— Ну вот и добрались! — Агния Николаевна по-хозяйски уселась на аккуратно застеленную кровать. — Вы чего стоите как неродные? Несите сюда чемоданы! А корзину зачем в комнату тащишь? Там продукты, сейчас буду обед готовить. Таська до ночи на работе, а Лариска с бабушкой, наверное, нас встречать пошли!

Братья — семнадцатилетний Юрка и четырнадцатилетний Борис, немного повздорив между собой, занесли в комнату чемоданы и молча встали перед матерью.

— Опять встали. Печку кто растопит?

— Юркина очередь, — проворчал Борька, — а я погулять хочу. Там Мишка Скворцов…

— Мам, он всегда убегает гулять, хоть бы дров принес!

— Правильно говоришь, Юра! Борька, принеси дров и беги к своему Скворцову. — Борис тут же рванул на улицу. — Да не упади с лестницы, несется как угорелый! Юр, радио включи!

Голос диктора заканчивал какую-то фразу: «…ветского Информбюро!»

— Сынок, сделай тише, что так громко-то!

— У тети Таси на репродукторе ручка сломана, тише не делается. — Юрка не слушал, что говорит диктор, но удивился, что молчит мать, разбиравшая корзину с едой, и повернулся посмотреть, может, вышла. А мать сидела у стола, прижав к груди сверток с хлебом, бледная и растерянная.

Вечером, когда вернулась тетя Тася, они с матерью пошли в комендатуру искать отца. А Юрку с Борькой оставили водиться с малявкой Лариской.

— Как думаешь, война надолго?

— Не знаю. Мой призыв через год. Я хотел в кавалерию. А теперь кавалерию, наверное, отменят. У немцев танки, я в газете читал, против них кавалерия не устоит.

— Да, танки железные, а кони живые. Лариска, ты танки видела?

Лариска промолчала. Ей очень хотелось спать, а глупые братья пристают с какими-то танками. Но, подумав, сказала:

— Танки я в кино видела, про белых. Их наши все сломали!

— Эх, ты, двоечница! Не сломали, а подорвали!

— Я не двоечница, у меня только по чистописанию четверка! — И девчонка разревелась, не столько от обиды, сколько от усталости. Мама с тетей Агнюшей куда-то ушли и не накормили. Мама обещала, что, когда приедут тетя и братья, будем кашу с мясом есть. А на столе лежали только зеленые яблоки и большая буханка черного хлеба.

— Да не реви, дура! — прикрикнул на нее Юрка. — Борька дразнится, а ты нюни распустила, как маленькая!

Вошли усталые женщины — их матери, следом отец мальчишек — капитан-пограничник. Он прямо с поезда был отправлен военным патрулем в городскую комендатуру. Сказал, что скоро вернется, а пришел только теперь, затемно.

Уже засыпая, Борька слышал, как взрослые разговаривают за столом. Отпуск отменяется, потому что отца направляют в Ново-Николаевск на призывной пункт проводить строевую подготовку с новобранцами. А Юрка уже осенью поступит в военное училище на ускоренный курс и к совершеннолетию станет младшим лейтенантом. «Вот везет! — подумал Борька. — Уже и служить на войну возьмут».

Мать вернулась из мастерских пораньше. Она несла на руке недошитую шинель.

— Борь, поставь нагреть воды, скоро Юрий приедет на побывку. Хоть отмою его.

Юрка лежал в госпитале, недалеко от Томска, со смешным, с точки зрения Борьки, ранением, в самую пятую точку. Юркина часть сопровождала подводы с ранеными, которых вывозили с места боевых действий. Минеры проложили дорогу через минное поле. А Юрка решил покрасоваться перед молоденькими медсестрами и гарцевал вдоль строя, немного обогнав его. Вот тут-то красавец конь и задел задней ногой мину. Никто от взрыва не пострадал, даже конь остался невредимым. А Юрку догнали четыре осколка. Борька злился, что все пацаны во дворе уже знали про смешное братово ранение и посмеивались за Борькиной спиной. Это бабушка и мама рассказали всем соседям про приключившееся с Юркой несчастье, а те разнесли эту новость на весь двор и на всю Розочку. Хотя бы уж не говорили, куда его ранило!

Мать уселась за швейную машинку дошить шинель и гоняла Борьку туда-сюда по хозяйству. Одно было хорошо: в честь Юркиного приезда зарубили курицу, купленную на рынке за пол-литра спирта.

Вечером мать пошла в мастерские, сдать пошитую шинель, а бабушка вышла во двор поболтать с соседками. Братья разговаривали про войну, и даже подросшая Лариска прислушивалась к разговору, делая вид, что внимательно читает учебник.

Борька прекрасно понимал: братец сильно преувеличивает свои военные подвиги. Но все равно с замиранием сердца слушал про бомбежки, налеты мессеров на санитарные поезда, и долгие переходы через минные поля с обозами медсанбатов. А Юрий, закончив рассказ про то, как он, чуть не самолично, вывел целый вагон раненых в укрытие, когда поезд нещадно бомбили с воздуха, вдруг вспомнил про свою новую военную форму.

— А ты видел, что теперь вместо лычек ввели погоны?

— Да. Отец уже два раза в новой форме приезжал.

— А кортик ему тоже выдали?

— Не знаю.

— Вот смотри! — И Юрка достал из вещмешка офицерский кортик.

— Дай посмотреть!

— Не дам, маленький еще, порежешься. Он острый, как бритва!

— Кто это маленький? Мне скоро уже семнадцать стукнет, и я в училище пойду, как ты! А потом на фронт!

— Как же, отпустит тебя мать в училище! Сам слышал, она отцу говорила, до призыва никуда ты не пойдешь, а там и война может кончиться!

Борька просто рассвирепел. Он знал, родители не хотят, чтобы он учился в военном училище, но надеялся, что все-таки отпустят. И на медкомиссию сходил. Где, к его великому счастью, поставили заветный штамп — «Годен». Только ждал подходящего момента уговорить мать. Отец разрешит, если мама отпустит.

— Что ты такое говоришь, дурак! Я что, не успею на фронт, по-твоему, попасть?

— Да запросто. Не знаешь, как немцев гонят? Скоро до границ доберутся, а там до Германии рукой подать. — Юрка говорил спокойно, с легкой усмешкой, всем видом показывая свое превосходство боевого офицера над Борькой, безусым мальчишкой. — А я вот долечусь и еще успею повоевать!

— Знаю, какой ты боец! Так хорошо драпал, что ранили в самую задницу!

И тут Борька услышал, как мимо его уха что-то просвистело. Оглянувшись, увидел, что в дверном косяке торчит кортик, а на пороге с открытым ртом стоит бабушка. Тут заревела Лариска, и Борька опрометью выскочил на улицу. Он слышал, как запричитала бабушка, а Юрка что-то бурчал ей в ответ.

Всю ночь Борька просидел в старом сарае, дрожа от холода. Мать дважды выходила на улицу и звала его. Но он не отозвался. Слезы душили его.

Утром неожиданно объявился отец и увез Юрку на вокзал в трофейной легковушке.

Спустя восемь лет Борис демобилизовался и приехал к родителям. Они обосновались в новом поселке военных на строительстве секретного производства. Встречали моряка Тихоокеанского флота, старшину второй статьи с генеральскими почестями. Мать с теткой наготовили как на свадьбу. Три месяца экономили отцовский паек, чтобы накрыть на стол как раньше, до войны. Приехал и Юрий с женой и дочкой. Крепко обнявшись, братья разговорились.

1953 год Слева направо: Шлыков Борис Федорович — мой отец Шлыков Федор Николаевич — мой дед Шлыков Юрий Федорович — мой дядя

— Куда думаешь устраиваться? А то давай к нам в милицию. Нам сейчас люди очень нужны.

— Нет, в милицию не пойду. Отец договорился, чтобы меня послали в Ленинград на офицерские курсы. А потом вернусь сюда, буду под его крылом служить на строительстве.

— Понятно. — Юрий посмотрел Борису прямо в глаза. — А кортик помнишь?

Борис молчал, опустив голову.

— Ты прости меня, брат. Я вот принес, если хочешь, возьми, пусть у тебя будет, — и Юра подал брату тот самый кортик, которым чуть не убил его в далеком сорок четвертом.

Борис не взял. Молча встал и вышел из комнаты. Но через минуту вернулся. Он держал в руках кортик, ножны которого были отделаны богатой инкрустацией.

— Зачем мне твой, у меня свой есть.

— Откуда, тебе же по званию не положено…

— Это мне Батя, капитан первого ранга Колесов подарил, когда в запас увольнялся. Тут дарственная надпись есть. — Борис протянул кортик брату.

— «Борису Шлыкову, за геройский поступок и мужество во время тушения пожара в походе 22 августа 1945 года. Порт следования — Порт-Артур», — прочитал вслух Юрий.