Глава 9
Бедлам

– Доброе утро, милорд, – сказал Де Квинси.

Лорд Палмерстон, спускавшийся по парадной лестнице, остановился и нахмурился:

– Ну чего вам с дочерью еще от меня надо? Не стоит благодарить за разрешение остаться в моем доме. Я просто опасался, что ваша очевидная бедность вынудит королеву предложить вам поселиться у нее. А теперь прошу извинить, но меня ждут обязанности премьер-министра… Нет, постойте. Может быть, я неверно истолковал ваши намерения? Неужели вы в конце концов решили уехать в Эдинбург и собирались со мной попрощаться?

– Милорд, я хочу оказать вам услугу.

– Значит, все-таки уезжаете, – с облегчением выдохнул лорд Палмерстон.

– В каком-то смысле. Мы намерены посетить то место, куда вы время от времени грозитесь меня отправить.

– Ничего не понимаю.

– Но чтобы попасть туда, мне нужно подписанное вами разрешение… и деньги на проезд.

– Перестаньте морочить мне голову! Куда вы хотите попасть?

– Милорд, я хочу попасть в лечебницу для душевнобольных.

Бетлемская королевская больница была основана в 1247 году и первоначально считалась больницей для неимущих. Ее название – сокращение от Вифлеема – часто искажали и произносили как Бедлам. С тех пор как больница стала первой в Британии лечебницей для душевнобольных, слово в сознании людей прочно связалось с сумасшествием. В 1815 году Бедлам перебрался ниже по течению Темзы, на просторы Сент-Джордж-Филдс в Саутварке.

Слово «просторы» подходит как нельзя лучше, поскольку вокруг унылого силуэта здания больницы раскинулся обширный парк. Лечение в основном заключалось в кровопусканиях и клизмах, выводящих из больного дурные жидкости, которые, как тогда считалось, и вызывают безумие. Окрестные жители часто жаловались на «вопли, визг, рев, драки, потрясания цепями и проклятия», доносившиеся из больницы.

Вход в Бедлам располагался к югу от Вестминстерского моста, у пересечения Ламбет-роуд и Воксхолл-роуд. Высунувшись из кеба, Де Квинси рассматривал внушительное здание, не обращая внимания на покрытую грязью лужайку перед ним.

– Напоминает Букингемский дворец, – отметил он, когда кеб подъехал еще ближе.

– Слава богу, кроме меня, твоих слов никто не слышит, – отозвалась Эмили.

– Но это правда, – не унимался Де Квинси. – Больница почти такая же огромная, как дворец. – Он поднес к губам бутылочку с лауданумом.

– Лучше отдай ее мне, – попросила Эмили. – Увидев твою бутылку, надзиратели сразу ее отберут, опасаясь, что ты угостишь кого-нибудь из больных.

Де Квинси с неохотой подчинился, продолжая рассматривать окна Бедлама.

– Мечта лорда Палмерстона наконец-то осуществилась. Возможно, мне действительно самое место в лечебнице для душевнобольных.

Кеб остановился в конце обсаженного деревьями проезда. Лишенные листьев ветки выглядели не менее тоскливо, чем покрытая сажей земля. Эмили вышла и расплатилась с кебменом монетами, которые лорд Палмерстон отсчитал ей утром с недовольным видом. Вместе с отцом они внимательно осмотрели крыльцо внушительного каменного здания.

– Когда в сороковом году Эдварда Оксфорда поместили сюда за покушение на королеву, многие решили, что наказание не так уж и тяжело, – сказал Де Квинси. – Газеты утверждали, что его здесь прекрасно кормят и поставляют лучшие вина. Некоторые говорили даже, будто он берет уроки французского и немецкого языков. Джон Френсис – следующий, кто пытался застрелить ее величество, – тоже рассчитывал оказаться здесь, заодно избавившись от долгов.

– Любой, кто увидит это мрачное место, сразу все поймет, – решила Эмили. – Третий покушавшийся на жизнь ее величества тоже хотел сюда попасть?

– Джон Уильям Бин-младший? Все семнадцать лет его жизни были наполнены библейским страданием. Этот горбатый карлик хотел только одного – умереть.

– Горбатый карлик?

– Руки у него были тонкие, как щепки, а позвоночник настолько искривлен, что он ходил с низко опущенной головой, почти касаясь подбородком мостовой. Он не мог заработать себе на жизнь, к тому же братья жестоко издевались над ним, порой принуждая убегать из дома и ночевать в чистом поле. За неделю он едва собирал восемь пенсов милостыни, но каким-то образом умудрялся выживать. Однажды ему удалось раздобыть старый пистолет и немного пороху, но денег на пулю уже не хватило. Тогда он зарядил пистолет осколками разбитой глиняной трубки. Спустя семь недель после покушения Джона Френсиса он пришел на Конститьюшен-хилл, дождался появления королевского экипажа, шагнул вперед и спустил курок.

– Боже мой, – охнула Эмили. – Королева не пострадала?

– К счастью, нет. Покушение не удалось, как и многое в жизни Бина-младшего, – порох не загорелся. Стрелок убежал, но свидетели успели рассмотреть его. Это было поистине фантасмагорическое зрелище, когда полиция отлавливала горбатых карликов по всему Лондону. Арестовали десятки несчастных, прежде чем выяснили, где жил Бин-младший.

Эмили представила себе констеблей, гоняющихся за горбатыми карликами, и покачала головой с таким видом, словно окончательно уверилась в безумии окружающего мира.

– У него не хватало решимости покончить жизнь самоубийством, и он надеялся, что власти все сделают за него и приговорят к виселице. Или, по крайней мере, отправят в Бедлам, где он сможет не заботиться о хлебе насущном.

– Он добился желаемого?

– Нет, его приговорили к восемнадцати месяцам каторжных работ.

– Горбатого карлика? К каторжным работам?

– Правительство хотело продемонстрировать, что за покушение на жизнь королевы ждет суровое наказание. Бин-младший вышел на свободу с совершенно расшатанным здоровьем и наконец-то попытался сделать то, на что у него прежде не хватало решимости, – расстаться со своей несчастной жизнью.

– Каким образом?

Де Квинси пожал плечами:

– Не важно.

– Отец, у тебя такой смущенный вид, что мне придется повторить вопрос: как он пытался покончить с собой?

– С помощью лауданума. – Де Квинси посмотрел на колонны мрачного здания. – Мы слишком задержались у входа.

Контора администрации находилась в центральном холле больницы. Направо и налево тянулись длинные галереи, освещенные солнечным светом. В каждой из них множество посетителей ожидали встречи с больными.

Эмили подошла к сидевшему за столом клерку, который поверх угнездившихся на кончике носа очков удивленно уставился на ее панталоны под свободной юбкой.

– Чем могу помочь? – с подозрением спросил он.

– У моего отца есть рекомендательное письмо от лорда Палмерстона.

Громкое имя произвело ожидаемый эффект. Клерк выпрямился, быстро прочитал записку и объявил:

– Вам придется переговорить с доктором Арбетнотом. Подождите здесь. – Он быстро пересек вестибюль и постучал в дверь одного из кабинетов.

Откуда-то слева донесся женский вопль. Затем повторился, еще более пронзительно. Посетители прекратили разговоры и хмуро посмотрели в ту сторону, откуда донесся звук. Даже когда исполненный боли крик прекратился, все остались сидеть неподвижно.

Клерк в очках появился снова:

– Доктор Арбетнот ждет вас.

Их провели в мрачноватый кабинет. Пожилой доктор встал, чтобы поприветствовать гостей. Голова у него была такой же лысой и гладкой, как и полдюжины черепов, стоявших на полке над столом. На стене висела большая схема строения человеческого мозга, каждый отдел был аккуратно подписан.

Эмили успела прочитать названия книг: «Функции мозжечка» и «Метод френологии», а затем представила отца доктору.

– Де Квинси. Имя кажется мне знакомым, – задумчиво произнес доктор Арбетнот.

– Понятия не имею, как это возможно. – Эмили бросила предупреждающий взгляд на отца, который повернулся к черепам на полке.

– Письмо, в котором вам разрешается побеседовать с Эдвардом Оксфордом, очень удивило меня, – признался доктор Арбетнот. – Правительство строго контролирует все контакты с ним. Только матери разрешается навещать больного, но не чаще раза в месяц. И беседуют они только через перегородку с расстояния в несколько футов. Она частенько жалуется, что не может расслышать слова сына. Больше никто не имел возможности видеться с Эдвардом Оксфордом с тех самых пор, как его поместили сюда.

– Никто за все пятнадцать лет? – удивилась Эмили. – Ни друзья, ни газетные репортеры?

– Газетные репортеры – в особенности.

– Мы встретимся с ним на тех же условиях? Будем разговаривать через перегородку, с нескольких футов?

– Я получил четкие инструкции. Мистер Де Квинси, вы что-то вспотели. Вы хорошо себя чувствуете?

– Мне необходимо принять лекарство, – ответил писатель.

– Возможно, оно отыщется в нашей аптеке.

– Спасибо, у отца есть все необходимое, – остановила Эмили доктора.

Де Квинси беспокойно перебирал ногами, разглядывая книги на полках.

– Доктор Арбетнот, как вы считаете, Эдвард Оксфорд безумен?

– У него на лбу есть небольшая вмятина, которая указывает на ослабленные умственные способности.

– Значит, вы доверяете френологии, как указывают названия книг у вас на полке? – заметил Де Квинси.

– Это единственный научный путь изучения разума. Мы не в силах достать живой мозг и изучить его, не причинив вреда пациенту или даже не убив его. Зато мы можем измерить внешние размеры черепа и сделать выводы, какие участки мозга недостаточно или чрезмерно развиты, какие положительные или отрицательные воздействия придали голове такую форму. – Доктор Арбетнот снял с полки один из черепов и указал на выпуклость в задней части. – Здесь мы видим результат чрезмерного развития мозжечка, которое приводит к утрате контроля над эмоциями. На каждом из черепов я могу найти впадины и выступы, свидетельствующие о различных отклонениях мозга.

– Но конечно же, разум – это нечто большее, чем просто форма черепа, – предположила Эмили. – Что такое мышление, по вашему мнению?

– Гальванический процесс. Когда-нибудь мы сумеем измерить его интенсивность.

– Вы объясняете мысль электричеством?

– Знаменитый на всю Англию Майкл Фарадей разработал теорию электролиза, – ответил доктор Арбетнот. – Точно так же функционирует и мозг. Если какой-либо его участок недостаточно или чрезмерно развит, электрический ток становится неравномерным, что и вызывает необычное или даже опасное для окружающих поведение человека.

– Как увлекательно! – восхищенно сверкнула голубыми глазами Эмили.

Доктор Арбетнот с польщенным видом повернулся к ней.

– А как вы используете эту теорию для лечения пациентов? – спросила девушка.

– Поскольку мы не в состоянии исправить физический дефект мозга, нам остается только стараться усмирить больных. Порой изоляция – единственное действенное средство, но некоторые считают, что гидротерапия намного эффективней.

– Успокаивающие ванны, – понимающе кивнула Эмили.

– По существу, да. Горячая ванна хорошо расслабляет. Иногда для успешного воздействия необходим контраст с ледяной водой.

– И эти средства позволяют исцелить больных? – задала еще один вопрос девушка.

Доктор Арбетнот удивленно взглянул на нее:

– Психические болезни не лечатся. Возможно, когда-нибудь мы научимся исправлять дефекты мозга хирургическим путем. Но пока умственное расстройство остается пожизненным проклятием.

– Но не считаете ли вы, что беседы с пациентами способны помочь им?

– Беседы? Какая от них может быть польза?

– У моего отца есть своя теория о сновидениях.

Доктор Арбетнот смущенно покачал головой:

– О сновидениях? Боюсь, что не улавливаю смысл.

Де Квинси вытер платком пот со лба.

– Вы точно не больны? – забеспокоился доктор.

Де Квинси взял пилюлю из табакерки и разжевал ее, заметив невпопад:

– В Северной Германии есть гора Брокен.

Его слова окончательно сбили доктора с толку.

– Я не бывал в Германии.

– Огромные гранитные блоки возле ее вершины получили из-за причудливой формы название Кресло Чародея. А водопад называют Волшебным Фонтаном.

– Похоже на детскую сказку.

– Уверяю вас, это место существует на самом деле, – ответил Де Квинси. – Если июньским утром подняться к вершине пешком и оттуда посмотреть на соседнюю гору, можно увидеть ужасного Брокенского призрака.

– Ну точно детская сказка. Пойдемте, я отведу вас к Эдварду Оксфорду.

– У многих побывавших там сердце бешено колотилось от испуга, когда в тумане внезапно возникал зловещий призрак. – Де Квинси разжевал еще одну пилюлю. – Иногда проницательный наблюдатель сам догадывается, в чем секрет, иногда ему объясняют проводники.

– И в чем же секрет?

– В июне солнце восходит за спиной у наблюдателя. Тень ложится на клубящийся у подножия горы туман. Увеличенный во много раз силуэт повторяет каждое движение человека, но в такой гротескной, искаженной форме, что кажется никак с ним не связанным.

– Значит, у явления есть научное объяснение, – заключил доктор Арбетнот.

– Мой отец считает, что сновидения в чем-то похожи на подобные тени, – сказала Эмили.

– Сновидения? На тени?

– Обеспокоенный чем-то человек обычно не понимает, что ночные кошмары косвенно отражают его переживания, – пояснил Де Квинси. – Но если ему объяснить – а еще лучше помочь разобраться, какие именно переживания вызывают кошмары, – подобный опыт может оказаться первым шагом к выздоровлению.

– Насколько я понимаю, мистер Де Квинси, вы не медик. Ваша теория остроумна, но лишена научного обоснования. Сновидения и кошмары – не более чем фантомы, вызванные электричеством.

– Было бы глупо думать иначе. Что ж, давайте оставим в покое толкование сновидений. Представьте себе, что в детстве Эдварда Оксфорда или его матушку часто избивал отец. Потрясение от жестокости родителя могло бы объяснить, почему юноша вырос настолько неуравновешенным, что не мог подолгу удержаться ни на одной работе, почему он испытывал приступы истерического хохота и получал удовольствие от мучений других людей.

– Не хотите же вы сказать, что именно побои, полученные Оксфордом или его матерью от отца, заставляли его впоследствии причинять боль другим людям и в конце концов побудили выстрелить в королеву?

– Доктор, вы выразили мою идею гораздо лучше, чем сумел бы я сам! – воскликнул Де Квинси.

– Но она совершенно лишена смысла. Неужели вы полагаете, что посредством бесед с Оксфордом о побоях, нанесенных ему в детстве, удалось бы объяснить движущие им мотивы и заставить отказаться от своих намерений?

– Во всяком случае, такая теория заслуживает внимательного рассмотрения.

– Что ж, еще раз вынужден повторить: вы не медик. Если хотите повидаться с Оксфордом, то это лучше сделать немедленно. Через полчаса у меня назначена другая встреча.

Когда они выходили из кабинета, в левом крыле лечебницы снова завопила женщина. Посетители опять посмотрели в ту сторону, откуда донесся звук. Спящие под скамьями собаки встревоженно подняли головы.

– Там мы содержим больных женского пола, – объяснил доктор Арбетнот. – Мужчины находятся в противоположном крыле.

Солнечный свет, проникая через окна, освещал картины с умиротворяющими пейзажами на стенах. В клетках щебетали птицы.

– Эмили, эти птицы… – начал Де Квинси.

– …не плод твоего воображения, – успокоила его дочь.

– Камеры начинаются в соседнем коридоре, – сказал доктор Арбетнот.

– Камеры? – удивилась Эмили.

– Поскольку пациенты поступают к нам по приговору суда, мы привыкли называть их комнаты камерами.

Из глубины здания, отражаясь эхом от стен, прилетел еще один вопль – на сей раз мужской. Дойдя до конца галереи, доктор Арбетнот повернул налево, в другую часть больницы.

– Здесь содержатся умалишенные преступники мужского пола, – пояснил он.

Хотя и в этом коридоре окна пропускали солнечный свет, с каждым шагом становилось все темнее.

– Приведите Эдварда Оксфорда в комнату для посетителей, – велел доктор охраннику.

Того, похоже, крайне поразил сам факт, что к особому пациенту явились гости.

– Бóльшую часть времени Оксфорд проводит в камере, – снова обратился доктор Арбетнот к Де Квинси и Эмили. – Но днем ему разрешены прогулки по внутреннему двору. Мы стараемся подвигнуть его на полезные действия, вроде накачивания помпой воды для нужд больницы. Но чаще он просто ходит кругами и бормочет себе под нос, что не заслужил заключения.

Отгороженная часть комнаты, куда привели Де Квинси и Эмили, так скудно освещалась дневным светом, что даже лампа над головой едва разгоняла сумрак. Перед закрытой дверью с небольшим отверстием, через которое можно было заглянуть в соседнее помещение, стояла скамья.

– Сейчас появится Оксфорд, – предупредил доктор Арбетнот.

Де Квинси опустился на скамью и с задумчивым видом посмотрел на дверь.

– Эмили, пожалуйста, сядь рядом со мной. Я хочу, чтобы Оксфорд видел лицо симпатичной девушки. Возможно, это приведет его в лучшее расположение духа.

Эмили, немного смутившись, выполнила просьбу отца.

За дверью раздались тяжелые шаги. Они становились все громче, и наконец в поле зрения возникли какие-то силуэты, которые затем превратились в двух охранников, сопровождающих мужчину в свободной серой одежде.

Охранники усадили пациента за стол приблизительно в десяти футах от отверстия, сквозь которое на него смотрели Де Квинси и Эмили.

– Доктор Арбетнот, нельзя ли его переместить поближе? – попросил Де Квинси.

– У меня четкие инструкции, и они это запрещают.

– И охранники должны стоять рядом с ним?

– Да.

– Эдвард Оксфорд, мое имя Томас Де Квинси. А это – моя дочь Эмили.

Когда Оксфорд выстрелил в королеву Викторию, он был восемнадцатилетним юношей, щуплым и низкорослым, с почти детскими чертами лица. Теперь он прибавил в весе, вероятно из-за жирной пищи, которой кормили в лечебнице. Оксфорду исполнилось тридцать три года, но дряблые щеки прибавляли ему возраста. Некогда длинные темные волосы были теперь коротко острижены и уже начинали седеть.

– Я незнаком с вами, – недоверчиво ответил Оксфорд.

Де Квинси и Эмили пришлось наклониться к окошечку, чтобы услышать его слова.

– Лорд Палмерстон дал нам разрешение встретиться с вами, – сказал Де Квинси.

– Надо же, сам лорд Палмерстон!

– Мы хотим поговорить с вами о «Молодой Англии».

Оксфорд перевел взгляд на Эмили:

– Как можно говорить о том, чего, по мнению полиции, не существовало?

– Нас с дочерью больше интересует ваше мнение, – заверил его писатель.

Оксфорд продолжал смотреть на девушку.

– Нас было четыреста.

– Да, именно так сказано в документах, найденных в вашем сундуке, – признал Де Квинси.

– Там все сказано, – горько усмехнулся Оксфорд. – Мы взяли себе вымышленные имена. Втерлись в доверие к весьма влиятельным людям и ждали, когда Ганновер прикажет действовать.

– Вы говорите о правителе германского государства Ганновер? – Не дождавшись ответа, Де Квинси оглянулся на Эмили.

– Мистер Оксфорд, вы сейчас имели в виду старшего дядю королевы? – спросила она.

– Благодарю вас. Меня еще никогда не называли «мистер». Да, я говорил о Ганновере, дяде королевы. Ни к чему переспрашивать. Неужели о нем забыли за пятнадцать лет?

– Он умер четыре года назад, – объяснил Де Квинси.

Оксфорд продолжал демонстративно не замечать его и обращался только к Эмили:

– Он умер?

– Да.

– Ха. Мне говорили, что он хотел занять место Виктории, после того как мы арестуем правительство.

– Кто говорил?

– Другие члены.

– Члены чего?

– «Молодой Англии».

– Вот видите, насколько он безумен, – проворчал доктор Арбетнот. – Если пациент из-за вас перевозбудится, мне придется отвести его обратно в камеру.

– Мистер Оксфорд, вы не скажете, был ли членом «Молодой Англии» тот ирландский мальчик? – задала еще один вопрос Эмили.

– Какой еще мальчик?

– Когда вы выстрелили в королеву…

– Из незаряженного пистолета! – Оксфорд внезапно пришел в волнение и затряс кулаком.

– Рядом с каретой королевы бежал маленький ирландский мальчик в нищенской одежде, – объяснила Эмили. – Он просил ее величество помочь его отцу, матери и сестрам, чем отвлек охранников королевы. Кое-кто посчитал, что это была часть вашего плана.

– Часть моего плана? – озадаченно повторил Оксфорд.

– Пока охранники смотрели на мальчика, вы могли выбрать удобную позицию для выстрела.

– Из незаряженного пистолета! – Оксфорд ударил кулаком по столу. – Я ничего не знаю ни об ирландском мальчике, ни о его отце с матерью, ни о его сестрах. У нас была «Молодая Англия», а не «Молодая Ирландия».

– Я вынужден прервать свидание, – заявил доктор Арбетнот. – Уведите Оксфорда в камеру, – велел он охранникам.

Оксфорд заупрямился, не отводя взгляда от Эмили:

– Дайте еще мгновение посмотреть на вас.

Охранники потащили его к выходу, но он продолжал упираться.

– Вы очень красивая.

– Спасибо, – ответила Эмили.

– Я всего лишь исполнял приказы, и посмотрите, куда это меня привело! «Молодая Англия», будь она проклята!

Охранники увели пациента в темноту за сводчатой дверью, но его безумный взгляд до последнего цеплялся за Эмили.

Когда Де Квинси с дочерью вернулись в галерею, раздался еще один пронзительный вопль. Умолкли птицы в подвешенных к потолку клетках. Снова встревоженно подняли головы собаки, лежавшие под скамьями. Замерли в испуге посетители.

Только доктор Арбетнот не обратил на крики никакого внимания, торопясь проводить гостей к выходу.

– Я не мог допустить, чтобы вы продолжили беседу, – недовольно объявил он. – Потребуется не одна неделя, чтобы вернуть Оксфорду прежнее душевное равновесие. И чего вы добились? Лишь подтвердили давно известный факт: Оксфорд безумен.

– В некотором роде его слова совершенно разумны, – возразил Де Квинси.

– Вы уловили смысл в его бессвязном бреде? Постойте, до меня только сейчас дошло. Де Квинси! Господи! Так вы тот самый Любитель Опиума? И пилюли, которыми вы хрустели… Это опий! Тогда вам любой лишенный логики бред покажется разумным.

– Спасибо, доктор. Наша беседа была весьма познавательной.

Де Квинси и Эмили миновали охранника и вышли на холодный воздух.

– Ветерок освежает, – заметил Де Квинси, осматривая покрытую грязью лужайку.

Он протянул руку, и Эмили передала ему бутылочку с лауданумом.

– Что ты выяснил, отец?

– Что существует множество видов государственной измены.

– Кэтрин, прошу прощения, если я поставил вас в неловкое положение, – произнес полковник Траск.

– Из-за выходки сэра Уолтера? Вы ни в чем не виноваты. – Глаза Кэтрин решительно сверкнули, отчего она стала еще красивей. – Я была в своей комнате, но отлично все слышала. Как слышали соседи и кебмены. Когда вы уехали, он обрушил всю свою ярость на моего отца.

Они стояли возле камина в гостиной дома лорда Грантвуда. Траск коснулся руки Кэтрин. Дверь в комнату была приоткрыта, но подобная встреча наедине все равно считалась бы недопустимой вольностью, не дай родители девушки разрешения на свадьбу.

– Я боялся, что вам станет стыдно за меня. Ведь я не ответил, когда он толкнул меня в грязь.

– И к чему бы это привело? К ссоре на пороге нашего дома? Мы лишь еще больше опозорились бы перед соседями. Энтони, я горжусь вашей выдержкой.

– Тем не менее будьте готовы к пересудам, – предупредил Траск. – Меня считали героем войны. Теперь, возможно, кто-то решит, будто я трус. – Он старался отвести взгляд от губ девушки.

– Но что вы могли сделать одной рукой?

– Сказать по правде, я все-таки подрался с ним.

– Что? – переспросила Кэтрин удивленно и в то же время обрадованно.

– После ссоры с вашим отцом он приехал ко мне на Уотер-лейн. И наговорил много гадостей про ваших родителей.

– Что именно он сказал? – потребовала ответа Кэтрин.

– Сказал, что я вас у них купил и что ваши родители больше любят деньги, чем вас.

Щеки Кэтрин запылали.

– Купили меня? Как лошадь?

– Мы сцепились с сэром Уолтером перед дверью моей конторы.

– Что ж, по крайней мере, это произошло в переулке Уотер-лейн, а не здесь, на Хаф-Мун-стрит.

Полковник не сразу понял, что она имела в виду. Может быть, Кэтрин хотела выразить презрение к тому способу, которым разбогатели сам Траск и его отец?

Через мгновение девушка фыркнула, затем мелодично рассмеялась, а вслед за ней расхохотался и Траск.

В гостиную с недовольным выражением лица заглянул дворецкий. Пара постаралась взять себя в руки.

– Надеюсь, на этот раз вы сбили его с ног? – спросила Кэтрин.

– Конечно.

– Замечательно, – восхищенно сказала она.

– Даже дважды.

– Еще лучше. И всего лишь одной рукой. – Она провела ладонью по щеке полковника и прошептала: – Я люблю вас.

Платье с кринолином мешало Кэтрин подойти ближе, но она приподнялась на носки, наклонилась вперед и поцеловала его.

Затаив дыхание, Траск обнял девушку. Поцелуй длился даже дольше возможного, и звук шагов в коридоре лишь добавлял ему трепета. Они отстранились друг от друга за мгновение до того, как в комнату вошел слуга.

– Не могу дождаться, когда же нас обвенчают, – призналась Кэтрин, – и объявят перед всем светом мужем и женой.

– Я тоже с нетерпением жду, когда мы сможем быть вместе. И это скоро случится, – заверил ее Траск. – Но в ближайшие дни нам придется нелегко.

– Почему?

– Боюсь, сэр Уолтер не сумеет уступить с достоинством. Он вернется и снова устроит скандал. Возможно, теперь он направит свой гнев на вас.

– На меня? Не знаю, что говорил ему отец, но я никогда ничего не обещала сэру Уолтеру. Не давала даже повода.

– Разумеется, не давали. Но сэр Уолтер – человек вспыльчивый, гнев затмевает ему разум. Я не смогу быть здесь сегодня вечером, когда он вернется, Кэтрин. Поэтому мы с вашим отцом пришли к выводу, что вам лучше отправиться в Уотфорд, чтобы навестить кузину.

– Через час карета отвезет меня на вокзал, – успокоила его Кэтрин.

– Я приеду к вам завтра. Только, бога ради, не говорите кузине, что я владелец железной дороги. Когда ее только прокладывали, ваши дядя с тетей были так недовольны шумом строительства, что даже близко не подпускали моего отца к своему имению.

– Однако теперь благополучие всей деревни зависит от вашей железной дороги. Наоборот, Энтони, я буду хвастаться этим.

Траск оглянулся на приоткрытую дверь. Никого из слуг не было поблизости, из коридора не доносились ничьи шаги.

Полковник вновь привлек Кэтрин к себе. На этот раз они целовались с такой страстью, что вряд ли заметили бы чье-либо появление в гостиной.

Райан и Беккер подняли люк, ведущий на пыльный чердак полицейского управления на Уайтхолле. Де Квинси и Эмили забрались наверх и остановились, затаив дыхание.

– Здесь хранятся отчеты за тысяча восемьсот сороковой год, – объяснил комиссар Мэйн, поднявшийся следом.

Пыль закружилась в свете фонаря. Беккер тут же чихнул. На полках аккуратными стопками лежали папки с документами.

– Их так много, – пораженно прошептала Эмили.

– В документах указаны все подробности каждого преступления, совершенного в Большом Лондоне пятнадцать лет назад, – заявил Мэйн. – Они рассортированы по виду преступления и дате.

– Комиссар, это потрясающе, – восхитился Де Квинси.

Мэйн с гордостью, какую редко себе позволял, оглядел ряды папок:

– Самое подробное собрание полицейских досье во всем мире. Могу я еще чем-нибудь помочь вам?

– Спасибо, не стоит беспокоиться. Изучение документов – вполне подходящее занятие для нас с Эмили. Хотя бы не будем путаться у вас под ногами.

– Чем больше людей изучат факты, тем лучше, – решил Райан. – Я не могу придумать другой способ выяснить мотивы этих убийств. Мы с Беккером останемся здесь.

Комиссар Мэйн спустился вниз. Беккер снова чихнул.

– Простите.

– Скоро мы все расчихаемся, – проворчал Райан. – Посмотрите, какой слой пыли. Большинство папок не открывали с того дня, как положили сюда.

– Десятого июня тысяча восемьсот сорокового года, – произнес Де Квинси. – В этот день Эдвард Оксфорд выстрелил в королеву, а маленький ирландский мальчик бежал за ее каретой.

– «Пожалуйста, помогите моим матери, отцу и сестрам», – припомнил Райан. – Но мы даже не знаем, были ли арестованы его родители и сестры, и если да, то за какое преступление.

– Что, если каждый из нас выберет себе по полке и начнет просматривать досье от десятого июня и раньше? – предложил Беккер. – Нам нужны арестованные с ирландскими фамилиями.

Свет фонарей не в силах был разогнать тени в углах чердака. Райан открыл одну из папок, взял несколько верхних документов и тут же чихнул, как сам и предсказывал.

– В тридцатые и сороковые годы множество ирландцев переселились в Лондон, спасаясь от нищеты, – объяснил он Беккеру и Эмили, которые были слишком молоды, чтобы помнить те бедствия. – Они голодали и готовы были работать за любую, самую мизерную плату. Большинство горожан враждебно относились к ним, считая, что они отнимают места у английских рабочих. Мне самому, тогда еще мальчишке, пришлось скрывать свой ирландский акцент и рыжие волосы.

– Уильям Гамильтон был ирландцем, – произнес Де Квинси, рассматривая пожелтевшие от времени документы.

– Кто такой Уильям Гамильтон? – удивленно спросил Беккер.

– Четвертый из тех, кто покушался на жизнь королевы, – ответил Де Квинси. – Он вырос в сиротском приюте в Ирландии. Во времена Картофельного голода он уехал в поисках лучшей доли в Англию, но не смог найти работу и в сорок восьмом году перебрался во Францию. Это был год революций, охвативших почти всю Европу. Вскоре Гамильтон вернулся в Лондон с мыслями о свержении британского правительства. Несколько месяцев он питался тем, что подавали ему сердобольные женщины, и в конце концов пришел в такое отчаяние, что выстрелил в королеву.

– Если ваши предположения верны, то скоро мы получим следующую жертву с запиской, где будет указано имя Уильяма Гамильтона, – заметил Райан.

– Вне всякого сомнения, убийца действует последовательно, – согласился Де Квинси. Он достал из кармана бутылочку с лауданумом, посмотрел на нее, покачал головой и сунул обратно. – Возможно, в записке, найденной в руках у следующей жертвы, будет указана не «Молодая Англия», а «Молодая Ирландия».

– «Молодая Ирландия»? – переспросила Эмили.

– Гамильтон состоял в группе под названием «Молодая Ирландия». Заговорщики устраивали беспорядки и выступали против правительства.

– Полагаю, не следует удивляться обилию ирландских фамилий в полицейских отчетах того времени, – предупредил Райан. – За ирландцами констебли следили с особым вниманием.

– Я тоже так думаю, – вставил Беккер, перебирая документы. – Слишком много ирландцев, чтобы проверить каждого за то время, которым мы располагаем.

– Возможно, мы пошли по неверному пути, – задумчиво проговорила Эмили.

– Что вы хотите сказать?

– Раз тот мальчик просил королеву помочь его родителям и сестрам, то, может быть, нам следует искать их в документах не до десятого июня, а после, – предположила девушка. – Нечто ужасное должно было произойти с какой-то ирландской семьей уже после покушения, через несколько дней или недель.

Отец Колина стоял в шумной, волнующейся толпе возле Ньюгейтской тюрьмы. Его обычно румяное, пышущее здоровьем лицо сейчас сделалось бледным.

– Это займет куда больше времени, чем я рассчитывал, – сказал он. – Эмма и Рут не могут так долго оставаться одни. Возвращайся домой, забери их и приведи сюда. Каждый день в восемь утра, в полдень и в шесть вечера я буду ждать вас на этом месте.

– Но я не хочу оставлять тебя, – запротестовал Колин.

На лбу у отца выступил пот.

– У нас нет выбора. Я не могу сосредоточиться на том, как вытащить мать из тюрьмы, пока волнуюсь за твоих сестер.

Колин со слезами на глазах обнял отца и поспешно отправился домой. Чем быстрее он приведет сестер в Лондон, тем раньше снова встретится с отцом… Тем раньше тот добьется освобождения матери… Тем раньше вся семья опять соберется вместе.

Колин задыхался на переполненных людьми и экипажами улицах Лондона, у него кружилась голова. Пробираясь к предместьям, он вспотел гораздо сильнее, чем можно было бы объяснить быстрым бегом и июньской жарой. Когда Колин наконец оказался в Сент-Джонс-Вуде, он уже двигался как во сне. Мальчик вспомнил, как вместе с отцом пил воду из колонки в том переулке, где они провели ночь, как смывал грязь с лица и приглаживал мокрой рукой волосы. Кто-то из прохожих посоветовал им не пользоваться колонкой, потому что многие в округе заболели после этого. Но другие утверждали, что отравление вызвал загрязненный воздух. В любом случае у Колина с отцом не было выбора: другой воды они не нашли.

Уже в сумерках шатающийся от усталости Колин добрался до их недостроенного поселка. Перед глазами у него стоял туман; мальчик даже не понял, как оказался дома. Позже он узнал, что Эмма и Рут увидели его на улице и выбежали навстречу.

Три дня его мучила лихорадка. Затем он очнулся, увидел испуганные лица сестер и с трудом пробормотал:

– Надо идти к папе. Он ждет нас.

Однако Колин был еще слишком слаб, чтобы отправиться в путь.

– Тебя так трясло, что мы боялись, как бы ты не умер, – призналась Эмма.

– Соседи знают, что случилось с мамой?

– Да.

– Кто-нибудь из них принес вам поесть?

– Нет, – ответила маленькая Рут.

– А подруга мамы, что живет в доме через дорогу? Та самая, что посоветовала отнести вязанье в лавку Барбриджа?

– Она отворачивалась, когда видела нас, – сказала Рут.

Раньше щербинка между передними зубами делала ее личико только милее, но сейчас сестра казалась Колину самой грустной девочкой на свете.

– Мы должны пойти к папе, – напомнил он и с трудом поднялся с кровати.

– Да, – с решительным видом согласилась Рут. – Надо помочь ему.

Они собрали всю еду, какую нашли в доме: немного хлебных корок и картофеля.

Колин из-за слабости не мог идти быстро. Час за часом они тащились по пыльной дороге, постепенно приближаясь к шумному, укрытому бурой пеленой смога Лондону.

Солнечный свет уже померк, когда они подошли к площади перед Ньюгейтской тюрьмой, где отец обещал ждать их каждый день в восемь утра, в полдень и в шесть вечера. Но звон колоколов в соборе Святого Павла подсказал детям, что уже намного больше шести часов.

– Папа придет завтра утром, – успокоил сестер Колин.

Но на следующий день отец не появился ни в восемь утра, ни в полдень.

Держась за руки, чтобы не потеряться в толпе, они отправились на его поиски.

Колин узнал уличного торговца, которого видел здесь раньше. Усталый работник медленно толкал перед собой тележку. Его блуза испачкалась за долгий день, но шелковый шейный платок остался безукоризненно чистым.

– Прошу вас, сэр, не могли бы вы…

– Нечего здесь попрошайничать, – проворчал торговец, отмахиваясь от них. – Я не для того вез овощи с рынка в Ковент-Гардене, чтобы отдать первым встречным ирландцам.

Колин подошел к юному дворнику. Они обычно знают обо всем, что происходит в их районе. К тому же у парня – босоногого и со старой метлой – было приветливое лицо, подходящее к солнечному оттенку его взъерошенных волос. Он выглядел ненамного старше Колина, но при очевидной бедности всем своим видом ясно давал понять, что имеет серьезные планы на будущее.

– Вы не помните меня? – спросил его Колин. – Мы с отцом были здесь на прошлой неделе.

– Я все помню. Подожди минутку.

Уборщик подбежал к идущим мимо джентльмену и леди и, не дожидаясь просьбы, расчистил для них от грязи и лошадиного навоза дорогу к зданию Олд-Бейли.

Джентльмен бросил на мостовую пенс.

– Благодарю вас, сэр! – воскликнул дворник таким довольным голосом, словно получил целое состояние.

Затем он обернулся к Колину:

– Что ты хотел?

– Вы помните, как выглядел мой отец?

– Я же тебе сказал, что помню все. Я работаю на этом перекрестке уже пять лет, и ничто здесь не проходит мимо меня.

– Вы его видели?

– Может быть. А что за важность? Впрочем, какая разница. Ты выглядишь еще беднее меня. Твой папаша вон там.

Он показал в переулок, где стояла колонка, из которой Колин с отцом пили воду.

Колин, Эмма и Рут помчались туда и нашли отца в дальнем конце переулка. Он лежал без сознания, весь покрытый потом, и метался в лихорадке. Кто-то украл у него не только ботинки, но даже куртку и сорочку.

– Папа! – вскрикнула маленькая Рут. – Что нам теперь делать?

– Кто-нибудь обязательно нам поможет, – заявил Колин, пытаясь справиться с отчаянием, но голос у него предательски дрогнул. – В таком большом городе с миллионом жителей кто-нибудь обязательно нас пожалеет.