В 12.30 судья Иверсен постучал по столу молоточком и объявил, что временно отложенное судебное разбирательство возобновляется. Он не мог не отметить, что за столом Анники Джаннини внезапно появился третий человек – Хольгер Пальмгрен, сидящий в инвалидном кресле.

– Привет, Хольгер, – сказал судья Иверсен. – Давненько я не видел вас в зале суда.

– Добрый день, судья Иверсен. Некоторые дела настолько сложны и запутанны, что молодежи требуется помощь.

– Я думал, что вы прекратили адвокатскую практику…

– Я болел. Но адвокат Джаннини пригласила меня в качестве помощника по этому делу.

– Ясно.

Анника откашлялась.

– Следует добавить, что Хольгер Пальмгрен многие годы представлял интересы Лисбет Саландер.

– Я не стал бы заострять внимание на этом факте, – сказал судья Иверсен.

Он кивком показал Аннике Джаннини, что можно начинать. Та встала. Она никогда не одобряла шведскую манеру вести судебное разбирательство в неформальном тоне, сидя в круге у стола, в интимной обстановке, словно это чуть ли не званый ужин. Анника чувствовала себя гораздо увереннее, если могла говорить стоя.

– Полагаю, мы можем начать с заключительных комментариев утреннего заседания. Господин Телеборьян, почему вы последовательно отвергаете все, что говорит и пишет Лисбет Саландер?

– Потому что все ее опусы, письменные и устные, несомненно, далеки от истины, – ответил Петер Телеборьян.

Он чувствовал себя спокойно и уверенно. Анника Джаннини кивнула и обратилась к судье Иверсену.

– Господин судья! Петер Телеборьян утверждает, что Лисбет Саландер лжет или же фантазирует. Сейчас защита продемонстрирует, что в автобиографии Лисбет Саландер нет ни слова лжи или вымысла. Мы представим доказательства – письменную документацию, видеозаписи и свидетельские показания. Мы дошли в данном судебном разбирательстве до того момента, когда прокурор изложил основные пункты обвинения. Мы его выслушали и теперь знаем, в чем именно обвиняют Лисбет Саландер.

У Анники Джаннини вдруг пересохло во рту, и она почувствовала, что у нее дрожат руки. Она сделала глубокий вдох и выпила глоток минеральной воды. Потом крепко схватилась за спинку кресла руками, чтобы они не выдавали ее волнения.

– После выступления прокурора можно прийти к выводу о том, что у него есть масса предположений, но почти нет никаких доказательств. Он считает, что Лисбет Саландер стреляла в Карла Магнуса Лундина в Сталлархольме. Он утверждает, что она отправилась в Госсебергу с целью убить своего отца. Он полагает, что моя подзащитная страдает параноидальной шизофренией и является психически ущербной. И все эти выводы и гипотезы у него базируются на сведениях, полученных из одного-единственного источника, а именно от доктора Петера Телеборьяна.

Анника сделала паузу, перевела дух и сбавила темп речи.

– Доказательная база такова, что иск прокурора основан исключительно на высказываниях Петера Телеборьяна. Если он прав, то ничего не поделаешь – тогда моей подзащитной потребуется квалифицированное психиатрическое лечение, которого они с прокурором для нее добиваются.

Пауза.

– Но если доктор Телеборьян ошибается, то все сразу меняется. А если он к тому же сознательно лжет, то речь идет о том, что моя подзащитная тем самым подвергается правонарушениям – противозаконным действиям, которые продолжаются уже многие годы.

Она обратилась к Экстрёму.

– На протяжении этого заседания после обеденного перерыва мы докажем, что ваш свидетель ошибается и что вы, как прокурор, поддались диктату обмана и пришли к ложным выводам.

Петер Телеборьян изобразил улыбку, развел руками и приветливо кивнул Аннике Джаннини. Та снова обратилась к судье Иверсену.

– Господин судья! Я намерена продемонстрировать, что так называемая судебно-психиатрическая экспертиза Петера Телеборьяна от начала до конца является блефом. Я докажу, что он намеренно лжет относительно Лисбет Саландер. Я продемонстрирую, что моя подзащитная подвергалась грубым правонарушениям, и докажу, что она столь же умна и разумна, как и каждый из нас, сидящий в этом зале.

– Простите, но… – начал Экстрём.

– Минутку. – Анника подняла палец. – Я не мешала вам выступать на протяжении двух дней. Теперь моя очередь.

Она вновь повернулась к судье Иверсену.

– Если б у меня не было неопровержимых доказательств, я бы не стала выдвигать перед судом столь серьезные обвинения.

– Пожалуйста, продолжайте, – сказал Иверсен. – Но я не желаю слушать голословных рассуждений о заговорах. Не забывайте, что за высказывания в суде вас могут обвинить в посягательстве на честь и достоинство личности.

– Спасибо. Я буду об этом помнить.

Она обратилась к Телеборьяну, которого, похоже, по-прежнему забавляла эта ситуация:

– Защита неоднократно просила дать ей возможность ознакомиться с журналом Лисбет Саландер того периода, когда она в раннем подростковом возрасте находилась взаперти у вас в клинике Святого Стефана. Почему нам до сих пор так и не предоставили этот журнал?

– Потому что, по решению суда, на него наложен гриф секретности. Решение было принято в порядке проявления заботы о Лисбет Саландер, но если вышестоящий суд отменит это решение, я, разумеется, предоставлю вам журнал.

– Спасибо. Сколько ночей в течение двух лет, проведенных в клинике Святого Стефана, она пролежала привязанной ремнями?

– Я с ходу точно сказать не могу.

– Фрёкен Саландер утверждает, что триста восемьдесят из семисот восьмидесяти шести суток, которые провела в этой больнице, она пролежала привязанной ремнями.

– Я не могу сейчас точно указать количество дней, но это, конечно, фантазия. Откуда вы взяли эту цифру?

– Из ее автобиографии.

– И вы полагаете, что она сейчас может точно вспомнить каждую ночь, проведенную в ремнях? Это же невероятно.

– Разве? А сколько все-таки было таких ночей, как вы считаете?

– Лисбет Саландер была очень агрессивной и склонной к насилию пациенткой, и ее, безусловно, в некоторых случаях приходилось помещать в палату, свободную от раздражителей. Может, мне следовало бы объяснить предназначение подобных палат…

– Спасибо, в этом нет необходимости. Теоретически в такой палате пациент не получает никаких чувственных впечатлений, способных вызвать беспокойство. И сколько суток тринадцатилетняя Лисбет Саландер пролежала в такой палате привязанной ремнями?

– Речь может идти… Скорее всего, о тридцати случаях за все время ее пребывания в больнице.

– Тридцать. Это ведь лишь малая часть тех трехсот восьмидесяти случаев, о которых она говорит.

– Безусловно.

– Меньше десяти процентов от названной ею цифры.

– Да.

– А ее журнал мог бы дать нам более точные данные?

– Возможно.

– Отлично, – сказала Анника Джаннини, извлекая из портфеля солидную пачку бумаг. – Тогда я хотела бы передать суду копию журнала Лисбет Саландер из больницы Святого Стефана. Я подсчитала записи о пристегивании ремнями, и у меня получилась цифра триста восемьдесят один, то есть даже больше, чем утверждает моя подзащитная.

Глаза Петера Телеборьяна расширились.

– Постойте, но ведь эта информация засекречена. Откуда вы взяли журнал?

– Я получила его от одного журналиста из журнала «Миллениум». Так что этот документ больше не является тайной, он просто валяется у них в редакции. Мне, возможно, следует сказать, что фрагменты из него публикуются в номере «Миллениума», который выходит сегодня. Поэтому я считаю, что суду также следует дать возможность на него взглянуть.

– Это незаконно…

– Это вполне законно. Лисбет Саландер дала согласие на публикацию фрагментов. Моей подзащитной нечего скрывать.

– Ваша подзащитная признана недееспособной и не имеет права самостоятельно принимать подобные решения.

– Мы еще вернемся к признанию ее недееспособной. Но сначала нам следует разобраться с тем, что происходило с нею в клинике Святого Стефана.

Судья Иверсен нахмурил брови и взял протянутый Анникой Джаннини журнал.

– Я не сделала копии для прокурора. С другой стороны, он получил эти документы, свидетельствующие о нарушении прав личности, еще месяц назад.

– Каким образом? – поинтересовался Иверсен.

– Прокурор Экстрём получил копию этого засекреченного журнала от Телеборьяна во время совещания у него в кабинете в субботу четвертого июня этого года, в семнадцать ноль-ноль.

– Это правда? – спросил Иверсен.

Прокурор Экстрём для начала решил все отрицать, но потом подумал, что у Анники Джаннини могут быть доказательства.

– Я попросил разрешения прочесть журнал, при условии соблюдения служебной тайны, – признался он. – Мне требовалось убедиться в том, что история, поведанная Саландер, соответствует действительности.

– Спасибо, – сказала Анника Джаннини. – Следовательно, мы получили подтверждение тому, что доктор Телеборьян не только распространяет ложные сведения, но еще и преступил закон, выдав журнал, который, по его собственному утверждению, имеет гриф секретности.

– Мы возьмем это на заметку, – отозвался Иверсен.

Он вдруг напрягся. Анника Джаннини только что совершила весьма жесткий наезд на свидетеля и уже подвергла сомнению – да нет, просто аннулировала – важную часть его показаний.

Иверсен поправил очки.

– Доктор Телеборьян! Можете ли вы, исходя из написанного вами собственноручно журнала, ответить мне, сколько суток Лисбет Саландер пролежала привязанной ремнями?

– Я совершенно не помню, чтобы цифра была столь значительной, но раз в журнале так сказано, я должен этому верить.

– Триста восемьдесят одни сутки… Разве такую цифру нельзя было бы назвать чрезвычайно завышенной?

– Да, действительно, цифра высокая.

– А как бы вы воспринимали в тринадцать лет, если бы кто-нибудь больше года держал бы вас привязанным кожаными ремнями к кровати со стальным каркасом? Как пытку?

– Вы должны понять, что пациентка представляла опасность для самой себя и для окружающих…

– О’кей. Допустим, что она представляла опасность для самой себя… Разве Лисбет Саландер когда-нибудь причиняла себе вред?

– Существовали такие опасения…

– Я повторяю вопрос: Лисбет Саландер когда-нибудь причиняла себе вред? Да или нет?

– Как психиатры мы обязаны воспринимать всю сумму обстоятельств в комплексе. Что касается случая Лисбет Саландер… Вы можете, к примеру, обнаружить на ее теле множество татуировок и колец, что также является признаком самодеструктивного поведения и способом нанести вред собственному телу. Мы можем трактовать это как проявление самоненависти.

Анника обратилась к Лисбет Саландер:

– Ваши татуировки являются проявлением самоненависти?

– Нет, – ответила та.

Джаннини снова обратилась к Телеборьяну.

– Значит, вы считаете, что раз я ношу серьги и у меня тоже есть татуировка на одном из самых интимных мест, то я представляю опасность для самой себя?

Хольгер Пальмгрен фыркнул, но потом сделал вид, что кашлянул.

– Нет, не обязательно… Татуировки могут быть и частью некого социального ритуала.

– Следовательно, вы считаете, что случай Лисбет Саландер под понятие социального ритуала не подпадает?

– Вы можете сами убедиться, что ее татуировки карикатурны и покрывают значительные части тела. Это не просто проявление фетишизма, не просто стремление к красоте и не просто знак телесного декорирования.

– Сколько процентов?

– Простите?

– На сколько процентов тело должно быть покрыто татуировкой, чтобы это перестало быть фетишизмом и украшательством, и стало знаком некого психического заболевания?

– Вы извращаете мои слова.

– Неужели? Как же получается, что применительно ко мне или к другим молодым людям татуировка является, на ваш взгляд, частью вполне приемлемого социального ритуала, и в то же время засчитывается в минус моей подзащитной при оценке ее психического состояния?

– Я повторюсь, что, будучи психиатром, обязан рассматривать все обстоятельства в комплексе. Татуировки – это лишь маркер, один из многих маркеров, которые я должен принимать во внимание при оценке ее состояния.

Анника Джаннини на несколько секунд замолчала, пристально глядя на Петера Телеборьяна. Потом неторопливо заговорила:

– Но, доктор Телеборьян, вы начали привязывать мою подзащитную ремнями в двенадцать лет, когда ей еще только должно было исполниться тринадцать. В то время у нее не имелось ни единой татуировки, не так ли?

Петер Телеборьян на несколько секунд растерялся. Анника снова заговорила:

– Думаю, вы привязывали ее ремнями вовсе не потому, что предвидели, что она в будущем собирается сделать себе татуировки.

– Разумеется, нет. К ее состоянию в девяносто первом году татуировки отношения не имеют.

– Тем самым мы возвращаемся к тому, с чего начали, то есть к моему первоначальному вопросу. Причиняла ли когда-либо Лисбет Саландер себе такой вред, который мог послужить основанием для того, чтобы держать ее привязанной к кровати на протяжении почти целого года? Может быть, она резала себя ножом, или бритвой, или чем-либо подобным?

Петер Телеборьян на секунду потерял самообладание.

– Нет, но у нас имелись основания полагать, что она представляет для себя опасность.

– Основания полагать… Вы имеете в виду, что связывали ее, поскольку что-то предвидели…

– Мы оцениваем ситуацию.

– Я уже примерно пять минут задаю один и тот же вопрос. Вы утверждаете, что больше года продержали мою подзащитную связанной, поскольку видели угрозу в самодеструктивном поведении – за те два года, пока она находилась у вас на излечении. Не будете ли вы так добры наконец привести мне пример ее самодеструктивного поведения в двенадцатилетнем возрасте?

– Девочка, например, пребывала в стадии крайнего истощения. Она, в частности, отказывалась от еды. Мы подозревали у нее анорексию. Нам неоднократно приходилось кормить ее через зонд.

– С чем же это было связано?

– Естественно, с тем, что она отказывалась есть.

Анника Джаннини обратилась к своей подзащитной:

– Лисбет, вы действительно отказывались от еды в клинике Святого Стефана?

– Да.

– Почему?

– Потому что этот подлец подмешивал мне в еду психотропные средства.

– Вот оно что… Значит, доктор Телеборьян пытался давать вам лекарства. Почему вы не хотели их принимать?

– Мне не нравились лекарства, которые мне давали. Я от них тупела. Не могла думать и становилась овощем. Мне было страшно. А этот мерзавец отказывался сообщать мне, какие вещества содержатся в этих психотропных средствах.

– Значит, вы отказывались принимать лекарства?

– Да. И тогда он начал смешивать эту мерзость с едой. Поэтому я и прекратила есть. Каждый раз, когда мне что-нибудь подмешивали в еду, я отказывалась есть и голодала по пять дней.

– Значит, вы оставались голодной?

– Не всегда. Некоторые санитары тайком приносили мне бутерброды. Особенно один санитар – он частенько приносил мне еду поздно ночью. Такое случалось много раз.

– То есть вы хотите сказать, что персонал больницы понимал, что вам хочется есть, и приносил еду, чтобы вы не голодали?

– Это было в тот период, когда я воевала с этим негодяем из-за психотропных средств.

– Значит, для отказа от еды имелась совершенно рациональная причина?

– Да.

– Следовательно, это не было вызвано тем, что вам не хотелось есть?

– Нет. Я была постоянно голодна.

– Можно ли утверждать, что между вами и доктором Телеборьяном возник конфликт?

– Да, можно.

– Вы попали в клинику Святого Стефана, потому что облили своего отца бензином и подожгли?

– Да.

– Почему вы это сделали?

– Потому что он избивал мою мать.

– Вы это кому-нибудь объясняли?

– Да.

– Кому же?

– Я все рассказала полицейским, которые меня допрашивали, социальной комиссии, Комитету по делам детей и молодежи, врачам, пастору и этому мерзавцу.

– Под мерзавцем вы имеете в виду?..

– Его.

Лисбет показала на доктора Петера Телеборьяна.

– Почему вы называете его мерзавцем?

– Когда только попала в клинику Святого Стефана, я пыталась объяснить ему, что произошло.

– И что сказал доктор Телеборьян?

– Он не захотел меня слушать. Он утверждал, что я фантазирую, и в наказание велел привязывать меня к кровати, пока я не прекращу фантазировать. А потом пытался пичкать меня психотропными препаратами.

– Это чушь, – сказал Телеборьян.

– И поэтому вы с ним не разговариваете?

– Я не сказала ему ни слова с той ночи, когда мне исполнилось тринадцать лет. Тогда я тоже лежала связанной. Это был мой подарок самой себе на день рождения.

Анника Джаннини снова обратилась к Телеборьяну:

– Доктор Телеборьян, похоже, что моя подзащитная отказывалась от еды потому, что не соглашалась принимать психотропные средства, которые вы ей навязывали.

– Возможно, она воспринимает это именно так.

– А как воспринимаете это вы?

– Лисбет Саландер – чрезвычайно сложная пациентка. Я настаиваю на том, что ее поведение свидетельствовало об угрозе по отношению к самой себе, но, возможно, это вопрос спорный. Зато она буйствовала и демонстрировала психотическое поведение. Нет никакого сомнения в том, что она представляла опасность для окружающих. Она ведь попала к нам в больницу из-за того, что попыталась убить отца.

– К этому эпизоду мы еще вернемся. Вы на протяжении двух лет были ответственны за ее лечение. При этом триста восемьдесят один день вы продержали ее привязанной ремнями. Возможно, вы использовали ремни в качестве наказания, когда моя подзащитная отказывалась вам подчиняться?

– Это абсолютный нонсенс.

– Неужели? Я отметила, что в соответствии с журналом пациентки, ее в основном привязывали ремнями в первый год… Триста двадцать случаев из трехсот восьмидесяти одного. Почему ее перестали привязывать?

– Пациентка менялась в лучшую сторону и становилась более гармоничной.

– А может быть, остальной персонал больницы считал ваши меры чрезмерно брутальными?

– Что вы имеете в виду?

– Но ведь персонал подавал жалобы, поскольку считал насильственное кормление Лисбет Саландер чересчур антигуманным…

– Разумеется, ситуацию можно оценивать по-разному. В этом нет ничего предосудительного. Но кормить ее насильно было затруднительно, поскольку она оказывала яростное сопротивление…

– Поскольку отказывалась принимать психотропные средства, из-за которых становилась заторможенной и пассивной. Но когда ее не накачивали наркотиками, она не отказывалась от еды. Разве лечение не оказалось бы более успешным, если б вы не начали сразу применять жесткие меры?

– Простите меня, фру Джаннини. Но я все-таки врач и подозреваю, что в области медицины более компетентен, чем вы. Уж предоставьте мне решать, какие медицинские меры следует применять.

– Вы правы, доктор Телеборьян, я не врач. И все же некоторый уровень компетентности у меня имеется. Наряду со званием адвоката у меня имеется законченное психологическое образование, полученное в Стокгольмском университете. Видите ли, моя профессия требует психологических знаний…

В зале суда повисла гробовая тишина. Экстрём с Телеборьяном изумленно уставились на Аннику Джаннини. А та как ни в чем не бывало продолжала:

– Разве не ваши методы лечения моей подзащитной привели к конфликту между вами и вашим шефом, тогдашним главным врачом Юханнесом Кальдином?

– Это досужая болтовня.

– Юханнеса Кальдина уже несколько лет как нет в живых, и он не может свидетельствовать на данном процессе. Но у нас в суде присутствует человек, который неоднократно встречался с главным врачом Кальдином, – мой помощник Хольгер Пальмгрен.

Она обратилась к нему:

– Вы не могли бы рассказать, как все это произошло?

Пальмгрен откашлялся. Он по-прежнему страдал от последствий инсульта, и ему приходилось напрягаться, чтобы сделать свою речь разборчивой.

– Меня назначили наставником Лисбет, после того как ее отец нанес столь тяжкий вред здоровью ее матери, что та стала инвалидом и больше не смогла заботиться о дочери. Она получила необратимые повреждения головного мозга, и у нее неоднократно случались кровоизлияния в мозг.

– Вы имеете в виду Александра Залаченко?

Прокурор Экстрём наклонился вперед и напряг все свое внимание.

– Совершенно верно, – ответил Пальмгрен.

Экстрём кашлянул.

– Прошу отметить, что мы коснулись темы, подлежащей строжайшей секретности.

– То, что Александр Залаченко многие годы подряд жестоко избивал мать Лисбет Саландер, едва ли является тайной, – сказала Анника Джаннини.

Петер Телеборьян поднял руку.

– Дело обстоит гораздо серьезнее, чем представляет фру Джаннини.

– Что вы имеете в виду?

– Нет сомнения в том, что Лисбет Саландер в девяносто первом году стала свидетельницей семейной трагедии, которая привела к инвалидности ее матери. Однако нет никаких документов, подтверждающих, что такая ситуация продолжалась в течение многих лет, как утверждает фру Джаннини. Вполне возможно, что это был единичный случай или просто ссора, которая закончилась мордобоем. По правде говоря, отсутствуют даже документы, подтверждающие, что мать Лисбет Саландер избил именно господин Залаченко. Мы располагаем сведениями, что она занималась проституцией, и ее вполне могли бы избить и другие лица.

Анника Джаннини с искренним изумлением взглянула на Петера Телеборьяна и даже, казалось, на краткий миг лишилась дара речи. Но сразу взяла себя в руки, и взгляд ее вновь стал сосредоточенным.

– А нельзя ли об этом поподробнее? – попросила она.

– Я хочу сказать, что на самом деле все эти события нам известны только со слов Лисбет Саландер.

– И что же?

– Во-первых, сестер было двое. Сестра Лисбет, Камилла Саландер, никогда ничего похожего не утверждала. Более того, она отрицала, что подобное имело место. Во-вторых, если б события действительно имели такой масштаб, как заявляет ваша подзащитная, то они, естественно, были бы зафиксированы в отчетах социальных комиссий и прочих структур.

– Можем ли мы ознакомиться с каким-нибудь допросом Камиллы Саландер?

– С допросом?

– Имеются ли у вас какие-либо документы, доказывающие, что Камиллу Саландер вообще спрашивали о том, что произошло у них дома?

Когда речь зашла о сестре, Лисбет вдруг заерзала и покосилась на Аннику.

– Я предполагаю, что социальная служба проводила расследование…

– Вы только что заявили, что Камилла Саландер никогда не утверждала того, что Александр Залаченко избивал их мать, и, что, напротив, отрицала это. Вы позволили себе весьма категоричное высказывание. Откуда у вас такие сведения?

Петер Телеборьян вдруг на несколько секунд замолчал. Анника Джаннини заметила, как изменилось выражение его лица, когда он понял, что совершил ошибку. Психиатр понимал, на что она намекает, но уклониться от ответа было невозможно.

– Насколько я помню, это выяснилось из материалов полицейского расследования, – в конце концов выдавил он.

– Насколько вы помните… А я вот выбилась из сил, чтобы найти полицейские расследования по поводу событий на Лундагатан, когда Александр Залаченко получил тяжелые ожоги. Единственным доступным документом оказался сухой отчет, составленный полицией на месте происшествия.

– Возможно…

– Поэтому мне хотелось бы знать, каким образом вам удалось получить доступ к материалам полицейского расследования, недоступным для стороны защиты?

– На этот вопрос я ответить не могу, – сказал Телеборьян. – Мне дали с ними ознакомиться, когда в девяносто первом году я проводил судебно-психиатрическую экспертизу Лисбет Саландер, после того как она совершила покушение на жизнь своего отца.

– А прокурор Экстрём ознакомился с этим отчетом?

Экстрём заерзал и схватился за бородку. Он уже понял, что недооценил Джаннини. Вместе с тем врать ему было незачем.

– Да, ознакомился.

– Почему же, в таком случае, защита не получила доступ к этому материалу?

– Я решил, что он не представляет интереса для суда.

– Будьте добры, расскажите мне, как к вам попали эти документы. Когда я обратилась в полицию, мне сообщили, что такого отчета не существует.

– Расследование проводилось Службой государственной безопасности. Оно имеет гриф секретности.

– Неужели Служба безопасности занималась расследованием жестокого избиения женщины и решила поставить на отчете гриф секретности?

– Это связано с личностью виновника… С Александром Залаченко. Он был политическим беженцем.

– Кто проводил расследование?

Молчание.

– Я не слышу ответа. Чье имя значилось на титульном листе?

– Расследование проводил Гуннар Бьёрк из отдела ГПУ/Без по работе с иностранцами.

– Спасибо. Это тот самый Гуннар Бьёрк, который, как утверждает моя подзащитная, совместно с Петером Телеборьяном сфальсифицировал ее судебно-психиатрическую экспертизу девяносто первого года?

– Полагаю, что так.

Анника вновь обратилась к Петеру Телеборьяну.

– В девяносто первом году суд постановил заключить Лисбет Саландер в детскую психиатрическую клинику. Почему было принято именно такое решение?

– Суд тщательным образом изучил поступки и психическое состояние вашей подзащитной – она все-таки пыталась убить своего отца при помощи зажигательной бомбы. Это ведь довольно нетипичный поступок для подростка, независимо от того, есть у него татуировка или нет.

Петер Телеборьян изобразил куртуазную улыбку.

– А на чем основывалось заключение суда? Если я правильно понимаю, оно опирались только на одну-единственную судебно-психиатрическую экспертизу, составленную вами совместно с полицейским по имени Гуннар Бьёрк.

– Речь идет о заговорах, нафантазированных фрёкен Саландер. Я должен…

– Простите, но я еще не задала вопрос, – сказала Анника Джаннини и снова обратилась к Хольгеру Пальмгрену: – Хольгер, мы говорили с вами о том, что вы встречались с шефом доктора Телеборьяна, главным врачом Кальдином.

– Да. Меня ведь назначили наставником Лисбет Саландер. К тому времени я не знал ее и видел ее лишь мельком. У меня, как и у всех остальных, сложилось впечатление, что она страдает серьезным психическим отклонением. Но, поскольку я получил такое задание, я справился об общем состоянии ее здоровья.

– И что же сказал главврач Кальдин?

– Лисбет ведь была пациенткой доктора Телеборьяна, и доктор Кальдин не уделял ей особого внимания. Обычно он проверял оценки ее состояния и тому подобное. Примерно через год я начал советоваться с коллегами и решил, что ее можно снова приобщить к нормальной жизни. Предложил приемную семью. Я не знаю точно, что происходило внутри клиники Святого Стефана, но, когда Лисбет пролежала у них приблизительно год, доктор Кальдин вдруг начал проявлять к ней интерес.

– И каким образом, позвольте спросить?

– Я понял, что он оценивает ее состояние иначе, чем доктор Телеборьян. Как-то раз Кальдин рассказал мне, что решил изменить методы ее лечения. Только позднее я понял, что речь шла о так называемом связывании. Кальдин попросту велел прекратить привязывать ее ремнями, поскольку не видел для этого оснований.

– Следовательно, он пошел против доктора Телеборьяна?

– Простите, но вам это известно понаслышке, – возразил Экстрём.

– Нет, – сказал Хольгер Пальмгрен. – Не только. Я затребовал рекомендацию по поводу того, как можно вернуть Лисбет Саландер обратно в общество. Доктор Кальдин такую рекомендацию написал. Она у меня сохранилась.

Он протянул Аннике Джаннини какую-то бумажку.

– Вы можете рассказать, что тут написано?

– Это письмо доктора Кальдина ко мне. Оно датировано октябрем девяносто второго года, к этому времени Лисбет пролежала в клинике уже двадцать месяцев. Доктор Кальдин пишет буквально следующее, цитирую: «Мое решение запретить связывать и насильно кормить пациентку дало очевидный эффект – она успокоилась. Необходимости в психотропных препаратах нет. Однако пациентка крайне замкнута и закрыта и нуждается в дальнейших мерах поддержки». Конец цитаты.

– То есть он вполне недвусмысленно пишет, что это было его решение.

– Совершенно верно. Доктор Кальдин – опять-таки, лично – принял решение о том, что Лисбет можно вернуть в общество через приемную семью.

Саландер кивнула. Она помнила доктора Кальдина так же отчетливо, как каждую деталь своего пребывания в клинике Святого Стефана. Девочка отказывалась разговаривать с доктором Кальдином – он был мозгоправом, еще одним «белым халатом», которые рвались покопаться в ее чувствах. Но он был приветливым и добродушным. Она сидела у него в кабинете и слушала, а он объяснял ей, как относится к ее проблемам и как предлагает их решать.

А он, кажется, обижался, что она не хотела с ним разговаривать. В конце концов Лисбет взглянула ему в глаза и объяснила свое решение: «Я никогда не стану разговаривать с вами или с любым другим мозгоправом. Вы все равно не слушаете то, что я говорю. Вы можете держать меня тут взаперти до самой смерти. Это ничего не изменит. Разговаривать с вами я не стану». Он взглянул на нее с удивлением, потом кивнул, словно вдруг что-то понял…

– Доктор Телеборьян, я констатировала, что вы заперли Лисбет Саландер в детскую психиатрическую клинику. Вы предоставили в суд единственную экспертизу, которая и послужила основой подобного решения. Все верно?

– По сути верно. Но я считаю…

– У вас будет достаточно времени объяснить, что вы считаете. Когда Лисбет Саландер исполнилось восемнадцать лет, вы снова вторглись в ее жизнь и попытались опять запереть ее в клинике.

– В тот раз судебно-медицинскую экспертизу проводил не я…

– Да, ее составил доктор Йеспер X. Лёдерман. Он, по случайному стечению обстоятельств, был в то время вашим докторантом, а вы являлись его научным руководителем. Следовательно, экспертиза согласовывалась с вами.

– Эти экспертизы не нарушают нормы этики или справедливости. Мы следовали всем предписаниям.

– Теперь Лисбет Саландер двадцать семь лет, и мы в третий раз оказываемся в ситуации, когда вы пытаетесь убедить суд в том, что она психически больна и ее следует поместить в закрытое психиатрическое учреждение.

Доктор Петер Телеборьян глубоко вздохнул. Оказалось, что Анника Джаннини неплохо подготовилась к судебному процессу. Она преподнесла ему неприятный сюрприз: обрушилась на него с целым каскадом неожиданных каверзных вопросов и извратила его ответы. Она оставалась безучастной к его шарму и игнорировала его авторитет. А он за много лет своей практики уже привык к тому, что, когда он говорит, все вокруг согласно кивают в ответ.

И все-таки – что ей известно? И чего она не знает?

Телеборьян покосился на прокурора Экстрёма, но понял, что с его стороны помощи ждать не следует. Придется самому выкарабкиваться из этой катавасии.

Он напомнил себе, что все же является авторитетным специалистом. А она пусть говорит, что хочет. Решающим все равно останется его мнение.

Анника Джаннини взяла на столе заключение судебно-психиатрической экспертизы.

– Давайте ознакомимся поближе с вашей последней экспертизой. Вы сосредоточились на анализе внутреннего мира Лисбет Саландер. Здесь вы немало внимания уделяете ее личности, поведению и сексуальным стереотипам…

– Я пытался дать в экспертизе всесторонний анализ.

– Допустим. И, исходя из этого всестороннего анализа, вы приходите к заключению, что Лисбет Саландер страдает параноидальной шизофренией.

– Я бы хотел подчеркнуть: стопроцентно точных диагнозов в психиатрии нет и быть не может.

– Но ведь вы составили свое заключение не на основании бесед с Лисбет Саландер, не так ли?

– Вам прекрасно известно, что ваша подзащитная упорно отказывается отвечать на вопросы, если их задаю я или какой-нибудь чиновник. Уже сама по себе такая линия поведения свидетельствует о многом. Это можно толковать так: параноидальные черты пациентки проявляются таким образом, что она не в состоянии вести элементарную беседу с представителем власти. Она считает, что все только и стремятся причинить ей вред, что со всех сторон ей угрожает опасность, и она замыкается в непробиваемой скорлупе и буквально немеет.

– Я не могу не заметить, что вы выражаетесь очень осторожно. Вы говорите, что это можно толковать так…

– Да, все верно. Я выражаюсь осторожно. Психиатрия не относится к области точных наук, и я должен быть осторожен в своих выводах. В то же время и мы, психиатры, должны опираться на факты.

– Вы очень тщательно выстраиваете собственную линию обороны. На самом же деле вы не обменялись ни единым словом с моей подзащитной с той ночи, когда ей исполнилось тринадцать лет, поскольку она упорно отказывалась с вами общаться.

– Не только со мной. Она не в силах вести беседу ни с одним психиатром.

– Это означает, что ваши выводы, как вы тут пишете, базируются на опыте и наблюдениях за моей подзащитной…

– Так оно и есть.

– Но что можно узнать, изучая девушку, которая сидит на стуле, скрестив руки, и отказывается говорить?

Петер Телеборьян вздохнул, и по его виду стало понятно, что ему наскучило объяснять элементарные вещи. Он улыбнулся.

– О пациентке, которая постоянно молчит, можно узнать лишь то, что она постоянно молчит. Это уже само по себе является отклонением от нормы, но мои выводы основаны не только на этом.

– Я пригласила на вечернее заседание другого психиатра. Его зовут Сванте Бранден, и он является главным врачом Государственного управления судебной медицины и специалистом по судебной психиатрии. Вы его знаете?

К Петеру Телеборьяну вернулось самообладание. Он улыбнулся. Да, он подозревал, что Джаннини приведет другого психиатра, чтобы опровергнуть его выводы. К такой ситуации он готовился и мог бы легко парировать любые инсинуации. Ему будет куда проще положить на обе лопатки академически образованного коллегу в дружеском споре, чем договориться с адвокатом Джаннини, которая не прочь постоянно над ним подтрунивать и иронизировать.

– Да. Он признанный специалист в области судебной психиатрии. Но, понимаете ли, фру Джаннини, проведение экспертизы такого рода – это абстрактный научный процесс. Вы можете не согласиться с моими выводами. Также и другой психиатр может истолковать какое-то действие или происшествие по-другому, не так, как я. Здесь очень важно, насколько близко врач знает пациента, и с какой точки зрения он анализирует ситуацию. Не исключено, что другой доктор сделает совершенно другие выводы относительно Лисбет Саландер. В психиатрии многое зависит от конкретного врача и от конкретного пациента. Единых критериев нет, и быть не может.

– А я пригласила его не для того, чтобы он опровергал ваши выводы. Он не встречался с Лисбет Саландер, не обследовал ее и не собирается делать никаких выводов о ее психическом состоянии.

– Вот как…

– Я попросила его прочитать вашу экспертизу и всю составленную вами документацию о Лисбет Саландер, а также ознакомиться с ее журналом периода пребывания в клинике Святого Стефана. И я попросила его оценить не состояние здоровья моей подзащитной. Меня интересует, имеются ли, с чисто научной точки зрения, в предоставленном вами материале достаточные основания для сделанных вами выводов.

Телеборьян пожал плечами.

– При всем уважении… Я считаю, что знаю Лисбет Саландер лучше, чем любой другой психиатр у нас в стране. Я наблюдаю за ней с тех пор, как ей исполнилось двенадцать лет, и мои выводы, к сожалению, все время подтверждаются ее действиями.

– Очень хорошо, – сказала Анника. – Тогда обратимся к вашим выводам. В своем заключении вы пишете, что лечение прервалось, когда ей исполнилось пятнадцать лет и ее поместили в приемную семью.

– Именно так. Этот шаг я считаю серьезной ошибкой. Если б нам дали завершить курс лечения, возможно, сегодня мы здесь не сидели бы.

– Вы считаете, что, если бы вам позволили держать ее связанной еще год, она бы стала более контактной?

– Мне кажется, ваши издевки здесь неуместны.

– Прошу прощения. Вы так охотно цитируете экспертизу, составленную вашим докторантом Йеспером X. Лёдерманом, когда Лисбет Саландер исполнилось восемнадцать лет… Вы пишете, что «ее самодеструктивное и асоциальное поведение подтверждается различными злоупотреблениями и промискуитетом, которые она демонстрировала после выхода из больницы Святого Стефана». Не могли бы вы уточнить, что именно вы имеете в виду?

Телеборьян выдержал краткую паузу.

– Для этого придется вернуться немного назад. После того как Лисбет Саландер выпустили из больницы Святого Стефана, у нее, как я и предвидел, возникли проблемы с алкоголем и наркотиками. Она неоднократно попадала в полицию. Социальная комиссия свидетельствовала также, что она вступала в беспорядочные сексуальные связи с пожилыми мужчинами и, по всей видимости, занималась проституцией.

– Что ж, давайте разберемся поподробнее. Вы утверждаете, что она злоупотребляла алкоголем. Как часто она бывала пьяной?

– Простите?

– В период между тем, как ее выпустили из больницы, и до восемнадцати лет она бывала пьяной ежедневно? Или раз в неделю?

– На этот вопрос я, естественно, ответить не могу.

– Но вы ведь утверждаете, что она злоупотребляла алкоголем?

– Будучи несовершеннолетней, она много раз задерживалась полицией за пьянство.

– Вы уже второй раз повторяете, что ее много раз задерживали. Как часто это происходило? Раз в неделю или раз в две недели?..

– Нет, не так часто…

– Лисбет Саландер полиция задерживала за пьянство дважды – в шестнадцать и, соответственно, в семнадцать лет. В одном из этих случаев она была настолько неуправляемой, что ее отправили в больницу. Это и есть те неоднократные случаи, на которые вы ссылаетесь? Бывала ли она пьяной еще когда-либо?

– Этого я не знаю, но боюсь, что ее поведение…

– Простите, но верно ли я вас расслышала? Значит, у вас нет уверенности, что будучи подростком, она бывала пьяна более двух раз… Но вы опасаетесь, что да, бывала. Однако на каком основании вы заключаете, что Лисбет Саландер замкнута в порочном круге алкоголя и наркотиков?

– Это сведения службы социальной защиты, не мои. Речь идет о жизненной ситуации, в которой оказалась Лисбет Саландер. После того, как лечение прервалось, перспективы ее оказались весьма туманны, она начала злоупотреблять алкоголем, предаваться бесконтрольному промискуитету, ее задерживала полиция и так далее.

– Вы используете выражение «бесконтрольный промискуитет».

– Да… Под этим термином подразумевается, что она не контролировала свою жизнь. Предавалась сексуальным развлечениям с пожилыми мужчинами…

– Это не является преступлением.

– Да, но зато является аномальным стереотипом поведения для шестнадцатилетней девушки. Можно, конечно, попробовать разобраться, предавалась она этому общению добровольно или по принуждению.

– Но вы утверждали, что она занималась проституцией.

– Скорее всего это случилось потому, что она не имела образования, не могла осилить дальнейшее обучение и, соответственно, найти работу. Возможно, пожилые мужчины стали для нее спонсорами, а материальную компенсацию за сексуальные услуги Саландер считала просто бонусом. В любом случае я отношу это за счет невротического поведения.

– Значит, по-вашему, шестнадцатилетняя девушка, которая занимается сексом, является невротиком?

– Вы искажаете мои слова.

– Но вы не знаете, получала ли она когда-либо материальное вознаграждение за сексуальные услуги?

– За проституцию ее в полицию ни разу не забирали.

– За это ее едва ли могли забрать, поскольку в ее действиях не было состава преступления.

– Согласен. Но в ее случае речь, скорее всего, может идти о невротическом поведении.

– И, основываясь на столь сомнительных выводах, вы бесповоротно решили, что Лисбет Саландер душевно больная? Я и сама в шестнадцать лет однажды напилась до бесчувствия, причем выпила бутылку водки, которую украла у отца. Следовательно, вы и меня сочтете сумасшедшей?

– Разумеется, нет.

– Вспомните, ведь и вам когда-то было семнадцать лет… И вы отправились на вечеринку, где все напились до такого состояния, что отправились в центр и перебили окна на площади в Уппсале. Вас забрали в полицию, протрезвили, а потом прислали штраф.

Петер Телеборьян никак не ожидал такого выпада.

– Неужели это неправда?

– Каких только глупостей не натворишь в семнадцать лет. Но…

– Но ведь этот факт не навел вас на мысль, что у вас серьезное психическое расстройство?

Петер Телеборьян не мог скрыть своего раздражения. Эта чертова адвокатша все время передергивала его слова и цеплялась к отдельным деталям и подробностям. Она не желала видеть картину целиком. Вдруг откуда-то из дальнего прошлого извлекла грешки его юности и попрекала его тем, что он сам когда-то напивался… Какое это имеет отношение к делу? И где она, черт побери, раздобыла эти сведения? Он откашлялся и повысил голос.

– Отчеты службы социальной защиты неоднозначно свидетельствовали о том, что Лисбет Саландер вела образ жизни, неотделимый от алкоголя, наркотиков и промискуитета. Социальная служба считала также, что Лисбет Саландер занималась проституцией.

– Нет. Социальные службы никогда не утверждали, что Лисбет Саландер проститутка.

– Ее арестовывали за…

– Это ложь. Ее не арестовывали. Когда ей было семнадцать лет, ее подвергли личному досмотру в парке Тантолунден, где она находилась в компании мужчины намного старше себя. В тот же год ее задержали за пьянство. Опять-таки в обществе мужчины значительно старше ее. Служба социальной защиты опасалась, что она, возможно, занимается проституцией. Но эти подозрения так и остались бездоказательными.

– Она предавалась раскрепощенному сексуальному общению с большим количеством людей, как юношей, так и девушек.

– В своей экспертизе – я цитирую со страницы номер четыре – вы анализируете сексуальные пристрастия Лисбет Саландер. Вы утверждаете, что ее отношения с подругой Мириам By подтверждают опасения по поводу сексуальной психопатии. Каким образом?

Петер Телеборьян вдруг умолк.

– Я очень надеюсь, что вы не считаете гомосексуальность психическим заболеванием. Подобные утверждения могут быть уголовно наказуемы.

– Нет, конечно, не считаю. Я имею в виду черты сексуального садизма в их отношениях.

– Вы хотите сказать, что Лисбет садистка?

– Я…

– По свидетельству Мириам By, в их отношениях не было никакого насилия. У нас есть показания, полученные полицией.

– Они занимались нетрадиционным сексом и…

– Теперь мне начинает казаться, что вы просто начитались таблоидов. Лисбет Саландер с подругой Мириам By несколько раз предавались сексуальным играм, в процессе которых Мириам By связывала мою подзащитную и доставляла ей сексуальное удовлетворение. В этом нет ничего экстраординарного или незаконного. Именно поэтому вы хотите изолировать мою подзащитную от общества?

Телеборьян отрицательно замахал рукой.

– Что ж, тогда я позволю себе немного откровенной информации. В шестнадцать лет я напилась до бесчувствия. За годы учебы в гимназии я еще несколько раз напивалась. Пробовала наркотики. Курила марихуану, и примерно лет двадцать назад даже попробовала кокаин. Мой сексуальный дебют состоялся в пятнадцать лет, вместе с одним одноклассником, а в двадцатилетнем возрасте я сблизилась с парнем, который привязывал мои руки к спинке кровати. Когда мне было двадцать два года, я в течение трех месяцев состояла в связи с мужчиной, которому было сорок семь лет. По-вашему, я сумасшедшая?

– Фру Джаннини… Вы просто иронизируете по этому поводу, но ваш сексуальный опыт не имеет никакого отношения к данному процессу.

– Почему же? Когда я читаю ваш так называемый психиатрический отчет о состоянии здоровья Лисбет Саландер, я пункт за пунктом обнаруживаю факты, которые, будучи вырванными из контекста, полностью совпадают с фактами моей биографии. Почему же я являюсь нормальным и здоровым индивидом, а Лисбет Саландер – общественно опасной извращенкой?

– Решающее значение имеют совсем не эти детали. Вы ведь не пытались дважды убить своего отца…

– Доктор Телеборьян, реальность такова, что вас совершенно не касается, с кем у Лисбет Саландер завязываются сексуальные отношения. Вас не касается, какого пола партнеров она выбирает и как именно они осуществляют сексуальное общение. Но тем не менее вы выхватываете детали из ее жизни и используете их в качестве доказательства того, что она больна.

– Вся жизнь Лисбет Саландер, начиная с учебы в первых классах, зафиксирована в серии записей в журналах – в основном, она испытывала приступы безотчетной неукротимой ярости по отношению к учителям и одноклассникам.

– Минуточку…

Голос Анники Джаннини вдруг зазвучал, как скребок для снятия наледи с автомобильного стекла.

– Посмотрите на мою подзащитную.

Все посмотрели на Лисбет Саландер.

– Моя подзащитная выросла в крайне неблагополучной семье, с отцом, который несколько лет подряд жестоко избивал ее мать.

– Это…

– Дайте мне договорить. Мать Лисбет Саландер до смерти боялась Александра Залаченко. Она не осмеливалась протестовать, не осмеливалась обращаться к врачу или в женский кризисный центр. Под конец ее так жестоко избили, что у нее начались необратимые изменения головного мозга. Лисбет Саландер оказалась единственной, кто взяла на себя ответственность за семью, еще задолго до достижения подросткового возраста. Эту ответственность ей пришлось брать единолично, поскольку шпион Залаченко оказался куда более важной персоной, чем мать Лисбет.

– Я не могу…

– Налицо ситуация, когда общество предало мать Лисбет и детей. Вас удивляет, что у фрёкен Саландер имелись проблемы в школе? Посмотрите на нее. Она маленькая и хрупкая, и всегда оказывалась самой маленькой девочкой в классе. Она была замкнутой, не такой, как все, и не имела друзей. Вам известно, как дети обычно относятся к одноклассникам, которые отличаются от остальных?

Петер Телеборьян вздохнул.

– Я могу вернуться к ее школьным журналам и восстановить ситуации, когда Лисбет проявляла агрессию, – сказала Анника. – Им предшествовали провокации. Я без труда узнаю́ все признаки травли. И знаете, что я вам скажу?

– Что?

– Я восхищаюсь Лисбет Саландер. Она сильнее меня. Если бы я в тринадцатилетнем возрасте год пролежала связанной ремнями, я бы наверняка сломалась. А она давала сдачи единственным оружием, которое имелось в ее распоряжении, – ненавистью. Она отказывалась с вами разговаривать.

Внезапно Анника Джаннини перешла на более мощный голосовой регистр. Нервы отпустили ее, и теперь она чувствовала, что контролирует ситуацию.

– На утренних слушаниях сегодня вы говорили что-то о ее фантазиях. Вы, например, причислили к ним и описание насилия, совершенного над ней адвокатом Бьюрманом.

– Совершенно верно.

– Но на чем основан этот вывод?

– На опыте знакомства с ее обычными фантазиями.

– На опыте знакомства с ее фантазиями… А как вы определяете, когда она фантазирует? Когда она говорит, что пролежала привязанной триста восемьдесят суток, это, по вашему мнению, является фантазией, хотя ваш собственный журнал полностью подтверждает ее слова.

– Это совершенно другое дело. Нет никаких – даже просто технических – доказательств того, что адвокат Бьюрман совершал по отношению к Лисбет Саландер насильственные действия. Я имею в виду, что если бы она подверглась грубым насильственным действиям и ее соски прокалывали бы иголками, ее, безусловно, отвезли бы на «скорой помощи» в больницу… Это само по себе уже подтверждает, что ничего подобного быть не могло.

Джаннини обратилась к судье Иверсену.

– Я просила на сегодня установить проектор для демонстрации CD-диска с компьютера…

– Он на месте, – сказал Иверсен.

– Можно ли задернуть занавески?

Анника загрузила свой ноутбук и присоединила кабели к проектору. Потом обратилась к своей подзащитной:

– Лисбет! Мы сейчас посмотрим одну запись. Вы к этому готовы?

– Я с ней уже знакома, – сухо ответила Саландер.

– Вы позволите мне ее показать?

Лисбет кивнула. Она неотрывно смотрела на Петера Телеборьяна.

– Вы можете рассказать, когда сделана запись?

– Седьмого марта две тысячи третьего года.

– Кто делал запись?

– Я сама. Я использовала скрытую камеру, которая является стандартным оборудованием «Милтон секьюрити».

– Минутку! – прокурор Экстрём перешел на крик. – Это начинает напоминать цирковые трюки.

– Что вы собираетесь нам показать? – спросил судья Иверсен с металлом в голосе.

– Петер Телеборьян утверждает, что рассказ Лисбет Саландер является фантазией. Я же хочу продемонстрировать документ, подтверждающий, что она излагает правду – от первого до последнего слова. Предупреждаю, что запись содержит ряд жестоких сцен.

– Это, что, какой-то монтаж? – спросил Экстрём.

– Существует прекрасный способ это проверить, – ответила Анника Джаннини, запуская диск.

«Ты, что, даже на часы не научилась смотреть?» – приветствовал адвокат Бьюрман свою подопечную, и камера проскользнула в его квартиру.

Через девять минут, на той самой сцене, когда Бьюрман запихивал фаллоимитатор в анальное отверстие Лисбет Саландер, судья Иверсен ударил молотком по столу. Анника Джаннини с самого начала установила большую громкость, и сдавленные крики Лисбет сквозь скотч, которым Бьюрман заклеил ей рот, слышались по всему залу суда.

– Выключите запись, – громко и решительно распорядился Иверсен.

Анника Джаннини нажала на «стоп». Включили верхнее освещение. Судья покраснел, как рак. Прокурор Экстрём словно окаменел. Петер Телеборьян мертвецки побледнел.

– Адвокат Джаннини! Сколько времени занимает эта запись? – спросил судья Иверсен.

– Девяносто минут. Сам акт насилия продолжался с паузами на протяжении пяти-шести часов, но у моей подзащитной сохранились лишь смутные представления о времени к концу этой позорной сцены… – Анника обратилась к Телеборьяну. – Зато там имеется сцена, когда Бьюрман вдавливает в сосок моей подзащитной иголку, в то время как доктор Телеборьян утверждает, что это плод сомнительных фантазий Лисбет Саландер. Этот эпизод зафиксирован на семьдесят второй минуте, и я готова показать его прямо сейчас.

– Спасибо, в этом нет необходимости, – сказал Иверсен. – Фрёкен Саландер…

Он на секунду запнулся и не знал, как ему сформулировать свои вопросы.

– Фрёкен Саландер, зачем вы сделали эту запись?

– Бьюрман меня уже однажды насиловал, и требовал продолжения. В первый раз этот старый ублюдок заставил меня заниматься с ним оральным сексом. Я знала, что ему захочется повторения, и решила получить документальные подтверждения того, чем он занимается. Я хотела шантажировать его этой записью и заставить его держаться от меня подальше. Но я его недооценила.

– А почему вы не заявили о жестоком изнасиловании в полицию, раз у вас имеется такое… убедительное доказательство?

– Я не разговариваю с полицейскими, – безучастно ответила Лисбет Саландер.

Вдруг Хольгер Пальмгрен совершенно неожиданно поднялся из инвалидного кресла. Он опирался руками о край стола и голос его звучал отчетливо:

– Наша подзащитная принципиально не разговаривает с полицейскими или другими представителями властей, а с психиатрами и подавно. Объяснить это очень просто. Начиная с самого детства, она раз за разом пыталась говорить с полицейскими, представителями социальных служб и разных органов власти. Она объясняла, что Александр Залаченко избивает ее мать. И каждый раз это оборачивалось для нее наказанием, поскольку бюрократы раз и навсегда решили, что Залаченко для них важнее, чем Саландер.

Он откашлялся и продолжал:

– Когда же она наконец поняла, что ее никто не слушает, ей оставалось только попытаться спасти мать, применив силу против Залаченко. И тогда этот подлец, называющий себя доктором, – он показал на Телеборьяна, – составил сфальсифицированный судебно-психиатрический диагноз, объявив ее сумасшедшей, что дало ему возможность в течение трехсот восьмидесяти суток держать ее в клинике связанной. Черт бы его подрал!

Пальмгрен сел.

Иверсена откровенно потряс этот выпад Пальмгрена, и он обратился к Лисбет Саландер:

– Может быть, вы хотите сделать перерыв…

– Зачем? – спросила Лисбет.

– Что ж, тогда продолжим. Адвокат Джаннини, видеозапись обследуют, и я потребую технического заключения о том, что она аутентична. А пока можем следовать дальше.

– С удовольствием. Мне эти сцены тоже представляются крайне отталкивающими. Но правда заключается в том, что моя подзащитная подверглась физическому, психическому и правовому насилию. И человеком, на которого следует возложить за это ответственность, является Петер Телеборьян. Он изменил врачебной присяге, он предал свою пациентку. Совместно с Гуннаром Бьёрком, сотрудником нелегальной структуры, внедренной в Службу государственной безопасности, он сфальсифицировал судебно-психиатрическую экспертизу с целью изолировать неудобного свидетеля. Я уверена, что это – уникальный случай в шведской истории права.

– Это просто возмутительно, – отозвался Петер Телеборьян. – Я как мог пытался помочь Лисбет Саландер. Она пыталась убить своего отца. Совершенно очевидно, что с нею что-то было не в порядке…

Анника Джаннини не дала ему договорить.

– Я хотела бы обратить внимание суда на вторую судебно-психиатрическую экспертизу моей подзащитной, составленную доктором Телеборьяном. На экспертизу, озвученную сегодня в суде. Я утверждаю, что она – фальшивка, точно так же, как и в девяносто первом году.

– Но это же…

– Судья Иверсен, не могли бы вы попросить свидетеля не перебивать меня?

– Господин Телеборьян…

– Я буду молчать. Но меня возмущают эти неслыханные обвинения. Нет ничего удивительного в том, что я реагирую…

– Господин Телеборьян, пока вам не задали вопроса, помолчите. Продолжайте, адвокат Джаннини.

– Вот судебно-психиатрическая экспертиза, которую предоставил суду доктор Телеборьян. Она строится на так называемых наблюдениях над моей подзащитной, которые якобы имели место с момента ее перевода в следственный изолятор «Крунуберг» шестого июня и до окончания обследования пятого июля.

– Да, я именно так это и понял, – сказал судья Иверсен.

– Доктор Телеборьян! Соответствует ли действительности тот факт, что до шестого июня вы не имели возможности проводить тесты и наблюдать за моей подзащитной? До этого момента она, как известно, находилась в полной изоляции в Сальгренской больнице.

– Да, – ответил Телеборьян.

– Вы дважды пытались получить доступ к моей подзащитной в Сальгренской больнице. Оба раза вам отказали. Это верно?

– Да.

Анника Джаннини снова открыла портфель и вытащила какой-то документ. Затем обошла вокруг стола и передала его Иверсену.

– Ну да, – сказал судья. – Это копия экспертизы доктора Телеборьяна. И что же дальше?

– Я хотела бы вызвать двух свидетелей, дожидающихся за дверьми зала суда.

– Кто эти свидетели?

– Микаэль Блумквист из журнала «Миллениум» и комиссар Торстен Эдклинт из Службы государственной безопасности, Отдела защиты конституции.

– И они ожидают вызова?

– Да.

– Ну так пригласите их, – распорядился судья Иверсен.

– Это противоречит регламенту, – заявил Экстрём, который довольно долгое время сидел молча.

Прокурора шокировало то, что Анника Джаннини просто-напросто нейтрализует его ключевого свидетеля. Видеозапись уже нанесла сокрушительный удар, а теперь Иверсен проигнорировал сопротивление Экстрёма и знаком велел охранникам открыть дверь.

В зал вошли Блумквист и Эдклинт.

– Я бы хотела первым допросить Микаэля Блумквиста.

– Тогда я попрошу Петера Телеборьяна вернуться на свое место в зале.

– Вы со мной уже закончили? – спросил Телеборьян.

– Отнюдь нет, – ответила Анника Джаннини.

Микаэль сменил Телеборьяна за кафедрой свидетеля. Судья Иверсен покончил с формальностями, и журналист под присягой пообещал говорить правду.

Анника подошла к Иверсену и попросила вернуть ей на время судебно-психиатрическую экспертизу, которую только что ему вручила, а затем передала эту копию Микаэлю.

– Вы раньше видели этот документ?

– Да, видел. Он имеется у меня в трех версиях. Первую я получил приблизительно двенадцатого мая, вторую – девятнадцатого мая, а третью, вот эту, – третьего июня.

– Вы можете рассказать, как к вам попала эта копия?

– Я получил ее как журналист от источника, чье имя раскрывать я не намерен.

Лисбет Саландер не отрывала взгляда от Петера Телеборьяна, который стал мертвенно-бледным.

– Что вы сделали с этой экспертизой?

– Я передал ее Торстену Эдклинту из Отдела защиты конституции.

– Спасибо, Микаэль. Теперь я хотела бы пригласить Торстена Эдклинта, – сказала Анника Джаннини, забирая обратно бумаги, после чего передала их Иверсену.

Судья выглядел растерянно.

Процедура с присягой повторилась.

– Комиссар Эдклинт, соответствует ли действительности то, что вы получили от Микаэля Блумквиста материалы судебно-психиатрической экспертизы Лисбет Саландер?

– Да.

– Когда вы ее получили?

– Она зарегистрирована в ГПУ/Без четвертого июня.

– И это та самая экспертиза, которую я только что передала судье Иверсену?

– Если с обратной стороны имеется моя подпись, значит, та самая.

Иверсен перевернул документ и убедился в наличии подписи Торстена Эдклинта.

– Комиссар Эдклинт, можете ли вы мне объяснить, каким образом у вас на руках оказалась судебно-психиатрическая экспертиза пациента, находящегося в Сальгренской больнице в полной изоляции?

– Да, могу.

– Расскажите.

– Судебно-психиатрическая экспертиза Петера Телеборьяна является фальсификацией, которую он составил совместно с неким Юнасом Сандбергом. Точно так же, в девяносто первом году он написал подобную фальшивку вместе с Гуннаром Бьёрком.

– Это ложь, – возразил Телеборьян.

– Неужели? – поинтересовалась Анника Джаннини. – Ничего подобного. Мне, вероятно, следует упомянуть, что Юнас Сандберг – один из тех десяти героев, которые сегодня задержаны по решению генерального прокурора. Ему предъявлено обвинение в причастности к убийству Гуннара Бьёрка. Он входит в нелегальную структуру, которая орудовала внутри Службы государственной безопасности и с семидесятых годов служила прикрытием для Александра Залаченко. Эта же группировка принимала решение изолировать Лисбет Саландер от общества в девяносто первом году. У нас имеется много доказательств, а также признание шефа этой структуры.

В зале суда повисла мертвая тишина.

– Хотел бы Петер Телеборьян прокомментировать сказанное? – осведомился судья Иверсен.

Психиатр покачал головой.

– В таком случае я должен предупредить, что вы серьезно рискуете – вас могут обвинить в даче под присягой заведомо ложных показаний и, возможно, по ряду других пунктов, – заявил Иверсен.

– Если позволите… – подал голос Микаэль Блумквист.

– Да? – поинтересовался судья.

– У Петера Телеборьяна намечаются более серьезные проблемы. За дверью стоят двое полицейских, которые дожидаются возможности отвести его на допрос.

– Вы полагаете, мне следует их пригласить? – спросил Иверсен.

– Пожалуй, это неплохая идея.

Иверсен кивнул охранникам, и те впустили в зал инспектора уголовной полиции Соню Мудиг и еще одну женщину, которую прокурор Экстрём сразу узнал. Ее звали Лиса Кольшё, и она являлась инспектором уголовной полиции из отдела по особым делам. Это подразделение Государственного полицейского управления занималось, в частности, вопросами посягательства на половую неприкосновенность детей и делами, связанными с детской порнографией.

– В чем заключается ваша задача? – поинтересовался Иверсен.

– Нам дано поручение, не нарушая регламента судебного разбирательства, при первой же возможности арестовать Петера Телеборьяна.

Иверсен покосился на Аннику Джаннини. Та произнесла:

– У меня еще остались к нему вопросы… но позвольте ему уйти, так и быть.

– Пожалуйста, – разрешил Иверсен.

Лиса Кольшё шагнула к Петеру Телеборьяну.

– Вы арестованы за грубое нарушение законов о запрете детской порнографии.

Петер Телеборьян сидел, затаив дыхание. Анника Джаннини заметила только, что его взгляд погас.

– А конкретнее – за то, что в вашем компьютере обнаружено более восьми тысяч детских порнографических снимков.

Кольшё наклонилась и подняла сумку с ноутбуком, которую он принес с собой.

– Это мы конфискуем, – сказала она.

Пока Петера Телеборьяна выводили из зала суда, взгляд Лисбет Саландер все время, как огонь, жег его спину.