Часть третья

Эва присела на лавочку метрах в пятидесяти от игровой площадки. Арвида увидела сразу, будто у нее был встроен радар. Кепочка «Бликстен Маккуин», купленные Улой дорогие кроссовки. И джинсовая курточка, унаследованная от Лизы. Стоит немного в стороне от остальных, держит фрекен за руку. Маленькая фигурка на ярком солнце кажется очень хрупкой.

Что-то сказал, поднял голову и посмотрел на фрекен. Интересно, как это – стоять и разговаривать с кем-то вдвое выше тебя самого?

Сейчас ощущалось почти нереальным, что когда-то у них была семья, что она любила Улу и не могла даже представить себе жизнь с детьми, но без него…

Покосилась на конверт на коленях. По-военному лаконичное сообщение: он нанял адвоката, специалиста по семейным процессам. Хочет получить безусловное право на воспитание детей.

Полномасштабная война.

Первая по-настоящему летняя неделя. Весь город пропах сиренью. Люди возбуждены и радостны.

Может быть, позвонить домой и спросить, как там Данни? Послушать его голос, сказать что-то утешительное. Ей кажется, он теряет надежду…

Она спрятала Катца у себя. Сумасшествие, конечно, но что было делать?

Полиция все еще ищет его. Но пресса, по крайней мере, успокоилась. Все вытеснил предстоящий чемпионат Европы по футболу.

Единственный, кто знал, – Йорма. Он выписался из больницы. Слава богу, травма обошлась без последствий.

А она позвонила своему домашнему врачу. Перегрузка, усталость, депрессия. Сгорела на работе. Благородный доктор выписал больничный на неделю.

И что можно успеть сделать за неделю? Они даже не знают, с чего начать.

Никогда она не забудет эту сцену в усадьбе – Данни Катц, еле живой, мало что соображающий после пыток и лошадиной дозы наркотиков. Она не видела его почти тридцать лет, и все равно – узнала бы в толпе на расстоянии ста метров. Другой человек – и все равно тот же. И нет никаких сомнений – он прикончил бы Понтуса Клингберга, если бы не она. Убил бы невинного человека…

Медленно проехал грузовик, украшенный березовыми ветками. Молодые люди в кузове в белых фуражках кричат, обнимаются, целуются – выпуск гимназистов. Каждый год в это время. Мимо ее лавки пробежал голый по пояс джоггер. Людей в парке прибавилось, пришла еще одна детсадовская группа.

У киоска с мороженым стоят две женщины и разговаривают на языке жестов. Эва всегда восхищалась этим пространственным синтаксисом, красотой движений, драматизмом – вторая сигнальная система без языка, руки как орудие речи. Всегда восхищалась, а сейчас равнодушно посмотрела и отвела взгляд.

Достала мобильник – четыре пропущенных звонка от Даниельссона. Даже не пропущенных, а отклоненных нажатием кнопки. Зря, наверное, – могла бы узнать, не выплыли ли в следствии детали ее детской биографии. Вряд ли.

Глухонемые женщины купили мороженое и присели на лавку.

Она опять посмотрела на площадку – Арвид играл с каким-то малышом. Ее любимый мальчик.

Она вздрогнула – какой-то мужчина приближался к детской площадке с противоположной стороны. Куртка с поднятым капюшоном. Что-то держит в руке. Лица не видно.

И еще один. С другой стороны, где песочницы. В коричневой кожаной куртке, кепке и черных перчатках. Свернул и пошел к игрушечной крепости.

Сердце отчаянно забилось, но она не могла заставить себя встать, ее словно разбил паралич.

Рядом на траве бродили, поклевывая невидимые крошки, сизые голуби.

Человек в капюшоне прибавил шаг, теперь он был в каких-нибудь тридцати метрах от играющих детей. Арвид опять болтал с фрекен, та пожала плечами, он засмеялся и полез в карман брючек – хотел что-то показать.

Эва посмотрела в другую сторону – второй, в кепке, исчез, скрылся за сараем с инвентарем. Она резко повернулась, и голуби дружно взлетели, хлопая крыльями.

Человек в куртке с капюшоном был уже в десяти метрах от Арвида.

Ей показалось, она сейчас умрет. Вдруг незнакомец поднял руку и крикнул что-то – да так, что дети вздрогнули. И только сейчас она разглядела, что у него в руке. Пустой собачий поводок. И сразу же обнаружилась и собака. Бордер-колли – она рыскала между деревьями. Видимо, искала овец или прикидывала, кто из присутствующих мог бы их заменить. Тут же она увидела и второго – тот решительным шагом направился к террасе, где подавали кофе.

Эва встала, пошла к машине и долго не могла вставить ключ в замок – так дрожали руки. Достала из сумки мобильник и набрала свой собственный домашний номер. Дождалась, пока пройдут четыре сигнала, нажала кнопку отбоя и позвонила еще раз – договоренный код. Катц не отвечал.

Почему-то в памяти возникло лицо Сандры Дальстрём. Фотографии – мальчик на книжной полке, женщина на прикроватной тумбочке. И посетившее ее странное дежавю.

Адвокатская контора помещалась на Нарвавеген, совсем близко от Карлаплана, напротив Исторического музея. Секретарша за мраморной стойкой говорила по невидимому телефону – из ушей торчали тоненькие проводки наушников.

– У вас есть с кем-то договоренное время? – спросила секретарша.

– Ула Вестин.

– А как вас представить?

– Эва Вестин.

Большое тонированное окно на улицу. За спиной – стена, тоже стеклянная, за ней – типичный конторский пейзаж. Она увидела Улу, склонившегося над детской коляской, а рядом Эрику – зашла навестить мужа. Он посмотрел на часы, сказал ей что-то и вышел.

Через две минуты секретарша проводила ее в кабинет Улы.

– Что ты здесь делаешь?

– Нам надо поговорить.

– О чем? Тебе же плевать на всех и на все. Лиза каждый вечер тебе названивает, ты не отвечаешь даже по мобильнику.

– Прошу прощения.

Она смотрела на его руку на столешнице. Часы «Брайтлинг» на массивном стальном браслете, светлые волоски на тыльной стороне руки… сейчас это ощущалось как абсурд – как могло быть, что эта рука сжимала ее грудь, скользила вдоль бедер… по вечерам, когда засыпали дети. Или гладила ее по щеке, когда она уставала или огорчалась.

– И это не первый раз. И ничего не происходит. Твое иррациональное поведение… и не сваливай, пожалуйста, все на трудное детство, каждый человек должен нести ответственность за свою жизнь.

– Один раз джанки – вечный джанки, ты это хочешь сказать?

– Нет. Я хочу – и это все, чего я хочу, – чтобы детям было хорошо.

Она слегка повернула голову и увидела за стеклянной перегородкой Эрику. Та взяла младенца из коляски и укачивала на руках, то и дело беспокойно поглядывая в их сторону.

– И дети опять начали вспоминать эту историю на Пасху. Лиза уже большая, не забывай. Я даже не провожаю ее до школы – последние сто метров она идет сама. И она уже все понимает.

Она представила вышагивающую в одиночестве маленькую Лизу, и эта картина ей очень не понравилась. Но она промолчала.

– Я думала, они спали.

– Нет. Не спали.

Случайная связь. Она даже не помнит, как его звали. Мужчина. Она встретила его в одну из суббот, когда дети были у Улы, и по пьянке привела к себе. А потом он появился совершенно неожиданно, в какой-то из вечеров пасхальной недели. Она даже и сейчас не могла понять, почему его впустила. Может, ей показалось, что она перед ним в долгу? В каком еще, пропади он пропадом, долгу?

Дети спали в соседней комнате. Так она думала, по крайней мере. Или вообще ничего не думала. Уже шел двенадцатый час ночи. Невероятно – он запомнил ее код на домофоне. А она-то решила, что для него, как и для нее, вся эта история не более чем одноразовое кабацкое приключение.

– Ты напилась и трахалась с каким-то алкашом так, что дети проснулись. И ты считаешь, это нормально?

Нет, конечно. Это ненормально. Она вытащила из бара бутылку «Джек Дэниэлс», они выпили. Слишком много выпили, и одному Богу известно, каким образом она опять оказалась с ним в постели. И она до сих пор не может стереть из памяти эту картину: перепуганные дети в дверном проеме. Их разбудили ее стоны, должно быть, они стояли там довольно долго, прежде чем она их увидела.

– И что, теперь ты собираешься меня наказать за ту историю?

– Наказание тут ни при чем. Тебе нужна помощь. Эта тенденция к саморазрушению всегда у тебя была, насколько я помню.

Он взял со стола карандаш и начал нервно вертеть его в руках. Ногти великолепно ухожены. Она покосилась на собственную руку: короткие, небрежно подстриженные, не просто неженственные, а даже какие-то антиженственные ногти.

– И что, адвокат собирается тащить всю эту историю в суд?

– Может быть. Не знаю. Ты меня будто не слышишь… Единственное, что я хочу, – чтобы детям было хорошо. И со мной, и с тобой тоже. Но ведь не получается! И дети страдают… Учительница говорит, что всю весну у Лизы проблемы с концентрацией. Никак не может сосредоточиться. Я нисколько не сомневаюсь, что ты их любишь, но ты не в состоянии о них заботиться. Может, когда-то научишься… но до этого дети будут жить у меня.

Эрика за стеклом опять положила ребенка в коляску. Вид такой, будто размышляет, не пора ли помочь Уле вышвырнуть непутевую мамашу из кабинета.

– Сдаюсь, – тихо сказала Эва. – Можешь позвонить своему адвокату и дать отбой. Скажи, что мы решим вопрос сами. Я отдам тебе детей, но два раза в неделю буду с ними встречаться. Можно в твоем присутствии, неважно. Пойду к психологу. Ты прав по всем пунктам.

Он посмотрел на нее с подозрением.

– Но ведь это не все, что ты хотела сказать.

Эва виновато покачала головой.

– Нет. Не все. Речь идет об одной женщине, Сандре Дальстрём. Она была твоей клиенткой.

Сравнительно небольшая, не больше двадцати квадратных метров, комната забита книгами и украшениями – необычно раскрашенные игрушки, деревянные маски, статуэтки, тряпичные куклы. На сервировочном столике – початая бутылка рома. И надо всем этим витает сильный застоявшийся запах каких-то духов.

Хозяин заметил их удивление.

– Здесь не все из Карибского региона, – сказал он. – Поначалу я был специалистом по Западной Африке. Потом работал над историей работорговли, что и привело меня на Гаити. Вуду… невероятно интересная область для исследований. Речь же не только о религии. Это не в меньшей степени культура, мировоззрение… к тому же выраженная в символах история… догадайтесь какая? Правильно: все та же история работорговли.

Он подошел к одной из кукол в дальнем конце комнаты. Обычная детская пластмассовая кукла, но в роскошных одеждах, а лицо раскрашено, как у взрослой женщины.

– Эрзули Фреда. Одна из четырехсот божков в вуду. Примадонна среди духов, карибский ответ на Венеру, так сказать. Богиня двуполой любви и икона гомосексуалов в одном лице. Вуду-жрецы, одержимые Эрзули Фреда, невероятно сексуальны, даже по отношению к своему полу. Она любит драгоценные камни, хорошие духи и дорогое шампанское. Если я ее не оболью духами перед сном, к утру тут черт-те что начинается. Если не совпадение, конечно. Например, обрушивается на пол целая секция папок, или вдруг ломается кран и заливает ванную. Так что извините за перебор с «Кельвин Кляйн».

Шампанское… Катц покосился на сервировочный столик и вспомнил, что Джоель Клингберг нарисовал пробку от шампанского, которую он якобы видел на месте похищения старшего брата. И флакон из-под духов.

Ян Хаммерберг, доцент кафедры антропологии культуры, ведущий в стране специалист в этой области, впустил их в свой кабинет на вилле под Упсалой, не задавая вопросов. Может, его напугал вид Йормы – здоровенный тип с тюремной татуировкой на шее и красноречивым взглядом. Перевести этот взгляд на понятный язык даже для кабинетного ученого труда не составило: «Со мной лучше не сволочиться». Поездка означала для Данни немалый риск, но он обязан был нащупать хоть какие-то нити.

– Значит, это вуду-кукла? – он кивнул на Эрзули Фреда.

– Зависит от того, какой смысл вы вкладываете в это слово. Вуду, грубо говоря, – служение Ивам, четырем сотням духов, входящих в систему верования. Каждая из кукол представляет какого-то из этих духов. Вот, например, один из моих фаворитов: Марасса.

Он приподнял с полки двух кукол с африканскими чертами лица, одетых совершенно одинаково: в розовые младенческие ползунки. Куклы на уровне талии были связаны бечевкой.

– Марасса – близняшки, хотя считаются одним Ивой. Проблема в том, что любое пожертвование должно быть в двух экземплярах. И поскольку они дети, Марасса предпочитает сладости: фрукты, конфеты, пирожные, мороженое. Если кто-то одержим Марассой, он и сам начинает вести себя как младенец: требует подарков, сладостей и хочет, чтобы все было так, как он того пожелает. Эта малышка может иногда изрядно действовать на нервы.

Он улыбнулся академической улыбкой и посмотрел на них, как показалось Данни, изучающе. Уж не опознал ли Катца по фотографиям в газетах? Вряд ли – опубликованные снимки сделаны давно, и Катца, особенно сейчас, опознать трудно.

– Впрочем, что это я – стою и читаю лекцию, точно вы мои студенты. У вас же наверняка есть конкретные вопросы, если я правильно понял.

Катц вытащил одно из холщовых полотенец.

Хаммарберг долго вертел его в руках, разглядывал и даже понюхал.

– Церемониальное знамя, – сказал он наконец. – Драпо севис. Большинство общин вуду имеет пару таких знамен. Их используют в некоторых ритуалах и при вызывании духов. За них отвечает меченосец. Их несут парами или триадами, как на военных парадах.

– А что означают буквы? МК? И эта коленопреклоненная фигура?

– Это знамя Мэтр Каррефур. Или Мет Калфу, как это звучит на креольском французском. Повелитель перекрестков. Относится к группе так называемых горячих духов. Он упомянут в каком-то американском блюзе, может, слышали: «Дьявол на перекрестке»… Его вызывают, когда надо кого-то убить или просто насолить кому-то. У каждого Ивы свое знамя, и знамя Мета Калфу представляет из себя коленопреклоненного мужчину перед скрещенными стрелами или весами.

Катц положил второе полотенце поверх первого.

– Легба! – воскликнул Хаммерберг, не задумываясь. – На любой церемонии его вызывают первым. Он как бы открывает врата остальным духам. Его так и изображают, как святого Рохуса, измученного чудовищными нарывами, и с собаками, которые зализывают эти нарывы. Представьте только, в каком состоянии рабы достигали берегов Эспаньолы. И цвета – красный и черный… речь идет о знамени бизанго.

Хаммерберг сложил полотенца и протянул их Катцу.

– Бизанго?

– Ночное вуду. Тайное. История обществ бизанго параллельна кровавой истории самого Гаити. Не забудьте, что Гаити – первое черное государство, отвоеванное у колонизаторов. Тогда, в восемнадцатом веке, во время бунта рабов и возникло первое общество бизанго. Беглые рабы – мароны – вели партизанскую войну с французами вместе с небольшой группой индейцев таино… с теми, кто уцелел после европейских бесчинств и болезней. Оружия у них почти не было, поэтому духовная борьба была не менее, а может, и более важна, чем вооруженная. Люди черпали силу в вуду, в индейском знахарстве, у опасных африканских духов. Роль магии в военных действиях была огромной, а иногда решающей.

Хаммерберг замолчал, закрыл глаза на секунду, точно вспоминая что-то, и решительно направился к самой большой полке. Встал на цыпочки, достал огромный фолиант и открыл. Фотографии тряпичных кукол в человеческий рост. Все сшиты из черного и красного холста. Гротескные фигуры с открытыми ранами и вываливающимися тряпичными внутренностями. Некоторые скованы цепями, другие на костылях. У кого-то не хватает рук или ног.

– Матерчатые скульптуры из замка в Артибоните. Наглядные свидетельства военного прошлого движения вуду. Все когда-то были рабами.

Он перелистал том.

– Капитан бизанго со знаками отличия и бутылкой рома в руке. Старушка бизанго с огромной висячей грудью. Генерал трех болот. А вот палач бизанго.

Матерчатая кукла в черном плаще с капюшоном с грозно поднятым мачете.

– При полностью парализованных общественных институтах общества бизанго брали на себя функции суда. Теоретически они имели право приговаривать к смерти, но обычно дело кончалось имитацией казни.

Он глянул на часы на руке, улыбнулся и открыл бутылку с ромом.

– Час жертвоприношения, – сказал он серьезно. – Пети Папа Буссо Труа Корну разгневан: мне не удалось завербовать для него жену, когда я в последний раз был в Порт-о-Пренсе. Иначе как двойной дозой рома его не умилостивишь. – Он подошел к маленькой деревянной скульптуре на подоконнике, налил немного рома на рогатую голову, а полупустую рюмку поставил на тарелочку у ног.

– Интересно… – Катц достал замотанную в шерсть бутылочку и протянул Хаммербергу. – А вы можете сказать, что значит эта штука?

Хаммерберг выглядел явно заинтересованным.

– Это пакé… своего рода талисман. Такие, как у вас, мы называем конгопаке, потому что они родом из Конго. Их носят под рубашкой, как защиту против унга-морт, колдовства. Я обычно сравниваю их с аккумуляторами… магические аккумуляторы с концентрированной энергией. Откуда он у вас?

– Друг подарил.

– Может быть, вы продадите его мне? Я хорошо заплачу… Нет? Я вас понимаю – хороший паке надежней, чем страхование жизни.

Он с улыбкой протянул Катцу бутылочку и тяжело сел в кресло, сложив руки на груди.

– Вы говорили о правосудии, – напомнил Данни. – Что-то насчет имитации смертной казни.

– Да. Н'замби. Зомбирование осужденных. Собственно, я никогда не рассказываю об этой стороне вуду, чтобы не вызвать неверных толкований.

Он серьезно посмотрел на посетителей.

– В народной вере зомби – это тело без души. Мертвое тело. Снабженное путем волшебства механической жизнью. Волшебник похищает труп, пока еще не начались процессы гниения, навязывает ему жизнь… вернее, подобие жизни. Учит двигаться, выполнять тяжелую работу. Одним словом, порабощает. Говорят, ночная смена на сахарных плантациях в Гаити в былые времена состояла на сто процентов из зомби. Зомби может работать двенадцать часов без еды и питья. На Гаити до сих пор охраняют могилы, пока не будут совершенно уверены, что начался процесс разложения тканей. Но если не повезет, колдуны успевают раньше.

– Путем волшебства, или колдовства… а в чем оно заключается? Своего рода самовнушение?

– Это сложный вопрос. Речь может идти о психическом заболевании, которое толкуется, исходя из магических представлений о мире. Или социальном отторжении тех, кто нарушил правила жизни в коллективе. Ритуальное наказание, или, я бы сказал, наказание, исполняющее обязанности смертной казни. – Он опять улыбнулся. – Поговаривают о каких-то травах, о химической лоботомии, о волшебстве… как хотите называйте.

Хаммерберг нагнулся и натянул кроссовки.

– Надеюсь, господа меня извинят. Я и так дал вам очень много информации, а сейчас мне надо немного подвигаться перед лекциями.

Они возвращались в Стокгольм, избегая трасс. Йорма сидел за рулем, Катц на всякий случай устроился на заднем сиденье. Он думал и думал о странных рассказах Хаммерберга про живых мертвецов, но в конце концов плюнул. Плюнул, потому что просто-напросто не знал, что думать.

В душе была странная, бесконечная пустота. Он выброшен из жизни, как зомби.

Кто-то играет с ним, поэтому никак и не удается понять логику. Юлин хотел убить его там, в охотничьем домике, но кто-то ему помешал. Непонятная стрельба, и внезапно все исчезли. Его отпустили, словно бы специально для продолжения кошмарного сна. Пистолет на дорожке… а это как понять? Дали ему видимость защищенности, чтобы он окончательно почувствовал себя дичью? А может, рассчитывали, что он в помрачении сознания пришьет Клингберга и его обвинят еще в одном убийстве?

Но Эва вовремя увезла его оттуда.

Эва. Наверное, она уже вернулась домой и сейчас сходит с ума, что его нет. Странное было чувство – встретить ее после стольких лет. Оползень памяти – Данни словно соскользнул сквозь десятки лет туда, где он вовсе не хотел бы находиться. Чужой человек, и в то же время близкая, родная душа.

В Валлентуне Йорма замедлил скорость – навстречу им проехали две патрульные машины. Катц нагнул голову, но Йорма улыбнулся ему в зеркало.

– Амулет тебя защищает. Конгопакет, или как он там его называл.

– Паке… Знаешь, мне показалось, он верит во все эти штуки.

– Или осторожничает.

– Думаешь, он меня узнал?

– Из газет? Вряд ли… Но, ясное дело, насторожился – что это за фраера к нему явились…

Они ехали северными пригородами Стокгольма, и Катцу вдруг захотелось, чтобы все было как раньше. Он и Йорма, неразлучные друзья. И его ждет Эва. Как будто время остановилось и не прошло тридцати лет. Но нет… И время иное, и они уже не те люди, кем были тогда.

Она решила подняться на восьмой этаж пешком – надо было обдумать предстоящий визит.

Ула помнил эту историю. Сандра Дальстрём и Линни Хольм жили вместе почти двадцать лет, прежде чем решили усыновить ребенка. Семилетний мальчик, они увидели его во время отпуска на Филиппинах. Они по всем правилам заполнили необходимые формуляры и получили добро как от манильской администрации, так и от детского дома, где жил мальчик-сирота. Но в Стокгольме их ждал отказ.

Они не ожидали такого поворота и в отчаянии решили нанять адвоката. Выбор пал на Улу. Дело было в середине нулевых.

Власти мотивировали отказ бездетной лесбийской паре именно этими причинами, но Сандра и Линни были убеждены, что дело не в этом, а в дискриминации по причине их нетрадиционной сексуальности – ведь на Филиппинах уже получен положительный ответ во всех инстанциях, и с тех пор не выплыли никакие новые обстоятельства. Они попросили Улу обжаловать решение в высшие инстанции, а когда он попытался отсоветовать им это делать, разгневались до крайности, угрожали привлечь Улу к суду за нарушение адвокатской присяги, писали в адвокатское бюро грозные письма.

Эва заложила в память закладку: это было странно. Почему они так разгневались? Ула был совершенно уверен, что никакой дискриминацией и не пахло, к тому же ему просто-напросто было их жаль.

Но у пары были свои резоны: они к тому времени уже много лет помогали детям из неблагополучных семей и хотели, чтобы Ула использовал этот аргумент при обжаловании. Она с трудом припомнила: Ула что-то ей рассказывал тогда. Две женщины взяли шефство над глухим мальчуганом, поскольку одна из них, Линни Хольм, владела языком жестов.

Мальчика звали Юнас Окессон, он жил у них несколько лет с перерывами.

Юнас… паренек на фотографии на книжной полке. Паренек, зарегистрированный камерой наблюдения в подземном гараже. Паренек, который вскоре после этого был найден мертвым. Погиб от передозировки.

Четвертый этаж. На площадке пахнет какой-то восточной едой, в квартире крик и звон посуды.

Сандра навела ее на подозрения касательно Понтуса Клингберга и, вполне возможно, сделала это сознательно.

Она прибавила шаг. Человек, убивший Ангелу Клингберг, пытался всеми способами навести след на Катца, но это была не просто копия юношеского преступления, которое Катц якобы совершил тридцать лет назад. Человек, убивший Ангелу Клингберг, не просто знал про ту давнюю историю. Он был ее участником. Это был тот самый психопат, который чуть не перегрыз ей горло на Груббхольмене.

Надо было немедленно рассказать это Данни. Она несколько раз звонила в свою квартиру на Турсгатан, но Катц не брал трубку.

Тот же самый. Тот же садист, которому доставляет удовольствие рвать зубами шею своих жертв.

Дверь не заперта. Она вошла в прихожую и сразу увидела Сандру Дальстрём – та сидела на остекленном балконе над пасьянсом. Почему-то Эва решила, что это тот же самый пасьянс, что и в прошлый раз. Заметила Эву, сняла со спинки стула кофту и торопливо надела. Рядом с фотографией мальчика стояла зажженная свеча.

Эва подошла к ней, взяла за руку и решительно, одним движением задрала рукав. Зажившие шрамы от укусов, множество, больше дюжины. Какие-то тонкие, еле заметные, но есть и настоящие келоидные рубцы.

Женщина смотрела, словно не понимая, что рука принадлежит ей.

– Есть и еще… – тихо сказала она. – На животе и груди еще хуже. Один раз он мне чуть нос не откусил. Перекусил хрящ. Густав оплатил пластическую операцию.

И в самом деле, еще в тот раз Эва обратила внимания на еле заметные тонкие шрамы у крыльев носа. На ярком свету их почти невозможно заметить.

– И кто об этом знал?

– Только Густав. Он все делал, чтобы замять.

– Не Понтус?

– Нет.

– А полиция… вы ни разу не заявляли в полицию?

– Густав платил мне так, что я об этом и не помышляла. Можно сказать, полностью взял на содержание. К тому же никто, кроме меня, с мальчиком вообще не мог справиться, когда у него начинались эти припадки бешенства. Он прямо как зверек становился… Знаю, звучит дико… но я любила его. Маленький несчастный мальчонка, ничего еще в жизни не видел, кроме сплошных трагедий.

Подумать только… она горюет, пьет успокаивающие таблетки и даже понятия не имеет, что смерть глухого мальчика, которому она отдала несколько лет жизни, стоит в прямой связи с ее историей.

Джоель убил его, потому что Юнас видел человека, парковавшего машину в подземном гараже. Неважно, был ли это сам Джоель или он кого-то нанял.

А незадолго до этого Джоель покончил с Ангелой – из ревности. По-видимому, прознал про ее связь со своим дядей и съехал с катушек. Болезненная жажда мести. Он нанял Юлина, перевел для него деньги на Виргинские острова – все ради того, чтобы отомстить Ангеле и направить подозрения на Катца – его приятеля, который понес наказание за первое нападение Джоеля на Груббхольмене. Но сначала инсценировал собственное исчезновение.

Она еще не знала как, но как-то все было связано. В тот злосчастный вечер Джоель наверняка был на яхте, и когда Катц и Йорма проникли на борт, где-то спрятался и решил отомстить. Случай подвернулся, когда Эва и Катц валялись в велосипедном подвале в героиновой отключке.

– Вы продолжали встречаться с Джоелем? Он видел Юнаса?

– Да… он как бы не мог со мной расстаться. Я уволилась, а он все продолжал ко мне приходить. Трудно объяснить, но он стал мне вроде сына.

Она замолчала и задумалась.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Пару лет назад. Как раз когда Юнас здесь жил. Но я попросила его уйти. Юнас очень его боялся.

Она поднялась и собрала карты.

– А Рикард Юлин? Какова его роль во всей этой истории?

Сандра Дальстрём посмотрела на нее с удивлением.

– А в чем дело?

– Ни в чем… Расскажите, вот и все.

Звоночек в голове прозвенел, но Эва проигнорировала предупреждение. Стояла, смотрела в молочную линзу камеры видеонаблюдения и ждала, когда ее впустят.

Она позвонила и спросила Понтуса Клингберга. Какой-то молодой клерк сообщил, что эту неделю шеф работает дистанционно и в контору не приходит. Нет, извините, я не имею права сообщать его домашний телефон.

Еще раз нажала кнопку звонка, и та слегка завибрировала под пальцем. Опять посмотрела на камеру, установленную на самом верху бетонной стены, окружающей виллу Клингберга в Юрхольмене. Неприятное ощущение – кто-то присматривается к тебе исподтишка, а сам невидим.

Она была уверена, Понтус Клингберг и понятия не имел, что его племянник убил Ангелу, что Джоелю помогал Юлин. Он даже не знал, что происходило в охотничьем домике в его усадьбе, пока он грел ноги у камина. Если речь идет о мести, а все указывает именно на это, то он следующий на очереди, и она обязана его предупредить.

Опять попыталась позвонить Катцу – с тем же успехом. Оставила сообщение на автоответчике, сообщила, куда едет. Почему он не отвечает? Если его взяли, она бы знала. Даниельссон обязательно позвонил бы.

Внезапно послышалось глухое жужжание электронного замка, щелкнул засов, и металлические ворота раскрылись, как крылья гигантской бабочки.

Она пошла по гравийной дорожке к вилле. Никогда не видела ничего подобного. Самое меньшее, тридцать комнат. Вид на море с двух расположенных каскадом веранд. Двадцатипятиметровый бассейн позади дома. Два теннисных корта. Собственный пляж с мостками и беседкой. Зимний лодочный ангар величиной с нормальную виллу.

Ворота за спиной медленно закрылись. Она поднялась по широким ступенькам к приоткрытой входной двери.

Зашла в дом, крикнула – никто не ответил. В фойе задернуты шторы – даже язык не поворачивался назвать это величественное помещение вестибюлем, холлом и тем более прихожей. Самое настоящее театральное фойе. Эва открыла двойные двери и оказалась в гигантской столовой, где посередине царил стол с высокими резными стульями, как минимум для тридцати гостей. Картина Карла Ларссона чуть не во всю стену.

– Есть здесь кто? – крикнула она опять, и опять никто не откликнулся.

Она прошла через несколько комнат, оказалась в небольшом салоне и остановилась. Попыталась осмыслить рассказ Сандры Дальстрём про Юлина. В середине семидесятых его наняли для поисков Кристофера. Тогда он был молодым офицером военной разведки. Она вспомнила – Понтус Клингберг говорил, что они просили о помощи военных. Значит, Юлин был одним из них, даже, может быть, именно он сообщил семье жуткую новость из Голландии. Она пошла дальше, проходила комнату за комнатой, и в конце концов снова оказалась в вестибюле… в фойе. И что это значит? А это значит, она обошла весь нижний этаж, не встретив ни одного человека. Откуда-то шел странный запах – сладковатый и в то же время отвратительный, но откуда – понять она не могла. Что за чушь… Понтус должен быть где-то здесь, кто-то же открыл ей ворота.

Поднялась по лестнице на второй этаж. Почему-то вспотела, хотя в доме работали кондиционеры и было вовсе не жарко. Запах усилился. Стены увешаны картинами, здесь, очевидно, помещался отдел современного искусства. Одну из картин она узнала по гротескным деформированным лицам и человеческим фигурам, этот англичанин, как его… Фрэнсис Бэкон, кажется.

– Понтус!

Молчание. Может, он в каком-то из других строений на участке.

Она должна его предупредить. И внести ясность. К тому же никто, кроме Понтуса, не сможет дать ей ответ. Как выяснилось, Понтус уже много лет дружен с Юлином. Юлин общался с их семьей. И если верить Сандре Дальстрём, Юлин давным-давно заинтересовался Джоелем, еще до того, как Джоеля отправили в Сигтуну. Поначалу мальчик ходил в частную школу в Дандерюде, проявил нестандартные способности. Юлин был в восторге от его одаренности – и внимательно присматривался к необъяснимым вспышкам необузданной ярости.

Может быть, именно Юлин позаботился, чтобы Джоель поступил в школу военных переводчиков вместе с Данни Катцем?

Какая-то особая программа для сверходаренных психопатов?

Дурацкие фантазии… но Понтус Клингберг наверняка знает, в чем дело.

Она замерла – ей послышались шаги. Где-то совсем близко… нет, скорее всего, показалось.

Что еще рассказала Сандра? Интерес Юлина к вуду… к проклятию, якобы наложенному на семью Клингберг. Юлин несколько раз ездил с Клингбергами в Доминиканскую Республику, посещал сахарные плантации Густава.

Она открыла дверь и вздрогнула – комната битком набита карибскими курьезами, будто кто-то решил проиллюстрировать ее размышления. Деревянные маски и статуэтки. На стене – два скрещенных мачете. Картина – чернокожие работники на сахарной плантации. Явно расистская, хотя и трудно определить, почему. Попахивает работорговлей. Судя по всему, в этой комнате когда-то был рабочий кабинет Густава.

Дальше следовала анфилада комнат с видом на воду. Удары сердца отдавались болью в горле. Отвратительный запах с каждым шагом становился все сильнее. Открыла дверь и против воли, уже догадываясь, что увидит, заглянула в спальню.

Явная инсценировка. Труп Понтуса Клингберга в сидячем положении у стены. На коленях у него – еще один распухший труп с дыркой во лбу от пистолетного выстрела. Пальцы обоих мертвецов – Понтуса и Юлина – сплетены, словно в молитве. Глаза Клингберга выпучены, словно у больного базедовой болезнью, высунутый язык – он удавлен. И следы от укусов на шее, сине-багровое смертельное ожерелье.

В квартире Эвы был черный ход во двор, когда-то предназначенный для прислуги. Теперь никакой прислуги не было, но черный ход оказался очень уместным – они только им и пользовались. Катц отпер замок.

– Эва! – крикнул он, но никто не откликнулся.

Все точно так, как он и оставил утром. Эва не возвращалась. Не прибрано, случайная мебель… она совершенно о таких вещах не заботилась, словно чувствовала себя в гостях у своей собственной жизни.

Данни открыл холодильник, достал две банки некрепкого, так называемого «народного» пива, протянул одну Йорме, а сам устроился на диване в гостиной. На столе стояла пустая бутылка «Джек Дэниэлс». Пожалуй, пьет она многовато. Впрочем, это единственное, что он мог сказать, – он почти ничего не знал про ее жизнь. Была замужем, разведена, двое детей, спор за право на воспитание с бывшим мужем – вот и все. Последние несколько лет живет одна. Она вкратце рассказала ему все это, начинала иногда заикаться – как и в юности. Случайные связи, мужчины приходят и уходят, но никакого желания заводить постоянные отношения у нее нет.

А если бы не та история на Груббхольмене – интересно, как повернулась бы их жизнь? Возможно, к лучшему, но скорее к худшему. Во всяком случае, для нее – судьба решительно перевела стрелки ее жизни. Она завязала с наркотиками, взялась за ум. А если бы так и продолжалось, откос постепенно становился бы все круче, они бы все быстрее и быстрее скользили вниз и в конце концов достигли бы самого дна.

– И где она? – спросил Йорма.

– Ума не приложу. Может, пошла в садик к сыну. Она что-то говорила на этот счет.

Йорма допил бутылку и огляделся. Похоже, искал пианино, хотел поиграть, не нашел и огорчился.

Вдруг Данни понял, что ему ее не хватает, что он дорого бы дал, чтобы увидеть, как она открывает дверь со своей печальной улыбкой. Сила этого чувства его удивила.

– Мне надо ехать домой, – сказал Йорма. – Врачи советовали сбавить обороты.

– А полиция? У них больше нет вопросов?

– У меня повестка в уголовку на той неделе. Какой-то суперэксперт по организованной преступности хочет со мной поговорить. Надо еще сочинить какую-то байку.

Катц кивнул и отпил пива.

– Надо найти того, кто все это заварил.

– Знаю. Только у меня маленькая просьба: если можно, не сегодня.

На загроможденном столе мигала красная лампочка автоответчика. Наверное, звонил кто-то из детей. Ему вообще не надо было бы вторгаться в ее жизнь. Вовсе ни к чему втягивать ее в эту тягостную историю. Она же, можно сказать, официальное лицо, и кончиться для нее все может очень плохо, вплоть до потери диплома.

– Как ты думаешь, у Эмира не надежнее?

– Лучше, если ты останешься здесь… око урагана, как говорят. Вокруг все свистит, а здесь тихо. Ты ей доверяешь?

– Да…

– Ну вот и хорошо.

– Думаю, надо послушать, что там нашептано. – Йорма кивнул на автоответчик. – Если она звонила и не застала тебя на месте, наверняка начала психовать.

Она попятилась и вышла в коридор. Прислушалась – шагов не слышно. Но с первого этажа доносилась приглушенная оперная музыка. Джоель Клингберг. Он был где-то здесь, в этом циклопическом доме.

Руки так дрожали, что ей еле-еле удалось достать мобильник из сумочки. Зарядка кончилась. Она никогда не забывала зарядить аккумулятор и именно сегодня забыла… Огляделась – нет ли какого-нибудь оружия, но ничего подходящего не нашлось. Музыка стала громче, видимо, он дистанционным пультом включил громкоговорители на втором этаже. Она быстро, на цыпочках, чтобы не шуметь, пробежала по коридору. Большая терраса, но до земли не меньше восьми метров, наверняка сломаешь ногу.

Как ни странно, сердцебиение утихло. Кабинет Густава, вспомнила она. Перекрещенные мачете на стене. Огромные ножи из Доминиканской Республики.

Коридор показался ей бесконечным. Торкнулась по пути в двери – все заперты, кроме одной – двери в комнату, где лежали трупы.

Она не хотела туда заглядывать, но глаза ее жили собственной жизнью. Голова Понтуса Клингберга наклонилась еще больше, словно он хотел поцеловать лежащего у него на коленях человека.

Музыка внезапно умолкла, но буквально через секунду зазвучала снова – итальянский рыдающий тенор начал какую-то арию.

Как она могла быть такой идиоткой, что поперлась сюда одна?

Вот он наконец – рабочий кабинет Густава. Полумрак, даже потребовалось несколько минут, чтобы глаза привыкли к темноте. Она сняла тяжелый нож со стены, взвесила в руке – не столько нож, сколько топор – и сильно вздрогнула. По спине побежали мурашки, будто под кожу ввели ледяную воду. Когда она проходила здесь в первый раз, ножей было два…

Эва медленно повернулась на сто восемьдесят градусов и опять вздрогнула: увидела свое отражение в старинном барочном зеркале с черепом на раме в виде украшения… вся вудушная дребедень. Старик, похоже, и вправду чокнулся на этой почве.

Вдруг в зеркале позади нее что-то шевельнулось. Она резко обернулась – никого.

Так он и проявляется, страх.

На письменном столе – телефон. Она взяла трубку… пальцы, как глиняные. Молчание. Он отключил линию.

Подошла к окну – те же семь-восемь метров. Надо срочно придумать, как отсюда выбраться.

Она вышла на лестницу. Элегантная матовость мраморных ступеней, литые чугунные перила, имитирующие рококо. Тенор запел во весь голос, музыка доносилась с первого этажа, но она никого там не видела. Теперь у нее дрожали не только руки, но и ноги, и все тело. Ее охватила непреодолимая слабость, и она бессильно опустилась на верхнюю ступеньку.

Музыка вновь смолкла. По щекам потекли слезы.

Эва не знала, сколько времени она просидела на этой чертовой холодной ступеньке. Вспомнила Арвида и Лизу и заставила себя встать. Медленно, осторожно двинулась вниз. Остановилась на нижней площадке и замерла: зажужжал невидимый электромотор, и спущенные шторы в обеденном зале поползли вверх. Каскады солнечного света заполнили огромный зал. Двери на террасу закрыты и, скорее всего, заперты. Сквозь окна видно море, мелкие скалистые островки внутреннего архипелага, белые от птичьего помета.

Почему-то она точно знала, что стекла в панорамных окнах непробиваемые. Защита от взлома.

Опять зажужжал электромотор, и шторы опустились, как театральный занавес.

Дверь в фойе распахнута. Отсюда видно входную дверь, ту самую, через которую она проникла на виллу, но по обе стороны от нее – темные глубокие ниши.

Она подняла мачете над правым плечом и двинулась вперед, стараясь унять противную дрожь в ногах. Стало трудно дышать.

В нишах никого. Она положила руку на тяжелую бронзовую рукоятку, нажала и тут же отпустила. Дверь была заперта на верхний замок, ключ от которого был только у хозяина и наверняка в охране.

Она уже знала, что смерть неминуема, что он стоит где-то у нее за спиной с мачете в руке. Медленно повернулась, чтобы, по крайней мере, заглянуть ему в глаза. Но опять воображение сыграло с ней странную шутку. За спиной никого не было. На плохо слушающихся ногах отошла от дверей. Где-то должен быть выход.

Он решил с ней поиграть.

Они ехали через Сольну, мимо Бергсхамры, через мост на Стосунд, и свернули направо на Вендевеген. Богатый район начался внезапно – только что по сторонам громоздилась смесь жутковатых домов миллионной программы и псевдомодернистских новостроек, и вдруг исчезло движение, все стихло и декорации переменились: тихие улицы, огромные виллы с участками, больше похожими на дворцовые парки, дорогие машины под навесами.

Юрхольмен. Город вилл клана Пальме, выстроенный в пику Валленберговским владениям в Сальтшобадене. На берегу расстояние между домами чуть не в полкилометра. Внутренний архипелаг: скальные острова, голые и поросшие неизвестно как укрепившимися там соснами. На горизонте – лес яхтенных мачт в Большой Верте.

Они оставили машину на парковке и пошли пешком. Не торопясь, но в меру целеустремленно, чтобы не привлекать к себе внимания: за районом наблюдала целая свора нанятых охранников.

Прошли вдоль стены, не обращая внимания на понатыканные тут и там видеокамеры. Катц несколько раз звонил Эве, но вместо нее отвечал механический голос: абонент не в сети. Он не мог это объяснить, но интуитивно чувствовал – что-то не так.

Улица уперлась в залив. Она заканчивалась бетонным пирсом, к которому мог бы причалить океанский лайнер.

Катц, не размышляя, слез с пирса и по воде дошел до цементной стенки с колючей проволокой наверху. Здесь было глубоко. Позади него выругался Йорма.

Он вынул из кармана «Глок» и, держа его над головой, поплыл в обход. Йорма снова выругался и поплыл за ним.

Теперь они были на участке. Вилла стояла в ста метрах, на возвышении.

В саду разделились: Катц пошел к ближайшей террасе, Йорма в противоположную сторону.

Чувство, что Эва в опасности, было настолько сильным, что воспринималось, как боль в перетренированных мышцах. Он повернул в тенистую часть парка, прошел мимо теннисных кортов и гаража с местами для шести машин.

Шторы на остекленной стене поднялись, опустились, потом снова поползли вверх. Из дома доносилась оперная музыка, кто-то то усиливал звук, то прикручивал.

Он пошел к входной двери и увидел приближающегося с другой стороны Йорму – тот словно прочитал его мысли. Последние метры Данни пробежал. Схватился за рукоятку – заперто. Камера видеонаблюдения над ним поворачивалась то в одну, то в другую сторону – отслеживала его движения, регулировала диафрагму, увеличивала и уменьшала.

– С той стороны тоже заперто, – со знанием дела сказал Йорма. Почему-то шепотом.

Надрывный тенор в доме звучал то громче, то тише, то громче, то тише, с точно рассчитанными промежутками, как гротескная азбука Морзе. Понтус Клингберг… неужели именно он занимается всей этой дьявольщиной? Генеральный директор гигантского концерна?

Катц посмотрел на фасад. Совсем рядом с крыши спускалась водосточная труба. К стене дома на уровне террасы второго этажа намертво привинчены бамбуковые шпалеры, до семиметровой высоты увитые розами.

Данни, не раздумывая, полез по трубе, но нога тут же соскользнула, и он спрыгнул на землю. Снял обувь и носки. Дело пошло лучше.

Через тридцать секунд он достиг крыши. Посмотрел вниз – голова слегка закружилась. Он потянул за перекладину шпалер – выдержат ли? Может, и выдержат, на ощупь прочные. Бамбук, и крепления довольно частые. Прогнутся, но должны выдержать.

Ну что ж… перебирая руками, как обезьяна, он пополз по шпалерам. Он и сам бы не мог объяснить, как оказался на террасе. Куртка изодрана шипами, руки в крови. Йорма лез вслед за ним.

Музыка внезапно замолчала. Наступила полная тишина, если не считать неравномерных вздохов накатывающих на пирс волн.

Он помог задохнувшемуся от напряжения Йорме спрыгнуть на террасу и достал из кармана пистолет. Дверь с террасы приоткрыта.

Они оказались в верхнем фойе и пошли по коридору. Почти невыносимый трупный удушливый смрад.

– Эва! – крикнул Данни.

Никто не ответил.

Приоткрыл единственную незапертую дверь. Два трупа – Понтус Клингберг и Юлин.

Катц подавил тошноту и пошел дальше. Снова выкрикнул имя Эвы. Оно упало на пол, как хрупкая ваза, и рассыпчатым эхом покатилось по дому.

Коридор закончился у лестницы. Данни снял пистолет с предохранителя и, держа перед собой, начал спускаться. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сообразить: человек, убивший Юлина и Клингберга, все еще здесь, в доме.

Опять зазвучала опера, но теперь никто не играл с уровнем громкости.

Они оказались в огромной столовой. Через маленький, скорее всего сервировочный коридор Данни прошел в небольшую гостиную, увидел вмонтированный в стену проигрыватель в алькове и выключил. Тишина ударила, как прокрученный в обратную сторону взрыв.

– Я пойду в другое крыло, – сказал подошедший Йорма. – Здесь должен быть еще один выход.

Катц кивнул и пошел в следующую комнату и вздрогнул. Эва сидела, скорчившись, у батареи отопления. Голова уткнута в колени, в руке – огромный нож.

– Как ты?!

Она не ответила, даже не подняла голову. Данни взял ее за плечо, и она начала очень быстро что-то говорить, но заикалась так, что речь ее прозвучала как беспорядочное нагромождение согласных.

Откуда-то издалека что-то крикнул Йорма.

Данни попытался успокоить Эву – опасность миновала, они успели вовремя, но его самого трясло; он чувствовал себя, как ее отец-предатель, он не пришел на помощь, когда она нуждалась в помощи больше всего. Помог ей подняться, взял под руку. Они медленно пошли на голос Йормы. Тот ждал их у заднего входа. Спиральная лестница вела вниз, очевидно в подвальное помещение.

– Он рванул туда, – кивнул на лестницу Йорма. – Я слышал. Лампы в виде факелов горели в сводчатых нишах. Они начали осторожно спускаться вниз. Катц шел впереди. Метрах в десяти ниже уровня земли лестница закончилась. На нижней ступеньке лежали мачете и пульт дистанционного управления.

Это не подвал. Скорее, какой-то подземный ход, ведущий, вероятно, в гараж, если судить по направлению. Сухой, с обогревом коридор – если на улице непогода, можно добраться до машины, не замочив ног. Впереди слышались быстрые шаги.

Они побежали вперед. Эва пришла в себя и в помощи уже не нуждалась. Коридор освещался вмонтированными в подвесной потолок галогеновыми лампами. Катц только сейчас сообразил, что он босиком.

Тоннель плавно изгибался, и метров через тридцать они уперлись в развилку. Шагов уже не слышно. Куда идти дальше?

– Вот этот, налево, скорее всего, ведет к гаражу, – неуверенно произнес Йорма. – Но он, я думаю, рванул прямо.

Внезапно до них донесся сосущий звук стартера. Они побежали на звук и очутились в лодочном ангаре, вернее, как бы в подземном вестибюле лодочного ангара. Одна стена закрыта стеклом, как в океанарии, и за ней – толща воды. Катц вздрогнул от неожиданности – мимо проплыла большая рыба. Стальная дверь – лифт к пирсу, рядом с ним – узкая лестница. Он взбежал по лестнице под рев форсированного лодочного мотора. Крытый катер, только что отошедший от пирса, развернулся и с ревом устремился в архипелаг.

На скамье валялась окровавленная куртка. Куртка Юлина. Именно здесь его труп сняли с катера и через подземный ход отнесли на виллу.

Где-то в гостиной зазвонил ее телефон. Катц проснулся одновременно с последним сигналом. Она лежала рядом, рука запуталась в распущенных волосах. Он тут же вспомнил: их потянуло друг к другу, это было неизбежно, хотя оба понимали, что ничего хорошего из этого не получится.

Он не стал ее будить, прошел в прихожую, поднял с пола утреннюю «Дагенс Нюхетер» и просмотрел заголовки.

Ни слова о двойном убийстве в Юрхольмене. Значит, трупы так и лежат, с момента их ухода прошло уже тридцать шесть часов. Они, конечно, стерли записи с камер наблюдения, но вряд ли это поможет: рано или поздно тела Юлина и Клингберга найдут, и подозрения опять падут на него.

Он открыл дверцу холодильника. Пусто, как на Луне. Банка дижонской горчицы и маленький кусок знававшего лучшие времена сыра. Единственное отличие от его собственного холодильника – пузырек с лаком для ногтей на дверце.

Он вернулся в спальню и остановился в проеме дверей. Лицо ее слегка подергивалось – наверняка видела сны. Скорее всего, про детей. Она очень тосковала по ним. В этой тоске было что-то такое, что ему не удастся понять никогда. И, возможно, не только ему. Ни одному мужчине.

Одеяло сползло на пол. Совсем молодое тело. Данни с неуместным удовольствием проследил линию, где талия без единой складки переходила в убедительную округлость бедра. Поднял одеяло, укрыл спящую Эву и вышел в гостиную. Присел за письменный стол. Загрузил компьютер и проверил почту. Наконец-то – новая программа Троцкого. Похоже, Троцкий работал над ней всю ночь, написал коды, исправил баги. Все готово – «черная дыра», совершенный инструмент для взлома шифрованных серверов, троянский конь, жертва сама тащит его на свою территорию, открывая вебсайт или электронную почту. Троцкий – гений. Он даже не требует никакой оплаты, его интересует сам процесс.

Ангелу убил ее собственный муж, Джоель Клингберг. Катц подключил компьютер к взломанной цепи серверов, идущей через Монреаль, Тель-Авив и Варшаву. Убил из ревности, узнал, что она спуталась с его собственным дядей. Потом пристрелил Юлина около охотничьего домика в Сёрмланде, перевез труп в Юрхольмен и завершил акцию возмездия, удавив дядю, Понтуса Клингберга.

Все понятно, кроме одного: при чем тут Юлин? Что они не поделили? Возможно, не сошлись в чем-то, или Джоель просто-напросто решил убрать его с дороги, как ненужного свидетеля. А может, что-то еще…

По крайней мере, теперь он знал, с чего начать.

Меньше чем через час он нашел вход в «Проект Прио», новую IT-систему Минобороны. Программа была построена на решениях немецкого поставщика SAP, но, судя по всему, имела определенные проблемы с классификацией допусков. Оперативная система Sun Microsystems, поставленная Viraltech, крупным британским антивирусным предприятиям, вроде бы обеспечивает защиту от зараженных файлов. Но Катц слышал, что в ней есть щели.

Он получил допуск через компьютер «Материалверкета», армейской службы материального обеспечения. Программа Троцкого вошла в их сервер, как нож в масло. Теперь Данни шел дальше, писал команды, быстро пробираясь через паутину ссылок.

Нашел внутренний поисковик и написал фамилию Юлина. Система переадресовала его в военный комиссариат, отвечающий за призывную деятельность. Опять написал имя и фамилию и вышел на военный регистр. Место прохождения службы – FRA, военная служба радиоперехвата. Ни должности, ни наград. И странное дополнение: Легба. Тот самый дух, или, может быть, божок вуду, о котором говорил Хаммерберг.

Катц вернулся в базу данных и нашел другую поисковую цепочку. Я, как цифровое привидение, подумал он. Фантом, проходящий сквозь стены. Спасибо Троцкому. Написал «Легба» и получил ссылку на одно из отделений MUST – службы военной разведки. Проект «Легба». И все. Секретная информация. Тупик.

Он все глубже и глубже погружался в информационное болото. Новые команды, новые коды, шпионские программы. Это напоминало танец или акробатический этюд – но не отрепетированный, а интуитивный.

А вот и новая лазейка. Компьютер из FRA только что вошел в Сеть. Открытый, как сельский пейзаж. Очень странно. Он взялся за мышку, но рука замерла на полпути.

Но не прерывать же. Не поддаваться паранойе. Надо рисковать.

Опять зазвонил ее телефон на столе рядом с компьютером. Данни посмотрел на дисплей – Ула, ее бывший. Данни не хотел будить Эву, а еще меньше хотел вникать в ее проблемы с экс-мужем. Непроизвольно заворчал и убрал звук на мобильнике.

Нет… вошедший в сеть компьютер никакой активности не проявляет. Слишком легко. Он оставил его в покое – в бесплатных услугах не нуждаемся – и просмотрел другие части системы.

Еще того чище. Файлы с паролями собраны в базе данных в одну кучу. База данных военной разведки в Йердете. Он попытался вспомнить, через какую поисковую цепочку сюда попал, но так и не вспомнил.

А вот следы хакерской атаки – липовая сеть. Какой-то хакер-любитель, а может быть, и оборонщики из другой страны попытались имплантировать губительный код. Если это, конечно, не симуляция, сделанная операторами. Зомби-сеть, притворяющаяся настоящей. Он повел плечами – слишком уж неприятные ассоциации вызвало слово. Хорошо. Если в ней есть лазейка, программа Троцкого ее отыщет.

Троцкий ожиданий не подвел. Дыра отыскалась, Данни проскользнул в нее и вошел в систему. Файлы шифрованы, но регистр открыт. Он забил ключевые слова: Рикард Юлин и Проект «Легба». Пришлось пару минут подождать, и в конце концов открылся десяток ссылок. Все связаны с SSI, отделом особого набора, предшественником ныне существующей KSI, Конторой особого набора, секретным отделом военной разведки.

Проект «Легба». Он скопировал файл на жесткий диск.

В сервере внезапно возникла не совсем понятная активность. Администратор забеспокоился. Открытый всем ветрам компьютер, теперь он даже не сомневался, не более чем обычная ловушка. Банка с медом. Липучка. Но хоть он его и не трогал, системный администратор пошел по следу. Нашли брешь в fi rewall, пытаются выяснить, откуда и каким путем в систему внедрился хакер. Нет… не один администратор, а сразу несколько: один не смог бы проверять сразу несколько цепочек.

По спине побежал холодный пот, словно эти компьютерные привидения были не облачками цифр, а самыми настоящими призраками, которые вот-вот сорвутся с дисплея и схватят его за горло. Он лихорадочно попытался понять, что значат последние шифрованные файлы. Эва пробормотала что-то во сне. Мобильник с убранным звуком зажужжал, как жук, и задергался на столе. Кто-то, по-видимому Ула, звонил вновь и вновь. Ему послышались шаги на лестничной площадке. Они его уже нашли! Вполне возможно, разве сравнить их ресурсы и его… конечно, нашли, там сидит целая команда квалифицированных хакеров, а он один… Скопировал шифрованные файлы, прибрался, выключил компьютер и прислушался.

На лестничной площадке все тихо. Он на цыпочках подкрался к двери и осторожно посмотрел в глазок. Никого. Показалось со страху.

Проект «Легба» был предложен Юлином в конце семидесятых. Тогда военная разведка стремилась к модернизации, и проект Юлина был одобрен как одна из мер в этом направлении. Причем он был не один. Вышестоящее начальство поддерживало его и помогало как могло.

Катцу пока не удалось собрать воедино все разрозненные нити, потому что секретные файлы удалось дешифровать лишь частично. Потом ему понадобится помощь. Возможно, всесильному Троцкому удастся подобрать ключ и к этим шифровкам.

В документах то и дело встречался некий Л или Линкс, судя по всему, один из начальников SSI, отдела особого набора, а вернее сказать – особой вербовки. Отдел этот входил в состав Главного управления, но как-то не напрямую. И кто этот Л? Непосредственный шеф Юлина? То немногое, что Катц знал о деятельности SSI, он почерпнул во время своей работы в Министерстве иностранных дел. Сотрудники отдела, чьи индивидуальные полномочия были строго засекречены, занимались сбором персональной информации, инфильтрировали зарубежные шпионские организации и проводили текущий анализ уровня безопасности для Генерального штаба. Проект «Легба» финансировался именно из средств SSI.

И еще один – некто Г. Появляется в нескольких документах. Судя по косвенным намекам, кто-то из крупных дельцов, который обеспечивал Юлина деньгами и контактами. Густав Клингберг? Вот так: раз, два – и в дамки?

Нет. Не может все быть так просто.

И самое главное: что это за проект? Похоже, некий эксперимент, попытка создать методы, позволяющие в случае войны получить как можно больше информации от военнопленных. Вообще, документация напоминает не особо тщательный эскиз. Масса недоговорок, словно часть информации старались изъять даже из сверхсекретных документов. Из соображений безопасности? Или пользовались эзоповым языком, который он, Данни Катц, пока не в состоянии раскусить? При этом некоторые тексты состояли сплошь из закодированных слов и понятий, так что без шифровального ключа не обойтись.

Что можно понять? Вот что: проводились клинические эксперименты с психотропными и галлюциногенными препаратами. И школа военных переводчиков каким-то образом сотрудничала в этом проекте.

В одном из документов он, к своему удивлению, наткнулся на собственную фамилию. Оказывается, он принадлежал к группе «В». Маленькая группа, которая, сама про то не зная, была отобрана в качестве «особых следователей». Он, Джоель Клингберг и еще двое курсом старше. Всех их военный психолог охарактеризовал как потенциальных психопатов, к тому же все они отличались экстраординарными способностями к изучению языков. Группа «В» никогда не активировалась.

И какие же виды они на них имели? Посмотреть, на что способны «психопаты» под действием специально созданных препаратов? Вывести породу абсолютно бесчувственных садистов, специалистов по изощренным пыткам и убийц?

Юлин и Линкс поддерживали связь со школой военных переводчиков несколько лет. До Катца постепенно начало доходить, что не кто иной, а именно Юлин устроил его зачисление в школу переводчиков и далее – на дипломатическую службу. Затем – Санкт-Петербург, тогда еще Ленинград, чтобы проверить его в случае возникновения конфликтной ситуация. Но никакой конфликтной ситуации не возникло: советская империя распалась как карточный домик.

Эксперименты проводились на солдатах береговой охраны. Они подписали бумагу – никогда и никому из посторонних не рассказывать о своих ощущениях. В одном из файлов нашелся фрагмент отчета. Руководила всей затеей небольшая группа военных психологов и медиков – экспертов-токсикологов, специалистов по природным наркотикам, змеиным сывороткам и противоядиям.

Один из солдат описывал свои ощущения – полная потеря воли. Он совершенно потерял контроль над своими поступками и выполнял то, что ему прикажут, хотя понимал, что приказы абсурдны и даже опасны.

И чем они занимались? Пытали друг друга? Вели допросы, использовали этот неведомый препарат, как скополамин или пентатол? Как сыворотку правды?

И что это за препарат, который они испытывали на солдатах?

Он продолжал складывать пазл. Многих элементов не хватало, или он не мог их локализовать. В одном из документов упоминался «тетродотоксин, подлежащий модификации». Приложен отчет какого-то немецкого токсиколога: очень сильный яд, противоядие неизвестно. Название произошло от отряда рыб tetradontiformes, сростночелюстные. Рыба-пузырь, рыба-дикобраз, рыба-луна. «Может вызывать состояние, близкое к смерти. Сердечная деятельность не прослушивается стетоскопом, но регистрируется на ЭКГ».

Катц вспомнил телепрограмму о тихоокеанской рыбе-фугу – одном из самых знаменитых японских деликатесов. Чтобы разделывать и готовить фугу, поварам в Японии требуется специальная лицензия, иначе гурманы могут просто-напросто помереть на месте.

Нечитабельно, нечитабельно… а вот: datura stramonium, дурман обыкновенный. Белена. Содержит мощный галлюциноген буфотенин. «У испытуемого начались галлюцинации, появилась немотивированная и резко выраженная агрессивность».

Дальше – химическая формула, которая ровно ничего ему не говорила, а дальше – список ингредиентов некоей настойки под названием «Легба». Карибская рыба-дикобраз, дурман, животный жир жабы буфо (отсюда, очевидно, и название – буфотенин) и еще того чище – костная мука из черепов младенцев.

Все эти сведения предоставил источник с кодовой кличкой Г. Густав Клингберг, опять подумал Данни. Он-то знал все это, он был одержим вуду.

Было проведено несколько тестов, но результат оказался неудовлетворительным, и проект «Легба» отложили в долгий ящик.

Что они искали? Состав зелья, которое колдуны вуду использовали для зомбирования мертвецов? Может быть, что-то в этом роде вкололи и ему самому в охотничьем домике в усадьбе Клингберга?

Он сидел на кухне и читал, читал, уже не обращая внимание на настойчиво повторяющееся жужжание мобильника в гостиной. Значит, весь эксперимент был направлен на изменение личности людей, на то, чтобы заставить их плевать на все, отбросить личную ответственность и мораль. Странно, что и он, и Джоель Клингберг как-то принимали в этом проекте участие, хотя он и не мог сообразить, как именно.

А этот второй в охотничьем домике? Наверняка зомби, не чувствует боли. Пытался удавить Йорму… он что, тоже какой-то побочный результат проекта «Легба»?

Данни прошел в гостиную и взял мобильник Эвы. Восемь пропущенных звонков от ее мужа. Сообщение на автоответчике. Несколько эсэмэсок. Он прочитал последною и похолодел. Несколько секунд, которые понадобились ему, чтобы добежать до спальни, показались вечностью.

Она только что проснулась, потянулась и улыбнулась ему.

– Тебе надо позвонить своему бывшему. Что-то случилось с твоей дочерью.

Ей никогда в жизни не было так страшно. Звериный ужас отзывался болью в каждой клеточке тела. И главное, она не могла сосредоточиться, собрать все в единое целое – фрагменты, наброски к мыслям, которые тут же забывались… и она со смертельной тоской пыталась вспомнить – о чем же я только что думала?

Она сидела на сверхэлегантном диване в квартире Улы, слушала и не понимала.

– Давай сначала, – мертвым шепотом попросила она. – Ты оставил ее около школы…

Он объяснил – она уже не могла сосчитать, в который раз. Высадил Лизу у автобусной остановки в двадцать минут девятого утра, в ста метрах от школы. Она пошла к воротам, послала ему воздушный поцелуй. Он развернулся и поехал в город. Помахал ей из окна.

Почему она не сказала ему еще в тот раз? Лиза слишком мала, чтобы отпускать ее одну. Но у нее фактически не было права голоса, Ула главнее, он и определяет границы, что можно, а что нельзя.

– После этого Лизу никто не видел, ни одноклассники, ни учителя – никто. Ида, ее подружка, ты ее знаешь – она всегда ждет ее у ворот. И в этот раз ждала, пока не прозвенел звонок.

Он постарел на десять лет за эти часы. Выглядит жутко, загнанный, серый, похож на стервятника, мелькнула мысль.

В комнату неслышно вошла Эрика, осторожно спросила, не хотят ли они кофе. Ула зашипел на нее и посмотрел на свои руку – дрожат, как у старика-паркинсонника.

– А потом… что случилось потом?

– Анн-Мари, классная руководительница, попыталась дозвониться до меня в перемену, но я сидел на совещании. Получил сообщение без нескольких минут десять и сразу ей позвонил. Она говорила совершенно спокойно, спросила, не заболела ли Лиза и как долго она в таком случае будет отсутствовать. Они же завтра должны ехать на экскурсию в «Том Титс», в Сёдертелье.

Он заплакал. Она ни разу в жизни не видела, как он плачет, даже при разводе, даже когда через месяц после свадьбы умерла его мать.

Как только она узнала новость, прыгнула в машину и помчалась на Сёдер, задыхаясь на каждом красном светофоре. Влетела в квартиру и опустилась на диван – ноги не держали. Только сейчас она огляделась вокруг, больше чтобы унять панику. Мебель от «Рум». Украшения от «НК Интерьер». Прямо какой-то негатив ее собственной квартиры. Она никогда не понимала, почему он выбрал именно ее, а сейчас и подавно. Два полюса. Лед и пламень.

– А что ты делал потом?

– Паниковал.

– В полицию позвонил?

– Первым делом. Они послали патруль. Описал Лизины приметы.

– Обычно находится естественное объяснение, – сказала она, пытаясь убедить не столько Улу, сколько себя саму. – Люди пропадают, а потом появляются, как ни в чем не бывало. Даже дети. Может, зафитилила куда-то с подружкой? На свете есть вещи повеселее, чем торчать за партой. Решили прогулять…

Собственный голос показался ей чужим, будто со стороны. Профессиональное спокойствие. Она призвала его, чтобы не сорваться окончательно. Говорила так, будто речь идет о мошенничестве: растратчик скрылся с деньгами. Говорила неторопливо и, как ей казалось, рассудительно, но это говорила не она, а кто-то другой. А сама она прекрасно понимала, что это абсурд, что ее дисциплинированная дочка никогда не позволила бы себе удрать с уроков.

– Значит, ты начал ее искать?

– Да… и пытался дозвониться до тебя. Но ты не отвечала. Я даже подумал, что она поехала к тебе и вы куда-то ушли, а ты забыла телефон дома. Мало ли что… соскучилась по матери. Или ты перехватила ее у школы… что угодно, перебрал все возможности.

Он перестал плакать. Взял себя в руки.

– Опять звонил в полицию. Раза три или четыре, и нарывался на один и тот же ответ – наберитесь терпения.

– А с фрекен ты говорил еще раз?

– И не только с ней. С подружками тоже. Все волнуются. И ни у кого нет разумного объяснения.

– А помимо класса? Может, у нее есть и другие подружки? Здесь, в вашем квартале?

– В доме живет девочка, они играют иногда. На год моложе. Но она уехала с родителями на неделю. Отец – пилот в SAS, так что они иногда летают бесплатно.

Есть еще кто-то. Наверняка есть еще кто-то из знакомых детей, кто подбил ее удрать с занятий. Но зачем?

Вновь появилась Эрика. Уложила спать малыша – Эва заметила, что ребенок плакал, только сейчас, когда плач стих. Эрика гротескно растопырила руки, и она не сразу сообразила, что это за жест, пока та не подошла и не обняла ее. Она высвободилась и отодошла к окну.

– У тебя же хорошие знакомые в полиции. Скажи им, чтобы пошевелились.

– Уже. Еще до того, как ехать к тебе.

– И что они говорят?

– Делают все, что могут. Всем патрулям роздали словесный портрет. Говорила со службой чрезвычайных ситуаций. Никаких несчастных случаев не было.

Будничность невыносима. Шорох шин на Рингвеген, обрывки разговоров прохожих на тротуаре… город продолжал жить своей жизнью. Ей мучительно захотелось курить, но сигарет не было. Зачем это представление? Для Улы она его, что ли, разыгрывает? Сильная, собранная женщина… а она уже звонила в полицию, орала на кого-то в отчаянии, умоляла знакомых сделать все, чтобы найти ее дочь.

– Можешь показать мне Лизину комнату?

Она прошла за ним через холл в часть квартиры, где были спальни. Странно, она никогда не видела, как живут дети у Улы. Посмотреть не приглашали ни разу.

Прямая противоположность детской у нее на Турсгатан. Мечта девчонки. Розовая постель и такое же креслице. Кружевной полог над кроватью. Выходная одежда в отдельном шкафу. Изящная комбинация светлого дерева: полки со встроенным письменным столом. На одной из полок множество детских книг. На другой – аккуратно сложенные игрушки. На тумбочке – CD-проигрыватель, диск Лорин, подписанный, как ей показалось.

В постели – любимая кукла, Энгла.

При мысли, что Лиза в опасности, ее чуть не стошнило.

– Может, она пишет дневник?

– Ей же семь лет, она только-только научилась писать. – Ула горестно покачал головой.

Она хватается за любую соломинку. Пытается найти в ее комнате объяснение случившемуся. Абсурд. Здесь никаких следов не найдется и не может найтись. А вдруг Лиза написала что-то, что может навести их на след? Абсурд, абсурд и еще раз абсурд. Энгла глазела на нее требовательно и неободрительно. Знакомый до слез запах, запах ее девочки, так и остался в комнате. Она почти физически чувствовала тепло ее тела, слышала ее голос.

Весь день они искали. Кружили по городу в машине Улы, начали от школы и нарезали круги все шире и шире. Спрашивали на детских площадках, в детских садах, обзванивали одноклассников, расспрашивали: не рассказывала ли Лиза когда-нибудь о каких-нибудь приятелях, с которыми она встречается, не говорила ли что-то необычное в последние дни, не вела ли себя странно. И ни на минуту она не упускала контакт с полицией, дергала за все возможные и невозможные нити, кричала, требовала ускорить поиски.

В восемь вернулась домой. Все до единого патрули искали Лизу. Один из следователей обзвонил все больницы – безрезультатно. Она даже не могла определить – принесло это облегчение или, наоборот, усилило тревогу. Потому что она знала: с каждой минутой уменьшаются шансы найти Лизу живой.

И наконец, раздался звонок. Она будто ждала его, будто знала заранее, что ей позвонят. И еще она знала, что запомнит все мельчайшие детали, все события этого дня, потому что есть вещи, которые врезаются в память навсегда.

С той минуты, как она вернулась домой, она ни разу даже не взглянула на Катца. Рассказала, что случилось, что ей известно. Она вообще никому не могла смотреть в глаза, и особенно Катцу – мужчине, с которым она несколько часов назад кувыркалась в постели, а ее дочь… а тем временем ее дочь…

Только Ула. Только Ула мог ее понять, вражда ушла, их объединило безграничное горе.

Она не хотела, чтобы Катц был здесь. Хотела, чтобы ее оставили в покое. Принять две таблетки имована, уснуть химическим, без сновидений сном, а потом проснуться – и окажется, что все это страшный сон.

Нет, это не сон. Это только начало, подумала она, беря в руку мобильник, как берут ядовитую змею.

– Эва Вестин?

Она знала, что это он, хотя никогда раньше не слышала его голоса.

– Мы когда-то встречались… давным-давно. Правда, ты вряд ли запомнила ту встречу. И еще раз, совсем недавно, на вилле, где я вырос, хоть ты меня и не видела.

Груббхольмен. Он намекает на Груббхольмен и на виллу в Юрхольмене. Голос совершенно нормальный, без нажима. Как у телефонного коммивояжера, навязывающего очередной мобильный абонемент: спокойный, профессионально приветливый.

– Что ты хочешь?

– Подожди немного. Сейчас объясню.

– Я хочу поговорить с Ли…

Она не смогла выговорит фразу до конца – не хватило воздуха. Опустилась на кровать с прижатым к уху телефоном. Катц стоял рядом. Эва знала, что он тут же догадался, с кем она говорит, и это было хуже всего.

– С Лизой все в порядке. За нее не беспокойся. Она сейчас спит.

– Что ты от меня хочешь?

– Во-первых – никому не слова, что я тебе звонил. Ни Лизиному отцу, ни, само собой, полиции. При таком условии мы сможем договориться.

– Я хочу с ней поговорить. Разбуди ее.

– А во-вторых, терпеть не могу, когда меня прерывают. С этой минуты ты будешь говорить, только когда я тебя попрошу. Молчи и слушай. Поняла?

– Да.

– Хорошо. Ты получишь Лизу, только мне нужно кое-что взамен…

Эва молчала. Заставила себя молчать.

– Мне нужен Катц. Почти уверен, что он где-то поблизости. Могу я с ним поговорить?

Эва резко протянула трубку Катцу. В эту секунду она его ненавидела. Почему он опять появился в ее жизни? Как она могла позволить себе вляпаться во всю эту чудовищную историю?

Катц взял трубку с чувством, что находится где-то вне своего собственного тела.

– Да, – сказал он негромко. – Это я.

Молчание. Только дыхание Клингберга. Потом голос, который он уже успел подзабыть за четверть века.

– Данни? Не вчера это было.

Данни промолчал – что на это скажешь?

– Можешь присесть? Возьми бумагу и ручку, я должен дать тебе кое-какие инструкции.

Катц подошел к столу с компьютером, вытащил из принтера лист чистой бумаги. Достал из кармана ручку.

– Я готов.

– Никакой спешки, Катц. Я тебе верю. Помнишь? Единственный человек, которому я по-настоящему верил…

Опять эти слова, чуть по-другому сказанные… они ему опять напомнили что-то, только он не мог сообразить, что именно.

– Нет, – сказал он вслух. – Не помню.

– Нет? Тогда слушай. У меня здесь девчонка Эвы. И я готов обменять ее на тебя.

Клингберг замолчал. Данни слышал только его дыхание. И где-то в глубине комнаты – заспанный детский голосок, который тут же затих, – видимо, Клингберг перешел в другую комнату. Голос его изменился, скорее всего, он теперь стоял в каком-то очень тесном помещении, рядом со стеной.

– Что я должен сделать?

– Я хочу, чтобы ты полетел в Доминиканскую Республику. Ты должен там быть, самое позднее, через три дня.

– Я в розыске.

– Это твоя проблема, не моя. Сейчас… – Он снова замолчал. Тишина. Катц представил, как страшно маленькой девчушке в обществе этого психопата… – Сейчас двадцать два ноль пять. Разница во времени минус шесть часов. Значит, ты должен быть на месте, самое позднее, в шестнадцать ноль пять ровно через три календарных дня.

– Не получится.

– Все получится. Импровизируй. На месте получишь дальнейшие инструкции. В прокатной конторе на твое имя будет заказана машина.

Опять детский крик: «Папа!» – Клингберг, очевидно, вернулся на старое место.

– Лиза проснулась, – сказал Джоель ласково. – Хочешь поговорить с мамой, Лиза? Подожди, сейчас она подойдет.

Не дай бог, опять начнет заикаться. Надо держаться. Ради Лизы надо держаться.

Она обеими руками прижала мобильник к уху.

– Девочка моя любимая, это мама. Слушай внимательно. Что бы ты сейчас ни думала, все будет хорошо. Обещаю. Все будет хорошо.

Лиза дышала, как набегавшаяся собачонка.

– Успокойся, маленькая, это важно. Попробуй дышать. Как всегда. Ничего страшного. Обещаю. Я твоя мама, и ты должна мне верить.

Лиза, как ей показалось, немного успокоилась.

– А где ты, мама?

– Дома. У себя дома.

– А мои вещи целы? Нашла бакугана?

– Нашла. Здесь все, как всегда. Я прибрала твою комнату, там теперь очень хорошо. Увидишь, когда придешь.

Лиза тихонько заскулила, как от боли.

– Я не хочу здесь жить, мамочка.

– Я знаю.

– А что теперь будет?

– Ничего не будет. Скоро увидимся, тебе можно будет поехать домой. Может быть, не сразу, но в конце концов – обязательно. Обещаю. Не знаю, удастся ли нам еще поговорить по телефону, но главное – думай о приятном. О чем-нибудь очень приятном.

Она не узнавала свой голос. На экране воображения проносились картинки, своего рода отчет о семилетнем пребывании Лизы на этой земле. С того мига, как она родила ее в стокгольмском роддоме в чудесный, искрящийся солнцем и снегом февральский день, и до последнего раза, когда она ее видела: на лестничной площадке у Улы.

– Я очень люблю тебя, Лиза.

– И я тебя люблю, мамочка.

Эва заплакала, но тут же взяла себя в руки. Она почему-то решила, что Клингберг собирается продолжать разговор, сказать что-то еще. Вместо этого послышались короткие гудки.

Он ехал по Е-4 вдоль Веттерна. Висингё был похож на картонную модель острова, плывущую по озеру неизвестно куда. Движение спокойное, главным образом фуры. Нежно-зеленые откосы берегов.

Не доезжая Гренны заехал на стоянку и съел захваченные бутерброды. Тонированные стекла внушали обманчивое чувство безопасности.

Прокатную машину он должен оставить в Мальмё, просто бросить ключи в специальный ящик в прокатной конторе «Герц» – лучше не встречаться с людьми. Сейчас это очень важно – не быть узнанным.

Во внутреннем кармане пиджака лежал паспорт, выданный российским консульством в Стокгольме на имя Игоря Либермана. Журналист, родился в Ростове в том же году, что и он сам. Билеты на самолет куплены на то же имя. Если кто-то начнет задавать вопросы, будет отвечать по-русски.

Чемодан в багажнике упакован для отпуска – никаких сомнений не вызовет. Одежда, туалетные принадлежности, толстая туристическая брошюра «Доминиканская Республика». И миниатюрный спутниковый телефон, чуть больше спичечной коробки. Можно звонить откуда хочешь, хоть с Южного полюса. Так сказала Эва, раздобывшая это чудо техники где-то в тайниках оперативного отдела своего всемогущего управления.

Рядом, на пассажирском сиденье, лежал паке – маленькая тряпичная фигурка. Зачем-то взял ее с собой.

Он проехал Хускварну и Йончёпинг – почти слившиеся в один города, но продолжающие гордо носить древние названия, каждый свое. Тщательно соблюдал скоростные предписания. Включил радио – на тот случай, если будут передавать дорожную информацию.

Посмотрел на уровень топлива – машина очень экономична. Осталось около двух третей, до Мальмё доедет без заправки.

Дорога как-то сразу потемнела – он въехал в бесконечные еловые леса в Смоланде.

К северу от Вернаму на дороге стоял полицейский патруль. Данни сжался – явление не такое частое, может, его уже каким-то образом выследили? Машина и два мотоцикла. Он рефлекторно отпустил газ и долго поглядывал в зеркало заднего вида – не погнались ли они за ним.

Он справится. Сделает все, что требуется. Выйдет в Аэропорто Лас Америкас, найдет некую контору проката машин и получит дальнейшие инструкции. Тем временем Эва и Йорма будут искать девочку. А потом? Какая цель? Этого он понять не мог, как ни старался.

В половине второго он припарковал машину на вокзале в Мальмё, бросил ключи в щель и пошел в зал. Осмотрелся, нет ли переодетых полицейских. Как будто бы нет. Все спокойно.

Эресундский поезд уже подан к перрону, если верить табло. Скоро можно будет немного расслабиться, только бы переехать на датскую сторону моста. Данни сел у окна, увидел забытую кем-то газету, сделал вид, что обрадовался, и стал читать. Поезд плавно двинулся. Кондуктор, даже не взглянув на него, прокомпостировал билет. Никаких таможенников – они отслеживают движение с датской стороны.

Поезд выполз на Эресундский мост. День выдался изумительный. Глубокая синева неба на горизонте плавно переходила в нерезкую розоватую дымку, как это всегда бывает, когда смотришь с высоты. Отсюда море казалось гигантским полотнищем черно-зеленого жатого ситца, кое-где исчерченного неподвижными белыми барашками пены.

Поезд остановился в Каструпе. Он старался не смотреть на входящих пассажиров, ушел в себя, равнодушно поглядывал в окно.

Вдруг Данни вспомнил давнюю поездку в Копенгаген в начале нулевых, в самое жуткое для него время. С ним был паренек из Упсалы. Они должны были захватить в Вестербру партию героина и перевезти в Швецию. Катцу предназначалась роль приманки. По дороге назад он должен был сесть через пару рядов от напарника, и если таможенники надумают, как они это часто делали, провести выборочный контроль, то выберут именно Катца – откровенный наркоман. По замыслу, на молодого клерка в костюме, листающего Financial Times с атташе-кейсом на коленях, они даже не посмотрят.

И что он за это получил? Пятнадцать граммов героина? Что ж, больше он и не стоил в те времена.

В два часа поезд остановился в Ховебангордене. Катц поднялся на эскалаторе в кассовый зал и купил билет до Гамбурга. Тайминг рассчитан до минуты. До отлета самолета с Фюльсбюттеля осталось семь часов.

Целую вечность Эва не была в конторе. Она шла по коридору в свой кабинет, стараясь не обращать внимания на удивленные взгляды коллег. Из конференц-зала голоса: «Это же глаза вылезут – время прохождения девяносто дней, они там совсем оборзели, в финансовой инспекции…»

Эва плотно закрыла за собой дверь и включила компьютер. Первым делом – почта из Правового отдела. Ничего спешного. А вот и ответ из лондонского отделения Интерпола. Виргинские острова продолжают ускользать от прямого ответа, выяснить, кому принадлежит банковский счет, куда были переведены пятьдесят миллионов, удастся в лучшем случае через полгода.

Она прокрутила входящие. Четыре сообщения от Даниельссона. Хочет встретиться, но позвонить, очевидно, не решается. Прочитала последнее: надеется, что здоровье ее идет на поправку, предлагает поужинать в китайском ресторане, когда она выйдет на работу… и… так… несравненная утка по-пекински… вот. Хочет поделиться, как продвигается дело об убийстве Ангелы Клингберг.

Ни слова о Юлине и Понтусе Клингберге. Трупы, судя по всему, так и лежат там, на вилле в Юрхольмене.

Она сунула ноги в рабочие тапочки и принесла чашку кофе из автомата. По пути на работу она зашла в полицейское управление. Поговорила с женщиной-комиссаром, отвечающей за поиски Лизы. Розыск результатов пока не дал, после исчезновения ни один человек ее не видел. Ответила на стандартные вопросы: не вела ли Лиза себя странно в последние дни? Что у нее за друзья, не было ли раньше попыток побега? Похлопала Эву по плечу на прощание, соврала, что скоро найдут девочку.

Она еле удержалась, чтобы не рассказать, как все обстоит на самом деле, но вовремя сообразила, что история настолько запутанная, что ей никто не поверит. И даже не в этом дело. Поверит не поверит… Джоель Клингберг. Эва прекрасно знала теперь, на что он способен. На все что угодно. Как только он заподозрит, что она впутала в это дело полицию, Лизе не жить.

Как ему удалось ее похитить? Наверняка в машине, скорее всего, угнанной и брошенной потом. Ему или его помощнику повезло: никто ничего не видел. Впрочем, газеты уже начали писать про похищение, так что не исключено, что объявятся свидетели.

Зазвонил мобильник. Ула.

– Ничего нового?

Хриплый от бессонницы голос.

– Нет… час назад я была у руководителя следственной группы. Ничего. Не продвинулись ни на шаг.

Ложь, ложь, ложь… ложь громоздилась на ложь, и она ненавидела себя за это.

Только бы найти Лизу, и тогда она все ему расскажет. И не только ему. Полиции. И о Катце тоже расскажет. Мысленно поклялась – все, все расскажу.

– А больницы?

– Ничего.

– Такого не может быть! Это сверхъестественно! А может, она утонула… В этом городе везде вода. Оступилась где-то и свалилась в воду.

– Не думаю.

– Так что же? Педофил?

– Не знаю, Ула… Пойди и выспись, если сможешь заснуть. У тебя такой голос… как только узнаю что-то, позвоню.

Эва положила трубку. Отчет о военном прошлом Катца так и лежал у нее на столе. От него ничего не было слышно, и она не знала, хорошо это или плохо. По пути в Доминиканскую Республику с фальшивым паспортом. Из Фюльсбюттеля в Гамбурге в Мадрид, там пересадка на Санта-Доминго. Господи, чем они занимаются…

Лиза. Эва заставляла себя не думать, что с ней и где она сейчас; как только она возвращалась к этим мыслям, ее тут же охватывала паника. И Эва старалась думать отстраненно: вот, пропала чья-то маленькая дочь.

И где она? Наверняка в Стокгольме. В каком-то убежище, которое Клингберг считает надежным.

Сандра Дальстрём. Она наверняка рассказала Клингбергу о ее визитах, и он напал на след. Единственное разумное объяснение. Но Сандра исчезла, Йорма специально ездил в Мэрбю и пытался ее найти. Посмотрел в щель почтового ящика – на коврике на полу в прихожей громоздился ворох газет, реклам, писем.

До ланча она пыталась еще и еще раз пробить по компьютеру Сандру Дальстрём – почти безрезультатно. Ни в криминальном регистре, ни в обычных следственных материалах ее фамилия не фигурировала. Никаких неоплаченных долгов. Недвижимостью не владеет, машины нет. Она пошарила в Интернете. Сандра Дальстрём появилась несколько раз, но, судя по всему, не та. Женщины с тем же именем и фамилией. На всякий случай поискала фотографии, не возникнет ли она где-то. Нет. Не возникла.

Не успела выключить компьютер, как опять зазвонил мобильник. Эва посмотрела на дисплей – номер неизвестен. У нее перехватило дыхание.

– Эва Вестин.

– Мамочка, это я.

– Дружочек… как ты?

В комнате, откуда звонила Лиза, кто-то прокашлялся. Это важно. Все важно. Любая деталь, какой бы ерундовой ни показалась поначалу. Если она хочет найти дочь, важно все.

– Я скучаю по тебе. И по папе. Почему мне нельзя поговорить с папой?

– Лиза… к сожалению, от меня ничего не зависит. Но все будет хорошо. Скоро ты опять будешь дома.

– Я знаю.

Эва изо всех прислушивалась к звукам в трубке – кашель, шум уличного движения, бой церковного колокола… хоть что-то. Все важно. Но ничего, кроме Лизиного дыхания, не услышала.

– Мне разрешили поговорить с тобой, мамочка… это плохо?

– Очень хорошо! Просто замечательно. Девочка моя, расскажи мне что-нибудь… все, что хочешь, все, что тебе кажется интересным.

– О чем?

– Что ты хочешь делать летом?

Невероятно, но каким-то образом Лиза поняла ее, начала рассказывать длинную историю – что она собирается делать на каникулах.

– Хорошо… продолжай, не останавливайся. А пока ты говоришь, я буду задавать вопросы, а ты отвечай «да» или «нет», как будто продолжаешь рассказывать.

Хоть бы поняла… как будто поняла. Оказывается, Ула обещал подарить ей щенка, а когда они летом поедут в деревню…

– В твоей комнате окна есть? Можешь выглянуть?

– Нет… мы не будем строить конуру, он будет жить в корзинке рядом с моей кроватью.

– Значит, окон нет… Это какой-нибудь подвал?

– Нет… я назову его Чарли, потому что, когда папа был маленький, у него был песик Чарли.

– Хорошо… а долго вы туда ехали?

– Нет… недолго, хотя папа хочет назвать щенка Груффен, а мне не нравится.

– Понимаю… а ты видела что-то по дороге, пока вы туда ехали?

– Нет… только немного воды, чтобы Чарли пил, а еще колючки, они застревают в шерсти и потом их не достать… мам, я устала рассказывать.

Эва понимала, что играет с огнем. Если на телефоне включен громкоговоритель, там слышно каждое ее слово. Но она была почти уверена, что динамики не включены – тогда голос Лизы звучал бы по-другому, немного выше, почти как дискант.

Вода… умница, она слышала плеск воды, а может, и видела, когда ее забирали из машины. И колючки… что-то такое с колючками.

– Я хочу домой, мам… я не хочу здесь.

– Понимаю, маленькая… Обязательно! Я обещаю!

Вдруг в трубке послышались равномерные короткие, почти как телефонные сигналы и прокатился отдаленный раскат грома. Что у них там, гроза, что ли?

Она инстинктивно взглянула на небо – ни облачка. И вдруг до нее дошло: взрывают! Где-то рядом идет строительство, взрывают очередную скалу.

– Скажи мне, сколько игрушек ты хотела бы получить, когда придешь домой… их должно быть столько же, сколько людей ты встретила за это время.

– Три. Три игрушки. Но две куда-то делись, одна только осталась… Мам, я должна заканчивать, но я думаю…

Лизин голосок прервался посередине предложения. Она не сразу поняла, что кто-то вырвал у нее трубку.

Полет «Люфтганзы» в Мадрид прошел спокойно. Катц даже заснул и открыл глаза, уже когда аэробус начал заходить на посадку в Барахасе. Багаж зарегистрирован до Санта-Доминго, так что до трансатлантического терминала он дошел налегке. Пару часов просидел в баре в посадочном терминале и одним из первых вошел в самолет компании «Иберия».

Впереди девять часов полета. Если и этот рейс будет «протекать нормально», он прибудет в Доминиканскую Республику с запасом времени.

Стюард роздал одеяла и надувные подголовники. В соседки ему попалась пожилая испанка с пушистым дымчато-голубым котом в клетке, которую она заботливо устроила между ног. К его облегчению, соседка не проявляла ни малейшего намерения заговорить с незнакомцем.

Самолет медленно, то и дело совершая загадочные повороты, катился к взлетной полосе. У Данни вдруг появилось ощущение – за ним наблюдают. Паранойя, подумал он, но все же огляделся исподтишка, сделав вид, что устраивается поудобнее. В основном белые испанцы, большинство пожилых. Наверное, прилетали навестить родственников в Испании. Немыслимо красивая чернокожая стюардесса в дверях служебного отсека поймала его взгляд и приветливо улыбнулась.

Самолет достиг крейсерской высоты, лампочка «Пристегните ремни» погасла. Стюардессы покатили по проходу тележку с легким завтраком. Данни откусил кусок вафли с сыром и задумался. Джоель Клингберг.

Что же послужило пусковым механизмом всей этой кровавой цепочки? Допустим, Клингберг узнал, что Ангела изменяет ему с его дядей и инсценировал собственное исчезновение с единственной целью – отомстить.

И где он скрывался в первое время? В охотничьем домике в Сёрмланде? Вряд ли… слишком близко к усадьбе. В любой момент могут появиться Понтус или Ангела – мало ли что, решили прогуляться.

На десерт подали карибский фруктовый салат с халапеньо. Слишком острый, решил Катц и отодвинул желтую пластмассовую коробочку.

Джоель вернулся в свою квартиру через несколько недель. Предположение Катца, что Ангела открыла дверь кому-то знакомому, конечно же ерунда. Она никому не открывала – у Джоеля были свои ключи.

И что она почувствовала? Облегчение? Радость, что он жив и здоров, что не угодил в беду, что не стал жертвой преступления, как она подозревала? Она же порвала с Понтусом, когда Джоель исчез, одумалась, хотела вернуться к мужу.

И что он ей сказал? Произнес какие-то слова, как Отелло? Дал понять, что знает о ее неверности? Или сразу бросился на нее и задушил?

Юлин был замешан с самого начала. Наверняка именно он проник в квартиру Катца и украл вещи, которые потом разбросали на месте преступления. И за труды свои он получил не по заслугам щедро. Пятьдесят миллионов крон перечислены на тайный счет на Виргинских островах.

Юлин и Клингберг знали друг друга очень давно. Наверняка с того времени, когда Юлина наняли для розысков старшего брата Джоеля, Кристофера. Джоель тогда был еще ребенком. Каким-то образом Юлину удалось сблизиться с семьей олигарха, они даже брали его с собой в поездки в Вест-Индию. Его очень интересовал Джоель с его неординарной одаренностью, усидчивостью, способностью к языкам – и, главным образом, немотивированными вспышками звериной ярости. Что еще? Еще вот что: Юлина интересовало вуду.

Во время этих поездок он познакомился с карибской народной религией, узнал, что с помощью неких лечебных растений можно влиять на человеческую психику, лишать людей воли, заставлять их делать все что угодно. И в то же время он был руководителем какой-то сугубо засекреченной программы в Министерстве обороны. Катц до сих пор не мог собрать воедино все детали этого проекта, но то, что применялись наркотические, подавляющие личностные черты препараты, было несомненно.

Он с мимолетным удовольствием поймал за рукав проходившую мимо красавицу-стюардессу и попросил принести еще одну чашку кофе. Откинулся в кресле и продолжил цепочку рассуждений.

Юлин проследил, чтобы и Катц, и Джоель Клингберг были зачислены в школу военных переводчиков. Катц его заинтересовал, видимо, потому, что был осужден за крайне жестокое преступление. Но Юлин не знал, что это «крайне жестокое преступление», чуть не стоившее жизни Эве Дальман, совершил как раз не он, а другой абитуриент – Джоель Клингберг. Теперь ясно, что именно немотивированность и нечеловеческая жестокость приписываемого Данни преступления заинтересовали Юлина больше всего. А Клингберг… ну что ж, и тут все ясно: Юлин знал о его бешеных приступах ярости, когда Джоель ни с того ни с сего бросался на служанку, Сандру Дальстрём.

А может, предполагал, что его родители не покончили жизнь самоубийством, а убил их вполне намеренно все тот же Джоель?

Никто не знает, и теперь вряд ли узнает, что происходило в последующие годы, но одно несомненно: эти двое продолжали поддерживать связь. И несколько месяцев назад Джоель явился к Юлину с предложением.

Он за бешеные деньги нанял Юлина, чтобы отомстить своей жене. То, что Ангела попросит именно Катца помочь ей найти исчезнувшего мужа, было предусмотрено. Они буквально подтолкнули ее к Данни… «единственный человек, которому я безоговорочно верил», настойчиво убеждал ее Джоель. Они методично и изобретательно устанавливали связь между жертвой и ее якобы убийцей. Но почему именно он? Почему? Может, Джоель хотел отомстить ему за что-то… но за что? Или просто дал волю своим извращенным фантазиям?

Хватит. Он приказал себе прекратить об этом думать. Нажал на кнопку, как нажимают кнопку «пауза» на проигрывателе.

Сзади, через два ряда от него, начался шум. Мальчик лет пяти категорически отказывался есть принесенный ланч. Отец, лет тридцати, сильно под градусом, в ответ на это взял мальчика за шею и ткнул мордашкой в поднос с едой. Малыш горько заплакал. Соседи смотрели на эту сцену с явным неодобрением, но никто не решался вмешаться, и Катц понимал почему. Папаша явно из бодибилдеров, здоровенный амбал с гангстерской татуировкой на шее и на руках. Глаза его блуждали.

– Pide disculpas! – рявкнул он. – Проси прощения!

– Perdoneme, papá… прости, папа.

– No te oigo, – парень дал мальчику пощечину.

Женщина, по-видимому, мать мальчика, не решалась возразить мужу. Сидела и смотрела на него расширенными от страха глазами.

– Не лезь не в свое дело, – угрожающе сказал отец, поймав на себе взгляд Катца, взъерошил сыну волосы и налил в стакан коньяк из купленной в Duty Free полулитровой пластиковой бутылки.

Катц отвернулся и мысленно нажал кнопку Play.

Клингберг и Юлин разошлись во мнениях после убийства Ангелы. Юлин, скорее всего, попытался по собственной инициативе убрать Катца. Это он подослал наемных убийц на квартиру Йормы в Мидсоммаркрансене. Нервы не выдержали – вопреки расчетам, Катц ушел от полиции. Мало того, Юлин подозревал, что Катц что-то пронюхал про его военные проекты. Это для него было важнее всего, куда важнее, чем затея с убийством Ангелы.

Но Клингберг воспротивился, и Юлин сам оказался жертвой – Джоель застрелил его там, у охотничьего домика в Сёрмланде. А Катцу позволил бежать – зачем? Не наигрался?

Пауза. Повтор.

Зачем Джоель позволил ему уйти? Зачем они вообще приехали в усадьбу?

Покончить с Понтусом. Они его там ждали. И тут появился Катц и спутал все карты.

Данни закрыл глаза. Похищена семилетняя девочка. Из-за него. Он никогда себе не простит, если с ней что-то случится.

Парень за спиной опять начал буянить, теперь он выбрал объектом своего внимания чернокожую стюардессу – та проходила мимо, и он ущипнул ее за попу. Увидев, что ей это не понравилось, амбал вышел из себя.

– Puta negra! – пробурчал он. – Сука черножопая!

Катц поднялся, сел на ручку кресла и уставился на бузотера. Тот не унимался: дождался, когда стюардесса опять пройдет мимо него и выставил ногу в проход. Она собралась перешагнуть, занесла ногу, и в этот момент он запустил ей руку под юбку. Она вскрикнула, сделала шаг назад, оступилась и упала на пол. Прибежал стюард и помог ей встать.

Катц не сводил с парня глаз. Тот заметил его взгляд и вызывающе ухмыльнулся. Данни знал эту ухмылку. Презрение и вызов. Побывал в переделках, считает себя непобедимым. На запястье – свастика.

Через полчаса Катц заметил, что ублюдок встал и пошел в задний конец салона. В туалет. Свет в салоне приглушен, многие спали. Девушка, к которой он приставал, больше не появлялась – обслуживала скрытый за драпировкой салон бизнес-класса. Экипаж наверняка не знал, что делать с хулиганом, – пьяный, непредсказуемый и здоровенный хам. Очевидно, решили его не провоцировать – они не имели права рисковать безопасностью остальных пассажиров. После исчезновения стюардессы стюард принес ему три порции рома. Катц сосчитал.

Жена его и сын спали, завернувшись в одеяла. Лицо у мальчика все еще было заплаканным.

Катц подождал, пока над дверью в отсек с туалетами загорится лампочка «Занято», встал и пошел туда, выбрав на всякий случай параллельный проход. Встал у дверей туалета.

Никакой очереди. Люди спят и справа и слева. Сразу за туалетами служебный отсек с алюминиевыми полками, забитыми подносами с едой. Он посмотрел в салон – оттуда его почти не видно.

Он стоял в полутьме, единственный источник света – красная лампочка над дверью туалета.

Когда парень открыл дверь, Катц, не мешкая ни секунды, ткнул его большим пальцем в левый глаз. Тот охнул от боли и схватился за лицо. Катц схватил его за футболку, резко нагнул и одновременно встречным движением нанес удар в лицо коленом. Тот упал назад и ударился шеей о стульчак. Изо рта торчал окровавленный зуб. Катц одной рукой взял его за загривок, другой за горло, резко повернул, ткнул головой в унитаз, закрыл ногой складную дверь позади себя и не отпускал, изо всех сил прижимая бугая шеей к кромке унитаза, так что тот еле дышал.

Катц не говорил по-испански лет двадцать пять, с тех пор как прошел факультативный интенсивный курс в школе переводчиков, и он сам удивился, как легко пришли испанские слова: они точно рождались у него во рту в тот самый момент, когда он их произносил.

Тот не ответил. Данни приподнял его за волосы и еле удержался, чтобы не ударить со всей силы головой о стальную кромку рукомойника. С отвращением посмотрел на свои окровавленные руки.

– No me mate, – прохрипел амбал. – Не убивай меня…

Катц посмотрел в зеркало – белые от ненависти, пустые глаза. Он отвел взгляд и вымыл руки. Амбал так и лежал на полу и тихо стонал.

Вот этот-то язык дается тебе лучше всего, подумал он, возвращаясь на место. Язык ненависти и насилия. Что ты за человек такой, Данни Катц?