ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
День Посещений. Я вспоминаю об этом, как только открываю глаза. Мое сердце подскакивает, а затем резко опускается, когда я вижу Молли, хромающую по комнате, с фиолетовым носом, заклеенным пластырем.
Как только она уходит, я оглядываюсь в поисках Питера и Дрю. Я не вижу в комнате ни одного из них, поэтому быстро переодеваюсь. Пока их тут нет, мне все равно, кто видит меня в нижнем белье. Все остальные одеваются в тишине. Даже Кристина не улыбается.
Мы все знаем, что можем спуститься в холл Ямы и не найти там тех, кто пришел к нам. Я заправляю кровать так, как учил меня отец. Когда я убираю несколько волосков, оставшихся на подушке, в комнату выходит Эрик.
— Внимание! — объявляет он, откидывая темные волосы с глаз. — Я хочу дать вам несколько советов по поводу сегодняшнего дня. Если каким-то чудом ваши семьи придут навестить вас… — Он рассматривает наши лица и ухмыляется. — В чем я сильно сомневаюсь, вам лучше постараться выглядеть не заботящимися об этом. Так будет проще для вас и так будет проще для них. К правилу «фракция важнее крови» здесь относятся очень серьезно. Привязанность к семье демонстрирует окружающим то, что вы недовольны своей нынешней фракцией, и это ведет нас к позору. Поняли?
Я поняла. Я слышу угрозу в голосе Эрика. Главная часть его речи — последняя: мы Бесстрашные, и мы должны вести себя соответственно.
Когда я направляюсь к выходу из комнаты, Эрик останавливает меня.
— Похоже, я недооценил тебя, Стифф, — говорит он. — Вчера ты была на высоте.
Я смотрю на него. Впервые с тех пор, как я ударила Молли, у меня внутри все переворачивается. Если Эрик считает, что я сделала что-то правильно, скорее всего, я напортачила.
— Спасибо, — говорю я.
Я выскальзываю из комнаты. Как только мои глаза приспосабливаются к тусклому свету прихожей, я вижу Кристину и Уилла перед собой, Уилл смеется, вероятно, над шуткой Кристины. Я не пытаюсь их догнать. Почему-то мне кажется, что было бы неправильным прерывать их. Ала нет. Я не видела его в спальне, и сейчас он не идет в Яму. Возможно, он уже там. Пробегаю пальцами по волосам и забираю их в пучок. Проверяю одежду. На мне обтягивающие брюки, ключица оголена. Они не одобрят. Да кого это волнует? Я сжимаю челюсть. Теперь это моя фракция. А это одежда, которую носят в моей фракции.
Я останавливаюсь в конце прихожей. Многие семьи стоят здесь, большинство из них Бесстрашные, пришедшие к рожденным посвященным. Они до сих пор кажутся мне странными — мать с пирсингом в брови, отец с татуированной рукой, посвященный с фиолетовыми волосами — вся семья.
Я замечаю одиноких Дрю и Молли в другом конце комнаты и подавляю улыбку. По крайней мере, их семьи не пришли. Но пришла семья Питера. Он стоит рядом с высоким мужчиной с густыми бровями и невысокой рыжеволосой женщиной. Он не похож ни на одного из родителей. Они оба одеты в черные брюки и белые рубашки, типичную одежду Искренних, и его отец говорит так громко, что я почти слышу его со своего места. Знают ли они, кем на самом деле является их сын?
Тогда… кем являюсь я?
В другом конце комнаты Уилл стоит рядом с женщиной в голубом платье. Она слишком молода, чтобы быть его матерью, но у нее та же складка меж бровей и такие же золотые волосы, как у него. Как-то он рассказывал о своей сестре, наверное, это она.
Рядом с ними Кристина обнимает темнокожую женщину в черно-белой одежде Искренних. За Кристиной стоит девочка. Тоже Искренняя. Ее младшая сестра.
Может, мне даже не стоит пытаться разглядеть родителей в этой толпе? Я могла бы развернуться и уйти в спальню.
И тут я вижу ее. Мама в одиночестве стоит рядом с перилами, ее руки вытянуты вперед. Она никогда и нигде еще не выглядела более неуместной в своих серых брюках, куртке, застегнутой до самого горла, волосами, уложенными в простой пучок, и спокойным лицом.
Я иду к ней, слезы наворачиваются на глаза. Она пришла. Пришла ради меня. Я ускоряюсь. Она видит меня, и на секунду выражение ее лица становится пустым, как будто она не узнает меня. Затем ее глаза светлеют, и она раскрывает объятия. Она пахнет мылом и чистящим средством.
— Беатрис, — шепчет мама. Она проводит рукой по моим волосам.
Не плачь, твержу я себе.
Я обнимаю ее до тех пор, пока не избавляюсь от слез, а затем отодвигаюсь, чтобы взглянуть на нее еще раз. Улыбаюсь сомкнутыми губами, совсем как она.
Она касается моей щеки.
— Что ж, посмотри на себя, — говорит она. — Ты вписалась в общество. — Она кладет руку мне на плечо. — Расскажи, как ты.
— Сперва ты.
Старые привычки возвращаются. Я должна сначала выслушать ее. Нельзя, чтобы мы обсуждали меня слишком долго. Надо убедиться, что она ни в чем не нуждается.
— Сегодня особый случай, — произносит она. — Я пришла навестить тебя, поэтому поговорим о тебе. Это мой подарок.
Моя самоотверженная мама. Она не должна делать мне подарков, не после того, как я ушла.
Я прогуливаюсь с ней вдоль перил, за которыми открывается вид на бездну, я счастлива быть рядом. Внезапно я осознаю, что последние полторы недели я не чувствовала ни капельки любви. Дома мы редко прикасались друг к другу, самое большое проявление чувств, которое я видела — это то, как мои родители иногда держались за руки за ужином, но сейчас все иначе.
— Один вопрос. — Я чувствую ком в горле. — Где отец? Он у Калеба?
Она качает головой.
— Ему пришлось остаться на работе.
Я опускаю глаза.
— Ты можешь сказать мне, если он не захотел прийти.
Ее глаза скользят по моему лицу.
— Твой отец поступил эгоистично. Но это не значит, что он тебя не любит.
Я смотрю на нее, ошеломленная. Мой отец — эгоист? Поразительнее смысла этих слов только тот факт, что их произнесла моя мама. Я не могу понять, злится ли она. Не думала я, что она вообще на это способна. Но, должно быть, она все же немного вышла из себя, раз уж назвала отца эгоистом.
— Что насчет Калеба? Ты навестишь его позже?
— Если бы я могла, — говорит она. — Но Эрудиты ввели запрет на посещение их территории Отреченными. Если бы я попыталась, меня бы выгнали.
— Что? — удивляюсь я. — Это ужасно. Зачем им это нужно?
— Отношения между нашими фракциями напряжены, как никогда, — отвечает она. — Я не хочу этого, но ничего не могу поделать.
Я думаю о Калебе, стоящем среди посвященных Эрудитов, ищущем маму в толпе, и чувствую острую боль в животе. Часть меня все еще злится на него за то, что хранил секреты от меня, но я не хочу, чтобы он страдал.
— Это ужасно, — повторяю я.
Я смотрю прямо в бездну. Четыре стоит один у перил. Он, конечно, не новичок, но большинство Бесстрашных используют этот день, чтобы встретиться с семьей. Либо его семья не любит собираться вместе, либо он не рожден в Бесстрашии. Интересно, из какой фракции он перешел?
— Это один из моих инструкторов. — Я придвигаюсь к маме и говорю: — Он немного пугающий.
— Он красивый, — отвечает она.
Я непроизвольно киваю.
Она смеется и убирает руку с моего плеча. Я хочу увести ее подальше от него, но как только я собираюсь предложить ей пойти в другое место, он оборачивается.
Его глаза расширяются при виде моей матери. Она протягивает ему руку.
— Здравствуй. Меня зовут Натали, — представляется она. — Я мама Беатрис.
Первый раз вижу, как мама пожимает кому-то руку. Четыре уверенно протягивает руку ей в ответ и пожимает ее дважды.
Их жесты выглядят неестественно.
Нет, Четыре не был рожден в Бесстрашии, если ему так непросто даются рукопожатия.
— Четыре, — отвечает он. — Приятно познакомиться.
— Четыре, — повторяет мама, улыбаясь. — Прозвище?
— Да. — Он не уточняет свое настоящее имя. — Ваша дочь хорошо справляется. Я курирую ее занятия.
Интересно, давно ли понятие «курирование» включает в себя «метание в нее ножей и выговоры при любой возможности»?
— Это хорошо, — отвечает она. — Я знаю кое-что о посвящении Бесстрашных и переживала за нее.
Он смотрит на меня, его глаза перемещаются вниз по моему лицу: от носа ко рту и подбородку. И затем он говорит:
— Можете не волноваться.
Я не могу остановить кровь, приливающую к моим щекам. Надеюсь, они не заметят.
Он просто успокаивает ее, потому что она моя мать, или и правда думает, что я способная? И что значил этот взгляд?
Мама наклоняет голову.
— Ты кажешься мне знакомым, Четыре.
— Понятия не имею, с чего бы это, — отвечает он, его голос вдруг холодеет. — Не имею привычки связываться с Отреченными.
Моя мать смеется. У нее легкий смех, воздушный и звучный.
— Мало кто имеет в наше время. Я не принимаю это близко к сердцу.
Кажется, он немного расслабляется.
— Ну, я оставлю вас, чтобы не мешать воссоединению.
Мы с мамой смотрим ему вслед. Шум реки заполняет мои уши.
Возможно, Четыре был одним из Эрудитов, это объясняет, почему он так ненавидит Отреченных. Или он верит статьям, которые пишет о нас Эрудиция…
О них, напоминаю я себе.
Хоть он и сказал, что я хорошо справляюсь, я знаю, что он не верит в меня.
— Он всегда такой? — интересуется мама.
— Хуже.
— Ты нашла друзей? — спрашивает она.
— Немного, — говорю я.
Я смотрю через плечо на Уилла и Кристину, на их семьи.
Когда Кристина ловит мой взгляд, она жестом приглашает нас, улыбаясь, так что, мы с мамой пересекаем холл Ямы, направляясь к ним. Прежде чем мы добираемся до Кристины, невысокая круглая женщина в черно-белой полосатой рубашке касается моей руки. Я дергаюсь, борясь с желанием убрать ее руку.
— Прости, — говорит она. — Ты не знаешь моего сына? Альберта?
— Альберта? — повторяю я. — Ох, вы имеете в виду Ала? Да, я его знаю.
— Не подскажешь, где мне его найти? — говорит она, жестом подзывая мужчину, стоящего позади нее. Он высокий и большой, как гора. Отец Ала, очевидно.
— К сожалению, я не видела его этим утром. Может, вам стоит поискать его повыше? — Я указываю на стеклянный потолок над нами.
— О нет, — говорит мама Ала, прикрывая лицо рукой. — Не хотелось бы мне повторять это восхождение. У меня чуть не началась паника, пока я добиралась сюда. Почему нет никаких перил вдоль путей? Вы сумасшедшие?
Я улыбаюсь. Несколько недель назад я бы сочла такой вопрос оскорбительным, но сейчас я достаточно много времени провожу в компании Искренних, чтобы не удивляться подобной бестактности.
— Мы не сумасшедшие, — отвечаю я. — Мы Бесстрашные. Если я его увижу, то передам, что вы его ищете.
Мама улыбается так же, как и я. Она ведет себя не так, как родители других перешедших: не вертит головой, не разглядывает стены и потолок Ямы, не пялится в бездну.
Конечно, она не любопытна — она Отреченная. Любопытство чуждо ей.
Я представляю маму Кристине и Уиллу, а Кристина знакомит меня с сестрой и матерью. Но когда Уилл представляет мне свою старшую сестру Кару, она одаривает меня таким взглядом, от которого завяли бы цветы, и не протягивает руку для пожатия.
Она смотрит на мою мать.
— Поверить не могу, что ты дружишь с одной из них, Уилл, — говорит она.
Мама сжимает губы, но не говорит ни слова.
— Кара, — протестует Уилл, хмурясь, — нет необходимости быть грубой.
— Ну, конечно же нет. Ты знаешь, кто она? — Она указывает на мою мать. — Она жена члена правительства! Она руководит «обществом добровольцев», которое, предположительно, помогает афракционерам. Думаете, я не знаю, что вы просто накапливаете еду, чтобы раздавать своей фракции, когда мы не получаем свежую еду месяцами? «Еда для афракционеров».
— Прости, — мягко говорит мама. — Но ты ошибаешься.
— Ошибаюсь, ну-ну, — фыркает Кара. — Что вы! Уверена, вы именно такие, какими кажетесь. Фракция беспечных добродетелей без доли эгоизма. Точно.
— Не смей так разговаривать с моей мамой! — обрываю ее я, мое лицо горит. Я сжимаю руки в кулаки. — Не говори ей ни слова, или, клянусь, я сломаю твой нос.
— Отвали, Трис, — говорит Уилл. — Ты не посмеешь ударить мою сестру
— Да? — говорю я, подняв брови. — Ты так думаешь? Посмотрим.
Мама касается моего плеча.
— Ну же, Беатрис. Ты ведь не обидишь сестру своего друга?
Она выглядит очень мягкой, но так сильно сжимает мою руку, что я едва сдерживаю слезы боли, когда она уводит меня. Она быстро идет со мной в сторону столовой. Но, не дойдя до нее, сворачивает налево и заходит в темный коридор, который я еще не успела исследовать.
— Мама, — говорю я. — Откуда ты знаешь, куда идти?
Она останавливается у закрытой двери и становится на цыпочки, разглядывая основание голубой лампы на потолке. Через несколько секунд она кивает и снова поворачивается ко мне.
— Я же сказала, никаких вопросов обо мне. Значит, никаких вопросов. Как ты на самом деле справляешься, Беатрис? Как прошли схватки? Как тебя оценили?
— Оценили? — повторяю я. — Ты знаешь про борьбу? Знаешь про рейтинг?
— Это не такая уж секретная информация. То, как проходит процесс посвящения у бесстрашных.
Понятия не имею, насколько трудно узнать, как другая фракция проводит посвящение, но, подозреваю, что не так уж просто.
Я медленно отвечаю:
— Я ближе к концу списка, мам.
— Хорошо. — Она кивает. — Нет ничего зазорного, быть в конце. А теперь… Это очень важно, Беатрис. Каким был результат твоего теста?
Предупреждение Тори пульсирует в моей голове. Никому не говори.
Надо сказать, про Отречение, потому что именно этот результат Тори зафиксировала в системе. Я смотрю маме в глаза, они светло-зеленые, обрамленные темными ресницами. У нее морщины вокруг рта, но кроме них ничто не выдает ее возраст.
Эти линии становятся глубже, когда она говорит. Она всегда напевает, когда моет тарелки. Это моя мама. Я могу доверять ей.
— Он был… неокончательным, — тихо говорю я.
— Я так и думала. — Она вздыхает. — Многие дети, рожденные в Отречении, получают такой результат. Мы не знаем почему. Но ты должна быть очень осторожна на следующем этапе инициации, Беатрис. Оставайся в середине списка, независимо от того, каковы твои успехи. Не привлекай к себе внимание. Поняла?
— Мама, что происходит?
— Мне все равно, какую фракцию ты выбрала, — говорит она, касаясь рукой моей щеки. — Я твоя мама и хочу, чтобы ты была в безопасности.
— Это потому что я… — Я начинаю говорить, но она прижимает руку к моему рту.
— Не произноси это слово, — шипит она. — Никогда.
Так Тори была права. Быть Дивергент опасно. Я просто до сих пор не знаю почему. Да я даже не знаю, что это означает.
— Почему?
Мама качает головой.
— Я не могу сказать.
Она смотрит через плечо, свет из Ямы почти невидим. Я слышу крики и разговоры, смех и шаркающие шаги. Запах из столовой добирается досюда: сладкий и дрожжевой — выпеченного хлеба.
Она поворачивается ко мне, ее челюсть напряжена.
— Я хочу, чтобы ты кое-что сделала, — говорит она. — Я не могу посетить твоего брата, но ты сможешь, когда инициация закончится. Ты сможешь пойти и найти его, попроси его исследовать информацию о сыворотке моделирования. Хорошо? Сделаешь это для меня?
— Если ты не объяснишь мне хоть что-то из этого, мам, то нет! — Я скрещиваю руки на груди. — Если ты хочешь, чтобы я околачивалась в корпусе Эрудитов целый день, ты должна назвать мне серьезную причину!
— Я не могу. Прости. — Она целует меня в щеку и заправляет мне за ухо выбившуюся из пучка прядь волос. — Я должна идти. Будет лучше, если бы сделаем вид, что не слишком привязаны друг к другу.
— Мне плевать на то, что они подумают, увидев, — говорю я.
— А не должно, — говорит она. — Подозреваю, что они уже следят за тобой.
Мама отходит от меня, и я слишком ошеломлена, чтобы пойти за ней. В конце коридора, она поворачивается и говорит:
— Съешь кусок торта за меня, ладно? Шоколадного. Они восхитительны. — Она улыбается странной, кривоватой улыбкой и добавляет: — Я люблю тебя, ты же знаешь.
И затем она уходит.
Я стою одна в голубом свете ламп и понимаю:
Она была в корпусе раньше.
Она помнила этот коридор.
Она знает о процессе инициации.
Моя мать была Бесстрашной.
