Глава 18
Мэйнфорд был зол и мрачен.
– Где тебя Бездна носит? – поинтересовался он, оторвав взгляд от бумаг, которые держал так, будто с трудом сдерживался, чтобы не разорвать их в клочья.
– В Архиве. – Тельма надеялась, что выглядит вполне себе невозмутимо. – Я отметилась на проходной.
И уволить ее за опоздание не выйдет.
– И нашла что-нибудь интересное? – Бумаги Мэйнфорд швырнул в ящик стола.
– Вот. – Тельма протянула футляр со свирелью и книгу. Закладку она еще накануне поставила. – Возможно… техникам будет интересно взглянуть.
– В Архиве? – Мэйнфорд футляр принял, осторожно взялся, за самый краешек, не то не желая и случайно прикасаться к пальцам Тельмы, не то испытывая какие-то свои подозрения относительно содержимого.
– Нет.
– Где же?
– Старый… знакомый… подсказал.
– А сказать про этого старого знакомого было недосуг? – Крышку с футляра он снял.
Замолчал.
И молчал долго, этим молчанием последние нервы вытягивая. Затем снял трубку. Надавил на рычаг.
– Кохэн, загляни… кое-что есть по твоему профилю… так что там со старым знакомым? – Внимание Мэйнфорда вновь переключилось на Тельму. – Интересные у тебя знакомые.
– Мы… давно не виделись. Я не была уверена, что он захочет говорить со мной… а с полицией и подавно. Но…
– Старый… знакомый… – Мэйнфорд вытащил свирель, и Тельма удивилась, до чего бережны могут быть эти толстые неуклюжие с виду пальцы.
Он держал свирель осторожно, будто сделана она была не из кости, но из пыли и ветра, он и дышал-то в сторону, чтобы случайно не развеять магию, эту свирель создавшую.
– Рассказывай.
Тельма заговорила.
Говорила кратко. Сухо. И стараясь придерживаться исключительно фактов.
– Вот как… очень интересно…
Что именно было ему интересно, Мэйнфорд сказать не успел: дверь приотворилась, впуская Кохэна. Сегодня он был в бледно-лиловом. И наверное, на ком-то другом костюм подобного цвета смотрелся бы смешно, но, глядя на Кохэна, улыбаться не хотелось.
– Смотри, что нам Тельма принесла. – Мэйнфорд протянул свирель масеуалле. Но тот, качнувшись было в ее сторону, замер. Дрогнули крылья носа. Приподнялась верхняя губа. И на лице масеуалле появилось выражение хищное и вместе с тем… он испугался?
Тельма чуяла страх.
Если не шкурой чуяла, то затылком, волосы на котором зашевелились. Еще немного и дыбом встанут.
– Где? Взяли?
Кохэн облизал губы. И рубин в клыке полыхнул ярко.
– Да вот… у нашей девочки, оказывается, есть старые знакомые…
И когда это она успела стать их девочкой?
– Положи.
– Куда?
– На место. Ей… не нравится… ты, – Кохэн повернулся всем телом к Тельме, – ты возьми.
Брать свирель в руки не хотелось совершенно. Почему-то вспоминалось чудовище из книги, уродливая тварь, пародия на человека. Но не подчиниться Кохэну Тельма не посмела.
Свирель была прохладной.
И гладкой.
Не такой гладкой, какой бывает кость… нет, это была гладкость льдистого альвийского стекла. Или же камня, отполированного текучей водой. И даже руны, украшавшие свирель, не способны были нарушить это совершенство. Нет, они, вдавленные, вовсе не ощущались под пальцами.
Свирель, попав в руки, ласкалась.
И Тельма поймала себя на том, что ей ужасно не хочется расставаться с вещью столь чудесной. Да и зачем? Разве не Тельма ее услышала когда-то?
Свирель позвала.
Из всех, собравшихся в доме, она выбрала именно Тельму, ничем непримечательную девочку, и хранила верность выбору годами.
Ждала.
Терпела прикосновения чужих рук, не способных оценить этого совершенства. Смиряла гнев. И дождалась. Тельме надо лишь поднести свирель к губам и дунуть.
Легонечко.
Всего-то один вдох, и все здесь подчинятся ее, Тельмы, воле. Разве не того она желает? Мэйнфорд, каменный Мэйнфорд, ныне замерший, вперившийся в Тельму настороженным взглядом, признается во всем. Он будет рад услужить Тельме.
И сделает все, что она попросит.
Он сам покарает своего брата. Или приведет его туда, где Тельма сыграет еще одну песню. Она может играть долго, бесконечно долго…
– Нет, – Кохэн ударил по руке, и сила удара была такова, что Тельма не удержала свирель. И та, выпав, зазвенела громко, обиженно.
От этого звона стакан на столе Мэйнфорда взорвался, брызнули осколки.
Хрустнул графин.
Люстра и та качнулась…
– Нет. – Кохэн перехватил руки Тельмы, в голове которой билась одна-единственная мысль: она должна добраться до свирели первой.
Масеуалле навалился, прижав Тельму к столу. Она извивалась, рычала, пыталась высвободиться, но проклятый был слишком силен.
– Мэйни, да сделай что-нибудь! Я долго ее не…
Свирель плакала.
И звук нарастал. Почему никто не слышит, как дребезжат запыленные стекла, и бьются пойманными бабочками старые снимки под покровами их? Как звенит окно, по которому вот-вот поползут трещины… как сам камень гудит.
Тельме нужно успокоить свирель.
Спасти.
Но ее оторвали от стола, тряхнули и, отвесив пощечину, велели:
– Очнись.
Голос этот перекрыл звук свирели. И все исчезло. Кроме, пожалуй, разбитых губ.
– Мэйни, вот ты…
– Сам просил что-нибудь сделать, – буркнул Мэйнфорд, как показалось, виновато. – А мне больше ничего в голову не пришло…
Он все еще держал Тельму, и хватка была стальной: захочешь – не вырвешься. Тельма больше не хотела рваться. Она вдруг осознала, что пуста.
Вычерпана до дна.
И вот-вот отключится. В ушах гудело, сердце бухало громко, тревожно.
– Я… – Тельма слизнула каплю крови. – Уже… в… норме…
Каждое слово давалось с трудом.
– Пить… только… если… можно.
– Присядь. – Мэйнфорд просто поднял и перенес ее в кресло. Усадил. Огляделся. – Из графина будешь? Стакан… немного того…
Тельма кивнула.
Будет. Она так хочет пить, что, кажется, и всего содержимого графина будет недостаточно, чтобы утолить ее жажду.
Графин был тяжел, и без помощи Мэйнфорда Тельма его не удержала бы. Она пила, жадно, захлебываясь, не обращая внимания на то, что вода течет по шее, по груди. Запоздало вспомнилось, что сменной одежды при себе нет, а блузка промокла насквозь…
– На вот, – Мэйнфорд графин отобрал, намочил платок и протянул Тельме, – лицо оботри, легче станет…
И смущенно добавил:
– Он чистый.
– Спасибо. – От платка пахло табаком и лакричными леденцами, и Тельма, прижав его к лицу, трусливо пряталась за этим запахом.
Она едва…
…ее едва…
…в школе ведь предупреждали, что далеко не все артефакты безобидны…
…дремлющие ловушки…
…резонанс по ауре…
…рассеивание внимания, как отвлекающий фактор…
А она взяла и забыла.
Дура!
И сейчас у Мэйнфорда появился замечательный повод выставить Тельму.
Профессиональная непригодность… Боги Бездны.
Но Мэйнфорд не собирался выгонять. Он медленно, как-то слишком уж медленно развернулся к Кохэну, который, присев на корточки, изучал свирель.
– Встань.
Масеуалле подчинился. И от удара заслоняться не стал. Согнулся. Захрипел. Сглотнул слюну. И задышал, пусть далеко не сразу.
– Понял, за что? – поинтересовался Мэйнфорд, ласково похлопав масеуалле по плечу.
– Д-да.
– Точно понял? Или еще поучить?
– Н-не стоит… я… п-понятливый…
– Ну смотри… – Мэйнфорд повернулся к Тельме и та сжалась: на подобные методы воспитания она согласна не была.
Мэйнфорд вздохнул и почесал затылок.
– Ты… как?
– Нормально. Почти…
– Есть хочешь? Хочешь, конечно. Кохэн…
– Понял. Только уберусь сначала, а то мало ли… ты сам как?
– А никак. – Мэйнфорд, наклонившись, поднял свирель. – Я вообще ни хрена не понял. Так что… давайте, объясняйте… нет, сначала вот ее накорми, а потом объясняйте. И переодеться возьми, а то мокрая, как дохлая мыша.
Великолепно.
С мышью ее, конечно, сравнивали, но вот чтобы с дохлой…
– Извини. – Мэйнфорд ущипнул себя за ухо. – Но… ладно, вали за едой. А ты сиди уже… на вот.
Из старого шкафа появился старый же, если не сказать, древний плед. От него разило нафталином, и еще пылью, и кажется, виски, но сам факт заботы умилял.
Как ни странно, вернулся Кохэн быстро, с подносом, на котором уместился фарфоровый кофейник, тройка чашек, сахарница на тонких паучьих ножках, кувшинчик со сливками…
Экая роскошь.
Тельма, если бы не была так вымотана, удивилась бы.
Поднос поставили на стол, и Мэйнфорд, стоило ей пошевелиться, буркнул:
– Сиди уже… а еда где? – Это, исключительно вежливый вопрос адресовался уже Кохэну, и тот ответил кивком, вышел и вернулся, но уже не с подносом, а с парой промасленных пакетов.
– Надеюсь, ты не на диете? – запоздало поинтересовался он, протянув пакет Тельме.
Диета? Да она за один запах жареного мяса, который из пакета сочился, убить готова.
– Не на диете… не спеши, никто не отберет.
Ели молча.
Тельма сосредоточилась всецело на гамбургере, на мягкой булочке, щедро посыпанной кунжутом, на салате, листья которого не успели превратиться в тряпки, на сочной говяжьей котлете и куске сыра, что расплавился ровно настолько, чтобы тянуться тончайшими нитями, но в то же время не растекаться.
Гамбургер был хорош.
И соус к нему.
И кофе, черный, крепкий до того, что каждый глоток его приходилось запивать водой. Откуда-то к кофе появились шоколадные трюфели, пропитанные коньяком, и, Бездна задери, это было чудесно.
– А теперь говори, – не то велел, не то дозволил Мэйнфорд, при том с трудом подавив зевок. Тоже не высыпается? В нынешнем состоянии благостной сытости Тельма была готова посочувствовать ему.
Немного.
– Да в общем-то говорить особо не о чем… старая вещь, очень старая… я бы сказал, древняя.
Указанная вещь вернулась в бархатный футляр.
– Это не… – уточнила Тельма сиплым голосом.
– Все может быть. – Кохэн понял с полуслова. – Хотя… не знаю… я помню ту легенду… и не только вашу легенду. Мой дед рассказывал ту историю иначе. Он говорил о людях, которые пришли из-за моря и назвали себя детьми бога. И не было никого, кто бы усомнился в их словах. И сам Император склонился пред ними…
Нет, все-таки это не может быть она.
Слишком… просто?
Совпадение?
Бывают совпадения, но чтобы вот такие…
– Дед сказал, что… последний Император был глуп и слаб, он не решился последовать заветам предков и не взошел к солнцу, а потому и не сумел противостоять волшебному голосу. И это сгубило всех масеуалле. Боги вмешались, но поздно. Белых людей стало слишком много. У них была сталь. И сила. И многое, чего лишены были масеуалле.
Это Кохэн рассказывал, глядя в чашку с кофе, которую держал в горсти.
– Та война оставила след на землях. И наши Боги вынуждены были отступить. Но и ваши люди потеряли свою силу… нет, я не думаю, что эта та самая свирель. Но еще я знаю, что создана она была отнюдь не богами Старого Света, а малефиками. Одним конкретным малефиком.
Взгляд масеуалле обратился к Мэйнфорду, который лишь плечом дернул.
– В архивах я ничего не нашел.
– Ты не то в них искал…
– Возможно.
Странный разговор, Тельма понимает слова, но не понимает, о чем идет речь.
– Да и осторожный человек даже на пороге смерти не станет упоминать об опасных вещах. Мало ли кому попались бы ваши архивы… не о том речь. – Кохэн отставил чашку и потянулся. – Свирель, которая играла для войны, была совершенным оружием. А эта… в ней чувствуется некая… неправильность? Она жива, да, но и только… эхо силы… на наше счастье. И вот что мне подумалось… он ведь не сразу их создал. Ты понимаешь, о чем я?
Мэйнфорд кивнул.
– Я не понимаю, – Тельма отправила в рот последний трюфель, подумалось, что это не совсем вежливо, с другой стороны, шоколадные конфеты – недозволительная роскошь, а значит, грех не воспользоваться случаем.
Ответил, как ни странно, Мэйнфорд.
– Ни один артефакт не создается сразу. Расчеты. Чертежи. Потом – экспериментальный образец или даже серия. Помогают выявить скрытые недостатки. Доводка. Снова экспериментальные образцы. Их могут быть десятки, если не сотни. Все они в той или иной мере будут обладать заданными свойствами.
– Но не будут совершенны, – добавил Кохэн.
Он поставил локти на стол.
Сцепил пальцы.
Согнулся, уперся подбородком в эти пальцы. Замер.
– Значит, это прототип…
– Или чья-то попытка воссоздать старую легенду. Хотя, – Мэйнфорд поскреб щетинистый подбородок. – Все же я склоняюсь к прототипу. Уж больно материал… специфичный.
Тельма согласилась.
Вряд ли в нынешнем мире, появись у кого безумное желание воссоздать легенду – а желания у людей, как успела убедиться Тельма, порой возникали самые разные, – удастся найти кости сирен Старого Света. Нет, свирель жила давно.
Вот только что ей от Тельмы понадобилось?
Вопрос она не задала, но облизала пальцы и вздохнула.
– Ее… хотели купить. Так он сказал.
– Кто хотел?
– Не знаю.
Это не ложь, это просто маленькая… недомолвка, потому что неизвестно, как поступит Мэйнфорд, если узнает, что купить свирель желал поверенный его родного братца. Впрочем, на ответе Мэйнфорд не настаивал.
– Почему она? – Кривой палец его ткнул в Тельму. – Я вообще ничего не почуял.
– Иммунитет?
– Чего?
– Если ее действительно создал твой предок, очень далекий предок, то с его стороны было бы благоразумно обезопасить себя от собственных созданий.
– Кровь… – Мэйнфорд вновь кивнул и задумался, вперившись в футляр недобрым взглядом. – А ты?
– А я… будем считать, что я не совсем человек… той свирели, – Кохэн подчеркнул голосом, – не было разницы, кто перед ней. А эта… выбрала самую легкую жертву.
Жертвой быть Тельме не нравилось. Она открыла было рот, чтобы сказать, что уже была знакома со свирелью, и дело не в слабости вовсе, но в том мимолетном знакомстве, которое оставило свой след.
Первичное запечатление.
Азы артефакторики.
Но тут же Тельма спохватилась. Если упомянет, то придется излагать и обстоятельства этого знакомства, а там… нет, пожалуй, давняя история к нынешним делам отношения не имеет.
– А знаешь, что самое поганое? – Кохэн обошел стол и наклонился, тонкий нос его уперся в пыльный бархат, глаза закрылись. – Она до сих пор живет… и если дать ей волю…
– Обойдется.
И Тельма вновь согласилась с начальством: волю свирели давать никак нельзя, иначе она, Тельма, потеряет разум. А разум ей нужен.
– Это правильно… и еще… техникам ее показывать нельзя. Слишком много там… народу.
– И что предлагаешь?
– Отнесу ее одному своему знакомому. Он у меня любит подобные игрушки… может, еще чего скажет…
Кохэн вздохнул, едва слышно, но и на этот вздох, на близость его, почти человека, достаточно человека, чтобы очаровать своим голосом, свирель отозвалась протяжным высоким звуком.
– Не стоит стараться. Я с рождения тугоух был, – сказал Кохэн, накрыв футляр ладонью. И тут Тельма поняла, что сейчас лишится свирели, быть может, навсегда.
Сама ее суть воспротивилась.
Ей надо запретить.
Потребовать.
Это ее вещь! Подарок и…
– А скажи-ка, деточка, – нарочито мягко поинтересовался Мэйнфорд. – Ты в морге уже бывала?
