Глава 7

Неторопливая джазовая мелодия лилась под мягкий аккомпанемент ударов сердца Себастьяна, звуки фортепианных клавиш струились сквозь мое полусонное сознание, подобно безмятежному бризу. Тупые отголоски боли витали вокруг головы — последствия приступа, постигшего меня посреди Думейн–стрит. Руки, подхватившие меня в тот момент, обнимали и сейчас.

Правой щекой я прижималась к тонкой ткани футболки Себастьяна, ухом приникнув к тому месту, где сердце. Одна его рука покоилась на моем затылке, перебирая распущенные волосы, вторая была распластана на голой пояснице — там, где задралась рубашка. Меня окутывало тепло — его тепло, его запах, его ладони. Я сидела боком к нему, уютно пристроив бедро меж его ног, и чем больше приходила в себя, тем учащённое билось мое сердце. Внутри все похолодело, а мои нервные окончания пульсировали от такой непривычной близости… от дикого смущения перед Себастьяном из–за того, что мы слишком уж долго обнимаемся.

Может, пора и меру знать?

Незаметно переведя дух и закусив нижнюю губу, я подняла голову и открыла глаза, затем, упершись в Себастьяна обеими руками — одной в грудь, другой в плечо, — выпрямилась, сидя на его колене. Распущенные волосы лавиной упали мне на лицо. Никогда еще мне не приходилось так обниматься с парнем, чувствовать рядом тепло его тела, ладонями ощущать твердость мышц и упругость кожи.

Я посмотрела на него, впервые радуясь распущенным волосам и тому, что они закрывают мое лицо. По крайней мере, сейчас они служили мне надежным укрытием. Себастьян расслабленно расположился в угловой кабинке, головой откинувшись на спинку темно–зеленого диванчика. Бармен протирал стойку, пианист наигрывал что–то, а официантка подавала напитки другой паре посетителей — единственной, кроме нас, в темном зале. Входная дверь была распахнута прямо на улицу.

Я снова перевела взгляд на Себастьяна. Сквозь полуопущенные веки его непостижимые глаза внимательно изучали меня. Цветом они теперь напоминали пепел, серебристо–серую дымку. Губы его в покое темно рдели, по бледному горлу проходили едва заметные толчки. Я боялась пошевелиться — просто не решалась. Мне вдруг стало неловко оттого, что волосы закрывают мне лицо. На душе сделалось безмятежно, я ощущала себя совершенно непринужденно, а вот с телом все было далеко не так просто. Кровь струилась по жилам со скоростью света, а откуда–то изнутри то и дело проскакивали электрические искры.

Себастьян бережно пропустил прядь моих волос между пальцами. Мое сердце заколотилось сильнее, потому что потом он погладил мою щеку и, положив руку мне на затылок, притянул к себе.

Мне казалось, что я все еще сплю, что я попала в страну грез.

Себастьян, наверное, ощущал то же самое, потому что я не заметила в нем ни малейшего напряжения и без лишних пауз, без колебаний, медленно, но верно проложила путь к его губам. Замерев над ними на одно лишь неосязаемое мгновение — так близко, что наши дыхания смешались, — я ощутила в себе полный и абсолютный переворот. Тогда я слегка коснулась его губ.

Меня словно окатила волна прохладного адреналина. Мы сдвигались все ближе, все теснее. Себастьян отстранялся — я настигала. Касания наших языков пробудили во мне сонмы порхающих мотыльков. Я наконец–то поняла, что означает выражение: «мотыльки в животе».

Он прижал меня к себе еще сильнее, крепче, проникая языком все глубже, словно голодающий в попытке насладиться вкусом каждого мгновения. Я и раньше умела целоваться, представляла себе технологию, но впервые в жизни увлеклась настолько, что забывала дышать и желала лишь, чтобы поцелуй длился до скончания веков, пока наша планета не рассыплется в прах.

Познала, что такое жить — не просто быть, а жить в прямом смысле слова.

— Ой, блин! — воскликнул кто–то над самым ухом. Задохнувшись, я отодвинулась. По ту сторону столика весело ухмылялась официантка.

— Простите, не хотела мешать. Я подойду попозже… Себастьян распрямился, потер ладонями лицо, взъерошил волосы. Я неловко откашлялась, с новой силой ощутив недавнее смятение. Впрочем, ему все равно не под силу было охладить жар нашего поцелуя, обоюдный пыл, до безумия приятный, волнующий и такой соблазнительный.

— Ничего, — с трудом произнесла я прерывающимся голосом. — Принесите мне воды, если у вас есть…

Еще бы у них не было воды! Ничего глупее не придумала.

— А тебе, Себастьян?

— Тоже воды. Спасибо, Пэм.

Пэм удалилась. Себастьян положил ладони мне на бедра.

— Как ты себя чувствуешь? — На его щеках на мгновение проступил румянец, и он смущенно усмехнулся: — То есть как голова? Еще болит?

— Нет, все прошло. И спасибо… за помощь. Где мы?

— В «Габонне». В квартале от того места, где у тебя случился приступ. Я всегда сюда прихожу. А такое часто бывает?

— Что часто бывает?

Он улыбнулся уголком рта:

— Вопли на улице, падение на колени. Рыдания…

По правде говоря, я не знала, что ему ответить. В последнее время у меня действительно участились мигрени, но такой сильной боли я еще ни разу не испытывала.

Официантка принесла воду. Я залпом выпила полстакана. Ледяная жидкость помогла мне встряхнуться, и голова наконец прояснилась. Поставив стакан на стол, я принялась скручивать волосы в узел.

— Лучше оставь так…

Чувствуя, что мои щеки опять покраснели, я с улыбкой спросила:

— Это комплимент?

— Да. Мне нравится. Они такие…

— Странные? Необычные? Ненормальные? Мне все это говорят.

Покончив с прической, я выразительно закатила глаза.

— Я хотел сказать, что они красивые.

— О!

Отлично. Вот тебе и болван… Мне стало ясно, что я неисправимая пацанка и не привыкла ко всяким там ухаживаниям и девчачьим штучкам. В детстве я обычно или держалась подальше от мальчишек, или дралась с теми, кто не давал мне прохода.

— Извини, — сказала я, решив выложить все начистоту. — Знаешь, я вообще–то пока ни с кем не встречалась… И не целовалась.

— То есть парень дома не ждет?

Я не могла понять, подтрунивает он надо мной или просто любопытствует. Пожалуй, то и другое вместе.

— Нет…

— Что так?

— Наверное, просто мне чаще всего попадались такие, кто повернут на спорте, гормонах и тусовках.

— А тебя все это не интересует?

— Может, и интересовали бы, — пожала я плечами, — живи я иначе, но увлечения моих ровесников из обычных семей давным–давно стали мне безразличны или вообще всегда казались бессмысленными. — Я комично поклонилась. — Знакомься, перед тобой продукт недофинансированных всем–на–все–наплевательских социальных служб.

— Кажется, пора перекусить, — усмехнулся Себастьян. — Но как бы вкусно здесь ни кормили, я придумал кое–что получше. Давай пойдем в другое место. Что скажешь?

— Что же этакое ты придумал?

— Бенье.

При этом слове у меня в желудке немедленно заурчало. Себастьян улыбнулся мне в ответ — по–своему, неотразимо.

— Уж это мне вполне по силам!

До меня вдруг дошло, что мы сидим и улыбаемся друг другу, как два идиота. Я тут же отвела глаза. Пока Себастьян нашаривал в кармане несколько долларов, чтобы оставить их на столике для Пэм, я подхватила рюкзак и пулей вылетела из кафе.

Небо к этому времени заволокло, но грозой вроде не пахло. На самом деле тучи были для меня настоящим спасением, потому что после той адской мигрени я не представляла себе, как в ближайшее время пережить хоть малую порцию яркого солнечного света.

У «Габонны» Себастьян свистнул кучеру, чей экипаж уныло плелся по Сент–Энн–стрит. Тот помахал в ответ, развернулся и остановился рядом с нами.

— Bonjour, mesarnis! Куда прикажете нам с мисс Пралине отвезти вас в такой славный денек?

Он одарил меня ослепительной белозубой улыбкой, и я улыбнулась в ответ, ступив на подножку его скрипучей коляски. Отважившись совершить набег на Новый–2, я никак не ожидала, что в программу посещения войдет прогулка по Французскому кварталу в экипаже, поэтому развлечение показалось мне очень заманчивым. Тем более с таким попутчиком…

— Площадь Джексона, — велел Себастьян кучеру, усаживаясь рядом со мной.

— Вы слышали, мисс Пралине? Площадь Джексона! Кучер слегка стегнул поводьями по объемистому крупу, и мисс Пралине двинулась рысью.

Можно было, конечно, добраться до места в тысячу раз быстрее, но замысел состоял в том, чтобы ехать не торопясь и наслаждаться видами и звуками Старого квартала. Себастьян прислонился ко мне плечом, и я, следуя его примеру, тоже оперлась об него. Немного непривычно, но приятно.

Мне очень нужна была подобная передышка, чтобы на время забыть обо всех своих неприятностях и передрягах, и я с готовностью выслушивала пояснения кучера о достопримечательностях, которые попадались нам на пути, и послушно смотрела туда, куда направлял палец Себастьян, показывавший мне нечто, по его мнению, достойное внимания.

— А вот здесь, — произнес кучер, пока мы неторопливо проезжали мимо трехэтажного особняка с двускатным крыльцом и железными перилами, — говорят, и жила небезызвестная Алиса Кромли.

То же самое имя назвал мне Жан Соломон. Подстрекаемая любопытством, я метнула на Себастьяна многозначительный взгляд, наклонилась к кучеру и поинтересовалась:

— А кем была эта Алиса Кромли?

Кучер полуобернулся ко мне и заерзал на своем красном облучке. Его глаза так и горели от желания поведать мне какую–то байку.

— Кем была Алиса Кромли, спрашиваете вы? Алиса Кромли была квартеронкой, необыкновенной красоты креолкой, какой в Старом квартале отродясь не видывали. За ней увивался целый рой воздыхателей, но она кое–что о них знала. Видите ли, знала такие вещи, о которых возлюбленной догадываться не положено, понимаете, на что я намекаю? — Он похихикал. — Дело в том, что Алиса была ясновидящей, по крайней мере так говорят. Она неслыханно разбогатела на предсказаниях желающим их судьбы. И никогда не ошибалась, если, конечно, сама того не желала, ясно? А в один прекрасный день она взяла и пропала. С концами. Еще через две недели в Миссисипи нашли двоих утопленников. Опознать их не удалось, потому что, видите ли, они долго пробыли в воде. Но по слухам, бренные останки одного из несчастных, отдавших Богу душу, были облачены в лучший наряд Алисы Кромли. — Кучер опять захихикал и подстегнул нерадивую ослицу. — Один из ее ухажеров воздвиг ей гробницу на местном кладбище. Никто до сих пор не знает, какую именно. Говорят, внутри погребены оба тела. Видимо, из расчета, что одно наверняка принадлежит несравненной Алисе. — Кучер пожал плечами. — Возможно, тот обожатель смекнул, что одна из двух лучше, чем вообще ничего.

По словам Жана Соломона, ее кости и поведают мне о моем прошлом. Как же, держи карман шире…

Наша коляска миновала собор Святого Людовика и выкатила на площадь Джексона. Залюбовавшись высоким церковным шпилем, я на какое–то время начисто забыла об Алисе Кромли. Мисс Пралине повлекла экипаж дальше, мимо многоквартирных домов Понталба, старейших во всех Соединенных Штатах. Дома из красного кирпича были украшены длинными балконами с витыми решетками, на первых этажах разместились магазинчики. В центре площади высилась конная статуя Эндрю Джексона. В ней чувствовалась энергичность, которой мне так не хватало, и при взгляде на президента я ощутила небывалый душевный подъем. Все кругом дышало живостью, многоцветьем и красотой. Здесь было подлинное царство гадалок, ювелиров, мастеровых, музыкантов — эклектичная мешанина из всего на свете.

Мы направились к Риверуолку и далее к Декатурстрит, где находилась стоянка конных экипажей. Расплатившись с кучером, Себастьян помог мне выбраться из коляски, и мы пешком прогулялись до кафе «дю–Монд». Себастьян не выпускал моей руки, и я не отнимала свою: мне понравилось. А если он не возражал, то и я была не против.

Почуяв запах свежевыпеченных булочек и кофе, я вновь ощутила в желудке голодные спазмы. Мы выбрали столик снаружи под тентом в бело–зеленую полоску. Себастьян заказал блюдо с бенье и два кофе, я же во все глаза разглядывала живописную площадь, наблюдая за ее толчеей и поражаясь количеству зелени.

— Спорим, твоя мама приводила тебя сюда, — прервал мое созерцание Себастьян.

— Почему ты так решил?

Он пожал плечами, едва заметно улыбаясь уголками темно–красных губ.

— Раз она жила в Новом Орлеане, значит, наверняка бывала здесь. Это из разряда реальных фактов.

Пожалуй, он был прав: я не считала себя местной жительницей, однако не сомневалась, что все поголовно ходят в кафе «дю–Монд».

— Верно, — тихо согласилась я, незаметно оглядывая посетителей. — Наверное, она водила меня в это кафе…

Если бы только у меня сохранились хоть какие–то воспоминания! Интересно, как все это выглядело? Мы приходили сюда с мамой, садились за один из столиков…

— Значит, ты решила разыскать Алису Кромли? — сменил тему Себастьян, искусно маскируя насмешку, но не достигнув в этом ощутимых успехов.

— Ох… Нет уж, спасибочки. Лучше я попытаю счастья у твоей бабушки, чем пойду тайком откапывать из могилы чьи–то кости и перетирать их в порошок.

Меня даже передернуло. В этот момент подошла официантка с заказом.

— Что, слабо? — Себастьян долил сливок себе в кофе. — Гробокопательство — вот где поймешь, что такое настоящая жизнь!

Я поперхнулась от смеха — хорошо еще, не успела приняться за кофе.

— Скажешь тоже!

В промозглый январский день в Старом квартале обжигающий кофе пришелся очень кстати. Я отхлебнула несколько глотков, взялась за бенье и разломила. Его начинка еще дымилась.

— Дело твое! — не отступал Себастьян. — Даб — лучший гробокопатель во всей округе. Тебе стоит взглянуть, что ему удалось отыскать.

— Даб? Даб разрывает могилы? Это наколка, да? — Бенье так и таял во рту. Я даже замычала от удовольствия. Черт, как вкусно!

— Многие пацаны этим промышляют. Нам всем надо как–то зарабатывать на жизнь. Крэнк возит почту. Я работаю на Новем. Генри очищает здания от крыс и змей. А Даб грабит могилы. Все, что найдет, сдает в сувенирные или антикварные лавки.

— Нездоровая какая–то фигня…

Брови Себастьяна поползли вверх.

— Да, — согласился он, — зато мы как раз не слишком озабочены спортом, гормонами и тусовками. Он поклонился точно так же, как я недавно: — Знакомься, перед тобой продукт Нового–два. — И засмеялся искренним, заразительным смехом, от которого на его щеках снова появились потрясающие ямочки…

— Расскажи лучше мне о девяти семьях, о Новеме, — попросила я, желая увести разговор подальше от трупов и кладбищ, а заодно отвлечься от неприличного любования своим экскурсоводом. — Почему они до сих пор все делают втайне?

— Вовсе не втайне. Просто их, в отличие от вас, не заботит мнение посторонних.

— Что же тогда их заботит? — Я откусила от нового бенье.

— Сохранность города. — Себастьян не отставал от меня и между делом жевал свой пончик. — Родословная его жителей, предоставление убежища единомышленникам, которых здесь не будут ни осуждать, ни превращать в подопытных крыс.

— В подопытных крыс?

Себастьян пристроил локти на краю стола.

— В нашем городе обрели свой дом многие из тех людей, кого Новем называет «одаренными». Как ты считаешь, что сталось бы с Виолеттой или с Дабом — да и со мной — если бы мы жили по ту сторону Периметра?

Нетрудно догадаться…

— Если бы вы не научились скрывать свои способности, вам бы жизнь медом не показалась, — тихо ответила я, вспоминая собственный опыт.

— Вот именно. В Новом–два тебе не нужно ни от кого прятаться, но если так уж захочется, то всегда пожалуй ста. Никто не будет критиковать тебя лишь за то, что ты не похожа на других, — вот чего изначально добивался Новем.

Сердце у меня екнуло.

— Потому что они и сами непохожие…

Новем не просто девять старинных семей, не просто старые деньги; они не такие, как все. «Doue», как сказал Даб. — Себастьян кивнул.

— А остальные в вашей семье, другие Арно, они как ты? Тоже владеют гипнозом?

Себастьян задумался, даже на время забыл про пончик.

— Да, они и это умеют…

Мне так хотелось верить ему, верить в то, что не Новем подослал ко мне убийцу в Ковингтоне, что они на моей стороне и вполне порядочные люди, в общем и целом.

Но опыт многих лет научил меня допускать наихудшее. Как ни прикинь, а так гораздо безопаснее, чем довериться! кому–то, отдать свои подозрения ему во власть, а потом получить от него удар в самое сердце.

Мы допили кофе и съели с блюда все бенье. Себастьян расплатился.

— Ну что, готова сейчас встретиться с Жозефиной?

Я встала и закинула на плечо рюкзак.

— Сейчас так сейчас — какая разница?