Глава V
Топонимические

Топонимические следы финского и шведского присутствия на карте Петербурга, о чём мы уже не раз упоминали, к счастью, не изгладились до сих пор. В первую очередь, это географические объекты: острова дельты Невы, многочисленные реки, редкие возвышенности и конкретные места расселения, названия которых впоследствии становились названиями исторических районов Петербурга. Многие из них обросли многочисленными легендами, связанными с фольклорными попытками объяснить происхождение тех или иных топонимов, в разное время и по разным причинам подвергшихся за три столетия петербургской истории неизбежной русификации или искажениям при использовании в русской традиционной речевой практике.

Трудно представить себе невскую низменность, вдоль и поперек прорезанную мощными потоками вырвавшейся из тесных берегов и рвущейся к морю воды, без островов. Острова – это естественная часть всякой дельты, в том числе и Невы. Острова в устьях рек являют собой апофеоз тысячелетних взаимоотношений двух первородных стихий: Воды и Земли. И если на всём протяжении Невы от её истока и вплоть до самого устья Земля стискивала в своих тесных объятиях ускользающее тело Воды, то перед неизбежным слиянием реки с морем их роли менялись. Теперь уже Вода, заключая участки суши в свои текучие объятия, осторожно приподнимала их над своей поверхностью. Напомним, что этимология старославянского слова «остров» восходит к древнейшим понятиям «омывать» или «обтекать».

Именно так, в результате «омывания» или «обтекания», на огромной территории дельты Невы возникла ярко выраженная мозаика многочисленных островов, готовых предоставить желающим более или менее сносные условия для существования. Здесь изобиловали леса, в которых водилась дичь для охоты, и вода, предоставлявшая широкие возможности для рыболовства. Такой возможностью воспользовались сначала угро-финские племена с предгорий Алтая, добравшиеся до этих мест в поисках удобной среды обитания. Затем русичи, теснимые беспощадными татаромонгольскими ордами, а потом и московиты, загнанные в угол восточного побережья Финского залива регулярной армией Карла XII. Дальше отступать было некуда, и Пётр I, возглавивший беспрецедентную борьбу континентального Московского царства за выход к Балтике, за эти острова, что называется, зацепился.

Островов было много – это одна из самых расхожих и любимых тем истинных петербуржцев. До сих пор горожане с удовольствием рассказывают легенду о том, что Петербург раскинулся на 101 острове, добавляя при этом, что это чуть меньше, чем в Венеции, но всё же…

К началу XIX века Петербург и в самом деле располагался на 101 острове. Такое количество зафиксировали на изданной в 1864 году карте Невы, хотя уже тогда это число значительно отличалось от того, что было в предшествующем, XVIII столетии, когда островов насчитывалось 147. Сокращению их численности способствовали многие причины, как природные, так и связанные с человеческой деятельностью, техногенные. Одни острова, открытые морю и ветру, просто со временем размывались, другие появлялись при нагоне донного ила во время наводнений, третьи исчезали при прокладке каналов, четвертые сливались воедино при засыпке водотоков. Например, в XVIII веке Марсово поле считалось островом. Его границами служили воды Невы, Мойки и двух каналов – Красного на западе и Лебяжьего на востоке. Впоследствии Красный канал засыпали. Не забудем и то, что сегодняшние линии Васильевского острова, будь они превращены в каналы, как это задумывалось при Петре I, превратили бы привычный нам большой остров в сложную систему мелких искусственных островов, разделённых границами водных протоков.

Во второй половине XIX века в дельте Невы осталось всего 42 острова, а в конце 2002 года специалисты насчитали всего 33. Причём только 29 из них имеют официальные названия.

Чтобы представить сложность подсчёта островного хозяйства, приведём любопытную историю самого крупного в Петербурге – Безымянного – острова. Этот остров ограничен водами Невы, Монастырки, Екатерингофки, Фонтанки и Обводного канала. Топоним «Безымянный» известен с XIX века. В то время так назывался остров, разделенный впоследствии на четыре части: Казанский, Коломенский, Покровский и Спасский острова. В 1930-е годы к Безымянному острову присоединили Лоцманский остров, но и это ещё не всё. Долгое время этот гигантский остров был разделён на два Витебским каналом, который засыпали в 1967 году.

Ко всему надо добавить, что далеко не все петербургские острова в сознании обывателя воспринимаются как таковые. Некоторые мы просто не замечаем. К ним можно отнести такие, как уже упомянутые Казанский, Спасский, Покровский. Не укладывается в нашем сознании и то, что знаменитый Летний сад на самом деле является островом. Его омывают воды Невы, Мойки, Фонтанки и Лебяжьего канала.

Васильевским островом в обиходной речи мы называем весь Василеостровский район, хотя он состоит из двух островов – собственно Васильевского и острова Декабристов, их разделяет река Смоленка. Для отдельных островов за 300 лет существования города придуманы эвфемизмы, кажущиеся и более удобными, и менее сложными в употреблении. Адмиралтейский остров мы называем Центром, Петроградский – Петроградской стороной, Заячий – Петропавловской крепостью. Это логично. Многие острова одновременно являются и административными частями, их географический статус растворился, и в повседневной жизни петербуржцев его упоминание кажется вовсе не обязательным.

Нельзя забывать и того, что в Финском заливе существует так называемый Кронштадтский архипелаг, включающий в себя остров Котлин, а также 21 форт, и каждый из них по географическому статусу является островом. Причём 17 из них находятся в административных границах Петербурга.

Самый крупный и самый известный из всех островов дельты Невы – Васильевский. Он омывается водами Большой и Малой Невы, Финского залива и реки Смоленки, отделяющей его от острова Декабристов. Задолго до того как возник Петербург, русское название острова уже существовало. В новгородских грамотах он назывался Василев остров. Впрочем, и оно будто бы произошло от неправильного произношения одного из финских названий острова: «Vasikkasaari», что буквально значит «Телячий остров». Одновременно на других картах остров имел иные, финские названия. Одно из них – Хирвисаари (Hirvisaari), что в переводе на русский язык означает «Лосиный остров». Здесь действительно в давние, ещё допетербургские времена в изобилии водились лоси.

Между тем и других версий происхождения названия Васильевского острова довольно много. Одна из них связана с именем давнего владельца острова, новгородского посадника Василия Селезня, казнённого великим московским князем Иваном III ещё в XV веке. Хотя и это не более чем легенда, потому что в книге для сбора налогов того времени встречаются и другие новгородские посадники с таким именем, жившие на острове: Василий Казимир и Василий Ананьин. Так или иначе, но в переписной окладной книге Водской пятины Великого Новгорода это название упоминается уже в 1500 году. Существовали и другие легенды, по-своему толкующие современное название острова. По одной из них, оно происходит от имени рыбака Василия, некогда будто бы проживавшего здесь вместе со своей женой Василисой. В современном фольклоре его так и называют: «Остров имени Василия».

Таких легендарных Василиев, на самом деле, много. Кроме уже известных нам, это имя, согласно многочисленным легендам Васильевского острова, носили и какой-то старинный языческий князь, и местный рыбак, и некий поселённый здесь уже в Петровское время купец, и неизвестный ратник Ивана Грозного.

Долгое время остров оставался безлюдным. Напуганные оторванностью и изолированностью от остальных частей города, петербуржцы неохотно селились среди диких заболоченных и постоянно заливаемых наводнениями лесов острова. Надеясь хоть как-то активизировать жизнь Васильевского острова, на котором Пётр I предполагал создать административный центр всего города, он подарил его А. Д. Меншикову. Короткое время остров даже назывался Меншиковским, или Княжеским.

В недолгое царствование императора Петра II Васильевский остров переименовали в Преображенский. Здесь собирались расквартировать лейб-гвардии Преображенский полк. Однако императору было не до того, он занимался охотой в подмосковных лесах, в Петербурге практически не бывал, и об идее поселить здесь преображенцев, скорее всего, просто забыли.

Принято считать, что с 1729 года остров вновь стал Васильевским. С тех пор его название никогда не менялось. Со временем окончательно сложилась героико-романтическая легенда о том единственном Василии, благодаря которому остров якобы получил своё имя. Согласно этой легенде, остров назван в память Василия Дмитриевича Корчмина. В первые дни основания Петербурга он командовал на стрелке острова артиллерийской батареей. Пётр I будто бы посылал ему приказы, адресуя: «Василию на остров».

Сегодня обобщённый образ легендарного Василия воплощён в бронзе. Памятник ему установлен на 7-й линии, в районе пешеходной зоны. Проект памятника выполнен студентами Академии художеств Г. Лукьяновым и С. Сергеевым. «Родоначальник» Васильевского острова изображён в образе бомбардирского поручика Петровского времени. Предполагается, что это скульптурный портрет Василия Дмитриевича Корчмина. Василий изображён во время отдыха, его свободная поза словно приглашает присесть рядом с ним на ствол пушки – своеобразную скамью. Торжественная церемония открытия нового памятника прошла 24 мая 2003 года, накануне 300-летнего юбилея Петербурга.

Своеобразным топонимическим памятником ещё одной неосуществленной идее великого основателя Петербурга можно считать линии Васильевского острова. Практически ни одна из них не меняла своего названия. За исключением Кадетской, которая одно время называлась Съездовской, и 15-й, носившей с 1918 по 1944 год имя Веры Слуцкой. Но к чему могла привести неизлечимая страсть к переименованиям, василеостровцы хорошо понимали. Вот только один анекдот советского времени. Ленгорисполком принял решение о переименовании линий Васильевского острова. Впредь они должны называться: 1-я – Ленинской, 2-я – Сталинской, 3-я – Маленковской, 4-я – Булганинской, 5-я – Хрущевской… Косая – Генеральной. В другом варианте того же анекдота каждой линии присваивался порядковый номер одного из съездов партии: 1-го, 2-го, 3-го и т. д., при этом Косая линия должна называться линией имени Генеральной линии КПСС.

Долгое время Васильевский остров был единственной территорией, позволявшей жителям морского города Санкт-Петербурга соприкоснуться непосредственно с морем. Все остальные острова и их берега, граничащие с водой, застроили закрытыми производственными предприятиями: заводами, фабриками, мануфактурами, мастерскими, складами и портовыми причалами. Предполагалось, что именно Васильевский остров станет лицом города, открытым в сторону Финского залива. Увы, ни в XVIII, ни в XIX, ни даже в середине XX века этого не произошло. Сегодня даже Наличная улица, которая, судя по названию, должна была выполнять почетную роль «лица» города, обращённого к морю, ныне оказалась полностью от него закрытой жилой застройкой.

Противоположная, восточная оконечность Васильевского острова вошла в градостроительную историю Петербурга под именем «Стрелка». В русском языке стрелками традиционно называют всякий узкий и длинный мыс, образованный слиянием двух водных потоков. В Петербурге таких стрелок достаточно много. Некоторые из них хорошо известны, например стрелки Елагина и Галерного островов, так называемая «Малая стрелка» при разветвлении на две реки Невы и Большой Невы возле стоянки крейсера «Аврора». Однако монопольное право на это собственное имя с большой буквы принадлежит только одному петербургскому мысу – Стрелке Васильевского острова.

Едва ли не с первых лет существования Петербурга эта Стрелка стала предметом пристального внимания архитекторов. Первая идея её архитектурного оформления принадлежала Д. Трезини. В 1716 году он предложил создать здесь площадь. Согласно этому замыслу, здание Двенадцати коллегий, заложенное в 1722 году по его же проекту, определило восточную границу как площади, так и самой Стрелки. Затем здесь одно за другим появляются другие архитектурные сооружения – Кунсткамера, Таможня, Кладовой, или, как его стали называть позднее, Старый гостиный двор, Торговая биржа, Академия наук, Северный и Южный пакгаузы.

Со временем Стрелка превратилась в «Русскую Сорбонну». Здесь расположены Академия наук, Университет, Библиотека Академии наук, Пушкинский Дом, около тридцати различных научных институтов. Одновременно Стрелку не без основания называют «Музейным кварталом». Здесь находятся: Музей антропологии и этнографии, Музей Ломоносова, Зоологический музей, Музей почвоведения, Музей Менделеева, Литературный музей при Пушкинском Доме. До недавнего времени в здании Биржи располагался Военно-морской музей.

Каменный остров – один из островов дельты Невы, который вместе с двумя другими – Елагиным и Крестовским – в петербургской микротопонимике имеет общее собирательное название «Острова». Согласно старинному преданию, название острова связано с неким огромным валуном, поднимавшимся когда-то из невских вод напротив его южного побережья. Впрочем, камней, оставленных древними ледниками, в этих краях много. В стародавние времена весь район, включая современные Старую и Новую Деревни на противоположном от Каменного острова берегу Большой Невки, называли Каменкой. Да и на старинных картах этот остров тоже называли Каменным, только по фински: Кивисаари. Правда, такое объяснение устраивало далеко не всех петербуржцев, и они считали, что своё название остров получил в честь Петра I. Известно, что Пётр в переводе с греческого означает «камень» (petros).

Одновременно с официальным среди петербуржцев XVIII века бытовало и обиходное название острова – «Каменный нос». Вероятно, по восточному мысу, который врезается в воды Большой Невки. С конца XVIII века Каменный остров становится модным местом летнего отдыха высшей петербургской знати. Всё чаще и чаще при упоминании о нём можно было услышать восторженное: «Жемчужина Петербурга».

Первоначально остров принадлежал царской фамилии, затем был подарен канцлеру графу Г. И. Головкину, который в 1714 году возвёл на острове загородный дворец. В гостях у графа часто бывал Пётр I. Однажды, как утверждает старая петербургская легенда, во время прогулки по графской усадьбе Пётр собственноручно посадил дуб, который до сих пор привлекает внимание посетителей острова. В дни празднования основания Петербурга к этому немому свидетелю первых лет города приносят цветы. Петровский дуб в народе считается хранителем Каменного острова. Некогда старый дуб был обнесён металлической оградой, и даже дорога, доходя до легендарного дерева, осторожно раздваивается и обходит его с двух сторон. За три столетия своего существования дуб состарился, сгнил и превратился в мемориальный пень. В юбилейные дни 300-летия Петербурга на его месте посадили молодой дубок, выращенный из жёлудя одного из старинных дубов Екатерининского парка города Пушкина, который, по легенде, также был посажен лично Петром I. Каменноостровский дуб и сейчас называют «Хранителем Каменного острова».

От Головкина остров перешёл в собственность следующего канцлера, графа А. П. Бестужева-Рюмина. Новый владелец переселил сюда из своих украинских сёл сотни крестьянских семей, которые занялись очисткой леса и осушением болота. Для постройки своего загородного дворца Бестужев-Рюмин пригласил архитектора Бартоломео Растрелли. При дворце был разбит сад, в котором устраивались великосветские гуляния с маскарадами и фейерверками.

В 1765 году императрица Екатерина II вернула остров в собственность императорской фамилии, подарив его наследнику престола, цесаревичу Павлу Петровичу. В следующем году по проекту архитектора Ю. М. Фельтена, согласно указанию Екатерины II, для Павла Петровича начались строительство Каменноостровского дворца и перепланировка парка. Дворец строил Юрий Фельтен, один из авторов решётки Летнего сада, а парк планировал не менее знаменитый Тома де Томон, автор Биржи и Ростральных колонн на Васильевском острове.

В советские времена в Каменноостровском дворце располагался закрытый военный санаторий, поэтому с тех пор всю восточную часть Каменного острова в народе называют «Малой землёй». В настоящее время Каменноостровский дворец передан детям. В нём разместилась Академия юных талантов.

К западу от Каменного острова расположен Елагин остров. Это один из самых известных островов Петербурга.

Своё название он получил после 1777 года, по имени одного из первых владельцев – обер-гофмейстера Императорского двора Ивана Перфильевича Елагина. Об этом времени сохранилась память в фольклоре. Два старинных дуба у Елагина дворца до сих пор в народе называют «Елагинскими».

Остров несколько раз менял своё название. Первоначально, в 1703 году, он назывался Мишиным, или Михайлиным. На старинных шведских и финских картах так и обозначено: Мистулансаари, что в буквальном переводе означает «Медвежий остров». Возможно, так его называли финские охотники, по аналогии с названиями других островов дельты Невы: Заячий, Лосиный (ныне – Васильевский), Кошачий (ныне – Канонерский), Вороний (ныне – Аптекарский) и так далее. Однако вот как объясняет происхождение этого названия легенда, пересказанная Столпянским.

«В одну из светлых майских ночей 1703 года маленький отряд преображенцев делал рекогносцировку на островах дельты Невы. Осторожно шли русские солдаты по небольшому крайнему к взморью островку, пробираясь с трудом в болотистом лесу. Вдруг послышался какой-то треск. Солдаты остановились, взяли ружья на приклад и стали всматриваться в едва зеленеющие кусты, стараясь разглядеть, где же притаились шведы. И вдруг из-за большого повалившегося дерева, из кучи бурелома с ревом поднялась фигура большого серого медведя. „Фу, ты, пропасть, – вырвалось у одного из русских, – думали шведа увидеть, а на мишку напоролись, значит, остров этот не шведский, а Мишкин“».

Елагин остров находится в северной части дельты Невы. Во второй половине XIX века он стал местом великосветских гуляний петербургской знати. Петербургский городской фольклор связывает это с именем графини Юлии Павловны Самойловой. Урождённая фон дер Пален, графиня Юлия Павловна была отдалённой родственницей Екатерины I, о «чухонском» происхождении которой мы уже говорили. По матери Юлия Самойлова – внучка графа Скавронского. В столице её называли «Последняя из Скавронских». Петербургский губернатор Пален, в 1801 году возглавлявший заговор против императора Павла I, приходился ей дедом по отцу. Официально Юлия Павловна считалась падчерицей знаменитого государственного деятеля Юлия Помпеевича Литта. Однако в свете поговаривали, что он её подлинный отец. Так это или нет, сказать трудно, но известно, что по завещанию Литта оставил Юлии Павловне несметные богатства.

В большом свете Петербурга Самойлову звали царицей салонов. Ей поклонялись и называли «Петербургская религия». Молодая красавица, обладательница незаурядного ума и значительного состояния являлась хозяйкой родовой загородной усадьбы под Петербургом, вблизи Царского Села – Графской Славянки, устроенной на месте сожжённого во время Северной войны старинного поселения Карлберг, построенного шведским дворянином Карлом Юлленъельмом ещё в начале XVII века.

С 1826 по 1839 год Юлия Павловна жила в Италии. В её роскошном загородном доме под Миланом собирались известные музыканты, художники, литераторы. Среди них были Ференц Лист, Джоакино Россини, Орест Кипренский, Александр Тургенев, Карл Брюллов. Её отличали любовь к искусству, демократический образ мышления и независимость в отношениях с сильными мира сего – качества, сложившиеся вдали от «всевидящего ока и всеслышащих ушей» и одинаково ценимые во все времена, как в Италии, так и в России.

В мрачную последекабристскую пору николаевской реакции петербуржцы особенно дорожили редкими примерами гордого достоинства и независимости. Свидетельства о них бережно сохранялись. Передаваемые из уст в уста, они становились прекрасными легендами, украшавшими историю города. Одна из таких легенд, героиней которой стала Юлия Павловна Самойлова, рассказывает о зарождении в Петербурге традиции летних вечерних гуляний на Стрелке Елагина острова.

На приёмы, которые Самойлова во время своих приездов в Россию устраивала в Графской Славянке, съезжался буквально весь Петербург. В такие дни заметно пустело Царское Село, что, естественно, раздражало Николая I. Император решился пойти на хитрость. Он предложил Самойловой продать ему Графскую Славянку. Предложение царя выглядело приказанием, и Самойловой пришлось согласиться. Но при этом она дала понять Николаю, что до неё дошел смысл иезуитской хитрости его предложения. Как передаёт легенда, она просила передать императору, «что ездили не в Славянку, а к графине Самойловой, и, где бы она ни была, будут продолжать ездить к ней».

На следующий день, к вечеру, в сопровождении узкого круга поклонников Юлия Павловна поехала на стрелку безлюдного в то время Елагина острова. «Вот сюда будут приезжать к графине Самойловой», – будто бы сказала она. И действительно, с тех пор на проводы заходящего солнца, на пустынную в прошлом западную оконечность Елагина острова стало съезжаться всё больше и больше петербуржцев, пока эта стрелка не превратилась в одно из самых любимых мест вечерних гуляний столичной знати.

В XIX веке стрелку Елагина острова питерские умники прозвали «Пуант». То ли по схожести острия стрелки с носком женской балетной туфельки, позволяющей танцовщице принять положение с точкой опоры на кончики пальцев вытянутой стопы одной или обеих ног, то ли в воспоминание о нетерпеливом желании стать на цыпочки, вытянуться и замереть в ожидании момента полного захода солнца за горизонт Финского залива.

Между тем Елагин остров с тянущимися вдоль всего побережья Невской губы беднейшими рабочими поселками пивоваренных и бумагопрядильных фабрик, ситцевых и деревообделочных предприятий, судостроительных и металлообрабатывающих заводов являл собой резкий контраст между аристократической роскошью светского Петербурга и беспросветной нищетой его пролетарских окраин. Это породило известную пословичную формулу бедности, вошедшую в золотой фонд петербургской фразеологии: «Вошь да крыса до Елагина мыса».

В 1932 году на Елагином острове открыли Центральный парк культуры и отдыха, широко известный по аббревиатуре ЦПКиО. Парк сразу получил в народе прозвище «Цыпочка». Что здесь сыграло главную роль – звуковые ассоциации, связанные с произношением аббревиатуры, вид чинно гуляющей воскресной публики или память о «Пуанте», как называли стрелку Елагина острова в XIX веке, сказать трудно. Скорее всего, и то, и другое, и третье.

В 1934 году парку присвоили имя С. М. Кирова. С тех пор Парк культуры и отдыха более известен среди населения, как «Кировские острова». Именно так, во множественном числе. Имелись в виду все три северных острова дельты Невы, предназначенные для отдыха горожан, – Каменный, Крестовский и Елагин.

Крестовский остров – последний из знаменитой триады Кировских островов. На старинных картах допетербургского периода он называется Ristisaari, что с финского языка переводится как «Крест-остров». Как утверждают исследователи, это название связано с придорожными надмогильными крестами, которые в давние времена служили ориентирами для путешественников. К идее креста сводятся и многочисленные легенды о происхождении названия острова. «Одни связывали это название с крестообразной формой озера, якобы находившегося здесь, другие указывали на находку на острове какого-то большого креста, третьи полагали, что поводом для наименования острова послужила часовня с крестом, упоминаемая в писцовой книге XVI века». Сохранилось предание и о некой первой каменной постройке на острове, будто бы имевшей форму Андреевского креста. Кроме того, в те далёкие времена на острове, или, как выражается современная молодежь, «На крестах», в непроходимом лесу были якобы проложены в виде огромного креста две просеки: одна – вдоль острова, другая – поперёк. Это, как уверяют, и дало название острову.

В 1717 году Пётр I подарил остров своей любимой сестре Наталье, и на картах Петербурга появляется новое название: остров Святой Натальи. Понятно, что название относилось не к имени самой Натальи Алексеевны, а к имени её небесной покровительницы и защитницы, в день поминовения которой она родилась и в честь которой была названа при крещении.

В 1730-х годах владельцем острова стал фельдмаршал граф Бурхард Христофор Миних. В отличие от Натальи Алексеевны, он был менее разборчив в вопросах этики, морали или обыкновенного такта и, не мудрствуя лукаво, назвал остров своим именем. С 1741 года остров стал Христофоровским. Только в конце XVIII, а по некоторым источникам, даже в начале XIX века острову возвращают его первородное название. Понятно, что в русской транскрипции. Теперь он снова называется Крестовским.

В первой половине XX века западная часть острова застраивается особняками знати, а его восточная часть отводится для народных гуляний. Одними из первых освоили Крестовский остров петербургские немцы. В городском фольклоре сохранилась память о немецкой традиции празднования Ивановой ночи, или ночи на Ивана Купалу. Центром праздника стал Крестовский остров. В те времена посреди острова возвышался песчаный холм, на верхней площадке которого, по свидетельству современников, одновременно могли поместиться до ста человек. Фольклорное название этого холма «Кулерберг» произошло, по мнению многих исследователей, от немецкого глагола «kullern», что приблизительно означает «скатываться, ложась на бок». Будто бы так в очень далеком прошлом развлекались прапрадеды петербургских немцев у себя на родине в ночь на Ивана Купала. Со временем этот старинный ритуал приобрёл более респектабельные формы, и в петербургский период местные немцы уже не скатывались с «Кулерберга», а как можно более чинно сбегали с вершины холма, непременно парами, держась за руки – кавалер с дамой. От того времени в собрании петербургского городского фольклора остался микротопоним «Кулерберг».

В 1930-х годах на острове создается спортивный комплекс со стадионом имени С. М. Кирова в центре. В 1945 году на Крестовском острове в честь победы советского народа в Великой Отечественной войне заложили Приморский парк Победы. Планировка парка выполнена по проекту архитектора А. С. Никольского. Парк включен в единую систему северных парков, раскинувшихся на четырёх островах – Крестовском, Петровском, Каменном и Елагином. В композицию парка входят два искусственных пруда – Северный и Южный. Северный получил в народе название «Лебединое озеро».

В 1949 году, в рамках подготовки к празднованию 70-летия со дня рождения Сталина, в Ленинграде запланировали установку пяти монументов «любимому вождю всего человечества». Четыре из них – на Поклонной горе, на проспекте Обуховской обороны, на площади Победы и на площади перед Балтийским вокзалом – успели установить в ноябре того же года, буквально накануне всенародного юбилея. Пятым собирались украсить главную аллею Приморского парка. Он должен был стать самым величественным и представительным, олицетворяющим казавшуюся тогда главной и бесспорной «выдающуюся» роль Сталина в победе Советского Союза над фашистской Германией. Однако проектирование и изготовление монумента затянулось на несколько лет, а потом, после смерти Сталина и последовавшего разоблачения культа его личности, надобность в памятнике отпала. Сейчас на его месте сооружен фонтан.

Петроградский остров – один из самых крупных в устье Невы. Он омывается водами Невы, Большой Невы, Малой Невы, Карповки и Ждановки. От Заячьего острова остров отделён Кронверкским проливом. Согласно новгородской писцовой книге Водской пятины 1500 года, остров назывался Фоминым, по фамилии новгородского посадника и по аналогии с Васильевским, или Васильевым. «Село на Фомине Острову на Неве у моря» имело около 30 дворов. Одновременно на финских картах остров назывался Берёзовым (Koivusaari). В начале XVIII века остров стал называться Городским, так как именно здесь, под стенами Санкт-Петербургской крепости, стал расти город. Тогда же существовало и другое название – Троицкий остров, по находившемуся на нём собору Святой Троицы.

Здесь, на Берёзовом острове, под стенами Петропавловской крепости, возникла первая площадь Санкт-Петербурга, также названная по Троицкому собору Троицкой. До этого здесь, на одном из «Козьих болот», которых в тогдашнем Петербурге насчитывалось несколько, находилось пастбище для выпаса мелкого рогатого скота. Но в мае 1703 года за три дня как из-под земли на краю пастбища, ближе к Неве, вырастают так называемые первоначальные «царские хоромы», ставшие широко известными как Домик Петра Великого, о чём мы уже говорили. Вслед за ним на площади появляются дома ближайших царских приближённых, гостиный двор, таможня, типография, трактир, рынок. На рынке сколотили дощатый эшафот для примерных наказаний и казней. В одной из первых петербургских пословиц так и сказано: «Венчали ту свадьбу на Козьем болоте, дружка да свашка – топорик да плашка».

Как известно, в раннем Петербурге старались селиться в основном по национальному признаку. Хорошо известны Финская, Немецкая, Татарская и другие подобные слободы. «Русской слободой» в начале XVIII века назывался район Троицкой площади.

Предание сообщает, что здесь, на Троицкой площади, вплоть до начала строительства Троицкого моста сохранялся тополь, будто бы посаженный самим Петром I.

Если верить петербургскому городскому фольклору, Троицкий собор возник одновременно с Петропавловской крепостью и Петропавловским собором. Согласно преданию, заложив крепость, Пётр перешёл на Петербургскую сторону. Проходя мимо одного ракитового куста, почему-то особенно привлекшего его внимание, царь срубил его и на этом месте заложил Троицкий собор. Вот почему в Петербурге остров называли Петровским, хотя собор заложили в честь Святой Троицы, празднование которой в тот год пришлось на день основания Петербурга. Долгое время Троицкий собор оставался главным храмом новой столицы. Важнейшие государственные акты при Петре были так или иначе связаны с Троицким собором. Здесь оглашались царские указы. Перед собором устраивались смотры и парады войск, народные гулянья и маскарады. В 1721 году здесь проходили грандиозные торжества по случаю окончания 20-летней Северной войны и заключения мира со Швецией. Здесь Петру пожалован титул императора. На колокольне собора, увенчанной высоким шпилем, укрепили часы, снятые с Сухаревой башни в Москве, – акт глубоко символичный. Московские часы стали отмерять петербургское время. В то время это были единственные часы в городе.

Собор несколько раз горел. Его восстанавливали, каждый раз изменяя первоначальный облик. Последний раз заново отстроили после пожара 1913 года. Причём интересно, что ремонт происходил уже в советское время, в 1928 году. Но через пять лет, в 1933 году, его окончательно закрыли и в том же году снесли.

В настоящее время разрабатывается несколько проектов восстановления Троицкого собора.

К югу от Крестовского острова расположен последний из так называемых Северных островов – Петровский остров. Он омывается водами Малой Невы, Малой Невки, Ждановки и Финского залива. Первоначально, ещё в XVII веке, остров назывался Столбовым – и по-русски, и по-фински (Patsassaari – Столбовой остров). Одна из легенд объясняет это тем, что остров имеет вытянутую, напоминающую столб форму. Современное название остров приобрел в 1713 году, после того как перешел в собственность Петра I.

В декабре 1916 года Петровский остров стал свидетелем последнего акта трагедии, разыгравшейся в ночь на 16-е число в Юсуповском дворце на Мойке. Сюда, на глухую окраину Петербурга, привезли тело сначала отравленного, а затем добитого из револьвера Григория Распутина. Труп ненавистного «старца» сбросили под лёд Малой Невки с Большого Петровского моста. Однако, как выяснилось при вскрытии, во внутренних органах Распутина никаких следов яда не обнаружили. Оставалась только гадать, как случилось, что пирожные, которые, по замыслу заговорщиков, были напичканы ядом, оказались безвредными. Более того, старец умер даже не от пули. Официально констатировали смерть в результате того, что Распутин захлебнулся, когда его якобы мёртвого уже сбросили под лёд. Значит, он просто утонул. Кстати, это обстоятельство стало одной из важнейших причин того, что Русская Православная Церковь так до сих пор и не канонизировала Распутина. Согласно церковной традиции, утопленник приравнивается к самоубийце и никакой канонизации не подлежит.

Небольшой Матисов остров в устье реки Мойки, размером всего лишь 800 на 500 метров, омывается водами Мойки, Большой Невы и Пряжки. По-фински он называется Kalasaari, то есть Рыбный остров.

Ныне остров почти полностью занят производственными корпусами Адмиралтейских верфей, но в начале XVIII века его заселяли отставные солдаты, среди которых жил в собственной слободке некий мельник Матис. Был ли Матис отставным солдатом русской армии или шведским военнопленным, которому позволено было заниматься собственным, знакомым ему по гражданской жизни делом, неизвестно. Судя по его французской фамилии, он мог быть волонтёром, служившим как в той, так и в другой армии. В то время это было принято. Согласно одной из ранних петербургских легенд, во время Северной войны Матис неоднократно оказывал услуги Петру I, донося ему о действиях и перемещениях шведских войск, за что царь якобы выдал услужливому мельнику охранную грамоту на остров. Вот почему, утверждает легенда, остров и зовётся Матисовым. Матисовыми называли в Петербурге не только остров, но и болото на нём, и построенные возле болота бани.

К северу от Петроградского острова расположен Аптекарский остров. От Петроградского он отделён рекой Карповкой. На финских и шведских картах XIV–XVII веков остров обозначен под названием Карписаари (Korppisaari), что одновременно можно перевести и как «глушь», и как «дремучий лес», и как «Ворон», «Вороний». Среди русских названий острова известны такие, как Дикий или Еловый. Наиболее широкое распространение в начальный период петербургской истории получило название Вороний остров. В 1712 году Пётр I передаёт остров в распоряжение Главной аптеки, а уже в следующем, 1713 году впервые в одном из официальных документов того времени упоминается и современное название острова – Аптекарский.

Селились здесь исключительно работные люди Медицинской канцелярии, работавшие на Аптекарском огороде и в Медицинском саду, что находились на территории современного Ботанического сада. Здесь было налажено изготовление различных лечебных препаратов для нужд армии. В 1732 году часть Аптекарского острова отдали в собственность известному идеологу Петровской эпохи, крупному политическому деятелю того времени архиепископу Феофану Прокоповичу, подворье которого находилось по другую сторону реки Карповки, в так называемой «Карповской слободке».

Как известно из преданий того времени, Феофан Прокопович, большой любитель «до садов и построек», лично высаживал деревья и прорубал просеки. Одна из таких просек, будто бы проложенная именно им, положила начало Каменноостровскому проспекту.

Хронологически Заячий остров стал первым островком в дельте Невы, освоение которого по времени в точности совпало с основанием Петербурга. Здесь, на Заячьем острове, 16 мая 1703 года заложили крепость Санкт-Петербург, вскоре переименованную в Петропавловскую. Тогда же свое первоначальное имя крепость передала городу, стихийно возникшему под её стенами и под её защитой.

В своей книге «Время Петра Великого», изданной к 200-летию Петербурга, С. Князьков приводит предание о том, что мысль построить после падения Ниеншанца собственную крепость в отвоёванном крае подал Петру его ближайший сподвижник, граф Фёдор Алексеевич Головин – генерал, руководивший внешней политикой России. По мнению Головина, мощная крепость с корабельной гаванью при ней должна была прервать сообщение между Финляндией и Лифляндией, разъединив шведские войска.

К тому же, устроив в крепости склады армейских припасов и сосредоточив в её стенах большие воинские силы, можно было бы направлять их отсюда в обе стороны – на запад и на север – против шведов.

Вытянутый на 750 м в длину остров находится в самом широком месте Невы, там, где она делится на два рукава – Большую и Малую Неву. Петру I его очертания поразительно напоминали очертания боевого судна, рассекающего водную гладь. Остальное дорисовывало воображение. Именно здесь Пётр закладывает Петропавловскую крепость, после чего остров некоторое время называется Крепостным. Однако название не прижилось, и остров стали вновь, как и в давние финские времена, называть Заячьим (Jänissaari). Правда, согласно русским легендам, современное название острова родилось при Петре I от зайца, которого царь будто бы первым увидел на острове, едва ступил на него. Позже появилась другая легенда о зайце. Якобы однажды Пётр, недовольный ходом строительства Петропавловской крепости, разгневался на плотников и прибыл на остров, чтобы примерно их наказать. Но как только ступил на остров, навстречу ему выбежал заяц и стал тереться о ботфорт царского сапога. Пётр рассмеялся, поднял зайца на руки и сказал, что возьмёт его во дворец для царевны, а плотников простил. К 300-летию Петербурга этому легендарному зайцу поставили памятник. Маленький зайчишка пристроился на деревянной свае Иоанновского моста. Автор памятника – скульптор Владимир Петровичев.

Во времена шведской колонизации остров назывался Весёлым островом (Люст-хольм), или Весёлой землей (Люст-эйланд). Согласно местным преданиям, им владел некий швед, который превратил его в место для воскресных увеселений. Но природа, если верить легендам, распорядилась иначе. Во время одного из наводнений всё, что было построено на острове, смыло. С тех пор остров прозвали Чёртовым (Тойфель-хольм), и долгое время он пустовал. Однако в самом конце XVIII века сюда вновь стали приплывать на лодках шведские офицеры. Они устраивали застолья на грубо сколоченных столах, положенных прямо на сосновые пеньки.

Согласно преданиям, впервые прибыв на этот остров, Пётр устроил совет за теми самыми, сохранившимися от шведских времен деревянными столами на пеньках. Совет закончился восклицанием Петра: «Быть крепости здесь!». И будто бы в это время, согласно другой легенде, над островом стал парить орёл. Орёл, древнейшая геральдическая фигура, олицетворяющая источник света, плодородия и бессмертия, возведённая в этот статус ещё вавилонянами, стал военным знаком у древних персов, греков и римлян. В истории мировой цивилизации орёл давно уже приобрёл статус государственного символа. Появление орла воспринималось как хорошее предзнаменование. Неудивительно, что в ранней мифологии Петербурга орёл является непременным персонажем практически всех легенд и преданий об основании города. Эта царственная птица являлась в небе и при закладке крепости, и при закладке собственно Петербурга на соседнем Берёзовом острове. А пока вернёмся на Заячий.

Крепость заложили 16 мая 1703 года. Несмотря на то что сам Пётр, как считают историки, в этот день находился на Олонецкой верфи, городской фольклор утверждает, что царь лично участвовал в закладке города. Вот как об этом рассказывается в апокрифическом сочинении «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга»:

«По прибытии на остров Люистранд и по освящении воды и по прочтении молитвы на основание града и по окроплении святою водою, взяв заступ, [царь] начал копать ров. Тогда орёл с великим шумом парения крыл от высоты опустился и парил над оным островом. Царское величество, отошед мало, вырезал три дерна и изволил принесть ко означенному месту. В то время зачатого рва выкопано было земли около двух аршин глубины, и в нём был поставлен четвероугольный ящик, высеченный из камня, и по окроплении того ящика святою водою изволил поставить в тот ящик ковчег золотой, в нём мощи святого апостола Андрея Первозванного, и покрыть каменною накрышкою, на которой вырезано было: „По воплощении Иисус Христове 1703 маия 16 основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем царём и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем Всероссийским“. И изволил на накрышку онаго ящика полагать реченные три дерна с глаголом: „Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. Основан царствующий град Санкт-Петербург“».

Одновременно с крепостью, согласно фольклорной традиции, царь закладывает Петропавловский собор и крепостные ворота. При закладке собора царь опять же под шум крыльев парящего орла, «взяв у солдата багинет и вырезав два дерна, положил дерн на дерн крестообразно и, сделав крест из дерева и водружая в реченные дерны, изволил говорить: “Во имя Иисус Христово на сем месте будет церковь во имя верховных апостолов Петра и Павла”». Затем «царское величество, отошед к протоку, который течение имеет меж Санктпетербургом и кронверком, по отслужении литии и окроплении того места святою водою, изволил обложить другой роскат. Тогда была вторишная пушечная пальба, и между теми двумя роскатами изволил размерить, где быть воротам, велел пробить в землю две дыры и, вырубив две берёзы тонкие, но длинныя, и вершины тех берёз свертев, а конца поставлял в пробитые дыры в землю на подобие ворот. И когда первую берёзу в землю утвердил, а другую поставлял, тогда орёл, опустясь от высоты, сел на оных воротах». Говорят, этот орёл был ручным и долго жил, по одним сведениям, на Петербургской стороне, по другим – на острове Котлин, в Александровой крепости, на гауптвахте. И имел этот необыкновенный орёл, рассказывают, комендантское звание.

Закладка «самой первоначальнейшей» деревянной соборной церкви во имя Святых Петра и Павла произошла в праздник Святой Троицы, одновременно с закладкой Петропавловской крепости. Согласно одному преданию, при закладке собора Пётр зарыл в его основание золотой ковчег с частицей мощей апостола Андрея Первозванного. Только в 1712 году на месте деревянного начали возводить каменное здание собора по проекту первого архитектора Петербурга Доменико Трезини. Его строительство закончили уже после смерти основателя Петербурга, в 1733 году.

Главным украшением собора является его многоярусная колокольня с высоким шпилем. По семейной легенде современных потомков первого архитектора Петербурга, Трезини будто бы придал колокольне контуры, весьма схожие с фигурой Петра Великого, как бы создав ему тем самым своеобразный памятник. Первоначальная конструкция шпиля – деревянная, только в 1857–1858 годах по проекту инженера Д. И. Журавского её сделали металлической. При этом общая высота собора вместе с Ангелом достигла 122,5 метра. Эта «половина» до сих пор не дает покоя любителям точных цифр, ставшим героями питерских анекдотов. «А вчера экскурсовод говорил, что высота собора 123 метра», – недоумевают туристы. «У меня данные зимние, а у него летние», – успокаивают экскурсоводы.

Петропавловский собор стал самым высоким архитектурным сооружением Петербурга. Этот статус сохраняется за ним до сих пор. Шпиль собора венчает фигура Ангела – «Летающего ангела», или «Летящей девы», как называют его иногда в Петербурге, памятуя о бесполом характере небесного воинства. Ангел изготовлен только при Екатерине II по рисунку архитектора Антонио Ринальди, хотя, если верить легендам, он парил над городом ещё при Петре I. Одна легенда даже утверждает, что «нечестивый» и практичный Пётр заставил его вертеться, совмещая одновременно две функции – декоративную и метеорологическую. Будто бы уже тогда Ангел стал флюгером. На самом деле вращающимся его сделали гораздо позже, после того как, закреплённый неподвижно, он несколько раз сгибался под напором ураганных ветров. Высота Ангела – 3,2 метра, а размах крыльев составляет 3,8 метра. Петербуржцы любят сдабривать рассказы о Петропавловском соборе таким анекдотом. На экскурсии в Петропавловской крепости: «Скажите, какого размера Ангел на шпиле собора?». – «В натуральную величину». Так или иначе, но в городе бытует легенда о том, что если в Петербурге построят что-нибудь выше Ангела Петропавловского собора, то ангелы перестанут охранять город и им овладеют злые силы.

Кто знает, может быть, это и правда. В городской петербургской мифологии Ангел Петропавловского собора давно уже приобрел статус символа города. И если, по одной из легенд, поднятая к небу пустая рука Ангела ждёт ту самую трубу, которая возвестит свету его конец, то по другой – она сжимает незримый меч, который отражает от города нечистую силу.

В 1930-х годах в чиновничьих кабинетах не то Кремля, не то Смольного возник грандиозный проект замены Ангела на шпиле Петропавловского собора скульптурой вождя всех народов Сталина. Этот чудовищный план всерьёз обсуждался в партийных кругах Ленинграда, и, казалось, ничто не могло помешать его скорой реализации. Художественная общественность Ленинграда оказалась в панике. Не знали, что делать. Согласно городскому преданию, выход нашёл директор Эрмитажа академик Иосиф Абгарович Орбели: «Помилуйте, товарищи, – будто бы сказал он на одном из высоких совещаний в Смольном, – Петропавловский шпиль отражается в Неве, и что же, вы хотите, чтобы товарищ Сталин оказался вниз головой?».

Собор на Заячьем острове на протяжении всего имперского, или, точнее сказать, петербургского, периода русской истории служил царской усыпальницей. Здесь погребены все русские императоры династии Романовых, включая расстрелянного большевиками императора Николая II, останки которого обнаружили уже в наше время под Екатеринбургом. Исключение составляют лишь Пётр II, скончавшийся в Москве и там же погребенный, и Иван VI, несчастный Иоанн Антонович, «Шлиссельбургский узник», убитый при попытке освобождения и тайно похороненный неизвестно где.

Между тем в Петербурге давно обратили внимание на то, что таких странных загробных сближений, как в Петропавловском соборе, нет ни в одном другом городе мира. Здесь, под сводами собора, бок о бок лежат в Бозе почившие, торжественно погребенные и в посмертной славе пребывающие сыноубийца, мужеубийца и отцеубийца. Их имена хорошо известны России. Это Отец Отечества Пётр I, на дыбе замучивший своего сына, наследника престола, царевича Алексея; Екатерина Великая, матушка государыня, мужа которой, императора Петра III, задушили в Ропше с её молчаливого согласия; Александр I Благословенный, освободитель России от Наполеона, участник заговора 1801 года и потому вольный или невольный, но убийца отца своего – императора Павла I. И всё это во имя великой России.

Среди царских и великокняжеских саркофагов Петропавловского собора находится мраморная гробница жены сына Александра II Павла Александровича – Александры Георгиевны, урождённой принцессы греческой, скончавшейся в 1891 году. Говорят, гробница вот уже более 70 лет пуста. Будто бы в 1930-х годах греческое правительство обратилось к Сталину с просьбой передать останки принцессы для перезахоронения в Афинском пантеоне. Легенда утверждает, что Сталин согласился обменять прах Александры Георгиевны на один мощный экскаватор, столь необходимый для социалистической индустрии.

Вероятно, всё это вместе взятое и позволяет ироничным туристам задавать одни и те же вопросы: «А у вас тут похоронены копии или подлинники?». Многие погребения в Петропавловском соборе почитаются в народе как святые. Среди них, в первую очередь, – могила Петра I, на которую давно уже принято возлагать цветы в общегородские праздничные и юбилейные дни. Считается чудодейственной и могила Павла I. Молитва на ней помогает не только в личной жизни, но и в служебных делах, а сама плита на саркофаге будто бы обладает магическими свойствами. Например, одно прикосновение к ней щекой, говорят, излечивает от зубной боли.

Петропавловская крепость, заложенная во второй половине мая 1703 года в условиях продолжающейся Северной войны, уже к концу июня того же года была полностью готова и вооружена. Она строилась так поспешно, что это обстоятельство, как утверждают легенды, повлияло на дальнейший ход войны в Приневье. Одна из легенд рассказывает, что шведы, преследуя русскую армию с севера и дойдя летом 1703 года до Каменного острова, послали своих разведчиков в строящийся Петербург. Те вскоре вернулись и в один голос заявили, что нужно повернуть обратно. «Атаковывать бесполезно, – сказали они, – там уже крепость».

Задуманная первоначально как фортификационное сооружение, отвечающее всем требованиям тогдашнего военного искусства, Петропавловская крепость в качестве таковой никогда не использовалась. Шведы «повернули обратно», потому что «атаковывать бесполезно». Других внешних врагов не оказалось. Крепость стали использовать для внутренних нужд. Она стала тюрьмой для государственных преступников и политических противников режима. Здесь сидели в ожидании своей участи царевич Алексей Петрович, самозванка княжна Тараканова, декабристы, студенты взбунтовавшегося Петербургского университета, Николай Чернышевский, Фёдор Достоевский, Максим Горький, члены Временного правительства и многие-многие другие.

Среди иностранных дипломатов и путешественников Петропавловская крепость приобрела славу «Русской Бастилии», а высказывания отечественного фольклора в её адрес всегда отличались суровостью и настороженностью. Наряду с таким расплывчатым, но всё же лестным определением, как «Сердце города» или ни к чему не обязывающими «Петропавловка» и «Петролаповка», в самом городе бытует и более жёсткая оценка – «Петропавловский централ» – в недвусмысленном значении «центральная тюрьма». Такие же интонационные мотивы легко уловить и в питерских фразеологических конструкциях: «Мой дом – моя… Петропавловская крепость» или «Надежен, как Петропавловская крепость».

Согласно одной давней петербургской легенде, однажды на гранитных плитах Петропавловской крепости со стороны Невы обыватели увидели огромные, старательно выписанные красной краской буквы: «Петербургский университет». Так якобы было сформулировано отношение к крепости студентов столичного университета. Исторические ассоциации в дальнейшем оказались настолько устойчивыми, что стали чуть ли не наследственными. Может быть, поэтому так гениальны случайные оговорки современных школьников. «Назовите декабристов – друзей Пушкина». – «Друзьями Пушкина были Рылеев, Кюхельбекер и Бастион Трубецкой». Напомним, что юго-западный бастион Петропавловской крепости действительно имеет официальное название – Трубецкой, по имени ближайшего сподвижника Петра I князя Ю. Ю. Трубецкого, славного предка декабриста Сергея Павловича Трубецкого.

Но и на этом ассоциативные связи Петропавловской крепости с тюрьмой не заканчиваются. Ранней весной, едва солнце начинает согревать гранитные стены крепости, на «Панели», как называют в народе узкую полоску земли между береговой кромкой Невы и крепостными стенами, появляются первые любители раннего апрельского солнца. Раскинув руки и расставив ноги, они загорают, прислонившись к каменным крепостным плитам и надолго застывают в экзотических позах. В городском фольклоре это называется «загорать на панели». Ироничные петербуржцы приклеили к ним несмываемый ярлык: «Узники Петропавловской крепости».

В контексте нашего повествования важнейшим элементом всего комплекса Петропавловской крепости являются Петровские ворота, оформляющие вход в крепость со стороны Троицкой площади. Первоначальные деревянные ворота построили ещё в 1708 году, затем, в 1714–1718 годах, перестроили в камне по проекту архитектора Доменико Трезини. Петровскими ворота названы по центральной фигуре апостола Петра с ключами, статуя которого среди других семи скульптур в своё время украшала ворота. Ворота выполнены в виде парадной триумфальной однопролётной арки. Особый триумфальный характер Петровским воротам придаёт не только архитектура сооружения, но в значительной степени и деревянное резное панно «Низвержение Симона-волхва апостолом Петром», специально выполненное «придворным скульптором и резчиком Петра I» Кондратом Оснером. Панно символизирует победу России над Швецией в Северной войне. На хорошо понятном в XVIII веке языке символов Симон отождествляется со шведским королём Карлом XII, апостол Пётр – с Петром I, а скала, на которую «с великим шумом» низвергнут с высоты, куда был незаслуженно вознесён, «злой волшебник» Симон – Петербург.

Сказать определённо, когда создано панно, трудно. По одной версии, его перенесли на каменные ворота с первоначальных деревянных ворот, по другой – вырезали специально для каменных. Но, похоже, и в том и в другом случае это сделали до 1721 года – года окончания Северной войны. Сегодня Петровские ворота однозначно воспринимаются как памятник победе России над Швецией в Северной войне. Однако, судя по датам создания, как самих ворот, так и барельефа, это скорее памятник не столько самой победе, сколько несокрушимой уверенности Петра I в этой победе. Хотя не исключено, что после сокрушительного поражения Карла XII в Полтавском сражении в 1709 году факт окончательного триумфа в Северной войне для России стал очевиден задолго до заключения мира.

Остров Котлин формально к дельте Невы не относится. Однако, как утверждают знающие люди, к ней Котлин имеет гораздо большее отношение, чем к Балтийскому морю или даже к Финскому заливу. Пресная вода Невы окружает остров, плещется о дамбы, ведущие в Кронштадт, и заполняет собой морской фарватер. Нева здесь настолько сильнее моря, что долгие годы питьевую воду для Кронштадта брали с кронштадтского берега, и даже в своё время водозаборный канал построили на невской струе. Да и представить себе остров Котлин вне Петербурга и без Невы трудно.

Топонимическая история острова Котлин уходит вглубь столетий. Город Кронштадт, основанный Петром I на острове, назван на немецкий лад. В переводе на русский язык это Венецград (Krone – «венец», или «корона»; Stadt – «город»). Тем не менее среди современных потомков древнего народа мари живёт легенда о том, что в далёкие времена финно-угорское племя марийцев населяло Приневье.

Одно время во главе племени стоял князь Кронша, который управлял своим народом с острова посреди Финского залива. Затем, теснимые славянами, марийцы ушли на восток, да там и остались. Однако, утверждают они, память о тех временах сохранилась и живёт до сих пор в названии города на том самом острове.

На шведских и финских картах в разное время остров назывался Риссертом, Реттусаари, Кеттусаари, Рычретом и Каттилой. Происхождение современного названия неизвестно. Однако в древних грамотах, восходящих к XIII веку, остров упоминается под именем, очень близким к нынешнему, – Котлинген. Да и Финский залив в старину назывался Котлинским озером. В народе бытует легенда, будто Котлин назвали так потому, что горловина Финского залива восточнее острова похожа на котёл. Это хорошо видно на старых картах. От слова «котёл» якобы и происходит название Котлин.

Этот котёл, правда, трансформированный в предмет солдатского быта, присутствует и в героической легенде о происхождении названия Котлин. Легенда переносит нас во времена Северной войны между русскими и шведами за обладание Балтикой. Когда шведы, населявшие тогда остров, увидели подходившую к острову яхту Петра I в сопровождении галиота, рассказывает она, солдаты сторожевого отряда бросились в лодки и скрылись. Бегство их было столь поспешным, что, высадившись на берег, русские увидели на неприятельском привале костёр, на котором в котле варилась еда. Вот почему, утверждает легенда, русские солдаты и назвали этот остров Котлиным, от того самого котла.

Если не считать двух попыток шведской эскадры приблизится к Кронштадту с моря, вблизи острова шведы больше не появлялись. Правда, однажды они всё-таки попытались подойти к острову. Это случилось зимой 1704 года. Двигались со стороны Выборга, по льду, в сопровождении русских проводников. В пути их застала метель, они заблудились и к острову так и не подошли. В арсенале городского фольклора сохранилась легенда о том, что один из проводников «повторил подвиг Ивана Сусанина и увёл врага в сторону от острова».

В 1729–1730 годах в Петербурге напечатали так называемый «Гербовник Миниха», или «Знаменный гербовник», в котором представили более 80 гербов «для малевания на знамёнах». Над гербами работал итальянский граф Ф. Санти, приехавший в Россию при Петре I и служивший в Герольдмейстерской конторе. Среди прочих гербов с описаниями в Гербовнике изображён герб крепости Кроншлот: «На море Кроншлот белый, наверху корона и флаг, поле лазоревое». Там же дано описание и герба города Кронштадта: «щит разделен надвое вертикально, одно поле красное, а другое голубое, на голубом караульная вертикальная башня с фонарем, наверху корона, а на красном поле черный котел, кругом острова вода».

В легенде о гербе города тоже рассказывается о неожиданном появлении на острове русских солдат и о шведах, которые поспешно бежали, оставив в казармах котлы с ещё не остывшей гречневой кашей. В память об этом, если верить фольклору, в рисунок кронштадтского герба включено изображение чёрного кухонного котла.

С теми далёкими событиями тесно переплетаются современные легенды Кронштадта, одна из которых объясняет происхождение понятия «шведский стол». Будто бы так называется всякая еда, которую не надо предварительно заказывать. Как та, что увидели на шведских столах высадившиеся на Котлине русские солдаты Петра I.

Еще одним напоминанием о русско-шведских отношениях служит памятник Петру I, отлитый П. К. Клодтом по модели скульптора Т. Н. Жака. Памятник установлен в Петровском парке Кронштадта в 1841 году. Бронзовая фигура основателя Кронштадта стоит на высоком гранитном пьедестале. На тыльной стороне памятника высечены строки из Указа царя от мая 1720 года: «Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота яко наиглавнейшее дело». Пётр изображен в движении, в его руке шпага, одной ногой он попирает шведское знамя.

Ясная и понятная символика монумента породила известную матросскую шутку, которой любили наставлять молодых рекрутов бывалые балтийские моряки: «Служить тебе долго, пока царь Пётр другой ножкой ступит».

Нельзя обойти молчанием и тот факт, что островной, изолированный характер в сочетании с сугубо военным статусом отложил на острове Котлин особый отпечаток.

До революции Кронштадт был местом административной ссылки из Петербурга нищих, бродяг и «разного рода провинившихся и порочных людей». Сложился даже образ человека хитрого, пройдохи и мошенника, который в народе получил нарицательные прозвища: «Кронштадтский мещанин» или «Котландерец», от названия острова Котлин.

Как известно, в наследство от матушки-природы Петербургу достался удручающий своим однообразием плоский географический ландшафт. Пулковские и Шуваловские высоты, Дудорова и Поклонная горы не в счёт. Во-первых, их спуски и подъёмы настолько пологи, что на всём своём протяжении остаются почти незаметными для глаза. Во-вторых, в начале XVIII века эти высоты находились на далёких рубежах ещё только начинавшегося Петербурга и своим присутствием в окружающем пространстве лишь подчеркивали равнинный характер всей остальной местности. Однако эту досадную географическую особенность многоопытная природа щедро компенсировала широко разветвлённой уникальной сетью многочисленных больших и малых рек, малоприметных ручьев и ручейков, рукавов и протоков, в голубых зеркалах которых низкое северное небо становится неожиданно высоким, а пологие берега удивительным образом достают до облаков. По процентному соотношению водной поверхности и суши Петербург стоит на одном из первых мест в мире. Даже в наше время, когда город в своём развитии давно перешагнул границы собственно невской дельты, вода занимает десять процентов его территории. Чтобы острее почувствовать масштаб сравнения, напомним, что площадь дельты Невы составляет 83 квадратных километра.

Стремительное строительство Петербурга внесло серьёзные коррективы в сложившуюся к тому времени естественную структуру дельты Невы. Осушение болот, строительная и хозяйственная деятельность, военные нужды требовали активного вмешательства в природную среду. Засыпались одни русла рек и прокладывались другие. Прорывались каналы и объединялись малые ручьи и ручейки. Удлинялись и укорачивались тысячелетние русла водных потоков. Спрямлялись извилистые берега. На географической карте Петербурга появлялись новые гидронимы: Крюков канал, Кронверкский проток, Зимняя канавка, Лебяжий канал, Обводный канал и многие другие имена гидрографических сооружений, властно вписанных человеком в древнюю естественную структуру дельты Невы.

Вместе с этими изменениями за 300 лет человеческой деятельности с топонимической карты Петербурга навсегда исчезли многие исторические названия. В конце XIX – начале XX веков засыпали реки Ольховку, Чернавку, Емельяновку, Таракановку и многие другие. Прекратили свое существование Лиговский ручей и многочисленные мелкие протоки между островами. Прорывались, а затем по разным причинам засыпались каналы. В 1721 году вошёл в эксплуатацию и в 1969 году окончательно засыпан за ненадобностью Лиговский канал. Та же участь постигла более молодой Введенский канал, застойная вода которого долгое время не давала покоя отцам города. Канал просуществовал с 1804 по 1971 год. Ныне не существуют каналы в Петропавловской крепости и каналы вдоль линий Васильевского острова. Исчезли каналы на территории Адмиралтейства и Красный канал вдоль западной границы Марсова поля. Порой менялся даже статус водных потоков. Так, углублённые и спрямлённые речки Кривуша и Волковка превратились соответственно в Екатерининский (ныне – канал Грибоедова) и Волковский каналы. Список подобных утрат и изменений можно продолжать и продолжать.

Не осталась неизменной даже прибрежная часть Финского залива, куда сбрасывает свои воды Нева. В основном эти изменения произошли за счёт сооружения Морского канала, намывки новых территорий в районах Лахты и Васильевского острова и строительства комплекса защитных сооружений от наводнений – Дамбы.

Трудно переоценить роль и значение рек в жизни Петербурга первых лет его существования. Нева стала главной транспортной магистралью города, дорогой, по которой в Петербург прибывали купеческие торговые корабли с товарами и иностранными путешественниками. Вдоль рек и каналов возникали промышленные предприятия, поскольку вода была самым дешевым способом перемещения грузов и готовой продукции. Реки были естественными пожарными водохранилищами в борьбе с огненной стихией. В условиях Северной войны, которая закончилась только в 1721 году, реки представляли собой непреодолимые препятствия при возможном нападении противника и создавали достаточные запасы пресной воды в случае возможной осады города. Они являлись неограниченными источниками питьевой и технической воды. И наконец, создание новых русел рек и каналов в то время – единственный способ осушения болотистой почвы.

Нельзя исключить роль водной стихии и в формировании в жителях Петербурга так называемого «морского характера», который активно культивировал неутомимый Пётр I, прививая своим подданным привычку и любовь к воде. Для этого вводились даже специальные государственные праздники, связанные, например, с водосвятием, вскрытием льда, торжественными спусками кораблей и прочими подобными событиями в жизни раннего Петербурга. Существовала даже специальная Партикулярная верфь, на которой строились малые гребные и парусные суда для так называемой «Невской флотилии». Обладание яликами, шлюпками и ботами, а также умение управлять ими для высших чиновников считалось обязательным. Не забудем и то, что ради формирования этого пресловутого «морского характера» Пётр разрешал строить мосты только в исключительных случаях. С берега на берег петербуржцы перебирались с помощью шлюпочных переправ. Первый постоянный мост через Неву появился вообще только в середине XIX века, через полтора столетия после основания Петербурга. До этого в Петербурге действовали исключительно плашкоутные, то есть наплавные, мосты, которые наводились ранней весной и разбирались поздней осенью. Зимой действовали санные переправы. Застывшая и закованная в лёд зимой Нева была вдоль и поперек испещрена протоптанными пешеходными тропами и расчищенными широкими дорогами для легковых санных экипажей, а то и для конных троек.

Точное количество водных протоков Петербурга до сих пор остается неизвестным. В Петербурге и в самом деле, согласно одному раешному стиху,

В этом нет ничего удивительного. Реки засыпаются, прорываются каналы, забираются в трубы протоки, исчезают ручьи. Прячутся за стенами промышленных предприятий безымянные протоки. Превращаются в ручьи и речки, забранные в жёсткие берега многочисленные болотца и озерки. Включаются в границы города одни реки и выводятся за его пределы другие. Меняются сами границы города. Всё в буквальном смысле слова течёт и изменяется. Официальной статистике просто не угнаться за этими изменениями.

Тем не менее с известной долей уверенности можно сказать, что сложившаяся к нашим дням структура дельты Невы включает в себя более 90 естественных рек и рукотворных каналов, прорезавших город во всех направлениях. Их общая протяженность составляет более 300 километров.

Нева, или, как называют её петербуржцы, «Главный проспект», вытекает из Ладожского озера и впадает в Финский залив. Длина Невы составляет 74 км, причём около 30 км приходится на собственно Петербург. Глубина Невы доходит до 24 м, ширина – до 1200 м. Нева впадает в Финский залив многочисленными рукавами, образующими острова, на которых расположен Петербург. О некоторых из них, давно уже исчезнувших, сохранились только предания. Например, местность на левом берегу Невы к югу от Невской заставы, известная как Щемиловка, согласно давним преданиям, в прошлом была руслом реки, куда свободно входили речные суда. Да и сам город по генеральному, «сталинскому» плану развития Ленинграда 1936 года должен был вытянуться вдоль Невы до самой её излучины, которая в народе известна как «Кривое колено».

Этимология официального названия Невы не вполне ясна. Одни связывают его с финским словом «нево», то есть болото или топь. Другие – со шведским «ню», переводимое как «новая». Третьи обращают внимание любознательных знатоков на то, что в глубокой древности и вплоть до XII века и Ладожское озеро, и река Нева назывались одним словом «Нево» в значении «море».

Для петербуржцев Нева – это данность, появившаяся одновременно с городом и неразрывно с ним связанная. Как пишут школьники в своих сочинениях: «Пётр I увидел реку Неву и подарил её городу». Взрослые более изощрены в оценках, но суть от этого не меняется. В 1-м томе «Энциклопедии весельчака», опубликованном в 1871 году, её автор И. Попов приводит провинциальный анекдот о приехавшем в Петербург деревенском простофиле из Саратова.

«Как называется эта река?» – спросил он. «Нева», – отвечают ему. «Странное дело, у нас в Саратове тоже река, а зовут её Волгой. И точно, всяк молодец на свой образец: и рек-то не хотят называть единообразно».

Попову вторит современный писатель Сергей Довлатов. В «Записных книжках» он вспоминает ленинградский анекдот, авторство которого приписывает своей тётке: «Как называется эта река?» – «Нева». – «Нева. Что вдруг?!».

Фольклор, связанный с Невой, вполне соответствует восторженному отношению к ней петербуржцев. Её называют «Нева-красавица», «Красавица-Нева», «Голубая красавица» и даже по-домашнему, на старинный московский лад – «Нева Петровна». Всё, чем может гордиться подлинный петербуржец, так или иначе тесно переплетается с его любимой рекой. Например, известно, что Невский проспект своим названием обязан Александро-Невской лавре, для непосредственной связи которой с городом, собственно, его и проложили, и что он нигде не соприкасается с Невой. Однако в сознании петербуржцев прочно живёт легенда, что название Невского происходит от Невы. Сырую воду из-под крана, которой ещё совсем недавно мы так гордились, независимо от её источника и даже вовсе не зная о нём, мы все равно называем: «Невская вода». Даже теперь, когда пить её просто не рекомендуют.

Современные работники коммунального хозяйства придумали даже пословицу о качестве некогда безупречной невской воды: «Петрокрепость пьет из Невы воду, Отрадное – чай, а Петербургу достается кофе». На пути следования из Ладоги в Финский залив, минуя обозначенные в пословице населённые пункты, она и в самом деле становится все хуже и хуже, меняя не только свой вкус, но и цвет.

Надо сказать, что в старое время невскую воду очень ценили. Сваренный на ней сбитень обладал высокими вкусовыми и питательными качествами. Среди зазывных выкриков уличных торговцев на Масляной или Пасхальной неделях можно было услышать:

Хотя, надо признать, в старые времена традиционно считалось, что для выпечки традиционного на Руси чёрного хлеба и калачей невская вода все-таки не годится. Известно, что московские булочники, борясь за право доставлять свою продукцию к царскому завтраку прямо из Москвы, придумали даже легенду о том, что самый вкусный калач можно испечь, только используя москворецкую воду. Похоже, в Петербурге с этим не спорили. Петербуржцам было чем гордиться и без калачей: «Славна Москва калачами, Петербург – сигами». А москвичи пошли даже на известные расходы. Если царь отправлялся в путешествие, за ним будто бы следовали цистерны с водой, взятой из Москвы-реки.

Даже скудный промысел, которым жили многие лодочники в старом Петербурге – извлечение из воды дров, брёвен, досок для последующей продажи или использования – принимался с благодарностью к кормилице Неве. Все эти случайные находки имели в старом Петербурге своё народное название: «Дары Невы».

С Невой связаны многие чисто петербургские традиции. Так, например, весенний ледоход на Неве превращался в общегородской праздник. В старом Петербурге существовал обычай заключать пари о дне начала ледохода. А в конце долгой зимы в Петербурге наступало время, когда в атмосфере возникало всеобщее радостное предощущение весны. С главных улиц и площадей города исчезали характерные атрибуты петербургских зим. По воспоминаниям художника Мстислава Добужинского, в это время «целые полки дворников в белых передниках быстро убирали снег с улиц». Среди петербуржцев это называлось: «Дворники делают весну в Петербурге».

Весной начинался торжественный проход по Неве ладожского льда, или «Ладожских караванов», как называли петербуржцы неторопливо проплывающие между гранитными берегами огромные ледяные глыбы. Они вселяли окончательную уверенность в приходе долгожданной весны. В петербургский климат ледоход вносит некоторые изменения. Среди обывателей живут давние питерские приметы: «Пойдет ладожский лёд – станет холодно», и в то же время: «Ладожский лёд прошел – тепло будет».

Ежегодно 6 января в дореволюционном Петербурге проходил праздник Водосвятия – Крещения Господня, который в народе почитался как «Крещение Невы». На Неве, напротив Зимнего дворца, устраивалась прорубь. Над ней возводилась деревянная часовня. Все это называлось Иорданью – по реке на Ближнем Востоке, в которой крестился Иисус Христос. Праздник начинался выходом из дворца царской семьи по лестнице, которая до сих пор называется Иорданской. Петербуржцы готовились к этому празднику заранее. Простолюдины приурочивали к нему крещение новорожденных. Простодушные родители верили, что это принесёт счастье и благополучие в жизнь их детей.

Но радужные ожидания не всегда оправдывались. Иногда при крещении в проруби дети гибли, или замерзая, или захлебываясь. Правда, и это объяснялось Божьим промыслом: «Бог дал, Бог взял». Фольклор свидетельствует, что и Нева часто становилась причиной человеческих драм и трагедий. Пословичная формула взаимоотношений бренного человека с вечной Невой становилась точной и конкретной:

«Матушка Нева испромыла нам бока».

К началу XX века в Петербурге заметно выросло количество самоубийств. Отвергнутые влюбленные, безнадежные неудачники, проворовавшиеся авантюристы видели только один исход:

Но вот что любопытно. В это же время в Петербурге появляется оригинальная поговорка, которую петербуржцы использовали как универсальный эвфемизм. Вместо грубого «утопиться» или казенного «совершить самоубийство» фольклор предложил этакую рафинированную формулу – джентльменскую смесь мрачного юмора и легкой самоиронии, скрашивающей эсхатологические ужасы самоубийства: «Броситься в объятия красавицы Невы». О каком самоубийстве может идти речь? О какой смерти? Не верите? Тогда послушайте:

И другой церковный праздник связывался с Невой в городском календаре. Примерно около дня Преполовения, приходящегося на середину между Пасхой и Троицей, Нева освобождается от грязного весеннего льда. Задолго до этого петербуржцы любили заключать пари о дне ледохода. В обиходной речи горожан появлялись странные идиомы, понятные только истинным петербуржцам: «В Петербурге началось сумасшествие – вчера тронулась Нева», «Очиститься, как Нева». Каждый мог вложить в них любой смысл. В день Преполовения комендант Петропавловской крепости наполнял невской водой кубок и на своём 12-вёсельном катере направлялся к Зимнему дворцу. Там он вручал кубок императору, который торжественно выливал воду и заполнял кубок серебряными монетами. Затем комендант выходил на набережную. Это было сигналом к началу навигации на Неве. Начинали действовать лодочные перевозы, река заполнялась пароходами, шлюпками, плотами, яликами.

Фольклору известна традиция, заложенная ещё Петром I и сохранявшаяся вплоть до 1917 года. 29 июня, в храмовый праздник Петропавловского собора, который приходился на Петров день, в Комендантском доме давались ежегодные обеды для причта. На этих обедах «непременно являлись громадные осетры на деревянных лотках, четверо лакеев не без усилий обносили гостей лакомым блюдом». По преданию, Пётр Великий, предоставив коменданту рыбные ловли около крепости, завещал ему к обеденному праздничному столу подавать целого осетра и притом изловленного не где-нибудь, а непременно в Неве или в Ладожском озере. С середины XIX века поймать в Неве осетра становилось всё труднее и труднее. Однако традиция сохранялась, и коменданты в праздничные дни всегда посылали духовенству собора 100 рублей в специальном конверте с надписью: «На осетра».

Рыбный промысел в Петербурге считается традиционным. В 1716 году по указу Петра I на левом берегу Невы, между впадающими в неё реками Мурзинкой и Славянкой, поселили рыбаков из северных губерний России. Место это известно с XV–XVI веков. По-фински оно называлось «Tuntia», то есть «Рыбацкое». По замыслу Петра, рыбаки должны обеспечивать столичных жителей рыбой. В первые годы петербургской истории слобода так и называлась Рыбной.

Рыбы было много. До сих пор овраг в современном Рыбацком местные жители называют «Щучьей гаванью». По преданиям, сюда по весне заходила невская рыба, поймать которую уже не составляло никакого труда. Должно быть, по этому же принципу проезд на берегу Славянки имел старинное название «Заверняйка».

Морской промысел оказался прибыльным. Село богатело и процветало. Зажиточные крестьяне, вызывавшие зависть, в старом Петербурге имели вполне определенное прозвище:

«Рыбацкий куркуль». Вместе с тем их нелегкий труд вызывал и восторженные оценки: «Рыбацкий куркуль – вместо корюшки омуль», на что степенные потомки северных поморов примирительно и беззлобно советовали: «А ты поймай угря в Рыбацком, да продай за рупь в кабацком». На петербургских обжорных рынках рыбаков из Рыбацкого узнавали по характерным торговым выкрикам: «Не обходи рыбака, бери ладожского судака!». Впрочем, как работали, так и гуляли. Умели и весело скоморошничать, и мрачно загуливать. Идиомы «Рыбацкое – дурацкое» и «Рыбацкое – кабацкое» известны в Петербурге с давних времен.

Аромат моря и рыбы мифология Рыбацкого сохраняет до сих пор. В 1980-х годах началась массовая застройка Рыбацкого современными жилыми домами. Тогда же родилась и соответствующая поговорка. Получить квартиру в Рыбацком иронически называлось: «Рыбацкое счастье».

Сохранились и другие традиции, связанные с Невой. Например, на биологическом факультете Университета ежегодно отмечается день миног. Известно, что один раз в году эти весьма необычные рыбы со всей Европы покидают свои реки и отправляются на нерест в Балтийское море. Как правило, это происходит в сентябре. Узнать об этом легко по шутливым объявлениям, которые студенты-биологи любят развешивать в факультетских коридорах. Среди них попадаются и те, что становятся достоянием общегородского фольклора: «Не купайте в Неве ноги, здесь разводятся миноги».

Иные традиции более строги и связаны с другими событиями отечественной истории. В 1989 году на воды Невы между «Большим домом» и «Крестами» впервые опустили цветы в память обо всех погибших во времена сталинских репрессий. С тех пор этот обычай стал ежегодным.

Река Мойка протяжённостью свыше 5 км вытекает из Фонтанки возле Летнего сада и втекает в Неву у самого её устья. Легенды о названии реки в первую очередь связаны со звуковыми ассоциациями. Уж очень соблазнительно вывести этимологию слова «Мойка» от глагола «мыть». Тем более что само название «Мойка» восходит к более раннему – Мья. А та, в свою очередь, – к древнему финскому слову «мую». Что, кстати говоря, переводится как «грязь», или «слякоть». То есть Мойка это просто – мутная, грязная речка. Старые легенды об этом противоречивы и противоположны по смыслу. С одной стороны, говорили, что в старину эта протока служила «единственно для мытья белья», с другой – некоторые исследователи считают, что старинная русская пословица «Беленько умойся», имевшая широкое распространение в раннем Петербурге, имела парадоксальный смысл: «Вымарайся» (в мутной тинистой воде речки Мьи). И современные частушки особенного разнообразия в смысл привычного названия также не вносят:

Надо сказать, легенды о том, что на берегах Мойки в раннем Петербурге строились общественные бани и потому, дескать, речка эта называется Мойкой, живут до сих пор. Впрочем, известно, что легенды на пустом месте не рождаются. Издревле бани на Руси считались одним из обязательных элементов традиционного быта. Бани устраивались практически при каждом доме, будь то в большом городе или убогой деревеньке. Иностранные путешественники единогласно отмечали необыкновенную страсть русских к бане, в которой мылись не менее одного-двух раз в неделю, что было совершенно необычно для тогдашней Европы.

В отличие от Западной Европы, в Древней Руси бани и в самом деле были настолько широко распространены, что заслужили обязательного упоминания о них многими иностранными путешественниками. Например, о русских банях писал английский поэт и дипломат, автор описания Русского царства в XVI столетии Джильс Флетчер: «Вы нередко увидите, как они для подкрепления тела выбегают из бань в мыле и, дымясь от жару, как поросенок на вертеле, кидаются нагие в реку или окачиваются холодной водой, даже в самый сильный мороз». В XVII веке ему вторит британский аристократ Чарльз Карлейль, приближённый английского короля Карла II, посланный им в 1663 году к царю Алексею Михайловичу: «Нет города в их стране, где бы не было общественных и частных бань, так как это почти всеобщее средство против болезней».

Действительно, иностранцев привлекала в русской бане не только экзотика, связанная с совместным мытьем мужчин и женщин или купанием в ледяной воде после парилки. Они давно подметили, какое значение придают русские люди лечению многих болезней с помощью бани. Датский посланник в Петербурге Юст Юль писал: «У русских во всей их стране всего три доктора, лечат они от всех болезней и прибегают к ним все, как больные, так и здоровые». Далее Юст Юль перечисляет этих «докторов»: баня, водка и чеснок. Но при этом особо подчеркивает, что «первый доктор – это баня».

Естественно, что и в Петербурге строительству бань придавалось большое значение, не говоря уже о том, что Пётр I извлекал из этого определённый доход для государственной казны, так как бани облагались значительным налогом. Только из официальных источников известно, что уже в 1707 году были бани на Адмиралтейском дворе и вблизи Гавани, причём как солдатские, так и торговые, то есть общие. В первой четверти XIX века в Петербурге насчитывалось около 50 торговых бань, в то время как количество домашних уверенно приближалось к полутысяче.

В XX веке строительство бань приобрело новое качество. К их проектированию привлекались видные архитекторы, а их внешнему облику придавалось преувеличенное значение. Они в полном смысле слова становились общественными сооружениями городского значения. Неслучайно городской фольклор так точно сформулировал отношение петербуржцев к этому своеобразному общественному социальному институту: «Без Петербурга да без бани нам как телу без души». Между прочим, доказательством того, что известный персонаж русской истории Лжедмитрий оказался не просто самозванцем, но и вообще нерусским человеком, фольклор считает тот факт, что он не только отказывался осенять себя крестным знамением, но и не был знаком с русскими традициями и обычаями: он не спал после обеда и не ходил в баню.

Если говорить о принципах мытья в русской бане, основанных на действии горячей воды и пара, то можно с уверенностью сказать, что русская и финская бани – это родные сёстры. Изначально они и были совершенно одинаковыми. И те и другие бани представляли собой небольшой деревянный сруб с очагом, выложенным из камня в центре, без какой бы то не было трубы для отвода дыма, стены и потолок – чёрные, закопчённые. Об отношении русских к бане мы уже знаем. А вот что говорили о ней финны: «Сначала построй сауну, а потом дом», «Баня – лекарство для финна», «Сауна есть аптека для бедных», «Если алкоголь, смола или сауна не помогают, значит, болезнь нельзя вылечить», «Дом без хозяйки, что баня без пара», «Веди себя в сауне так, словно находишься в церкви». И действительно, в сознании финнов баня является таким же священным местом, как церковь. В бане нельзя ссориться и даже громко разговаривать. Считается, что это приведёт к несчастьям в доме.

Как видим, отношение к бане у финнов и русских было одинаковым. Правда, иногда финский фольклор фиксирует и различия. Например, в бане «у русского сходит семь потов», а у финна одновременно сходят «кровь, пот и слёзы» («vuodattaa verta, hikeä ja kyyneleitä»). Для финнов сауна представляет собой сакральное место. В старину в сауне появлялись на свет дети, и первые несколько недель мать с новорождённым жила в сауне. В сауне перед свадьбой мылась невеста, а после свадьбы новобрачные приходили сюда для совместного мытья. В сауну из дома переносили умирающих стариков, а после их кончины покойников три дня держали в холодной бане, затем здесь же обмывали перед похоронами. Так от рождения до смерти свершался жизненный цикл по немудреной формуле: родиться, помыться и умереть. Но и это ещё не всё. До сих пор финны свято верят в то, что в День Всех Святых, который справляется 1 ноября, духи мёртвых возвращаются в сауну, «так как это самое приятное место на земле». Похоже, что это правда. Во всяком случае, финны и сегодня говорят, что «первый пар в бане кружит, как страстная любовница, второй пар ласкает, как нежная жена, а в третьем пару сидишь, как в детстве на коленях доброй матери».

Сказать, кто у кого перенимал банные обычаи – славяне у угро-финнов или наоборот – невозможно. Но красная нить «банной» темы легко прослеживается и в современном петербургском фольклоре. Известная дворовая дразнилка питерской детворы «Улица Мойка, дом помойка, третий бачок слева» напичкана буквально теми же аналогиями и ассоциациями. Долгое время за Мойкой вообще закрепилось прозвище: «Мойка-помойка».

В своё время Мойка, наряду с Невой и Фонтанкой, стала важной транспортной магистралью города. Постепенно эта её хозяйственная и коммуникативная функции ослабевают. В наше время они исчезли вовсе. Последними признаками активной жизни петербургских рек и каналов были баржи, доставлявшие жителям огромного города дрова. Следы этих обязанностей можно легко обнаружить в городском фольклоре. Разгрузка барж могла принести «охочим» дополнительный приработок. В 1920-х годах в Петрограде распевали частушку:

Мойка до сих пор остается одним из самых известных в Петербурге топонимов. Название этой петербургской реки входит в повседневный обиход петербуржца вместе с детскими играми. Одна из таких игр предлагает закончить начатое предыдущим игроком слово, состоящее из двух слогов: «Мой-ка», «Не-ва» и т. д. Таким образом дети учатся читать. А потом они гуляют вместе со своими родителями по городу, и где-нибудь в Купчине или Ульянке видят огромные рекламные щиты с надписями и указательными стрелками: «Мойка», и даже не подозревают, что нет здесь поблизости никакой реки Мойки, а речь на фанерных щитах идет о мойке автомашин. Такой вот современный городской фольклор с привкусом провинциальной мистики, когда выражение «Встретимся на Мойке» перестало означать встречу на берегу реки.

На южной окраине Ульянки находится бывший дачный посёлок, а ныне исторический район Петербурга Лигово.

Он хорошо известен историкам с 1500 года. Своё название посёлок ведёт от речки Лиги, как в древности называлась река Дудергофка. В переводе с финского «лига» – это грязь, лужа. С 1710 года Лигово приписано к личным владениям Петра I. Долгое время его заселяли дворцовые служащие.

В XIX веке здесь находились так называемые «Новые места», на которых отводились участки для частного строительства. Даже построенная в 1903 году деревянная церковь Преображения Господня вблизи железнодорожной станции «Лигово», называлась «церковью на новых местах».

В августе 1918 года в Петрограде эсер Леонид Каннегисер убил председателя Петроградского ЧК М. С. Урицкого. В целях увековечения памяти убитого посёлок Лигово переименовали в Урицк.

Лигово давно уже полностью слилось с Ульянкой. Видимо, это обстоятельство повлияло на своеобразный характер фольклора, подчеркивающего некоторую собственную ущербность, малость и незначительность. Трудно сказать, чего из этого набора больше в идиоме «Фигово Лигово», бытующей среди современных обитателей бывшего Лигова.

В 1963 году, согласно тогдашнему Генеральному плану развития Ленинграда, Урицк включили в черту города и он потерял своё самостоятельное значение. Формально исчез и старый топоним Лигово.

Однако эта топонимическая утрата коснулась только реки, некогда переименованной в Дудергофку, и района, объединенного с Ульянкой. На территории собственно Петербурга следы финской Лиги прочно укоренились в названии широко известного Лиговского проспекта и в городском фольклоре, связанном с ним.

Задолго до возникновения Петербурга по трассе будущего Лиговского проспекта проходила старинная Большая Новгородская дорога, связывавшая Новгород и Москву с многочисленными малыми поселениями в устье Невы. Новгородская дорога шла по самой возвышенной, а значит, и наиболее сухой части этого края. В этом можно убедиться и сегодня. Посмотрите с Лиговского проспекта в сторону отходящих от него улиц и переулков. Все они, включая Невский проспект, сбегают вниз.

В 1718–1725 годах из речки Лиги по трассе будущего проспекта прорыли канал для питания фонтанов Летнего сада. По обеим сторонам канала проложили пешеходные мостки. Образовавшуюся таким образом улицу вдоль канала назвали Московской (по Москве), куда вела бывшая Большая Новгородская дорога. Одновременно улицу называли Ямской, от известной Ямской слободы, существовавшей вблизи дороги.

После разрушительного наводнения 1777 года, когда фонтаны Летнего сада погибли и их решили уже не восстанавливать, Лиговский канал утратил своё значение. За ним перестали следить, и он превратился в хранилище нечистот и источник зловония. Петербургская ироничная идиома «Лиговский букет» рождена устойчивым запахом застойной воды Лиговского канала.

Начиная с 1822 года и вплоть до конца столетия в названии улицы присутствует главная составляющая: «Лиговский». Изменялся только её статус. Улицу последовательно называют сначала Лиговским проспектом, затем Набережной Лиговского канала и, наконец, в 1892 году, Лиговской улицей.

В 1891 году значительную часть канала забрали в трубу. Над ней проложили так называемые «Лиговские сады», или «Бульвары». Очень скоро это название станет нарицательным. Им будут метить места скопления всяческой шпаны, хулиганов, проституток и других асоциальных элементов.

С этих пор репутация Лиговского проспекта стремительно падает. Этапы этого падения отмечены яркими метами Петербургско-Петроградско-Ленинградского фольклора: «Лиговский хулиган», «Лиговская шпана», «Б… лиговская» – идиомы, хорошо известные не только окрестным жителям, но и всему городу. К сожалению, имидж Петербурга как портового города со всеми доступными удовольствиями поддерживается до сих пор. Вот анекдот, придуманный в Ленинграде. Заспорил грузин с ленинградцем, где эхо лучше – в Грузии или в Ленинграде. Поехали в Грузию. Пошли в горы. Крикнули: «Б…и-и-и-и…», и в ответ услышали многократное: «Б… б… б…». Вернулись в Ленинград. Встали посреди Исаакиевской площади: «Б…ии-и-и…». И через мгновение услышали со стороны Московского вокзала: «Идё-ё-ё-м…».

В конце XIX века в помещениях современной гостиницы «Октябрьская», располагающейся на Лиговском проспекте, было организовано Государственное общество призора (ГОП) для попечения и заботы о брошенных и неимущих. Сюда доставляли беспризорных детей и подростков, занимавшихся мелким грабежом и хулиганством. После Октябрьской революции 1917 года на «Лиговке», или «Лигов-стрит», как её тогда называли, в том же здании организовали Государственное общежитие пролетариата для тех же целей. По иронии судьбы аббревиатура этого учреждения сохранила те же три литеры в той же последовательности (ГОП). В 1920-х годах сюда свозили на перевоспитание всех отловленных в Петрограде беспризорников.

По неизлечимой в то время страсти всякое название превращать в аббревиатуру, общежитие называли «ГОП» (Городское общежитие пролетариата). В народе звучную аббревиатуру расшифровывали: «Гостиница обездоленного пролетариата». А малолетние обитатели ГОПа в городском фольклоре получили прозвище «гопники».

Сделаем небольшое, но необходимое отступление. Этимология слова «гопник» известна давно. По Далю, «гопник» происходит от слова «гоп», что значит «прыжок, скачок или удар», а «гопнуть» – «прыгнуть или ударить». В дальнейшем филологи расширили характеристику понятия «гопник». Этим словом стали обозначать «агрессивно настроенных подростков, близких к криминальному миру либо с криминальными чертами поведения». Говоря проще, этим термином метили «мошенников, налётчиков, погромщиков и хулиганов».

Есть, впрочем, ещё одно, на этот раз уголовное происхождение «гопников». Будто бы это слово восходит к «гопу», что на уголовном жаргоне означает «ночлежка, место, где можно переночевать воровской или грабительской группе».

Из всего этого следует, что если мы говорим о петербургском городском фольклоре, то должны иметь в виду не всех отечественных гопников, а исключительно наших, питерских. Сергей Довлатов тонко чувствовал эту разницу, когда рассказывал анекдот: «Приехал майор в казарму. Дневальный его не пускает. Майор кричит: „Я из штаба части!“. Дневальный в ответ: „А я с Лиговки!“».

Очень скоро эти маленькие полуголодные «наши гопники» стали притчей во языцех всего и без того неспокойного города. Они вызывали постоянную озабоченность властей и неподдельный страх обывателей. Следы этого перманентного состояния сохранились в городской фразеологии – от формулы социальной обстановки на Лиговке: «Количество гопников определяется в лигах» до непритворного изумления: «Вы что, на Лиговке живете?!».

В начале XX века в Петербурге появилось новое социальное определение: «Лиговское сословие». Вот что писал о них в 1913 году «Петербургский листок»: «Хулиганов, известных под таким именем, можно наблюдать на Лиговке во время прокладки трамвайной полосы в траншеях между насыпями земли… их оргии, пьянство, игры в карты. Из траншей то и дело слышится непечатная брань и дикие просвисты».

В 1920-е годы Лиговка превратилась в общегородской центр нелегального сбыта наркотиков. Наркоманы называли его «Фронтом». При желании на «Фронте» можно было легко приобрести кокаин «в любых количествах и в любое время». Покупателю предлагался целый набор кокаинового порошка в самом широком ассортименте. Эта «серебряная пыль» продавалась в так называемых «кулечках-фунтиках» и носила самые разные названия: «марафет», «белая фея», «антрацит», «кокс», «нюхара», «кикер».

На Лиговке, или «Лига́вке», как презрительно любили произносить с непременным ударением на втором слоге петроградцы, обыкновенные добропорядочные граждане старались не появляться. Зато с удовольствием пересказывали о ней анекдоты. Один из них был более чем самокритичным: «Пристала на Лиговке брюнетка. Через час будет считать мои деньги своей собственностью». И еще: «Одна старая дева говорила: „Я никогда не пойду гулять по Лиговке, потому что меня там изнасилуют“. В конце концов, дожив до преклонного возраста, она рискнула пойти погулять по Лиговке. Вернулась домой и повесилась. Оставила записку: „Я никому не нужна, на меня на Лиговке даже никто не взглянул“».

Согласно другому анекдоту, общество «Старый Петербург» ходатайствовало о сохранении за наиболее хулиганскими частями Лиговской улицы старого названия «Лиговка» – в честь Лиги Наций, с которой, как известно, отношения у Советского Союза в то время складывались не самым лучшим образом.

В начале 1950-х годов представился удобный случай попытаться хоть как-то изменить репутацию Лиговской улицы путем изменения названия. Страна готовилась отметить 10-летие знаменитой Сталинградской битвы. В 1952 году Лиговской улице вернули ее былой статус и переименовали.

Она стала Сталинградским проспектом.

Трудно сказать, как повлияло новое название на имидж улицы, но не прошло и четырёх лет, как в сравнительно либеральной атмосфере так называемой хрущевской оттепели ей вернули старинное название. Она вновь стала Лиговским проспектом.

В письменных источниках река Волковка впервые упоминается в переписной окладной книге Водской пятины Великого Новгорода за 1500 год под названием Сетуй.

Этимология этого топонима изучена недостаточно. Ясно только то, что Сетуй – это русифицированный вариант названия реки, известной по старинным шведским картам как Сутила. По одним предположениям, в переводе с вепсского языка Сетуй означает «Волчий ручей», по другим – «Говённый ручей». Кстати, и то и другое вполне совпадает с современными нелицеприятными прозвищами Волковки: «Говнотечка», или «Речка-говнотечка». Напомним, что и сегодня справочная литература по Петербургу характеризует Волковку как реку, «сильно загрязнённую промышленными и бытовыми стоками». Так что эта длинная, чуть ли не наукообразная аттестация вполне адекватна микротопонимам, которыми широко пользуются местные жители в повседневной разговорной речи.

В начале XVIII века старинную речку Сетуй уже называли Чёрной речкой. Рек и протоков с таким названием в Петербурге того времени было несколько. Происхождение этого топонима связано с особенностями донного грунта, благодаря которому вода в реке выглядит тёмной.

После сооружения Обводного канала, разделившего некогда 17-километровую Чёрную речку на две неравные доли, её южную часть переименовали в Волковку, от Волковской деревни, раскинувшейся на её берегах, а северную назвали Монастыркой, по Александро-Невскому монастырю, мимо которого она протекала.

В 1970-х годах, во время массового жилищного строительства в Купчине, Волковку частично засыпали, а частично забрали в искусственные берега вновь прорытого Волковского канала. С этого времени топоним «Волковский канал» получил право на официальное хождение. Однако сегодняшнему жителю Купчина уже практически невозможно разобраться, где кончается собственно река и где начинается искусственный канал. И то и другое в обывательском сознании слилось. И то и другое получило одинаковые фольклорные наименования: «Волковка», «Волкуша», «Купчинка».

Название реки Карповка восходит к финскому «Korpi», что переводится, по одним источникам, как «Лесная речка», по другим – «Воронья речка», по третьим – «Глухой лес».

Это будто бы хорошо укладывается в логику наименований старинных географических объектов, названных древними финнами. Однако русские предпочитают связывать Карповку с неким подлинным Карпом, или Карповым. В повести известного в середине XIX века автора исторических романов Константина Петровича Масальского «Быль 1703 года» рассказывается захватывающая история любви юной шведской красавицы Христины и русского боевого офицера Карпова. После падения Ниеншанца Христина, ссылаясь на приказ генерал-губернатора Петербурга А. Д. Меншикова о защите и покровительстве местного населения, не уходит вместе со шведским гарнизоном, а остается в завоёванном русскими крае. Она выходит замуж за подполковника Карпова, и влюблённые поселяются на собственной мызе невесты, на берегу безвестной глухой речки. Если верить этой романтической истории, то речка именно с тех пор и называется Карповкой.

Неожиданным образом желание связать название реки с конкретной фамилией нашло продолжение в современном фольклоре. В 1986 году, сразу после окончания памятного для многих ленинградцев матча-реванша на первенство мира по шахматам между небезызвестными Анатолием Карповым и Гарри Каспаровым, когда симпатии ленинградцев заметно склонялись в сторону последнего, молниеносно родилась и разнеслась по всему городу искромётная шутка: «Ленгорисполком постановил переименовать речку Карповку в Каспаровку».