Глава 30
Уже к вечеру Трейси и Кинс вернулись из Кента; там они допрашивали бухгалтера, чьи отпечатки пальцев недавно совпали с отпечатками, найденными в номере мотеля, где задушили Николь Хансен.
– Признался? – спросил Фац.
– Хвала Господу и аллилуйя, – сказал Кинс. – Несмотря на свою склонность к молодым проституткам, он оказался солидным человеком, совладельцем одной из восьми крупнейших бухгалтерских фирм и регулярным чтецом Библии и певцом псалмов в церкви. У него также стопудовое алиби на ту ночь, когда Хансен сама себя задушила.
– Так откуда отпечатки? – спросил Фац.
– Он был в этой комнате неделей раньше с какой-то другой молодой леди.
Трейси швырнула сумочку в шкаф.
– Ты бы видел его лицо, когда я сказала, что нам нужно поговорить с его женой, чтобы она подтвердила, что он спал с ней.
– Было похоже, будто он увидел пред собой самого Господа, – сказал Кинс.
– Такова наша работа, – вздохнул Фац. – Раскрывать убийства и помогать людям обратиться к религии.
– Хвала Господу. – Кинс снова замахал руками над головой.
– Подумываешь сменить профессию? – У их загородки стоял Билли Уильямс.
Когда Эндрю Лауб стал лейтенантом, Уильямса произвели в сержанты сектора «А».
– Если подумываешь, то поверь человеку, воспитанному в баптизме на юге: чтобы заставить людей раскрыть свои бумажники, тебе понадобится гораздо больше убедительности.
– Мы просто говорили об одном типе, проходящем по делу Хансен, – сказал Кинс.
– Какая-то зацепка?
– В ту ночь его там не было. И Хансен он не знает. Чувствует себя ужасно, исправится и больше не будет грешить, – сказал Кинс.
– Хвала Господу, – добавил Фац.
Уильямс посмотрел на Трейси.
– Есть минутка?
– Да, а что случилось?
Он кивнул через плечо, чтобы она вышла с ним.
– О-о-о, у Профессора неприятности, – заметил Фац.
Трейси только пожала плечами, состроила рожу и прошла за Уильямсом в комнату мягких допросов за углом по коридору. Уильямс закрыл дверь.
– Что случилось? – спросила она.
– У тебя зазвонит телефон. Начальство собралось на совещание.
– О чем?
– Ты помогаешь какому-то адвокату добиться повторного суда для парня, убившего твою сестру?
У нее с Уильямсом были добрые отношения. Как чернокожий, Уильямс мог испытывать легкую дискриминацию – и похлеще той, с которой Трейси сталкивалась как женщина в преимущественно мужской профессии.
– Это сложно, Билли.
– Да что ты. Значит, это правда?
– И это личное.
– Начальство озабочено, как это отразится на нашем департаменте.
– Под начальством ты понимаешь Ноласко?
– Он этим занимается.
– Кто бы мог подумать. Утром мне звонила Ванпельт сообщить, что делает передачу на эту же тему, и просила кое-что прокомментировать. Для человека, который не привык утруждать себя фактами, похоже, она знает слишком много подробностей.
– Смотри, я в это не вмешиваюсь.
– Я и не прошу. Я просто хочу сказать, что Ноласко наплевать, как это отразится на департаменте, он просто видит еще одну возможность пнуть меня в задницу. И если я скажу ему, что и мне плевать, как это отразится на департаменте, то буду благодарна за небольшую поддержку. Пока он не имеет претензий к моей работе, остальное не его печаль и не его дело.
– Не стреляй в парламентера, Трейси.
Она помолчала.
– Извини, Билли. Просто сейчас мне это совсем некстати.
– Откуда идет информация?
– Сдается мне, это седар-гроувский шериф, который уже двадцать лет имеет на меня зуб.
– Ну, кто бы это ни был, похоже, он намеревается устроить тебе веселую жизнь. Манпельт любит всякое личное дерьмо.
– Спасибо за предупреждение, Билли. Извини, что огрызалась.
– Что слышно в деле Хансен?
– Мы приехали с пустыми руками.
– Это проблема.
– Я знаю.
Уильямс открыл дверь.
– Обещай мне, что будешь вести себя прилично.
– Ты ж меня знаешь.
– Да, потому и боюсь.
* * *
Телефон у нее на столе действительно зазвонил, и позже Трейси пришлось пойти в конференц-зал. Сам факт, что ее пригласили на собрание, был необычен. Обычно ее только извещали через Уильямса о принятых начальством решениях. Она решила, что понадобилась Ноласко, чтобы устроить ей выволочку перед Уильямсом и Лаубом и пометить территорию своей власти. Начальник стоял сбоку от стола с Беннетом Ли из службы связей с общественностью. Ли не было бы здесь, если бы Ноласко не ожидал от Трейси заявления для СМИ. Она снова собиралась разочаровать его и подошла к той стороне стола, где стояли Уильямс и Лауб.
– Детектив Кроссуайт, спасибо, что присоединились к нам, – сказал Ноласко. – Вам известно, зачем мы здесь собрались?
– Не могу сказать, что известно. – Она хитрила, так как не хотела раскрывать, что Уильямс предупредил ее.
Все заняли свои места. Ли положил на стол блокнот и взял ручку.
– Мы получили звонок от репортера с просьбой прокомментировать сюжет, над которым она работает, – начал Ноласко.
– Это вы дали Ванпельт мой прямой телефон?
– Простите?
– Ванпельт позвонила мне по прямой линии. Это она тот репортер, что просит прокомментировать сюжет?
Глава отдела сжал челюсти.
– На мисс Ванпельт произвело впечатление, что вы помогаете адвокату добиться повторного суда над осужденным убийцей.
– Да, так она и сказала.
– Можете просветить нас?
Теперь, когда ему уже было под шестьдесят, Ноласко оставался стройным и в хорошей физической форме. Он расчесывал волосы на прямой пробор. Несколько лет назад он начал их красить в странный оттенок каштанового, почти как ржавчина, совсем не тот цвет, какого были его клинообразные усы.
Трейси подумалось, что он похож на стареющую порнозвезду.
– Это не сложно. Даже такая писака, как Ванпельт, придерживается основных фактов.
– И каковы же факты? – спросил начальник.
– Вы их уже знаете, – ответила Трейси.
Ноласко был в отборочной комиссии, когда Трейси подавала заявление в академию. Он также присутствовал, когда приемная комиссия спрашивала ее об исчезновении сестры. Трейси потратила две недели на подачу заявления и собеседования.
– Но остальные не знают.
Она постаралась не дать ему вывести ее из равновесия и повернулась к Лаубу и Уильямсу.
– Двадцать лет назад мою сестру убили. Ее тела не обнаружили. Эдмунд Хауз был осужден по косвенным уликам. В прошлом месяце останки моей сестры нашлись. Результаты судебной экспертизы на месте захоронения противоречат свидетельствам, представленным суду над Хаузом. – Она опустила подробности, не желая, чтобы Ноласко поделился информацией с Каллоуэем и Ванпельт. – Его адвокат воспользовался этими противоречиями, чтобы подать ходатайство о пересмотре дела. – Она снова обратилась к Ноласко: – Ну, мы покончили с этим?
– Вы знаете этого адвоката? – спросил он.
Трейси ощутила закипающую злобу.
– Седар-Гроув – маленький городок, капитан. Я знаю всех, кто там вырос.
– Есть сведения, что вы проводили собственное расследование, – сказал Ноласко.
– Откуда могут быть такие сведения?
– Вы проводили собственное расследование?
– У меня были сомнения насчет вины Хауза, как только его арестовали.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Двадцать лет назад я подвергла сомнению свидетельства, которые привели к осуждению Хауза. У некоторых в Седар-Гроуве, включая шерифа, это не вызвало радости.
– Значит, вы проводили собственное расследование, – заключил начальник.
Трейси понимала, к чему он клонит. Использование служебного положения для личного расследования может быть основанием для выговора и, возможно, временного отстранения от работы.
– Что вы называете расследованием?
– Думаю, вы знакомы с этим термином.
– Я никогда не использовала свое служебное положение детектива по убийствам, если вы спрашиваете об этом. Все, что делала, я делала в свое свободное время.
– Значит, это было расследование?
– Правильнее сказать – хобби.
Ноласко опустил голову и потер лоб, словно борясь с головной болью.
– Вы содействовали адвокату в получении доступа в Уолла-Уоллу для встречи с Хаузом?
– Что вам сказала Ванпельт?
– Я спрашиваю вас.
– Может быть, вы сообщите мне факты? Это сэкономило бы всем кучу времени.
Уильям и Лауб съежились. Лауб сказал:
– Трейси, это не дознание.
– Звучит как дознание, лейтенант. Мне нужно позвать сюда представителя профсоюза?
Ноласко сжал губы, и лицо его стало багроветь.
– Это простой вопрос: вы содействовали адвокату в получении доступа в Уолла-Уоллу для разговора с Хаузом?
– Что значит «способствовала»?
– Помогали каким-либо образом?
– Я приехала с адвокатом в тюрьму на его автомобиле в свой выходной день. Даже не платила за бензин. Мы вошли через общий вход в день для визитов к заключенным точно так же, как все.
– Вы использовали номер своего значка?
– Даже не брала его туда.
– Трейси, – сказал Лауб, – мы получаем вопросы от прессы. Нам важно, чтобы все мы занимали одинаковую позицию и говорили одно и то же.
– Я ничего не говорю, лейтенант. Я сказала Ванпельт, что это мое личное дело и никто не должен в него совать свой нос.
– Это неразумно, учитывая публичный характер разбирательства, – сказал Ноласко. – Нравится вам это или нет, публичная часть нашей работы заключается в том, чтобы это не сказалось плохо на нашем департаменте. Ванпельт просит официального комментария.
– Кому какое дело до того, что просит Ванпельт?
– Она полицейский репортер, источник новостей номер один в нашем городе.
– Она просто охотник за происшествиями. Она щелкопер. И она нарушает журналистскую этику. Все это знают. Не важно, что я скажу, она выкрутит это так, чтобы создать впечатление конфликта. Я не играю в ее игры. Это личное дело. Мы не комментируем личные дела. Почему к данному случаю нужно относиться иначе?
Лауб сказал:
– Думаю, шеф тебя спрашивает, Трейси, есть ли у тебя предложения, что мы должны отвечать.
– Не одно, – ответила она.
– Что-нибудь, что можно напечатать? – спросил Лауб.
– Скажите, что это личное дело и ни я, ни департамент не будут комментировать происходящие в настоящее время юридические процедуры. Так мы поступаем с открытыми делами. Почему это дело должно отличаться?
– Потому что это дело не наше, – сказал Ноласко.
– Блестящий ответ.
Лауб повернулся к начальнику.
– Не могу не согласиться с детективом Кроссуайт. Сделав заявление, мы ничего не выиграем.
Уильямс тоже поддержал ее:
– Ванпельт напишет то, что захочет, независимо от того, что мы ей скажем. Мы уже это проходили.
– Она хочет опубликовать историю о том, как один из наших детективов по убийствам помогает адвокату добиться повторного суда над осужденным убийцей, – сказал Ноласко. – Наши слова «никаких комментариев» будут молчаливым признанием, что мы потворствуем этому.
– Если вы считаете, что необходимо это прокомментировать, скажите, что я заинтересована в обоснованном решении по делу об убийстве моей сестры, – сказала Трейси. – Как это отразится на нашем департаменте?
– По мне, звучит хорошо, – согласился Лауб.
– Некоторые в Седар-Гроуве считают, что уже было вынесено обоснованное решение двадцать лет назад, – возразил Ноласко.
– И они еще тогда не хотели, чтобы я задавала вопросы.
Глава отдела направил на нее ручку. Ей захотелось сломать ему палец.
– Если что-то вызывает сомнения в вине осужденного, на это следует указать шерифу округа Каскейд. Это в его юрисдикции.
– Не вы ли только что говорили мне, что не следует вмешиваться? Теперь вы хотите, чтобы я передала информацию шерифу.
Ноласко раздул ноздри.
– Я говорю как офицер правоохранительных органов, что у вас есть профессиональные обязанности делиться с ним информацией.
– Я как-то попробовала. Это ни к чему не привело.
Он положил ручку.
– Вы понимаете, что содействие осужденному убийце отражается на всем отделе насильственных преступлений?
– Это может говорить о нашей беспристрастности.
Уильямс и Лауб не очень удачно сдержали улыбки. Но Ноласко было не смешно.
– Это серьезное дело, детектив Кроссуайт.
– Убийство – всегда серьезное дело.
– Пожалуй, я должен спросить, не сказывается ли это дело на вашей способности выполнять свою работу.
– При всем уважении, я думала, моя работа заключается в розыске убийц.
– И вам следует посвятить свое время розыску убийц Николь Хансен.
Снова вмешался Лауб:
– Можно нам всем перевести дыхание? На данном этапе мы согласились заявить, что ни детектив Кроссуайт, ни кто-либо еще не будут комментировать текущие юридические процедуры и направлять вопросы службе шерифа в округе Каскейд?
Ли начал записывать.
– Вы не должны использовать свое служебное положение или какие-либо ресурсы полицейского департамента для расследования того дела. Я ясно выразился? – Ноласко уже не скрывал своего раздражения.
– Не выяснили ли мы также, что полицейский департамент не должен вкладывать слова мне в рот? – сказала Трейси.
– Трейси, никто вам в рот не вкладывает слова, – успокоил ее Лауб. – Беннетт может составить заявление, и мы все вместе его обсудим. Всех устраивает?
Ноласко не ответил. Трейси не собиралась сдаваться без проявления честных намерений со стороны начальника.
– Я не могу прикрывать вас в этом деле, – наконец проговорил капитан. – Это не входит в компетенцию департамента. В случае чего вы действуете на свой страх и риск.
* * *
Когда Трейси вернулась на свое рабочее место, полная адреналина после стычки с Ноласко, Кинс развернул свое кресло к ней.
– Ну, как?
Кроссуайт села и потерла руками лицо, потом помассировала виски. Она выдвинула ящик стола, вытряхнула две таблетки ибупрофена и, закинув голову, проглотила их, не запивая.
– Ванпельт не спрашивала меня о том, что обнаружили медицинские эксперты, когда нашли останки Сары. Она хотела знать, помогала ли я адвокату добиться для Эдмунда Хауза повторного суда. Начальство прослышало об этом, и ему это не очень понравилось.
– Так просто скажи ему, что не помогала. – Когда она не ответила, Кинс спросил: – Ты же не помогала?
– Помнишь то глухое дело с пожилой женщиной на холме Куин-Энн год назад?
– Нора Стивенс?
– Тебя беспокоит, что оно не раскрыто?
– Конечно, беспокоит.
– Представь, как бы это тебя беспокоило через двадцать лет, если бы убит был кто-то из твоих родных и любимых. На что бы ты пошел, чтобы выяснить правду?
