3
Утро того же дня,
Великая Степь
Кэи-ас-Кори-Вин стояла на коленях перед зарослями дудника, водила ладонями вдоль жестких стеблей, внимательно прислушиваясь к голосу трав.
Это растение болеет, и толку от него не будет. Лишь вред.
Это слишком молодо, хоть и вытянулось выше собратьев.
Это… Это пойдет.
Знахарка аккуратно, чтобы не растерять семена, срезала соцветия, складывала их в полотняную сумку. Разрыхлив землю, с усилием тянула корневища. Позже она отмоет их и высушит, подвесив в тени. Большую часть сложит в короб, не пропускающий влагу, — отвар дудника хорош при лихорадке и болезнях горла; остаток истолчет в порошок, ссыплет в мешочки — фарлесские, лизарийские и даже меотские пекари платят полновесным серебром за степную приправу.
Последний на сегодня корень — корзина уже полна — никак не поддавался. Кэи, поминая Прародительницу и полночных духов, дернула раз, другой, третий и, не удержавшись на ногах, упала на сумку с соцветиями. Засмеялась — вот до чего доводит жадность! — потерла уколотое сухим стеблем место, отбросила косы за спину и охнула: прямо над ее головой застыли три облака. Их белые вершины горели зимними снегами, ложе темнело свинцом, а форма… Кэи сложила ладонь козырьком, разглядывая ощерившегося Волка, склонившего голову Быка и больного Shial — полосатого хищника, что изредка спускается со Срединного Хребта.
Облака провисели пять ударов сердца и, убедившись, что их заметили, рассыпались клубами, потекли к океану, гонимые ветром с гор.
Кэи-ас-Кори-Вин, Рыжая Пустельга из рода Детей Ковыля, низко поклонилась Степи и травам, указавшим на знак, повесила на плечо сумку и, подхватив корзину, наполненную корневищами дудника, зашагала к юрте — готовиться к приезду гостей.
Вечер того же дня,
Лизария,
пригороды Лисанти
— Я не могу без вас, господин… Ничего не могу! Мне страшно… Ваше Сиятельство!.. Раду! Я не хочу умирать!..
— Лира!.. — крикнул Йарра… и проснулся. Вино из опрокинутого кубка растекалось по столу, мочило рукава, брюки, раздражало ноздри приторным запахом опиатов.
Выругавшись, граф сбросил на настил шатра документы, спасая их от темно-коричневой лужи. Рявкнул на нерасторопного Койлина, выхватив у сына полотенце, ушел умываться.
Йарра долго лил на голову холодную воду, шумно фыркал, смывая маковый сон и тихий плач.
Я не хочу умирать, господин!
Сегодня ей бы исполнилось восемнадцать.
Папка с очередной «Эванджелиной», свитки ассаши, ее любимые духи — вербена, лайм, бергамот и медовая акация — в каплевидном флаконе меотского хрусталя до сих пор лежат на дне сундука, а вчера, паскудной ухмылкой богов, пришли документы на дом в Фессе. Центр Старого города, сорок шагов до площади Танцующих Фонтанов. Сто — до лавки торговца шелком, чья жена шьет кафтаны супруге шейха, триста вниз по улице — к восточному базару. А из окна их спальни виден Великий Сфинкс.
На хрена ему теперь этот дом?!
Зачем лошадь, точь-в-точь ее погибшая Ворона, — он месяц искал фризскую кобылу порченой масти! Контракт на поставку араасских вишен, парные браслеты с бубенцами песчанников — он лично заказал их ювелиру, старательно игнорируя вытягивающееся лицо старого мастера. Ничего ведь больше не будет — ни ее смеха, ни растрепанных от скачки волос, ни губ в вишневом соке, ни тонких рук вокруг его шеи: «Спасибо-спасибо-спасибо!»
Зарычав, он пнул табурет. Оловянный таз опрокинулся, заливая пол, с гулким звоном ударился о сундук.
— Уйди, Койлин, — не поворачиваясь, велел граф. — Уйди, позже приведешь кого-нибудь убраться.
Пороть ее надо было. Пороть, чтобы живого места не осталось, чтоб научилась наконец выполнять его приказы! Чтобы ждала его там, где велел, — ждала и осталась жива!
Или запереть, спрятать ото всех на том самом острове, дарованном князем. В месте, куда не ведет ни один телепорт, где саргассы, сквозь которые только он провел бы корабль! Пусть бы рыдала, уговаривала, отказывалась и топала ногами — но была бы жива!
Граф, спотыкаясь, бродил по шатру, чувствуя, как иссушающим жаром накатывает флер: дурнота, дрожащие руки, бессвязные мысли — и сквозь них, красной нитью, желание обладать. Раду оперся о влажную столешницу, глухо засмеялся, захохотал.
Лиры нет, девчонка три месяца как мертва, но он сходит по ней с ума. И пусть бы только флер, лярвы с ним! С одержимостью можно жить. Пусть ломка, пусть жажда, пусть видения женского тела, распятого на простынях, — он привык. Их можно забить, заглушить, перетерпеть — но что делать со спазмом, стискивающим горло при мысли о ней? С болью в сердце — острой, от проклятой занозы?
Пилюли не помогали.
Разве что запить их млечным соком араасского мака…
И тогда приходили сны. Сны, в которых Лира была жива, скакала рядом с ним стремя в стремя. Тонкие холодные пальцы в его ладони, золотистые волосы пахнут вербеной и лаймом, подхваченные ветром, щекочут его щеку. Длинные пики на плечах пехотинцев и развевающиеся знамена, блеск бацинетов и топот сотен тысяч ног, а впереди — бесконечная лента дороги и город, ключи от которого поднесут ему на коленях…
Но были и другие. В них Лира плакала, давилась слезами, уткнувшись в колени, прикрытые драной юбкой.
— Зачем я ему — такая?
И самый жуткий, преследующий его третьи сутки:
— Я не хочу умирать, господин!
И тихие всхлипы во мраке.
Нужно велеть Орейо отнести в склеп магсвет. Глупая девчонка, она всегда боялась темноты в помещениях. Зажигала свечи, подползала к нему под мышку…
— Раду, вы нужны мне… Господин! Ваше Сиятельство!..
От удара о настил бутыль с млечным соком взорвалась не хуже амулета.
— Я умру, по-настоящему умру без вас!
Умерла! Похоронена!
— Я не хочу умирать!
Боги и демоны, сколько это будет продолжаться?!
Ругаясь, он топтал осколки, размазывал лужу по шкурам подошвами сапог. Почему это случилось с ними?! С ним?! С ней? Почему не проходит, не отпускает, болит?! Что еще нужно сделать?!
Схватив кхопеши, Йарра выскочил из шатра, взлетел в седло, пришпорил Стригу так, что жеребец встал на дыбы, замотал головой, кося на обезумевшего седока, и, негодующе заржав, взял с места в карьер.
— Останьтесь! — рыкнул граф отряду сопровождения.
Холмы, вырубленные рощи, загаженная река — они осаждают столицу Лизарии уже третью декаду. Айвор закрылся в крепости, штурмовать которую — безумие. Лизарийцу больше нечего терять: война проиграна, жену выкрали и увезли рау, и он не преминет инициировать Кристалл во время битвы, наплевав, что выпущенная сила уничтожит и нападающих, и защитников. И Йарра не торопился. Столица голодает, болеет. Шпионы доносят, что каждый день умирает по двадцать — тридцать человек, по слухам, сам король не избежал болезни живота. Через две-три, максимум пять декад лизарийцы сами принесут ему голову Айвора.
Всхрапнул, предупреждая, Стрига, и через мгновение из теплой августовской ночи выступил Сэли.
После Пратчи степняк не отходил от него ни на шаг. Сэли был единственным, кого не прошибали хамство и вспышки гнева, он же, вместе с Тимаром, занимался сортировкой трупов под Пратчей. А теперь по ночам напивался вместе с графом.
— Ты любил ее?
— А вы?
— Не твое дело.
— И не ваше.
Сэли, Сэли-ас-Вэй-Тэр, сын Тэр-ас-Го-Валу, вождя, четверть века назад объединившего Степь и подведшего полчища кочевников к столице Ториссы, южной провинции Лизарии. Сам Раду жил тогда у Роха, но даже до Острова Сладкой Росы дошли слухи о степной саранче и ее битве с райанами, не пожелавшими делиться добычей.
Тэр погиб, и Плеть поднял Хан-ас-Ли-Рой, его двоюродный брат. Осторожный, хитрый и осмотрительный, он вывел войска из Ториссы и прислал князю полсотни лошадей в попонах, расшитых золотыми монетами, десяток степных носорогов и младшую сестру. Служанкой.
Извинения приняли — степнячка была красива, а носороги по сей день украшают зверинец Луара.
Двадцать пять лет спустя Сэли, сын Тэра, пришел в замок Йарра.
— Три тысячи золотых? — Раду откинулся на спинку кресла, с насмешкой разглядывая стоящего перед ним степняка. Граф не часто встречал людей выше, чем он сам, но Сэли превосходил его чуть ли не на полголовы. Три десятка длинных кос свободного воина, костяные амулеты на удачу и от сглаза, рубашка, до треска обтянувшая плечи, светло-карие глаза смотрят с вызовом равного.
— Или пять сотен рыцарей. Этого хватит, чтобы вернуть мою Плеть.
— С чего ты взял, что я стану тебе помогать? Хан-ас-Ли-Рой вполне устраивает Его Светлость, Совет и лично меня.
— Потому что однажды вам понадобятся люди, преданные лично вам, люди, о которых не будут знать ни князь, ни Совет.
— Да ну? — прищурился Йарра. — И зачем же?
Сэли улыбнулся, качнулся с носка на пятку.
— Младший сын лорда Виоре, самый удачливый корсар Рассветного океана, капитан княжеского флота, командир флотилии Архипелага Трой, контр-адмирал, вице-адмирал, — перечислял степняк, — Лорд-Адмирал, Второй, а теперь уже Главный Советник Князя… Я могу продолжить.
— Продолжай.
— Я слышал, Его Светлость Луар и Его Высочество княжич Освальд слабы здоровьем, и если вдруг они… слягут от болезни, в столице могут начаться беспорядки, а в княжестве, не приведи Матерь, смута. И тогда Главному Советнику потребуются люди — восемь — десять тысяч воинов, чтобы предотвратить гражданскую войну и удержать власть до гм… появления преемника Луара. Наемников же вы не чтите с тех пор, как в одном из сражений Араасские Изумруды перешли на сторону ныне почившей сестры Императора Сина.
— Твои домыслы попахивают подстрекательством к измене, Сэли.
— Это всего лишь слова, Ваше Сиятельство.
— Слова — это опасное оружие.
— Только в умелых руках.
Йарра засмеялся.
— Ты мне нравишься, варвар. Я подумаю над твоими словами, если ты принесешь мне магическую клятву.
— На крови, — отрицательно качнул головой Сэли. — Марионеткой я не буду.
Граф остро взглянул на него исподлобья, кончиками пальцев выбил дробь по подлокотнику.
Степняк невозмутимо рассматривал карту на стене.
— Можешь остаться в замке, — решил наконец Йарра, — в свите леди Рэйлиры, раз уж ты пожелал служить женщине. Ритуал крови проведем на рассвете.
Лисанти дымила погребальными кострами. Запах смолы и обугливающейся плоти доносился даже сюда, к холмам, и Стрига нервно прядал ушами, переступая с ноги на ногу.
На ее похоронах он не был, лишь велел оставить тело в усыпальнице Виоре. В тяжелом саркофаге, чтобы ни одна скотина из будущих поколений не смогла избавиться от девушки из рода Орейо, лежащей среди Драконьих Всадников.
— Сэли, что твоя вера говорит о мертвых?
— Они рядом, Ваше Сиятельство. Духи предков защищают…
— Я не о предках.
Степняк надолго замолчал.
— Невинные души уходят к чертогам Матери, где ждут перерождения. Но иногда остаются — если их держит любовь, жажда мести или невыполненное обещание.
— Тэфлис? Мы поедем в Тэфлис?!
— И в Аграбу, посмотришь на восточный базар. В Магрик — там гробницы древних царей, а в Фессе Великий Сфинкс, может, он даже загадает тебе загадку.
— Вы были в Фессе?!
— Был.
— А песчанников видели?! Расскажите, господин!
Парные браслеты, имитирующие погремушки песчаных духов, он собирался подарить ей после Пратчи. Браслеты и ожерелье, прикрывающее грудь. Юбку одалиски она давно сшила сама, еще зимой — Раду застал ее перед зеркалом. Лира тогда покраснела так, что, казалось, вот-вот вспыхнет, и, спешно переодевшись, затолкала наряд на дно сундука.
…прозрачная юбка, длинные стройные ноги, тонкая талия, маленькая девичья грудь стыдливо прикрыта ладошками:
— Я… Я просто… Хотела… Как у Эванджелины…
Горло стянуло спазмом.
Ночь,
замок Виоре
В усыпальнице было тихо, лишь, осыпая ржавчину, покачивалась, поскрипывала цепь, удерживающая крепление факела. Сухие лепестки диких роз бледно-розовыми шестиугольниками налипли на сапоги, подхваченные сквозняком, разлетелись по крипте, запутались в свисающей с колонн паутине.
Раду переложил на канун букет свежих хризантем, провел ладонью по крышке саркофага, снимая печать.
«Лаура Рэйлира Орейо, любимая сестра. Мне тебя не хватает».
Похоронами занимался Тимар. Бальзамирование, обряжение, отпевание, поминальная служба — Раду так на них и не появился. И самого Орейо последний раз он видел три месяца назад — тот стоял на коленях в грязи, баюкая искалеченное женское тело.
Граф с усилием сдвинул крышку саркофага. Сверкнула серебряная маска, заблестели рыжие в полумраке волосы, пахнуло миррой и кассией. Раду осторожно погладил мягкие пряди, потянув, как раныие, намотал их на кулак и с проклятием отпустил. Приподнял серебряную маску — но так и не снял. Виконт Файлен, тоже участвовавший в поисках, как-то обмолвился, что лошадиное копыто превратило ее лицо в кровавое месиво.
Со стороны входа послышались шаги. Идущий приволакивал ногу, и Раду заторопился. Приподнял подол платья, юбки, достал из кармана браслеты для ног. Бубенцы печально звякнули.
— Dgorka r’es!
Браслет не застегивался, не сходился на щиколотке, обтянутой белым шелком чулка. Неужели не угадал?.. Поджав губы, он оставил погремушки в ногах Лиры и отбросил тяжелые кремовые кружева, укрывающие кисти рук.
Браслеты не сошлись и там.
Не может быть.
Ладно щиколотки, но запястья?! Тонкие, изящные, столько раз целованные, пахнущие вербеной в месте, где прощупывается пульс? Запястья, которые он с легкостью удерживал одной ладонью?
Медленно, как во сне, Раду поднял женские руки, свел их вместе, сжал…
Не те.
Не те!
Толще, крупнее.
Не ее.
Раду шагнул назад, налетел на канун, вцепился в каменную полку, испещренную оспой ячеек для свеч.
Это все опиум. Брыгов араасский мак, мешающий реальность с мечтами. Сколько раз он приходил в склеп, сдвигал крышку гроба и находил там Лиру — живую, плачущую в темноте! Она маленькая, хрупкая, у нее тонкие запястья и узкие ладошки, ей просто не хватало сил сбить тяжелый мрамор плиты!.. Он сжимал ее в объятиях, выносил на воздух, целовал мокрые щеки, дрожащие губы и просыпался. Раз за разом. И снова пил, вызывая запах вербены и ощущение женского тела в руках…
Рыжие в полумраке волосы, серебряная маска, белое платье невесты, лучистая звезда амулета, защищающего от тления. Скрип цепи, удерживающей крепление факела. Желтые хризантемы и алые герберы, лепестки диких роз.
Запястья. Не те. Не ее.
Он потер лицо, удивившись бороде и усам, запустил руки в отросшие до плеч волосы. Снова сжал женские пальцы, убеждаясь.
— Прости, — хрипло зашептал он, переворачивая тело на бок, — прости…
Маска скатилась, глухо стукнула о мрамор саркофага, и Раду прикрыл то, что осталось от лица, платком. Грязным, обтрепанным, с монограммой «А.Р.» в уголке.
Крючки не поддавались. Раньше он просто рванул бы, оторвал бы их к лешему, но сейчас… Медленно, аккуратно, один за другим…
Зажмурившись, представляя ее, он вел кончиками пальцев по позвоночнику, по лопаткам. Шрам был. Но — тоньше и длиннее. Не тот короткий бугорок.
— Откуда?
— Это в детстве…
— Откуда?
— Я упала на настил с торчащим гвоздем… Еще в княжеском замке.
— Ваше Сиятельство? Вы… Вы что творите?! — Голос Тимара прокатился по склепу, отразился гулким эхом от каменных стен. С силой, которой он никогда не подозревал, Орейо оттолкнул его от саркофага. — Вы в своем уме?! Позвольте ей хоть в гробу лежать спокойно!
Увидел расстегнутое платье и побелел.
— Вы… Вы… Храмовников на вас нет!
Костистый кулак Орейо врезался в солнечное сплетение, а от удара по уху у Йарры посыпались искры из глаз. Граф вскинул руку, закрываясь от набалдашника трости, пнул Орейо по больной ноге, и Тимар с проклятием рухнул на пол.
— Не троньте ее!
— Это не Лира, кретин!
— Вы не в себе! От вас маком за лигу несет!
— Я-то, как раз, в себе… — оскалился Йарра. — И все вижу! — Он снова шагнул к саркофагу и, заматерившись, упал рядом с Тимом, когда тот ударил его тростью под колени.
— Не трогайте ее! Хоть сейчас не трогайте!.. Убирайтесь! Вы и так ей всю жизнь испоганили, из-за вас ее убили, будьте вы про…
Схватив Орейо за горло, Йарра ударил его в зубы, заставляя заткнуться, а потом затылком об пол — раз, другой, — пока Тимар не обмяк. Тяжело дыша, разжал руки, встал. Голова кружилась.
Йарра выбросил из гроба цветы, стряхнул ворох лепестков — оказавшись вдали от амулета, они стремительно истончились и высохли, рассыпались пылью. Шнуровку панталон он оторвал, сдернул их, обнажив покрытые безобразными синяками бедра.
Родинки — маленькой, в форме полумесяца — не было. Боясь ошибиться, он проверил трижды.
— Это не она, Орейо! Не Лира!.. Ты на руки ее посмотри!.. На… Идиот! Что за крестьянку ты притащил в усыпальницу Виоре?!
— У нее шрам… — едва ворочая языком, выговорил Тим.
— На спине, от гвоздя! Он крупнее и ниже, под лопаткой! У Лиры родинка на бедре! А у этой… Светлые боги, Орейо, если она умерла, если я мог ее спасти — и не спас, — я убью тебя!.. Сибилл! — рявкнул граф, стискивая связник, служивший одновременно маяком. — Ко мне, немедленно!
Появившийся маг, округлив глаза, уставился на избитого Тимара, прислонившегося к колонне крипты, на Йарру с рассеченным ухом, на полуголое женское тело, свисающее из гроба.
— Я что-то пропустил, Ваше Сиятельство?
— Это не Лира, — мотнул Йарра головой в сторону саркофага. — Найди мне ее. Что хочешь делай, но найди!.. А ты, — повернулся граф к Тимару, — вели убрать это отсюда!
На лице Сибилла проступила и исчезла чешуя борга.
— Вы уверены, Ваше Сиятельство? В том, что это не ваша женщина? — Маг принюхался, покачал головой. — Араасский мак…
Татуировки Высокого Лорда полыхнули яростью, и рубашка Йарры загорелась. Граф прихлопнул синие языки пламени ладонью и тихо, срываясь на свист, заговорил:
— Я буду честен перед моим гос-сподином…
— Не стоит, Ваше Сиятельство, — поднял ладони Сибилл. — Я понял, это не она, все ищем леди Рэйлиру. Но позвольте напомнить вам — я маг, а не колдун. Мне проще сжечь и заморозить город, чем найти вашу подопечную. Тут ведьма нужна. Или шильда, вроде нее самой.
— Так найди мне ведьму!.. — вспылил Йарра. — Ведьму, колдуна, шамана! Обещай им все, что угодно! Деньги, артефакты, защиту от Паладинов! Драконью кровь!.. Я им своей кровью, кровью Всадника заплачу, если потребуется!
— Тетка Сэли… ведьма… — шевельнулся Тимар. — Если уговорите его…
Ночь,
Великая Степь
Их было четверо, вошедших в юрту.
Рослый костлявый мужчина с белыми волосами снежного волка, с пегой неухоженной бородой и безумным взглядом. Хрупкий хромающий юноша — Кэи слышала, что северные лорды застывают во времени, но впервые увидела это своими глазами.
— Сэли! — обрадовалась женщина племяннику. — О Матерь…
— Тетя, — Сэли опустился на колени, поцеловал руку знахарки. — Мы пришли за помощью.
— Я знаю, — закивала Кэи, и тот, кого духи назвали shiall, изумленно уставился на Пустельгу, расправившую крылья на женской щеке, на мотыльки донника, порхнувшие по ее лбу и скрывшиеся под волосами. — Я сделаю все, что смогу, но он, — указала Кэи на четвертого гостя, — он пусть выйдет.
Четвертый не был человеком. Его кожа шелестела чешуйками, а волосы пахли грозой и злым суховеем. Глаза — яркие, желто-зеленые, почти немигающие — заставляли Пустельгу заходиться беззвучным криком, а когда гость увидел трещотку гремучей змеи, висящую над дымоходом, его верхняя губа приподнялась, обнажая тонкие, как иглы для бисера, клыки.
— Сибилл, выйди, — не глядя, скомандовал беловолосый.
Четвертый гость отвесил насмешливый поклон и растворился в звоне цикад.
— Меня зовут Раду Виоре, я граф Йарра и Главный Советник князя райанов…
Глупый сын Великой Матери, считающий, что громкие имена имеют значение пред Ее взором. Глупый, мятущийся, никогда не знавший покоя. Выбравший право сильного, но еще не осознавший, что одна лишь сила не даст ему желаемого.
— … я заплачу.
— Мне ничего не нужно, — улыбнулась Кэи. — Сядь, Раду из рода Виоре. И ты…
— Тимар из рода Орейо, — подсказал юноша.
— Сэли, — указала знахарка на вышитую кошму.
Разлила в косы ширчой, двумя руками подала гостям. Сама приготовила жаровню и особую смесь трав, села, скрестив ноги, перед очагом. Благословление Предков вынырнуло из ее рукава, сбежало по пальцам тонкими морозными нитями, потянулось к shiall.
— Ты будешь счастлив, Тимар из рода Орейо, — подняла голову Кэи. — Предки принимают тебя и считают достойным.
— Благодарю, — глухо сказал юноша с глазами старика и уткнулся в пиалу.
— Ты мне не веришь, — сдула тонкую косичку знахарка. Пустельга трепетала на ее шее, косила на гостей темным глазом. — Но это не страшно. Просто знай.
Медная жаровня нагрелась, покраснела. Растираемые в порошок травы дымили и вспыхивали, даже не касаясь металла. Взмывали в воздух, плясали золотистыми искрами.
Кэи омыла ладони в глубокой чаше и высушила их над очищающим пламенем, зачерпнула дым полной горстью, затянула песню, вводя себя в транс. В ее голосе слышался клекот орла и жужжание пчел, крик ночной птицы и сотни шорохов, наполняющих степь.
Зрачки ведьмы закатились, оставив пустые белки. По стенам юрты запрыгали тени, которые некому было отбрасывать, и трещотка гадюки вдруг заплясала, загремела, подхваченная порывом ветра. Кошма, на которой сидели мужчины, поднялась, будто кто-то огромный прополз под ней, снова опала. Медная чаша, зазвенев, взмыла в воздух — Йарра едва увернулся, когда она полетела ему в лицо, а где-то над дымоходом хлопнули лишенные перьев крылья.
Сэли перехватил руку потянувшегося к оружию графа и покачал головой.
Ведьма опустилась на четвереньки, перебирая ладонями, закружилась посолонь — медленно, потом все быстрее и быстрее. Визги, шепотки, стоны, гул. Дым над углями — удушливые черные клубы, обтекающие чьи-то фигуры. Щипки и удары — на лице Тимара расцвела пощечина, Сэли скривился от набухающей алым царапины, а на руке Йарры закровил укус, будто сотни игл вонзились ему в предплечье.
— Дай! — неожиданно-сиплый, мужской голос Кэи прорезал юрту. Тени замерли. Воздух стал вязким, тяжелым, будто болотная тина. — Ее вещь!
Вытянув бледную руку вперед, ведьма ползла к мужчинам. Пальцы на ее ладони изгибались, выворачивались, будто разом лишились костей. Длинные косы полностью скрыли лицо, тянулись по шкурам, сливаясь с темнотой.
— ДАЙ!
Раду и Тимар одновременно протянули женские ленты, и даже Сэли сунул руку за пазуху, нащупывая плетенный из шелка, потерянный shialli браслет.
Кэи по-собачьи обнюхала руки райанов, сгребла обе ленты и поднесла их к лицу, широко раздувая ноздри.
— С-сладкая… — заурчала она. — Вкус-сная…
На губах женщины заблестела слюна. Тонкая струйка стекла по подбородку, капнула на пол.
Кэи отползла назад — прямо по пышущим жаром угольям. Намотала ленты на ладонь и вдруг по локоть сунула руку в очаг. Обожженная до каменной твердости земля брызнула комьями.
— Нет, — разочарованно протянула ведьма, медленно вынимая руку из образовавшейся ямы. На бахроме ее платья повис длинный белый червь. — Живая… Пока живая… С-себе х-хочу… Х-хо-о-оч-ч-ч…
Кэи не договорила — шаманку будто вздернули под мышки. Она замерла, неуверенно качнулась, переступила с ноги на ногу. Прижала ухо к плечу, будто прислушиваясь, и засмеялась.
Слышать чистый, кристально-детский смех было не менее жутко, чем видеть тени.
— Она жива, она моя, — хихикала знахарка. — Она та-ам, — Кэи вытянула перемотанную лентами руку на северо-запад. — Та-а-м… Да, там… Палки-мечи-звезды, палки-мечи-звезды. Пиалы. Палки и звезды… Я тоже хочу домик на колесах! Ты подаришь мне домик? — Молочные, лишенные зрачков глаза уставились на Йарру.
Тот кивнул.
— Обещаешь?
— Да.
— Ей ты тоже обещал, — заулыбалась знахарка. Шагнула к графу, наклонилась, положив руки на его плечи. — Обещал, что все будет хорошо, — хихикнула она в лицо Йарре. — Лето мое, радость моя…
Граф дернулся, как от удара. Стиснул кулаки, с ненавистью глядя на Кэи.
— Тебе будет хорошо со мной, Лира, — баритоном протянула знахарка. — Ты ей соврал! — взвизгнула ведьма, ударив Йарру по голове. — Соврал! Ей плохо! Больно! — кричала женщина, швыряя в Раду углями, посудой. — А будет еще хуже — из-за тебя! Из-за тебя, из-за тебя! Ты виноват! ВЫ ВИНОВАТЫ! НЕНАВИЖУ ВАС! НЕНАВИЖУ-НЕНАВИЖУ-НЕНАВИЖУ! ЧТОБ ВАС ЛЕС ПОЗВАЛ, ЧТОБ ВАС ПЕСЧАННИКИ УНЕСЛИ!
Ведьма захлебнулась дымом, замолчала. Атласные ленты сползли с ее ладони, распускаясь на нити основы и утка. Тонкий шелк осенними паутинками поднялся в воздух — вращаясь, закручиваясь длинными спиралями.
— Он ее убьет, — прошептала Кэи, сжав ладонями горло. — Он ее убьет, если она не скажет. — Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ, РАДУ! Мне плохо без вас, господин… Где вы… Я думала, что сильная, что смогу… — Голос перешел во всхлипы, стих. — Ты виноват, ты виноват, ты виноват! — завопила Кэи и, упав, забилась в конвульсиях. Ее зрачки то появлялись, то снова закатывались, на губах пузырилась кровавая пена — ведьма прикусила язык. — Ты виноват, ты наврал!
— Помогите, граф! — вскочил Сэли.
Духи покидали тело тетки, но были отнюдь не прочь прихватить женщину с собой.
Зажав голову женщины между колен, степняк сунул ей в рот деревяшку для костра — как трензель. Йарра, получив пинок в живот, навалился на ноги, Тимар поймал руки Кэи, отобрал острый камень, которым она едва не пробила себе висок.
Ведьма визжала, скулила, сыпала проклятьями, обещая страшные кары. Детский смех, кошачьи вопли, хриплые, переходящие в рычание голоса сменялись всхлипами Лиры и просьбами отпустить.
— Тим, Тими… Не держи меня… Сэли… ir so lameri, ra noh! Раду!..
Каменное лицо степняка, закушенная губа Тимара, играющие на скулах Йарры желваки — «Сэли… ir so lameri». Сэли, я люблю тебя.
Кэи рванулась последний раз и замерла, глубоко вдохнула. Ее взгляд стал осмысленным, и мужчины отодвинулись.
— Значит, Лира… — Раду не договорил. В груди закололо, и он проглотил несколько пилюль из тубы, что последнее время всегда имел при себе.
— Жива. — Знахарка выплюнула деревяшку, вытерла рот. Стыдливо оправила платье.
— Вы не могли ошибиться, госпожа Кэи? — напряженно спросил Тимар.
— Духи не лгут, — из-за прикушенного языка речь женщины стала невнятной. — Сейчас она жива.
— Вы точно уверены?!
— Я понимаю, почему ты боишься поверить, — тихо сказала Кэи. — Ты потерял ее, похоронил и не хочешь снова чувствовать боль. Но она жива.
— И она на северо-западе, — глухо сказал Раду. — Как ее туда занесло? Она сбежала?.. Ее похитили? Если да — почему молчат, не выдвигают требований? Чего они ждут?
— Я не знаю, — пожала плечами знахарка. — Я сказала все, что видела.
— Домики на колесах, палки, пиалы, звезды, — перечислил Тим.
— Мечи, — добавил Сэли.
— Кто-то хочет убить ее, — сжал губы Йарра.
— Северо-запад, — потер виски Тимар. Он еще не верил, но… Но… А вдруг?! — Провинции Лэйн, Пекарро, Фронзьоне, дальше Меот. Палки-пиалы-мечи. Палки, пиалы…
— Мечи, — повторила Кэи, делая взмах рукой от себя, будто что-то бросая. — Палки, пиалы, звезды. На картинках.
— Палки, пиалы… Жезлы? Кубки? Мечи и пентакли! — вскочил Тим. — Это же карты Таро! — скопировал он взмах Кэи.
— Таро — это римела. Домики на колесах, — запустил руки в волосы граф, — это их фургоны.
— Кибитки.
— Плевать. Госпожа Кэи, кто хочет убить Лиру?
В наступившей тишине знахарка сжала горло ладонями.
— Огненный человек, — прошептала она. — Вам нужно спешить.
