20
Сольвейг закрыла глаза.
И увидела, как стоит рука об руку с отцом, вглядываясь в костер на вершине холма. Аста, Кальф и Блубба тоже были там, и десяток земледельцев с фьорда.
Огонь свирепствовал так, что щеки Сольвейг — да что там, все ее лицо! — пылали. Прохладный ночной воздух шипел мириадами мерцающих светлячков, и темно-рыжий шар солнца садился за горизонтом.
«Середина лета, — подумала она. — Еще нет тьмы. У нас еще так много времени.
Летнее солнцестояние. Мой самый любимый день в моем самом любимом месте, и рука моя зажата в отцовской…»
Повеяло едким дымом, и Сольвейг сморщила нос.
Началось пение. Такое непохожее на шумные песни крестьян, на гвалт, что поднимали жители фьорда, когда солнце, будто огромный шар, медленно выпрыгивало из-за горизонта.
А это был монотонный напев, в котором раз за разом повторялись одни и те же слова: «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить. Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
Сольвейг сжала руку отца и впилась ногтями в его ладонь.
— Ой! — послышался чей-то голос.
Сольвейг открыла глаза и сразу вспомнила, где находится и кто это поет. Эдвин нахмурился и сжал правую руку.
Дым темной ровной колонной поднимался от погребального костра. Товарищи Рыжего Оттара стояли вокруг его пылающего тела. Сольвейг стояла между Эдвином и Эдит; Бергдис опустилась на колени по другую сторону пламени.
— Рыжий Оттар! — воскликнул Торстен. — Я бы с радостью отправился с тобой по морям, и не один раз. Но мое первое плавание с тобой оказалось последним.
Спутники взялись за руки. Они шагали вокруг костра, снова повторяя нараспев: «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
— Рыжий Оттар говорил мне правду, и потому он был настоящим другом. Нет никого хуже лжеца, и ни один истинный друг не будет говорить вам только то, что вы хотите услышать.
И снова все, кроме Бергдис, зашагали по кругу. «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
— Рыжий Оттар! — выкрикнула Одиндиса. — Ты скор был на гнев и скор на прощение. Ты всегда был прямодушен, честность текла в твоей крови, честность была в самых костях твоих.
«Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
Когда настал черед Эдит, она просто сказала:
— Рыжий Оттар! Не мила мне была мысль о смерти вместе с тобой, но ты стал мне мил. — Она положила руки на живот и зарыдала: — Рыжий Оттар, отныне и вовеки ты будешь со мной, и живой, и мертвый.
И снова пошли они по кругу. «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
— Рыжий Оттар! — воззвала Сольвейг. — Я вырезала эти слова для тебя.
Она швырнула языкам пламени ясеневую дощечку с начертанными на ней рунами.
— Рыжий Оттар! — повторила она теперь нараспев. — Твой разум был ясен, ты был беспристрастным. Ты слово свое держал. Ты криком своим меня сделал сильнее, был другом в ненастные дни.
«Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
Бергдис словно обезумела от ярости. Она была так поглощена своей болью, что не смогла восславить Рыжего Оттара. Ей хотелось лишь одного: вылить потоки яда и желчи на головы своих спутников. Но она лишь злобно озиралась и молча скрежетала зубами. Так и не произнесла ни слова.
Столб густого серого дыма, восходившего от костра, начал колыхаться и дрожать.
Еще один раз путники потерли глаза, стараясь избавиться от рези, и сомкнули руки. «Восходит к вам, восходит он, его должны мы помнить».
Бергдис царапала лицо ногтями, оставляя на щеках глубокие борозды. Она кричала, и крик ее разрывал Сольвейг сердце.
Один за другим товарищи Рыжего Оттара уселись на траву вокруг костра.
Они обнажили свои чувства, излили в песне свои сердца. И теперь, когда дневной свет угасал, на них спустилась тишина. Было очень тихо, лишь каркала ворона, спрятавшаяся в ветвях векового дуба.
Едкий дым все таял, пока не рассеялся серебристой дымкой.
Его поглотили небеса, и воздух вновь стал прозрачным.
Под вечер они медленно побрели к лодке, что стояла на якоре в извилистой бухте. И тут заметили, что на волнах подпрыгивают маленькие зелено-рыжие мячики.
«Как удивительно, — подумала Сольвейг. — Сначала я увидела, как на солнцестояние в небе повисает тяжелый рыжий шар, а теперь мне на глаза попались сотни маленьких солнышек, качающихся в воде».
— Апельсины, — пояснил ей Михран.
— Поплавки для сетей? — предположила Сольвейг.
Проводник затряс головой и начал жестикулировать.
— Их можно есть?! — воскликнула девушка.
— Очень вкусно, — сообщил Михран. — Сладкие. Сладко-горькие.
Сольвейг поджала губы и принюхалась к запаху, что исходил от ее поношенной туники и голых рук.
— Сладко-горькие, точно этот дым. Апельсины… так почему же они тогда плавают в воде?
— Сгнили. Сначала зеленеет один, становится мягче, а затем и все остальные.
— С яблоками тоже так бывает, — рассказала ему Сольвейг. — Мы в Норвегии говорим, что человек может быть похож на гнилое яблоко.
— Лучше от них избавляться. Эти апельсины ехали из Миклагарда в Киев. Может, и в Новгород. Их выкинули за борт.
— А мы плывем в Миклагард, но с нами нет Рыжего Оттара. И Вигота.
— Кто пойдет дальше? — спросил Михран. — Кто останется?
— Что это ты говоришь? — изумилась Сольвейг.
И вот разгорелся спор.
— И сколько нам придется здесь отсиживаться? — спросил Слота. — Пусть наши паруса натянет ветер!
— Да, я тоже так думаю, — согласился с ним Эдвин.
— Тогда вперед! — воскликнул Бруни и обратился к Михрану: — Так сколько, ты сказал, туда плыть?
— Три-четыре дня до Черного моря. А потом семь дней до Миклагарда. Не больше.
Сольвейг закусила губу. Одиннадцать дней!
Торстен внимательно оглядел лица спутников — одно за другим — и откашлялся.
— Нет! — громко заявил он.
Все поглядели на него.
— Дальше я не поплыву.
— Отчего же? — спросил Бруни.
— И эта лодка тоже не поплывет.
— Кто ты такой, чтобы распоряжаться?
Торстен поднялся на ноги:
— Я кормчий.
— Да, вот именно, — резко отозвался Бруни. — Кормчий, а не шкипер.
— Мы в великой нужде, — провозгласил Торстен. — Рыжий Оттар. Синеус. У нас не хватает двоих.
— Но сейчас река пойдет вниз, — уверил его Бруни. — Так говорит Михран.
— Он говорил, что река пойдет вниз, еще тогда, когда мы только добрались до Днепра. Мы уже и так зашли слишком далеко. Только безумец пойдет еще дальше.
Кормчий обратился к Слоти:
— Ну а ты что думаешь?
Тот в беспокойстве потянул себя за реденькие усы:
— Пока все не согласятся, мы не можем продолжать путь. Но и вернуться мы не можем, пока не будем единодушны.
— В таком случае, — отозвался кормчий, — мы до самой смерти будем сидеть на этом острове. Бергдис?
— Назад, — рявкнула та, не поднимая глаз.
— Мы зашли так далеко по одной-единственной причине… — промямлил Слоти. — Мы ехали торговать. Вот зачем. Но…
Одиндиса отмахнулась от его слов:
— Торстен прав. Мы в опасности. Может, мы вообще не сможем вернуться домой.
— Я хочу поехать с Сольвейг, — пропищала Брита.
— Подумайте как следует, — настаивал Бруни. — Мы — викинги. Мы стоим на пороге Миклагарда. Лучшего рынка во всем Мидгарде! Не так ли, Михран?
— Это так, — согласился проводник.
— Надо жить, покуда живется! — объявил Бруни. Но затем посмотрел на Бергдис… на остальных… и пожалел о своих словах. — Может, впереди нас ждут опасности, — продолжил он. — Но назад возвращаться тоже опасно. Пороги. Печенеги.
— Я точно знаю, что опасно, — ровным голосом проговорил Торстен. — Находиться с тобой рядом. Это я знаю наверняка.
Бруни хмыкнул.
— Нет! — во второй раз объявил Торстен. И затем повторил громко: — Дальше я не пойду.
— Что ж, — с задумчивой улыбкой проговорил Эдвин. Он словно играл в шахматы и пытался измыслить какой-то особенно ловкий ход. — Мне придется идти одному. У меня просто нет выбора! Я несу послание от короля Ярослава.
— Ты можешь перепоручить это кому-нибудь еще, — предложил Торстен.
Эдвин покачал головой.
— Боюсь, что не могу, — горестно отозвался он. — Я посланник, и я же — само послание.
— Ох уж эти твои красивые слова, — обратился к нему Торстен. — Однажды ты совсем в них запутаешься.
— Но Синеусу, — продолжал Эдвин, — лучше всего будет остаться здесь. На обратной дороге я помогу ему… доковылять до Киева.
— А ты что, Сольвейг? — спросил Торстен.
Сольвейг посмотрела ему в глаза и сказала:
— Я бы хотела, чтобы все мы смогли договориться. И мне жаль, что этого не получается. Все вы знаете, почему я отправилась в путь. Как вы думаете, могу ли я сейчас повернуть назад?
— Итак, нас будет трое, — объявил Эдвин.
— Трое?
— Куда бы я ни пошел, Эдит пойдет со мной, — провозгласил англичанин дружелюбно, но серьезно.
Сердце Сольвейг исполнилось радости, и она воскликнула:
— Восславим же Фрейю!
Эдит посмотрела на Сольвейг, в глазах ее отражались облегчение, усталость и сестринская любовь.
— Четверо, — поправил Эдвина Михран. — Нас будет четверо. Я помогу тебе, Сольвейг, как и пообещал в Ладоге.
— Да, ты обещал, — согласилась Сольвейг.
— Только не рассказывай нам, будто ты едешь в Миклагард только из-за нее, — изобличила Михрана Одиндиса. — Ты ведь проводник Эдвина, король тебе уже заплатил.
Михран на это ничего не ответил, а вместо этого сообщил всем, что знает местных жителей и может нанять проводника и добровольцев, которые помогут Торстену довести судно обратно до Киева.
— Я не могу продолжать путь без этой лодки и без этих товаров, — сердито сказал Бруни. — Но возвращаться тоже не хочу. Все эти пороги! Все эти ливни стрел!
Одиндиса погрозила им кулаками:
— Вы, двое! Может, когда-нибудь уж исполните обещание, которое дали Рыжему Оттару? Вы что, совсем не можете жить мирно? «Его должны мы помнить» — вы же пели это! «Его должны мы помнить». Если хотите почтить память Рыжего Оттара, сделайте, как он просил, и помиритесь. Не ругайтесь хотя бы до тех пор, пока мы не вернемся домой.
Торстен безо всякого выражения глянул на Бруни и потер подбородок.
— Это он со мной вздорит, не я, — пробормотал Бруни.
Было уже поздно, когда Михран обошел остров вместе с Сольвейг, Эдит и Эдвином. Брита увязалась за ними следом.
Проводник сообщил им новость:
— Я нанял для нас небольшую лодочку.
— Как, уже?! — воскликнула Сольвейг.
Михран щелкнул пальцами:
— Очень маленькую. Просто выдолбленный ствол дерева. Крошечный парус.
— Нам большего и не надо, — отозвался Эдвин.
— Ты, Эдвин, поможешь мне грести и плыть под парусом.
Эдвин молитвенно сложил руки.
— Шутка! — успокоил его Михран. — Ты, Сольвейг.
— Да, — с готовностью ответила она. — Да, я помогу тебе. Можно на нее поглядеть?
— Сейчас слишком темно. — Михран взмахнул руками. — Она вон там. Ютится у самого края, за тем большим судном. Завтра утром увидите.
— Когда мы сможем отплыть? — спросила Эдит.
— На рассвете.
— Завтра! — не поверила своим ушам Сольвейг. — Но я хотела бы сделать рунный камень для Рыжего Оттара.
— Чем быстрее, тем лучше. — Михран сощурился и пробормотал одно слово: — Бергдис!
— Где? — разволновалась Эдит.
— Здесь. Она повсюду.
— Я слежу за ней, — откликнулся Эдвин.
— Вы спите на берегу, — обратился Михран к ним с Эдит. — Где-нибудь в безопасном месте. Но теперь пойдемте-ка на палубу. Надо попрощаться.
Снова оказавшись на борту, Сольвейг вытащила из сундука мешочек с костями и сжала его, чтобы убедиться, что брошь еще там. Она завернула свои жалкие обноски в оленью полость. Дотронулась до стеклянной бусины, что подарил ей Олег. И с нежностью огляделась кругом:
«Эта лодка. Я знаю в ней каждую пядь; знаю, как она идет по волнам, как поет при этом. Что станется с нею без Рыжего Оттара? Кто будет любить ее так же, как любил он?
Мне кажется, что лодка была ему дороже всех нас. Как горд он был, когда показывал мне ее. Как похлопывал и поглаживал ее бока. Однажды я видела, как он в одиночестве стоял на носу и разговаривал с ней.
Эдит рассказывала мне, что у него не было детей, и поэтому он так радовался их ребенку. Так кому же теперь достанется корабль? Слоти? Бруни? Этому не бывать, пока Торстен имеет право голоса…»
Пока Сольвейг стояла и размышляла в полумраке, к ней подошел сам Торстен. Она узнала его по походке. Даже когда судно стояло на якоре, он перекатывался по палубе, будто ожидая, что вот-вот она закачается и затрясется.
— Торстен! — поприветствовала она его и положила руку ему на плечо. Торстен ждал. Вокруг них мягко дышала теплая ночь. — Я вернусь в Сигтуну.
— С нами?! — воскликнул кормчий.
— Нет, нет. Я про другое… позже.
Торстен что-то проворчал.
— Когда ты рассказал мне, что плыл на юг вместе с отцом, я знала, что то был знак. Как алое ночное небо. И именно тогда я поняла, что судьба на моей стороне.
— Судьба свела нас вместе, а теперь снова разводит в разные стороны.
— Завтра на рассвете.
— Так скоро? Может, это и к лучшему. Здесь печальное место. И ни у кого из нас нет причин здесь оставаться.
Он сгреб Сольвейг в свои медвежьи объятия, и когда отпустил, то Сольвейг сказала ему:
— Ты был… да что там, ты был мне защитником. На нашей лодке ты был мне почти как отец.
— Надеюсь, что вы еще с ним встретитесь.
К ним присоединился Михран. Сольвейг слушала, как он рассказывал Торстену, что нашел четырех человек, желающих присоединиться к команде.
— И проводник тоже. Они придут к вам с утра. А теперь я скажу тебе, сколько им заплатить.
— Ох, — вздохнул Торстен. — Слоти лучше разбирается в цифрах. Слоти! Подойди-ка сюда!
Сольвейг выскользнула во тьму. Она услышала тихое бормотание, а потом разглядела: Эдвин и Эдит стояли на коленях перед Синеусом и перевязывали его рану.
— Она все еще такая черная и опухшая, — жаловался тот. — Словно раздутый пузырь. До самого колена.
Эдвин уверил его, что вернется на остров Святого Григория не позднее чем через месяц и поможет ему добраться до Киева до начала осени.
Увидев девушку, Эдит поднялась и взяла ее под руку.
— Мне не хочется, но я должна это сделать, — проговорила она и уверенно повела Сольвейг и Эдвина к корме.
Бергдис сидела там совсем одна.
В полутьме женщины уставились друг другу в глаза.
Сольвейг услышала, что подруга задышала быстрее. Почувствовала, как напряглось ее плечо, ее рука, продетая под локоть Сольвейг.
— Если я не скажу этого, — вымолвила Эдит, — то буду жалеть до конца своих дней.
Сольвейг бросила взгляд на Бергдис. Ее глаза были чернее ночи, но все же сверкали.
— Я знаю, что ты собиралась сделать, — тихо продолжала Эдит. — Эдвин рассказал мне. Мужчины… должны были задушить…
Женщина изо всех сил старалась оставаться спокойной, но голос ее зазвучал громче.
Сольвейг покрепче сжала ее руку, словно стараясь придать сил.
— Мужчины… меня бы душили… а этот нож… твой нож…
Эдит сглотнула и замолкла.
Бергдис сидела не шевелясь и буравила Эдит ледяным взглядом.
— Твои боги, — заговорила снова англичанка. — Я не знаю, как сказать… Твои боги — они для меня ничто. Даже меньше чем ничего. Твоя вера жестока и кровава… — Эдит помедлила. — Но все же… как истово ты веришь, Бергдис! Как же сильна твоя вера. В тебе нет малодушия, ты веруешь всем сердцем и всеми мыслями своими. С такой страстью!
Эдит запнулась. Когда она заговорила вновь — теперь уже спокойней, — в ее голосе Сольвейг услышала больше благоговения, чем неприязни.
— Нас связывает наша любовь. Моя любовь и твоя любовь к Рыжему Оттару…
«Рыжий Оттар, — подумала Сольвейг. — Его Ангел Смерти. И ее жертва».
— И наша любовь никогда не умрет.
«Эдит способна исцелять раны. Мы с Бергдис молимся одним и тем же богам, но я не понимаю таких жертвоприношений. Столь жестоких и несправедливых.
Эдит хочет примириться с Бергдис, и я восхищена ею. Женщины должны быть целительницами».
И снова женщины обменялись долгими взглядами.
Окружавшая их ночь казалась такой безмятежной.
— Уходи! — резко, с горечью сказала Бергдис.
И Эдит с Сольвейг удалились. Прямо за ними, то и дело оглядываясь, следовал Эдвин. Они беззвучно прошествовали по палубе, радуясь тому, что разговор уже позади, и тому, что они вместе.
Молчание нарушила Эдит:
— Бард поднимется на рассвете. Он всегда встает раньше всех.
Сольвейг широко зевнула.
— Не стану будить его сейчас, — решила Эдит.
— И Бриту, — добавила Сольвейг. И зевнула еще раз.
Но тут перед ними появилась Одиндиса, державшая в руках роговой светильник. Вид у нее был осунувшийся.
— Вы видели ее? — прокричала она.
— Да, — ответил Эдвин. — Эдит только что говорила с ней.
— Где она?!
Эдвин бросил взгляд через плечо:
— Вон там. Сгорбилась на корме.
— Нет! Брита! Я подошла проверить, как ей спится, но ее там нет. А шерстяное покрывало на месте.
Было похоже, что Одиндиса совсем сбита с толку.
— Мы найдем ее, — пообещал ей Эдвин.
— На лодке ее нет. Я обыскала все кругом, а Слоти исползал весь трюм.
— Мы найдем ее, — повторила Сольвейг.
— Она знала, что я запрещаю ей выходить на берег, — зарыдала женщина. — После темноты. А что, если…
«Что, если она упала за борт? — подумала Сольвейг. — Она же не умеет плавать. Впрочем, мы бы ее услышали. А вдруг она вернулась к костру? А если мужчины, слоняющиеся по гавани…»
— Пожалуйста, — умоляла их Одиндиса, и ресницы ее затрепетали, словно белесые мотыльки.
— Спроси Михрана, — предложила Эдит.
— Уже спрашивала.
— Ночью, — терпеливо разъяснил Эдвин, — мы будем выкликать ее. А с рассветом сможем оглядеть остров.
— И оставим сходни спущенными, — добавила Сольвейг.
— Я убью ее! — яростно вскричала Одиндиса. А затем взмолилась: — Пожалуйста… Только не Брита.
