Я ненавидела меотские ночи. Тихие, темные, пахнущие осенью и астрами, они несли сны, в которых я снова была Лаурой Рэйлирой Орейо, Райанской Волчицей, скачущей стремя в стремя с Йаррой. Блеск бацинетов и топот сотен тысяч ног, длинные пики на плечах пехотинцев и развевающиеся знамена, зубоскалящий Кайн, осторожный Дирк и невозмутимый Сэли. И Тимар. Не рядом, нет, но где-то в войске — он отлучился по приказу Йарры. А впереди — бесконечная лента дороги, и я точно знаю, что все будет хорошо, ведь он обещал…

А потом я просыпалась и заходилась в рыданиях, кусала ладонь, чтобы не завыть при виде шатров римела и собственного искалеченного тела. Я ведь даже ходить не могла — сломанные ноги срослись неправильно, теперь даже стоять, просто стоять, опираясь на костыль, было пыткой. А правой руки у меня больше не было.

Да, вот так. Не было. Она высохла, и шунави уже трижды заговаривала о том, что ее необходимо отнять. Ругалась, топала на меня ногами…

— Великая Матерь, чаюри, ну чего ты ждешь?! На пальцы посмотри, на ногти!.. Синие же совсем, отваливаются!.. Ждешь, пока гнить начнет, разбрильянтовая ты моя? Пока всю тебя отравит?!

А я рыдала, снова рыдала, уткнувшись в подол старой женщины, нянчила правую руку культяпкой со сломанными пальцами, когда-то бывшей левой ладонью…

— Ну не плачь, детонька… Не плачь… Что ты душу себе вынимаешь?.. Будет твой ромэ тебя любить. И с рукой, и без руки! Главное, чтобы жив был!

— Зачем я ему… такая?!

— Какая «такая»?! Какая, а?.. С лица воду не пить, не за красоту любят! Ноги я тебе зимой вылечу, пальчики твои левые вылечу! Будешь, как коза, бегать! Вернешься к своему Раду, поженитесь, деток ему родишь… Знаешь, как ромэ любят, когда им сыновей рожают? Ай-вэй, опять ревет… Ну с чего ты взяла, что рожать не можешь?.. Чаюри, успокойся, ну что ты меня, старуху, доводишь… Дэвлалэ, да будь она проклята, эта война! Что с людьми творит! Когда эти райаны подавятся уже!.. Опять мы с тобой всю ночь просидели… Давай я тебе умыться помогу, Лира. Скоро в город ехать…

На рассвете, после скудного завтрака, меня и шунави подсаживали в телегу, к другим добисаркам. Римела выстаивали долгую очередь у Восточных ворот и, дважды обысканные и четырежды обруганные стражей — взять с кочевников нечего, а время тратят, — въезжали в город.

Аликанта была захолустьем — с Йаррой я повидала немало городов, чтобы сравнивать. Узкие улочки со смыкающимися над ними верхними этажами домов, сточные канавы, разливающиеся в дождь и превращающие город в дурнопахнущее болото — без ходуль не пройти, полчища крыс и смрад дубилен, стоит ветру сменить направление. Но в Аликанте был рынок с конской ярмаркой, была площадь перед Ратушей, где гадалки-римела приставали к прохожим, и храм, на ступенях которого оставляли меня, — табор обеднел, и нахлебники им были не нужны.

Я садилась на холодных каменных ступенях, реже, если непогода разгоняла других попрошаек, на паперти, расправляла складки одежды, чтобы хоть как-то прикрыть висящую плетью руку, опускала голову к плечу, пряча воспаленный шрам, и тихо умирала с каждым шепотком, с каждой брошенной монетой.

Выпрашивать деньги я так и не научилась.

Равно как и благодарить за истертые медяки. И тем более целовать руки подающим — за что неоднократно получала пощечины от купчих и мелких дворянок, решивших облагодетельствовать убогую, а она — горделивая тварь! — нос воротит и от подаяния, и от толстых пальцев, унизанных дешевыми перстнями…

Сначала я еще пыталась барахтаться. Как слепой щенок, брошенный в ведро с водой.

Очнувшись в кибитке римела, я долго не верила, что жива, что выжила после… них. Потом была истерика — когда я попыталась сесть и увидела, что осталось от рук. Они ведь нарочно ломали именно руки, именно пальцы… Ноги — это когда я упала в овраг, на каменный горб, выпирающий со дна ручья. Знаете, меня даже обезображенное лицо и шея пугали не так, как собственная беспомощность. Подумаешь, разбитые губы, подумаешь, ожог, стянувший кожу, превративший меня в шута из Оазисов — им надрезают щеки, продлевая улыбку… Лицо — это не страшно. Это лечится, Сибилл умеет. Главное — добраться до него. Но как? Как?! Римела не поедут в Лизарию раньше следующего лета, никто не поедет — я упрашивала, я просила, я валялась в ногах у шунави и баро! А одна я… Что я могу — одна? Без правой руки, с негнущимися пальцами левой, неспособная не то что бежать, но даже ходить?! В Меоте, на границе Рау, за две тысячи лиг от ставки Йарры? В стране, где райанов едва терпят, а Йарру ненавидят, где за голову Волчицы дадут пять сотен золотых? В ортодоксальном Меоте, полном Паладинов, заподозривших во мне шильду?..

Я ведь пыталась бороться…

Я одурманила старого баро и шунави — надеялась, что смогу выманить у них таборные деньги, уговорю найти целителя и вылечить меня.

Я бы отдала! Я бы до медяшки потом все вернула, и Тим насыпал бы столько же сверху! А Йарра… Йарра бы озолотил их, я уверена! Я же его радость, его лето, дикий лесной котенок, глупая девчонка, которую нужно беречь и защищать!..

Но денег у римела не было. Совсем. Ни денег, ни золота, ничего кроме кибиток и собранных на полях сражений коней — табун гнали ночами, увешав животных отводящими глаз амулетами. И я, едва поднявшись с постели, присоединилась к добисаркам, добытчицам — так римела называют женщин, что ходят гадать, продают наичудеснейшие эликсиры, набранные в ближайшей реке, и заговаривают болячки. Помню, подманивала флером очередного простака, раскладывала веером потрепанные карты и несла какую-то чушь о казенном доме, неземной любви и страшной опасности, исходящей вот от этой Тройки Кубков.

— Так тут же девушки нарисованы! С вином! Счастливые, пляшут!

— Ай-вэй, яхонтовый мой! — И еще один жгут флера — прямо в солнечное сплетение. — На костях твоих плясать будут! Меня слушай, а не картинки рассматривай!.. А не нравится, — оскорбленно поджимала я губы и начинала собирать Таро, — так иди, не держу! Но потом не жалуйся, не говори, что не предупреждала!

— Не-не-не, подожди! А это что значит? — указывал крестьянин на Башню рядом с сигнификатором.

— Видишь, Башня сломанная? Это препоны все на твоем пути ломаются! Хорошая карта! — упирала я в бок левую руку, стараясь не смотреть на Земфиру и Алмазу, у которых глаза на лоб лезли от моей ахинеи. — В путешествие езжай смело, — указывала подбородком на Колесницу, прямиком ведущую к Девятке Мечей, — но по бабам там не ходи! И много не пей! Помни про этих гарпий с кубками. А теперь иди, жена заждалась.

— Я вдовец… — икнул крестьянин, делая отвращающий знак.

— Ай-вэй, ну и что с того? Сегодня вдовец, завтра женат! Иди уже, надоел, разбрильянтовый!.. Э, стой! А платить кто будет?! — И крестьянин, оглушенный вспышкой флера, покорно опустошал кошелек.

В крупных городах я не наглела, лордов Меота и тех, кто, проморгавшись, мог нажаловаться в Ратушу, не трогала. Бедняков, впрочем, тоже — что мне их медяки? Угрызения совести старательно игнорировала. Еще и иронизировала, посмеивалась над собой, в красках представляя, как буду рассказывать Тиму о буднях гадалки-римела и моих «разбрильянтовых». Может, даже юбку эту сохраню, длинную, с рюшами. И блузу, открывающую плечи и верхнюю часть спины — Йарра оценит.

Тогда я еще надеялась на исцеление, на возвращение, на месть — я найду и убью их сама, ведь деньги серебряным дождем сыпались мне в подол, а кончики пальцев правой руки еще чувствовали холод монет.

А потом я встретила Паладина.

В те дни, в Меоте, я снова начала развивать свой дар — он был моей единственной надеждой вернуться домой. Я ведь не могла рассказать римела, кто я… Райан они ненавидели настолько, что, скорее, добили бы меня — за повешенного Лачо, за заколотых Миро и Алеко, за изнасилованных девушек, — и я в кои-то веки радовалась спящей татуировке, подтверждающей нечистую кровь смеска.

Хотя нет, это я вру. Никто бы меня и пальцем не тронул — не те они люди, но из табора бы выгнали, несмотря на симпатию, пробужденную флером. Как думаете, долго бы я прожила без их защиты и опеки?.. Становиться же игрушкой одурманенного торговца или лорда мне совершенно не хотелось, особенно после них. Тогда я еще надеялась, что успею, что смогу сама — я же выжила несмотря на «заботу» матери, убила мантикору, обманула Дойера!

Я была самонадеянной дурой, совершенно забывшей, что ведьм и шильд сжигают на кострах. Или варят в масле — как повезет. Я ведь никогда не видела Паладинов и старательно травила меотцев флером, собирая деньги на мага.

Первая вспышка вышла случайно, когда я, шуткой Анары, приманила торговку, разбиравшуюся в картах не хуже шунави. О, какой крик она подняла, когда я, постукивая пальцем по перевернутому Пажу Кубков, наобещала ей неземной любви с высокородным блондином!

— Шарлатанка! Лгунья! Вы только послушайте, что она несет! Еще и деньги требует, бесстыжая! — Меотка выковырнула у меня из рук уплаченные монеты, прихватив заодно пару медяков, оставленных рыбаком. — Я сейчас стражу позову, я тебя…

— Отдай! — вцепилась я в ее подол. — Это мои деньги! — На мгновение я увидела себя со стороны — грязную растрепанную девчонку, повисшую на ширококрупой меотке, но даже легкий шок от осознания, что чумазое лицо, руки в цыпках и ругань на всю площадь мои, не заставил меня отступиться. — Отдай сейчас же! Отдай, гадина!

А потом случилось что-то. Золотистая пудра флера, к которой я привыкла настолько, что даже не замечала ее, вдруг полыхнула ослепительно-белой вспышкой, заискрилась. Торговка замерла, запнувшись на полуслове, и, больше не возражая, вернула не только медяшки, но и опорожнила кошелек. Лицо у нее было, будто Светлую увидела — еще чуть-чуть, и гимн затянет.

— Иди домой, — приказала я, разглядывая женщину. Та кивнула, повернулась и неторопливо зашагала с площади. И только у арки, ведущей к боковой улочке, споткнулась, шало осмотрелась, ощупала пустой мешочек на поясе и бросилась обратно, но я успела спрятаться за колодцем.

В той деревне я больше не появлялась — сидела в таборе, присматривая за детьми. Рассказывала им сказки, стихи читала и заодно пыталась повторить вспышку. К вечеру третьего дня у меня получилось.

Три города спустя именно такой вспышкой я привлекла внимание храмовника.

— Точно тебе говорю, любит тебя твоя Розита! — вела я пальцем по ладони кожевника. — Видишь, бугорок Кьяры наползает на завиток Дануба? А линия сердца как раз к печенке ведет! Во-от… Еще не рад будешь, что женишься, всю плешь тебе ревностью проест, яхонтовый!

— Так она ни разу даже не посмотрела на меня… И на танцах высмеяла, — горько вздохнул парень. — Все с этим писарчуком гильдийным… Вот ты скажи, римела, может, стоит ему… — красноречиво сжал он кулаки.

Ну дурак же.

— Слушай сюда, кунжут с моей булочки, — понизила я голос. — Не вздумай бить секретаря, иначе Розита будет его жалеть, а тебя считать идиотом, у которого весь мозг в кулаках. Начни с мыла.

— С чего-о?

— С мыла! Помойся, воняет от тебя! Одежду смени, нарви девушке цветов, подарок купи — не дорогой, иначе не примет, но и не дешевку, понял?.. Учителя манер найми, ты пока со мной разговариваешь, три раза плюнул — фу!.. Пять суббот подряд придешь к ней с букетом, на шестую не появляйся, и она сама прибежит. А дальше все в твоих руках.

— И что, сработает? — с сомнением протянул кожевник. — А может, ты заговор прочтешь, чтоб она в меня влюбилась? Или снадобье какое?

Я едва не застонала. Вот же темные люди! Не бывает любовной магии! Не бы-ва-ет! И приворотных зелий не бывает. А фарлесская мушка, как и флер, вызывает совсем другие чувства.

— Заговор прочту, — кивнула я. — Но без всего, что я рассказала, он не подействует. — Положила руку парню на плечо и пробормотала скороговорку на островном тирокко, ту, что про рака. — Все, удачи тебе, разбрильянтовый. Дочку Лирой назовешь! — Привычно полыхнула флером и ополовинила кошелек меотца. — Иди, да пребудет с тобой Матерь, — размашисто сделала я благословляющий знак. — Следующий!

— Мне погадай, — оттолкнул уже опустившегося на корточки пекаря высокий худой мужчина в расстегнутом из-за жары камзоле. — На удачу.

Пекарь, детина лишь ненамного меньше Сэли, побагровел, но с аристократом, судя по пристегнутому к поясу кинжалу, спорить не решился, отошел, отвесив неуклюжий поклон.

— Добрый день, господин, — опустила я голову. Не люблю гадать благородным. Слишком уж избаловал меня Йарра, слишком привыкла я открыто смотреть в глаза виконтам и маркизам, поглядывать свысока на баронетов и рыцарей. Здесь и сейчас за подобную дерзость я, в лучшем случае, получу оплеуху. В худшем — плетей. — Что вы предпочитаете? Гадание по руке? Таро? Воск?

— Таро.

— Хорошо, — кивнула я, снимая верхнюю карту. — Это ваш сигни… — Я икнула, увидев Смерть. Сейчас я ему так напредсказываю, что плети покажутся счастьем. — Простите, господин, я совсем забыла перетасовать колоду. Алмаза, будь добра, помоги, — попросила я римела.

Женщина посмотрела на меня, на сощурившегося лорда, улыбнулась…

— Ай-вэй, господин, — затараторила она, — вы красивый такой, совсем нашу Лиру смутили! А давайте я вам погадаю, а то сгорит девочка от смущения!

— От смущения? — странно хмыкнул меотец. — Это вряд ли.

Лошадиный стек уперся в мой подбородок, заставил поднять голову. Старательно уложенные волосы сдвинулись, открыв лицо, и по толпе, окружавшей нас плотным кольцом, побежал шепоток. Кто-то присвистнул, кто-то охнул. Несколько женщин сделали отвращающие знаки и, подхватив юбки, быстро зашагали прочь.

— Да ты красотка, — оттопырил губу лорд.

Кожаная петля на конце хлыста проследила шрам вдоль щеки, обрисовала воспаленную кожу на шее, остановившись лишь у края блузы.

— Господин, зачем вы? — тихо заговорила Алмаза, сжав стек ладонью. — Чаюри и так не слад…

Меотец, не глядя, хлестнул ее по груди.

— Пшла вон, — рыкнул лорд вскрикнувшей женщине. — А ты гадай, — подтолкнул он ко мне колоду карт.

Одним из приличествующих послушнице монастыря Анары качеств было смирение. Думаю, Мать Настоятельница была бы в восторге при виде моей равнодушной покорности в те минуты — я сидела, уставившись на ветхий ситец юбки, и даже не вздрогнула, когда петля стека стукнула меня по губам.

— Я жду, римела.

…только улыбнулась, отчего в толпе заплакал ребенок. Я ведь найду тебя, меотец. И запорю этим самым стеком. Ты еще сапоги мои будешь целовать, умоляя остановиться. А пока поспособствуй моему выздоровлению.

Я достала из колоды сигнификатор, немного удивившись, что это снова Смерть, и вспыхнула флером.

— Ваша карта, госпо…

Мужской кулак, летящий мне в лицо, показался огромным. Я рефлекторно попыталась отвести удар правой рукой, но все, что смогла, — лишь слабо дернуть ей. Последнее, что помню, — качающееся меотское небо, хоровод расплывающихся лиц и торжествующий голос:

— Вяжите шильду.

Я очнулась в темноте и колодках.

Спина и плечи затекли, но стоило хоть немного согнуть колени, как в горло упиралось неструганое дерево. Оно впивалось занозами, мешало дышать, и я, поскуливая от острой боли в ногах, снова поднималась, пытаясь найти положение, в котором пытка закончится.

Стопы скользили по волглой соломе, блуза намокла от пота и влажной духоты. Несколько раз по ногам пробегали крысы, царапали коготками, путались в рюшах юбки, пищали, кусали, если не успеть их пнуть.

Но боялась я не крыс.

— Вяжите шильду.

Голос меотца гулким набатом стучал у меня в висках, отдавался болью в затылке. Как он узнал?! Как почувствовал?!

Что теперь будет?! Меня что, сожгут?.. Просто возьмут и сожгут?.. Или будут медленно опускать в котел с кипящим маслом? Или пытать, пока я не сознаюсь?..

Я не хочу умирать!

Господи, Ваше Сиятельство, Раду, ну где же вы? Вы же обещали, что все будет хорошо, вы же клялись, что всегда будете знать, где я и с кем!.. Вы так нужны мне! Я думала, что я сильная, что я справлюсь, что смогу! Что все сделаю сама, и вы не увидите меня такой — колченогой, грязной, беспомощной!..

Я… Я ничего не могу, господин… Совсем ничего. Я старалась, и вот что из этого вышло…

— Где вы, господин? — всхлипнула я.

Неужели поверил, что я мертва?..

Он ведь искал меня, я слышала о том, что граф устроил в Пратче! Райаны весь город разобрали по камушку, перерыли окрестности, заморозили трупы, лишив жителей посмертия! Но меня же там не было! Не было!.. Меня подобрали, увезли римела! Я здесь, в Меоте, и я умру, по-настоящему умру, если вы не придете за мной…

Светлые, ну зачем, зачем я выпустила флер? Что мне стоило потерпеть прикосновения хлыста?.. Унижением больше, унижением меньше… А теперь? Что теперь? Что мне делать — теперь?..

Где-то капала вода, шуршали крысы. Кто-то стонал — может быть, даже я. Минуты сливались в часы, часы в дни. Или в года? Я потеряла счет времени, стоя в темноте. Сознание мутилось. Я то выныривала, то снова погружалась в забытье. Шеи, спины, плеч я не чувствовала — только острую пульсирующую боль. И очень хотелось пить. Я слизывала слезы, но от них было только хуже. Язык превратился в жесткую терку, воспаленные, разбитые ударом губы схватились корочками. Дышать становилось все тяжелее.