Глава 17
Завен
326–329 П. В.
«Он услышит голос из прошлого и встретится со своим завеном».
Инэвера долго обдумывала расклад. Некоторые пророческие символы были недвусмысленны и понятны независимо от контекста. Большинство – нет. Инэвера смыслила в расшифровке больше, чем любая другая женщина, но даже ее алагай хора скорее запутали, нежели просветили.
«Завен» представлял собой древний символ, который с годами оброс многими смыслами, и ни одним не стоило пренебрегать. Он соответствовал слову «брат» и с тем же успехом – словам «соперник», «противник», «заклятый враг». Люди называли завенами тех членов других племен, которые занимали равное им место в общественной иерархии, но Эверам отнес это слово и к Най.
Но кто мог стать завеном для Ахмана? У него нет ни родных, ни даже двоюродных братьев, а его аджин’палом был Хасик, которого он уже знал. Не нарождается ли второй Избавитель, способный бросить ему вызов? Или он встретит на Ала представителя Най? Алагай сильнее в Ущерб, и сказано, что Алагай Ка восстанет с седьмого уровня бездны. Может, этой ночью князь демонов пожалует в Лабиринт?
Инэвера глубоко вздохнула, позволила тревоге и страху пронестись над нею как ветер и сохранила безмятежность.
Но даже в умиротворяющем ритме дыхания ее беспокоила вторая часть предсказания. Что за голос из прошлого Ахмана и почему она ничего о нем не знает?
«Прошлое оживает, когда настает пора рассчитаться с долгами» – так учил Эведжах’тинг. Инэвера вспомнила ночь, когда в шатер дама’тинг вошли Соли и Касаад, и не смогла не согласиться.
Долги выплачиваются в первый день Ущерба перед рассветом. Тогда же исполняются клятвы. Шарумам выдают жалованье и отсылают домой, а сыновей отпускают из шараджей к родным.
Инэвера отложила кости и принялась дышать, пока не обрела центр, после чего плавно поднялась и направилась в опочивальню, где спал Ахман. Обычно он возвращался во дворец, когда Лабиринт очищался от алагай – как правило, за несколько часов до рассвета. Он проспит допоздна и встанет ближе к обеду.
Однако в Ущерб он просыпался на заре – стремился подольше побыть с сыновьями.
Инэвера выскользнула из одеяния и прилегла на подушки, чтобы его разбудить.
Инэвера прислонилась к мраморной колонне и наблюдала за Ахманом, Джайаном и Асомом. Старшие мальчики особо приближены к отцу, и он стоял с ними посреди помещения перед подвешенным учебным чучелом, показывал, как бить копьем, и давал урок шарусака.
Ее сестры-жены, разумеется, были тут же, при сыновьях. Они расположились на коленях по кругу маленьким войском, готовым обратить оружие и внутрь круга, и вовне. Инэвера взяла обычай именовать дживах сен «сестренками», как обращалась к ней Кеневах. Им, призванным править своими племенами, не нравилось такое умаление, но возразить не смели. Наступил Ущерб, и перед большой трапезой Ахман поочередно уделит внимание всем женам и сыновьям.
– Шарум ка буду я! – крикнул Джайан и ударил копьем чучело.
Инэвера грустно взглянула на своего первенца, ныне двенадцатилетнего. Когда-то он был весел и жив. Не так умен, как его брат Асом, но достаточно любознателен. Три года в шарадже выжгли из него всю незаурядность, заменили мертвящим взглядом грубого, безмозглого животного, который свойствен всем шарумам. Взглядом, что созерцал жизнь и смерть и предпочитал последнюю. Джайан был первым в боевой подготовке, но не справлялся с простыми текстами и примерами, которые младший на год Асом давно освоил. Джайану лучше удавалось подтираться бумагой, чем разбирать написанные на ней слова.
Инэвера вздохнула. Вот бы Ахман разрешил отдать сына в дама, но нет, муж хотел исключительно сыновей-шарумов. Белое дозволялось только вторым сыновьям. Остальных отправляли в шарадж.
Но она не смогла упрекнуть его, видя, с какой любовью он занимается с мальчиками.
Словно прочитав ее мысли, Ахман обернулся и встретился с нею взглядом:
– Мне будет приятно, если и дочери начнут возвращаться домой на Ущерб.
«Чтобы ты израсходовал их, как мелочь, на недостойных мужчин», – подумала Инэвера, но лишь качнула головой.
– Нельзя мешать их обучению, муж мой. У най’дама’тинг… строгий Ханну Паш.
Она и правда муштровала их с рождения.
– Не могут же все они стать дама’тинг, – возразил Ахман. – Мне нужны дочери, которых можно выдать за верных людей.
– И выдашь, – пообещала Инэвера. – Дочерей, которых никто не посмеет обидеть, и преданных тебе больше, чем мужьям.
– А Эвераму в первую очередь, – буркнул Ахман.
«И прежде всего тебе», – услышала она голос Кеневах.
– Разумеется.
Со стороны стражи послышался шум, и вошел Ашан. Личный дама шарум ка редко показывался на Ущерб, поскольку проводил службы и раздавал благословения. С ним прибыл Асукаджи и сразу направился к Асому. Они казались больше родными, чем двоюродными братьями, – более похожими, чем Асом и Джайан.
Ашан поклонился:
– Шарум ка, кай’шарумы просят тебя разобраться в одном деле.
Инэвера напряглась. Вот оно.
Она встала, намереваясь сопровождать Ахмана, тот поднял брови, но не остановил ее – да и не мог. Они покинули дворец и по огромной каменной лестнице спустились во двор, который выходил на тренировочную площадку шарумов. Вдали находился Шарик Хора, а по бокам тянулись племенные шатры.
У подножия лестницы, еще в пределах дворца, стояли два человека, окруженные шарумами и дама. Один – хаффит, крайне тучный и разодетый в цветные шелка пестрее, чем наложница. Он носил бурый жилет и шапочку хаффита, но рубаха и шаровары были из яркого разноцветного шелка, а шапочка обмотана тюрбаном из красного с драгоценным камнем посередине. Пояс и шлепанцы – из змеиной кожи. Он опирался на костыль из слоновой кости с ложем в форме верблюда, утвердившись подмышкой между горбами.
Второй был северным чином в заношенной, выгоревшей одежде, которая достаточно пропиталась пылью и грязью, чтобы ее приняли за бурую, хаффитскую, но он держал копье – предмет, запрещенный хаффитам, – и не выказывал ни капли почтения, которым проникся бы любой здравомыслящий хаффит при таком скоплении воинов. Вестник из краев землепашцев. Инэвера встречала таких на базаре, но ни с одним не говорила.
Она следила за Ахманом, при виде хаффита в его глазах мелькнуло узнавание.
Голос из прошлого.
Инэвера всмотрелась в лицо пришельца. Ее взору пришлось проникнуть за толстые щеки и многие годы, но наконец она вспомнила мальчика, который давным-давно приволок Ахмана в шатер дама’тинг. Мальчик и сам очутился там через несколько лет и ушел с хромотой, которую дама’тинг сочли, по всей вероятности, неизлечимой. Аббан, сына Чабина – торговца, что продавал кузи ее отцу. Достаточная причина его невзлюбить.
– С чего ты взял, что вправе стоять здесь среди мужчин? – осведомился Джардир.
Инэверу удивил его злобный тон. Возможно, его прошлому предстояло не заплатить, а взыскать долг. Зачем еще хаффиту являться во дворец первого бойца и рисковать навлечь на себя гнев?
– Прошу прощения, о великий. – Аббан упал на четвереньки и прижался лбом к земле.
– Погляди на себя! – громыхнул Джардир. – Одеваешься как женщина и выставляешь напоказ свое грязное богатство, словно оно не оскорбляет всего, во что мы верим. Напрасно я тебя вытащил.
«Вытащил?» Инэвера не понимала, о чем речь.
– Нижайше прошу меня простить, повелитель. Я не хотел тебя оскорбить. Я всего лишь переводчик.
– Переводчик? – Ахман поднял взгляд и впервые заметил северянина. – Чин?
Джардир повернулся к Ашану:
– Ты позвал меня сюда, чтобы поговорить с чином?
– Выслушай его, – настоял Ашан. – Сам поймешь.
Ахман долго рассматривал землепашца, после чего пожал плечами.
– Говори, и поскорее, – сказал он Аббану. – Твое присутствие меня оскорбляет.
– Это Арлен асу Джеф ам’Тюк ам’Брук, – ответил Аббан, указав на вестника. – Он прибыл из Форта Райзон, что на севере, приветствует тебя и просит дозволения сражаться сегодня ночью на алагай’шарак вместе с мужами Красии.
Ахман опешил, и Инэвера тоже испытала потрясение. Северянин, желающий сражаться, подобен рыбе, что просит поплавать в горячем песке.
Мужчины заспорили, уважить ли эту просьбу, но Инэвера в итоге вмешалась.
– Муж мой, – тихо сказала она, коснувшись руки Ахмана. – Если чин хочет сражаться в Лабиринте как шарум, нужно предсказать его судьбу.
Инэвера привела землепашца в гадальную палату. Ахман настоял на своем присутствии, и она не нашла предлога отказать. Муж уловил ее интерес к чужаку, а если северянин и правда его завен – ощутил, вероятно, и это.
– Протяни руку, Арлен, сын Джефа, – приказал Ахман северянину, когда она обнажила нож.
Чин нахмурился, но не колеблясь закатал рукав.
«Отважен», – подумала Инэвера и сделала надрез. Казалось, кости загудели в горсти, когда она встряхнула их и метнула.
Она прочла ответ, и по ее хребту пробежал озноб.
Нет…
Большим пальцем она надавила на рану чина. Тот заворчал, но не оказал сопротивления. Инэвера смочила кости кровью, бросила их вторично.
И в третий раз.
Судьба Арлена асу Джефа ам’Тюка ам’Брука открылась ей и не изменилась с первого броска. Инэвера сбилась со счета, гадая воинам, но после Ахмана не видела ничего подобного.
«Неужели Избавитель?»
Она глянула на землепашца. Смотреть особо не на что: не коротышка и не рослый, песочные волосы и голое, как у хаффита, лицо. Не урод, но и не такой красавец, как Ахман.
Однако глаза его подобны мужниным, и те же вероятности вились вокруг него, как мошкара подле лампы, – варианты будущего, где его нарекали Избавителем, где он становился мучеником, или погибал в одиночестве, или терпел поражение и приводил человечество к вымиранию.
«Если бы я могла набирать мужей, как Ахман – жен».
Она оценивала вероятности, но в итоге поняла, что это бесполезно. Ее силы не безграничны, и даже дама’тинг не может взять себе двух смертных мужей. Границы вместят лишь одного. При всем потенциале землепашцу не стать вождем ее народа, и двух таких людей, на юге и севере, тоже не должно быть. Двоим не хватит места. Они разорвут территорию на куски и в итоге проиграют Шарак Ка.
«А значит, должен остаться Ахман».
– Пусть сражается. – Она отложила кости и промокнула сочившийся кровью разрез.
Нанесла мазь, перевязала рану чистой тряпицей и припрятала окровавленную.
Ахман и чин покинули палату, и она услышала, как муж принялся выкрикивать команды. Инэвера опустилась на колени, снова вынула кости и отжала на них пропитанную кровью ткань.
«Как Ахману забрать силу сына Джефа себе?» – спросила она и метнула.
«Когда завен обретет силу, он поделится тайной с верными друзьями, но умрет до того, как отдаст».
Инэвера быстро убрала кости в мешочек, вскочила на ноги и вышла из гадальной палаты. Ахман собрался на тренировочную площадку. Она поймала его за руку.
– Этот чин поможет тебе стать шар’дама ка, – прошептала она. – Прими его как брата, но держи на расстоянии копья. Однажды придется убить его, чтобы тебя признали Избавителем.
Той же ночью в городе объявили тревогу, ей вторили дребезжание колокольчиков и женские крики по всему Подземному городу. Первую стену проломили.
Это было немыслимо. Неслыханно.
И тем не менее наступил Ущерб, а кости сказали, что Ахман встретится с завеном. Может, землепашец убил его? А вдруг они имели в виду не землепашца? Что, если Алагай Ка и впрямь поднялся из бездны, а Ахман в этот миг стоит перед ним? Готов ли он, если сегодня началась Шарак Ка?
Наутро показалось, что так и есть, и Ахман был готов. Скальный демон снес большие врата, перебил десятки воинов и расчистил путь для сотен алагай. В истории Копья Пустыни такого еще не случалось; размах катастрофы был столь велик, что у самых отважных стыла в жилах кровь.
Но Ахман отбил нападение, запечатал врата и спас бессчетное количество воинов. На пару с землепашцем он схватился со скальным демоном на полу Лабиринта и запер его для солнца. Но тому повезло, и он сбежал.
Однако цена оказалась высока. За ночь полегло свыше трети красийских воинов, а демон, как выяснилось, был личным врагом землепашца. Андрах потребовал его смерти, и Ахман поставил на кон свою репутацию в открытом противостоянии с вождем, назвал землепашца Пар’чином, смелым чужестранцем. Северянин спасся, а Ахман сохранил голову на плечах только благодаря широкой поддержке шарумов и главных дама.
– Мне нужно добыть еще крови Пар’чина, – сказала Инэвера.
– Запросто! – рассмеялся Ахман. – Пар’чин часто проливает кровь в Лабиринте, но это всегда обходится дорого алагай.
На следующий раз он принес ей тряпку, так щедро пропитанную кровью землепашца, что хватило на целый фиал. Инэвера прикрепила к многослойному темному донышку частицу хора и поставила холодовую метку, чтобы сохранить содержимое.
В ночь, когда Пар’чин принес Копье, Инэвера лично подала ему чай. Ахман не поверил глазам, но ей хотелось подобраться к древней вещи как можно ближе. Землепашец ничего не сказал о происхождении Копья изумленным шарумам, но Ахману признался, что нашел его в развалинах священного города Анох-Сан.
Тяжелые шторы трапезной задернули наглухо, а Инэвера надела меченый браслет. С тех пор как она в последний раз подавала чай, прошли годы, но отточенный ритуал впечатался ей в память еще в бытность най’дама’тинг, и она смогла сосредоточиться на Копье. В свете Эверама оно сверкало, как солнце, – мощь, возможная лишь при сердцевине из демоновой кости. Красота сотен взаимосвязанных меток неописуема, а такого металла Инэвера в жизни не видела.
– Это честь для меня, дама’тинг, – произнес Пар’чин, когда она нагнулась, чтобы наполнить его чашку.
Его красийский был безупречен, манеры безукоризненны. В улыбке не таилось коварства. Либо он заправский вор и мастер лицедейства, либо не знает, как поступает ее народ с осквернителями гробниц.
– Это честь для нас, Пар’чин, – возразила Инэвера. – Ты первый северянин, который приложил свое копье к нашим.
«И осмеливается смотреть нам в глаза, пытаясь у нас же его похитить», – добавила она про себя.
И снова посмотрела на Копье. Ее одолевало желание изучить его как положено, но дама’тинг недвусмысленно запрещалось прикасаться к оружию. Великая ирония, ибо это Копье, несомненно, изготовила одна из них.
Не было уже сомнений и в том, что это подлинное санитское изделие с начинкой из кости демона. Независимо от происхождения, Копье будет жалить алагай так, как не разило никакое другое за тысячелетия. Но в стародавние времена у шар’дама ка было много подобного оружия, он раздавал его сыновьям и военачальникам Каджи. Что же это – одно из многих копий или настоящее Копье Каджи, изготовленное из священного металла самой Дамаджах? Есть только один способ проверить.
Ей хватило легчайшего мановения руки, чтобы зацепиться за острие шелковым рукавом. Когда она выпрямилась, Копье потянулось за ней и вспороло материю.
Инэвера ахнула и расплескала чай, притворившись, будто споткнулась. Шарумы, что стояли на коленях вокруг низкого стола, отвели взоры, как бы не замечая ее оплошности, но Пар’чин проворно поймал одной рукой чайник и поддержал ее другой.
– Благодарю, Пар’чин. – Инэвера взглянула на откатившееся Копье и увидела, что хотела.
По древку тянулся тонкий, почти незримый шов. Его не удалось бы разглядеть без меточного зрения. Шов остался после того, как древняя Дамаджах обмотала сердечник тонким листом священного металла.
Пар’чин вернул Копье Каджи.
– Сегодня ночью. – Инэвера взволнованно расхаживала взад и вперед.
Она знала, что Пар’чин обретет силу, но случившееся превзошло ее самые безумные фантазии.
– Я давно жду. Убей его и забери Копье. На рассвете ты объявишь себя шар’дама ка и через месяц будешь править всей Красней.
Она уже составляла план его возвышения. Андрах постарается остановить его или убить, но шарумы больше верны Джардиру. Если воины увидят, что Ахман убивает демонов на полу Лабиринта, они повалят за ним гуртом, начиная с самых обязанных.
– Нет, – ответил Ахман.
Инэвера не сразу поняла смысл.
– Кревах и Шарах сразу примут тебя, – рассуждала она, – но с Каджи и Маджах придется повозиться… Что? – Она повернулась к нему. – Предсказание…
– К Най предсказание! – отрезал Ахман. – Я не стану убивать друга, что бы тебе ни сказали кости демонов. Не стану грабить его. Я шарум ка, а не тать в ночи.
Гнев, охвативший Инэверу, оказался слишком сильным даже для нее, чтобы согнуться. Звук пощечины эхом отразился от каменных стен.
– Глупец – вот ты кто! Сегодняшняя ночь – развилка, на которой возможное становится неизбежным. К рассвету одного из вас объявят Избавителем. Тебе решать кого – шарум ка Копья Пустыни или кладбищенского вора с севера.
– Мне надоели твои предсказания и развилки – твои и других дама’тинг! – рявкнул Ахман. – Это всего лишь догадки, при помощи которых вы помыкаете мужчинами. Но я не предам друга ради тебя, и плевать, что ты видела в своих меченых кусках дерьма алагай!
Инэвере почудилось, что рушится все, что она строила больше двадцати лет. Неужели она зашла так далеко лишь для того, чтобы ее придурковатому супругу не хватило мужества убить человека, который осквернил усыпальницу Каджи? Издав пронзительный вопль, она замахнулась снова, но Ахман перехватил и завел вверх ее руку. Она секунду боролась, но он оказался намного сильнее.
– Не вынуждай причинять тебе боль, – предостерег Ахман.
Он еще и посмел угрожать? Его слова привели Инэверу в чувство. Многочисленные уроки Энкидо научили ее лишать противника силы одним касанием. Она извернулась, напрягла пальцы и нарушила ток энергии в его плече. Рука повисла, и Инэвера высвободилась, отступила на шаг, оправила одежду и вдохом восстановила свой центр.
– Ты по-прежнему считаешь дама’тинг беззащитными, муж мой, хотя кому, как не тебе, знать, что это не так!
Она взяла его обездвиженную руку, вытянула ее, надавила на плечевую точку и починила энергетический канал.
– Ты не вор, просто вернешь то, что принадлежит тебе по праву.
– Мне? – переспросил Ахман.
– Кто из вас вор? Чин, который ограбил гробницу Каджи, или ты, потомок Избавителя, что вернул украденное?
– А если это не Копье Каджи?
Инэвера скрестила руки на груди:
– Это Копье Каджи. Ты понял, едва увидел, и всегда знал, что этот день настанет. Я никогда не скрывала от тебя твою судьбу.
Джардир промолчал, и ей стало ясно, что она берет верх. Инэвера коснулась его руки:
– Хочешь, я отравлю его чай? Он умрет быстро и легко.
– Нет! – с криком отпрянул Ахман. – Вечно ты предлагаешь самый бесчестный путь! Пар’чин не хаффит, его нельзя убивать, как собаку! Он заслуживает смерти воина.
«Готов», – подумала Инэвера.
– Так подари ему смерть, пока не начался алагай’шарак и никто не знает о силе Копья.
Но Ахман покачал головой, и Инэвера поняла, что он не отступится.
– Если я должен его убить, то убью в Лабиринте.
Утром торжествующий Ахман вернулся во дворец шарум ка и высоко воздел Копье Каджи, чтобы видели все. Шарумы ликовали, а дама смотрели во все глаза – кто в религиозном трепете, кто с ужасом. Их мир очутился на пороге необратимых перемен, и это понял даже недалекий.
Но хотя Ахман казался гордым и бесстрашным вождем, взгляд у него был затравленный. Его окружала толпа военачальников и льстецов, но Инэвера поняла острую необходимость поговорить наедине. Она подала знак сестренкам. Ни один мужчина не посмеет препятствовать дама’тинг, и одиннадцать дживах сен образовали вокруг Ахмана непроницаемое кольцо, отрезали ото всех и направили в покои, где не подслушает никто.
– Что произошло? – требовательно спросила Инэвера. – Пар’чин…
– Мертв, – перебил ее Ахман. – Я поразил его Копьем промеж глаз и оставил тело в барханах, вдали от городских стен.
– Хвала Эвераму, – выдохнула она и расслабила мышцы, напряжения в которых даже не осознавала.
Кости и те не знали наверняка, убьет ли он друга.
А это было убийство, несмотря на ее медовые речи, которыми она подсластила предательство. Землепашец – нечестивый кладбищенский вор, но он не ведал истин Эверама, а Инэвера сама разорила бы гробницу Каджи, если бы знала, где та находится и что скрывает. И уже посоветовала Ахману вернуться туда как можно скорее.
Она положила руку ему на плечо:
– Я сожалею о твоей утрате, муж мой. Он был человеком чести.
Ахман резко высвободился:
– Что ты знаешь о чести?
Он сорвался с места и устремился в маленький храм Эверама, где молился отдельно от всех. Инэвера не пошла за ним, но настроила серьгу и задышала глубоко, когда услышала мужнины всхлипывания.
Избавитель ли Ахман? Если такой человек не рождается, а создается, откуда ей знать, добилась ли она успеха, пока он не умертвил мать демонов, Алагай’тинг Ка?
Разумеется, Инэвера торила ему пути, как могла, но, если Избавитель существует, им не может оказаться никто иной. Он превосходно выдержал все испытания, а Копье, хоть и отнято силой, все-таки попало к нему волею судьбы. Любой другой человек умертвил бы землепашца не задумываясь, но Ахман все равно оплакивает предательство, невзирая на свои положение и власть.
Упустил бы он этот случай без ее приказа? А если бы она его вовсе не встретила? Будь он сильным, но неграмотным животным-расистом из тех, что штампуют в Каджи’шарадже, сумел бы подружиться с Пар’чином и убить его, когда подоспела пора? Есть ли в Ахмане нечто божественное, благодаря чему он смог бы пробиться во власть, сколь бы ни было низким его положение?
Она не знала.
– Сегодня, – сказал Ахман, когда Инэвера помогла ему облечься в броню.
Прошло почти полгода с тех пор, как он забрал Копье и расчистил себе путь во дворец андраха. Он взял бы город и раньше, если бы захотел устроить кровопролитие, но Ахман предпочел ждать, чтобы люди перешли к нему сами, и с каждым днем прибывали все новые.
– Сейчас у нас больше людей во дворце, чем у него, – сообщил Ахман. – На рассвете они отворят ворота, убьют последних шарумов, которые цепляются за старое. К полудню я воссяду на Трон черепов. Когда все уляжется, вышлю гонца за тобой и твоими дживах сен.
Инэвера кивнула, будто узнала великую новость, хотя подслушала тайные совещания с высшими командирами и подтвердила его выводы при помощи костей. После того как Ахман завладел Копьем, у нее не осталось особых дел. Она выпестовала в нем завоевателя и вождя, а он, как птица с небесами, сжился с этой ролью.
Ахман удалился к своим людям, и Инэвера призвала сестренок. Они сняли с нее белые шелка, и она шагнула в горячую ванну, где ждали Эвералия и Таладжа, готовые оттереть ее кожу и сделать массаж с благовонными маслами.
– Принеси мои красные шелка для постельных плясок, – велела она Кеве, и та бросилась исполнять.
– Умно, – улыбнулась Белина. – Ты наденешь их под белое, чтобы быстрее отметить возвышение нашего мужа.
Инэвера запрокинула голову и расхохоталась:
– О, сестренка! Я больше никогда не оденусь в белое.
Инэвера возлежала на подушках подле Трона черепов Шарик Хора. Теперь их дворцом сделался сам храм костей павших героев, и в нем жила древняя магия. Не такая наглядная, как та, что заключалась в демоновых костях, но не менее мощная. Чтобы украсить это место, миллионы мужчин гордо приняли смерть, и их духи соединились с камнями.
Незримое присутствие предков распаляло ее, и она лежала на ложе из шелковых подушек в просвечивающих шелках. Шаровары с продольными разрезами были перехвачены на лодыжках золоченой тесьмой и при движении демонстрировали обнаженную плоть. Лиф представлял собой длинную полосу шелка, которая едва прикрывала груди. Он завязывался между лопатками простым узлом; концы завязок свободно сбегали по рукам и крепились к золотым браслетам. Волосы намаслены и тоже стянуты золоченой тесьмой.
Но и в этом скрывалась сила. Ахман терпеть не мог, когда жена появлялась в таком виде, но еще больше не любил, когда ему напоминали прилюдно, что даже власть шар’дама ка не безгранична. Поэтому он притворялся, будто решил сам так одеть жену.
Это важный урок, и она, если не ошиблась в предположении, преподаст его снова. Перед ними стояли Кадживах, Ашан, Аймисандра, Хошвах и Ханья, а также племянницы Ахмана Ашия, Шанвах и Сиквах.
– Святой Избавитель, Ханну Паш призвал моего сына Асукаджи одеться в белое, – говорил Ашан, – но моя дочь Ашия, твоя кровь, получила от дама’тинг черное. Это оскорбление.
– Ты должен холить и лелеять дочерей, Ашан, – ответил Ахман. – Если они входят во дворец дама’тинг, ты, может статься, их больше не увидишь. Нет никакого бесчестия в том, чтобы быть даль’тинг. – Он указал на Кадживах.
Ашан глубоко поклонился женщине:
– Святая мать, я не хотел проявить неуважение.
Кадживах отвесила ответный поклон:
– Я не сочла твои слова неуважением, Дамаджи. – Она повернулась к сыну, и, хотя тот сидел семью ступенями выше, со стороны показалось, будто мать взглянула свысока.
– В даль’тинг нет ничего позорного, сын мой, зато есть бремя. Бремя, которое я и твои сестры несли годами. Примешь ли ты закон в защиту мужа, что бьет дитя, в жилах которого течет твоя кровь?
Ахман поворотился к Инэвере, но она опередила его, не дав открыть рот.
– Кости не призывали их. – Ее слова прозвучали тихо, слышно ему одному, благодаря тому что она сидела подле него на возвышении. – Ты сделаешь шарумом калеку?
Ахман насупился, но тоже ответил негромко:
– Хочешь сказать, мои племянницы не лучше калек?
Инэвера помотала головой:
– Я говорю, что они предназначены для другого. Для величия, возлюбленный, не обязательно принимать сан. Ты знаешь по себе. Если хочешь, я заберу девочек во дворец дама’тинг и обучу их так же, как обучали в Шарик Хора тебя.
Ахман секунду смотрел на нее, после чего кивнул и повернулся к остальным:
– Девочек заберут во дворец дама’тинг в качестве даль’тинг и там обучат. Они станут кай’тинг, когда выйдут замуж, наденут к черным платками и одеждам белые покрывала, их с этого дня будут носить и мои сестры с матерью. Любой мужчина, который ударит не только дама’тинг, но и кай’тинг, лишится либо провинившейся конечности, либо жизни.
– Избавитель… – начал Ашан.
Ахман оборвал его легким взмахом Копья:
– Ашан, я сказал свое слово.
Униженный Дамаджи отступил, и Инэвера встала. Ударила в ладоши и потерла руки, взирая на трех девочек – еще таких молодых и покладистых. Правду сказать, она понятия не имела, что с ними делать, но такое случалось.
«Сажай семена, какие имеешь, – сказано в Эведжах’тинг, – ибо они могут принести неожиданные плоды».
Инэвера вывела девочек из большой палаты через личный выход. На пороге уже ждали Кева с Энкидо, которые благодаря отменной акустике слышали каждое слово.
– Девочек нужно по четыре часа в день учить грамоте, пению и постельным пляскам, – сказала Инэвера Кеве. – На остальные двадцать они поступят в распоряжение Энкидо.
Ашия ахнула, Шанвах вцепилась в нее. Сиквах заплакала.
Инэвера не обратила на них внимания, обратилась к евнуху:
– Сделай из них что-нибудь толковое.
Назад: Глава 16 Куда не вхож хаффит
Дальше: Глава 18 Напряженная встреча
