Доктора Петера Телеборьяна вызвали в качестве свидетеля в пятницу утром. Его показания, безусловно, внушали доверие. Прокурор Экстрём допрашивал его почти девяносто минут, и Телеборьян отвечал на все вопросы спокойно, с достоинством и со знанием дела. Выражение его лица казалось то озабоченным, то уверенным.

– Давайте подведем итоги… – предложил Экстрём, перелистывая свои записи. – Вы, как психиатр с многолетним опытом, считаете, что Лисбет Саландер страдает параноидальной шизофренией?

– Я постоянно подчеркиваю, что дать точную оценку ее состояния крайне сложно. Пациентка, как известно, ведет себя как аутист – по отношению как к врачам, так и к представителям власти. Считаю, что она страдает тяжелым психическим расстройством, но поставить точный диагноз в настоящий момент я бы не рискнул. Без обстоятельного обследования я также не могу определить, в какой стадии психоза она пребывает.

– Но в любом случае вы считаете, что она психически нездорова.

– Вся ее история красноречиво об этом свидетельствует.

– Вы имели возможность ознакомиться с так называемой «автобиографией», которую Лисбет Саландер сочинила и представила суду в качестве объяснений. Как бы вы могли ее прокомментировать?

Петер Телеборьян развел руками и пожал плечами.

– Как бы вы оценили достоверность изложенного?

– Ни о какой достоверности не может быть и речи. Там содержится масса сведений, связанных с разными людьми, и одна история нелепее другой. В целом ее писательский опус только усугубляет подозрения в том, что она страдает параноидальной шизофренией.

– Вы можете привести какой-нибудь конкретный пример?

– Самый вопиющий пример – описания актов насилия. Она настаивает на том, что ее опекун адвокат Бьюрман позволял себе насильственные действия по отношению к ней.

– Не могли бы вы выразиться поконкретнее?

– Все сцены чрезмерно сосредоточены на деталях. Это классический образец гротескных фантазий, свойственных детям. Существует множество аналогичных случаев из широко известных дел об инцестах, когда дети описывали события, опирающиеся на собственный вымысел, при полном отсутствии технических доказательств. Даже очень маленькие дети способны предаваться эротическим фантазиям… Они делятся ими так, словно пересказывают фильм ужасов, который видели по телевидению.

– Но ведь Лисбет Саландер не ребенок, а взрослая женщина, – возразил Экстрём.

– Да, и остается только установить, на каком именно уровне умственного развития она находится. Но по сути вы правы. Она взрослая и, вероятно, верит в то описание, которое представила.

– Вы полагаете, что все это ложь?

– Нет; если она верит в то, что она говорит, это не ложь. Вот еще одно доказательство того, что Лисбет Саландер не в силах отличить ложь от правды и фантазию от реальности.

– Значит, адвокат Бьюрман не совершал по отношению к ней никаких насильственных действий?

– Конечно, не совершал. Правдоподобность такого утверждения равна нулю. Ей требуется квалифицированная медицинская помощь.

– Вы ведь и сами фигурируете в рассказе Лисбет Саландер…

– Да, это несколько пикантно. Но здесь мы снова наблюдаем, как она дает волю своей фантазии. Если верить этой несчастной девушке, то я чуть ли не педофил…

Он улыбнулся и продолжил:

– Мое присутствие в мемуарах Лисбет Саландер – лишь еще одно доказательство того, что я прав, повторяя одно и то же. Из биографии Саландер мы узнаем, что в клинике Святого Стефана над нею издевались, что бо́льшую часть времени ее держали привязанной к кровати ремнями и что я навещал ее в палате по ночам. Это классический пример проявления ее неспособности истолковывать действительность или, вернее, того, как она истолковывает действительность.

– Спасибо. Я передаю слово защите, если у фру Джаннини имеются какие-либо вопросы.

Поскольку в первые два дня судебного процесса Анника Джаннини почти не задавала вопросов и не высказывала возражений, все ожидали, что она вновь ограничится несколькими обязательными вопросами и затем прекратит допрос.

«Защита ведет себя на редкость пассивно», – подумал Экстрём.

– Да. Имеются, – заявила Джаннини. – У меня действительно есть ряд вопросов, и боюсь, что дело может несколько затянуться. Сейчас уже половина двенадцатого. Я предлагаю сделать перерыв на ланч, чтобы потом я смогла допрашивать свидетеля, не прерываясь.

Судья Иверсен решил удовлетворить ее просьбу.

Ровно в 12.00 перед рестораном «Мастер Андерс» на Хантверкаргатан Курт Свенссон, которого сопровождали двое полицейских в форме, опустил свою могучую руку на плечо комиссара Георга Нюстрёма. Тот с изумлением взглянул на незнакомца, который совал ему под нос удостоверение.

– Добрый день. Вы арестованы по подозрению в причастности к убийствам и попыткам убийства. Пункты обвинения будут вам зачитаны генеральным прокурором во время оглашения постановления о взятии под стражу сегодня во второй половине дня. Предлагаю вам пройти с нами добровольно, – сказал Курт Свенссон.

Георг Нюстрём, казалось, не понимал языка, на котором к нему обратились, но решил, что Курт Свенссон явно относится к тем людям, за кем лучше последовать без лишних расспросов и протестов.

Инспектор уголовной полиции Ян Бублански прибыл в сопровождении Сони Мудиг и семи полицейских в форме. Ровно в 12.00 сотрудник Отдела защиты конституции Стефан Блад впустил их в закрытый отсек в здание Службы государственной безопасности на Кунгсхольмене. Они прошли по коридорам и остановились около указанного Стефаном кабинета. Секретарь шефа канцелярии растерялся, когда Бублански предъявил ему свое полицейское удостоверение.

Инспектор решительно проследовал к внутренней двери, вошел и заставил шефа канцелярии Альберта Шенке прервать телефонный разговор на полуслове.

– А что случилось? – поинтересовался Шенке.

– Я инспектор уголовной полиции Ян Бублански. Вы арестованы за преступления против шведской конституции. Во второй половине дня вам представят внушительный перечень отдельных пунктов обвинения.

– Это неслыханно, – сказал Шенке.

– Я тоже так думаю, – согласился Бублански.

Он велел опечатать кабинет Шенке и выставил перед дверьми двух полицейских, приказав им никого не впускать. Если бы кто-нибудь попытался прорваться в кабинет силой, им разрешалось применять дубинки и даже табельное оружие.

Процессия двинулась дальше по коридору, пока Стефан не указал на еще одну дверь, и вся процедура вновь повторилась с финансовым директором Густавом Аттербумом.

Йеркер Хольмберг, в сопровождении полицейского патруля Сёдермальма, ровно в 12.00 начал колотить в дверь временного офиса на третьем этаже здания, расположенного через дорогу от редакции «Миллениума» на Гётгатан.

Поскольку никто двери не открывал, Йеркер Хольмберг приказал полицейским ломать дверь. Но не успели они взяться за лом, как дверь приоткрылась.

– Полиция, – сказал Йеркер Хольмберг. – Выходите с поднятыми руками.

– Я полицейский, – возразил инспектор полиции Йоран Мортенссон.

– Знаю. И у вас имеются лицензии на черт знает сколько стрелкового оружия.

– Да, но я полицейский при исполнении служебных обязанностей.

– А мне наплевать, – ответил Йеркер Хольмберг.

Ему помогли прижать Мортенссона к стене и отобрать у него табельное оружие.

– Вы арестованы за незаконное прослушивание телефонов, за грубые нарушения должностной инструкции, за неоднократные вторжения в квартиру журналиста Микаэля Блумквиста на Бельмансгатан и, вероятно, за еще массу разных преступлений, которые будут включены в пункты обвинения. Наденьте на него наручники.

Йеркер Хольмберг быстро проверил офис и обнаружил там электронное оборудование, которого хватило бы на целую студию звукозаписи. Одного полицейского он оставил охранять офис, велев ему неподвижно сидеть на стуле и не оставлять нигде отпечатков пальцев.

Когда Мортенссона выводили из подъезда, Хенри Кортес поднял цифровую камеру «Никон» и сделал серию из двадцати двух фотографий. И, хотя профессиональным фотографом он не был и качество снимков оставляло желать лучшего, тем не менее на следующий день пленка была продана одной из вечерних газет за просто-таки баснословную сумму.

Единственный неожиданный инцидент за время облавы произошел у Моники Фигуэрола. С группой поддержки в составе полицейского пикета Норрмальма и трех коллег из ГПУ/Без она ровно в полдень вошла в подъезд на Артиллеригатан и поднялась по лестнице в квартиру на последнем этаже, принадлежавшую фирме «Беллона».

Операцию планировали провести в очень сжатые сроки. Как только силы подтянулись к двери в квартиру, Моника дала знак. Двое дюжих полицейских подняли сорокакилограммовое стальное стенобитное орудие и двумя точными ударами вышибли дверь. После этого пикетчики, снабженные бронежилетами и дополнительным оружием, заняли квартиру примерно за десять секунд.

Согласно данным наблюдения, проводившегося с самого рассвета, за утро в квартиру проследовали пятеро. Они считались сотрудниками «Секции». Всех пятерых захватили в течение нескольких секунд и заковали в наручники.

Моника Фигуэрола, одетая в бронежилет, прошла по квартире, которая с 1960-х годов служила для «Секции» ставкой, распахивая дверь за дверью. После беглого осмотра она пришла к выводу: чтобы рассортировать множество бумаг, которые заполонили комнаты, ей потребуется помощь архивиста.

Еще через несколько секунд Моника открыла дверь в небольшую каморку в глубине квартиры, использовавшуюся как место ночного отдыха. Здесь она наконец столкнулась лицом к лицу с Юнасом Сандбергом. Еще утром, когда распределяли, кто чем будет заниматься, никто не знал, где его можно будет отыскать и арестовать, поскольку приставленный к нему наблюдатель накануне вечером упустил его из виду. А машина Сандберга стояла на стоянке на Кунгсхольмене, и у себя дома он в течение ночи не показывался. Естественно, они не оставляют на ночь квартиру пустой из соображений безопасности, и Сандберг отсыпается после ночного дежурства.

Юнас Сандберг был в одних трусах и выглядел сонным. Он потянулся к лежавшему на тумбочке табельному оружию, но Моника Фигуэрола наклонилась вперед и скинула пистолет на пол, подальше от Сандберга.

– Юнас Сандберг, вы задержаны по подозрению в причастности к убийствам Гуннара Бьёрка и Александра Залаченко, а также за участие в покушении на убийство Микаэля Блумквиста и Эрики Бергер. Наденьте штаны!

Сандберг замахнулся и попытался ударить Монику кулаком, но та мгновенно блокировала удар – ее рефлексы сработали безошибочно.

– Вздумал шутить? – спросила она.

Ухватив его за руку, Моника так сильно вывернула ему запястье, что Сандберг попятился назад и осел на пол. Она перевернула его на живот, коленом придавила ему крестец и надела на него наручники. С момента начала работы в ГПУ/Без ей впервые довелось по долгу службы воспользоваться ими.

Фигуэрола передала Сандберга одному из полицейских, двинулась дальше и в конце концов открыла последнюю дверь в самой глубине квартиры. Согласно полученным в бюро жилищного планирования чертежам, там находилась маленькая каморка с окном во двор.

Моника с порога глядела на самое тощее огородное пугало, какое ей когда-либо доводилось видеть. Она ни секунды не сомневалась, что перед нею смертельно больной человек.

– Фредрик Клинтон, вы арестованы за участие в убийствах, покушениях на убийства и за целый ряд других преступлений, – сказала она. – Лежите и не двигайтесь. Мы вызвали машину «скорой помощи», чтобы доставить вас на Кунгсхольмен.

Кристер Мальм расположился непосредственно против выхода на Артиллеригатан. В отличие от Хенри Кортеса, он умел обращаться со своей цифровой камерой «Никон». Кристер использовал короткий телеобъектив, и снимки получились профессионального уровня.

Они запечатлели, как членов «Секции» одного за другим выводят из подъезда и сажают в полицейские фургоны и как «скорая помощь» забирает Фредрика Клинтона. Последний даже взглянул в объектив камеры, и именно в этот миг Кристер нажал на кнопку. В глазах Клинтона читались тревога и отчаяние.

Позднее этот снимок получил премию на конкурсе «Лучшая фотография года».