойму, что слава, признание, безбедное существование, „каменная стена“ Олег – от дьявола? От дьявола тщеславия, стяжательства, продажности? А настоящее проходит мимо незамеченным. Я боюсь. Я теряю себя и ничего не могу поделать. Олег мягко просит, чтобы я быстрее приняла решение. Лучше бы он кричал, ругался, требовал, ставил условия, угрожал. Мне было бы проще сказать ему, что я его не люблю».
Я не наемник. И занимаюсь этим делом не только за деньги, которые платит мне Олег. Даже сейчас, когда Ольга, как видится всем, выглядит вполне благополучной и умиротворенной, я понимаю, что оставлять ее пока еще рано. Она приняла решение жить с человеком, которого не любит? Нормальное решение. Испокон веков многие женщины сознательно идут на эту сделку с самой собой, и, если они рассчитали правильно, редко жалеют об этом. Олег – прекрасный друг и интересный мужчина, их не ждет спорное испытание «раем в шалаше», он, без сомнения, любит и уважает Ольгу. Все рассчитано верно. При условии, что она действительно спокойно и трезво приняла это решение. А если то, что с ней случилось, было попыткой спасти свою душу? Что, если это решение далось ей слишком большой ценой?
