ПРОЩАНИЕ (март 1969)

Мужчины переставляли мебель в гостиной, готовя комнату к поминкам. Тетя Айя, прибывшая сегодня из Токио, разбирала вещи, укладывая их в деревянные ящики и коробки. Юки сняла с двери ванной комнаты голубой материнский халат и отнесла его наверх, к тете. Прошли сутки, как умерла мать. Отец не прикоснулся ни к одной вещи покойной жены, словно смерть была заразной болезнью.

Айя, взяв халат из рук Юки, отложила его в сторону.

— Когда вырастешь, тебе, может быть, пригодятся мамины вещи, — сказала она, укладывая одежду покойной в ящик.

Юки наблюдала, как тетя Айя идет к открытому шкафу, уже наполовину опустевшему, снимает с плечиков блузки и платья (в основном голубых и зеленых тонов), чтобы раз- дожить их по коробкам. Снятые с плечиков платья падали, выскальзывая из теткиных рук. Из ящиков доносился легкий запах древесных опилок, от шелковых блузок и платьев исходил еле уловимый аромат матери. Тетя Айя сыпала по горстке шариков от моли в каждую коробку, прежде чем опустить крышку, и Юки представила, как запах этих шариков пропитывает материнскую одежду.

Закрыв шкаф, тетя направилась к письменному столу. Вытащила оттуда несколько шелковых шарфиков и украшений и, повернувшись к Юки, заметила:

— А ты держалась молодцом. В твоем возрасте это нелегко...

Юки отвернулась, разглядывая застекленную фотографию на стене. При слабом свете предвечернего солнца в ней отражались тени ветвей, раскачивающихся на ветру. Возникал эффект двойной экспозиции: колеблющиеся тени накладывались на неподвижный снимок, сделанный три или четыре года назад. На фотографии мать стояла между Юки и отцом, положив одну руку на плечо дочери, а другую — на руку мужа.

— Кто бы мог подумать, что тебе всего двенадцать лет! — Тетка складывала шарфики стопками, чтобы потом раздать друзьям и родственникам в память об умершей. — Ты держалась с таким самообладанием, даже ни разу не заплакала.

Юки болезненно воспринимала замечания типа: «Ты держалась молодцом», «Только двенадцать лет», «Такая мужественная девочка». Ей казалось, что, кроме этих слов, ей никто ничего не сказал со вчерашнего вечера, когда она, вернувшись с урока музыки, нашла свою мать лежащей на полу в кухне. В первое мгновение Юки решила, что мать потеряла сознание. Бросив на пол сумку с учебниками, она выключила газ и позвонила отцу на работу. Отец велел не вызывать скорую помощь и не паниковать — он немедленно приедет и привезет с собой врача. Юки открыла окно, чтобы проветрить кухню, опустилась на пол и дотронулась до лба матери. Он был непривычно холодным. Наверное, потянуло холодом с улицы, решила девочка и немного прикрыла окно. Ей и в голову не могло прийти, что мама уже не дышала. Запах газа пропитал всю одежду Юки и ее волосы, даже спустя сутки этот тошнотворный запах сохранялся, хотя она несколько раз мыла голову.

Когда врач констатировал смерть, Юки ушла в каморку, где на столе рядом со швейной машиной лежали белые куски ткани и бордовые оборки, предназначенные для ее новой юбки. Треугольные лоскуты с разбросанными поверх серебристыми булавками выглядели точно обломки парусника, потерпевшего кораблекрушение. «Когда же ты решилась на это? — подумала Юки. — Ведь еще сегодня утром собиралась шить мне юбку».

Но даже в тот момент она не плакала. Отыскав записную книжку матери, направилась в коридор, отсутствующим взглядом скользнула по номерам телефонов и принялась обзванивать родственников и маминых друзей. Отец в это время беседовал на кухне с двумя полицейскими, которых вызвал доктор.

...Позвякивание металла заставило Юки поднять голову. Тетя Айя просматривала ящички с украшениями и косметикой, сортируя и раскладывая их содержимое на две кучки: что пригодится, а что — выбросить. Большую часть украшений можно было оставить, за исключением браслетов со сломанным замком, непарных серег и мелкого ювелирного лома, а косметику — всю выбросить. Когда тетя выкидывала в мусорное ведро тюбики с губной помадой и коробочки с тенями для век, один из тюбиков выпал у нее из рук и покатился по ковру. При этом с него свалился колпачок.

— Бедная твоя мама, — тетя Айя отвернулась и прикрыла пальцами глаза.

Юки подняла с пола помаду. Краешек стержня, срезанный под углом шестьдесят градусов, был слегка затуплен. Она насадила на него колпачок и выбросила тюбик в мусорную корзину, снова ощутив запах матери.

После полудня Юки ни разу не спускалась вниз и вот теперь стояла на пороге комнаты, где теперь была мама, не решаясь войти. Все вокруг казалось ей совершенно незнакомым. Невозможно было представить, что это та самая комната, где они вместе слушали музыку, рисовали, пили чай, разговаривали. Юки молча смотрела на импровизированный алтарь, гроб посередине комнаты, белые и желтые хризантемы, окутанные дымом ладана. Повсюду белые драпировки, покрывающие пол и тяжелыми складками свисающие со стен. Юки пыталась представить, где раньше стояла мебель: кресло, которое любила мать, стеклянный столик, за которым они вместе пили чай, табуретка, вплотную придвинутая к креслу, чтобы удобно было время от времени показывать маме свои рисунки или что-то интересное в книге. Непонятно теперь, а где стояло пианино, на котором она играла, пока мама с закрытыми глазами слушала ее. Вся мебель была вынесена или задрапирована.

Человек в черном костюме прошел мимо,» присоединившись к небольшой группе скорбящих. Они сидели на полу спиной к Юки, почти сливаясь с окружающей белизной. Среди них она заметила бабушку с дедушкой, которые приехали ночью из деревни. Бабушка сгорбилась больше обычного, словно ее мучили боли.

— Какая жестокая судьба, — были первые бабушкины слова, когда утром она вошла в кухню, где Юки мыла в раковине голову. —

Больше всего на свете я боялась пережить свою дочь и увидеть ее мертвой. И вообще я думала, что все мои дети надолго переживут меня.

Айя, войдя в комнату, встала рядом с Юки.

— Разве у тебя нет одежды потемнее? — шепотом спросила она.

— Не знаю, — ответила Юки, глянув на свое светло-голубое платье. Она вспомнила, как они с мамой выбирали для этого платья ткань ручной работы на ярмарке ремесел в Киото. Тогда же еще купили чайный сервиз цвета спелой хурмы. — Ты же сама сказала, чтобы я надела что-нибудь голубое или серое, если не найдется ничего черного.

— Я имела в виду что-нибудь темно-синее.

— Ты этого не говорила.

— Ладно, пойдем поищем что-нибудь подходящее.

Юки последовала за тетей вверх по лестнице. Только что прибыл священник. С лестничной площадки она видела, как он вместе с отцом входит в дом. Черное облачение священника пузырилось вокруг него, как воздушный шар, и сам он напоминал буй, прыгающий по волнам. Юки представила себе кладбище при храме, иссеченное дождем, ей даже показалось, что она почувствовала запах мокрой одежды. Отец не взглянул вверх и не заметил ее на лестнице. Со вчерашнего дня, после того как отец попросил ее не вызывать скорую помощь, они почти не разговаривали. Доктор, осмотрев маму, сокрушенно покачал головой: «Слишком поздно, она уже не дышит...» Юки снова попыталась вспомнить Тот момент, когда она увидела мать лежащей на полу, но, несмотря на все усилия, на память приходило лишь одно: лоб мамы еще не был ледяным. Но после того как она открыла окно, он не согрелся. «Когда же остановилось ее дыхание? Почему я сразу не проверила, дышит ли она?» — эти мучительные вопросы не давали Юки покоя.

Девочка зашла в свою спальню напротив маминой, где ее поджидала тетка. Она провела по спине Юки рукой, расстегнув молнию. Юки выбралась из платья и присела на краешек кровати, оставшись в одной белой комбинации, а тетя, повесив платье в шкаф, принялась быстро изучать гардероб племянницы. Вешалки- плечики неприятно и сухо скрежетали, скользя по штанге. *

У Юки пересохло в горле. Было что-то унизительное в том, чтобы сидеть вот так на краю кровати почти голой и смотреть, как тетя хозяйничает в ее платяном шкафу, выдвигает и задвигает ящики — как она недавно перебирала одежду матери. «Если я тоже умру, — подумала Юки, — тетя Айя будет так же обращаться с моими вещами, как только что с мамиными». Она представила себе, как тетка засовывает ее вещи в деревянные ящики, сортирует шарфики с носовыми платками и раскладывает их по кучкам: это выбросим, а это раздадим. В груди защемило, словно кто-то вонзил в нее нож.

Айя остановилась на белой блузе и широкой серой юбке.

— Наденешь это. И поторопись. Прощание — через несколько минут.

Это была ее единственная подходящая такому случаю одежда, да к тому же — часть костюма, в котором выступает школьный хор. Они с матерью часто посмеивались над бесформенностью унылой юбки. Яркие веселые платья, сшитые мамой, остались за закрытой дверцей шкафа. Но мама умерла, и теперь Юки принуждают надеть эту безобразную хоровую форму. Может, еще и петь заставят в придачу?

— Хочешь, я останусь и помогу тебе? — спросила Айя.

Юки покачала головой.

— Тогда одевайся и побыстрее спускайся вниз.

Тетка вышла из комнаты, и, когда шаги ее стихли, Юки глубоко вздохнула, и слезы, которые она так долго сдерживала, ручьем покатились по ее щекам. Она лихорадочно вытирала лицо о подушку. Снизу донесся звон медного колокольчика — священник начал отпевание. Время от времени ему вторили хором собравшиеся у гроба. Слов было не разобрать — какое-то монотонное жалобное завывание. Юки наконец застегнула блузку, но никак не могла справиться с молнией на юбке. Пальцы не слушались, и ей снова захотелось плакать. Снизу по-прежнему доносился заунывный вой.

Стащив с себя юбку, Юки швырнула ее на пол, открыла дверцу шкафа и включила в нем свет. Яркие краски озарили небольшое внутреннее пространство гардероба. Она влезла в шкаф, закрыла за собой дверцу и уселась, подтянув колени к груди и касаясь щеками своих летних платьев. Зажала уши ладонями, посмотрела вверх и еще раз полюбовалась яркими красками. Они заглушат горестное пение, доносящееся снизу!