Вернувшись в Англию, я с трудом могла узнать ту страну, в которую впервые попала всего три года назад. Лондон был погружен во мрак — начало действовать затемнение. С наступлением ночи улицы стремительно пустели — все старались попасть домой до темноты. Я преподавала группе детей в доме моих друзей-дипломатов и ходила на лекции в университет. На одной из этих лекций, организованной англиканско-православным Братством св.Албания и преп. Сергия, мы и познакомились. Я дала тебе номер телефона моих друзей. Ты сказал мне, что был в Эстонии в 1936 г., том самом году, в котором я впервые приехала в Англию, и что ты учишь русский язык. Я была удивлена, что ты знаешь часть света, в которой я родилась и выросла, а когда ты сказал, что тебя собираются рукоположить в священники Англиканской Церкви, я сказала, что хотела бы узнать о ней побольше, потому что никогда раньше не встречала настоящего англиканского священника. Кто-то сообщил тебе, что я вернулась в Англию, и однажды, это было в ноябре, ты позвонил мне и спросил, помню ли я тебя и не потеряла ли интерес к Англиканской Церкви. Я помнила тебя хорошо. Твои большие выразительные голубые глаза и простые манеры произвели на меня впечатление еще во время нашей самой первой встречи, и я ответила, что свободна после четырех и с удовольствием встречусь с тобой. 

Во время второй встречи мы лучше узнали друг друга. Сидя у камина и глядя, как за окном падают большие белые снежинки, мы внезапно почувствовали, будто знаем друг друга уже долгие годы. Мы выяснили, что у нас много общих интересов. Я была изумлена, обнаружив, как много ты знаешь о Православной Церкви, а ты рассказал мне о своем визите в русский монастырь в Печоре на юго-востоке Эстонии, где я несколько раз была с отцом. Очень немногие англичане были в Прибалтике, и твое знание ее, и твой уже свободный русский язык были для меня сюрпризом. 

Ты был рукоположен епископом в красивом соборе св.Албания в сентябре 1939 г., вскоре после того, как началась война, и начал свое служение приходским священником в Лутоне. Так как я была в Лондоне, мы редко встречались в течение первого года войны, но после битвы за Британию, когда Лондон постоянно бомбили, родители моих учеников попросили меня переехать с их детьми в Хертфорд. Я не понимала в то время, как близко Хертфорд был к Лутону и с большой неохотой уезжала из Лондона, где у меня было много друзей. 

Шел сильный дождь, было холодно и темно, когда наша маленькая группа прибыла в дом священника в Хертфорде. Все, что я могла видеть из окна мансарды, где была моя спальня, это угрюмые могильные камни на кладбище, и весь тот вечер я чувствовала себя одиноко и подавленно. К тому же, дети тоже заскучали по дому. Они хныкали и ссорились друг с другом, а у меня не было никаких игр или игрушек, чтобы развлечь их. Казалось, что жизнь сразу потеряла всякий смысл. Но счастье, как и горе, часто приходит, когда его меньше всего ожидаешь. Та зима и весна в Хертфорде были одними из счастливейших в моей жизни. 

Ты вскоре узнал, куда меня эвакуировали, и приезжал каждую пятницу на свой выходной провести его со мной и с детьми. Когда ты приехал в первый раз, я даже не услышала, как ты вошел. Ты тихо проскользнул в класс и сел в углу. Позже ты рассказывал мне, что в то утро решил, что я стану твоей женой. Тебе нравилось, как я наклонялась к детям, когда объясняла им урок, и потому что ты тоже любил детей, ты подумал: «Она именно та девушка, которая мне нужна, и она русская. Какое счастливое совпадение!» Я заметила, как мои маленькие ученики относятся к тебе. Дети, как и животные, инстинктивно чувствуют отношение к себе, и поэтому с ними невозможно притворяться. 

Условия жизни в Англии становились все хуже и хуже. Продукты были по карточкам, война совершенно отрезала нас от остальной Европы. Я месяцами не получала никаких известий о своей семье. Все, что я знала, это то, что мои родители и сестра теперь жили в Познани, в оккупированной Польше. Твои родители пригласили меня на выходные в твой дом в Лутон, куда они переехали, чтобы быть рядом с тобой. Когда я приехала, ты беседовал с одним из прихожан, и когда наконец я вошла в твой кабинет, ты стоял, одетый в черную сутану, под большой иконой Казанской Божьей Матери, нашей фамильной иконой. Я внезапно увидела в тебе священника. Я почувствовала, что в моей жизни ты занимаешь особенное место, и уже тогда поняла, что ты станешь моим мужем. Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем мы открыли друг другу свои чувства. 

Это случилось весной 1941 г., во время русской пасхальной службы, которую организовали в Хертфорде несколько членов Братства св. Албания и преп. Сергия в старой школе, поврежденной бомбежкой. Священные сосуды и иконы были привезены из русской церкви в Лондоне, и православный священник, отец Лев, провел всенощную службу. Ты приехал из Лутона и привез мне букет нарциссов. Из Лондона приехали наши английские и русские друзья. Когда в одиннадцать часов началась служба, завыли сирены воздушной тревоги, и в течение десяти минут шум германских самолетов, грохот зенитных орудий и разрывы бомб заглушали наше пение. Отец Лев сделал паузу и сказал: «Если кто-нибудь боится, пусть уходит в убежище, но я думаю, что нет лучшего времени умереть, чем в ночь Воскресения Христова». Несколько женщин и детей ушли, и только наша маленькая группа осталась. Тебя попросили прочитать первую молитву, а потом мы все соединились в пении. «Христос воскресе из мертвых...» Никогда до и после того прекрасные слова древнего православного пасхального псалма не трогали меня так сильно. Когда пришло время петь хорал, воздушный налет закончился, и во внезапно наступившей тишине с какой-то особенной силой и чистотой зазвучали слова отца Льва: «В начале было Слово и Слово было у Бога, и Слово было Бог». 

Мы все были в приподнятом настроении. Мы чувствовали, что избежали огромной опасности, и что воскресший Христос действительно спас нас от гибели. После службы, которая длилась примерно до двух часов ночи, у нас была традиционная полночная пасхальная трапеза, «разговления». Задолго до Пасхи мы начали откладывать продукты, которые получали по карточкам, и теперь сидели за длинным столом, на котором, по меркам военного времени, царило настоящее изобилие. Один твой приятель сказал: «Да, сегодня вечером мы не раз были на волосок от гибели, мне все время казалось, что следующая бомба попадет прямо в меня. Интересно, Джон, о ком ты думал в такие моменты?» Все посмотрели на тебя, и ты сказал просто: «Ирина». Я покраснела. Твое признание перед всеми этими людьми было как-то неожиданно. Но мне ты еще ничего не сказал, и прошло четыре месяца, прежде чем ты сделал мне предложение. Ты выбрал день Успения Богородицы. Стоял август, и Братство св. Албания и преп. Сергия проводило богословскую конференцию в летнем лагере в окрестностях Оксфорда. Мы участвовали в кампании «военных усилий» и днем пололи капусту, помогая местным фермерам, у которых из-за войны не хватало рабочих рук, а вечером у нас были лекции и дискуссии. Один из участников конференции сказал, что наша капуста явно страдает головной болью от сложных богословских вопросов, которые над ней обсуждались. 

День участников конференции начинался с англиканской евхаристии Святого Причастия или русской православной литургии. На день Успения состоялась прекрасная православная литургия в старой английской приходской церкви, которую нам разрешили использовать, и ты пришел сразу после того, как я причастилась. Я знала, почему ты пришел, потому что в то утро получила от тебя письмо, но ты не мог дождаться моего ответа. Мы пошли на поле, где только что убрали кукурузу. Ты сказал: «Если у нас будет дочь, мы назовем ее Мария в честь этого дня». И мы заговорили о нашем будущем. Это был обычный день, немного облаков, немного дождя и немного золотистого солнечного света. Я знала, что мы были предназначены друг другу Богом, и переживала только из-за того, что никто из моей семьи не мог с тобой познакомиться. Я даже не могла написать им письмо, чтобы рассказать о своей помолвке. В тот же вечер ты уехал в Лутон, и доктор Николай Зернов, секретарь Братства и наш хороший друг, сказал: «Ирина, я угадал, не так ли? Сегодня Джон Финдлоу сделал тебе предложение». Он сказал, что считает тебя человеком и священником, преданным своему призванию, и что я, как твоя жена, должна полностью принять твое призвание. Я уже знала это сама, и глядя на звезды, ярко сияющие в августовском небе, чувствовала, что ступила на путь, конец которого теряется где-то вне времени.