Глава 6
Крэнк оказалась права: Новем сосредоточил большинство, если не все усилия и средства на восстановление Французского, или Старого, квартала, как называл его Себастьян. Мы скорым шагом припустили по Бурбон–стрит. Каждое здание на ней было отреставрировано, каждое оконное стекло, ставня или железные перила заменены или подновлены. Даже пешеходные дорожки, которые, по словам Себастьяна, именовались здесь тротуарами, оказались отремонтированными. Все, вплоть до последней мелочи, выглядело как на старых открытках. Французский квартал процветал, как и прежде, ведь он являлся крупнейшей статьей дохода. Именно сюда стекались туристы: фестиваль Марди–Гра и поныне собирал огромные людские толпы.
Начинался Марди–Гра шестого января, и сейчас празднество было в самом разгаре. Через несколько недель, в феврале, в ночь накануне Жирного четверга должны были пройти заключительные грандиозные уличные шествия и балы. А в ожидании их здесь каждые выходные организаторы устраивали местные балы и шествия. Карнавальные маски и костюмы шли у торговцев нарасхват.
Во Французском квартале жизнь и вправду била ключом. Бары, антикварные лавки, рестораны, клубы, гостиницы держали свои двери распахнутыми. Мулы медленно тащили открытые экипажи с туристами. На оживленных перекрестках наяривали музыканты. Впрочем, никаких машин, за исключением редких грузовичков по доставке товара, я не приметила: въезд сюда на личном транспорте был воспрещен. «Чтобы сберечь историческую атмосферу», — пояснил Себастьян.
— Аллея Вуду, — сообщил он, когда мы свернули на Думейн–стрит. — Она представляла собой пеструю мешанину из домов и магазинчиков, в основном представляющих предметы культа вуду. Вот такие, например, — Себастьян ткнул пальцем в магазинчик на первом этаже, в витрине которого были выставлены многочисленные мешочки, наборы для заговоров, мощи, статуэтки, шарфы, самодельные куколки, — обычная приманка для туристов.
Мы подошли ближе. Из магазинчика в этот момент выходила экскурсионная группа, которую возглавляла гид, одетая как Мари Лава, незабвенная королева вуду.
— Где же настоящие? — спросила я, сойдя с тротуара на мостовую и огибая толпу туристов.
Себастьян сунул руки в карманы.
— В подсобках, на задворках, в частных домах, на болотах…
Мы вернулись на тротуар и миновали длинную череду зданий, обступивших улицу с обеих сторон. Здесь было уже не так многолюдно, но не менее живописно: дома радовали взор яркими красками креольского стиля. Раскрытые настежь окна, обрамленные узкими деревянными ставнями, впускали в комнаты прохладный речной бриз.
Но даже здесь, в жилом районе, вуду напоминало о себе на каждом шагу. На дверях, перилах, воротах — везде красовались бусы, цветы, обетные свечки, амулеты григри, самодельные куклы, яркие шарфы, безделушки и изображения святых.
Себастьян остановился у одних таких ворот и потянул на себя. Железные петли жалобно заскрипели. Во внутренний дворик вел сумрачный тоннель, где эхо наших шагов гулко отскакивало от кирпичной кладки сводчатого потолка и стен домов, выстроенных в креольском стиле.
У меня заслезились глаза, когда из темноты тоннеля мы неожиданно попали в ярко освещенный и просторный внутренний дворик, обнесенный высокими стенами. В его центре весело бил фонтан, и отовсюду доносился щебет птиц, сновавших среди листвы и перепархивавших с ветки на ветку. В дальнем левом углу росло раскидистое банановое дерево, также увешанное бусами и шарфами.
— Пойдем, — тихо позвал Себастьян.
По мощеной тропке мы прошли в патио, каменная ограда которого достигала второго этажа дома. На первом этаже по фасаду располагались три французские двери. Средняя из них была распахнута; ее створки подпирали напольные растения в горшках, и здесь же стояла вырезанная из дерева статуя Девы Марии в человеческий рост с бусами вокруг шеи.
Внутри, в густых клубах ладана и курений, плясали в солнечных лучах пылинки. В комнате было не повернуться из–за обилия вещей — причудливых, старинных, кричаще–ярких. Их было столько, что у меня глаза разбежались.
— Себастьян Ламарльер, — произнес кто–то глубоким, певучим голосом с заметным каджунским акцентом.
Из–за угла показалась фигура, облаченная в легкий халат с широкими рукавами. Из–под халата выглядывали длинные босые ступни. На смуглом лице выделялись темные глаза, курчавые седые волосы были коротко острижены, в ушах болтались внушительных размеров кольца, а одна рука была сплошь унизана перстнями. В другой — человек держал букетик маргариток.
Я невольно смутилась: впервые в жизни я затруднилась с определением половой принадлежности. Мой взгляд скользнул на шею вошедшего в поисках адамова яблока, но его скрывал пестрый шарф, концы которого были перекинуты за спину.
— Жан Соломон, — по–французски почтительно поздоровался Себастьян.
Так, во Франции Жан — мужское имя. Стало быть, это мужчина…
Жан обошел длинный прилавок и вынул из–под него цветочную вазу.
— Это для Легбы, — пояснил он, с наслаждением понюхал маргаритки и сунул букет в вазу.
Затем он жестом велел нам подойти ближе. Его теплые мудрые глаза и задушевный располагающий голос поубавили мое смятение. Не находя подходящих слов, я лишь робко улыбнулась Жану. Наконец хозяин прервал затянувшееся неловкое молчание, отодвинул в сторону вазу и положил ладони на прилавок
— Бастьян, что за диковинку ты привел ко мне в магазин? — И он лукаво покосился на меня, но в лучистом взгляде его загадочных глаз угадывалась глубина и всеведение.
— Себастьян привел меня к вам, чтобы узнать, можете ли вы снять с меня проклятие… Очень древнее.
Брови Жана поползли вверх — не знаю, от услышанного или оттого, что я ответила за Себастьяна.
— И верно, очень древнее… — Он оперся подбородком о ладонь. — Лунная тату — просто прелесть. А как вас зовут, chere?
— Ари.
— А что, мисс Ар–и–и–и, вы предложите лоа в обмен на снятие проклятия?
Я была уже наслышана о том, что божества вуду, которых шаман призывает себе на помощь, зовутся лоа. Вышеупомянутый Легба, очевидно, служил жрецу проводником в мир духов. По крайней мере, именно так я представляла себе, как все происходит в вудуизме. Однако об оплате я как–то не подумала, а денег у меня оставалось в обрез.
— Вот как мы сделаем, — предложил Жан. — Мы посмотрим, что там у вас за проклятие, а лоа скажут нам, чего бы они хотели взамен, c'est bоп?
— Спасибо, — облегченно вздохнула я.
Жан подмигнул мне, и я заулыбалась, чувствуя, как с моих плеч словно свалился тяжкий груз. Хоть какое–то продвижение…
Жан выскользнул из–за прилавка и торопливо повел нас с Себастьяном в просторную комнату, углы которой были забиты стульями и всяким хламом, а середина оставалась незанятой. У дальней стены расположился алтарь, заляпанный свечным воском, снедью, засохшей кровью и сплошь уставленный идолами вуду и изображениями христианских святых. В глаза бросилась фотография какой–то женщины в тюрбане и внушительное изваяние распятого Христа. У ног статуи свернулся клубком желтый питон, не очень крупный, но, если дело касалось змей, размер не имел для меня значения.
Кровь тут же отхлынула от моего лица, и страх пронизал все мое существо, подобно электрическому разряду.
Руки и ноги мигом окоченели, а сердце заколотилось, словно один из барабанов Себастьяна. Я застыла, не в силах сдвинуться с места. Подальше от него… Да, надо держаться от него подальше.
— Не бойся, — подбодрил меня Себастьян, заметив мое замешательство. — Змеи помогают шаманам лучше сконцентрироваться, чтобы установить связь с духами.
— Сюда, сюда!
Жан закрыл створчатую дверь и подошел к алтарю. Он бережно поднял питона, водрузил его себе на плечи и принялся зажигать алтарные свечки. Змея тем временем обвила кончик хвоста вокруг его шеи.
По моей спине и затылку побежали мурашки. Жан обернулся и двинулся к нам. Я поняла, что еще шаг — и убегу, просто ничего не смогу с собой поделать. Питон неотрывно смотрел прямо на меня. Но Жан остановился, глубоко вдохнул и сомкнул веки.
— Легба, — почтительно прошептал он, обеими руками поглаживая питона. — Папа Легба, открой мне врата, я хочу войти. Когда я вернусь, я задобрю лоа. Рара Legba oиvri bауе–а рои тwen, рои тwen pase. Le та toиnen, та salyie lwa уо. Рара Legba oиvri bауе–а рои mwen, рои тwen pase. Le та toиnen, та salyie lwa уо.
Жан снова и снова повторял нараспев каджунское заклинание, как некую мантру. Одновременно он раскачивался из стороны в сторону, все глубже погружаясь в транс. Питон колыхался туда–сюда вместе с хозяином, удерживая равновесие с ловкостью ползучей твари и не сводя с меня немигающего взгляда. Я вдруг заметила, что мы с Себастьяном слегка колеблемся в такт Жану.
Неожиданно он замер, будто окаменел, и я едва не подскочила на месте. Чтобы унять сердцебиение, я принялась отсчитывать секунды. Сосчитала до шести, но волнение не улеглось. Жан медленно открыл глаза. Они странно изменились. Взгляд стал мягче. Жан улыбнулся и, глядя то ли на нас, то ли мимо нас — не разобрать, произнес что–то нечленораздельное.
— Чего тебе надобно?
Я сглотнула и метнула быстрый взгляд на Себастьяна. Вид у него был встревоженный, как и у меня, а лицо побледнело. Заметив, что Жан слегка откинул голову и уставился на веер, прикрепленный к потолку, я перевела дух для храбрости и откашлялась.
— Э–э… Мне нужно найти способ избавиться от своего проклятия.
Я не заметила, как Жану удалось в мгновение ока перевести взгляд с веера на меня — все произошло слишком быстро, со сверхчеловеческим проворством. Я застыла на месте. Голова питона плясала у плеча Жана, целясь в меня.
И вдруг будто все силы ада вырвались на свободу. Жан или Папа Легба — кто его знает — завопил и стал прыгать и скакать, будто объятый пламенем. Питон свалился на пол и скользнул под алтарь, напоследок зашипев на меня. Между Папой Легбой и Жаном Соломоном, препиравшимся с самим собой на два разных голоса, все жарче разгорался спор. Я медленно пятилась, слушая невообразимые обрывки фраз на ломаном английском и французском языках.
— Она не причинит зла… — произнес Жан. Себастьян схватил меня за руку.
— Ха! Легба не боится!
Жан обернулся ко мне через плечо, потом подбежал вплотную и, вытягивая шею, встал передо мной нос к носу. Я боялась дышать.
— ТЕБЕ НЕ ИСПУГАТЬ МЕНЯ!
На лбу и висках Жана Соломона взбухли жилы, его щеки тряслись от ярости. Выпрямившись, он прошествовал обратно к алтарю, неистово жестикулируя и повторяя:
— Бесчестье, бесчестье, бесчестье!
Затем я узнала прежний голос Жана: Ш–ш! Ш–ш! Ш–ш! — и еще какие–то неразборчивые увещевания, которыми хозяин пытался утихомирить рассерженного духа.
В ответ ему — очередная брань, после чего Жан Соломон перегнулся пополам — и все затихло. Мне слышно было только, как в ушах стучит кровь да чирикают в саду птицы. По коже снова поползли мурашки. Я что было сил вцепилась в руку Себастьяна, но он не отнимал ее, да и сам стискивал мою чересчур крепко, до боли.
Наконец Жан распрямился и подошел к нам. Вид у него был растерянный, сконфуженный и даже немного испуганный.
— Уходите, — попросил он усталым и каким–то женоподобным голосом.
— Но…
— Простите, мисс Ари, но лоа вам не поможет.
У меня внутри похолодело от отчаяния.
— Послушайте, я моту заплатить. Я достану денег. Пожалуйста, я хочу хоть что–нибудь узнать, что угодно! Что он вам сказал?
Но Жан подвел нас к французским дверям, надавил ручку, и створки сами собой распахнулись. Хозяин жестом велел нам выйти.
— Прошу, уходите.
Я медлила, и Себастьян тихонько дернул меня за руку. Жан Соломон уставился в пол и не смотрел на нас, но, едва мы оказались во дворике, вышел вслед за нами и плотно прикрыл дверь в дом. Я удивилась.
— Ваше присутствие здесь оскорбило лоа, — очень тихо, очевидно опасаясь быть подслушанным, заговорил Жан. — Я сам в этом виноват, но я разглядел, кто вы такая, только когда вступил в связь с Легбой. Никогда больше сюда не приходите.
— Но почему? Что все это значит? — У меня невольно сжались кулаки. Так и хотелось заорать на незадачливого шамана. — Что со мной не так, черт возьми?!
В глазах Жана проступила печаль.
— Надеюсь, вы никогда об этом не узнаете…
И, покачав головой, он отвернулся, чтобы уйти.
— Пожалуйста, Жан! — взмолилась я. Он видел мое проклятие, он знал, в чем оно состоит, — единственный из людей. — Помогите же мне!
Боже правый, как же я ненавидела упрашивать! От этого мне сделалось так противно, что в груди все больно сжалось и закололо. Жан вздохнул, затем снова покачал головой, будто заранее осуждая себя за опрометчивый поступок. Отклонившись на всякий случай подальше от дверей, он произнес:
— Вы хотите знать прошлое и то, что на вас наложено? Растолките в порошок, а лучше в пыль кость Алисы Кромли — и вам все станет ясно. Кости поведают вам ваше предание. Скажи, Себастьян!
Тот кивнул, и Жан, удовлетворившись таким ответом, попрощался:
— Удачи, chere!
Затем он вошел в дом и запер за собой дверь. Я посмотрела на Себастьяна.
— Он ведь пошутил, правда?
Себастьян взял меня за руку и повлек из дворика к каменному тоннелю.
— К сожалению, это совсем не шуточки.
Похоже что…
Я вырвала у него руку и пошла вперед по тоннелю к Думейн–стрит. Не дожидаясь Себастьяна, я выскочила за ворота, хлопнув ими так, что замок автоматически защелкнулся, и направилась в южную часть города. Мне всего–то и хотелось — выглядеть и жить как все! Всего–то! Почему же эта гребаная нормальность так трудно достижима? Ну почему?
Глаза щипало от слез, глупых и жгучих слез. Я утирала их рукой. Глубоко в груди зародился вопль, распирая внутри ребра и наполняя сердце адским страданием.
Я судорожно потянула носом воздух, как вдруг…
Яркая вспышка ослепила меня. Мозг прошила насквозь ужасная боль. Я вскрикнула, схватившись за голову, рухнула на колени прямо на тротуаре и сложилась пополам, ударившись локтями о брусчатку. Пальцами я вцепилась в волосы, в самые их корни, потому что боль, зародившаяся во всех закоулках черепа, разрасталась и сочилась сквозь кожу, а потом рикошетом возвращалась обратно, усиливая мои мучения. Не в состоянии выдержать приливы и отливы агонии, я закричала что было сил.
Нет мочи терпеть… Нет мочи!
Кто–то взял меня за плечи, потянул, поставил на ноги… Я открыла глаза, но ничего не увидела, ослепнув от боли, и мокрой щекой прижалась к чьей–то груди. Запах Себастьяна, его футболки… Он что–то говорил, хотя слов я не понимала, и нежно касался губами моего виска. Ощутив его теплое дыхание, я прижалась плотнее, ища утешения, поддержки, некоего избавления, но боль все не унималась. Каждое движение отдавалось в моей голове новыми спазмами.
А потом, слава богу, все прекратилось. Себастьян крепко обнимал меня, а я, прижавшись к его груди, уткнувшись в нее, не спешила открывать глаза. Теперь я была не одна. Какое счастье, что на этот раз я была не одинока.
