Мы провели много счастливых лет в маленькой Эстонии. Зимы были длинными и темными, но мы быстро привыкли к ним и никогда не скучали. Моя сестра Нина училась балету, а я работала в литературном клубе и художественной школе отца. Каким бы ни был маленьким, Таллин тем не менее был настоящей столицей со своей собственной оперой и прекрасным концертным залом. 

Летом было чудесно. Как и в остальной Европе, у нас были длинные летние каникулы — целых три месяца свободы. Обычно мы ездили в порт Кунда, рыбацкую деревню на берегу Финского залива. Кунда была всего в ста милях от Таллина, но в те дни доехать туда было почти так же трудно, как и в отдаленную часть Африки. Мои родители, Нина и я садились на поезд до Раквере, маленького городка на северо-востоке Эстонии. Поезд отправлялся в десять часов вечера, ехал не торопясь и с частыми остановками, поэтому мы прибывали в Раквере около двух ночи. Вокзал в Раквере запирался на ночь, платформа пустела, и мы были вынуждены сидеть на наших многочисленных чемоданах и корзинах под открытым небом, прижавшись друг к другу, чтобы не замерзнуть, а иногда мокли под дождем. 

Между восемью и девятью часами утра, когда другие пассажиры начинали собираться вокруг вокзала, появлялся сторож с большим ключом, чтобы открыть здание станции, и мы могли наконец выпить чаю из самовара, о котором мечтали всю ночь. В одиннадцать товарный поезд, на котором мы должны были ехать дальше на восток, был готов к отправлению, и мы забирались в вагон. Этот поезд никогда не отправлялся точно по расписанию, и часто мы сидели еще час или два, ожидая, когда он тронется. Только к вечеру мы, наконец, прибывали в Кунду. Крестьянская повозка, запряженная лошадью, уже ждала нас и еще час мы ехали по густому еловому лесу, пересекая ручьи и быстрые речки, пока не приезжали на деревянную ферму, которую снимали на каникулы. Там не было электричества, а воду нужно было носить из колодца во дворе, но прямо под окнами шумело море, и кроме хозяев, которые на время нашего пребывания переезжали в маленькую деревянную сауну, вокруг не было ни души. 

Эстонские крестьяне не живут в деревнях. В то время они владели своими собственными хуторами, и их дома стояли в нескольких милях один от другого, на морском берегу или в глубине леса. Мы бегали босиком, где хотели, собирали грибы и ягоды. Мир принадлежал нам. Мы плавали в чистом море у пустынных пляжей, отец проводил много временем за этюдником. Ему особенно удавались пейзажи, северное море и небо во всех их изменчивых настроениях, отражался ли золотистый закат в спокойных водах Балтики, или порывы шторма слали хлопья пены на гранитные скалы. Эти картины часто выставлялись на зимних вернисажах в Хельсинки. Отец любил север и ему удавалось передать на холсте его меланхоличную красоту. 

Жизнь дикой природы текла прямо перед нашими глазами. Однажды я нашла молодого ястреба, у которого было сломано крыло, и взяла его домой. Отец очень много знал про птиц от своего отца-натуралиста, он помог мне перевязать Алеко, как я назвала моего найденыша. Это было непросто, испуганная птица отчаянно вырывалась, острый клюв больно ранил руки. Но три дня спустя Алеко начал привыкать ко мне и ел сырое мясо и яйца вкрутую в моем присутствии. Через неделю он брал пищу у меня из рук, выучил свое имя и приходил, когда я звала его, неуклюже прыгая по полу, потому что его крыло все еще болело, и часто сидел у меня на плече. Когда крыло восстановилось, он начал летать по комнате, и мы поняли, что должны выпустить его на волю. Я открыла окно и он вылетел, но через несколько минут вернулся и устроился спать возле моей постели, как обычно присев на край своей корзинки. Нам было интересно, покинет ли нас Алеко, но однажды в конце августа он улетел, и в том году мы его больше не видели. Следующим летом наши хозяева рассказывали мне, что однажды утром они видели ястреба, сидевшего у них на крыше. Обычно ястребы не подлетают так близко к человеческому жилью, и хозяева уверяли, что это был наш Алеко. 

Иногда мы ездили в гости к родственникам в Финляндию, и Хельсинки казался нам большим, элегантным, западным городом. Поражали сияющие витрины современных магазинов и ресторанов. Мне и Нине они казались вершиной современной цивилизации. Меня всегда интересовала Западная Европа, и когда Нина вышла замуж, я решила покинуть Эстонию и посмотреть другие страны. Я хотела поехать в Англию, но попасть туда я смогла только в 1936 году, после нескольких лет учебы и работы в Германии и Франции. 

Английская девушка Мэри, с которой я познакомилась, когда училась в Каннах, помогла мне найти работу в английской семье, и я отправилась на пароходе из Гамбурга в Саутгемптон. Когда я увидела на горизонте остров Уайт, у меня часто забилось сердце. Я почувствовала, что приближаюсь к цели своей жизни, но вначале Англия приняла меня довольно холодно. В доме супружеской пары среднего возраста и среднего достатка со мной обращались, как с простой служанкой. Платили мне всего полкроны в неделю, мне приходилось работать без выходных, а свободного времени у меня было всего несколько часов в неделю, по средам. Я очень хотела пойти в Британский музей, но дом моих хозяев находился в пригороде Лондона, и мне ни разу не удалось попасть в музей, когда он работал. 

Я решила, что должна поискать другую работу. Английский я уже немного освоила, и русские друзья познакомили меня с состоятельной голландкой, женой директора большой фирмы. Она в то время искала какую-нибудь молодую образованную русскую девушку для помощи в изучении русской литературы, которой очень интересовалась, но до сих пор ее «девушки» были дамами лет семидесяти. Она сразу же взяла меня на работу, и как Золушка, я перенеслась из темной маленькой кухни в красивый большой дом в Суррее, окруженный прекрасным парком с озером. Мне дали большую, хорошо меблированную спальню, а все, что я должна была делать, это читать моей даме вслух по-русски два или три часа в день. Мы скоро стали большими друзьями и со мной обращались как с дочерью, брали с собой в театры и балет в Лондон и в автомобильные прогулки по всей Англии. 

Единственное, что меня огорчало, было то, что эти добрые люди были полными агностиками, и мне даже не позволяли ходить к пасхальной службе в русскую церковь в Лондоне. Когда мой приятель позвонил на Пасху и сказал: «Ирина, Христос воскресе», я расплакалась. У моих новых друзей в гостиной была большая икона Богоматери. Это была древняя икона новгородской школы, стоившая больших денег, и поэтому составлявшая предмет их гордости. А я, бывало, приходила к ней поздно ночью, когда все спали, и молилась, глядя на лик Богоматери. Я была уверена, что Бог поместил ее здесь для того, чтобы утешить меня. 

Каждое лето, пока я работала в этой семье, мне разрешали уезжать домой, и когда в сентябре 1939 г. разразилась война, она застала меня в Эстонии. Я гуляла с отцом в лесах Пириты, недалеко от Таллина, рассказывая ему об Англии, куда собиралась вскоре вернуться. Неожиданно мы встретили нашего общего знакомого, который сказал, что германская армия вторглась в Польшу. Отец пристально посмотрел на меня. Мы оба понимали серьезность положения, но мое сердце говорило мне, что я должна вернуться в Англию, и я спросила отца, что он об этом думает. Он был замечательным, наиболее самоотверженным человеком из всех, которых я знала, и он ответил, что каждый должен следовать своему собственному предназначению, и хотя его очень огорчает то, что я уеду в такое время, он никогда бы не встал у меня на пути. «Но отец, если что-нибудь случится с тобой или со мной, и мы больше не увидим друг друга здесь, на Земле, узнаешь ли ты меня, когда мы встретимся на том свете?» Отец улыбнулся, но в его глазах были слезы, когда он ответил: «Разве это возможно, чтобы я не узнал своего собственного ребенка? Обещаю, я всегда узнаю тебя!» Я так рада, что отец дал мне это обещание, потому что с той осени 1939 г. мы больше не виделись. 

Было непросто для иностранца, пусть даже и «дружеского союзника», как нас называли, получить визу на въезд в Англию, во время войны. Британский консул в Таллине только улыбнулся, когда я сказала ему, что хочу вернуться в Лондон. «Это разрешено только британским гражданам», — сказал он. Но я была настойчива. Мои занятия на русском факультете Лондонской школы славянских исследований были в самом разгаре, и я твердо решила вернуться. У меня в Лондоне было несколько влиятельных друзей, среди них швейцарский дипломат, бывший член швейцарской делегации в Лиге Наций, и его русская жена, и я послала им телеграмму, прося помочь. Было начало октября, семестр в моем колледже уже начался, но ответа все не было. Однажды днем я решила от всего сердца попросить Бога указать мне верный путь, но тут у дверей зазвонил звонок и посыльный из британского консульства принес мне письмо. Оно было от консула, и в нем было написано, что он получил инструкции из министерства внутренних дел в Лондоне, чтобы мне дали специальную визу. Он писал: «У Вас, должно быть, очень влиятельные друзья в Лондоне, так как Ваше дело — единственное такого рода». Моим добрым друзьям удалось помочь мне. Через несколько минут почтальон принес срочное письмо с чеком от моей голландской дамы. Она писала, что мне следует сесть на ближайший аэроплан до Лондона, потому что она уверена, что в ближайшее время Эстония будет захвачена либо немцами, либо русскими. Я ответила. Родители благословили меня, и подруга Эмма проводила меня в аэропорт. 

Когда я покидала Эстонию, у меня было то же самое чувство, как и двадцать лет назад, когда мы уезжали из России — что-то во мне говорило, что я никогда больше сюда не вернусь.