Мы отправились в Рим холодным утром 1 марта 1949 г. Шторм на два часа задержал отплытие из Дувра. Мало того — мы потеряли детское питание Анны, которое я тщательно упаковала в корзину. Мы обыскали все судно, но напрасно, и в отчаянии ты рассказал стюарду о нашей беде. Несколько минут спустя мы услышали объявление по судовому громкоговорителю: «Внимание! Разыскивается детское питание преподобного Финдлоу!» Среди бурного веселья, и к нашему огромному облегчению, одна старая леди обнаружила нашу корзину под грудой пальто. Путешествие по Европе в первые послевоенные годы было тяжелым испытанием. Поезд все время шел по объездным путям, потому что многие мосты, разрушенные во время войны, все еще не были восстановлены, и нам потребовалось полтора дня, чтобы доехать до итальянской границы. В Швейцарии шел снег, но когда мы пересекали итальянскую границу, выглянуло солнце, и мы увидели сверкающее в его лучах озеро Маджиоре. Мы с восторгом смотрели на пальмы, цветущие кустарники и белоснежные виллы — наконец-то мы оказались на юге! Нам потребовался еще день и полночи, чтобы доехать до Рима. В час ночи наш поезд, наконец, прибыл на старый вокзал Stazione Termini. На перроне нас встречали бригадир и военно-морской атташе британского посольства, оба очень элегантные в своих вечерних костюмах, потому что приехали на вокзал прямо со званого вечера. Они стояли на платформе и упорно смотрели мимо нас. Наша подавленная, усталая маленькая группа, не очень хорошо одетая и даже не очень чистая, так как в поезде не было воды, была совершенно не похожа на семью капеллана. Они оказались очень милыми людьми, и когда ты представился, они помогли с багажом и отвезли нас в небольшой итальянский пансион. Мы так устали, что даже не раздев детей, сразу упали в кровать. 

Ты сразу полюбил Рим и очень быстро в нем освоился, пока я оставалась с детьми, которые через несколько дней после приезда одновременно заболели корью. Мы поняли, что не можем надолго оставаться в пансионе из-за твоего очень маленького содержания и, так как оказалось, что найти недорогое и приличное жилье в Риме невозможно, мы начали искать за городом. В конце концов мы нашли маленькую квартиру на верхнем этаже виллы, принадлежавшей старой английской леди, в трех километрах от Тиволи, на Сабинских холмах. Пока я переезжала с нашими двумя девочками в деревню, ты ютился на раскладушке в маленькой комнате над ризницей церкви Всех Святых на Виа дель Бабуино. Наша деревня была прекрасным местом, своего рода чудесным предисловием ко всем тем годам, которые мы провели в Италии. Я абсолютно согласна с тем, что ты однажды сказал про Тиволи: 

«Житель Северной Европы часто ошибается, думая, что юг Европы, и особенно Италия — это нечто романтичное, оторванное от реальной жизни. Иллюзия романтики может возникнуть, если проводишь десять дней отпуска в Венеции или на Капри, но для нашей маленькой семьи, живущей в простых условиях на верхнем этаже прекрасно расположенной виллы сразу за Тиволи и любующейся панорамой равнины, с Римом, видимым в ясные дни в отдалении, вскоре становится очевидным, что Италия на самом деле совсем не мечтательно-романтичная, но практичная, реалистичная, очень классическая. Из наших окон открывается вид на колыбель западной цивилизации, или, если угодно, на перекрестки пути, по которому с востока на запад шествовала цивилизация; прямо перед нашими глазами, в самом центре равнины, сияя в ночи мириадами огней, лежит Рим, владыка мира, Вечный город, с господствующим над ним куполом собора св. Петра. 

Кажется, особая святость присуща долине, лежащей между городом Тиволи и древними монастырями Сан Антонио и Санта Мария ди Квинтилиоло. Часть района известна как Трулия, что означает часовню или священное место. Италия, которую мы видим через наше окно, для меня даже больше чем просто классическая, она сочетает в себе все классические стихии: земная, но и при этом удаленная от земли, воздушная, хотя и никогда не исчезающая в тонком эфире, огненная, хотя не поглощенная страстным огнем солнца, водная, хотя большая часть ее воды превращается в вино». 

Я очень хотела посмотреть Рим, и еще до того, как переехать в новый дом, ты повел меня в собор св. Петра. Это первое посещение собора навсегда останется в моей памяти. Мы подошли к собору на закате. Широкий и внушительный проспект Виа делла Кончилиацьоне еще не был построен, и собор был окружен лабиринтом узких улочек. Мы повернули за угол и внезапно оказались перед пустынным великолепием огромной площади, окруженной колоннадой Бернини, два фонтана сияли в заходящем солнце. Мы шли молча, под впечатлением от торжественной атмосферы площади, и сначала подошли к гробнице св. Петра. В Риме похоронены четверо из двенадцати апостолов Христа: св. Петр, св. Варфоломей, св. Филипп и св. Иаков, но тогда мы еще не были на их могилах, и наши сердца часто забились, когда мы преклонили колени перед гробницей рыбака, который своими глазами видел Господа нашего, и которому Он сказал: «Паси моих овец». 

Я знала, о чем ты молился. Ты чувствовал, что слова Христа были в какой-то степени обращены и к тебе, и ты посвятил свою жизнь служению Христу, «Да будут все едино» (Ин 17:21). Бог услышал твою молитву и принял твою преданность. Оглядываясь назад, я ясно вижу славу и страдания, тяжелый деревянный крест, который был обещан нам в день свадьбы. 

Нам потребовалось почти два года и вся помощь юристов, работающих на британское посольство, чтобы вернуть дом капеллана, пристроенный к церкви Всех Святых. Тем временем мы были вынуждены четыре раза переезжать с места на место, постоянно то укладывая, то распаковывая вещи. Наш последний дом перед переездом в canonica, как в Италии называли дом викария, находился в отдаленной деревне в Албанских холмах, среди виноградников. Мы делили дом с семьей итальянских крестьян, и, так как вокруг не было других англичан, вскоре мы немного выучили итальянский. Во время войны я получила диплом медсестры и всегда имела при себе набор первой помощи и некоторые лекарства, поэтому скоро я стала известна в деревне как la Dottoressa, хотя никогда не претендовала на это звание. Дело в том, что ближайшая аптека находилась довольно далеко от деревни, и деревенские жители стали приходить ко мне за бинтами, пластырями и простыми лекарствами. Однажды рано утром к нам в дом вбежала женщина со словами, что ее маленький мальчик очень болен. Я велела ей сходить за доктором, а тем временем пошла посмотреть, в чем дело. У мальчика определенно была желтуха — его кожа и белки глаз сильно пожелтели. Его мать очень переживала, что он так исхудал, и настаивала на том, чтобы накормить его омлетом, и конечно, от такого питания мальчику становилось все хуже и хуже. Я принесла ему немного глюкозы и сказала его матери, чтобы она немедленно прекратила кормить ребенка тяжелой пищей и обратилась к специалисту. Когда я встретила эту женщину через шесть дней, она сказала, что ее сын уже почти здоров. После того, как она послушалась моего совета, в помощи доктора не было никакой нужды. В знак признательности она принесла мне в переднике несколько артишоков. 

В то время ты был очень занят в Риме, стараясь привести в порядок здание церкви, посещая своих прихожан и устанавливая первые контакты с Римско-Католическим духовенством. Поэтому ты приезжал к нам в деревню в основном по выходным. Я помню, что одним воскресным днем ты приехал в своей сутане прямо из церкви, у тебя не было времени переодеться, чтобы успеть на маленький местный поезд. Наш дом стоял напротив местной dispensa, гибрида деревенской лавочки и кабачка, где на длинных скамьях сидело полдеревни. Когда Мария и Анна выбежали, крича: «Папа, папа!», и ты подхватил их на руки, деревенские были потрясены. В те дни, до Второго Ватиканского Собора, итальянцы почти ничего не знали о традициях других Церквей, и мне пришлось отвечать на множество вопросов, и снова и снова объяснять, что мы действительно женаты и не живем во грехе. Итальянские крестьяне достаточно терпимы и быстро принимают новую ситуацию, и они вскоре стали рассказывать нам, что радовались, видя, какая хорошая семья у padre. 

Так как я могла ездить в Рим только время от времени, ты служил литургию для меня и девочек в нашей столовой на первом этаже. Из-за жары входную дверь обычно оставляли открытой, и однажды во время причастия я обернулась и увидела нескольких итальянцев, стоящих в дверях на коленях. 

Они увидели, как ты поднимал гостию, и вскоре поняли, что это месса. Потом ты объяснял им, что это англиканская литургия, в то время еще не признанная их Церковью, на что они сказали, что она выглядит совсем так же, как и у них, и так как поблизости не было церкви, они не понимали, почему им нельзя приходить на нашу мессу. Мы не могли запретить им, и они всегда приходили к дому, как только замечали, что я зажигаю свечи на нашем самодельном алтаре. 

Мы подружились со многими деревенскими жителями, и наши девочки играли с их детьми. На день св. Анны, 26 июля, мы решили устроить детский праздник в саду под большой пальмой, которая росла напротив нашей двери. Я поехала в Рим и купила много маленьких подарков в UPIM, итальянском эквиваленте Вулворта, Маркса и Спенсера, для двенадцати детей, которых мы пригласили. Мы попросили их прийти в 4 часа, но уже за час до назначенного времени наш сад был полон маленькими гостями. Их матери помыли их, и хотя они пришли босыми, они надели свои лучшие одежды. Скоро мы поняли, что пришло много больше, чем двенадцать детей. Они привели с собой братьев, сестер, кузенов и кузин, так что у нас было не двенадцать, а по крайней мере двадцать четыре маленьких гостя. Понятно, что купленных мной подарков на всех не хватило, и мне пришлось бежать в детскую и собирать там игрушки, чтобы подарить их деревенским ребятишкам. Мы играли в игры и пели песни на нашем, все еще довольно плохом, итальянском языке, а когда дети начали уставать, мы усадили их в круг в саду и дали им лимонада, пирожных и сладостей. Вся деревня собралась вокруг нашей изгороди, принимая живейшее участие в происходящем. У них никогда прежде не было таких детских праздников, и когда мы через десять лет вернулись в эту деревню, они все еще с восторгом вспоминали об этом событии. 

В октябре 1951 г. тебе наконец вернули canonica, и мы смогли переехать. Некоторые из наших прихожан подарили нам наиболее необходимую мебель, и мы, хотя и очень скромно, обставили детскую, столовую и спальню-гостиную. Нашей служанке-итальянке пришлось спать в детской, а кухня была такой маленькой, что одновременно в ней мог находиться всего один человек. Только такая неизбалованная крестьянка, как наша милая Роза, могла примириться с такими условиями, и не в ее характере было жаловаться. Она приехала из отдаленной деревни на Сардинии и относилась ко всему очень философски. Роза ухитрялась везде поспевать, ухаживала за нами, как родная мать, она обожала детей и любила Марию и Анну так, как будто бы они были ее собственными детьми, рассказывала им чудесные, наполовину реальные и наполовину выдуманные истории из жизни ее острова и учила их молиться на сардинском диалекте. Роза была почти неграмотной, но у нее был чудесный спокойный характер и золотое сердце. Единственным ее недостатком было то, что она любила сама определять, что нужно делать по дому, а что нет, и один такой случай особенно мне запомнился. Мы устраивали званый ужин, на который пригласили нескольких очень богатых и довольно избалованных членов нашей общины, и я хотела, чтобы все было сделано на самом высоком уровне. В тот же день нас пригласили на вечер с коктейлями, и перед уходом я велела Розе уложить детей в постель, приготовить мясо и накрыть стол к тому времени, когда мы вернемся. Мы пригласили гостей к восьми часам, и представьте себе наш ужас, когда вернувшись без десяти восемь, мы обнаружили Розу, стоявшую босиком на столе в столовой и протирающую потолок большой щеткой, при этом наши девочки бегали вокруг с дикими криками. На мои панические вопросы по поводу ужина Роза отвечала довольно беззаботно: «Синьора, об ужине я забыла, но зато начала генеральную уборку». Мы побежали на кухню и вместе с тобой и детьми приготовили, наверное, самый быстрый и импровизированный ужин в нашей жизни. Мы едва успели накрыть на стол к приходу гостей, и встречали их, тяжело дыша и изо всех сил стараясь выглядеть как можно беззаботней. 

Я была так рада, что у нас наконец-то появился свой дом, и что теперь я могу всегда быть рядом с тобой и помогать тебе в работе, когда это нужно. В то время английская община в Риме была очень многочисленной, и кроме того, тебе нужно было работать с членами Англиканской Церкви из других стран Британского Содружества. Двери нашего дома были всегда открыты, и я никогда не знала заранее, кого я увижу в своей гостиной. У нас также появилось много друзей среди русских эмигрантов, живущих в Риме. Некоторые из русских очень нуждались, ведь в то время Италия была очень бедной страной, и найти работу было просто невозможно, тем более обездоленным беженцам. Лучшим другом нашей семьи стал старый профессор музыки, одаренный композитор, пианист и поэт Сергей Писанко-Романовский. Девочки обожали его, а он писал для них колыбельные и учил играть на пианино, и часто тратил свою последнюю лиру, чтобы купить им сладости и подарки. Он жил в неотапливаемой комнате с выбитыми окнами, и однажды зимой, когда он заболел бронхитом, мы решили перевезти его в нашу теплую canonica и уложить на диван в столовой. Через несколько дней он выздоровел, ведь все, что ему было нужно — это тепло и регулярное питание. У нас вошло в привычку приглашать его пожить у нас, когда было особенно холодно. Обладая прекрасным чувством юмора, он доставлял нам немало веселых часов, рассказывая истории из своего прошлого в России и Константинополе. Для детей он стал вместо русского дедушки и если они хворали, он приходил даже ночью, чтобы посидеть с ними. 

Наша младшая дочь, Анна, часто болела. У нее была амебная дизентерия, но это выяснилось только несколько лет спустя, уже в Греции. Если на улице становилось жарко, у нее поднималась температура, поэтому мы искали место, куда можно было бы увозить ее на лето, подальше от римской жары, и наши знакомые посоветовали нам Драйкирхен, райское место, расположенное высоко в горах, в Итальянском Тироле, которое получило свое название от трех древних церквей, прилепившихся, словно ласточкины гнезда, к склону горы. Одна из церквей посвящена св. Николаю, святому, который, кажется, чудесным образом сопровождает нашу семью, где бы мы ни были. 

Подняться к Драйкирхену можно было только по извилистой горной тропе, и мы должны были подниматься пешком в течение двух с половиной часов, чтобы добраться до маленького деревянного домика, стоящего в глубине соснового леса, в котором мы каждый год спасались от летней жары. По мере того, как мы поднимались, перед нашим взором с противоположной стороны долины, на фоне ярко-голубого неба, одна за другой появлялись красные изрезанные вершины Доломитовых гор. Воздух постепенно становился прохладнее, южная сторона дороги исчезала внизу, в долине, и темный лес окружал нас своим молчаливым благоуханием. Тут и там протекали ручьи, иногда прямо у наших ног шумел водопад. Забравшись почти к облакам, мы неделями жили в полном уединении. Ты мог оставаться только на месяц, но дети и я, и часто старый профессор, дядя Сережа, как мы звали его, оставались в Драйкирхене до сентября. 

Ты любил горы и часто совершал восхождения на какой-нибудь из соседних пиков, останавливаясь на ночь в горных хижинах и проводя в одиночестве по два-три дня. Ты говорил, что почувствовать себя наедине с Богом проще всего тогда, когда стоишь высоко над миром в окружении горных вершин. Когда наши девочки подросли, ты стал брать их с собой, пока я оставалась в лесу, собирая грибы и ягоды, так же, как мы собирали их летом в Эстонии, и ходила на прогулки со старым дядей Сережей. Он сочинял музыку и стихи, которые мы потом с удовольствием слушали зимними вечерами в Риме. 

Местная легенда рассказывает, что почти тысячу лет назад на нашей горе жили три святых отшельника. Только человек, беззаветно преданный Богу, тоже своего рода отшельник в душе, мог подняться к ним на гору, другие либо не могли найти ее, либо, если им все же удавалось взойти на вершину, погибали — согласно легенде, их убивала сама гора. Действительно, место там было небезопасное. Каждое лето мы слышали об оползнях, сильных грозах и наводнениях, происходящих совсем близко от нас, но нас это не отпугивало — все равно это было райское место, мы никогда не скучали, и каждую зиму мечтали о том, что в начале лета поедем в наш Драйкирхен. 

Мой отец говорил, что мир стал бы намного лучше, если бы все могли каждый год проводить несколько месяцев в деревенской глуши. В наших больших современных городах не так-то просто найти Бога и истинные ценности жизни. Отдых на священной горе действительно давал нам здоровье и силы для того, чтобы лицом к лицу встретить множество задач, когда мы возвращались в Рим. 

Когда живешь как мы, около церкви, очень трудно обойтись вообще без посетителей. Однажды, это было в благословенном 1950-ом, мы услышали, как возле входа в одну из церквей кто-то кричит по-испански. Старый францисканский монах, босой, с очень большим деревянным крестом, медленно поднимался по ступеням. Мы поняли, что он прошел пешком весь путь из Барселоны. Увидев, что у нас открыта дверь, он спросил: «Это христианский дом?» Ты ответил, что это англиканская церковь, но конечно, его примут с радостью, и пригласил его войти и присесть. Он беспокойно взглянул на нас при слове «англиканский», но заметив большую, обрамленную в серебро икону на стене нашей гостиной, сказал: «Любой, кто уделяет почетное место Святой Деве — мой друг». Мы предложили ему еду и вино, которое он с радостью принял. Он был, несомненно, очень голоден и сильно устал. Он говорил с нами по-испански, а ты отвечал ему на итальянском, и мы прекрасно понимали друг друга. После того, как он отдохнул, мы расстались лучшими друзьями. 

У этой истории было весьма своеобразное продолжение. Несколько недель спустя, на одном званом ужине, ты сидел за столом рядом с одним монсиньором из Ватикана и рассказал ему о нашем посетителе, «Так это были вы!» — воскликнул изумленный монсиньор. Оказалось, что этот монах после встречи с нами пошел прямо в Ватикан и потребовал встречи с Папой. Когда ему сказали, что он должен подождать несколько дней, монах пришел в негодование и сказал, что англикане были гораздо гостеприимнее и сразу поняли, сколько ему пришлось вынести, чтобы дойти пешком из Испании до Рима. 

За восемь лет, прожитых нами в Риме, мы познакомились с людьми со всего света. Нашу квартиру было нетрудно найти, и не было ничего необычного в том, что кто-то, попав в беду, стучался в нашу дверь даже глубокой ночью. Однажды в полночь пришел один австралийский моряк и попросил разрешения посмотреть церковь. Он плавал вокруг света и спросил, нельзя ли ему причаститься, потому что на его корабле не было капеллана. Ты сразу же спустился вниз, и я видела из окна нашей кухни, как ты зажигал свечи у алтаря. Прошел час. Я начала волноваться, не случилось ли чего, потому что в такой темноте на тебя могли напасть и скрыться в неосвещенных улочках нашего квартала. Тут надо сказать, что ты никого и ничего не боялся, когда исполнял свои обязанности, и казалось, что тебя хранил какой-то особый ангел. На этот раз оказалось, что моряк просто почувствовал себя одиноким и был рад поговорить по-английски. 

Как я уже говорила, Италия в те послевоенные годы была бедной страной, и редкий день проходил без того, чтобы мы не получили чей-нибудь призыв о помощи. Ты просил своих соотечественников и прихожан жертвовать старую одежду, которую мы раздавали нуждающимся итальянцам и различного рода беженцам. Ты начал устраивать благотворительные выставки-продажи в Британской школе искусств с целью собрать средства для церкви. Начало было очень скромным, нам приходилось самим возить картины на автобусе, ведь машины у нас не было, но с годами эта акция выросла, как снежный ком. Теперь она стала ежегодным событием, с участием множества людей, не только принадлежащих британской колонии в Риме, целым социальным явлением. Интересно, сколько людей сейчас помнят наше скромное начало и само происхождение распродажи?