4
Клинг-кланг!
Лязг металла вырвал меня из забытья.
Клинг-кланг! — второй засов, тот, что на уровне груди.
Клинг-кланг! — третий, у самого пола.
Шильды хитры, они дурманят людей, заставляют выполнять свои мерзкие прихоти, и потому их запирают, как диких зверей. Двойная цельнометаллическая дверь, три засова, две замочные скважины — и простая отмычка здесь не поможет, буде кто попытается взломать запоры; колодки — обездвижить, чтобы шильда не могла искушать, развалившись в бесстыдной позе на охапке соломы; тяжелые кандалы артефактов — ведьма сожжет себе ноги, прежде чем отравит кого-нибудь.
А еще им не дают пить — чтобы все мысли шлюхи Темных были о стакане воды, а не о колдовстве.
Я разлепила воспаленные веки, но смогла разглядеть лишь три силуэта, подсвеченные факелом. Пламя трепетало у них за спиной, и на мгновение мне показалось, что человеческие фигуры облиты жидким огнем.
— Это она, господин коадъютор. — Голос говорившего заставил меня съежиться. «Погадай на удачу!»
— Вы не находите, что девка стара для шильды, Ньето? — насмешливо спросил тот, что пониже. — Сколько тебе лет?
— Восемнадцать, — попыталась сказать я и не смогла. Из горла вырвался хрип.
Раздался всплеск, и мне в лицо ударил поток воды. Благодарно застонав, я попыталась слизнуть капли с верхней губы, с подбородка.
— Пить… Пожалуйста… Господин!
— Сколько тебе лет?
— Восемнадцать.
— Когда начались регулы?
— В тринадцать… Дайте попить, прошу вас!..
Говоривший отвернулся.
— Ньето, вы всерьез считаете, что она пять лет прожила, не привлекая внимания?
Ньето. Вот как зовут моего мучителя.
Ньето.
— Я считаю, что она научилась управлять своим… флером, — выплюнул Ньето. — Я наблюдал, как она выманивает деньги на площади, а потом спровоцировал на вспышку, от которой, слава Светлым богам, меня защитил амулет.
— А может, вам показалось, что амулет защищает вас? Иногда медальоны просто блестят…
— Я не потерплю такого тона, Рамос!
— Тише, господа, вы пугаете девушку, — мягко заговорил третий, и спорщики моментально умолкли.
Мужчина зачерпнул ковш воды, поднес к моим губам, придержал, помогая пить.
— Как тебя зовут?
— Лира, господин, — заплакала я. — Клянусь, я не шильда!
— Ты римела?
— Нет, я лизарийка… Беженка. Я прибилась к табору под Пратчей…
— Ты знаешь, что ложь противна Светлым, Лира? — укоризненно спросил тот, кого называли коадъютором. — Римела не берут чужих.
— Я не лгу, господин! Меня спас Лачо, он привез меня в табор…
— Почему он тебя спас, Лира?
— Мы любили друг друга, — прошептала я. — Иногда встречались… Еще до войны, когда табор приезжал в Лэйн. Лачо нашел меня… когда я умирала.
Коадъютор сжал мою ладонь, рассматривая кривые изломанные пальцы. Алая тусса его мантии блестела в свете факела, переливалась всеми оттенками красного.
— Кем были твои родители, Лира?
— Я из рода Клементе, Младшая ветвь, — назвала я захудалую дворянскую фамилию, казненную Йаррой за подстрекательство к бунту.
— У тебя были домашние животные? Канарейки, кошки, собаки?
— Кошка, господин.
— Она была послушной?
— Только если накормить сметаной…
Коадъютор засмеялся. Вроде бы весело, но от его смешков меня пробрало ознобом.
— Как ее звали?
— Уголек.
— Ты ездишь верхом?
— Нет, господин, не умею. У отца не было денег на приличный выезд, а мулами он брезговал.
— Ох уж эта гордость родовитых бедняков, — покачал головой коадъютор. Убрал волосы с моего лица, сжав подбородок, повернул обожженную щеку к свету, и я вскрикнула от боли в затекшей шее.
— Потерпи, дитя. Еще несколько вопросов, и мы отпустим тебя.
— Я ни в чем не виновата, господин…
— Хочешь еще воды?
— Да, пожалуйста!..
Мои зубы заклацали о жестяной ковш, вода пролилась на дерево колодок. Подсохшая корочка на губах снова начала кровить.
Сердце стучало так, будто хотело проломить грудную клетку, меня тошнило от боли и слабости. А от страха дрожали ноги. Коадъютор до жути напоминал мне Ремайна, Четвертого Советника. Милейший старичок, тот с одинаковой улыбкой хвалил повара за ужин и принимал участие в княжеской охоте на двуногую дичь.
Я не хочу умирать! Господи, я же не виновата, что родилась такой! Я не хотела флера, я проклинала его! Все, все, что со мной случилось, — Стефан, Джайр… Йарра — все из-за него! Йарра, Йарра, Йарра, где же вы?.. Найдите меня, ну пожалуйста! Помогите мне…
— Как вышло, что девица дворянского рода пребывала незамужней до восемнадцати лет?
— Я бесприданница, господин…
— Расскажи мне, как ты встретилась с суфраганом Ньето? С господином, что привез тебя сюда?
— Я гадала на площади вместе с римела, — прошептала я. — Господин Ньето попросил погадать на удачу, а потом ударил меня. Очнулась я здесь.
— Она вспыхнула флером, господин коадъютор!
— Помолчите, суфраган. Вашу версию, переполошившую город, я уже слышал. О чем вы только думали, выкрикивая обвинения на площади? Вы хоть представляете, что это такое — взрослая шильда? Существо, превращающее людей в животных, способное заставить их убивать друг друга?.. Вы паники хотели в Барсене, суфраган Ньето?.. Или в провинции? Мне пришлось потратить уйму сил, чтобы успокоить слухи, чтобы заставить самых болтливых умолкнуть! Я ценю ваше рвение, вижу молодость, понимаю желание услужить Ордену и потому не стану писать Кардиналу о вашей ошибке… Я сказал, ошибке! — повысил голос коадъютор, заметив, что Ньето пытается возразить. — Вы говорите, что девушка контролирует флер. Кто бы мог обучить ее этому? Где бы она взяла артефакты, запирающие проклятие, если все браслеты принадлежат Ордену?
Не все…
— Или эта нищая лизарийка имеет контакты с боргами?.. Или наши люди пропустили ее первую неконтролируемую вспышку?
Их люди?!
— У шильды нет шансов дорасти до восемнадцати лет и не привлечь внимания.
— Если у нее нет покровителя, — буркнул под нос Ньето.
Третий, тот, что облил меня водой, громко хмыкнул. Коадъютор тоже услышал.
— И кто же ее покровитель? Римела? Этот, как его… Лачо? Будь у нее покровитель, она не оказалась бы в таборе. Снимите с девочки колодки.
— Но…
— Снять!
Светлые боги! Неужели?! Меня затопила эйфория, даже боль, кажется, ушла. Господи, меня отпускают! Спасибо! Спасибо!
— Спасибо, господин, спасибо!
— Не благодари меня, дитя, — улыбнулся коадъютор и, наклонившись, поцеловал в лоб. — Свет в тебе. И прости нас. Наш долг — защищать добрых людей от созданий Тьмы…
Он еще что-то говорил, но я не слушала: Ньето и тот, второй, разомкнули колодки, и боль вернулась. Ахнув, я упала на мокрую солому — ноги отнялись, спины и шеи я совсем не чувствовала. Всхлипывая, я начала растирать руки, плечи, возвращая им чувствительность, и, помню, все поглядывала на ведро с водой, стоящее в углу камеры, — разрешат ли еще попить? Боги, а как хочется есть!.. Я не знаю, сколько пробыла здесь, по ощущениям — не меньше недели, но вряд ли так долго. Дня два, может быть, три.
Хоть бы только римела не уехали!..
Господи, неужели закончилось? Спасибо, Анара, спасибо, Светлые!
— Я велел снять колодки, а не артефакты, суфраган Рамос, — жесткий голос коадъютора заставил меня вскинуть голову. От резкого движения в глазах поплыло, и мужская фигура в алом шелке показалась огненным столпом. — Я тоже человек и тоже могу ошибаться. Мы обязаны проверять всех подозреваемых в ведовстве, тем более если обвинение выдвигает рукоположенный брат Ордена. Выпускайте животных.
— Каких животных? — помертвела я, а глаза Ньето вспыхнули торжеством.
— Их не кормили неделю, — ухмыльнулся мой мучитель и поспешил к выходу.
Клинг-кланг! — лязгнул засов. Взвизгнули несмазанные петли, что-то заскрежетало; в окошке, что в верхней части двери, появилось лицо коадъютора.
— Молись Светлым, дитя, — велел он, и стена за моей спиной поползла вверх.
Сперва ничего не происходило. Камеру наполняло мое тяжелое дыхание, чавкающая солома — я отползла в противоположный угол, к ведру с водой, сжала в ладонях жестяной ковш, мое единственное оружие. Стук капели, чьи-то стоны, тишина. Звук.
Цок-цок. Цок-цок-цок. Цок — так стучали когти Уголька по каменным плитам коридоров, когда пантера возвращалась с охоты. Цок-цок. Цок-цок-цок. Цок. Тишина.
Цок-цок. Цок-цок-цок. Фырканье — влажное, шумное.
Визгливый хохот ударил по нервам, и во мраке тоннеля зажглись три пары желтых огоньков. Мечущийся свет факела выхватил из темноты горбатые фигуры, свалявшуюся серую шерсть и круглые уши. Ослепленные пламенем, твари замерли на несколько секунд. Повели носами и захохотали, залаяли, взвыли, в четыре прыжка преодолев разделявшее нас расстояние. Я заорала от ужаса, когда две пятнистые гиены располосовали юбку, а третья, самая крупная, с задранным обрубком седого хвоста, успела вцепиться в плечо, прежде чем натянулась удерживающая ее цепь.
Я очнулась в трясущейся кибитке шунави.
— Пить… Пить, пожалуйста…
— Отпсирадо якха! О, дэвлалэ!.. Лачинько, санакунэ, выпиес… Лира, девочка… Янош, осторожнее, не брюкву везешь!
Вода, омерзительно-теплая, задохнувшаяся в жестяном жбане, показалась мне нектаром. Я пила, пила, пила, пока живот не скрутило судорогой. А потом меня вырвало — желчью.
— Простите… — всхлипнула я. — Биби Шукар, я уберу… — Попыталась встать и поняла, что не чувствую правой руки. Совсем.
— Сосуды повреждены, — хмуро сказала шунави, затирая рвоту. — Я сделала что смогла, но… — Увидела, как я стремительно бледнею, понимая, и зло швырнула тряпку. — Ай-вэй, Матерь, на кого ты нас покинула! Что от мира остается, во что люди превратились!.. Райаны, лизарийцы, войны, храмовники эти, Паладины, будь они неладны! Во имя Светлых! Так тот бэнг сказал, когда тебя увозил! Да какие ж это Светлые боги, дэвлалэ! Во имя каких богов детей травят псами?!
— Гиенами… — прошептала я, раз за разом втыкая в правую ладонь подобранную щепку — до крови. Вот только крови почти не было. И боли тоже, как если бы из плеча росла перемотанная бинтами деревяшка.
Притихшие дети — Ягори и Ружа — со слезами смотрели, как я терзаю руку, а потом не выдержали и с ревом убежали к родителям, на козлы.
Шунави, вытирая глаза кончиком платка, молча гладила меня по волосам.
Я так и не выпустила флер в темнице. Кандалы — тяжелые, высокие поножи — обожгли бы голени, протяни я тончайшую нить дара, и это был бы конец. Голодные гиены, спущенные на меня коадъютором, показались бы играющими котятами по сравнению с застенками Паладинов.
Из подземелий городской тюрьмы меня вынесли в час совы, отдали Яношу и Илоро, дежурившим у входа.
— Лира, чаюри! Лачинько!
А я ничего не могла сказать, только мелко тряслась и открывала рот, хватала воздух, как выброшенная на берег рыбешка. Было страшно, до жути страшно — вдруг коадъютор передумает, вдруг Ньето убедит его снова устроить испытание зверями… Он ведь до последнего не верил, осматривал мои ноги чуть ли не через выпуклую линзу — такие использовал Сорел для наблюдения за звездами.
— Что и требовалось доказать, господин коадъютор! Шильда контролирует флер!
— Что и требовалось доказать, Ньето, ты идиот! — усмехнулся суфраган Рамос. — Выслужиться захотел? Самый умный? Самый наблюдательный? — покосился на заполняющего бумаги коадъютора и прошипел: — Знаешь, сколько я видел таких, молодых и резвых? Через голову прыгнуть решил? Так я позабочусь, чтобы тебя перевели поближе к райанским горам — там тебе и ведьм, и нечисти по горло будет!
— Я докажу вам, что я прав! Она же не остановится! Она…
— Достаточно, младший суфраган Ньето, — поднял голову коадъютор. — Перевяжите девочку и верните ее римела.
Рука начала сохнуть после «перевязки» суфрагана. Крепкий жгут, спрятанный под бинтами, я проносила почти шесть часов вместо положенных двух — от шока я не чувствовала ни боли, ни онемения. А потом стало поздно.
Я сидела в трясущейся на ухабах кибитке, ковыряла ладонь, глупо надеясь, что уж следующий укол я точно почувствую, и вспоминала прощальные слова Ньето:
— Мы оба знаем, что ты такое. Я буду за тобой следить.
Я думала, он блефует, пугает меня, и выронила карты, когда при очередной попытке «погадать» — в глухой деревушке, за полсотни лиг от Гренады! — в мой подбородок уперся стек.
— Здравствуй, римела. Погадаешь на удачу?
Я смотрела на улыбку суфрагана, на спящий медальон Паладинов, демонстративно блестевший поверх камзола, и понимала, что это конец, что Лаурой Рэйлирой Орейо, Волчицей райанов, Обезьянкой Роха мне больше не быть, даже если я доберусь до княжества.
Однорукая калека Йарре просто не нужна. Тимару — может быть, но Йарре…
Я же не дура, я прекрасно понимала, какой меня хочет видеть граф! Сильной, смелой, способной отвечать за себя и других. Как он гордился мной, когда я вывела попавшую в окружение полусотню! Когда возвращалась, пропыленная, запыхавшаяся, и бодро рапортовала, что его приказ выполнен! Как горели его глаза, когда меня хвалили командиры — «если будет позволено сказать, господин, леди Орейо оказала отряду неоценимую помощь». Он сжимал мое лицо в ладонях и тихо говорил, перемежая слова короткими поцелуями:
— Умница. Ум-ни-ца.
А я млела в его объятиях и готова была наизнанку вывернуться, луну с неба достать, пойти в Лес и нырнуть на дно океана — лишь бы не отпускал. Лишь бы шипр, лишь бы сильные руки, лишь бы теплые губы и тихий шепот:
— Лето мое, радость моя…
И его сердце, бьющееся у моего уха.
Я заболела Йаррой еще в лагере, еще до Пратчи. Граф вдруг стал необходим мне, как воздух, как вода, как Тимар, и даже чуточку больше. Я стеснялась, краснела, пряталась от него — упасите Светлые, догадается, заметит! Засмеет же… Это же глупость, слабость, а я должна быть сильной, такой, как леди Алиссандра, — я уже знала, что она училась вместе с графом и Императором Сином у Роха. Иногда я даже нарочно сбегала в другой конец лагеря — само собой, по уважительным причинам: осмотреть обоз, проверить периметр, еще что-нибудь, а Йарра находил меня и беззлобно ругался, ворчал:
— Ну что ты бегаешь от меня, как от чумного?
— Я?.. Я не бегаю, что вы! — Уткнуться в его грудь, задыхаясь от радости, что он здесь, со мной, что он сам искал меня, а не поручил Койлину. Обнять его, ответить на поцелуй и шагнуть назад — чтобы удержал, чтобы сам удержал, а не я на нем висла! И благословлять темноту, что никто не видит, и особенно — он…
Я болела Йаррой и с ума сходила при мысли, что ничего больше не будет: ни крепких объятий, ни ночных разговоров, ни бешеной скачки — на врага, ни танцев с лучами, где Йарра вел меня, как раньше Рох, и жаркий воздух пустыни вдруг наполнялся запахом соли и йода… Зачем я ему — такая? Жалкая калека, грязная побирушка… Чтобы он был со мной только из-за флера? Чтобы, стряхнув наваждение, обливал презрением и спешно уходил, как те, кто совал мне монеты на паперти?.. Я ведь не могла больше помогать добисаркам — мое лицо и изломанное тело больше отпугивали, чем привлекали… А надежду заработать на целителя я потеряла в тот момент, когда Ньето снова нашел меня:
— Погадаешь на удачу, римела? — И чуть тише: — Я ведь говорил, что буду присматривать за тобой.
А рука стремительно сохла, спустя три недели я не чувствовала не только ладони, но даже выше локтя не ощущала щипков. Ногти синели, кожа морщилась и темнела, пальцы скрючивались, и шунави все чаще заговаривала о том, чтобы отнять руку.
— Нет, не надо! Ну пожалуйста, не надо! Может, еще пройдет!
— Что пройдет, как оно само пройдет? Ждешь, пока гнить начнет, пока всю тебя отравит?! — ругалась Шукар, а потом плакала вместе со мной, гладила по волосам: — Дэвлалэ, бедная девочка…
А я рыдала, понимая, что не сегодня завтра меня просто стукнут по голове, и я открою глаза с обрубком на месте плеча — шунави уже дважды пыталась подпоить меня отваром конопли. И тогда — только в реку, их много в Меоте…
— Зачем я ему — такая?!
— Дура ты! — кричала на меня обычно тихая шунави. — Айвэй, как есть дура! Ну хоть ты ей скажи, Земфира!.. Янош!.. Ягори, детка, объясни этой лизарийке, что жизнь важнее!
Ягори с ревом убегала из шатра, Земфира отворачивалась, Янош вдруг вспоминал о срочных делах и уходил, несмотря на поздний час, а я падала на груду ветоши, заменявшей постель, и скулила, тихо выла от тоски и безнадежности, понимая, что во всем, во всем случившемся виновата сама — я же сама подставилась, глупо подставилась, когда ослушалась Йарру, велевшего ждать его в госпитале, и поднялась на холмы посмотреть на сражение.
На штурм Пратчи Йарра меня не взял. Опасно. Слезные просьбы не помогли, граф только посмеялся, а когда я затопала ногами от злости — отшлепал. Потом я, уже непритворно, всхлипывала у него под мышкой, а Его Сиятельство, успокаивая, гладил меня по спине.
— Ну почему нет, господин? Я же была в бою, была на зачистках! Я могу! Вы же берете Койлина!..
— Койлину нужно тренировать взор.
— А мне навыки!.. Ай!
— Не смей меня перебивать.
— Простите…
— Тебе твой фламберг нравится? — спросил вдруг Йарра.
Шмыгнув носом, я кивнула. Как он может не нравиться? Он же великолепен! Пламевидный клинок темной райанской стали с вытравленными узорами-змейками, двойная гарда и рукоять, обтянутая замшей, — он был опасным оружием, с легкостью пробивающим ламелляры и прокалывающим доспехи в местах сочленений. Свой меч я обожала.
— Ты им дрова рубить будешь? — поинтересовался граф.
— При необходимости — буду, — буркнула я, хоть аналогия мне и польстила.
— Этой необходимости сейчас нет.
Ну как же нет, когда есть! В Пратче обучались одаренные со всей Лизарии, и каждый пятый, если не третий, житель умел колдовать. А уничтожить мага в поединке могли, от силы, человек двадцать из нашего войска, и Йарре снова придется сражаться на пределе сил, а потом горстями пить пилюли от болей в сердце…
Но я больше не спорила, поняла, что бесполезно. Просто прижалась щекой к груди графа, обняла его.
— Хочешь домой? — тихо спросил Йарра. — Побудешь с Тимаром, а когда штурм закончится…
— Нет! — вцепилась я в графа. Я же с ума сойду от ожидания! — Нет!.. То есть да, хочу… — поправилась я, поймав странный взгляд Йарры. — Но потом… Возьмите с собой Сэли, Ваше Сиятельство, — попросила я, радуясь, что граф не стал обсуждать мое нежелание ехать в замок. — Вам он будет нужнее. Ну пожалуйста, не отказывайтесь! Что со мной может случиться в тылу? Тех десятерых для охраны вполне достаточно, и Кайн с Дирком…
Близнецов убили первыми.
Мы сидели в оливковой роще, на холме, в лиге от лагеря и в трех — от стен Пратчи. Вспышки заклинаний были практически не видны в дневном свете, но крики, гул, хлопки телепортаций, грохот взрывов и истеричное конское ржание долетали даже сюда, а земля дрожала так, что подпрыгивали фляги с водой.
Стрелы, тучи стрел, камни и осколки, посылаемые пращами требушетов, черная смола, льющаяся на атакующих, отливающий зеленью щит, выставленный Сибиллом над нашими солдатами — успел! успел, благословите его Светлые! — и текущее по нему пламя лизарийских магов. И где-то там, в этой бойне, — Йарра.
Я сидела, зажав ладони между колен, и тихо молилась всем богам, которых знала, даже Корису с Брыгом. Пусть уберегут графа, пусть не допустят, пусть…
— Восточный бастион заняли! — вскочил вдруг Кайн. Зрение у него было как у орла, куда там мне, спотыкающейся в потемках. — Взяли, госпожа! Теперь… — и замолчал, захлебнулся кровью, повалился на меня.
Из его спины торчала стрела. Точно такая же, с серым оперением, насквозь прошила шею Дирка, а третья — мое бедро. Четвертая стрела пробила правую руку, и я выронила меч. Помню, я даже боли сначала не почувствовала, с ужасом глядя на утыканные болтами трупы тех, кто меня охранял, и на райанов — не лизарийцев, не наемников-рау, которым я успела порядочно насолить! — на райанов, выходящих из-за деревьев.
Боль пришла позже, когда зазубренные стрелы, прокручивая, выдирали из тела. Когда пнули в лицо и по одному сломали пальцы на левой руке.
— Йарра… вас…
— Рот ей заткни. — И на правую ладонь опустился каблук.
Били меня… не злобно, нет. Расчетливо и деловито, и свет перед глазами то и дело мерк.
— Раду найдет вас… и освежует… Живьем… — прохрипела я, подтягивая колени к груди. — А я буду подавать ему ножи.
Наверное, тогда меня и сбросили в овраг — медленно захлебываться в вонючей жиже нечистот, но этого я совсем не помню. В памяти остались лишь два ярких фрагмента: пылающая головня, приближающаяся к щеке, и удавка флера, которую я, услышав топот копыт, набросила на шею верховому.
Всадником оказался Лачо, младший сын шунави. Он вытащил меня из оврага, кое-как вымыл в ручье, перевязал, привез в табор. Ухаживал за мной, поил через соломинку, кормил растертой похлебкой, отдавая половину своей порции. Поругался с баро, требовавшим вернуть раклюшку лизарийцам, и пообещал матери, что уйдет из семьи, если мне не позволят остаться.
Спустя три недели его повесили райаны. Думаю, это были дезертиры — я не представляла, чтобы солдаты из армии Йарры шарили по сундукам римела, отбирая шелковые рубашки и холщовые полотенца. И подушки. Одному из бандитов понравилась подушка, на которой я лежала, и он сбросил меня на пол кибитки. Брызнула кровь из носа, треснула деревяшка, примотанная к ноге. Лачо бросился на мародера с кулаками, и… И все.
Биби Шукар вылечила меня в память о сыне — младшем, любимом. Иногда даже «бори» меня называла — невесткой.
— Вы не вините меня?.. Совсем?..
— В чем? В том, что я вырастила хорошего ромэ, готового вступиться за женщину? Если я кого и виню, то райанского князя, которому вечно мало земель и почета, и его цепного пса.
— Волка…
— Еще хуже.
И признаться после этого, что я та, кого называли Волчицей?.. Попросить отвезти меня к Йарре?
Я надеялась, что справлюсь сама. Наберу достаточно денег — я ведь смесок, нечистокровная, от целителя не потребуется столько усилий, как для лечения Тима, а потом украду коня, оружие и сбегу. Обратно, на войну, к моему графу. Что те две тысячи лиг, что нас разделяют! И за Лачо отомщу — лично возглавлю рейды против мародеров, и за себя — я помню их, и помню, где я их видела раньше!
А теперь, с появлением Ньето, от надежды ничего не осталось.
Обмотанная кожей рукоять хлыста упиралась в мой подбородок, медальон Паладина горел алым в свете заката, а осенний ветер холодил тело — все тело, кроме правой руки. Ею я ничего не чувствовала.
— Погадаешь на удачу, римела?
Гадать я не умела. Совсем. Даже в названиях Старших Арканов путалась. А мое лицо отпугивало больше людей, чем привлекало. Лишь изредка кто-то подходил поглазеть на урода…
Так я оказалась на паперти — табор обнищал и нахлебников прокормить не мог. Даже дети бегали по городу, выпрашивая медяшки, оказывая мелкие услуги — донести покупки с рынка, почистить обувь, — продавая полевые цветы и собирая по округе съедобные коренья. Ничего этого я делать не могла, а потому каждое утро усаживалась на ступени, ведущие к храму Шорда, и медленно умирала с каждой брошенной монетой, с каждым шепотком. С каждой рукой, протянутой для поцелуя за милость.
А по ночам рыдала, заходилась слезами, вспоминая объятия Йарры, улыбку Тимара, жесткую челку Вороны и любопытный нос Уголька, Сэли, Кайна и Дирка, Койлина — я успела привязаться к нему, как к младшему брату. Приемы, что посещала с графом, лабораторию, библиотеку, шатер Главнокомандующего и поединки, на которые распадалась каждая стычка…
— Лето мое, радость моя… Эльвеныш… Лир-ра…
— Ну что ты плачешь, чаюри? Ну сколько можно?.. Что ты себе душу рвешь? Меня, старуху, доводишь? Хватит, прекрати!.. Лучше Матери молись, она все слышит, она непременно поможет!
Но, видимо, мои молитвы услышал кто-то из Темных.
