Письма с фронта
Он дошел до Берлина!
Хочу предложить вашему вниманию фронтовые письма моего отца. Учитывая то, что речь идет о боях под Харьковом, где сейчас нам снова угрожают развязыванием войны, думаю, тема очень актуальная.
Эти письма бережно хранились бабушкой, получавшей их на Урале, в эвакуации. В конце войны письма уже приходили в Харьков, куда дедушка с бабушкой вернулись после освобождения города.
Ко мне они попали в 1989 году, мой брат Юра решил уехать из страны вместе со своей семьей. Наша большая семейная квартира в центре города, доставшаяся в свое время Юре, теперь отходила к государству — приватизации тогда еще не было, а у меня была своя маленькая хрущевка. И вот, когда я прощалась с братом, его женой и детьми (старшей, Ане, было 10, а младшему, Мишке, всего полгода), в разоренной квартире моего детства, свадьбы и первого года замужества, среди кучи брошенных вещей мне попался на глаза знакомый бабушкин узелок из платочка с фронтовыми письмами.
Они пролежали у меня дома еще около 20 лет.
В семье произошла трагедия — в Австралии, где обосновался брат со своей семьей, погибла Аня, которую я любила как самую дорогую дочь и еще сильнее.
Мне катастрофически не хватало мужественности, чтобы пережить это горе. И тут мой взгляд упал на все тот же истрепанный бабушкин узелок с письмами. Подумав, что письма помогут мне немного отвлечься, я решила заняться ими системно, чтобы прочитать уже не случайно-выборочно, как я это делала раньше, а в хронологическом порядке. Положив каждое письмо в отдельный пластиковый файл и сшив все файлы в скоросшиватели, я начала все это набирать на компьютере.
«О, боже! Неужели это был мой отец?!!»
Но ведь я его знала совсем другим. Мама постаралась после развода, мне было всего пять лет, когда они разошлись, разделив детей. Отец был, и в то же время его как бы и не было. Хотя с возрастом, я уже начала что-то понимать сама, и в последние годы его жизни в моем отношении к отцу было заметное потепление. Но все равно сейчас я чувствую себя его должницей, не отдавшей ему ту дочернюю любовь, которой ему так не хватало после войны…
14 марта 1942 года, суббота
Здравствуйте, дорогие Папа и Мама!
После длительной 12 дневной поездки мы, наконец, выгрузились. Моя мечта сбылась. Нахожусь в 100–120 км от нашего города. Очень рад, что мне придется участвовать в боях за свой город. С двумя товарищами зашли в одну хату. Нас хорошо приняли. По горло накормили. Украинский борщ с мясом, на второе — жареная свинина и вдоволь свежеиспеченного хлеба. Деньги дали — отказались брать. Но мы бесплатно ничего не берем. Как будет дальше — не знаю. Адреса пока нет, но он будет немного погодя. Чувствую себя хорошо, ничем не болел. Если не будет писем, то не беспокойтесь. Обстановка будет такова, что писать будет некогда.
Привет Доре, Мусе, Ире и всем. Следующее письмо с фронта.
С красноармейским приветом. Миша
5 мая 1942 года
Здравствуйте, дорогие Мама, Папа, тетя Дора и все!
Обстановка, в которой я и мои товарищи находились, не давала возможности писать вам письма. Жив и здоров. Нахожусь — рукой подать к своему городу. Живу в лесу, где когда-то отдыхал. У нас здесь дурацкая весна: дожди льют беспрестанно — холодно. Весна сильно запаздывает. Школу уже закончил и работаю командиром в подразделении. С питанием из-за размытых дорог бывают перебои. В хороших боях еще не участвовал, были пустяковые перестрелки. У нас всех одно желание: скорее пойти в генеральное наступление и закончить войну в этом году. Передай Тараненко, что муж ее жив и здоров. Хинкиса не аттестовали (за трусость), где-то находится в дивизии, где — не знаю. Получил сегодня от вас 4 письма сразу. Хорошо будет, если вы будете писать вместе с Дорой.
Мой адрес: П.П.С. 1675, 560 с/п, 8 рота, 3-й взвод, сержанту Рогачевскому.
Если не будете получать от меня писем, то не беспокойтесь, не всегда есть время заняться письмами.
Пока всего хорошего. Целую всех крепко. Миша
7 мая 1942 года
Здравствуйте, дорогие Мама и Папа!
Некоторое затишье на нашем фронте дает возможность оправиться после трудного перехода с тыла на фронт и заняться перепиской. Я хочу вам сообщить, что пишу только вам — больше никому. На вашей совести лежит сообщать обо мне остальным. В отношении здоровья — я удивляюсь. Бесконечные дожди, сырость, костры даже в лесу зажигать нельзя, и несмотря на это, я ни разу не болел. Неудержимое желание видеть вас — сильно скучаю. Когда это сбудется — трудно сказать, но не за горами. К нам домой зайду обязательно — уже совсем близко. Вы держитесь и ждите — скоро будем вместе. Миша
8 мая, 1942 года
Здравствуйте, дорогие Мама и Папа!
Привет всем с фронта. Сижу и завтракаю. Кругом артиллерийская канонада, через головы летят мины. Все это гостинцы туда, куда мы готовы двигаться, ждем приказа. В часы досуга ходил в деревни, только что освобожденные нашими частями. Картина такова: хаты сожжены, оставшиеся разрушены. Крестьянство подверглось ограблению. Немцы заходят в дом, подают бумажку, на ней по-русски написано: «Белый мука, масло, сало молоко — клади на стол». Если это не выполняется, то начинается повальный разбой и хата сжигается. Все это я сам видел и слушал пострадавших. Из одежды забирают все годное, как взрослое, так и детское. В отношении себя, то работаю в подразделении. Никаких жалоб на здоровье. Живу, как на даче — в лесу. Жалко только то, что поздняя весна. В отношении действий, то ведется подготовка. Как только это будет закончено, то один только приказ. Приказ тов. Сталина будет выполнен. Немцы навряд ли смогут оказать серьезное сопротивление. Готовлюсь к вступлению в партию.
С приветом. Ваш Миша
28 мая 1942 г.
Передай Тараненко, что Вася жив и здоров.
Здравствуйте, дорогие Мама и Папа!
Не ругайте меня за отсутствие писем. Обстановка никак не позволяла этим заняться. Вы читаете газеты и знаете, что наши войска перешли в наступление. С боями продвигаемся вперед. Счастье выпало на мою долю — наступать прямо на свой город. Участвовал в двух боях. До города осталось совсем близко, но немец цепляется за каждый населенный пункт и несмотря на безнадежность сопротивления, не хочет уходить с нашей земли. Но мы его вежливо просим. Сейчас, после трудных дней, отдыхаю. В дальнейшем, как только мы опять выступим, писем писать, возможно, не буду. (Просто невозможно.) В отношении здоровья, то все в порядке — нигде не зацепило. Привет всем. Не волнуйтесь, я не один, таких как я, — миллионы, а судьба покажет.
С фронтовым приветом. Целую. Миша
Фронт. 24 июня 1942 года
Здравствуйте, дорогие Мама, Папа, Самуил, Муся, Ида, Бабушка!
Шлю вам всем горячий привет с фронта, с передовых позиций. Последние две недели особые обстоятельства не давали возможности что-либо вам написать. Сейчас относительное затишье, чем я и воспользуюсь, чтобы поделиться с вами о своей фронтовой жизни. 4 месяца, как я на фронте, 2 месяца, как в боях, и за исключением одной небольшой царапины на левой руке, — я невредим — жив и здоров. Пишу письмо на командном пункте роты, впереди меня немцы, метров 800 — видно без бинокля, а в бинокль видно их одежду, оружие и пр. За два месяца участия в боях я многое что познал, испытал и перенес, о чем нечего и мечтать в тылу даже в военное время. Вас интересует вопрос о состоянии немецкой армии в настоящее время? Со всей ответственностью могу сказать, что сама армия без авиации и танков есть армия трусов, разбоя и инквизиции. Ни одной атаки немцы не смогли отбить без танков и авиации. Больше чем 200–300 метров к своим окопам они нас не подпускают. Как только мы подойдем на 200–300 метров, они выскакивают из окопов, бросая все: пулеметы, автоматы, боеприпасы, — и удирают. Вся их сила — это авиация и частично танки. При танковых атаках они бросают их по 30–50 штук сразу, теряют их половину (часть текста вымарана цензурой).
И несмотря на их бешенную технику, мы прочно держим оборону. Научились бороться с их танками. 20 июня наша рота пошла в ночную разведку. Подойдя вплотную к одной деревне, занятой немцами, рота остановилась, спряталась в траве, а я и еще 4 товарища с автоматами пошли на выполнение задания. Когда мы разведали их позиции, то решили побеспокоить господ офицеров. Подошли вплотную к их часовому. Заметив одного нашего сержанта, немецкий часовой крикнул: «Halt!!!» Но в ответ он получил удар штыком уже в спину, так как бросился бежать. С пяти точек мы открыли огонь из автоматов, а роте дали сигнал, чтоб она уходила на свои позиции (брать деревню было бессмысленно, так как там было до двух батальонов пехоты с танками). Немцы в панике подняли вопль, крики, стрельбу, завели свои танки, все небо осветили ракетами — светло, как днем. Переждав, пока они успокоятся, насмотревшись, определив их огневые точки, — мы без потерь пошли к своим. Во время одного из обстрелов меня задело осколком мины по левой руке. Сейчас на том месте осталась белая полоска на дочерна загоревшей руке. Чепуха.
Сейчас работаю в штабе роты. Живем в окопах. Последнюю неделю идут непрерывные дожди — довольно неприятно — сыро и холодно. Свою шинель я отдал одному раненому, а сам хожу в плаще, так что не промокаю. Сапоги начали протекать, приходится каждый день ходить в деревню и сушить портянки. Купаться тут негде, а белье дезинфекцируем по мере возможности. Однажды… (два слова стерлись) так прожарил мои штаны, что спалил целую половину. С помощью автомата заставил его снять свои штаны, и он целый день пришивал новую штанину, но ничего не вышло, и ему пришлось до склада идти в кальсонах. Смеху было полно. С питанием — когда густо, когда пусто, ничего не поделаешь, обижаться не приходится. Тараненко не видел уже давно, ничего не могу сказать. Мама, зайди по адресу ул. Советская № 4 (напротив дома шоферов), Телерман И. Д. Самого Телермана 11 июня я видел.
Фронт. 30.06.42 г.
Здравствуйте, дорогие!
Дорогие мама и папа, 28 числа сего месяца наша часть от обороны перешла в наступление. 3 часа я держался в бою. В 300 м от деревни, на которую мы наступали, меня легко ранило в правую ногу. Пуля пробила ступню, не задела кости. Нога не болит, но без палки я ходить не могу. Сейчас нахожусь в санбате и наверное, буду направлен в ближайший госпиталь на излечение. Обратного адреса я не знаю, сообщу следующим письмом. Не волнуйтесь, через 20–30 дней я буду здоров.
С приветом. Миша
г. Марксштадт 16 июля 1942 г.
Здравствуйте, дорогие!
После того как я пролежал 3 дня в саратовском госпитале, меня пароходом направили в госпиталь для легкораненых, расположенный на реке Волге, в городе Марксштадт. Ехали мы вверх по Волге на санитарном пароходе. Выехали 13-го вечером и причалили 14-го июля утром, проплыв, таким образом за 7 часов 60 км. С пристани на машинах нас отвезли на место. Территория, на которой я нахожусь, раньше называлась «Немцев-поволжье». Сейчас немцев отсюда выселили. Питание в госпитале хорошее. Масла получаем 40 гр. Хлеба белого 600 гр. На завтрак: хлеб 200 гр., сахар 25 гр., масло 20 гр., каша, селедка, оладьи — как когда, и чай. На обед: суп, мясо с лапшой или вермишелью, или рыба жареная, 200 гр. хлеба и компот. На ужин: оладьи, лапша, ушки. Масло 20 гр., хлеб 200 гр. и чай. На Волгу можно ходить произвольно. Сегодня делаю себе удочку и буду ловить там рыбу (для развлечения). Состояние у меня удовлетворительное. Хожу свободно, рана на ноге уже зарубцевалась. Температура 37 град. Сильно ослаб от потери крови. После ранения три часа из раны сочилась кровь, так как сапог снять я не смог и пришлось ползти без перевязки. Я мог бы и не ползти, а бежать, но огонь был такой сильный, что подняться нельзя было, и приходилось, прижимаясь к земле, ползти, а местами и выжидать в лощинах. Но это все осталось позади, сейчас я поправляюсь, и все это забудется. Что произошло за это время, вы сами знаете и слышите по радио. Так что писать о наших военных удачах и неудачах я не буду. Адрес свой я также не пишу, так как от вас письмо не успеет ко мне дойти.
Привет Орловым и Бабушке.
О Тараненко мне ничего не известно. Знаю только, что его подразделение тоже участвовало в бою 28 июня с. г. К этому добавить больше ничего не могу, а догадываться не нужно.
16–07–42 г. Миша
г. Маркс, 25 июля 1942 года
Здравствуйте, дорогие!
Жив и здоров. На днях выписываюсь. Куда попаду — не знаю. Как я обещал в последнем письме, опишу более подробно, что произошло со мной до и после ранения.
Как вам известно из сообщений газет, наши войска кольцом охватили Харьков, в числе этих войск была и наша часть. Немцы сосредоточили много танковых дивизий, самолетов и мотопехоты. Под напором численно и технически превосходящего противника наши части отходили от Харькова. Я предполагал быть дома 20-го мая, и можете представить себе, с каким настроением я удалялся от города. Но выход был один. В некоторых местах нашу роту оставляли для прикрытия отхода, и нам приходилось драться одному с десятью, с танками и броневиками. Однако в порядке отходили до прихода немецких юнкерсов. На одном поле появились несосчитаемые эскадрильи бомбардировщиков. Там, где была равнина, — росла трава — стало вспаханное поле. Там, где был лес, стала равнина с выкорчеванными деревьями. Погибал обоз, гибли лошади, горели деревни, в беспорядке отходила часть.
Мне удалось собрать 8 человек и двигаться группой к рубежу отхода. Четверо суток, день и ночь, шли мы с грустью по украинским садам, огородам, пашням и лугам. В походе мы не голодали. Из разбитых продскладов брали продуктов сколько угодно. Резали раненых и убитых коров и т. д. В одном складе я набрал котелок подсолнечного масла. Другие бойцы несли белую муку — хотели жарить блины. Однако упавшая в 15-ти метрах от меня бомба, к счастью, разбила только котелок с маслом, сам же я воздушной волной был сброшен в канаву, и это меня спасло. Еще несколько бомб упали совсем рядом, но я лежал в безопасности в канаве. Одного из 8 убило, двух ранило, нас осталось 5 человек. Наконец дошел до р-на обороны и нашел свою часть, которая должна была первой принять на себя удар наступающего противника. Но немцы в атаку не пошли и укрепились в 800 метрах от наших окопов.
Так мы жили месяц «друг» против «друга». Ходили в ночные разведки и прочая фронтовая жизнь на передовой линии. Так продолжалось до 28 июня сего года. В этот день мы получили приказ пойти в наступление. Я шел рядом с командиром роты. Потери были большие, но мы были уже в деревне; здесь меня и зацепило. С поля боя я выбрался сам. Сапог я снять не смог и поэтому потерял много крови. До санчасти было 3 км. Это расстояние я прополз за 4 часа. Потом мне делали уколы, везли на машине, и я попал в госпиталь, полевой, потом — в другой. Ехал по ж. д. в г. Валуйки. В валуйском госпитале встретил одного рабфаковца — он сейчас военный врач. Он меня перевязал, и я был направлен в г. Острогожск.
3-го июля мы сидели и завтракали. Не успел я взять ложку, как раздались взрывы, и наш корпус превратился в развалины. Это на город налетела немецкая авиация. Во время налета был ранен начальник госпиталя, и его вывозили на грузовике. В этот грузовик сел я, один товарищ (из моей палаты), жена начальника и сестры. Город был в огне. Машина шла с огромной скоростью. По сторонам рвутся бомбы, темно от взрывов, падают телефонные столбы, загромождая дорогу. Чтобы вырваться из этого ада, нам осталось 1–2 км. Как раз в это время налетела новая волна самолетов. Хотя было утро, в городе было темно. Мы остановили машину. В этот момент вой и четыре знакомых взрыва. Две бомбы упали впереди радиатора, ранило жену начальника госпиталя, разбило кузов, пробило бак с бензином, который стоял в кузове (я на нем сидел).
Когда налет закончился, мы на полном ходу помчали на переправу через Дон. Создалась необходимость оказать первую помощь тяжелораненым, которые находились в нашей машине. И мы направились в один из госпиталей. Там мы покушали, обработали раненых и направились дальше на восток. Приближались сумерки. Ночью сбились с дороги, кончилось горючее. Забрели в одну МТС. Набрали там керосина и поехали по незнакомой дороге. К нашему несчастью, по дороге оказался разрушенный мостик через болото. Ушло 2 часа на поправку. Горючее было на исходе, но до шоссейной магистрали оставалось метров 500. Но в темноте попали в канаву, из которой сами выбраться не могли. Пошли на шоссе и начали просить помощи. Но все машины на бешеной скорости проходят мимо — не помогало и оружие.
Мы попали в ловушку. Идти пешком не было никакой возможности. Начало светать. Вдруг видим — едут колхозные трактора. Зацепив трактором застрявшую машину; мы ее вытащили. Но это — полбеды. Горючего не было. Тогда я предложил поставить поперек шоссе машину и трактор и остановить все движение по шоссе. Так и сделали. Образовалась вереница спешащих грузовиков. Собрав полбака бензина, мы на полном ходу поехали в г. Борисов. Там мы с одним товарищем покинули машину, достали продуктов, водки — выпили с горя и заснули. Был вечер 5 июля 1942 года.
Утром 6 июля мы пошли на станцию и сели на первый проходящий поезд (мы оба были ранены в ноги). На одной из станций мы встали, через коменданта станции, первый раз за все время, что я в армии, по-настоящему пообедали. Конечно, не один раз, а два. Вечером этого же дня сел в формировавшийся на этой станции санитарный поезд, и за четверо суток доехали в Саратов. Полежал в Саратове 4 суток, после чего меня направили в г. Маркс, где я нахожусь и сейчас. Госпиталь хороший, до Волги метров 300, гуляй сколько хочешь. Вдень я сейчас получаю 80 гр. слив, масла, 600 гр. хлеба, 50 гр. сахара и три раза приварок. Сейчас хожу без повязки, рана уже засохла, и я просто отдыхаю. По выписке из госпиталя постараюсь попасть в летную школу — уже оформляю документы. Здоровье, как будто, в порядке. Так началось и так закончилось. Я описал все, не уменьшая и не преувеличивая.
С приветом. Целую. Миша
Начато 25, окончено 26 июля 1942 года.
P. S. Это письмо не нужно показывать другим. И распространяться о том, что я написал — не нужно.
ППС 2556 Часть № 728 31 декабря 1942 г.
Здравствуйте, дорогие Папа и Мама!
Горячо поздравляю вас с Новым годом. Встречая новый год, вы все, наверное, подымете бокалы за разгром немецких войск, за окончание войны в 1943 году. Я же могу поднять бокал с бензином и влить его в боевую машину за разгром и победоносное окончание навязанной нам фашизмом войны. Прошел ровно год, как я видел папу, и 9 месяцев, как видел маму. За истекший год мне пришлось пережить столько, сколько я не переживал за всю свою жизнь. Частично вы знаете, а об остальном можете догадываться. Сейчас характер моей жизни немного приближается к гражданской жизни. Живу в отдельной крестьянской хате. Распорядок дня устанавливаю сам, по необходимости. Какие могут быть дальнейшие передвижения — я не знаю. Пока пишите по этому адресу.
Привет Орловым, Бабушке, Соне. Получили ли фотокарточку?
С приветом. Миша
Он дошел до Берлина
В конце войны, в письме от 2 февраля 45 года, он пишет родителям:
А вас прошу с ума не сходить из-за моего отсутствия. Ждали 4 года, остались месяцы. Пусть завидуют тебе, а не ты.
Вы спрашиваете о моих наградах. Так могу ответить, что первая награда, так это то, что я столько раз участвовал в боях и на сегодня жив-здоров. Вторую награду я получил под Харьковом, весной 42 г. — орден Отечественной войны II степени. Но, как ни печально, он сгорел вместе с гимнастеркой и документами. Но это тоже награда, так как я успел выскочить из машины и остался жив и невредим. Получить взамен другой — нельзя. Но ничего, у меня есть еще орден Красной Звезды, который я получил летом 44-го, а весной 44-го я получил медаль «За отвагу». Пока что с меня хватит. А там видно будет. Зимой 43 г. меня приняли кандидатом в члены партии. В начале января я получил партийный билет.
Из письма от 5 августа 1945 г.
Здравствуйте, дорогие Папа и Мама!
Сегодня получил ваше письмо, полное ужасов и отчаяний. И причиной всему этому — всего лишь отсутствие писем. Какие могут быть сомнения в настоящий момент, когда мы живем в мирной обстановке и ожидаем своей очереди для поездки домой….
Для лучшего хочу вам сказать: к нашей встрече я приготовил хорошую скатерть, на которой мы должны отпраздновать мое возвращение домой с победой.
Эти письма помогли мне восстановить то, чего не хватало раньше, — связь времен. Он все-таки сумел научить меня жить настоящим, соединяя в нем прошлое и будущее.
Отец вернулся домой живым и почти невредимым, хотя брат до сих пор помнит, как в детстве любил играть, перекатывая шарик под кожей у отца на руке — это была то ли пуля, то ли осколок снаряда, оставшийся памятью о войне.
Батя! Как ласково назвал тебя Александр! Ты там меня слышишь? Мне хочется быть похожей на тебя. Тяжело нам было раньше понимать друг друга. Ты был совком-трудоголиком, а я хипповала и все порывалась за железный занавес вырваться. Вырвалась. Вышла замуж за однокурсника из Болгарии, пожила там, заболела ностальгией и вернулась. Не судьба мне от родины отрываться. Кто-то из вас, то ли ты, то ли мама, наделили меня неразрывной связью с родной землей.
Мама возмущалась, что я характером вся в тебя. А ты помнишь, как она все таскала меня по врачам и от физкультуры в школе освобождала? После Болгарии я устроилась работать в проектный институт, и там меня, благодаря моим явным данным бегуньи, добровольно-принудительно заставили участвовать в профсоюзных соревнованиях: в беговых и лыжных кроссах. А в результате я так увлеклась спортивными занятиями, что поехала в школу горнолыжных инструкторов в Приэльбрусье и осталась там работать инструктором. Повезло мне вырваться из маминой домашней тюрьмы. Иногда я носилась по горам на грани риска. Но ни одной серьезной травмы — только растяжение связок один раз. Теперь, прочитав твои письма, я думаю, что это, наверное, твои боевые гены сработали. Права была мама — не в нее я пошла характером, а в тебя.
Из семейных разговоров я помню, что после войны ты заочно закончил строительный институт и по распределению работал на Урале, мама с маленьким Юркой тоже за тобой туда поехали. А когда я родилась, через шесть с половиной лет после Юры, ты уже был главным инженером строительного управления в родном Харькове. Не застал ты, батя, того, как наша Родина сузилась. Через пять лет после того, как мы с Юрой тебя похоронили рядом с твоими родителями, Советский Союз развалился, и мы стали независимой Украиной. Не знаю, как кому, а мне тесновато стало. Не хватает российских просторов. Лучшие друзья в России остались.
На Кавказе тогда вооруженные конфликты начались, я вернулась в Харьков и, угомонившись, с детишками дома няней работала. Органично как-то получалось. И еще волонтерская деятельность: в психологической службе, помощь бездомным, участие в международных благотворительных лагерях. Так что мне не стыдно будет встретиться с тобой, батя.
Сейчас у нас снова война — гражданская, теперь на Украине. Люди от всего этого хаоса звереют, опять нацизм расцвел, и это уже на нашей украинской земле. Россию объявили агрессором. И еще нас пугают угрозой новой мировой. Можно подумать, что весь мир сошел с ума. Ну я-то стреляный воробей — клиническую смерть пережила и с Богом там встретилась. Поэтому меня, так же как и тебя, особо на испуг не возьмешь и массовому психозу я не поддаюсь. А ты, батя, хоть и был атеистом, но, судя по твоим письмам, свято верил в торжество правды и справедливости. А это и есть самая главная вера. На той вере и держимся. С Победой тебя, батя! С 70-м юбилеем!
Рогачевская Елена Михайловна, 13.11.1953, г. Харьков, образование неполное высшее, пенсионерка
