Часть вторая

Дети совершенно сошли с катушек – после школы в понедельник они всегда немного не в себе, а тут еще провели выходные с Улой и Эрикой. Те занимались своим недавно появившимся на свет младенцем, и до старших детей Улы им дела не было. Арвид и Лиза выпадали из семейного созвездия, и они это чувствовали. Она пыталась объяснить их переживания Уле, но безрезультатно. Не лезь в мою жизнь, сказал он. Вот и все.

Эва никак не могла сообразить, почему все так сложилось. Не она одна в разводе. Скорее всего, это связано с ее рабочим графиком в самом начале. Она тогда была дежурным прокурором и возвращалась домой после дежурств только утром в понедельник. С тех пор так и повелось, хотя уже несколько лет, как она получила нормальную должность в отделе по борьбе с экономическими преступлениями. Попыталась изменить что-то, договориться, чтобы забирать детей в пятницу, как обычно делают разведенные родители, но Ула не захотел. Его все устраивает.

Она услышала детские голоса еще из-за двери. Арвид верещал что-то по поводу пропавшего бакугана – она так и не могла понять, что это за штуки: странные фигурки, которые можно свернуть в шарик. Эти бакуганы, похоже, занимали непостижимое, но в высшей степени важное место в душе пятилетнего мальчика. А Лиза во весь голос пела какую-то детскую песенку и не могла остановиться.

Ула рычал в тамбуре. Видно, они ему порядком надоели – торопился к ее приходу одеть детей и, как только она откроет дверь, поскорее выпроводить. Только не вступать с ней в разговоры. Подтолкнуть детей и захлопнуть за ними дверь – как можно агрессивней.

Подонок. Но дети его любят. Им нужен отец, и она не имеет права лишить их права его видеть.

В подъезде сильно пахло кухонным чадом. Халтурное строительство начала восьмидесятых, но место неплохое – дом воткнут между статными зданиями ар-нуво на Рингвеген. Когда Ула через два месяца после развода съехался с Эрикой, он, естественно, постарался выбрать жилье как можно дальше от их старой квартиры на Санкт-Эриксплане. Крупный специалист по части строить ей козни. Ей иногда казалось, что он строит козни даже во сне.

Эва посмотрела на табличку над почтовой щелью. Вестин. Она оставила себе эту фамилию, потому что девичья раздражала ее еще больше. Невероятно, что они так долго выносили друг друга. И в этом только ее заслуга. Она тщательно скрывала, кто она есть, ей и в самом деле хотелось стать частью его буржуазного существования. Но в конце концов он разглядел что-то за тщательно продуманным фасадом, разглядел ее слабости, с которыми не смог и не захотел мириться.

Она подняла руку, чтобы позвонить, но засомневалась. Голос Эрики – она визгливо крикнула что-то Лизе: заткнись, мол, кончай выть, маленькому надо спать. А почему бы тебе самой не заткнуться, сука? Адвокат… как и Ула. Они познакомились на работе. Роман начался наверняка задолго до того, как Эва с ним развелась.

Критически посмотрела на свое отражение в зеркале на площадке. Не сказать, чтоб приодета… наоборот. Скорее недоодета. Даже не то, что принято называть «для каждого дня». Кроссовки – потертые, но не специально, а от старости. Джинсы. Куртка с капюшоном неопределенно-серого цвета. Ей сорок два, но молодые парни все еще на нее оглядываются. Сама не понимает почему. Что их привлекает? Никогда не считала себя красавицей. И это вовсе не выражение женского комплекса неполноценности – нет, просто ощущение собственной неотразимости не входило в выстроенную ею для себя картину существования.

Лампа дневного света на потолке неожиданно мигнула несколько раз и опять загорелась ровным светом. Она провела рукой по шарфу. Почти забытый жест. Еще с тех времен, когда рубцы были заметны. Эва постоянно прикрывала их шейным платком или шарфиком, пока за дело не взялись пластические хирурги. Теперь рубцов нет, а привычка трогать шею осталась. Память, откуда она взялась в этом мире. И память о тех, теперь уже смутных, но иногда выплывающих постыдными картинками временах. Даже не постыдными, а… в общем, лучше бы их не было. Она никогда и никому не рассказывала о них. Даже Уле. У каждого есть воспоминания, от которых передергивает. Но что было – то было.

Набрала в грудь воздуха и нажала кнопку – и услышала, как дети в восторге завизжали: «Мама!» Дверь открылась, и они вывалились ей навстречу, как два веселых медвежонка. Сначала Лиза, в кожаной курточке, купленной ей на день рождения в позапрошлом году. Куртка давно тесна, но она упорно отказывалась с ней расстаться. И Арвид. Артист, притворяется, что насупился, хотя она прекрасно знает, как он рад ее видеть.

– Привет, мои дорогие.

– Мама, почему так поздно? Уже девятый час!

– Простите, милые, такой трудный день на работе…

– А какого черта ты не позвонила?

Ула, как всегда, в боевой стойке. Его агрессивный тон прозвучал нелепым диссонансом в этой куча-мала теплых детских телец и поцелуев. Но она не даст себя спровоцировать.

– Я звонила. Было все время занято. А ты разве не получил сообщение?

Он протянул ей детские рюкзаки.

– Расписание Лизиных футбольных тренировок изменилось, – мрачно произнес Ула. – Теперь по четвергам.

– Ты же знаешь, что у меня четверги заняты. А что, не было вариантов? Другая группа или что-то в этом роде?

– В мои обязанности не входит следить за твоим графиком. А Лизе хотелось бы продолжать в этой группе, у нее там полно друзей. Так что либо меняй свое расписание, либо подкладывай Лизе свинью.

Не попадаться в ловушку. Не начинать спорить.

– О’кей, что-нибудь придумаем. Ну что, дети? Готовы? Машина у подъезда.

– Ты опять неправильно припарковалась, мама? Тебе опять прилепят штраф, как в тот раз.

– Обязательно прилепят. Если вы не поторопитесь.

– Ну, мама… придет полицейский, а ты скажешь, что тоже работаешь в полиции, и они ничего тебе не сделают.

– Нет, Арвид, – сказала Лиза учительским голосом. – Те, кто лепят штрафы, не работают в полиции. Это такие специальные надзиратели. Лапп-Лизы.

Поодаль в холле стоит Эрика с младенцем на руках. На десять лет моложе. Откуда-то из провинции, Вермланд, что ли… Делает карьеру в той же адвокатской конторе, что и Ула.

– Мам, мы завтра должны прийти в садик со своими игрушками. Я хотел взять зеленого бакугана и никак не найду. И папа не нашел.

– Он у тебя дома, малыш, лежит на постели. Ты его забыл взять.

Такое облегчение мелькнуло в глазах мальчика, такая чистая, незамутненная радость, что у нее навернулись слезы на глаза.

– Что еще, Ула? Уроки?

– У Лизы в рюкзаке записка. Завтра у них весь день прогулка на свежем воздухе.

– Тоже мог бы сообщить пораньше.

– А ты, значит, вообще ни за что не отвечаешь? Трудно заглянуть на школьный сайт?

Злобный взгляд – и тут же отеческая улыбка.

– А обнять вас можно, ребятки, пока вы не ушли?

Только удержаться, не врезать в физиономию, не расквасить его мерзкий нос, не раскроить красивую нижнюю губу, которой он так гордится. Дети важнее.

Пока он преувеличенно долго обнимал детей, она закусила губу и постаралась заставить себя думать о чем-то другом.

Джоель Клингберг.

Сообщил о его исчезновении молодой следователь – он раньше работал в отделе экономических преступлений и знал, что она занимается кое-какими делами «Клингберг Алюминиум». Несколько месяцев назад поступило заявление от уволенного (несправедливо, как тот считал) сотрудника фирмы. Речь шла о переводе в пятьдесят миллионов крон. Одна из дочерних фирм КА перевела эти пятьдесят миллионов какому-то безымянному адресату, ни словом не упомянув о крупном трансфере в отчетности. Она только начала заниматься этой историей, потом отложила – возникли другие срочные дела. И тут внезапно услышала, что жена Джоеля Клингберга обратилась в полицию – муж исчез.

Следствие тут же прикрыли – все указывало, что Клингберг не исчез, а скрылся, так сказать, «по собственному желанию». Но любопытство заставило ее копать дальше – в свободное время, без всякого служебного поручения. Всю неделю, пока дети были у Улы, она практически не уходила из офиса. Просмотрела небогатый материал, собранный по заявлению уволенного сотрудника, поразилась невезучести семьи миллиардеров – одна трагедия за другой. Даже спустилась в подземный гараж, где Клингберг парковал машину, и попросила показать видеоматериалы.

Ничего сверхъестественного она не нашла, а может, и не стремилась найти. Простое любопытство плюс свободные вечера – все равно делать особенно нечего.

Ула, наконец, кончил обниматься с детьми, и они вышли на площадку. Заверещал служебный мобильник. Лиза успела первой подбежать к лифту, и Арвид отчаянно кричал, что теперь его очередь нажимать кнопку вызова. Она левой рукой выудила телефон из кармана, а правой растаскивала готовых подраться детей.

Странно – Даниельссон, тот самый следователь, который рассказал ей про исчезновение Клингберга. Он, конечно, положил на нее глаз. Но просто так звонить не станет.

– Извини, это по делу, – пробормотала она, поймав скептический взгляд Улы.

Прижала трубку к уху и слушала, поглядывая на детей, нетерпеливо ждущих у лифта. Им хочется поскорее домой, на Турсгатан, к своим игрушкам, к своим постелькам, в свою квартиру, где нет конкуренции со стороны полугодовалого младенца и где новая жена отца, в лучшем случае, не обращает на них внимания.

– О’кей, – сказала она, – поняла. Жена Клингберга… Давай еще раз… есть подозреваемый, розыск объявлен. Кто-то из близких?

– Нет. Посторонний.

– Имя знаешь?

– Да…

Так скажи!

– Данни Катц.

– Повтори…

– Данни Катц. Переводчик. Живет в Транеберге.

Подошел лифт. Дети опять ссорились: теперь не могли договориться, кому нажимать кнопку в кабине. Дверь в квартиру уже закрыта, Ула не озаботился даже попрощаться. Она нажала кнопку отбоя и присела на корточки.

– Вот что, ребятки. Случилась очень серьезная вещь. Сегодня вам опять придется переночевать у отца.

– Почему? Я хочу домой! У меня там бакуган!

– Сегодня не получится… Мне нужно срочно сделать одно дело. Рано утром за вами приеду. Можете завтра остаться дома, если хотите, ни в школу, ни в садик не ходить.

Запах кухонного чада исчез, теперь откуда-то запахло кофе. Никакой изоляции. Сколько развелось жуликов среди строителей… Можно поставить тысячу спенн, что Ула с Эрикой купили этот контракт по-черному.

Но вот кофе… она много бы отдала сейчас за чашку кофе, горячего бульона – чего угодно, лишь бы согреться, лишь бы не ощущать ледяной холод, лишь бы унять озноб.

Дети обреченно пошли к двери. Эве было очень не по себе, она души не чаяла в малышах. Лиза, девочка… не дай бог, ей придется когда-нибудь испытать то, что испытала в детстве ее мать. Не дай бог ей жить так, как жила она когда-то, в постоянном страхе и ожидании смерти. Этого она не вынесет.

Катц. Йорма Хедлунд. Далекие времена, когда она оказалась на самом дне, хотя была еще совсем ребенком. Всю жизнь старалась вытравить эту память, работала как сумасшедшая, лишь бы не оглядываться назад… и вот теперь жизнь возвращает ее к точке отсчета.

На Центральном вокзале, как всегда, не протолкнуться. Люди отсидели свое в конторах, кто-то работал сверхурочно, и теперь торопятся в рестораны, пока еще не все забито. Здесь же, в кассовом зале, кучкуются подростки из пригородов. Люди. Хорошо. В такой толпе можно передвигаться относительно незаметно.

Он оставил угнанную «сьерру» на фабричной парковке на берегу залива в Альвике. Пользоваться ей сейчас опасно, да она ему и не нужна. Может быть, когда-нибудь понадобится, если ее до того времени не найдут.

Небольшой запас времени есть, но очень небольшой.

Он не помнил, когда был здесь в последний раз. Очевидно, провели большую реконструкцию. Общественный туалет стал похож на приемную министра: фигурно отшлифованные матовые стекла в дверях, дубовые панели на стенах. Похожие на гигантские грибы колонны в кассовом зале обрели жидкокристаллические экраны, беспрерывной чередой показывающие рекламу.

Он двигался в толпе, все время настороже, присматривался к малейшим движениям. Потоки людей накатывали, как волны в океане, спускались и поднимались на эскалаторах, конца им не было – пополнялись из бесконечных запасников огромного города. Агентов в штатском, по всей видимости, нет – на эти дела глаз у него, слава богу, наметан.

Прошел через турникет. Группа туристов стоит у пропускных автоматов и пытается понять, как они работают. Два нарика подпирают рекламную витрину «Оленса» – в ожидании Годо… И тут он наверняка не ошибается: типичные движения, осанка, тоскливый взгляд – кривая пошла вниз. Он и сам когда-то здесь околачивался, именно у этой витрины, ждал вечно запаздывающего дилера.

«Кикс», как ни странно, на том же месте, что и был. Магазинчик, где проститутки с Мальмшильнадсгатан покупали дешевую губную помаду: готовились к вечерней смене.

Еще пара наркоманов, группа худых и мрачных косовских албанцев, женщина с изрытым рубцами от угрей лицом долго смотрит в карманное зеркальце – изучает собственный макияж.

Данни достал из куртки фотографию – паренек из подземного гаража. Он был совершенно уверен, что находится в его ревире, иначе что ему делать там, в гараже, в двух шагах отсюда?

Он направился к нарикам у витрины. Те смотрели на него безразлично… Нет, не совсем безразлично. Один из них, смутно знакомый, посмотрел налево и сделал Катцу еле заметный знак.

Данни остановился. По эскалатору с Дроттнигсгатан спускалась стайка подростков, а за ними – два шпика.

Катц попятился. Отошел на несколько метров и втиснулся в поток пассажиров.

Подошедший поезд как раз выплюнул новую лавину, и людская масса поволокла его к эскалатору.

Уже объявили розыск? С портретами и прочими атрибутами, согласно инструкции?

Наркоманы внезапно исчезли. Данни не заметил, когда именно, – их просто нигде не было. Почувствовали, что назревает облава, – и испарились. Он посмотрел на эскалатор с другого входа, от «Оленса». Еще трое в штатском. Их ни с кем не спутаешь – двое мужчин и женщина в спортивном костюме.

Катц попятился и, расталкивая людей, сдвинулся на правую сторону эскалатора. На него ворчали, кто-то даже толкнул, и он чуть не упал. Оглянулся – полицейские исчезли. Нет, вон спина. Этот пошел на Платтан.

Значит, охотятся не за ним. Пока, по крайней мере.

Через пять минут клюнуло. Вокзал – настоящий притон, и как с этим ни борись, все постоянно возвращается на круги своя. Наркоманы и проститутки, как муравьи, – их гонят, выкуривают, устраивают облавы, но толку никакого: полиция исчезает, и все идет по-старому.

Он увидел ту самую женщину с карманным зеркальцем. Проститутка, понял Катц, подойдя поближе. Работает на улице, а сюда пришла ради необходимых гигиенических процедур. К тому же оказалась намного моложе, чем ему показалось поначалу.

Она сразу узнала паренька на снимке – знаю, сказала она, но не видела уже около месяца. Бомж. Зимой жил в доме призрения на Фридхемсплане, она тоже там ночевала, но его выгнали – принес с собой наркоту. Он такой… нелюдимый, гуляет сам по себе.

Она посмотрела на снимок еще раз.

– Юнас… – Голос расхлябанный, неустойчивый, тоже, видно, сидит на игле. – Его все называют Юнас. Сам понимаешь, никто не знает… может, его зовут и по-другому. У парня не все шарики на месте, к тому же он почти глухой. Даже социалка с ним не справляется. На него находит. Никогда не знаешь, чего ждать. У него, говорят, СПИД.

– А у кого покупает?

– А вот этого я не знаю.

– А где он ошивается, когда не в ночлежке?

– Здесь где-то. – Она пожала плечами. – Поищи на Платтан. Еще говорили, в каком-то брошенном доме за городом. Или спит в туннелях. Я же сказала – с людьми у него не получается.

– Какие туннели?

– Клара-туннель. Как крыса, ей-богу…

Она опять достала зеркальце и начала румянить восковые щеки. Грубые поры на коже… он внезапно увидел шрамы от залеченных угрей, как через лупу, словно когда-то ей выстрелили в лицо из дробовика… Морщины в углах рта и глаз – выглядит лет на двадцать старше, чем на самом деле.

Уже за полночь Катц вошел в туннель к Центральному мосту. Выбрал вход с Ваттугатан. Движения почти не было. Кратчайший путь – через погост церкви Святой Клары, мимо часовенки, где община днем раздавала бесплатную похлебку для бездомных. Вход в туннель забран железной решетчатой дверью, но она всегда открыта на случай экстренной эвакуации.

Холодный свет ламп дневного света освещает серую бетонную трубу. Под потолком с тихим ворчанием медленно, почти незаметно вращаются мощные вентиляторы. С правой стороны нечто вроде узкого тротуара – его используют рабочие для текущего ремонта.

Из-за поворота вынырнул автомобиль. Ослепил светом фар. Водитель, очевидно, увидел его и сменил полосу движения – подальше от греха. В пятидесяти метрах на стене – желтый плакатик с черными буквами: телефон экстренного вызова. И стрелка. Катц прибавил шаг.

Ангела. Понять невозможно. Только что они встречались, она разговаривала с ним, а теперь ее нет. Нет границы между жизнью и смертью. Может быть, и есть. Человек долго болеет, сегодня он еще жив, а завтра приходит понимание – нет, я уже не жив. Я мертв. Может быть. Но не в этом случае. В этом случае границы нет, и оттого еще более непостижимо.

Он дошел до первой телефонной ниши – неглубокая, примерно метр на два. Там никого не было. Голая лампочка на потолке – обычная лампа накаливания. Бомжи выкручивают эти лампы из патрона, когда спят. На полу валяется окровавленный тампон, а прямо под телефоном – смятая пивная банка.

Прошло сразу несколько машин с шумом, многократно усиленным эхом пустой пятиметровой бетонной трубы. В тридцати метрах – еще одна ниша, но там темно. Он зажег бессознательно захваченный в квартире карманный фонарик. Пожилой дядька спит в спальном мешке на матрасе из гофрированного упаковочного картона. У ног – пластиковый пакет со всем его имуществом.

Здесь тоже есть лестница к выходу, только он не мог сообразить куда. На ступеньке стоит туристский примус. В картонном ящике рядом – несколько банок с консервами, пластмассовые стаканы, ложки и вилки.

Данни ошибся – бомж не спал. Не успел он к нему приблизиться, тот сел и посмотрел на него вопросительно.

– Чего тебе? – Голос усталый и бесцветный, как будто ответ его совершенно не интересовал, а спросил он просто так, из вежливости.

Катц показал ему фотографию.

– А… глухой. Зачем он тебе?

– Нужен. Очень нужен.

– Ты что, снют?

– Нет.

– А нет, так обосрись.

Он снова лег, пошарил рукой по цементному полу, нашел шарф и аккуратно расправил на лице. Катц сжал в кулаке замахрившийся край шарфа и изо всех сил дернул.

– Погаси свой мудацкий фонарь, черт бы тебя побрал!

Бомж опять сел и злобно уставился на Катца. Только сейчас Данни заметил, что на ступеньке стоит еще один картонный короб с черным полиэтиленовым мешком для мусора.

– Когда ты его видел в последний раз?

– Недели две назад, – неохотно сказал старик. – Он обычно спит в самом начале туннеля. Но там все время лампа горит. Давно уже… Наверно, перебрался куда-то.

– Куда?

– В метро… один кореш говорил. Между Хёторьет и Родмансгатан есть хорошие норки. Ты бы видел его, когда он уколется… Скорчится, забьется в свою дыру и двое суток не встает. Гадит под себя… вонь на весь туннель. И никто не поможет… а ведь он совсем еще пацан! Но сейчас, говорят, в завязке. Я его встретил в Централе с неделю назад – как огурчик. Кто-то ему все-таки помогает.

Длинный монолог отнял у старика все силы, и он снова улегся на свой картонный матрас.

– Он не в себе маленько, – добавил бомж сипло. – Его в детстве так колошматили, что он оглох напрочь. Так говорят. Не знаю, может, и правда… Да отвяжись ты…

Только сейчас Катц почувствовал запах и понял, для чего служит черный пакет в коробке. Погасил лампу и вышел из туннеля тем же путем, что и вошел.

Теперь он ясно чувствовал – надо спешить. Петля затягивается все туже. Он перешел дорогу у гаража отеля «Шератон» и свернул на Геркулесгатан. Совсем рядом еще кипела ночная жизнь, а этот квартал словно вымер – какие-то конторы и единственный магазин с польскими и венгерскими деликатесами. Он проголодался, но с едой можно подождать. Все равно магазин закрыт.

Перешел Дроттнингсгатан и направился к Брункенбергской площади, миновал серую гранитную громаду Государственного банка. Дальше, дальше… на Мальмшильнадсгатан.

Две проститутки патрулировали тротуары – одна с одной стороны улицы, вторая – с другой. Полицейских, слава богу, не видно.

Квартал еле освещен, будто ему, кварталу, есть что прятать. И в самом деле есть. Поперечные улицы – туда легко улизнуть в случае чего, сбежать по лестнице на любую из улиц первого уровня.

Он пересек Уксторьет, мост через Кунгсгатан и мгновенно окунулся в давно прошедшую жизнь. Вспомнил, как прятал порошок в сервисных лючках уличных фонарей, пакетики из-под почтовых марок находили место в пучках кабелей, подходящих к распределительным шкафам; вспомнил, как угодил в драку, как его взяли за хранение наркотиков под этим самым мостом через Кунгсгатан, как везли в больницу, когда кто-то ни с того ни с сего вообразил, что он может умереть от передозировки в общественном туалете в видеосалоне US Video.

А там, чуть ближе к Биргер Ярлгатан, он промышлял грабежами. Но это было совсем давно, когда ему и Йорме едва стукнуло шестнадцать. Они специально перлись сюда на электричке из пригорода, чтобы обчистить пьяных богачей, возвращающихся из ресторанов. Деньги, часы – все годилось. Люди вроде Клингберга от этого не обеднеют. К ним было странное отношение – амбивалентное, хотя в то время он и не подозревал, что существует такое мудреное слово. Они презирали богачей – и мучительно им завидовали… Их перепуганные физиономии, когда Йорма проводил охотничьим ножом в трех сантиметрах от сонной артерии. Один парень, к их восторгу, даже наложил в штаны.

Около ресторана «КГБ» Данни свернул налево и спустился по лестнице на улицу Улофа Пальме. Немного прошел вперед и опять свернул, теперь направо, на тихую улочку Лунтмакаргатан, параллельную Свеавеген, пока не дошел до станции метро «Родмансгатан».

Посмотрел на часы. Без пяти час. Скоро подойдет последний поезд. Сонный дежурный проштамповал билет, и он сбежал на перрон. Тут никого не было, если не считать прилипших друг к другу парня с девушкой на скамейке. Девушка непрерывно икала и каждый раз при этом довольно улыбалась. Икнет – и улыбнется.

Катц вызвал лифт, дождался, пока он остановится, и на всякий случай придержал дверь.

Наконец подошел поезд. Из него вышел один-единственный пассажир и пошел к противоположному выходу. Юная пара нетвердым шагом потянулась к вагону. Катц приоткрыл немного дверь лифта и присел на корточки, чтобы его не увидел машинист, – тот, как всегда, вышел из кабины, удостовериться, все ли в порядке. Двери с сосущим гидравлическим звуком закрылись, легкий скрежет преодолевающих стартовое сопротивление колес, и состав исчез в направлении Уденплана.

Неправдоподобная тишина, какой никогда не бывает пятью метрами выше, на поверхности земли.

Он выждал несколько минут. Слушал, как наверху возится контролер – гремит ключами, закрывает свою будку на ночь. Наконец на перроне погасло освещение.

Он покинул свое убежище.

Еще раз прислушался – ни звука. Спрыгнул на полотно, под подошвами захрустел гравий. Впереди него плясал конус света от фонарика. Он прошел дальше. В стене туннеля обнаружилось отверстие – что-то вроде горизонтальной выработки в шахте, длинный и узкий проход, чуть больше метра высотой. Он сообразил, что это сообщение с соседним туннелем, по которому поезда идут в обратном направлении. Зачем, так и не понял. Тоже для эвакуации? Он заглянул – на стенах кое-где висят фонари. Никого.

Краем глаза Данни заметил движение и рефлекторно обернулся – по шпалам бежала крыса. Промелькнула и исчезла. И опять наступила давящая, вибрирующая тишина. Метро. Кишечник мегаполиса. На потолке туннеля, как драгоценные камни, поблескивали капли конденсата. Иногда они бесшумно падали на полотно.

Он залез в полуосвещенный ход, двинулся вперед и вдруг задел шеей что-то мягкое. Рюкзак. Он не заметил его раньше. Рюкзак, очевидно, сполз с узкой полки на стене.

Он привстал на колени и заглянул за горизонтальную перегородку. Там шла толстая труба водяного отопления. Данни зажег фонарь, и на него глянули смертельно испуганные мальчишечьи глаза.

Мальчик выбрался из своего убежища и присел на корточки рядом с ним.

Очень мал для своего возраста. Давно не мытые, сальные волосы свисают на глаза. Грязная одежда. Пахнет потом и еще чем-то неопределенно кислым.

– Это ведь ты Юнас, да?

Тот затравленно оглянулся и уставился на губы Данни.

– Не бойся, я тебе ничего плохого не сделаю. Ты понимаешь меня? Может, говорить помедленнее?

Ничего не выражающие, блуждающие глаза. Но это не от героина. Паренек, судя по всему, чист.

– Ты слышишь, что я тебе говорю?

За ухом – слуховой аппарат, похожий на впившееся намертво огромное насекомое. Указательный палец забинтован, на повязке – свернувшаяся кровь. Может, женщина в Централе и права насчет СПИДа.

– Мне нужна твоя помощь… Надо опознать одного человека.

На этот раз он уловил мелкие движения зрачков. Мальчик пытался читать по губам, и глаза его стали осмысленными.

– Как ты меня нашел?

Странный голос, без интонаций. Так говорят только те, кто себя не слышит.

– Это неважно. Мне нужно опознать одного типа. И потом я оставлю тебя в покое.

Катц вытащил распечатки с видеокамеры в гараже. На одной был мальчик, на другой – загадочный человек в куртке с капюшоном. Снят сзади, лица не видно.

– Помнишь его? Ты разговаривал с ним в подъезде подземного гаража. Примерно три недели назад. И он тебя чем-то напугал.

Мальчик, не отводя взгляд от снимков, пробормотал что-то невразумительное.

– Я чист, – неожиданно сказал он. – Я завязал.

– Знаю.

– Не мог больше. Домой хочу. Дома…

Опять тот же голос, без интонаций, как у робота. Но диалект все равно угадывается. Откуда-то он с юга. Сконе, может быть.

Паренек не закончил предложения и посмотрел пустыми водянистыми глазами на Катца.

– Это тот человек, с которым ты говорил в гараже? – Он вынул портрет Джоеля, распечатанный на принтере Юлина. Мальчик не сразу, но вздрогнул, будто в эту самую секунду к нему пришло понимание чего-то важного.

– Нет. Не тот.

– Ты уверен?

– Уверен.

– А тот как выглядел?

Глаза мальчика опять начали блуждать.

– Ты его знаешь?

– Нет.

– О чем вы говорили?

– Не помню.

– Думаю, ты столкнулся с ним в дверях, с этим человеком. Может, ты извинился, а может, и нет… скорее всего, извинился, потому что он тебе чем-то пригрозил. Иначе с чего бы тебе пугаться…

– Может быть.

– Значит, ты видел его лицо?

Паренек нащупал «молнию» на рюкзаке. Руки в следах от уколов. Но свежих нет, значит, не врет, что завязал. И он как-то собрался, взгляд прояснился.

– Мне надо идти, – прошептал он.

– Подумай как следует. Тебе еще что-то про него известно?

– Нет!

– Мне надо знать. Как он выглядит, сколько примерно лет… молодой, старый?

Послышался металлический лязг. Сервисный состав. И тут же забегали тени на полотне. Крысы. Должно быть, у них гнездо поблизости.

Поезд прогрохотал мимо.

Он повернулся к мальчику. У того в руках был скальпель, и он быстро и угрожающе поднес его к шее Катца.

– Ты… ты останешься, – пробормотал он. – А мне надо идти.

Катц не шевелился, смотрел мальчику в лицо. Лезвие в сантиметре от сонной артерии.

Мальчик развернулся, не отводя своего оружия от шеи Катца, свободной рукой захватил рюкзак, попятился и исчез в темноте.

Двое суток он прятался в крошечном домике на одном из участков в огородной колонии в Тантолунден. Домик стоял на отшибе, им давно никто не пользовался. Замок взломать труда не составило, но надо быть очень осторожным – никто не должен его видеть. Выходил только в темноте, шел через парк на Хорнстулль, покупал продукты в 7-eleven, надвинув капюшон и избегая смотреть кому-то в глаза. Купил новую симку для телефона.

Везде расклеены разыскные листовки с его портретом. Спутать невозможно – это он, Данни Катц, и в то же время не он. Двойник, укравший его личность.

Он подключил ноутбук к телефону – единственный способ выйти в Сеть – и вздрогнул. Какой поисковик ни откроешь – его портрет. Данни Катц. Сорок четыре года, живет в Бромме. Разыскивается. Вероятный убийца и похититель. Похитил Джоеля Клингберга и убил его жену.

Даже странно. Как они могли так быстро накопать про него почти все: о его криминальном прошлом, о работе военным переводчиком, о наркотиках, о жизни под мостом…

В одной из вечерних газет он с удивлением увидел фотографию визитной карточки, которую дал Ангеле; красным карандашом репортера обведены сердце и цветок на обороте. И подпись: «Убийца признается в любви».

Нашлось и письмо с просьбой о деньгах, написанное им Джоелю пятнадцать лет назад. Удивительно – сохранилось в семейном архиве Клингбергов. Оказывается, уже тогда, писал репортер, у Клингберга были основания испугаться и заявить в полицию.

Заявление в полицию? Джоель написал заявление в полицию? Еще удивительнее: ни Ангела, ни Понтус Клингберг не обмолвились даже словом.

Вообще, он узнал о себе много нового. Например, что на военной службе они с Клингбергом были лучшими друзьями, но пути их разошлись после ссоры. Он, Данни Катц, с завистью наблюдал за карьерой Джоеля в мире бизнеса, звонил ему и писал угрожающие письма с требованием денег. Версия следователей заключалась вот в чем: Катц похитил Джоеля, связался с его женой, якобы предложил помощь в поиске пропавшего, а потом убил обоих.

Некий пожелавший остаться неизвестным свидетель сообщал, что Ангела якобы говорила подруге, что подозревает Катца в похищении Джоеля.

Этого не может быть! Впрочем, кто знает – может, она и вправду начала его подозревать.

Фотографий убитой не было, но убийство описывалось в деталях: ей вонзили нож в сердце, до этого душили. Причем с такой яростью, что вывихнули подъязычную кость. И укусы. Это изорванное зубами горло… следствие установило, что эти повреждения нанесены уже после наступления смерти.

Выкопали, естественно, дело на Груббхольмене двадцативосьмилетней давности. Если судить по газетам, облик Даниеля Катца сложился окончательно: садист, психопат и серийный убийца.

Отпечатки пальцев – и в квартире, и в машине. Его кухонный нож «сабатье». Его волосы, найденные в спальне, в кухне, в лужах крови на полу. Кто их туда пристроил? Наверняка тот же, кто побывал у него в квартире. Нашлась и куртка «Песец», в контейнере для строительного мусора около Центрального вокзала. Кто-то позвонил. В одной из вечерних газет фотоснимок: следователь демонстрирует корреспонденту его, Данни, куртку. Куртку, украденную у него из кладовки в подвале. Эта куртка – теперь он не сомневался, не такая же, а именно его куртка – была на неизвестном, который парковал «лексус» Джоеля.

Он выключил компьютер и чуть приоткрыл занавеску. Ни в одной из хижин свет не горел, на той стороне канала привычно мерцали огоньки. Шел моросящий дождь. Он очень устал, и его не покидало ощущение безнадежности. Ангела в нелепой позе на полу в квартире на Шеппаргатан – картинка точно прилипла к сетчатке.

От жалости к себе выступили слезы.

А если это и вправду он?

Невозможно? Почему невозможно… Помрачение сознания, вспомнил он термин. Разве не то же самое было тогда с Эвой Дальман? Полный блэк-аут, мир почернел и исчез, а когда сознание вернулось…

Ангела открыла дверь кому-то, кого ждала. А ждала она Катца, они договорились о встрече.

Ну, нет. Он доверял своей памяти. Это был не он.

Издалека донесся вой сирены. Сердце мгновенно забилось, хотя он прекрасно знал, что это мчащаяся в Южный госпиталь «скорая помощь».

Где-то уныло, с равными, как по метроному, промежутками, мяукала кошка. Пьяные голоса – мимо шла группа крепко поддавших юнцов.

Он инстинктивно понимал – долго здесь оставаться нельзя. Рано или поздно его найдут.

Йорма. Он давно уже не слышал о нем… неважно. Надо разыскать Йорму.

Они не виделись с конца нулевых. Тогда Йорма в очередной раз загремел в тюрьму за соучастие в вооруженном грабеже и только что освободился. Встретились в кафе в «Галерее» и обрадовались, как дети. С Йормой так всегда: могли годами не видеться, а встречались так, будто расстались вчера. Братья по оружию, подумал тогда Катц, это на всю жизнь, неважно, какое оружие и за что сражались. Он разглядывал угольно-черную челку и крепкие, сжатые в кулаки руки, годные на что угодно – в зависимости от обстоятельств. Построить дом, к примеру. Или защитить свою честь. Или, ко всеобщему удивлению, играть на рояле. Их дружба была настолько безоговорочной и безусловной, что напоминала скорее братскую любовь.

Знакомы они были с детства. Когда Катца после смерти родителей поместили в детский дом, Йорма был уже там. Его поместили туда насильно, согласно параграфу третьему соответствующего уложения. В глазах социальных служб – безнадежный случай. Но еврейский мальчик-сирота видел в нем себя самого. Оба темноволосые, смуглые, они отличались от окружения. А то, что Йорма играл на фортепиано, противоречило всем неписаным законам, как если бы на свалке ни с того ни с сего выросли королевские орхидеи.

В кафе Йорма, захлебываясь, рассказывал, что собирается переезжать в Таиланд. Какой-то его старый друг открыл там собственное дело, в Районге, в двух часах езды от Бангкока, и пригласил Йорму как компаньона. Они построят там многоквартирный отель, что-то вроде кооператива для богатых тайцев. Йорма будет присматривать за местными рабочими, играть на рояле в баре… и, конечно, контролировать разборки, когда нужно. Он уже подкопил деньжат, есть что вложить в дело. Припрятал награбленное, догадался Катц.

Поэтому он даже не рассчитывал отыскать Йорму, и очень удивился, когда нашел его в «Эниро», по новому адресу в Мидсоммаркрансен. Номера телефона не было, а вот адрес был. А Катц и не собирался ему звонить.

Вечером он открыл дверь подъезда на Теллусборгвеген. Перед этим с полчаса бродил вокруг, присматривался. Как будто бы все спокойно. Полиция, очевидно, не докопалась. А как докопаться, если они вместе не засветились ни в одном деле, и к тому же десятилетиями не виделись?

Из-за двери на первом этаже доносились звуки пианино. Georgia in my mind. Йорма обожал старые песни Хоуги Кармайкла. Катц позвонил, и музыка в ту же секунду оборвалась.

А в следующее мгновение Йорма стоял перед ним, огромный, мускулистый, с тюремной татуировкой на руках и тонкой нотной брошюрой в руке. Не говоря ни слова, посторонился и пропустил Катца в квартиру.

Несколько часов Катц объяснял, что произошло, – начиная со звонка Ангелы Клингберг. Рассказал о мальчишке в метро, о человеке в куртке «Песец», который поставил в гараж машину Джоеля Клингберга, о таинственном файле, который он извлек из компьютера Джоеля – тот как-то связывал похищение его старшего брата с гибелью родителей. Рассказал, что его квартиру вскрывали, об украденной из подвала куртке несколько месяцев назад, о странных полотенцах, полученных Клингбергом по почте накануне исчезновения. Передал, как мог, беседу с Понтусом Клингбергом. И, пока рассказывал, стараясь не упускать малейшей детали, все больше и больше понимал, что пазл не сложен даже на четверть, что элементов не хватает и неизвестно, где их искать.

– Профи, – заключил Йорма, поворачиваясь туда-сюда на вращающемся рояльном стуле. – Кто бы за этим ни стоял… они знают, что делают.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты и сам сечешь поляну не хуже меня… здесь много чего нужно, чтобы все срослось. Ресурсы нужны. И бабки, и извилины.

Катц рассеянно смотрел по сторонам, словно рассчитывая найти в квартире Йормы недостающие элементы пазла. Картины на стенах – творчество Йормы в тюрьме. Полная абстракция, но сочетания красок на удивление живописны. Пианино, мебель… Нет, спасительная ниточка, за которую можно было бы потянуть и распутать это хичкоковское наваждение, не находилась.

– И ведь кто-то знает, что меня осудили за похожее преступление…

– …и неплохо этим знанием пользуется, – закончил за него Йорма. – Ни на кого и не подумаешь. Всем известно, что Данни Катц регулярно перегрызает горло своим девушкам… Увидит горло – и сразу грызть. Кто-то очень хочет тебя посадить, – сказал он после паузы. – Согласен? Согласен… И этот кто-то не в одиночестве. Для такого дела нужно несколько человек.

– Но почему?

– Чтобы самим гулять на свободе, естественно… А может, еще какая причина. Это ты себя спроси.

Катц по негласному соглашению никогда не спрашивал, чем занимается Йорма. В годы, когда он неуклонно катился к собственной гибели, они потеряли всякий контакт. Йорма пытался ему помочь, но Катц не хотел, чтобы ему помогали. И все равно они не упускали друг друга из виду. Катц знал, что Йорма так и продолжает работать на разные криминальные группировки – байкеры, финны из старых западных пригородов. Рэкет, отмывание денег, даже ограбления инкассаторов. В мире Йормы у людей были все основания вредить друг другу… но не в том мире, в котором жил Катц. Или считал, что живет.

– Может, мне и не стоило сюда приходить. Если полиция начнет искать… наверное, лучше уехать их города.

– Куда? Подумай: прошло чуть не тридцать лет, как на нас составили последний протокол. То есть я имею в виду, где наши фамилии рядом. Ты и я. Катц и Хедлунд. Снюты так глубоко не копают. Нашли заплесневелую папку, где ты с Эвой, но меня там нет. Короче, пока нас не связали. И вряд ли свяжут.

Катц встал и подошел к балконной двери. По улице одна за другой шли машины, свет уличных фонарей отражался в лужах, и казалось, свет этот исходит из-под земли.

– Мне надо позвонить… Попробую распутать это дело, но мне нужна помощь.

Под звуки дремотных вступительных аккордов к Stardust того же Кармайкла Данни прошел в кухню, закрыл за собой дверь и набрал номер Юлина.

Не меньше полдюжины сигналов прошло, прежде чем Юлин взял трубку.

– Катц… как дела?

– Более или менее. Ты узнал, что полиция накопала по исчезновению Кристофера? Я имею в виду – что было найдено на месте похищения?

– Да. Ничего не накопала. Сорок лет прошло. Есть только выписки из протоколов допросов отца, и ни слова о каких-то находках. Слушай, Катц… у меня были парни из полиции и спрашивали про тебя. Я сказал, что мы не виделись уже с полгода. И еще: что касается меня, я на сто процентов уверен, что ты не виновен в убийстве и похищении.

– А ты и в самом деле уверен? На сто процентов?

– Я знаю, что это не ты. Но проблема в том, что ты прячешься… это не в твою пользу. Они тебя все равно найдут. Задействовали всю машину. И выглядит все это, сам понимаешь, так себе… все эти газетные статьи, все «новые» – в кавычках, разумеется, – данные…

Данни живо представил, как Юлин двумя пальцами свободной руки изображает кавычки.

– И что я, по-твоему, должен делать?

– Сдаться. За тобой охотятся, а места для маневра уже почти не остается. Тебе, вообще-то говоря, есть где спать?

– Несколько ночей… у старого друга.

– Где?

– Крансен, – машинально ответил Катц.

И в ту же секунду прикусил язык. Зачем он это сказал? С другой стороны, с чего бы им ставить телефон Юлина на прослушку.

– Что-то еще я могу для тебя сделать?

– Можешь. Проверь Понтуса Клингберга. Где он был в день убийства.

– Ты думаешь, это он? – Катцу показалось, что у Юлина перехватило дыхание.

– Нет, но с чего-то надо начать. Ангела открыла дверь человеку, которого она хорошо знает.

– Хорошо, ладно… попробую. У тебя есть какой-нибудь телефон? Где я тебя найду?

– После этого разговора я поменяю симку. Не надо меня искать, я сам тебе позвоню.

Он вернулся в гостиную. Оказывается, Йорма уже притащил из прихожей его сумку.

– Интересно… ты, похоже, предполагал, что я появлюсь?

– А куда ты, на хер, денешься? Еще сутки – и пиздец.

– Значит, Таиланд погорел? Не поехал?

– Нет… пришлось зарабатывать бабки другим способом. Времена меняются. Раньше можно было работать в одиночку, а теперь… теперь надо входить в группу, да еще лизать жопу боссам. Язык натрешь. Я подумываю, не завязать ли вообще. Начну работать руками. Ты же знаешь, я классный строитель.

Катц вздрогнул – услышал, как на площадке остановился лифт. Йорма успокаивающе помотал головой.

– Сосед. Кстати, полицейский на пенсии. Все спокойно, Катц. Как тебе квартирка? Получил в подарок, вместе с пианино. В тюряге в Норртелье помог одному чудаку, сокамерники взяли его на анас. Благодарный оказался. Пошли покажу, где ты будешь жить.

Катц взял сумку. Они прошли через кухню и оказались в большой, совершенно пустой комнате.

– Так ты все-таки хочешь распутать это дело?

Катц молча кивнул.

– Как?

– Пока не знаю.

– Ну и не надо. Потом узнаешь. А сейчас тебе надо выспаться, видок у тебя – на море и обратно.

Он нажал ногой на плинтус, и стена беззвучно съехала в сторону примерно на метр. Открылся тайник – там был уже застеленный матрас и настольная лампа.

– Первое, что сделал, когда ремонтировал, – усмехнулся Йорма. – Мало ли что. Барахло спрятать. Или кореша в бегах…

Служебный кабинет всегда представлялся ей монашеской кельей, зажатой между офисом вице-прокурора по экономическим преступлениям и кабинетом шеф-ревизора. Желто-оранжевый линолеум на полу – цвет, вошедший в моду в начале девяностых. Но вид из окна неплохой – на кунгсхольмскую церковь. Ей нравилось смотреть на маленький уютный погост. Весной он покрывался нежной зеленью, а зимой, в солнечные дни, скелеты могучих дубов отбрасывали четкие узорчатые тени на белоснежный снег и кое-как очищенные надгробья. Архивные полки у двери, папки рассортированы: дела, требующие постоянного контроля, – отдельно, проекты, требующие особого финансирования, – отдельно, все прочее – на двух полках в самом низу. Письменный стол с компьютером. На стене фотографии Лизы и Арвида, весь их жизненный путь: от грудных младенцев до сегодняшнего дня. Больше рожать она не будет, это решено.

Эва прижимала к уху телефонную трубку и все время поглядывала на стол, где лежали две стопки бумаг в пластиковых папочках. Одна – постановление суда, вынесенное двадцать восемь лет назад: направить Катца в исправительную тюрьму для несовершеннолетних. Другая – материалы следствия. Им тоже исполнилось двадцать восемь.

– И что ты думаешь делать? – перебила она Улу.

– Я уже сказал. В худшем случае найму адвоката.

– Ты же сам адвокат.

– В этом случае я заинтересованное лицо. Если ты отказываешься пойти на компромисс, дело передадут в суд. Типичная разборка о праве на воспитание, и, насколько я понимаю, твои шансы невелики. Мы предложим тебе что-нибудь типа с четверга по воскресенье. Но через неделю.

– Ты в своем уме? Рехнулся?

– В своем, в своем. Так дальше продолжаться не может. Дети нервничают. Они нестабильны.

– Может быть, но это не из-за меня… Не только из-за меня, – поправилась она на всякий случай.

– Ты оставила их в понедельник, и с тех пор от тебя ни слуху ни духу. И это только вершина айсберга. Лиза сказала, что хочет жить у меня до конца весны.

Из столовой в конце коридора донесся звон посуды и смех. Знакомые голоса. Самсон, налоговый эксперт, Еленик, следователь оперативной группы. Сколько она уже здесь работает? Двенадцать лет, если не считать перерыва на работу в прокуратуре. Дежурный прокурор… это не для нее. Она гораздо лучше соображает в цифрах, чем в убийствах и изнасилованиях. Кто-то сказал, что у нее нюх, как у трюфельной свиньи. Нарушения отчетности, отмывание денег – она и в самом деле интуитивно чувствовала непорядок.

– Это ты вбиваешь ей в голову такие мысли.

– Эрика полностью со мной согласна, особенно после всей этой истории на Пасху.

На Пасху? Она не хотела вспоминать. Это… это и в самом деле уже история.

– Эрике глубоко наплевать и на Лизу, и на Арвида. Ее, черт побери, от них тошнит.

– Она их любит.

– Не надо врать.

– Кончай, Эва, у тебя ни одного козыря. Детям у нас спокойнее, у каждого своя комната. Хорошие взаимоотношения взрослых, режим, две зарплаты. Ты обещаешь их забрать и исчезаешь, как в проруби. С тех пор как мы развелись, ты только и делаешь, что нарушаешь слово.

Неужели это правда? Неужели она предает детей, как в свое время родители предали ее? Она помнит эти годы. Могла прийти домой в полночь, тринадцати лет от роду, и никому не было до нее дела. Полусонный отец в кресле перед ящиком с джойнтом-самокруткой в руке. Если не сидит в тюрьме. Мать на игле, дрыхнет в своей комнате. Или ее вообще нет дома, на какой-нибудь пьянке. Оба хороши, она давно ничего о них не слышала, даже не знает, живы ли они. А может, и она такая же? Не буквально, конечно, внешне все в порядке, а если копнуть поглубже? Все ее бесконечные опоздания – в садик, в школу. И зачем притворяться: были случаи, когда Лиза в слезах звонила Уле, чтобы он ее забрал. И все потому, что она за работой теряла чувство времени. Нет, «отлично» за воспитание детей ей не поставишь. Даже на «четверку» не тянет.

– Ты вообще слышишь, что я говорю?

– Слышу, конечно, но Ула… пожалуйста, – выдавила она. – Обещаю, все будет, как надо. У меня здесь такая штука… я не могу ни отложить на потом, ни передать кому-то. Все, что я прошу, – неделя. Эта неделя. А потом вернемся к обычной схеме. Скажи им, я вечером позвоню.

– Сделаем так: дети живут у меня до окончания занятий. А потом посмотрим, как все обернется.

– Ула… ты не забыл, что у нас равные права? Неделю с тобой, неделю со мной.

– Только эта неделя?

– Клянусь.

Кто-то звонит по другой линии. Оскар Даниельссон, если верить дисплею. Он рисковал, позволив ей ознакомиться с делом, к которому она не имела ни малейшего отношения. И она догадывалась, что он хочет с ней переспать, хотя ей казалось это странным.

– Я предупреждаю, Эва: еще раз такое случится, нанимаю адвоката. У меня есть знакомый… кстати, он не проиграл ни одного дела такого рода.

– То есть ты мне угрожаешь?

– Это не угроза, дорогая. Это обещание.

Она выругалась, прервала разговор и нажала кнопку на второй линии. Короткие гудки: Даниельссон уже повесил трубку.

Смех в столовой оборвался. Она подошла к приоткрытой двери и закрыла ее. Ула всегда отличался полным отсутствием фантазии, поэтому был предсказуем, и это давало ей преимущество в бесконечных ссорах. Но на этот раз… такого она не ожидала.

Посмотрела на папки на столе. Следствие и постановление суда по делу, где она сама выступала в качестве потерпевшей. Теперь у нее другая фамилия, поэтому следователи пока не связали ее с Катцем. Больше четверти века назад, шрам на шее можно увидеть только, если знать, что он там когда-то был. Во всяком случае, пока у них нет причин возиться со старьем, это больше для газет. Но рано или поздно докопаются, и тогда ей придется отвечать на вопросы.

Она выдвинула верхний ящик стола. Там лежала еще одна папка. Государственный разведывательный центр, ГРЦ. Военная карьера Даниеля Катца. Единственное, что ей удалось выудить у оперативников. Конечно, есть и другие материалы, но все они засекречены. Очень и очень странно… все это очень странно, и более чем странно, и необъяснимо странно, мысленно повторяла она про себя, набирая номер Оскара Даниельссона. Тот, кого вы ищете, ушел на ланч, сказал автоответчик механическим женским голосом. Вернется в четырнадцать часов.

Ее очень удивило, что Катц проходил военную службу вместе с Джоелем Клингбергом. Катца отобрали в школу переводчиков, и потом он работал на военную разведку как переводчик и компьютерный эксперт. Очевидно, наплевали на его сомнительное прошлое – парень на редкость одаренный. Точно так же, как ее в свое время взяли в прокуратуру – посмотрели сквозь пальцы на ее бурную юность и предпочли рассматривать как ценное приобретение.

Из документов понятно, что и Катц, и Клингберг рекрутированы по настоятельному пожеланию высокопоставленных военных из организации, которая тогда называлась Служба разведки и безопасности Минобороны, USK, предшественница MUST, военной службы разведки и безопасности. Ее всегда смешили эти аббревиатуры, хотя и вызывали некоторое раздражение. Как она поняла, решение было принято в обход военного комиссариата – те почему-то требовали, чтобы Катцу отказали в приеме. Но разведчики настояли на своем. Что касается Клингберга, никаких возражений не было: он со времен интерната-гимназии в Сигтуне славился усидчивостью и способностями.

И все равно… оба, можно сказать, прошли штучный отбор. Только двое из их призыва.

А через двадцать пять лет – только подумать! – один из них похищает другого и вдобавок убивает его жену.

Она опять посмотрела на противоположную стену, и ей почудились скептические ухмылки на детских мордашках. Имеют право на скепсис: трудоголики – те же наркоманы.

Уже несколько дней, как объявлен розыск, но Катц исчез бесследно. Это ее не удивляло. Он привык к бездомной жизни. Выписка из криминального регистра: большую часть девяностых бомжевал и кололся героином. Опыта набрался еще в детстве: никто лучше него не знал, как стать невидимкой.

Может, он у Йормы? Йорма тоже загадочная фигура: бандит-подросток из западного пригорода поступил без экзаменов в высшую музыкальную школу. Детдомовский приблатненный подросток садился за рояль и вполне профессионально играл экспромт Шуберта – ее подруги теряли дар речи. Йорма был, как и она, из неблагополучной семьи, финско-шведской, где у детей выбор небогат: либо они становились музыкантами, либо наркоманами. Только потому, что общество ничего другого от них и не ожидало. Интересно, поддерживают ли они контакт, Данни и Йорма? Когда-то они были, как родные братья. Но если и поддерживают, никто об этом не знает: фамилия Хедлунд в материалах дела не фигурирует.

На службе в разведке Катц, как и все сотрудники, оставил образец ДНК, поэтому для следствия не составит труда идентифицировать его присутствие на месте преступления: волосы, одежда, рвотные массы – убийцу вырвало в трех метрах от тела. Странно, но в рваных ранах на шее ДНК не найдена – криминалисты предполагают, что преступник тщательно обработал раны спиртом, который впоследствии выдохся. Но прочих улик было столько, что на эту мелочь никто не обратил внимание. Отпечатки пальцев по всей квартире, одежда, волосы… и главное, в юности Даниель Катц был осужден за похожее преступление.

Она открыла электронную почту и прочитала письмо Даниельссона – тот послал ей короткий обзор отношений подозреваемого с убитой Ангелой Клингберг. Известно, что Ангела Клингберг попросила подозреваемого расследовать обстоятельства исчезновения ее мужа. Известно, что в поисках информации он посетил Королевскую библиотеку, был в главной конторе «Клингберг Алюминиум». Беседовал с генеральным директором, дядей пропавшего Джоеля. Мало того: он вскоре после нее побывал в том самом подземном гараже у Центрального вокзала и просматривал видеозапись. Был в квартире Клингбергов как минимум один раз до того, как произошло убийство. А скорее всего, и чаще. Не исключена половая связь с убитой.

Даниельссон и его команда исходили из предположения, что Катц сам и похитил Джоеля, а потом убил его жену. Мотив? Пока неизвестен. Так же как неизвестно, где находится Джоель Клингберг и жив ли он вообще. А что касается самого похищения, то и здесь улики говорят против Катца. Во-первых, в день исчезновения автомобиль Клингберга находился поблизости от его квартиры, а во-вторых, человек, парковавший автомашину, и это видно на видеозаписи, был в принадлежащей Катцу куртке фирмы «Песец» – ее нашли в контейнере.

Собственно, в гараже мог быть кто угодно. Лица ни в одном кадре нет.

Или она ошибается, и это и в самом деле был Катц? А тогда, давным-давно, в Хессельбю, кто изгрыз ей горло? Тоже он?

Она рассматривала присланные Даниельссоном фотографии. Свитер на полу, увеличенный под микроскопом волос, фотографии крыши, балкона, печной трубы, мансардного окна… установили путь бегства. Лужи крови, кухонный нож с отпечатками его пальцев, тело погибшей с окровавленной шеей.

Ее внезапно затошнило – подкралась память о прошлом, как о фильме ужасов. Неужели это правда? Данни Катц – оборотень?

Со вчерашнего дня ее не покидало ощущение, что она совершает поездку в прошлое в машине времени. Память – как ящик Пандоры: стоить только открыть… Боже, как она влюблена была в этого красивого еврейского паренька с бездонными, темными, лучистыми глазами и необычной фамилией… влюблена до сумасшествия, так, как можно любить только в ранней юности, на пороге взрослого мира, со всей детской преданностью, с готовностью пожертвовать собой ради любви. Она помнила это постоянное ощущение счастья, этот холодок в животе, когда она с ним встречалась, помнила запах его волос, его пота, его поцелуи, вкус его языка.

И что же тогда случилось? Йорма с Катцем вплавь проникли на стоявшую на рейде шикарную яхту. Она стояла на берегу и видела, как они плывут к судну. Вернулись через час с тысячей крон наличными.

А потом?

Потом пошли на какую-то пирушку в многоквартирном доме, быстро надоело, двинули в центр Хессельбю… она, оказывается, помнит все в деталях! Помнит даже, что им показалось, что за ними следят, – в этом не было ничего странного: в обществе, к которому они принадлежали, мания преследования – обычное дело, в той или иной степени все страдали паранойей. Купили марафет. Дилер был незнакомый, но с виду порядочный. Лица не помнит – все-таки прошло почти тридцать лет.

Пошли в велосипедный гараж. Она бывала здесь и раньше, раздобыла ключ и ночевала, когда дома было совсем уж невмоготу. Укололи друг друга одним и тем же шприцем, это была высшая степень любви и доверия в чужом, холодном, отвернувшемся от них мире. СПИД, гепатит-В и все такое прочее – в те времена плевать они на все это хотели. В пятнадцать лет человек уверен в собственном бессмертии. Она и сейчас ясно видела локтевой сгиб Данни, физически почувствовала упругое сопротивление иглы. Потом настала ее очередь. Передозировка, успела подумать она и провалилась в черноту.

Дальше она помнила все как в тумане: больница, полицейские, допросы, суд. Вмешались социальные службы, ее отправили на лечение в стационар под Вильгельминой. Уже тогда она была уверена: что-то не так. Это не мог быть Данни Катц, он добрый. Нормальный парень. Псих, но не психопат. Наркоман, но не психопат. И то, что вся его физиономия была, как у вампира, в ее крови, ничего не доказывало. Они передозировали героин, и кто-то воспользовался их беспомощностью. Отволок их каким-то образом на Груббхольмен, чуть не перегрыз ей горло, и подстроил так, чтобы все сходилось на Данни.

Но кто? И зачем?

Она листала материалы того, старого следствия, довольно скудные: тридцать с чем-то страничек. Конечно, никакой ДНК нет, тогда еще не делали. А если бы даже делали, никому бы и в голову не пришло отправлять пробы в лабораторию. Катца осудили заранее, посчитали, что улик более чем достаточно.

Той же осенью ей удалось завязать с героином – как ни странно, помог психолог. Судьба ее медленно, как огромный корабль, начала поворачиваться. Она закончила девять классов в Вильгельмине, постепенно понимая, в каком кошмаре она жила, в кошмаре, который не казался ей кошмаром, потому что другой жизни она не знала. Но Катца она долго не могла забыть. Много лет он снился ей, во всяком случае, в гимназии и даже в начале учебы на юридическом факультете.

Телефон зазвонил так нервно, что она вздрогнула. Неужели опять Ула? Наверняка опять поставит ту же пластинку: ты дерьмовая мать, я у тебя заберу детей, ты не держишь слова… Но это оказался не Ула: Даниельссон звонил с мобильника, поэтому звонок пришел на общую линию.

– Что-нибудь новое?

– Не знаю… возможно. Мы могли бы встретиться?

– Когда?

– Лучше вечером… скажем, завтра.

Он точно мечтает ее трахнуть. Она слышала это по голосу и была почти уверена, что у него встал член.

– Где?

– Может, у тебя дома? Слишком много ушей…

Надо собрать все нити в этом деле, подумала она, кладя трубку.

Есть непонятные детали. Почему из всех только Клингберг и Катц были отобраны в школу военных переводчиков? Почему предприятие Клингберга ни с того ни с сего переводит пятьдесят миллионов крон на Виргинские острова и одновременно исчезает хозяин предприятия? Случайность? Она не верила в случайности и именно поэтому должна дойти до самого дна в этой истории. Найти Катца и доказать, что он невинен. Она в долгу перед ним. И в долгу перед самой собой.

Данни проснулся в абсолютной, небывалой темноте без малейшего представления, сколько сейчас времени. Глубокая ночь, раннее утро? Вполне может быть и то и другое. Пошарил рукой по полу и нащупал телефон. Половина третьего ночи, высветилось на дисплее.

Полицейская паранойя. Или даже не полицейская – классическая паранойя: подсознание ткнуло локтем и напомнило, что за ним охотятся. А может, его разбудил сон, но сна он не помнил.

В двух сотнях метров проходила центральная магистраль Эссингеледен, оттуда доносилось сонное шуршание ночных фур. Внезапно резко забилось сердце и похолодело в животе. Тело на шаг впереди сознания… тело пытается что-то ему объяснить.

Он поборол импульс немедленно встать. Сосредоточился и прислушался. Шум ночного движения… да, шум движения с Эссингеледен, но что-то еще, какой-то сигнал, уже принятый органами чувств, но пока не расшифрованный.

Катц не сразу понял, что это. Человеческое дыхание. В двух метрах от него, по ту сторону стены, кто-то дышал.

Йорма? Йорма вечером исчез, и Катц не стал спрашивать куда. Дела. Или женщина. Скорее всего, дела.

У плинтуса поползло еле различимое, размытое пятно света. Кто-то посветил на пол карманным фонарем.

А теперь шаги. Удаляющиеся тихие шаги. Ночной гость пошел в прихожую.

Полиция? Пульс снова участился. Значит, телефон Юлина все же прослушивается…

Нет, тогда бы он их услышал. Тогда бы полтора десятка оперативников из группы захвата в бронежилетах выломали дверь и разнесли полквартиры.

Опять шаги, где-то в квартире. Что еще может быть? Какая-то криминальная разборка? Но тогда Йорма должен был его предупредить.

Шум с шоссе внезапно усилился. Скорее всего, кто-то открыл окно или балконную дверь.

Данни лежал неподвижно. Надо выждать, пока гость, кто бы он ни был, исчезнет. Тайник, во всяком случае, он не нашел.

А Йорма? Его словно током ударило – а если Йорма вернулся и с ним что-то случилось?

На шоссе несколько раз настойчиво просигналил грузовик. Катц действовал рефлекторно, он использовал этот звук, чтобы замаскировать тихий щелчок, когда он нажал на скрытый в плинтусе замок. Стена поползла в сторону. Он отпустил ногу, как только образовался узкий проход. Узкий, но достаточный, чтобы выйти.

Жалюзи закрыты.

Он проскользнул вдоль стены.

В кухне никого. Сонный свет уличных фонарей. Вдруг Катц сообразил, что он совершенно голый, и от этого чувство беззащитности стало еще острей. Встал за холодильником и нащупал нож на мойке. Пока сгодится. Шаги теперь слышались в соседней комнате, в той, где стоит пианино.

Он присел на корточки и выглянул в коридор. Темень – хоть глаз выколи.

Согнул руку и прижал локтевым сгибом ко рту, так не слышно дыхания, учили в разведшколе. Взвесил шансы. На его стороне внезапность. Этот человек не знает, что он здесь. Но риск велик – наверняка у него есть оружие.

В квартире этажом выше кто-то спустил воду в туалете. Катц в два шага преодолел коридор и спрятался за одеждой, висящей на сделанной в виде тамбурмажора вешалкой.

И замер. Выждал – никто его не заметил.

Из ниши, где он затаился, в гостиную вела небольшая дверь, похожая на дверцу шкафа. Он осторожно, миллиметр за миллиметром, приоткрыл ее, моля Бога, чтобы не скрипнула.

В гостиной стоит человек. Стоит и очевидно нервничает – то и дело нетерпеливо поглядывает то на часы, то на дверь спальни Йормы. Лица не видно – стоит спиной.

Отсвет уличного фонаря на лаке пианино. Балкон открыт настежь. Значит, вошли через балкон.

Катц присмотрелся к темной фигуре. Чуть выше среднего роста. Ни капюшона, ни бандитской маски с прорезями для глаз. Что это значит? А вот что: свидетелей он оставлять не собирается.

Он вздрогнул. Оказывается, их двое. В спальне Йормы скрипнул паркет, дверь в спальню была открыта.

Он быстро отодвинулся к вешалке и прикрыл за собой дверцу. Йорма… неужели он там? Что они с ним сделали?

Он огляделся в поисках более подходящего оружия, чем зажатый в руке столовый нож. Что-нибудь тяжелое, чем можно оглушить, сбить с ног, воспользоваться тем, что никто не знает, что он здесь.

С трудом заставил себя отказаться от этой мысли. Ничего этим не добьешься. А дальше что он будет делать? Заявит в полицию? Он, кого эта самая полиция ищет с собаками по всей Швеции?

Что они ищут? Какие-то краденые ценности, которые Йорма припрятал? Навряд ли.

По улице прошла машина. Он слегка наклонился и в зеркале увидел, что у постели Йормы стоит еще один взломщик с куском стального троса в руке. Йормы не видно. Темный тренировочный костюм с капюшоном, белые кроссовки. Капюшон надвинут, лица не видно.

Что это за трос… черт, гаррота. Удавка, какой пользуются мафиози, – удобно душить конкурентов в машине, когда сидишь сзади.

Тот, кто стоял в пустой комнате рядом с его убежищем. Неестественно спокоен, должно быть, на каких-то препаратах.

Или вообще не человек – следующая мысль, он и сам не знал, откуда она взялась. Инстинкт. В этом типе, что стоял у постели Йормы со стальной удавкой в руке, было что-то нечеловеческое.

Чем-то он напомнил того, в гараже… может, это он и есть? В таком случае ему нужен не Йорма. Ему нужен Катц.

Он опять почувствовал, как в нем поднимается бешенство, как растущее в груди раскаленное ядро. Наследство отца, Беньямина. Неконтролируемые вспышки ярости.

Но он-то научился их контролировать.

В квартире было очень тихо, если ни считать дыхания стоящего у постели человека. Совершенно неподвижен, словно изваяние, словно все суставы и мышцы в его организме окаменели.

И вдруг он попятился.

Теперь он был в двух метрах от Катца. Но лицо по-прежнему в тени капюшона, только холодно блеснули глаза. И странный запах – мазь от комаров?

Прошел в гостиную, где нервничал его напарник. Тому было, очевидно, поручено следить за безопасностью и вмешаться в случае чего. Пассивное подкрепление. Ни один из них не сказал ни слова. Катц слышал, как они, не торопясь, вышли на балкон, перелезли через перила и спрыгнули на землю. Захрустел гравий.

Он бросился в спальню. Услышал чье-то запаленное дыхание, вздрогнул, оглянулся и тут же сообразил, что это дыхание – его собственное. Глаза уже адаптировались к темноте. Даже не нужно зажигать свет.

Йорма, скорчившись, лежал на постели с застывшим выражением ужаса на лице. Они затянули гарроту так, что повредили кожу на шее.

Катц схватился за пульс – пульса не было. Он стащил Йорму на пол, повернул на спину, положил сложенные руки на грудь и начал массаж сердца в бешеном темпе. Четыре толчка – дыхание рот в рот. Странно было ощущать губы Йормы, слышать собственный звериный хрип – четыре толчка, искусственное дыхание, еще четыре, еще четыре. Теплилась надежда, что еще не поздно.

Она так и не поняла, зачем с ним переспала. Именно сейчас ей меньше всего нужны дополнительные проблемы.

Даниельссон лежал в ее постели, читал газету и бодро насвистывал. Она-то давно уже встала и оделась.

Посмотрела на часы. Полдевятого. Только получить от него кое-какую информацию – а там до свиданья. Чем скорее, тем лучше.

По пути в кухню прошла мимо двери в детскую, не удержалась и заглянула. Зеленый бакуган Арвида так и лежит внизу на двухъярусной кровати. Лизины футбольные карточки разбросаны по всему полу. Вообще все на полу: куклы, машинки, плюшевые мишки и собаки, несколько Барби и куколок Брац, все по частям, ни одной целой, просто геноцид какой-то: оторванные руки, ноги и головы. Головы почему-то лежат отдельно на полосатом ковре, группками, похожими на аккорды в нотах. Она прикрыла дверь со смутным ощущением стыда.

Портфель Даниельссона с информацией об убийстве так и остался стоять в прихожей. Если ему верить, там все. Показания свидетелей, лабораторные данные, протоколы, заключения криминалистов. И копия жесткого диска с компьютера Клингберга – он обещал ей дать его посмотреть. Она убедила Даниельссона, что все эти материалы интересуют ее только в связи с загадочным переводом пятидесяти миллионов крон на Виргинские острова.

Из кухни слышно было, как он встал и направился в ванную. Неторопливые добродушные шаги, хорошее настроение. Включил и начал напевать последний шлягер. Видимо, сразу включил теплую воду, иначе покряхтел бы для начала.

На языке все еще его вкус. Тонкая кожица на головке, как замша, как нос у лошади.

И все же – зачем? Чтобы отомстить Уле? Лишено смысла, потому что никогда ему не расскажет.

Или просто потому, что время пришло? Тело, знаете ли, требует своего, тихо сказала она вслух. С гормонами шутки плохи.

Самое скверное, если он станет ей досаждать. Смотреть собачьими глазами. Не надо путать любовь и секс.

Прошла в прихожую. Почтальон уже приходил: на полу лежит одинокий конверт. Подняла и, открывая по пути, отнесла в кухню.

Вызов в социальные службы. Отдел семьи. По заявлению Улы: надо обсудить отношения в семье и решить, где детям будет лучше: у матери-одиночки или в семье отца с новой женой и младенцем.

Девять лет назад, когда они встретились на конференции по юстиции управления, он ее переоценил. Он видел в ней целеустремленную, умную девушку из пригорода, которой удалось пробиться в этом мире… бодрая, оптимистичная карьеристка, мечтающая о буржуазном существовании с мужем, детьми, собакой и дачей в архипелаге. Но она никогда не вписывалась в эту модель. Ее прошлое, которое он поначалу называл с некоторым даже восхищением «экзотическим», как выяснилось, все же наложило отпечаток, и отпечаток, по-видимому, неизгладимый. Она говорила слишком громко, не всегда правильно, пила больше, чем принято, а мелкие нарушения этикета, казавшиеся ему очаровательными, вскоре начали раздражать. Так постепенно все катилось под откос, пока развод не стал фактом.

Свело челюсти и появился неприятный привкус во рту, как всегда, когда вспоминала что-то, что хотела забыть, что-то, что мозг услужливо распихал в самые тайные уголки сознания в надежде никогда на эти воспоминания не натолкнуться, убедить, что ничего такого не было… но в самый неподходящий момент они выплывали наружу: нет, голубушка, было, и ничего с этим не поделать.

А вспомнила она позавчерашний разговор по телефону с детьми, вернее, только с Лизой, потому что Арвид прилип к планшету, играл в какую-то игру и подойти не захотел. А Лиза говорила только о щенке, Ула обещал ей щенка. Щенок затмил все, и дочь даже не спросила, когда они увидятся.

Мало того, в конце заявила, что остаток весны хотела бы жить у папы. Можно, мам? Здесь весело, у нас будет собака.

Эва положила письмо на кухонный стол, вернулась в спальню, посмотрела на изумрудно-зеленый, какой бывает только весной, газон в парке Васа и пошла в гостиную.

На журнальном столике так и стоит со вчерашнего полупустая бутылка «Джек Дэниэлс». Или полуполная, как посмотреть. Его трусы валяются на ковре у телевизора. Эва взяла их, приоткрыла дверь в ванную и хотела бросить на пол, но подумала, что Даниельссон может обидеться и повесила на крючок. Она взяла его внезапностью: посреди деловой беседы положила ему руку на причинное место и начала гладить. Эрекция наступила мгновенно. Сдернула джины и трусы и впилась в его член губами. Он кончил через пятнадцать секунд, как подросток. И обескураженно поглядывал на нее, когда она, как ни в чем не бывало, взяла свой стакан с виски.

И остался на ночь.

Какого черта я опять съехала с рельсов? Мне он даже не нравится. Та же история, что на Пасху… последняя капля для Улы.

Посмотрела на мобильник. Три пропущенных звонка от руководства, и еще она обещала помочь правовому отделу – они не знали, как поступить с возвращенными после их вмешательства суммами, почему-то на этот раз бюрократическую процедуру поручили им.

Ничего, всему свое время. Догонит. И с детьми тоже догонит, все встанет на свои места. Сейчас главное – Катц.

Она еще раз поговорила с вахтером в подземном гараже и прижала его не на шутку, когда поняла, что он что-то скрывает. И добилась своего: оказывается, был свидетель, который видел человека в куртке, пригнавшего клингберговский «лексус». Но это не официальные данные, это его личная инициатива – камера в тамбуре. Катц, объяснил вахтер, видел эти кадры.

Естественно, она не стала рассказывать все это Даниельссону. Потом, может быть, когда накопится, что рассказать.

Нелепица на нелепице и нелепицей погоняет. Нелепица. Не лепится. Ничего не лепится. Зачем Катцу вся эта головная боль, зачем притворяться, что он разыскивает Клингберга, лазать по гаражам, беседовать с Понтусом, сидеть в библиотеках… если он сам его и похитил, а вдобавок задумал пришить его жену.

Она легко узнала, кто этот мальчик из гаража. Обратилась в отдел борьбы с наркотиками и через пять минут получила ответ: семнадцатилетний героиновый наркоман, Юнас Окессон. Но его уже не спросишь: он уже сутки лежит в морге. Передозировка. Нашли в машине в Мерсте. В руке так и был зажат шприц с остатками героина.

Тоже странно. Парень был чист уже не меньше двух месяцев, и вдруг ни с того ни с сего – смертельный рецидив.

Посмотрела на дверь в ванную. Даниельссон, очевидно, любит постоять под душем. Вот и хорошо.

Вышла в прихожую и открыла его портфель – нет ли еще чего интересного, что он не показал ей вчера.

Выписка из бортового компьютера машины Клингберга. Если Даниельссон хватится, можно ему сказать, что он просто-напросто забыл распечатку у нее.

Пятьдесят миллионов крон… Эва вернулась в кухню. Она попросила оперативников отдела экономических преступлений связаться с Интерполом и узнать обо всех крупных трансферах из Швеции на Виргинские острова за последний год. Она понимала, что это потребует времени, в зависимости от уложений об охране банковских тайн, принятых на этих «Девственных» островах.

К ее облегчению, Даниельссон вышел из ванной полностью одетый. Кофе она уже сварила и поставила на стол.

– И как ты?

– Что – как?

– После вчерашнего… После того, что случилось?

Она налила ему кофе.

– Знаешь, Оскар, – она изо всех сил старалась сохранить дружеские интонации, – давай забудем эту историю. Ничего не случилось. Расскажи лучше про следствие… скорее всего, ты не все рассказал, я тебя прервала.

Физиономия обиженная.

– По-моему, все.

– Ты сказал, что, когда нашли труп Ангелы, компьютер был включен.

– Да… на слайд-шоу.

– Что за слайд-шоу?

– Семейные снимки. В основном отпускные.

– В случайном порядке?

– Понятия не имею.

– И как ты думаешь, кто зарядил это шоу? Преступник?

– Или жертва. Во всяком случае, после убийства никто компьютер не выключил. Кстати, я тебе сделал копию накопителя с компьютера Клингберга, если понадобится что-то уточнить насчет «Клингберг Алюминиум». Там наверняка и снимки найдешь, если так уж любопытно.

Скрытая, но ирония, дал понять, что она перебарщивает. Кому угодно станет обидно, если после ночных эротических подвигов тебя просят о них немедленно забыть. И все равно, от следующего вопроса она удержаться не могла.

– А ты уверен, что вы разыскиваете преступника, а не случайного свидетеля?

– Боже мой, Эва… его пальчики повсюду: на орудии убийства, в машине, на ключах от квартиры… к тому же он был осужден за очень похожие дела в юности. Что тебе еще нужно?

«Похожие дела»… он открывает ей глаза. Значит, ее имя еще не всплыло в качестве первой жертвы кровожадного психопата Данни Катца. Слава Создателю.

– А того, кто позвонил в полицию, нашли?

– Нет.

– И это тебя не удивляет?

– Знаешь, без анонимных звонков мы бы и с половиной нашей работы не справились. Ты прекрасно знаешь, что ничего незаконного в этом нет, закон запрещает заставлять людей свидетельствовать.

– И вы исходите из того, что это был кто-то из соседей? Услышали ее крики?

– В доме семнадцать квартир. Человек звонил с мобильника с заправляемой симкой, ее не проследишь. Видимо, кто-то не хотел, чтобы его вмешивали в полицейские дела. Теперь на Эстермальме люди живут самые разные. Но мы все-таки продолжаем попытки его найти.

Даниельссон встал, вышел в прихожую, вернулся с портфелем и достал оттуда жесткий диск.

– А у тебя-то как дела с этими пятьюдесятью миллионами? Продвинулось что-то?

– Жду и надеюсь… Народ побаивается Интерпола, так что, если приходится выбирать между сохранением тайны вкладов и Интерполом… как правило, тайны проигрывают. Виргинские острова – налоговый рай, они будут выкручиваться и ускользать от ответа до последнего. Кстати, ты вчера говорил что-то про украденную машину, когда я тебе… скажем так: не дала договорить.

Короткая улыбка. Слава богу, хоть чувство юмора есть.

– Говорил… мы нашли машину, которую подозреваемый угнал со стоянки рядом с его домом, вскоре после убийства.

– И где он ее оставил?

– В Альвике, на берегу. Там фабричная стоянка. И все. Исчез бесследно.

– А его бывший шеф, с ним кто-то разговаривал?

– Рикард Юлин? Конечно… он говорит, что не видел Данни Катца уже с полгода. Судя по всему, надежный мужик. Военная косточка.

А вот это надо проверить, подумала она. Военная карьера Катца была ей не совсем понятна.

– А укусы на шее? ДНК нашли?

– Никакой необходимости. Улик и так больше чем достаточно.

Помолчали. К кофе ни он, ни она не притронулись. Атмосфера неловкости не исчезала. Черт бы побрал эту идиотскую затею с импульсивным сексом…

– Мне, наверное, пора, – сказал он неуверенно. – Пока не начали искать с собаками – куда он подевался, этот Даниельссон.

Она молча кивнула.

– Встретимся еще как-нибудь, Эва?

– Разумеется. Держим руку на пульсе со всей этой историей.

– Я имел в виду не это.

– Посмотрим, Даниельссон. Сейчас мне не до постоянных отношений.

Она посмотрела прямо в его собачьи глаза и увидела совершенно ясно, что так он не отстанет. Что посеешь, то и пожнешь. Заслужила. Нельзя давать волю гормонам.

Как только он ушел, она схватилась за GPS-распечатку.

Следователей интересовал только период между исчезновением Джоеля Клингберга и гибелью его жены. А помимо этого?

Ангела Клингберг после пропажи мужа машиной почти не пользовалась. Две короткие поездки: на Эстермальм и чуть подальше, в Юрхольмен.

Эва проверила адрес в Юрхольмене. Вилла Понтуса Клингберга. Ангела ездила туда ровно за десять дней до своей смерти, приехала в семь вечера, а уехала… что? Уехала в девять, но на следующее утро.

Если бы Даниельссон догадался спросить, разведенный генеральный директор «Клингберг Алюминиум» наверняка нашел бы, что ответить. Жена племянника была очень расстроенна, он пытался успокоить ее, утешить, попросил остаться на ужин, за ужином она выпила вина и решила переночевать в гостевой комнате.

Вполне возможно.

Если только между ними ничего не было.

Она начала просматривать более ранние числа. Вот уж воистину, глаза Большого Брата, и не где-нибудь, а в собственной машине – сохранилась вся информация, начиная с Нового года. Больше всего поездок из дома на Шеппаргатан в контору в Норртулле. Ездила в Юрхольмен, довольно регулярно, и каждый раз с ночевкой. Эва поискала, где еще ночевала владелица «лексуса», и нашла адрес в Сёрмланде.

Полезла в Google. Так и есть – летняя резиденция Понтуса Клингберга, усадьба неподалеку от Катринехолма. Несколько ночевок – там тоже.

Подключила диск Клингберга и очень быстро обнаружила его деловой календарь. Расписан по минутам: дни рождения, напоминания, длинные списки неотложных дел, даты техосмотра, встреч, конференций, деловых поездок.

Чтобы сравнить календарь с GPS-распечаткой, большого труда не потребовалось. Каждый раз, когда «лексус» совершал неблизкое путешествие в Сёрмланд, Джоель Клингберг был в отъезде.

Так-так… Скорее всего, Ангела крутила роман с дядей мужа.

Оставим пока. Она полезла в фотоархивы. Снимков на удивление мало – что-то около двух сотен. Щелкнула по кнопке «последняя сессия» – автоматически началось слайд-шоу под какую-то классическую музыку. Ангела и Джоель Клингберг путешествуют. Праздник середины лета в каком-то роскошном деревенском замке, а вот они в Италии, а это… это какой-то курортный парадиз, скорее всего, в тропиках… а вот участвуют в парусной регате, может быть, в Сандхамне, стоят на борту шикарной океанской яхты.

Она остановила шоу и присмотрелась повнимательнее. Нажала кнопку увеличения, чтобы разглядеть название.

«Санта-Рохус».

Это ей что-то говорило. Не «что-то», а известно что. Из подвалов памяти выплыла детская картинка: она стоит на берегу, а Йорма и Катц плывут к огромной яхте на рейде. «Санта-Рохус». Название прозвучало в памяти, как эхо давно минувших времен.

Она встала, прошла в гостиную и взяла мобильник, лежавший в том самом кресле, в котором она совратила Даниельссона.

Набрала номер транспортного управления и представилась полным служебным титулом.

– Соедините меня, пожалуйста, с Морским регистром. Мне нужны сведения о владельце одной из стокгольмских яхт.

Приглашение по-русски: «Выберите логин». Данни вписал первое попавшееся имя – Барух. И, вводя пароль, никак не мог понять: почему именно Барух? Он начал уставать. Восемь часов в режиме чата – надо найти кого-то, кто мог бы ему помочь. Но попадались только скрипт-киддис, играющие в хакеров подростки, ворующие чужие программы и щеголяющие перед подружками своим компьютерным всемогуществом. Они наверняка наложат в штаны, когда узнают, что ему нужно.

Почему Барух? Потому что сегодня пятница, потому что это первое слово в еврейской молитве: Барух ата Адонай… Благословен будь, Господь наш.

Странно. Он не читал эту молитву с тринадцати лет, в последний раз с отцом, в ортодоксальной синагоге на Санкт-Паулсгатан – Беньямин из каких-то соображений всегда брал его с собой на большие праздники. Данни вообще не так уж много знал про отца. Знал только, что тот приехал в Швецию перед войной с родителями в статусе беженца, что родители его, дед и бабка Данни, Хаим и Сара, эмигрировали в Израиль в начале пятидесятых и потеряли контакт с сыном. Или кто-то – либо он, либо они – не захотел знаться.

Он написал свой обычный пароль и нажал кнопку ввода.

Тут же выскочила надпись, тоже по-русски: «Повторите пароль».

Машинально написал еще раз. Пока ждал ответа, думал о Йорме и начинал дрожать от ненависти и жажды мести. Йорма лежал в Южном госпитале на респираторе. Данни все-таки удалось запустить сердце, он тут же позвонил 112, открыл настежь дверь, схватил свою сумку и выбежал из квартиры. Сидя в ста метрах от подъезда в машине Йормы, смотрел, как его вынесли на носилках и увезли. Данни прихватил с собой мобильник Йормы, нашел последний набранный номер и позвонил. Трубку взял один из друзей Йормы по имени Эмир. Он помог Данни найти новое убежище в Вестберге, в однокомнатной квартире на четвертом этаже, где он сейчас и находился.

Постепенно разворачивалось окно чата, появлялись новые имена.

У кого-то была аватарка «Пикачу», еще у кого-то – «Хан Соло» из «Звездных войн». Люди наотрез отказывались взрослеть.

Сеть называлась «Оксюморон». Ему дал рекомендацию некто Ханки Дори, с кем он когда-то обменивался программами в Сети. То, что тебе нужно, найдешь только там, сказал он.

Сегодняшний временный модератор работал под псевдонимом «Троцкий».

Только через несколько минут пришел его вопрос. По-русски.

– Кто ты? Чего ты хочешь?

– Мне нужна помощь, – пальцы Данни привычно летали по клавишам. Русскую раскладку он знал не хуже латинской.

– Нужна – поможем.

Кроме них, никого в «Оксюмороне» не было. Только он и модератор. Катц объяснил свое дело – нужна помощь с кодом Super User, чтобы получить доступ к серверу.

Тишина. Никакой реакции. Но Катц знал, что именно в эти секунды молчания где-то в другом чате, где, как он понял, Троцкий тоже является модератором и который ему недоступен, где-то там, в виртуальных безднах Интернета, идет обсуждение.

Прошло несколько минут. Наконец забегал символ карандашика, и через две секунды выскочил ответ, по-русски и только по-русски:

– А что я за это буду иметь?

Так принято: хакеры меняются программами. Я тебе горячий пирожок, ты мне такой же, но с грибами. Но на этот раз Катцу нечего было предложить, что он и объяснил совершенно откровенно Троцкому.

Молчание. Бегающий карандашик, вопрос:

– Какая оперативная система?

– Sol OS Solaris.

– Какая версия?

Катц объяснил то немногое, что знал, – и про исходную версию, и про дополнения.

Троцкий мгновенно прислал ему смайлик и попросил подождать.

Потом вдруг появился опять.

– А ты еврей, Барух?

– Докажи.

Даже не думая, Данни написал продолжение субботней молитвы:

И Троцкий немедленно ответил: неважно, еврей ты или нет.

– А зачем спрашивал?

– Все равно я такой информацией направо и налево не разбрасываюсь. Но тебя рекомендовал Ханки Доли. Кому ты хочешь сделать козу?

– Bad guys, – написал Данни, переключив клавиатуру на латиницу.

– Шабат шалом, Барух. Успеха тебе.

На экране появилась ссылка. Еще через две минуты он получил доступ к программе. Еще предстоит много работы. На несколько часов как минимум – написать несколько программных кодов, исправить баги, если они есть. Тогда все будет, как он задумал. Несколько часов, не меньше – он давно не писал программ.

В час ночи он сделал первую попытку взломать сервер Capitol Security. К собственному Linux-ноутбуку он подключил еще два винчестера и долго возился, настраивая параметры.

С фальшивой учетной записью продрался через несколько серверов. Среди них оказались почему-то серверы Парижского и Бостонского университетов. С анонимным сетевым подключением можно не бояться, что его вычислит какой-нибудь дотошный сисадмин.

Подумать только! Он всегда считал Юлина своим другом, чуть ли не старшим братом. Все, что тот делал для него за эти годы: заставил завязать с наркотой, нашел работу, щедро делился контактами, помогал во всем… А время в Санкт-Петербурге, когда они познакомились! А часы за чашкой кофе, когда они говорили только по-русски, чтобы не растерять язык… Непостижимо.

Но – все указывало на Юлина. Никто, кроме него, не знал, что Данни собирается зайти к Ангеле. Никто, кроме него, не знал, что Данни укрылся у своего знакомого в Мидсоммаркрансене. И если это Юлин… такое предательство не прощают. Он нанесет ответный удар. Беспощадный ответный удар, как только представится случай.

Если это Юлин… А может, кто-то еще? Зачем? Зачем Юлин тщательно аранжирует улики на месте преступления? Зачем подсылает убийцу, который по ошибке чуть не лишил жизни Йорму?

Скажем так: Юлин почувствовал, что Данни вышел на его след. И опасается, что Данни, вопреки теории вероятности, сумеет скрыться от розыска.

«Старый боевой товарищ», – сказал Юлин, когда Катц показал ему фотографию Клингберга. Тогда Данни не мог понять, что его насторожило, а сейчас сообразил: откуда? Он никогда не рассказывал Юлину, что проходил военную службу с Джоелем Клингбергом.

Осталось совсем немного. То и дело выскакивали новые окна, требующие новых команд, но он неуклонно приближался к серверу Capitol Security.

Программа, присланная Троцким, напоминала легендарную программу «Джек-Потрошитель», щелкавшую кодированные пароли, как орехи. Напоминала, но работала куда быстрей.

Программа super user do, или sudo, как ее сокращенно называли хакеры, оставляла открытой командную функцию и при этом блокировала тревогу в момент дешифровки кода. Еще несколько минут.

Вот… наконец. Позвольте представиться: администратор локальной сети Capitol Security мистер Х. Вопрос только, насколько быстро его обнаружат. На дисплее – интернет-казино. Кто-то работает сверхурочно, один в конторе – почему бы не поиграть?

Сердце забилось быстрее.

Спокойно, никто не знает, что я здесь.

Он закрыл глаза и увидел перед собой Йорму в палате интенсивной терапии – бледный как смерть, с кислородной маской. Данни связался с его сестрой, и та постоянно сообщала о состоянии. Состояние очень тяжелое, поврежден щитовидный хрящ, сильные боли.

Он еще раз поклялся отомстить и посмотрел на экран. Безымянный сотрудник Capitol Security покинул казино и теперь работал с бухгалтерской программой.

Он был прав. Юлин замешан во всю эту историю. Полно файлов, связанных с «Клингберг Алюминиум».

Данни работал очень быстро, копировал файлы, перетаскивал их в новый каталог, копировал, перетаскивал, по ссылке нашел скрытую, не зарегистрированную в отчетности копию перевода огромной суммы на зарубежный счет, личные данные Понтуса Клингберга, телефонные номера, несколько фотографий – ими он займется позже. Добрался до файлов, помеченных КЛИНГбергВИП с номерами, перекопировал и их – потом разберется.

Внезапно повысился уровень безопасности. Оператор что-то почуял и начал нервничать. Катц быстро вышел из Сети, стер временные файлы – замел следы и выключил компьютер.

Пятьдесят миллионов крон. Сумма, положенная на зарубежный счет. SWIFT-код и IBAN-номер ничего ему не говорили. Но название плательщика есть – дочерняя фирма «Клингберг Алюминиум». Что это? Шантаж?

«Клингберг Алюминиум», кроме того, покупает какие-то неуточненные услуги у Capitol Security. Подтверждения этих выплат в отчетности присутствуют, в отличие от пятидесятимиллионного перевода.

А это что? Сканированные газетные статьи о давних интересах Клингберга в сахарной промышленности, об использовании почти дармовой рабочей силы… Что это значит?

И ни слова о Джоеле.

Файлы, помеченные префиксом КЛИНГбергВИП, оказались пустыми, и восстановить их он не смог. Удалось только найти дату уничтожения файлов – тот самый день, когда пропал Джоель Клингберг.

Юлин убрал всю конфиденциальную информацию и где-то спрятал. На вилле в Бромме, в домашнем компьютере. Или в обычном сейфе.

«Санта-Рохус». Согласно морскому регистру – тридцатиметровая яхта класса «люкс». С начала пятидесятых во владении семьи Клингбергов. Приписана к доминиканскому порту, ходит под доминиканским флагом, но застрахована в Швеции. Куплена в Санта-Доминго, покупатель – основатель империи Густав Клингберг. Потом перешла по наследству к его сыну, Понтусу Клингбергу. Зимует на стоянках на Меларене, если не находится в Вест-Индии.

В 1984 году, в тот самый день, стояла на рейде в Экерё.

Более или менее регулярно ремонтируется на верфи в Ульвсунде, недалеко от квартиры Катца. Эва еще раз посмотрела распечатку GPS – Джоель в день исчезновения заезжал в этот район. Позвонила на верфь – яхта не появлялась там уже несколько лет, и где она сейчас, они понятия не имеют. Экипаж, по-видимому, нанимают где-то еще.

А фотографии?

Да, фотографии есть. Полиция? Хорошо, сканируем и перешлем.

Через полчаса у нее на столе лежал десяток фотографий. Чем больше она на них смотрела, тем сильнее росла уверенность: тогда, в Хессельбю, это была именно «Санта-Рохус».

Эва поставила машину у своей конторы и пешком дошла до старого полицейского управления на Агнегатан. Представилась, показала удостоверение и попросила разрешения поработать с архивом.

Она все глубже и глубже погружалась в историю семьи Клингберг – целый ряд трагедий. Похищение мальчика, двойное самоубийство родителей, исчезновение Джоеля, чудовищная гибель его жены… Словно и вправду проклятие лежит на всем роде Клингбергов, подумала она и решила, что наверняка не ей одной приходила в голову такая мысль.

Заведующий проводил ее через подвальный коридор в помещение криминального архива и попросил дежурного помочь коллеге.

За железной решеткой – шестнадцать километров полок с папками, итог расследований тысяч преступлений, совершенных в докомпьютерную эпоху. Фотографии мест преступлений, протоколы допросов, технические и лабораторные данные – все рассортировано по датам и в соответствии с номерами входящих документов. Вещественных доказательств здесь не было. Когда следствие умирало естественной смертью и его хоронили в архиве, вещдоки, как правило, уничтожали.

Она заполнила формуляр. Через четверть часа дежурный привез на каталке несколько больших папок и вывалил на стол.

Два дела. Серая бумага, машинописные номера. К 5253-70 и К 2965-79.

Последние две цифры – годы. Она взяла первую папку.

Дело о похищении человека. Множество бумаг об исчезновении Кристофера Клингберга сорок два года тому назад.

Она просматривала папку не меньше часа. Дело сдано в архив меньше чем через год. Клан Клингбергов, за исключением убитых горем родителей, следствию практически не помогал. Отец-основатель империи, Густав Клингберг, вообще отказался отвечать на вопросы следователей. Фактически весь материал собран в первые дни, после чего следствие не продвинулось ни на шаг. Потом, когда след окончательно остыл, дело передали в другой отдел. Там папки несколько месяцев собирали пыль, и в конце концов их отправили в архив.

Хорошо… следующая папка. Дело о самоубийстве Яна и Иоанны Клингберг. Тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Приложен протокол вскрытия.

Найдены мертвыми в гараже по тому же адресу в Сёрмланде, куда ездила Ангела. Летняя резиденция Понтуса. Тогда, правда, усадьба принадлежала отцу, Густаву. Подозрений не возникло, дело было списано с резолюцией: самоубийство. Но почему-то оно попало в архив. Почему? Если нет криминальной составляющей, дела обычно уничтожают.

Нашла протокол вскрытия. Супруги сидели на заднем сиденье и держались за руки, пока их быстро душил угарный газ. Потеряли сознание и задохнулись. Дыхательная недостаточность, критическое содержание молочной кислоты в крови. Окись углерода, угарный газ связывает гемоглобин и блокирует транспорт кислорода. Остановка сердца, как результат тяжелой гипоксии.

Вид у покойников был спокойный и мирный, никаких признаков, что они вдруг передумали и пытались спастись. Анализ крови показал высокое содержание алкоголя.

Дальше – подробное описание состояния тел погибших… рост, телосложение, цвет слизистых, кожные покровы… она вздрогнула. На шее Иоанны Клингберг – засос. Бывает. Но такой же засос на шее ее мужа. Судебные медики этот факт не комментируют.

Она отложила протокол и уставилась, не видя, на репродукцию на стене. Почему? Почему не комментируют? Что это – страстный прощальный поцелуй? Сначала он, потом она? Или наоборот…

Спокойно, Эва.

Засос – не укус.

Она нашла в папке протокол осмотра места происшествия. Патрульная машина подъехала практически одновременно со «скорой помощью».

Короткое описание. Протоколы опроса отца, Густава Клингберга, Понтуса, брата погибшего Яна, двоих сотрудников фирмы, горничной и шофера. И тринадцатилетнего Джоеля Клингберга, который и обнаружил погибших.

Она долго пыталась сообразить, как же было дело. Картинка все время расплывалась, не хватало какого-то звена.

Ну, хорошо. Примерно так: Ян и Иоанна с сыном Джоелем приехали в загородное имение с ночевкой. Их разместили во флигеле. Джоель лег спать около десяти, родители еще сидели за столом. Он проснулся на следующее утро, пошел к ним, но их в спальне не было. Он вышел в сад, покричал, но никто не отозвался. И тут он услышал шум двигателя в закрытом гараже. Джоель, ничего не подозревая, открыл гараж и увидел, что случилось. Помчался к главному зданию, примерно в двухстах метрах от гаража. Разбудил деда, тот велел немедленно вызвать «скорую помощь» и с другим сыном, Понтусом, побежал к гаражу.

Никаких прощальных писем не нашли.

В отдельном конверте – напечатанное на машинке приложение. Особое мнение стокгольмского следователя, некоего Рагнара Хирша. Стокгольмский следователь Рагнар Хирш считает, что следствие необходимо продолжать. Есть ряд неясных вопросов, пишет Хирш, не поясняя, что именно ему неясно. В конце служебная записка – в продолжении расследования отказать.

Вот и объяснение, почему материалы следствия попали в архив. Если есть особое мнение, материалы полагается архивировать. Начальство не дало добро на продолжение работы, но особое мнение следователя Рагнара Хирша не позволило списать совершенно, казалось бы, ясное дело.

Конечно, решение руководства вполне типично. Мотивировок – выше головы. Нехватка ресурсов. А может быть, кто-то, кто знал дело лучше, чем Хирш, посчитал, что у него слишком богатое воображение. Теперь не узнаешь. Прошло как-никак тридцать с лишним лет…

Она аккуратно сложила листы в папку. Рагнар Хирш. Наверняка уже на пенсии, если вообще не умер.