НА ЦЫПОЧКАХ (апрель 1970)

Новая невеста отца застряла в салоне красоты — уже три часа прошло. Юки остановилась за дверью салона, стараясь взять себя в руки. Пол, казалось, еще дрожал под ногами — она только что приехала утренним поездом из Токио, где после смерти матери жила у тети Айи целый год. Тетка приехала вместе с ней и в ожидании церемонии сидела в кафе на нижнем этаже.

Юки медлила, не решаясь повернуть ручку двери. Во рту еще сохранялся кисловатый привкус съеденного в поезде мандарина. Наконец она открыла дверь и пошла прямо к окну, не оглядываясь по сторонам. Салон красоты находился на шестом этаже отеля, в котором будет свадьба. Из окна открывался вид на порт Кобе, расположенный отсюда в шести-семи кварталах к югу. В лучах послеполуденного солнца поблескивала спокойная водная гладь.

Юки медленно повернулась к невесте, сидящей перед зеркалом, уже завернутой в несколько слоев свадебных кимоно — оставалось лишь последнее, серебристо-белое. Оно висело на деревянной вешалке у противоположной стены. Снятая одежда — коричневое вязаное платье, колготки кофейного цвета и черные туфли на высоких каблуках, сложенные в кучку, лежали на складном стульчике в углу Волосы невесты были зачесаны назад, голова замотана белым полотенцем. Две женщины из салона красоты массировали ей лицо и шею, натирая их белым блестящим кремом.

— Тетя Айя сказала, чтобы я приехала и познакомилась с вами, — обратилась Юки к будущей мачехе. — Вы, кажется, хотели поговорить со мной.

Массажистки прервали работу и стали мыть руки в раковине.

— Ты, наверное, еще никогда не видела, как наряжают невесту перед свадьбой, правда? — спросила невеста. — Почему бы тебе не посмотреть, что со мной делают? Видишь, тут только девушки. Ни одному мужчине, даже твоему отцу, нельзя видеть меня до церемонии бракосочетания.

— Отцу это и не нужно, — ответила Юки. — Его не интересуют тряпки и косметика. Он всегда говорил маме, что она шьет мне слишком много платьев. Он считает, что не стоит придавать слишком большого значения своей внешности. Ему бы наскучило три часа смотреть, как кто-то одевается, — у Юки закружилась голова, она оперлась о металлический карниз окна — на удивление холодный.

— Ты очень любила свою мать, правда? — спросила невеста.

Юки молчала. «Несмотря ни на что, — верь, что я тебя очень люблю», — вспомнила она слова из предсмертной записки матери.

— Конечно, мы должны ладить друг с другом, — продолжала невеста, поднеся длинную тонкую руку к виску и подсунув под полотенце выбившуюся прядь волос. Пальцы у нее были костлявые, а ногти накрашены серебряным лаком. — Возможно, ты наслушалась обо мне всяких гадостей. Это все потому, что я выхожу замуж за твоего отца вскоре после трагической гибели твоей матери. Сплетники еще скажут, что я давно положила на него глаз и довела твою мать до смерти... Ты знаешь — это злые языки...

— Не верь тому, что они говорят, — продолжала невеста. — Я давно знаю твоего отца. Мы долгое время работали в одном офисе. Но между нами ничего не было, и у тебя нет причин злиться на нас. Я хочу, чтобы мы были счастливы — все вместе. Понимаешь?

Глядя из окна, Юки посчитала, сколько кораблей стоит на якоре в порту: у южного причала их было шесть. Она вспомнила, как в первый раз мама взяла ее с собой в порт, чтобы показать корабли. По дороге Юки забрасывала мать вопросами: «Это что — такие большие дома? Почему они в воде?» И только приблизившись к краю пирса, где ничто, кроме сверкающей водной полосы шириной в десять метров, не разделяло их с этими громадами, Юки, наконец, поняла, что это и есть корабли, на которые они пришли посмотреть. Ничего общего с красочными корабликами на картинках из ее книг — эти, настоящие, были с мачтами и трубами, из которых валит дым. «Ты все переживешь и станешь сильной женщиной... Не останавливай меня». «Я никогда не переживу этого, мама», — думала Юки.

— Ты слушаешь меня, Юки? — раздался голос будущей мачехи. Косметички хлопали ее по лицу бумажными салфетками, пропитанными лосьоном, потом приступили к макияжу. Когда они закончат, лицо и подбородок невесты будут светлее, чем ее шея. Хотя невеста была на несколько лет моложе покойной матери, ее кожа без макияжа выглядела несвежей. Юки помнила, как эта женщина восемь месяцев назад впервые приехала вместе с отцом в Токио навестить ее. Накануне вечером он позвонил и сказал, что приедет с красивой женщиной с большими прекрасными глазами, которая очень хочет подружиться с Юки.

— Конечно, я вас слушаю, — ответила Юки. Отвернувшись от окна, она взглянула на висящее на вешалке серебристо-белое кимоно с широкими рукавами, похожими на крылья огромной птицы.

— Ты будешь называть меня матерью?

— Да... Матерью, но не мамой... Можно мне уйти?

— Мы будем счастливы все вместе, правда? А ты постараешься полюбить меня?

— Я не могу этого обещать. Все мы не будем счастливы. А уж я — точно никогда не буду...

В пропитанном парфюмерными ароматами воздухе Юки стало трудно дышать. Если сейчас не уйти отсюда, можно задохнуться... — она выбежала из салона, бросилась по коридору к лестнице.

Красное шерстяное платье покалывало ей шею и ноги. Это платье купили для нее отец со своей невестой, когда приезжали к ней в Токио во второй, то есть в последний раз. «Обещай, что наденешь его на нашу свадьбу», — сказал ей тогда отец.

Юки проскочила первый марш лестницы, перепрыгнув через последние три ступеньки. Она прижимала к себе расшитую белым бисером сумочку, которую когда-то давно смастерила для нее мама. Никто не запретил ей взять сумочку на свадьбу.

Отец встретил Юки и тетю Айю на вокзале и сразу повел их завтракать. Говорили мало, он все время посматривал на часы, а потом уехал, сославшись на неотложные дела. Юки с теткой пошли забронировать номер на одну ночь. Завтра утром Айя уедет обратно в Токио, а отец с невестой встретят Юки в холле гостиницы и заберут ее к себе. Юки не была в доме, где она выросла, со смерти мамы, и ей не хотелось туда возвращаться.

Пробежав вприпрыжку два лестничных марша, Юки немного успокоилась и еще крепче прижала к груди свою сумочку со свадебной фотографией мамы. Это была одна из ее самых любимых фотографий! Отец и мать у главных ворот храма в Киото¹, мама слегка наклонилась к отцу и оперлась на его руку. Когда-то мама рассказывала: «Посмотри внимательно на фотографию — видишь я стою на цыпочках, ухватившись за отца... Дело в том, что это платье я взяла на прокат, и оно оказалось мне слишком длинным, а я не хотела, чтобы на фотографии было заметно, что оно волочится по земле. Все делалось в спешке, и у меня не хватило времени его укоротить. Тогда у нас было мало денег, и мы устроили свадьбу на западный манер: взяли платье напрокат, это было гораздо дешевле, чем купить его или сшить».

Спустившись вниз, Юки направилась в другое крыло отеля, где располагалось кафе. Посетителей там почти не было. Среди белых столиков, стульев и растений в горшках, напоминающих маленькие пальмы, она увидела тетю Айю, сидящую у окна. Отсюда открывался вид на центр Кобе с его высокими белыми зданиями и на горы с северной стороны города. Море находилось с противоположной стороны. Юки подошла к столику тети. На Айе был синий переливающийся костюм, почти такой же, какой надевала мать, когда шла в театр или на концерт. Она на два года моложе Шидзуко, повыше ее, и очень похожа на сестру: те же светло-карие глаза и те же большие руки с широкими ладонями.

— Я сбежала от нее, — призналась Юки и села, положив сумочку на свободный стул рядом.

— Что за дурацкий фортель? — голос тети прозвучал скорее устало, чем рассерженно.

— Она хотела, чтобы я любовалась, как ее наряжают и накрашивают. Мне это неинтересно, — Юки уставилась на руки тети Айи. Нако- нец-то пол перестал качаться под ногами. — Ты знаешь, что у меня в сумочке? Фотография с маминой свадьбы. Хочешь посмотреть?

— Юки, прошу тебя, не надо все усложнять.

— Я сегодня хочу послушать, какой мама была в молодости и почему она не послушала бабушку и не вышла замуж за того богатого человека? Ты можешь еще раз рассказать об этом?

— Не знаю, — ответила Айя. — Сейчас не самое подходящее время для таких рассказов. Я не хочу, чтобы ты сегодня портила всем настроение.

— Если ты мне снова расскажешь эту историю, я буду паинькой до конца дня.

— Обещаешь? Ты не выкинешь на свадьбе какой-нибудь номер? Не будешь вскакивать с места, будешь сидеть тихо и помалкивать?

— Обещаю — буду вести себя хорошо. А ты расскажи мне про маму. Ничего не утаивай. Расскажи все поподробней, не торопясь, как мама всегда делала.

— Хорошо. — Айя, вздохнув, склонилась над столом. — Ты знаешь, все это произошло через год после войны. Мы тогда жили в деревне, где и сейчас живут твои бабушка и дедушка. Наша семья испокон века владела землей в этой деревне. Но началась земельная реформа². Пришли всякие чиновники и заставили нас продать большую часть земли за бесценок нашим арендаторам. Ты ведь изучала в школе историю, должна знать. Многие от этого, может быть, и выиграли, но не мы. Мы сразу обеднели. Нашего старшего брата убили на войне, а мы, остальные дети, были слишком малы, чтобы поддержать родителей.

Твоя бабушка, однако, не сдавалась. Мама твоя была самой старшей из нас, пятерых детей, ей было семнадцать — самый подходящий возраст для замужества. Твоя бабушка хотела выдать ее замуж за парня из самой богатой семьи из соседней деревни. Они с дедушкой сговорились с его родителями, и те сказали, что будут счастливы заполучить в свой дом такую чудесную невестку. Эта семья тоже владела землями, но в горах, а там был сплошной лес, и их никто не требовал продавать: властям нужны были участки, где можно выращивать рис. И все же та семья решила, что землевладельцы должны держаться друг за друга, и сделала нашей семье хорошие подарки, чтобы отметить помолвку. Они подарили нам вазу из белой керамики и картины с пейзажами. Назначили время свадьбы. Бабушка вернулась домой и сказала твоей маме, что подобрала ей блестящую партию и что теперь она обручена. Твоя мать возмутилась: почему сначала не поговорили с ней? Бабушка тоже разозлилась и сказала твоей матери: «Я нашла тебе такого прекрасного жениха, и вот твоя благодарность! Если ты действительно не хочешь выходить замуж за этого парня, ты сама возвратишь его семье подарки и сама все это им скажешь. Я не собираюсь за тебя отдуваться». Бабушка не верила, что дочь ослушается, но рано утром на следующий день, когда все еще спали и не могли остановить ее, твоя мама собрала все подарки и пошла в дом того парня. Она сказала его родителям, что если когда-нибудь соберется замуж, то мужа себе найдет сама... — Айя отхлебнула кофе и продолжала: — Позже твоя мать рассказала мне, что всю ночь накануне, перед тем как отнести подарки, она не спала и думала: может быть, все-таки выйти замуж за того человека ради блага своей семьи? Но как можно жить с человеком, которого она ни разу не видела? Она не сможет его полюбить и будет несчастной всю свою жизнь... Нет, если она принесет себя в жертву, возненавидит все на свете. Она поклялась себе, что будет работать, не щадя сил, чтобы всячески помогать семье, но выгодные партии ей не нужны.

Айя смолкла.

— Так вот почему мама приехала в Кобе? Чтобы найти здесь работу? — догадалась Юки. — Ну, конечно, она не могла оставаться в деревне — ведь все узнали о ее поступке.

— Да, для деревенской девушки это едва ли не преступление. В Кобе она два года работала секретаршей и жила в маленькой каморке на чердаке без отопления, потому что почти все заработанные деньги отсылала домой. А потом познакомилась с твоим отцом.

— Он тогда болел... — напомнила Юки.

— У него был туберкулез, и мама целый год ежедневно ходила в больницу, пока он не выздоровел. Она не бросила его, хотя все говорили, что он умрет, и она останется у разбитого корыта. -Не бросила, потому что они были помолвлены и она действительно любила его...

Айя замолчала.

— И вот его благодарность, — сказала Юки. — Через год после смерти мамы он снова женится. К тому же эта его невеста — такая дурочка!

— Не говори так!

— А разве я не права? — упрямилась Юки. — Она сказала, что мы все будем счастливы. Вот ты, например, не вышла же замуж, когда умер дядя! Я помню, как ты говорила маме, что даже слышать не хочешь о новом муже.

— У женщин все иначе, чем у мужчин. Им нужна жена, чтобы заботиться о доме и детях.

Некоторое время обе молчали. Потом Айя сказала:

— Теперь мы будем видеться нечасто. Я отправила твои вещи. Они придут через неделю.

Юки ничего не ответила.

— Ты должна понять: отцу в одиночку не справиться с хозяйством, да и с твоим воспитанием тоже, — попыталась урезонить ее тетя. — Конечно, у новой жены есть родственники, они станут и твоими родственниками. Но мы с бабушкой и дедушкой будем видеться с тобой по разным случаям.

— Например, на чьих-нибудь похоронах, — мрачно заметила Юки.

— Не надо так! Разве ты не понимаешь, что ничего нельзя изменить? Ты у отца — единственный ребенок. У нас никаких прав на тебя нет. Пригласить меня на свадьбу — это со стороны твоего отца была даже любезность.

— Ты знаешь, что это ложь, — отрезала Юки. — Все ложь! Они знают, что я хочу остаться у тебя в Токио, и они сами тоже этого хотят! Я им не нужна! Они всего два раза приезжали в Токио навестить меня. Им больше всего на свете хочется быть только вдвоем. А я — для маскировки, чтобы о них не говорили плохо.

Юки выглянула из окна. Отсюда был виден концертный зал, где она шестилетней девочкой впервые играла на фортепьяно перед публикой. Исполнив две пьесы, она вышла на улицу отдохнуть и посмотреть на корабли, а мама незаметно прошла через другую дверь, чтобы купить ей букет алых роз. Юки ясно видится эта картина: мама бежит вверх по лестнице, ведущей в концертный зал, в белом платье, с букетом роз, и они обнимаются — радостно, но осторожно, чтобы не помять цветы. «Мамочка, как же ты мне нужна!» — прошептала она.

Юки сидела между тетей и старым другом отца, которого видела на маминых похоронах. Свадебная церемония должна была начаться через несколько минут — ждали невесту. В зале царил полумрак: только на алтаре горели длинные белые свечи. За тремя длинными столами, установленными вокруг алтаря в виде подковы, сидели гости, человек двадцать мужчин и женщин: родственники со стороны невесты и отца и несколько его друзей по работе. На мужчинах были темные костюмы, на большинстве женщин — строгие черные кимоно. От запаха горящих свечей в зале стояла духота. К тому же помещение было без окон. Юки так хотелось выбраться отсюда хотя бы в холл гостиницы.

Отец стоял у алтаря. В черном кимоно он казался маленьким и старым. Смотрел куда-то поверх голов гостей, напоминая Юки старика, силящегося что-то вспомнить — может быть, мелодию песни, которую пел в молодости. Священник в красно-белом облачении стоял по другую сторону алтаря, держа зеленые ветки, перевязанные красной и белой лентами. Юки отвела взгляд от священника и уставилась на свои руки, убранные под стол. По-прежнему сжав сумочку, она пыталась представить своих родителей, стоящих у ворот храма, за которыми зеленели деревья. Как говорила мама, та свадьба состоялась в мае, и сейчас Юки почудился принесенный весенним ветром запах цветущих глициний, высаженных за храмом, возле пруда. Она взглянула на отца, стоящего в центре «подковы», и подумала: «Неужели ты совсем забыл тот день, аромат цветов и зеленых листьев и ее ладонь, лежащую на твоей руке?»

Дверь распахнулась, и показалась невеста. Она шла медленно: громоздкий парик и многослойное одеяние сковывали движения. Когда она остановилась между женихом и священником, гости поднялись со своих мест.

Юки тоже встала, положив сумочку. Сидевший с ней по соседству друг отца задел ее рукавом пиджака, и Юки теснее прижалась к тете. Священник начал обмахивать новобрачных ветками и высоким гнусавым голосом, нараспев, неразборчиво произносить какие-то слова. Другого священника, отпевавшего маму, она тогда тоже не могла понять... Скорее бы сесть, подумала Юки, пока пол снова не поплыл под ногами.

Закончив пение, священник вручил отцу большую керамическую чашу с ритуальным саке. Юки наблюдала, как он трижды глотнул рисовую водку и передал чашу невесте. Невеста также отпила из чаши три раза. Священник передал ее на стол, где сидела Юки. Каждый гость, сделав три глотка, передавал чашу по кругу. Дошла очередь до тети Айи. Она взяла чашу, поднесла ее к губам, и лицо тетки, казалось, утонуло в огромном сосуде. Дошла очередь и до Юки.

Чаша была такой тяжелой, что девочка с трудом удержала ее в руках. Она едва не поперхнулась от резкого запаха саке и зажмурилась, чтобы не видеть мерзкого напитка. Как в дымке, снова всплыла мама в белом свадебном платье у ворот храма, овеваемая весенним ветерком и ароматом глициний. Мама, подумала Юки, я не позволю ему тебя забыть. Она поднялась на цыпочки и наклонила чашу. Теплое и горькое саке тонкой струей полилось ей в рот. Юки сделала один длинный глоток, а когда друг отца потянулся за чашей, она, опустившись на пятки, со всей силой грохнула ее об стол. Точно так же в день похорон мамы отец разбил о порог ее рисовую чашку, чтобы навсегда изгнать ее дух из своего дома.