4
С первых же мгновений ей стало ясно, сколь сильно течение. И оно относило ее не в ту сторону, выше по фьорду, прочь от Трондхейма. Девушка перестала грести, подняла весла и пробралась к мачте, чтобы поднять старый парус.
«Аста была права, — подумалось ей. — Это просто тряпка. Настоящее сито, а не парус».
И тут ей пришли на память горькие слова мачехи: «Ты? Ты бы не добралась до Трондхейма. Тебя бы сожрали волки».
По крайней мере, здесь нет волков. Но зато здесь много чего другого. Того, что мне не разглядеть. Того, чему нет даже имени.
Совсем недолго Сольвейг еще видела свой дом в лучах рассвета. Потом ей лишь казалось, что видит его. Ну а затем она уже твердо была уверена, что не может его разглядеть.
«Это было моим миром, — сказала она самой себе. — Хутор, этот фьорд… здесь был мой мир».
Сольвейг ощутила, что в глазах ее закипают слезы.
«И что я такое без этой воды, этой земли? Я родилась тут. Здесь отец учил меня рыбачить, рассказывал истории, здесь показал мне, как вырезать руны, и…»
Девушка всхлипнула:
— Ты знаешь про меня все, знаешь, кто я такая. Увидимся ли мы снова? — Но тут она встряхнула волосами. — К чему меня приведут такие мысли? Я должна смотреть вперед. Я следую за своим отцом.
Спеша вместе с ветром вниз по фьорду, который становился все шире, Сольвейг вскоре поняла, что никогда еще не находилась так далеко от дома совершенно одна. Поначалу она вслушивалась в каждый скрип своей лодчонки, всматривалась в каждую волну, поднимавшуюся впереди, и так закусывала губу, что на языке ее был вкус крови. Но время шло, и Сольвейг постепенно овладевала зевота. Девушка опустила ладонь в ледяную воду, поднесла руку к израненным губам и словно бы услышала голос отца. Он рассказывал ей, почему вода в море соленая.
— …начав однажды, Сольва, моряк никак не мог остановиться. Жернов все молол и молол соль, так же как до того перемолол целый водопад сельди и бульона и столько золота, что его хозяин мог бы обшить им весь свой дом. Жернов молол и молол, и намолол столько соли, что корабль пошел ко дну. Но даже тогда, Сольва, жернов не остановился. Он до сих пор лежит на дне морском и мелет соль. Вот почему вода в море такая соленая.
Сольвейг слушала этот призрачный голос и размышляла, почему же у слез тоже соленый вкус, и вдруг увидела, что кто-то машет ей с берега. Размахивает руками и кричит. Но человек тот был слишком далеко, и она не могла разобрать слов.
«Не может же быть, чтобы он пришел за мной, — подумала Сольвейг. — Как это возможно? Может, Аста… да нет, вздор какой. Но все же она могла послать за мной Свена или кого-нибудь еще, кто бы вернул меня домой».
И в тот же миг раздался ужасный скрежет. Лодку подбросило, и Сольвейг полетела вперед. Будто какое-то подводное божество приказало жернову перемолоть суденышко в щепки.
Сольвейг не сразу сообразила, что же это было. Но затем увидела. Ее легонькая лодка столкнулась с огромной льдиной и задрала нос, а глыба скользила под ней.
Дно лодки начало подтекать — там, где безжалостная громада оставила вмятину, но, насколько Сольвейг могла увидеть, других повреждений не было.
«А то мое путешествие закончилось бы уже сейчас, — подумалось ей. — Не успев даже толком начаться. Но если течь усилится, мне придется как-то откачивать воду. А тот человек на берегу… он же хотел меня предупредить».
Сначала стих ветер. Затем начался отлив, и челн повлекло вниз по течению.
Как прекрасно, что вода заполняет фьорд быстрее, чем отступает от него. Сольвейг знала, что отлив забирает столько же влаги, сколько приносит прилив, но ей казалось, будто ей помогает сам Эгир.
Сольвейг плыла по течению. Ею вновь овладела зевота, и внутри оленьей шкуры было так тепло.
«Когда ветер и волны так нежны, — думала она, — плыть не сложнее, чем дышать полной грудью. Если закрыть глаза, то кажется, будто я скольжу на юг, к самому Миклагарду. Но я знаю! Морские походы никогда не бывают легкими. Разве что очень недолго. Море, эта сверкающая западня, исполнено опасностей. Мне нужно быть настороже».
Сольвейг достала кадушку с водой, поднесла к губам и повернула защелку. Ей бы очень хотелось напиться досыта и смыть с волос и лица соль, но она сделала лишь пару маленьких глотков.
Когда идешь ты в горы или по фьорду держишь путь, бери с собой воды и пищи вдоволь. Так говорит Один.
Сольвейг развязала шнурок своей кожаной сумки, вынула кусок вяленой баранины и принялась задумчиво его жевать.
Дни в раннем апреле быстро тратили весь свой небольшой запас света. Засияли путеводная звезда, Дракон, Гончие, Большая и Малая Медведицы. Луна надела серебристый нимб.
Тогда ли Сольвейг поняла, что не попадет в Трондхейм дотемна или даже до полуночи?
Она всматривалась в волны, и они светились в почти абсолютной темноте.
Она думала о том, чего не может разглядеть. Морские змеи. Морские бури. Дикари. И еще многое, чему нет имени.
Внезапно ночное небо заполнилось черными крыльями, воплями и криками. То были птицы: поморники, крачки, бакланы. Они кружили над Сольвейг, будто ее лодка сияла во тьме, точно маяк. Девушка закрыла голову руками. Если ты умрешь, они выклюют тебе глаза. И даже живому они могут продырявить череп.
Когда Сольвейг открыла глаза, ночные птицы уже скрылись, будто их и не бывало.
С диким плачем они летают от мира к миру.
Чем темнее становилось ночное небо, тем ярче сияли волны. Маленькие барашки, резвясь, освещали все вокруг.
Сольвейг увидела призраки воинов, погибших в битве при Стикластадире. Они плыли по фьорду, поднимая вверх бледные лица. Вокруг нее зазвучали голоса — настойчивые, но мягкие, как снегопад:
Разрежь меня,
Укрась резьбой.
Расскажи мне,
Спой мне.
Я смеялся,
Я был молод.
Я пел,
Я любил.
Назови мою смерть,
Назови меня жизнью.
Пой же ныне, Сольвейг,
Пой ныне и вовек.
— Я обещаю! — крикнула Сольвейг в темноту.
И тогда она решила: «Я высеку руны для вас на кости одного из вас. Я должна воспевать жизнь, иначе сама стану наполовину мертвой».
Утренняя звезда разгоралась все ярче. Взгляд ее был устремлен прямо на Сольвейг.
«Я знаю, кто ты, — подумала она. — Ты — большой палец с ноги Аурвандиля, который тот отморозил, пока ехал на спине Тора. Тор посадил его в корзину, но пальцы остались снаружи. И вот Тор отломал тебя и швырнул в небо… Но у меня все хорошо, — подумала она сонно. — Меня греют оленья шкура и плед».
Вдруг парус захлопал на ветру, как крылья пойманной чайки.
Сольвейг потянулась, зевнула, встряхнула головой: «Похоже, я заснула. Где же я сейчас?»
Она резко села и выпрямилась.
Вокруг Сольвейг плескались волны. Она не видела ничего, кроме них: изгибистые бока их просвечивали темно-зеленым; верхушки ощетинивались и скалились, внутри же они были мрачными, словно смерть, и уходили в бездонную глубь.
Ялик Сольвейг был легок, точно пушинка. Он то погружался глубоко в морскую могилу, куда не достигали и тени, то его увлекало на самую верхушку волны, освещенную солнечным светом. Вверх, вниз, еще вниз, снова вверх.
Все внутри у Сольвейг оборвалось; она чувствовала себя невесомой.
Но девушка заставила себя потянуться к крошечной мачте и ухватиться за нее. Она стояла, держась за мачту обеими руками, и озиралась вокруг. Затем, когда лодка снова поднялась на волне, Сольвейг разглядела вдали позади себя солодовни и житницы из голубого камня. Это был Трондхейм.
Пока она спокойно спала, течение пронесло ее мимо селения.
Сольвейг была ошеломлена. Ее охватил ужас.
Если бы лодка не была такой легкой, волны просто разломили бы ее, ударяя спереди и сзади.
Она сжала кулаки так, что костяшки пальцев побелели.
Потом Сольвейг встала на колени, осторожно схватила лопасть, заменявшую ей руль, развернула ялик обратно к земле и взялась за весла.
Но тут волна проскользнула под кормой, подняла лодку и понесла ее.
«Я понятия не имею, продвигаюсь ли вперед, — подумала она. — Но что же мне еще остается?»
Брызги обдали Сольвейг и скатились по ее лицу. Она облизала соленые губы.
— Хеймдаль! — взмолилась девушка. — Сын девяти волн! Сын девяти матерей! Укажи мне путь. Спаси меня от Ран и ее гибельной сети.
У Сольвейг опух язык и пересохло во рту, но она не решалась оставить весла и глотнуть воды. Еще не скоро у нее появилась уверенность, что она приближается к земле, и лишь через час она смогла направить лодку к спокойным водам. К тому времени она промокла насквозь, и ее била дрожь. Девушка знала, что заглянула смерти в глаза и едва спаслась.
Сольвейг села у весел и напрягла плечи. Оттолкнув ялик подальше от основного течения, она вглядывалась в берег до тех пор, пока не увидела небольшую гавань, куда могла бы причалить.
Там, рядом с останками корабля, покрытыми зелено-черным илом, стоял дряхлый старик. Он наблюдал за тем, как Сольвейг загоняет лодку на галечный берег.
Девушка ступила из лодки, пошатнулась и упала на четвереньки.
Старик держался в стороне. Его седые кустистые брови двигались словно бы сами по себе.
Сольвейг медленно выпрямилась и посмотрела на него.
— Ты дура! — злобно сказал тот.
— Я не хотела. — Сольвейг била дрожь.
— Это же безумие! В такой ветхой дырявой лодчонке.
Кожа Сольвейг посинела, а зубы отбивали дробь.
— Я уснула.
Старик сплюнул в гравий:
— Кто ты вообще такая?
Сольвейг не ответила.
— Назови свое имя.
— Я… я… оно осталось в прошлом.
— Ты откуда?
— День пути. Я плыла вчера весь день и всю ночь.
— Так долго? — вскричал старик. — Ты продержалась в этой лодке столько времени? — Он злобно зыркнул на Сольвейг: — Ты хоть человек?
— Да, конечно.
Дед указал большим пальцем себе за плечо:
— Пошли со мной.
— Мне не нужна помощь.
— А я говорю, пошли. Ты продрогла до костей.
Сольвейг едва доплелась на трясущихся ногах до хижины, куда ее повел грозный старик. Это и впрямь была хижина, совсем непохожая на просторный хутор, где она жила раньше. У огня сидела старуха.
— Бера! — рявкнул дед. — Ты только посмотри на это!
Беру не пришлось упрашивать дважды. Она положила руку на плечо Сольвейг, усадила ее на свое место и завернула в шарф крупной вязки.
Сольвейг тряслась как в лихорадке и не могла унять дрожь. Впервые ее глаза наполнились слезами.
— Ее принесло течением, — объяснял старик жене. — В дырявом старом ялике. Я увидел ее сразу после восхода солнца.
Бера поставила в трясущиеся руки Сольвейг полную миску теплой похлебки из репы.
— Из Левангера? — прокаркал дед. — Ты оттуда?
Сольвейг резко покачала головой.
— Я уж подумал, что все, пропала ты с концами. Да, так и подумал.
— Еще супа? — спросила Бера, понимающе улыбаясь Сольвейг.
Девушка все еще дрожала так, что ей непросто было держать в руках миску, не проливая.
— Нет, правда. Не из Асгарда же она спустилась, — продолжал старик. — Боги вечно жалуются, что в Мидгарде плохая еда. Вечно хотят чего-нибудь получше.
— Олейф, ну ты и скажешь! — усмехнулась его жена.
— Он прав, — заметила Сольвейг. — Рыжий Тор забивал и жарил только собственных коз. Ой! — Она расправила плечи и посмотрела на престарелую пару. — Простите, что я не говорила ни слова. Мне было так холодно.
— Я понимаю, — мягко ответствовала Бера.
— Не из Асгарда, — повторил ее супруг. — И не призрак. Она не похожа на призрак.
Старушка ущипнула щеку Сольвейг:
— Разумеется, нет. Она такая румяная и хорошенькая.
— Но под этой крышей ей не рады, — сказал Олейф. — Отказывается называть свое имя. Отказывается рассказать, откуда пришла. Может, сбежала откуда.
— Ну, Олейф, давай садись в свое кресло.
— Сбежала, да? — обратился старик к Сольвейг.
Та глубоко вздохнула и закрыла глаза:
— Я иду вслед за отцом.
Брови Олейфа задвигались.
— На рынок? — спросила Бера.
Сольвейг покачала головой.
— Тогда продолжай! — приказал Олейф.
— В Миклагард.
— Куда-куда?
— В Миклагард. Великий город. Сияющий город.
Олейф сплюнул в огонь, и тот зашипел в ответ.
— До него тысяча миль, — объяснила девушка.
— Ерунда! — заявил старик.
— Правда! Миклагард лежит за страной Гардарики. Южнее.
— Верно, — язвительно заметил Олейф. — До него тысяча миль, а ты заснула, не добравшись до Трондхейма.
— Звучит как старинная история, — проговорила Бера.
— История с плохим концом, — добавил ее супруг. — Ты никуда не пойдешь, девочка моя. Ты поплывешь обратно домой.
— Нет! Не поплыву! — яростно ответила Сольвейг и, резко вскочив, шагнула к открытой двери.
Брови старика поползли вверх.
Бера встала между мужем и Сольвейг и похлопала по воздуху:
— Не так быстро, Олейф. Мы не слышали ее истории. Мы даже не знаем, как ее зовут.
Олейф фыркнул:
— Ну тогда я пойду позову Петера.
— Кого? — спросила Сольвейг.
— Петера. Молодого священника. Он подскажет, как лучше поступить.
— Нет, — запротестовала Сольвейг.
Бера прошаркала к двери и взяла Сольвейг за руку. Старушка всмотрелась ей в лицо своим туманным понимающим взглядом.
— Мы видели кое-что и похуже, — промолвила она. — Много хуже. На прошлой неделе море принесло маленькую девочку… она вся раздулась от воды. Да, мы жили так долго, что видели почти все. Присядь. Ты еще такая продрогшая и мокрая. Так как же тебя зовут?
Из-за их спин раздался храп.
Старый Олейф заснул.
В тот же миг Бера взяла Сольвейг за руку и повела ее из хижины.
— Сначала ты, а потом он, — тихо проговорила она. — Вечно с ним так.
Сольвейг уставилась на нее во все глаза.
«Я могу тебе доверять, — думала она. — Кажется, могу».
— Ну же, — улыбаясь, проговорила Бера. — Иди, пока можно. Он не так бессердечен, как притворяется.
И она вывела Сольвейг наружу.
— Я сильная, как солнце, — сказала она старушке.
Бера покачала головой:
— Не говори загадками, девочка.
— Я дочь Хальфдана.
— Хальфдана, — ободряюще подхватила старая женщина. — Что это за Хальфдан?
И тогда Сольвейг рассказала ей о своем отце, и о Харальде Сигурдссоне и о Стикластадире, об Асте, Кальфе и Блуббе… обо всем, почти обо всем.
— Может, боги хранят тебя, — сказала та. — Может, это они наполнили ветром твои паруса.
— У меня нет парусов, — ответила Сольвейг. — Только жалкая тряпка.
Бера махнула морщинистой рукой:
— Но именно с ее помощью ты добралась сюда. И может статься, я тоже буду тебе полезна.
— А куда вы идете?
— На рынок.
Сольвейг мотнула головой.
— Не торопись, — сказала ей старушка. — Иногда иди вперед, иногда в сторону, а порой и назад. Вот так люди и путешествуют. — Бера вновь взяла Сольвейг за руку. — Я жила здесь с рождения, и мне ведомо, кто приходит, кто уходит и куда кто направляется. Я отведу тебя к друзьям.
— А кто они?
— Турпин, Орм и его жена Ильва. Шведские торговцы мехом.
— Шведы?! — воскликнула Сольвейг.
— Ну а что они могут поделать? — возразила Бера. — Никто из нас не выбирал себе родителей.
— Мне казалось, что звероловы живут далеко на севере, — сказала девушка.
— Так и есть. Они приносят меха в Трондхейм, а торговцы везут их дальше.
— Куда?
— Они сами тебе это расскажут, — ответила старая женщина.
— Миклагард, — сказала Сольвейг торговцам.
Турпин, Орм и Ильва сидели на груде меха. Услышав ответ, они поджали губы.
— Миклагард, — повторила Сольвейг, надеясь, что в голосе ее было больше уверенности, чем в сердце.
— Тут замешан мужчина, да? — поинтересовался Орм.
— Ее отец, — объяснила Бера.
— Они все так говорят, — возразил тот.
Ильва взглянула на Сольвейг со смесью приязни и сожаления.
— Ты ведь не представляешь себе, о чем говоришь, — сказала она.
— Вы ведь туда едете? — спросила ее Сольвейг. — В Миклагард?
Все трое залились смехом.
— Миклагард, — еще раз повторила она. — За страной Гардарики.
— Да знаем мы, где этот город, — ответил Орм. — Нет, мы направляемся в Сигтуну.
— В Сигтуну, — сказала Ильва. — Через горы.
«Именно так шел и Харальд», — подумала Сольвейг. И, должно быть, ее отец.
— И через Швецию.
— Именно оттуда отплывают балтийские торговцы, — объяснила Ильва. — Из порта на озере Малар. Мы дойдем туда за четырнадцать дней.
— Вы возьмете меня с собой? — с жаром спросила Сольвейг.
Турпин покачал своей медвежьей головой из стороны в сторону и что-то прорычал про себя.
Орм и Ильва промолчали.
— Лишний рот, — сказал Турпин. — И все равно ты долго не протянешь.
Сольвейг щелкнула языком и сообщила ему:
— Я крепче, чем кажусь. Я могу нести свою долю.
Орм медленно поглаживал беличьи меха, на которых сидел, и осматривал Сольвейг с головы до ног: слишком юная, чтобы назвать ее женщиной, и слишком взрослая, чтобы быть ребенком, с глазами разного цвета — один серый, другой цвета фиалки. Он увидел, что она высока и крепко стоит ногами на земле. Увидел, сколько в ней решимости.
— Мне почти пятнадцать, — добавила она, распрямляя плечи.
— Ты умеешь что-нибудь? — спросил ее Орм.
— Умею вырезать, — тут же ответила она.
— Вырезать что?
— Рыболовные крючки. Иглы. Руны.
Орм посмотрел на своего брата, и Турпин ответил на его взгляд. Они оба были неразговорчивы и часто понимали друг друга без слов.
— У нас будет уговор, — сказал Турпин. — Всякий раз, как мы остановимся на привал, ты будешь вырезать что-нибудь до самого заката, а когда приедем в Сигтуну, отдашь свои поделки нам.
— Да, да! — радостно вскричала Сольвейг. — Я согласна!
— Для перевозки товаров у нас есть вьючные лошади, — пояснила ей Ильва. — Сами мы идем пешком.
— Что это? — спросила Сольвейг, указывая на блестящий коричневый кусок меха.
— Это темная куница, — ответил Орм, а затем указал пальцем на Сольвейг и ухмыльнулся: — А как насчет тебя? Как тебя зовут?
Сольвейг покачала головой:
— Я дочь Хальфдана.
Орм нахмурился:
— Когда мы дойдем до Сигтуны, тебе нужно будет найти судно, что плывет в Ладогу.
— Нет, — возразила Сольвейг. — В Миклагард.
— Балтийские торговцы плывут только до Ладоги, — поведал ей Орм. — И даже если ты дотуда доберешься, тебе придется договариваться с торговцами, что идут в Киев.
— Шаг за шагом, — сказала Ильва.
Турпин негромко проворчал что-то и встал со своего мехового трона из соболиных и беличьих шкурок, мехов желтой куницы, оленей и черного медведя.
— Ладно, — объявил он. — Отправляемся завтра на рассвете.
Лицо Сольвейг просияло.
— Я буду сильной, как солнце, — пообещала она ему.
И Сольвейг намеревалась сдержать это обещание. От всего сердца и каждой мыслью своей она поклялась в этом. Ей оставалось лишь надеяться, что она сможет быть такой же крепкой, как ее слово.
