Три небольшие провинции: Эстония, Латвия и Литва, стали независимыми республиками после революции в России. В годы всеобщего хаоса гражданской войны они храбро сражались за свою долгожданную независимость. В 1918 г. германская армия оставляла свои позиции на огромном Восточном фронте, в том числе и в Прибалтике, и было объявлено, что люди, родившиеся в прибалтийских провинциях могут вернуться на свою родину и стать гражданами новых республик. Старшая сестра моей матери была замужем за дипломатом, который жил в Ревеле, столице Эстонии, а ее младшая сестра родилась в этом городе. Эта сестра в то время была помолвлена с русским офицером и не хотела покидать Санкт-Петербург, и моя мать решила взять ее паспорт и присоединиться к поезду балтийских эмигрантов, взяв с собой двух своих дочерей, то есть нас с Ниной. Это было опасно, так как мы, конечно, не были вписаны в паспорт своей тети, но мои родители решили рискнуть. Стояла ранняя весна, когда холодным серым днем отец пришел проводить нас на вокзал. Он и мать попрощались, и мы почувствовали всю серьезность и горе этой разлуки.

Я стояла возле окна, глядя на высокие шпили, длинные дворцы, растянувшиеся вдоль набережных, деревья в обширных парках Санкт-Петербурга, и старалась удержать все это в своей памяти. Я ясно помню, что почувствовала тогда, что мы уже никогда не вернемся. Я должна запомнить силуэт этого города, города, где я родилась, потому что никогда не увижу его снова. Мы ехали всю ночь и прибыли на следующий день в Псков, около эстонской границы. Там мы вышли и остались ночевать перед тем, как продолжать ехать на запад. Псков был ближе к Западной Европе и меньше пострадал от голода. Маме удалось найти немного шоколада, о котором уже забыли в Санкт-Петербурге, и я до сих пор помню то наслаждение, с каким его съела. Моя сестра и я старались есть как можно медленней, чтобы дольше длился восхитительный вкус. 

На следующий день, когда мы достигли границы, поезд остановился, и чекисты начали обыскивать вагоны. Моя мать была в отчаянии, она должна была быстро спрятать нас где-нибудь. Взяв нас за руку, она побежала к вагону для перевозки скота, который был прицеплен к нашему поезду, и спрятала нас за мешками с картошкой. Мы сидели в полной темноте, зная, что малейшее движение или звук могут нас выдать. Мы обе чувствовали, что не можем пошевелиться от холода, очень боялись и едва осмеливались дышать, слыша голоса снаружи. Мы слышали плач молодой женщины, когда солдаты вытаскивали ее из вагона и уводили прочь. С ее документами что-то было не в порядке, и ей не позволили покинуть Россию. 

Наконец пришла мама и взяла нас обратно в наш вагон, который теперь был полон германских солдат. Они вошли на эстонской стороне границы и возвращались домой с Восточного фронта. Моя мать была молодой и красивой и прекрасно говорила по-немецки, так что вскоре она завоевала сочувствие этих людей. Они поделились с нами своим пайком, и мы заснули, чувствуя себя в безопасности, потому что были на эстонской земле. 

Наша красивая и элегантная тетя Кло встретила нас на вокзале, когда мы наконец прибыли в Ревель, и повезла нас на машине, новинке для нас в те дни, на свою большую виллу в Екатеринтале, пригороде эстонской столицы. Вилла Фаворита была красивым белым домом, стоящим в саду на самом берегу Финского залива. Из больших окон виллы можно было видеть море и сказочный готический силуэт Ревеля. Блюдо, полное вкусной печеной картошки, стояло на столе, от него валил пар, и нам сказали, что мы можем съесть столько, сколько захотим. Для нас это было словно очутиться в раю, и я до сих пор люблю печеную картошку. 

В Эстонии тоже был голод. Немцы реквизировали у эстонских крестьян почти весь скот, но у них все еще был хлеб и много картофеля, капусты и моркови. Мы вскоре прибавили в весе и стали чувствовать себя лучше. Мой фурункул зажил, хотя до сих пор на моем плече остался шрам. Мама думала, что к осени ситуация в России улучшится и мы вернемся домой, но она ошибалась. Новости из России становились хуже с каждым днем: голод усиливался и распространялся на юг страны. Мы также слышали, что царь и его семья и много тысяч российских дворян были убиты или брошены в тюрьмы. Гражданская война бушевала по всей стране, угрожая молодой независимости Эстонии. Из Санкт-Петербурга не было никаких известий, и мама часто плакала по ночам, боясь, что нашего папу убили. 

Тетя Кло с мужем уехали в Германию, и мы должны были переехать в Ревель, где мама нашла работу в газетном агентстве. В те дни мы жили в постоянном страхе, что Эстония будет захвачена коммунистами. Мы горько переживали отсутствие нашего любимого отца, и я часто лежала без сна, думая о том, доведется ли нам увидеть его снова, но Бог был милостив к нам и чудо случилось. 

Однажды утром в январе 1920 г. папа неожиданно появился в дверях нашей детской. Мама все еще спала. Все мы только что оправились после ужасной эпидемии скарлатины. Папино лицо опухло от голода, и я узнала его только когда он улыбнулся, глядя на нас, в то время как две большие слезы катились по его щекам. С криком «Папа!» мы бросились к нему на руки. «Идите и скажите маме. Я не хочу ее слишком волновать», — это все, что он мог сказать, его голос дрожал. Я побежала в мамину комнату. «Папа приехал!» — тихо сказала мама. Она узнала звук его шагов за дверью. Это было такое счастье — снова быть вместе, мы праздновали целую неделю, и отец снова и снова рассказывал нам о том, как ему удалось сбежать. 

В буре революции погибло много бесценных картин и огромное количество фарфора и старой мебели. Чтобы спасти достояние России от полного уничтожения, был сформирован комитет по защите предметов искусства. Мой отец был художником, он учился у великого венгерского мастера Холоши, в Мюнхенской академии, а позже в Париже. У него был друг, еврей, который жил по соседству и был членом этого комитета, и он сделал так, чтобы отца командировали в Псков для подготовки каталога каких-то древних сокровищ. Как я уже упоминала, Псков был близко от границы, и отец решил оттуда сбежать в Эстонию. 

Незадолго перед тем, как покинуть Санкт-Петербург, он видел сон, в котором пересекал большую заснеженную равнину, где две черные вороны пытались напасть на него. Внезапно как-будто ниоткуда появилась белая птица и прогнала ворон. Он рассказал своим родителям об этом сне, и они благословили его, сказав, что уверены в благоприятном исходе дела. Прибыв во Псков, отец снял небольшую комнату на окраине города и подготовил материалы для каталога. Он узнал, что некоторые крестьянки занимались тем, что за большие деньги золотом переводили людей через границу. Была зима, конец декабря 1919 г. Отец договорился встретить запряженные лошадью сани, принадлежащие одной из этих женщин, ранним утром. Он жарко затопил печь в своей комнате и оставил часть одежды на стуле, чтобы избежать подозрения, а потом вышел встречать женщину с санями. Вскоре он нашел ее, и она повезла его через пустынный лес к озеру Пейпус, границе между Эстонией и Россией. Там она оставила его, предупредив, чтобы он был осторожен и избегал волчью стаю, которая была кошмаром всей округи во время зимы. Единственным оружием, которое было у моего отца, был острый трехгранный финский нож. Высокие, покрытые снегом ели молчаливо стояли по берегу огромного замерзшего озера, такого большого, что не было видно противоположного берега. Отец дождался сумерек и затем ступил на лед. Он шел уже больше часа, когда внезапно вдали увидел солдата-красноармейца, патрулирующего границу. Солдат поднял к глазам бинокль, и отец подумал, что пропал, потому что пограничники стреляли по любым перебежчикам. 

Внезапно впереди появился большой ледяной торос. Отец лег на живот, стараясь укрыться от часового. В этот момент большая белая полярная сова опустилась на торос прямо над отцом и села там, глядя по сторонам круглыми желтыми глазами. «Сон в руку,» — подумал отец, крестясь и прося защиты у Бога. Он не помнил, сколько лежал в холодном снегу со странной птицей, сидевшей у него над головой, но когда он наконец встал, солдат уже ушел, очевидно подумав, что видел просто очень большую птицу. 

Но это был еще не конец опасностям. Достигнув противоположного берега озера, отец увидел человека, который, скорее всего, был еще одним беглецом. Человек подошел к эстонскому пограничному посту и эстонские пограничники приказали ему предъявить документы. Очевидно, документы беглеца показались пограничникам подозрительными, ведь в конце концов, Советская Россия и Эстония были в состоянии войны, и они боялись шпионов. Поэтому бедняга был вынужден повернуть назад в Россию. Увидев это, отец решил сказать эстонцам, что они могут пристрелить его на месте, если хотят, но назад он не вернется. Когда он подошел, солдаты начали спорить. «Я хочу видеть вашего офицера, — сказал отец. — Мои царские документы в порядке, и вы не можете отказать беженцу, который просит убежища». В этот момент появился молодой офицер, и прочитав в паспорте имя отца, воскликнул: «Кайгородов! Знакомое имя. Вы случайно не родственник художника Кайгородова? Помню, я всегда восхищался его пейзажами на весенней выставке «Мира искусства» в Санкт-Петербурге. Я там учился в университете». «Этот художник — я», — сказал отец. Тогда офицер обнял его, говоря, что он считает большой честью помочь Анатолию Кайгородову, и пригласил пообедать в его палатке. Бедному отцу стало очень плохо от обильной еды после двух лет голода, но он скоро поправился, и с помощью своего нового друга через два дня добрался до Ревеля. Телеграмма, которую он нам послал, пришла только через неделю. 

Так маленькая прибалтийская страна стала нашим новым домом. Мы приняли гражданство Эстонской Республики и провели двадцать счастливых лет в Таллине, как позже был переименован Ревель. Эстонцы были очень добры к нам, а мы благодарны им, ведь в отличие от столь многих русских эмигрантов на Западе, к нам относились, как к полноправным гражданам, и кроме того, большинство людей из России смогли работать по своим старым профессиям. Отец открыл маленькую художественную школу, и будучи прекрасным преподавателем, он добился того, что его школа пользовалась большим успехом. Таким образом и мы смогли получить хорошее образование. Мы ходили в Русский Таллинский Государственный Колледж, хорошую школу с прекрасными учителями, некоторые из которых были профессорами Московского университета. 

Когда мне было четырнадцать лет, наш колледж организовал экскурсию в соседнюю Финляндию. Веселая группа русских мальчиков и девочек отправилась в июне на дальний север. Это был сезон белых ночей, и чем дальше на север мы ехали, тем прекрасней становился рассеянный солнечный свет, озарявший одиночество и тишину пустынных лесов с разбросанными тут и там чистыми, холодными озерами. У Финляндии была своя собственная, уникальная красота, которую трудно описать словами. Ее величественное спокойствие, удивительное чувство, что ты находишься на самом краю света, вездесущий взгляд Бога, обращенный в самую глубину твоей души, наполняли сердце спокойствием. Неудивительно, что так много людей в прошлом искали Бога именно в этих местах. 

Мы посетили большой русский монастырь на Валааме. Долгое время этот монастырь был одним из самых северных оплотов христианства. Он был основан двумя монахами, св. Сергием и св. Германом, на берегу Ладожского озера, самого большого озера в Европе. После войны за независимость Финляндии в 1920 г. этот район стал частью Финляндской республики, и поэтому русский монастырь выжил и смог действовать. Он построен на архипелаге, состоящем из более чем ста островов, нескольких больших и множества таких маленьких, что на них могли поместиться всего две-три сосны. Местные жители рассказывали, что шторм на Ладоге превосходил по своей ярости шторм в Индийском океане, и мы попали в как раз такой шторм. Завывал ветер, и наше маленькое суденышко под названием «Св. Сергий», с большой иконой, свисающей с мачты, и командой, целиком состоящей из бородатых монахов в длинных черных рясах, бросало по волнам, как спичечный коробок. Нам потребовалось шесть часов, чтобы доплыть до гавани главного острова. Как только мы вошли в маленький залив, шторм утих, и мы увидели золотые русские купола-луковицы, сияющие в вечернем солнце на фоне тонких серебристых берез. Мы были первыми русскими посетителями, которые приехали на остров после революции, и монахи, а также немногочисленные крестьяне, жившие на Валааме, были очень рады нашему приезду. «Добро пожаловать! Добро пожаловать! Сам Бог привел вас в это место», — говорили они, встречая нас с букетами полевых цветов, лукошками лесной земляники. Как только наш маленький кораблик вошел в гавань, зазвонили монастырские колокола, и мы, неожиданно для самих себя, хором запели православную молитву. Это было как будто возвращение в Россию, Святую Русь прошлого. Воспоминания о нескольких днях, проведенных на Валааме, до сих пор осталась в моей памяти, как нечто особенно дорогое. 

Нас водили по острову, показывали церкви и скиты, где до того не позволялось ступить ни одной женщине. Перед нами буквально открывались все двери — настолько большой была радость монахов при виде русских паломников после стольких лет одиночества. Однажды вечером, накануне дня празднования Иоанна Крестителя, нас всех отвезли в лодке на отдаленный остров, где жил известный отшельник, отец Ефрем. Нам сказали, что он скрывался в лесах и только время от времени приходил на главный остров за хлебом и солью, стараясь по дороге ни с кем не встречаться. Понадобилось много времени, чтобы доплыть до отдаленного островка, затерянного среди вод огромного озера. На нем стояла маленькая церковь, еле заметная между высоких сосен, а рядом с церковью стояла крошечная хижина, в которой не было никакой утвари, кроме деревянного гроба, служившего отшельнику постелью. Мы вошли в церковь, болтая и разглядывая старые иконы, как вдруг наступила тишина, и обернувшись к дверям, я увидела высокую фигуру отшельника, молча улыбающегося нам. «Я был в лесу, — сказал отец Ефрем, — когда Бог сказал мне, что в моей церкви особые гости. Давайте вместе помолимся за нашу страну, которая сейчас в руках врагов Божьих, и да благословит вас Бог, друзья мои. Вы проделали долгий путь, чтобы увидеть это святое место. Ни один христианин не приходит в Валаам напрасно, благословение вашего паломничества на всю жизнь останется с вами». 

На нас произвела сильное впечатление сама внешность отшельника и то, как он молился. Его слова были полны скрытой силы, а когда через узкие окна маленькой церкви последние лучи заходящего солнца упали на иконы, казалось, как будто зажегся какой-то священный огонь, который наполнил и наши сердца. Отец Ефрем знал, хотя ему никто не говорил, имя по крещению каждого из нас. «Имена, данные вам при крещении, написаны у вас на лбу», — сказал он. Перед тем, как уйти, я сняла свой нательный крестик, который носила с самого детства, и повесила на его гроб-постель, попросив отца Ефрема поминать меня в молитвах. Он пришел проводить нас на маленький мол. Когда мы отплывали, мы встали в лодке и запели молитву Богородице. 

Быстро пролетели дни нашего путешествия, и я помню, с какой грустью мы покидали Валаам. Когда наш кораблик выходил из гавани, мы внезапно увидели на пристани высокую фигуру отца Ефрема, который оставил свое уединение и пришел на главный остров проводить нас. Он был прав, благословение Валаама осталось со мной на всю жизнь. Это стало моим первым и самым важным шагом к встрече с тобой. Я подумала тогда, что если выйду замуж, то хотела бы, чтобы мой сын стал священником. Бог часто дарует нам исполнение наших желаний, но по-своему. У меня нет сына, но мое желание было исполнено в тебе, священнике, который посвятил всю свою жизнь служению Богу и его Церкви.