Глава шестая

Радимову вызвали по телефону, и она направилась к выходу.

– За Скомороховой, – обернулась уже с порога.

Мне показалось, что времени прошло всего ничего и за это время составить фоторобот было невозможно. Однако капитан Радимова вернулась с флешкой и с несколькими листами распечатки, а заодно привела с собой и Аглаю Николаевну.

Один лист принтерной распечатки лег передо мной. Я глянул, и сравнение, которое высказала еще дома Аглая Николаевна, получило свое подтверждение. С листа на меня смотрело не лицо, а самая настоящая автомобильная подушка безопасности с как будто дорисованными маленькими глазами, носом-пуговицей, ртом-черточкой и собачьими острыми ушами. И даже раздвоенный подбородок с классической ямочкой посредине тоже казался подрисованным нервной рукой неумелого художника. В целом фоторобот являл собой примитивную карикатуру, выполненную, к слову сказать, довольно непрофессионально.

Но Аглая Николаевна была очень довольна.

– Похоже получилось. Я даже не думала, что так точно можно нарисовать на компьютере.

Лично я никогда фотороботам, как и всяким другим роботам, не доверял, к счастью, и встречался с ними нечасто. Только во время командировок на Северный Кавказ. Как правило, компьютерные портреты совсем не походили на оригиналы, и определить, сравнивая оскаленное смертью лицо с изображением на бумаге, тот ли это человек, было сложно. В этом случае выручала экспертиза.

Что касается других роботов, к которым относились, например, разведчики-«беспилотники», то мне, как командиру роты, ни разу не попался такой «в комплекте» со специалистом, умеющим управлять этой штуковиной. Слышал я по разговорам, что в другие отряды время от времени присылали «беспилотники» вместе с оператором, но нас таким подарком так и не наградили. А от инструкции на тридцати с лишним страницах толку было мало. С ней, как я справедливо считал, стоило разбираться на месте, до командировки, и там же следовало подготовить оператора из числа солдат роты. Чтобы потом не крутить истерично джойстики, опасаясь разбить недешевую технику о скалы.

Видел я и работу гусеничного робота-минера. Этот к нам прибыл вместе со специалистом-сапером. Пустили его вперед, к входу в ущелье, где засели бандиты. Взрывное устройство робот нашел быстро, но тут же и подорвал его, предупредив бандитов о нашем приближении. Сам робот от взрыва не пострадал (надежная конструкция!) – пострадали мы, это нам в составе одного разведвзвода пришлось вести тяжелый бой с численно превосходящими силами противника. Наш штатный сапер без помощи робота нашел и обезвредил бы это взрывное устройство. Причем тихо и быстро, а мы дождались бы подкрепления и всеми силами вошли бы в ущелье.

Вот почему уже от одного понятия «робот» меня начинало тошнить.

Но Аглае Николаевне я охотно поверил: этот фоторобот имеет портретное сходство с оригиналом. Она мне показалась женщиной достойной и не склонной к глупым шуткам, поскольку шутки в той ситуации, где убивают людей, были неуместны.

Забрав распечатку фоторобота и список командования отдельным отрядом спецназа внутренних войск «Росомаха», я попрощался с капитаном Саней и отправился отвозить Аглаю Николаевну, хотя она и уверяла меня, что доберется до дома на троллейбусе. Но я был ответственен за нее перед Виктором Федоровичем и потому намеревался довезти до дома в целостности и сохранности. А чтобы она не думала, что причиняет мне неудобства, я сослался на свои корыстные побуждения – дескать, надеюсь у них дома попить чай с вкусным печеньем. Мое упоминание о печенье покорило ее больше, чем желание спасти ее мужа от обвинений следователей ФСБ. Аглая Николаевна тут же согласилась ехать со мной.

В действительности мне не были нужны ни чай, ни печенье, хотя печенье Аглая Николаевна пекла действительно вкусное. Я просто хотел более подробно поговорить с отставным подполковником Скомороховым о товарище Сарафутдинове, который не вернулся вместе с ним домой, и обо всем, что знал Виктор Федорович о вербовке двух офицеров здесь, в городе, поскольку, отправляясь делать фоторобот, не успел задать эти вопросы.

Наверняка подполковник Скоморохов знал больше. Как разведчик, пусть и в отставке, он умел собирать отдельные слова и понятия и складывать их в одно целое, формируя правильный вывод. Он не выложил свои соображения полковнику Свекольникову или подполковнику Лихачеву, когда те домогались этих сведений, Скоморохов не хотел подставить людей, которые ему доверились. Если бы он что-то сказал следователям, то это наверняка знала бы и капитан Радимова, а через нее и я, поскольку Саня проявляла обо мне постоянную заботу. Она обязательно постаралась бы помочь мне определить вербовщиков, не подставляясь под возможное покушение.

И если Сарафутдинов с товарищем даже предлагали самому Скоморохову войти перед отъездом в их команду, как мне сообщил при первой встрече сам Виктор Федорович, то разговор о вербовщиках должен был бы зайти обязательно. Но у Скоморохова со мной сложились совсем не такие взаимоотношения, как со следователями ФСБ, и потому хотелось надеяться, что он будет более откровенен и даже захочет в меру своих сил помочь мне в поиске.

Я показал Виктору Федоровичу фоторобот.

– Да, такого легко запомнить, – согласился отставной подполковник и одобрительно посмотрел на жену. И не удержался от шутки в армейском стиле: – Всегда-то бабы на мужиков пялятся. Особенно на таких красавцев. Ну и вкус у тебя, Аглая…

Аглая Николаевна принесла нам, снова усевшимся в те же кресла, чай с печеньем. Сама села на стул с торца журнального столика. Я не стеснялся при ней вести разговор, потому что до кухни от столика пять шагов, и женщина в любом случае слышала бы нашу беседу.

– Виктор Федорович, хочу вас спросить о втором вашем знакомом, который не вернулся вместе с Сарафутдиновым. Про него что-то известно?

– Я знал, что вы заговорите об этом. И постарался все вспомнить и проанализировать, чтобы нарисовать вам максимально подробную картину. К сожалению, я знаю об этом деле только от самого Равиля Эмильевича и от полковника Свекольникова. Но у полковника практически нет информации или он просто не посчитал нужным ею делиться.

Равиль Эмильевич расстался с Александром Рахимовичем Киреевым – это бывший капитан нашего областного ОМОНа – еще на границе Турции с Сирией. Их в разные места отправляли с разными людьми. И больше он ничего о нем не слышал. Им обоим на границе дали новые sim-карты. За их, кстати, счет. И они даже созвониться не могли, потому что не знали новые номера друг друга. Им сказали, что это обычная практика для обеспечения безопасности. Я это могу понять. Так, наверное, сам бы на месте проводников поступал. Услуги проводников они тоже, кстати, оплачивали из своего кармана. Им дали только координаты людей, к которым следует обратиться.

– Кто дал? – спросил я, стараясь казаться не слишком навязчивым.

– Вот этого я не могу сказать – не знаю. Насколько я понимаю, кто-то из прихожан здешней мечети. У нас в городе две мечети – традиционная и салафитская, так ваххабиты себя называют – салафиты.

– Это я знаю по Дагестану. Хотя слышал, что это не совсем одно и то же, и между учениями салафитов и ваххабитов существует определенная разница. Хотя для большинства непосвященных это одно и то же. Даже для большинства мусульман. Но богословы разницу видят, хотя и небольшую. Не принципиальную.

– Вот и отлично, что ты даже с такими тонкостями знаком. Насколько я знаю, Равиль Эмильевич и Александр Рахимович сами познакомились в салафитской мечети. До этого они друг друга не знали. Хотя и тот и другой были знакомы со мной, потому что я проводил занятия по боевой подготовке и в отряде спецназа внутренних войск, и в областном ОМОНе, и в клубе электролитного завода, где тренировал своих парней Равиль Эмильевич. Туда, кстати, и Киреев часто заходил, как он сам говорил, жирок сбросить. Меня попросили вести такие занятия, я от скуки согласился. Когда пенсионер сохраняет привычки к организованной жизни, у него всегда остается свободное время, хотя многие пенсионеры и говорят, что свободного времени у них было больше, когда они работали. Но я не буду отвлекаться. Что тебя еще интересует? Спрашивай…

– Я помню, вы говорили, что они и вам предлагали к ним присоединиться.

– Да, было дело. Но я категорично отказался. Сказал, что, если бы еще были силы, я бы служил. А когда сил не стало, когда почувствовал, что отдача от меня уже не та, что раньше, вышел на пенсию. Правда, несколько раз мы к этому вопросу возвращались. Меня ненавязчиво пытались убедить в том, что всей мировой цивилизации поставлен бесповоротный диагноз и лечить эту цивилизацию бесполезно. Ее надо просто заново строить.

– Даже так, – улыбнулся я. – И какой диагноз?

– Они называют это танатологическим синдромом.

– Красивое название. Умное, по крайней мере. Звучит почти научно, кого-то и вправду может «достать». А что это вообще такое?

– Танатология – это раздел медицины, изучающий состояния человека в момент умирания. Все процессы, связанные с умиранием. Признание смерти, как естественного завершения жизни. Антоним реаниматологии. Только танатологический синдром, как мне объяснили, уже свидетельствует об обязательном умирании, когда никакая реанимация не сможет помочь. Например, смерть по старости.

ИГИЛ считает, что умиранию цивилизованного мира способствует установившийся старый мировой порядок, который следует разрушить как можно быстрее и до полного основания, чтобы оставшиеся в живых люди начали жить по-новому. Они берутся этот порядок установить. Вот на это, на танатологический синдром, многие и покупаются. И не только в России, но и в странах Запада.

Я как-то знакомился со статистикой. В Западной Европе и в США наступил пик самоубийств среди молодежи. И психологи называют причину – массовые депрессивные состояния, вызванные безысходностью. Расслоение общества на супербогатых и абсолютно бедных развивается в геометрической прогрессии. В последние годы это особенно заметно. И на Западе, и в России.

Государственный аппарат заботится только о том, чтобы богатели богатые, а на бедных всем наплевать. Их кормят исключительно обещаниями будущего благоденствия. Цены на водку повышают для того, чтобы народ меньше пил, на сигареты – чтобы народ меньше курил. А для чего повышают цены на услуги ЖКХ? Чтобы народ меньше жил? И это называется благоденствием? Благоденствием в будущем? Но тогда богатые будут еще богаче, а бедные еще беднее. И жизнь станет еще тяжелее. Во всем мире. Средний класс, то, чем некогда гордились США, постепенно прекращает свое существование. Попросту исчезает, съедаемый крупным бизнесом.

И все это очень благодатная почва для всяких, как говорит полковник Свекольников, ортодоксальных сект типа ИГИЛ. Не случайно из Европы, я читал, в частности из Франции и Англии, шестнадцатилетние школьники, которым от природы свойственен максимализм, сотнями пытаются уехать воевать за ИГИЛ. И это коренные жители Европы. Вернее, дети коренных жителей. Они легко поддаются пропаганде. Но чтобы отличить пропаганду от реальности, следует хорошо подумать, навести справки, узнать, что там в реальности творится.

– А как сам Сарафутдинов вернулся? Добрался он до ИГИЛ? Что ему там не понравилось? Он узнал, что там творится? – в тон разговору спросил я.

– Его приглашали инструктором по боевой подготовке. Не простым бойцом, а инструктором, чтобы он простых бойцов готовил к боевым действиям. Воевать он не намеревался. Но при первом же разговоре, сразу после переправки через границу, ему сообщили, что его звание там значения не имеет и начнет он простым бойцом, а дальше будет видно.

Так получился первый конфликт. Командир отряда сказал, что ничего не знает о том, что Равилю Эмильевичу предлагали перед отправкой. Ему, дескать, инструкторы в отряде не нужны. Он сам для всех главный инструктор. А уже на следующий день на глазах у Сарафутдинова двум пленным отрезали головы. Причем отрезали прибывшие одновременно с Равилем Эмильевичем молодые парни с Северного Кавказа. А другие снимали казнь на телефоны. Догадаться было не трудно. Прибывших хотели «повязать кровью», чтобы они уже никуда не рыпались и не думали о дороге домой.

Могли бы заставить участвовать в казни и самого Сарафутдинова, но пленных на него не хватило. Однако он понял, что стал следующим в этой кровавой очереди. И потому Равиль Эмильевич вызвался добровольцем в отряд разведки, который должен был пойти в ночной рейд в сторону границы. И там ночью, в темноте, сбежал и перешел через кордон.

Российский загранпаспорт у него отобрали сразу по прибытии в Турцию. И он обратился в консульство. Ему помогли вернуться. Причем после телефонного разговора оттуда, из Турции, с полковником Свекольниковым. Равилю Эмильевичу пришлось пообещать участие в пресс-конференции и в каком-то ток-шоу на центральном телевидении. Лишь бы дали возможность побыстрее вернуться. Там его поселили в гостинице. Он здорово опасался за свою жизнь, говорил, какие-то смурные типы за ним постоянно наблюдали. За каждым его шагом. Там наблюдали, а здесь догнали.

– Думаю, что эти смурные типы – серьезные парни. Равиль Эмильевич имел хорошую боевую подготовку, если даже «рукопашников» тренировал.

– Да, но если ты про убийство, то здесь следует рассматривать все возможные варианты. И я не совсем еще дряблый старик, и за себя постоять сумею. И ты, хотя и инвалид, тоже руками и ногами, слышал, работать умеешь. И он умел. Но вот сидим мы с тобой, разговариваем. Ты уходить собрался. Я вышел проводить. А ты с прощальной улыбкой на лице ударил меня ножом в живот. Сумею я что-то сделать? Как-то защититься?

– Едва ли. В такой обстановке не сумеешь. И Сарафутдинов тоже не смог, – согласился я.

– Это как один из вариантов. Просто мое предположение. Можно еще множество аналогичных версий предположить. А вот если бы к нему пришли какие-то парни из ИГИЛ, Равиль Эмильевич, я думаю, был бы настороже и не допустил бы чего-то подобного. Кстати, что экспертиза говорит, он трезвый был? Ах, да, он же мусульманин… Им Коран потреблять не велит…

– В том-то и дело, что в его организме обнаружили большую дозу спиртосодержащего вещества. Не в желудке, а в крови. Чтобы спиртное рассосалось из желудка в кровь, требуется несколько часов. Это зависит от общего состояния организма, от устойчивости к спиртному, от уровня обмена веществ. Может и за два часа рассосаться, может и за шесть. Это еще и от состава крови зависит. Так эксперт сказал. Экспертизу состава крови я еще не видел. Хотя уже должны были сделать. Но алкоголь в крови был, и в немалом количестве.

– Ты сейчас чем будешь заниматься?

– Для начала хочу найти тех четверых сослуживцев, что вечером приходили к Сарафутдинову. Они пока еще не подозреваемые и могут дать какую-то полезную информацию.

– Ко мне вопросы еще есть?

– Пока – нет. Но если возникнут, разрешите обратиться?

– Заходи, если будет необходимость. Или звони. Ты мой номер знаешь. Я сегодня на пару дней на рыбалку уезжаю. Я каждую неделю езжу. Пользуюсь пенсионной свободой. Звони, я смогу и с реки тебе ответить.

– Договорились, товарищ подполковник…

До того как завести машину, я позвонил капитану Сане и попросил ее, если есть возможность, навести справки об имаме городской салафитской мечети. Радимова обещала сделать это быстро, потому что, на ее памяти, такие данные уже кто-то собирал. По крайней мере, досье должно быть в картотеке. Предложила мне сразу заехать, но я пообещал сделать это ближе к вечеру. Сначала я намеревался посетить базу отдельного отряда спецназа внутренних войск «Росомаха».

Мне опять предстояло проехать через весь город, и даже мимо штаба округа, но я не стал без дела навещать полковника Быковского, чтобы не отрывать его от служебных дел. Тем более что постоянного пропуска в окружное разведуправление я не имел, а заказывать временный было долго. Я проехал мимо штаба, испытывая не совсем понятные мне самому чувства какой-то отдаленной тоски, вообще-то мне не свойственной.

Помню, еще первый мой командир роты, когда мне после училища спецназа дали под командование разведвзвод, говаривал, что для военного разведчика главная черта характера – это умение мимикрировать. Именно черта характера, а не просто приобретенное на случай умение. И относилось это вовсе не к понятию из зоологии или ботаники, а к философскому понятию термина «мимикрия». Следовало приспосабливаться и адаптироваться не только к окружающему тебя миру природы, но и органично вливаться в человеческий мир, в любое общество, в любой этнос, в любой класс, куда бы тебя ни забросили обстоятельства.

Меня обстоятельства выбросили из армии, без которой я раньше не представлял себе жизни. Даже думать раньше не хотел, как я сумел бы прожить без армии. Но – пришлось. И к гражданской жизни пришлось приспосабливаться, пришлось мимикрировать, адаптироваться. Кажется, это у меня получилось. Хотя порой нет-нет да кольнет внутри, когда увидишь где-нибудь здание или технику, связанную с армией.

Люди в погонах меня так сильно не задевали, поскольку в нашем городе их было много, да и общался я чаще всего именно с ними. Пусть не всегда погоны были армейскими, тем не менее люди эти составляли мой окружающий мир, мой ареал обитания. А вот здание штаба округа или движущийся по дороге бронетранспортер вызывали тонкую боль. Хорошо еще, что я собой привычно неплохо владел и любые настроения умел из себя выдавливать иными настроениями. Стоило только подумать о текущих делах, как настроение менялось.

Сейчас я тоже подумал о текущих делах. О том, как мне лучше вести себя с командованием отдельного отряда спецназа внутренних войск «Росомаха». В принципе, после звонка капитана Сани меня должны были принять в отряде достаточно мирно. По крайней мере, не в штыки. Да и там, на Северном Кавказе, мне приходилось неоднократно взаимодействовать с внутривойсковиками. Как правило, большинство из них носило «краповые» береты. Это значило, что они имеют прекрасную подготовку, близкую к подготовке спецназа ГРУ. Естественно, я понимал, что спецназ ГРУ всегда стоял и будет стоять особняком среди других подразделений спецназа. Но говорить об этом вслух среди «краповых», понятно, было бы не корректно.

Не их вина, что супержесткая система подготовки спецназа ГРУ не принимается командованием внутренних войск по якобы гуманитарным соображениям. Да, нас часто обвиняли в неоправданной жесткости при подготовке своих солдат. Но именно эта жесткость делает их настоящими бойцами. Перед спецназом внутренних войск, согласно их положению, ставятся несколько иные задачи, чем перед спецназом ГРУ. У них нет необходимости действовать так же сурово.

По большому счету спецназ внутренних войск должен противостоять какому-то внутреннему, неподготовленному противнику, тогда как военные разведчики-диверсанты должны противостоять прекрасно подготовленному противнику внешнему, чужому спецназу. Отсюда и жесткость в подготовке. Отсюда и изнурительные тренировки и занятия. Но какого-то высокомерия и звездности показывать нельзя. Это людей обидит, они замкнутся и не станут сотрудничать. А мне нужно с ними именно сотрудничать. То есть я и здесь должен проявить черты характера армейского разведчика, иными словами – умело мимикрировать.

Центральные улицы города оказались в это время суток менее загруженными, чем второстепенные, и я достаточно быстро выехал на окраину, где вообще движение было традиционно спокойным и несуетливым. Там было мало перекрестков и, как следствие этого, отсутствовали дорожные «пробки», в большинстве случаев начинающиеся в районе светофоров. Обогнув силовую подстанцию троллейбусной линии по такой дороге, где могли проехать только «проходимцы» «уазики», армейские грузовики, да еще мой «Джимни», я добрался до тяжелых металлических ворот, украшенных на советский манер металлической красной звездой на каждой створке. Остановился, вышел из машины. По пути на КПП нажал кнопку на брелке – поставил автомобиль на сигнализацию.

Рядом с будкой КПП, прямо под его окном, стоял «Фольксваген Туарег». И не похоже было, что его сюда доставили вертолетом. Впрочем, он, насколько я помню, имеет пневматическую подвеску и потому может преодолевать самую тяжелую для проезда дорогу.

За стойкой КПП меня встретил старший прапорщик в «краповом» берете. На его лице было множество небольших шрамов. Я профессиональным взглядом определил – осколки от выстрела ВОГ-25. Скорее всего, из подствольного гранатомета. Хорошо еще, что глаза не пострадали. Из тканей лица осколки можно удалить без проблем. Из глаза они могут удаляться только вместе с глазом. На рукаве старшего прапорщика хорошо просматривалась ромбовидная эмблема со стилизованным изображением росомахи, основную часть тела которой занимал шикарный, как у горящего вертолета, хвост.

– Мне нужно поговорить с полковником Калугиным, – сказал я, показывая из своих рук служебное удостоверение. – Он в курсе. Ему звонили сегодня из городского уголовного розыска, предупреждали о моем визите.

– Минутку. Я позвоню, – старший прапорщик, забыв представиться, снял трубку внутреннего телефона без диска. Прямая линия, догадался я. Ответили ему сразу. После короткого разговора старший прапорщик ударил кулаком в стену у себя за спиной. Из двери в маленькую комнатушку вышли два сержанта с такими же нарукавными эмблемами, как и у дежурного по КПП. Эти «краповый» берет еще не заслужили и носили простые зеленые. Хотя «зеленый берет» тоже звучит неплохо, особенно в США. Тем не менее в России звание «краповый» традиционно более почетно.

– Кто-нибудь, – прозвучала странная, совсем не армейская команда, – проводите частного детектива в штаб к командиру.

При этом старший прапорщик даже не обернулся, уверенный, что двое его подчиненных сами разберутся, кому идти. Сержанты переглянулись, пожали плечами, один из них сразу, без разговоров, продемонстрировал свой авторитет и вернулся в комнатушку, а второй, оставшись в одиночестве, выступил за стойку и молча открыл дверь на внутреннюю территорию отрядной базы, приглашая меня следовать за ним.

Трехэтажное штабное здание располагалось неподалеку. На первом этаже сидел дежурный по штабу. Сопровождающий меня сержант, лениво козырнув, что-то шепнул дежурному, тот согласно кивнул и показал мне на лестницу.

– Третий этаж, кабинет прямо против лестницы.

Не мне осуждать местные порядки, но, если судить по большому счету, я, при всех своих малых навыках работы на компьютере, в состоянии за пару часов сделать с десяток таких же удостоверений, как у меня. И в состоянии пронести в карманах или в «дипломате», который никто не осматривал, несколько шашек взрывчатого вещества с детонаторами и заложить их там, где мне захочется. Можно сказать, «росомахам» повезло, что я не диверсант какой-нибудь противостоящей стороны и вообще не приезжий с Северного Кавказа, у которого могут быть к внутривойсковикам определенные претензии.

Ни секретарши, ни адъютанта у командира отдельного отряда не было, зато была небольшая приемная, из которой можно было войти в два кабинета. На одной двери висела табличка «Командир части полковник Калугин Роман Сергеевич», на другой «Начальник штаба подполковник Лыков Виктор Николаевич». Все, как в гражданских организациях, только там обычно бывает секретарша, а в кабинетах сидят директор и главный инженер.

К начальнику штаба я намеревался зайти позже и потому постучал в дверь командира, услышал приглашение, и вошел.

– Здравия желаю, товарищ полковник. Меня зовут Тимофей Сергеевич Страхов, я представляю детективно-правовое агентство и помогаю городскому уголовному розыску и следственному управлению ФСБ России расследовать убийство майора в отставке Сарафутдинова.

Полковник даже в кабинете не снимал «крапового» берета. Я заподозрил, что он таким образом прикрывает солидную лысину, которой стесняется. Нашел чего стесняться! Сейчас лысые в моде. Телевизор включишь, там лысый на лысом сидит и лысым погоняет. Это раньше, когда о красоте были другие, не извращенные понятия, в моде были волосатые. Сейчас все перевернулось.

– Здравствуй, капитан. Мне о тебе уже доложили. Чем могу помочь? Не стесняйся, присаживайся, задавай свои вопросы. Мы тоже заинтересованы в раскрытии этого убийства. Как-никак, Равиль Эмильевич у нас служил.

Я догадался, кто мог рассказать полковнику спецназа внутренних войск о капитане частного сыска. Только человек, который сегодня звонил полковнику, чтобы организовать мой приезд в отряд, и который, между прочим, сам придумал для меня это неординарное и нестандартное звание. Но я охотно простил капитану Сане эту вольность. Тем более она сегодня выглядит очень женственно и привлекательно. Хотя эта женственность заставляет ее носить пистолет исключительно в сумке, что когда-нибудь может обернуться для нее настоящей бедой.

Я сел на стул с неустойчивыми ножками и все остальное время старался сидеть предельно осторожно. Если бы стул подо мной внезапно рассыпался, наверное, я так и остался бы в сидячем положении без опоры.

Я раскрыл свой портфель-«дипломат» и выложил на стол перед полковником фоторобот человека с лицом-«подушкой безопасности»…