Глава 8

Из-за наговоров «Красной рубашки» после поездки на рыбную ловлю я стал с недоверием относиться к «Ди-кообразу». Когда же «Дикообраз» без всяких оснований заявил мне: «Съезжай с квартиры», я окончательно поверил, что это просто мерзавец. Однако, против моих ожиданий, на заседании «Дикообраз» горячо выступил за то, чтобы школьников крепко наказали. Тогда я задумался, – странно, черт возьми!… А когда от бабушки Хагино я узнал, что ради «Тыквы» он ходил уговаривать «Красную рубашку», я в восхищении воскликнул: «Вот здорово!» – и даже захлопал в ладоши. В общем получалось, что плохой-то, пожалуй, не «Дикообраз»… А вот «Красная рубашка» – наверно, человек бесчестный: разве он не старался придать правдоподобность шатким подозрениям и разными недомолвками вселить их в мое сознание? Я совсем было запутался в сомнениях, но тут помог случай: встретившись с «Красной рубашкой» у реки, когда он прогуливался там с Мадонной, я убедился, что он негодяй! Собственно негодяй он или еще кто, сразу не поймешь, – ясно только одно, что это скверный тип, двуличное существо. Человек – что бамбук: если не прямой, то ненадежный. С прямым человеком и подраться приятно. Но с таким, как «'Красная рубашка», с его вкрадчивостью, любезностью, с его «возвышенными интересами» и янтарной трубкой, которую он хвастливо выставляет напоказ, – с таким всегда нужно быть начеку, с ним просто так подраться нельзя. А если и подерешься, все равно это не будет настоящая, честная борьба. «Дикообраз», с которым мы, на удивление всем в учительской, препирались, перебрасывая друг другу одну сэну и пять рин, был все-таки куда лучшим товарищем, чем «Красная рубашка»! «Что за неприятный субъект!» – думал я на заседании, встречаясь с его гневными взглядами. Но потом, поразмыслив, нашел, что это все же лучше,нежели назойливый, вкрадчивый голос «Красной рубашки». Откровенно говоря, после собрания я даже подумал: «Хорошо бы помириться с «Дикообразом»… – и уже сунулся было заговорить с ним, но рн, грубиян такой, даже не ответил, только опять сверкнул на меня своими злыми глазами; ну, тогда я тоже разозлился, и все осталось, как было.

С тех пор «Дикообраз» не разговаривал со мной. Одна сэна и пять рин, которые я положил ему на стол, так на этом столе и лежали. Лежали и покрывались пылью. У меня, разумеется, рука не поднималась взять обратно деньги. «Дикообраз» тоже ни за что не хотел прикасаться к ним. Эти гроши легли между нами как барьер. Я все собирался заговорить с «Дикообразом», но не мог, а он упорно молчал. Оба мы проклинали эту сэну и пять рин. Наконец, уже стало тошно видеть их, приходя в школу.

С «Дикообразом» у нас все было порвано, но с «Красной рубашкой», напротив, я поддерживал прежние взаимоотношения. На следующий день после нашей встречи у реки Нодзэригава он первый подошел ко мне и завел разговор:

– Ну как, хорошо ли тебе на новой квартире? А не съездить ли нам снова поудить вместе русских писателей?

Меня это слегка раздражало, и я сказал:

– А ведь мы с вами встречались дважды.,, вчера вечером!

– Ах да, на станции… Ты что, всегда в это время ездишь? Не поздно ли? – заметил он.

Тут я нанес удар:

– Мы еще встретились у реки Нодзэригава!

– Нет, туда я не ходил; я принял ванну, а потом сразу обратно домой, – ответил он.

Хоть бы уж не скрытничал. Ведь на самом деле мы же встретились! Ну и лгун!… Если такой, как он, может быть старшим преподавателем в средней школе, то я, право же, гожусь в ректоры университета! С этих пор я потерял к нему всякое доверие. Но с «Красной рубашкой», которому я не доверял, я разговаривал, а с «Дикообразом», которым восхищался, не разговаривал. Удивительная все-таки вещь – жизнь!…

– Мне надо бы с тобой кой о чем побеседовать, – обратился ко мне однажды «Красная рубашка», – загляни ко мне домой.

«Экая досада», – подумал я, но все же не пошел на источники и часа в четыре отправился к нему.

«Красная рубашка» был неженат, но давно уже, только из-за того, что являлся старшим преподавателем, выехал из пансиона и снял себе дом с красивым подъездом. Говорили, что он платил девять иен пятьдесят сэн в месяц. Это был такой подъезд, что я подумал: «Эх, кабы я мог платить по девять с половиной иен в месяц, поселился бы я в таком доме и сразу вызвал Киё из Токио. Вот бы она обрадовалась!…»

На стук вышел младший брат «Красной рубашки». Этот младший брат занимался у меня по арифметике и алгебре, он плохо успевал да еще и бездельничал, так что учился даже хуже многих местных ребят.

Я спросил «Красную рубашку», какое у него ко мне дело. Выпуская из своей янтарной трубки вонючий табачный дым, он начал так:

– Видишь ли, с тех пор, как ты приехал, успеваемость учеников поднялась значительно выше, чем при твоем предшественнике; директор тоже очень доволен, что приобрел такого1 хорошего учителя. Словом, школа тебе доверяет, и хотелось бы, чтобы ты был поусерднее.

– Вон оно что? Поусерднее? Да ведь я и так усер: ден, больше некуда…

– Вообще-то ты неплохо работаешь и теперь. Только, знаешь, вот тот недавний разговор… Ты, смотри, о нем не забывай.

– Про того, кто хлопотал для меня комнату? Что он ненадежный человек? Этот разговор?

– Ну, не так откровенно, это уж чересчур, но… Э, ладно! Ты меня понял, так что… Короче говоря, если ты будешь и впредь стараться, то школа со своей стороны это оценит, а если обстоятельства позволят, тебе, наверно, и оплату изменят.

– А! Это насчет жалованья? По мне, и так хорошо, но, ясное дело, лучше, если б прибавили!

– На твое счастье, одного учителя как раз переводят, и таким образом… Правда, это еще не обсуждалось с директором, и я не могу, конечно, ручаться, но все же кое-какую прибавку, пожалуй, удастся получить. Припервом удобном случае я постараюсь поговорить об этом с директором.

– Большое спасибо! А кого переводят?

– Это уже известно, и я могу сказать. Это – Кога.

– Кога? Но разве он не здешний уроженец?

– Да, здешний, но по некоторым причинам… словом, это наполовину по его собственному желанию.

– Куда же он едет?

– В Нобэока, в провинцию Хюга. Он уезжает с повышением, потому что такое это, видишь ли, место…

– А кто его заменит?

– Вопрос о заместителе тоже в общем решен. За счет него-то и можно будет повысить тебе оплату.

– Вот как… Ну ладно! Впрочем, если и нельзя будет повысить, тоже не беда.

– Я во всяком случае хочу поговорить с директором. Кстати, он как будто согласен со мной. Однако имей в виду, что в дальнейшем тебе придется работать побольше; так что ты это учти.

– Мне дадут больше преподавательских часов, чем теперь?

– Нет, часов, пожалуй, будет меньше.

– Часов меньше, а работы больше? Что за чудеса!

– На первый взгляд действительно кажется странно, но сейчас, понимаешь, я не могу тебе сказать… Видишь ли, на тебя потом, вероятно, возложат большую ответственность, вот в чем дело.

Я абсолютно ничего не понимал. Ответственность больше, чем теперь… Что ж, я буду главным по математике, что ли? Но ведь главный – «Дикообраз», а уж он то, будьте спокойны, увольняться не собирается! Да и школьники его любят, так что его увольнение или перевод на новое место вряд ли будет на пользу школе.

«Красная рубашка» никогда не доводил разговор до конца. И теперь тоже, не договорив всего, он покончил с делами. Потом он еще просто так болтал на разные темы, рассказал, что «Тыкве» будут устраивать прощальный обед, в связи с чем поинтересовался, пью ли я сакэ , сказал, что учитель «Тыква» благородный человек и заслуживает любви и уважения. Наконец, неожиданно он спросил: – А ты умеешь сочинять хокку? «Вот беда!» – подумал я и сказал:

– Нет, не умею… До свиданья!

Я сразу же распрощался и ушел домой. Хокку сочинять! Да что я – Басе? И разве это дело для учителя математики – беспокоиться о том, что вьюнок оплел колодезную бадью или о чем-нибудь в этом роде?

Вернувшись домой, я задумался. Есть же такие непонятные люди! Ему, видите ли, опротивели родные места, где об благополучно служит в средней школе, уж не говоря о том, что у него здесь дом свой, и поэтому он отправляется в незнакомый чужой край искать себе забот и хлопот. Добро бы это был какой-нибудь большой город с трамваем, тогда еще куда ни шло, ну а что такое Но-бэока в провинции Хюга? Я все-таки приехал в сравнительно благоустроенный городок, где есть даже пароходная пристань, и то месяца не прошло, как уже хочется уехать отсюда. А эта Нобэока расположена среди гор, и кругом сплошь горы. «Красная рубашка» говорил, что туда нужно сначала плыть пароходом, потом, как сойдешь с парохода, целый день ехать лошадьми, – это только до Миядзаки, да от Миядзаки еще больше суток. И место дикое. Кажется, там население состоит наполовину из людей, наполовину из обезьян. Даже такой святой человек, как «Тыква», и то, поди, не захочет дружить с обезьянами. Что за чудак! В это время бабушка Хагино принесла мне ужин.

– Никак сегодня опять картошка? – начал было я.

– Нет, сегодня соевый творог. Ну, одно другого стоит!

– Знаете, бабушка, Кота, говорят, в Хюга уезжает. Правда, жалко его?

– Верно, жалко, но ничего не поделаешь, раз он сам по доброй воле едет. – По доброй воле? Это кто?…

– Как это – кто? Да он! Разве Кога не по собственной прихоти едет?

– Что вы?… Откуда это взяли?…

– Но мне сегодня сказал об этом «Красная рубашка»! Если я ошибаюсь, значит «Красная рубашка» лгун!

– Старший преподаватель? Ну что ж, он правду говорит, но правда и то, что Кога не хочет ехать.

– Значит, и то правда и это, – как же так? Посудите сами, бабушка. И какие у него собственно причины?

– Сегодня утром заходила мать Кога и в разговоре со мной слово за слово выложила все.

– Что же она рассказала вам?

– Дело, знаете, вот как было: после смерти отца их семья уже не могла жить в прежнем достатке, тогда мать посоветовала Кога, чтобы он обратился к директору школы и попросил его: я, мол, уже четыре года старательно работаю, так нельзя ли теперь немного повысить мне жалованье.

– Правильно!

– Директор сказал: «А, да-а… подумаем, посмотрим». Мать на том и успокоилась и с нетерпением ждала, что вот-вот будет распоряжение о прибавке, не в этом месяце, так в будущем. А в это время директор позвал к себе Кога. И когда тот пришел, сказал ему: «К сожалению, у школы мало средств и нет возможности повысить вам жалованье. Но в Нобэока есть вакансия, и поскольку там ставка на пять иен в месяц больше, я решил, что это совпадает с вашим желанием, так что, когда все формальности будут закончены, можете ехать». Вот что он ему сказал.

– Как же так? Значит, не посоветовался с ним, а просто взял и приказал – езжай?…

– То-то и оно! Кога попросил: «Чем ради этой прибавки уезжать, я лучше останусь здесь на прежних условиях. Здесь у меня и дом, здесь и мать…» Но директор сказал: «Теперь ничего сделать нельзя, все решено и уже заместителя на ваше место нашли». Вот что директор сказал.

– Они его одурачили, это не дело! Стало быть, Кога вовсе не хочет уезжать? Я и то подумал, что это очень странно. Олух он, что ли, из-за лишних пяти иен отправляться в эту горную глушь, дружить там с обезьянами!

– Почему олух? Он учитель.

– По всему судя, это проделки «Красной рубашки». Некрасиво же он действует! Бьет из-за угла! И потому прибавляют мне жалованье? Ну разве это не подло? Говорит: «Прибавим», да кто возьмет эту прибавку?

– Ах, вам жалованье повышают?

– Так мне сказали, но я решил отказаться.

– Как это так отказаться?

– Обязательно откажусь. Знаете, бабушка, этот «Красная рубашка» – дурак! Да и подлец!

– Ну и пусть себе подлец, но если вам жалованье прибавляют, значит нужно спокойно согласиться с этим. Вам же лучше. В молодости часто вот так сердятся, а как постарше станут да поразмыслят – и пожалеют, что в свое время не сдержались! И, конечно, потом плачутся: ах, мол, какой убыток потерпел из-за того, что вспылил! Послушайте вы бабушку, и если «Красная рубашка» предлагает вам прибавку, скажите спасибо и берите!

– А вы хоть и пожилой человек, но лучше бы вам не вмешиваться в чужие дела!… Прибавят мне или убавят – вам-то что? Ведь это мое жалованье!

Хозяйка молча вышла из комнаты. Старик хозяин беззаботно читал нараспев свои утаи.

Я думаю, что нарочно распевать тексты на такую мелодию – это особый способ затруднить их понимание. Я не мог понять этого старика, который каждый вечер без устали тянул свои напевы. Мне же было совсем не до утаи.

Мне сказали, что прибавят жалованье. Что ж, я хоть не особенно стремился к деньгам, но подумал, что другим тоже ни к чему копить лишние деньги, и согласился. А тут оказывается, что человека принудительно переводят на новое место, а на его жалованье будет наживаться другой. Мыслима ли такая жестокость?… А тот человек? Правда, он попрежнему, на словах, согласен ехать, но собственно какие соображения заставляют его бросаться в такую глушь, как эта Нобэока? Нет, я не успокоюсь, пока не пойду к «Красной рубашке» и не откажусь от этой прибавки.

Я натянул хакама и снова отправился к старшему преподавателю. Подойдя к солидному подъезду, я постучался; на стук опять вышел младший брат «Краснойрубашки». «Опять пришел?» – прочел я в его взгляде. Когда нужно, так приходят и дважды и трижды! Бывает, что и среди ночи с постели поднимут. Может быть, ему взбрело в голову, что я пришел справиться о здоровье старшего преподавателя? Ничего подобного, я пришел заявить, что не нуждаюсь в прибавке к жалованью.

– У него сейчас гости, – сообщил младший брат.

– А мне только на минутку его повидать, – сказал я, – пусть сюда выйдет.

И брат ушел. Посмотрев под ноги, я увидел сброшенные гэта с плетеными подошвами. Из комнаты донеслось: «Банзай!» Гость был Нода. Кроме Нода, ни у кого не было такого пронзительного голоса, и никто, кроме него, не носил такой изысканной обуви.

Немного погодя вышел «Красная рубашка» с лампой в руке.

– А, заходи, заходи, – сказал он, – у меня Ёсикава, свой человек.

– Хорошо и здесь, – ответил я, – мне только несколько слов сказать.

Физиономия у него была что помидор. Кажется, они там с Нода выпивали.

– Вы говорили, что мне жалованье увеличат, но я передумал и вернулся сказать, что отказываюсь.

«Красная рубашка», протянув вперед лампу, уставился на меня, но не нашелся что ответить и стоял в растерянности. То ли ему казалось подозрительным, откуда это взялся такой парень, что отказывается от прибавки, то ли его поразило – почему мне понадобилось для этого сейчас же возвращаться, когда я только что отсюда ушел, а может быть, его удивляло и то и другое, – но он так и стоял столбом, открыв рот от изумления.

– Я тогда согласился потому, что вы сказали, будто Кога переводится по собственному желанию.

– Кога едет всецело по собственному желанию, ну… и отчасти по назначению.

– Это неверно! Он хочет остаться здесь. Пусть на прежнем жалованье, но он хочет остаться в родных краях.

– Ты это что, от Кога слышал? – Нет, не от него.

– Так от кого?

– Моя хозяйка слышала это от матери Кога и сегодня рассказала мне.

– Стало быть, тебе старуха хозяйка сказала?…

– Ну да!

– Извините, но она, вероятно, несколько ошибается. И, судя по вашим словам, выходит, что своей хозяйке вы верите, а старшему преподавателю нет? Так по крайней мере все это звучит, значит в таком смысле и нужно понимать ваши слова.

Я замялся. И ловкач же этот кандидат словесности! Здорово выворачивается! Отец частенько говорил мне: «Нельзя все делать наспех, нельзя!» И в самом деле, я, кажется, немного поторопился. Старуха сказала, и я уже моментально помчался к «Красной рубашке», а ведь, собственно говоря, сам я ни «Тыквы», ни его матери не видел и ничего от них не слышал. И когда «Красная рубашка» этак меня обрезал, мне трудно было отразить его удар. Отразить удар я не смог, это верно, но в душе я уже был окончательно убежден в его вероломстве. Старуха хозяйка, конечно, скряга и жадина, но не лгунья и не двуличный человек, вроде него. Что делать?

– Может быть, то, что вы говорите, и верно, – возразил я ему, – но так или иначе, а от прибавки вы уж меня увольте!

– Ну, тогда это совсем смешно! Знаешь, ты вот сейчас специально примчался, и это выглядит так, как будто ты обнаружил что-то позорное в этой прибавке. После моего разъяснения ты убедился, что был неправ, и, несмотря «а это, все же от прибавки отказываешься. Не совсем просто объяснить твой отказ.

– Пусть не совсем просто, но все равно я отказываюсь!

– Ну что ж, раз тебе не нравится, принуждать не стану. Но имей в виду, что такая внезапная перемена решения за какие-нибудь два-три часа, и притом без особых причин, подрывает доверие к тебе.

– Пусть подрывает, наплевать!

– Нет, так нельзя. Доверие к людям – это самое важное! Если бы даже, допустим на минуту, твой хозяин… – Не хозяин, а хозяйка.

– Ну, это все равно… допустим, твоя хозяйка сказала правду, но и тогда твоя прибавка не отразится на заработке Кога. Koгa уезжает в Нобэока. Приезжает его заместитель. Заместитель приезжает на несколько меньший оклад, чем получал Кога. Эту разницу и хотят передать тебе, так что тебе нет надобности кого-нибудь жалеть. Кога будет занимать в Нобэока более высокое положение, чем здесь. А с вновь назначенным учителем с самого начала такая договоренность: он приезжает на более низкий оклад. И я полагаю, что если уж сделать тебе прибавку, то это самый удобный случай. Не хочешь – как знаешь… но, может быть, ты еще разок дома все это хорошенько обдумаешь?

Я не очень-то быстро соображаю, и обычно, если мой противник умел ловко говорить, я всегда был готов сказать, что ошибся, и смущенно ретировался. Однако не так было на этот раз. С первого дня, как я сюда приехал, «Красная рубашка» мне не понравился. Одно время я было переменил свое мнение и находил, что он просто весьма любезный женоподобный мужчина. Но какая же это любезность? В результате какой-то внутренней реакции я почувствовал, что не выношу его. Поэтому ни его логические доводы, ни его красноречие – все это меня ничуть не тронуло. Тот, кто искусно спорит, не обязательно хороший человек. А тот, кого переспорят, не обязательно плохой. По форме «Красная рубашка» вполне прав. Но как бы ни была прекрасна форма, из-за этого невозможно заставить себя полюбить душу человека. Если деньги, власть и красноречие могли бы привлекать к себе сердца людей, тогда люди, наверно, больше всех любили бы ростовщиков, полицейских и университетских профессоров.

Мог ли «Красная рубашка» тронуть мое сердце своей логикой?! Все поступают согласно своим склонностям, а не по логике.

– Вы, может быть, и правы, но мне эта прибавка не по душе, поэтому я и отказываюсь. Вот и все. Буду я еще обдумывать или нет, все равно скажу то же самое. До свиданья!

И я вышел на улицу. Лента Млечного Пути протянулась над моей головой.