Микаэль Блумквист никогда не мог понять, почему в судах такие тихие громкоговорители. Он с трудом расслышал объявление о том, что разбирательство по делу Лисбет Саландер начнется в зале номер пять в десять ноль-ноль. Правда, журналист явился заранее и расположился у входа в зал суда, так что его впустили одним из первых. Он сел в зале для публики, на левой стороне, откуда лучше всего виден стол ответчика. Публика, если можно сказать, валила валом. Массмедиа по мере приближения даты процесса подогревали к нему интерес. В последнюю неделю прокурора Рикарда Экстрёма почти ежедневно интервьюировали.

Экстрём буквально превзошел самого себя.

Лисбет Саландер обвиняли во множестве преступлений. В нанесении побоев и причинении тяжких телесных повреждений – по делу Карла Магнуса Лундина. В угрозе применения насилия, попытке убийства и причинении тяжких телесных повреждений – по делу покойного Карла Акселя Бодина, он же Александр Залаченко. В двух случаях ей вменяли в вину проникновение в чужое жилище – в загородный дом покойного Нильса Бьюрмана в Сталлархольме и в его же квартиру на Уденплан. В угоне транспортного средства – мотоцикла марки «Харли-Дэвидсон», принадлежавшего некоему Сонни Ниеминену, члену мотоклуба «Свавельшё МК». В трех случаях ее обвиняли в незаконном владении оружием – баллончиком со слезоточивым газом, электрошокером и польским пистолетом «Р-83 ванад» – все эти предметы были найдены в Госсеберге. А также в краже или сокрытии доказательственного материала – этот пункт был формулирован не слишком четко, но подразумевал документы, найденные ею в загородном доме у Бьюрмана, а также в ряде более мелких правонарушений. В общей сложности Лисбет Саландер предъявили обвинения по шестнадцати пунктам.

Экстрём даже рассекретил сведения, согласно которым душевное здоровье подсудимой оставляет желать лучшего. Он апеллировал, с одной стороны, к заключению судебно-медицинской экспертизы, написанному доктором Йеспером X. Лёдерманом, когда ей исполнилось восемнадцать лет, а с другой стороны – к экспертизе, проведенной по требованию суда доктором Петером Телеборьяном во время предварительного следствия.

Поскольку психически ущербная девушка с самого начала категорически отказывалась общаться с психиатрами, анализ проводился на основе «наблюдений», сделанных в период ее пребывания в следственном изоляторе «Крунуберг» в Стокгольме непосредственно перед судом. Доктор Телеборьян, который мог похвастаться многолетним опытом общения с пациенткой, утверждал, что Лисбет Саландер страдает серьезными психическими нарушениями, и употреблял такие термины, как психопатия, патологический нарциссизм и параноидальная шизофрения.

СМИ также сообщали, что обвиняемая вызывалась на семь полицейских допросов, и ни на одном из них она не удосужилась даже поздороваться со следователями. Первые допросы проводились полицией Гётеборга, а остальные имели место уже в Стокгольме. На магнитофонных записях протоколов допросов можно было лишь услышать, как Лисбет Саландер уговаривают хоть что-нибудь ответить, а также настойчиво задают самые разные вопросы. В ответ – глухая тишина. Обвиняемая ни разу даже не кашлянула.

В нескольких случаях на пленке записался голос Анники Джаннини. Она утверждала, что ее подзащитная явно не намерена отвечать на вопросы. Следовательно, обвинение против Лисбет Саландер строилось исключительно на технических доказательствах и на тех фактах, которые удалось раздобыть в итоге полицейского расследования.

Молчание Лисбет Саландер временами делало уязвимой позицию ее адвоката, поскольку той приходилось притворяться столь же немногословной, как и ее клиентка. Временами Анника Джаннини и Лисбет Саландер беседовали – с глазу на глаз в переговорной комнате, но их беседы относились к разряду строго конфиденциальных.

Экстрём фактически ни от кого и не скрывал, что намерен потребовать в первую очередь заключить Лисбет Саландер в психиатрическое заведение закрытого типа, а уж во вторую – адекватного тюремного наказания. При обычных обстоятельствах эти требования поменялись бы местами, но прокурор полагал, что в ее случае налицо столь очевидные психические отклонения – и о них же свидетельствуют результаты судебно-психиатрической экспертизы, – что он просто не видел альтернативы. Суд почти всегда признавал правомочность судебно-психиатрической экспертизы.

Экстрём полагал также, что по-прежнему не следует подвергать сомнению недееспособность Саландер. В одном из интервью он напустил на себя озабоченный вид и заявил, что в Швеции немало социопатических личностей с тяжелыми психическими нарушениями, представляющих опасность для самих себя и для окружающих. И что пока наука не придумала ничего нового, таких субъектов приходится содержать в закрытых условиях.

Он напомнил про случай со склонной к насилию девушкой Аннет, которая в 1970-х годах стала популярной героиней массмедиа и которая уже тридцать лет находится в закрытом лечебном заведении. Любые попытки несколько ослабить режим ее содержания приводили к тому, что она, как бешеная, набрасывалась на родственников и больничный персонал, или пыталась нанести вред самой себе. Экстрём считал, что и Лисбет Саландер страдает аналогичными психопатическими нарушениями.

Интерес СМИ подогревался еще и потому, что адвокат Саландер Анника Джаннини воздерживалась от высказываний в прессе. Она последовательно отказывалась давать интервью и не излагала свою точку зрения. В результате СМИ пребывали в весьма щекотливой ситуации – со стороны обвинения обрушивался поток информации, а сторона защиты, в виде исключения, воздерживалась даже от намеков на то, как Саландер относится к обвинению и какую стратегию намерена применить защита.

Это обстоятельство прокомментировал юридический эксперт, нанятый для освещения дела Саландер на страницах одной из вечерних газет. Эксперт констатировал, что Анника Джаннини имеет очень высокий рейтинг как адвокат по правам женщин, но не имеет никакого опыта защиты за рамками данной области, и делал вывод, что она совершенно не подходит для защиты Лисбет Саландер. Микаэль Блумквист также знал от своей сестры, что с ней связывались многие известные адвокаты и предлагали свои услуги. Но, по поручению своей подзащитной, Анника Джаннини любезно отклоняла все подобные предложения.

В ожидании начала судебного процесса Микаэль изучал других зрителей и слушателей. На месте возле самого выхода он вдруг заметил Драгана Арманского. Их взгляды на краткий миг пересеклись.

У Экстрёма на столе лежала впечатляющая кипа бумаг. Он кивал некоторым журналистам.

Анника Джаннини сидела за своим столом напротив Экстрёма. Она разбирала бумаги, не глядя по сторонам. Микаэлю показалось, что сестра немного нервничает.

«Легкая лихорадка перед выходом на сцену», – подумал он.

Затем в зал вошли председатель суда, юридический советник и заседатели. Председателем был судья Йорген Иверсен – пятидесятисемилетний мужчина с белыми волосами, худощавым лицом и стремительной походкой. Микаэль изучал биографию Иверсена, из которой следовало, что тот известен как опытнейший и справедливый судья, который уже участвовал во многих резонансных процессах.

Под конец в зал суда ввели Лисбет Саландер.

Микаэль уже привык к манере Лисбет подбирать вызывающую одежду. Но даже он изумился тому, что Анника Джаннини позволила ей появиться в зале суда в короткой черной кожаной юбке с потертым подолом и черной майке с принтом «I am irritated», которая даже не смогла скрыть большинство ее татуировок. А еще на ней были ботинки, ремень с заклепками и гольфы в черную и лиловую полоску. В каждом ухе сверкали с десяток колечек и еще по несколько – на губе и бровях. Короткие, отросшие за три месяца после черепной операции черные волосы торчали во все стороны. Кроме того, она сделала весьма шокирующий макияж – серая губная помада, подведенные брови и густо наложенная черная тушь. Такой Микаэль ее никогда не видел. В то время, когда они тесно общались, косметика ее не слишком-то интересовала.

Лисбет выглядела несколько вульгарно и напоминала готов или даже вампира из какого-нибудь арт-хаусного фильма 1960-х годов. Это если выражаться дипломатическим языком.

Микаэль заметил, что при ее появлении некоторые репортеры от удивления чуть не потеряли дар речи, а затем радостно заулыбались. Наконец-то они воочию созерцали героиню скандалов, о которой столько всякого говорили и писали. И к тому же, она полностью оправдала их ожидания.

Потом Микаэль понял, что Лисбет Саландер специально так вырядилась. Обычно она одевалась небрежно и вроде бы безвкусно. Микаэль считал, что она не пытается угнаться за модой, а стремится скорее подчеркнуть свою индивидуальность. Лисбет обозначала свою идентичность, чтобы никто не посмел вторгнуться на ее личную территорию. Сам Микаэль всегда воспринимал заклепки на ее кожаной куртке как защитный механизм, подобный иголкам ежа. Она словно посылала окружению некий сигнал – не пытайтесь меня погладить, будет больно.

Перед появлением в зале суда Лисбет акцентировала этот стиль, так что получилась какая-то пародия.

И Микаэль вдруг понял, что это не случайность, а часть стратегии Анники.

Если бы Лисбет Саландер предстала перед судом с гладкой прической, в застегнутой под горло блузке и аккуратных мокасинах, она выглядела бы как аферистка, которая пытается втереться в доверие суда. Теперь же она предстала самой собой, а не кем-то другим. Правда, в несколько опереточной версии – но это было даже неплохо. Она не изображала ту, кем не являлась. Она демонстрировала суду, что у нее нет причин стыдиться или притворяться. Если суду ее вид неприятен, что ж, это не ее проблема.

Общество выдвинуло против нее ряд обвинений, а прокурор доставил в суд. Всем своим антигламурным видом Лисбет сразу подчеркнула, что намерена отклонить аргументы прокурора как абсолютно несостоятельные.

Она двигалась уверенно и села на указанное ей место, рядом со своим адвокатом. Потом обвела взглядом зал. В ее взгляде не чувствовалось никакого любопытства – казалось, она старается рассмотреть и запомнить людей, уже осудивших ее на страницах газет.

Микаэль впервые увидел ее с тех пор, как она, похожая на окровавленную тряпичную куклу, лежала на кухонном диване в Госсеберге, и больше чем через полтора года после того, как они в последний раз встречались в нормальных обстоятельствах – если, конечно, словосочетание «нормальные обстоятельства» вообще применимо к Лисбет Саландер.

На несколько секунд они встретились глазами. Лисбет взглянула на него бегло, не задерживая на нем взгляда, но не проявила никаких признаков узнавания, зато внимательно изучила яркие синяки, покрывавшие щеку и висок Микаэля, и хирургический пластырь на его правой брови. На какую-то долю секунды Блумквисту показалось, что он видит в ее глазах намек на улыбку. Но Микаэль не был уверен, привиделось ему это или нет.

Потом судья Иверсен постучал по столу. Судебный процесс начался.

В общей сложности вступительная речь прокурора Экстрёма, перечислившего все пункты обвинения, заняла тридцать минут.

Все журналисты, кроме Микаэля Блумквиста, старательно всё записывали, хотя заранее знали, в чем Экстрём собирается ее обвинить. Микаэль уже изложил свою версию событий и явился в суд только для того, чтобы обозначить свое присутствие и встретиться взглядом с Лисбет Саландер.

Экстрём произносил свое вступительное слово чуть более двадцати двух минут. Потом настала очередь Анники Джаннини. Ее реплика заняла тридцать секунд. Ее голос не дрожал.

– Со стороны защиты мы отклоняем все пункты обвинения, кроме одного. Моя подзащитная признает свою ответственность за незаконное ношение оружия, а именно баллончика со слезоточивым газом. По всем остальным пунктам обвинения моя подзащитная отрицает свою ответственность или преступный умысел. Мы докажем, что утверждения прокурора несостоятельны и что моя подзащитная стала жертвой грубых правонарушений. Я буду требовать признания моей подзащитной невиновной, отмены постановления о ее недееспособности и ее полного оправдания.

Репортерский корпус вздрогнул. Наконец-то стратегия адвоката была изложена – и оказалась для репортеров полной неожиданностью. Многие из них предполагали, что Джаннини сошлется на психические отклонения обвиняемой и постарается таким образом снять с нее ответственность.

Микаэль заулыбался.

– Вот как, – сказал судья Иверсен.

Он что-то записывал, а потом взглянул на Аннику.

– Вы закончили?

– Да, ваша честь.

– Хочет ли прокурор что-нибудь добавить? – спросил Иверсен.

Прокурор Экстрём потребовал, чтобы дело слушалось за закрытыми дверями. Он сослался на то, что речь идет о психическом состоянии, благополучии и правах отдельной личности, а также о деталях, которые могут причинить ущерб системе безопасности государства.

– Я полагаю, вы намекаете на так называемую историю Залаченко? – уточнил Иверсен.

– Совершенно верно. Александр Залаченко прибыл в Швецию как политический беженец, которому требовалась защита от диктатуры. И хотя господин Залаченко скончался, некоторые детали и события, связанные с его личностью и судьбой, по-прежнему носят секретный характер. Поэтому я настаиваю на том, чтобы судебное разбирательство проходило за закрытыми дверями… Я требую соблюдать требование неразглашения частной и служебной тайны.

– Я вас понимаю, – сказал Иверсен, нахмурив лоб.

– Кроме того, значительная часть разбирательства будет затрагивать вопросы, связанные с опекунством над обвиняемой. На повестке дня будут вопросы, которые в обычной ситуации почти автоматически объявляются секретными. Поэтому я прошу о закрытом слушании из сострадания к обвиняемой.

– Как относится к такому требованию адвокат Джаннини?

– Что касается нас, то мы не возражаем.

Судья Иверсен немного подумал, посовещался с юридическим консультантом и затем, к досаде присутствовавших журналистов, объявил, что согласен с требованием прокурора. В результате Микаэль Блумквист в числе прочих покинул зал.

Драган Арманский дожидался Блумквиста у подножия лестницы ратуши. Стояла адская июльская жара, и Микаэль почувствовал, как под мышками начали расплываться два влажных пятна. Как только он вышел из ратуши, к нему приблизились два охранника. Они кивнули Арманскому и приступили к изучению окружающей обстановки.

– Мне непривычно повсюду разгуливать с телохранителями, – сказал Микаэль. – А во сколько мне это обойдется?

– Фирма берет расходы на себя, – ответил Арманский. – Я лично заинтересован в том, чтобы вы остались в живых. В последние месяцы мы выложили pro bono примерно около двухсот пятидесяти тысяч крон.

Блумквист кивнул.

– Кофе? – предложил он, показывая в сторону итальянского кафе на Бергсгатан.

Арманский кивнул в ответ.

Микаэль заказал себе кофе латте, а Арманский себе – двойной эспрессо с чайной ложкой молока. Охранники сели за соседний столик, попивая колу.

– Итак, закрытое слушание, – констатировал Арманский.

– Этого следовало ожидать. Что, кстати, неплохо – так нам будет проще управлять информационными потоками.

– Да, нам в принципе все равно, но прокурор Рикард Экстрём все меньше и меньше мне нравится.

Микаэль согласился. Они пили кофе, глядя на ратушу, где решалась судьба Лисбет Саландер.

– Последний рубеж, – произнес Микаэль.

– Она к нему неплохо подготовлена, – утешил его Арманский. – Должен признаться, что мне очень понравилась твоя сестра. Когда она начала излагать свою стратегию, я решил, что она шутит, но чем больше я вдумываюсь, тем более разумным мне все это представляется.

– Судьба процесса будет решаться не здесь, не в здании суда, – сказал Микаэль.

Он уже в течение нескольких месяцев повторял эти слова, как мантру.

– Тебя вызовут в качестве свидетеля, – предупредил Арманский.

– Знаю. Я уже готов. Но это произойдет послезавтра. По крайней мере, мы так рассчитали.

Прокурор Рикард Экстрём забыл дома бифокальные очки, и, чтобы прочесть в собственных заметках что-нибудь написанное мелким шрифтом, ему приходилось поднимать очки на лоб и щуриться. Он быстро провел рукой по светлой бородке, а потом вновь надел очки и огляделся.

Лисбет Саландер сидела, выпрямив спину, и наблюдала за прокурором, устремив к нему непроницаемый взгляд. Ее лицо и глаза были неподвижны, и вообще она, казалось, витает где-то далеко отсюда.

Прокурор приступил к ее допросу.

– Я бы хотел напомнить вам, фрёкен Саландер, что вы находитесь под присягой, – сказал наконец Экстрём.

На лице Лисбет не шевельнулся ни единый мускул. Прокурор Экстрём помедлил несколько секунд в ожидании какого-то отклика и поднял брови.

– Итак, вы находитесь под присягой, – повторил он.

Лисбет Саландер склонила голову набок. Анника Джаннини что-то читала в протоколе предварительного следствия, вроде бы совершенно не интересуясь действиями прокурора. Экстрём собрал свои бумаги и после некоторого неловкого молчания откашлялся.

– Итак, – начал он вкрадчиво. – Давайте начнем прямо с событий шестого апреля в летнем домике покойного адвоката Бьюрмана возле Сталлархольма. Именно они стали основой моего выступления сегодня утром. Нам следует внести ясность в вопрос: как получилось, что вы поехали в Сталлархольм и стреляли в Карла Магнуса Лундина?

Экстрём с вызовом посмотрел на Лисбет Саландер. На ее лице по-прежнему не дрогнул ни единый мускул. На лице прокурора вдруг отразилось разочарование. Он развел руками и перевел взгляд на председателя суда. Судья Йорген Иверсен сидел с задумчивым видом. Он покосился на Аннику Джаннини, которая по-прежнему уткнулась в какую-то бумагу, полностью отключившись от происходящего вокруг.

Судья Иверсен деликатно кашлянул. Потом перевел взгляд на Лисбет Саландер.

– Должны ли мы понимать ваше молчание как то, что вы не хотите отвечать на вопросы? – спросил он.

Лисбет повернула голову и посмотрела судье Иверсену в глаза.

– Я охотно отвечу на вопросы, – произнесла она.

Тот кивнул.

– Тогда, может быть, вы ответите на мой вопрос? – вставил прокурор Экстрём.

Саландер снова обратила взгляд к Экстрёму, но продолжала молчать.

– Будьте добры, ответьте на вопрос, – сказал судья Иверсен.

Лисбет снова повернулась к председателю суда и подняла брови.

– На какой вопрос? – четко и твердо сказала она. – До сих пор он, – и она кивнула в сторону Экстрёма, – высказал только несколько бездоказательных утверждений. Я не услышала никаких вопросов.

Анника Джаннини подняла взгляд. Она уткнулась локтем на стол и подперла лицо ладонью. В ее глазах внезапно вспыхнул огонек.

Прокурор Экстрём запнулся.

– Не могли бы вы повторить вопрос? – предложил судья Иверсен.

– Я спросил… Поехали ли вы на дачу адвоката Бьюрмана в Сталлархольме с намерением застрелить Карла Магнуса Лундина?

– Нет, вы сказали, что хотите попытаться внести ясность в вопрос, как получилось, что я поехала в Сталлархольм и стреляла в Карла Магнуса Лундина. Это не вопрос. Это тезис, в котором вы уже предвосхищаете мой ответ. Я не несу ответственности за ваши постулаты.

– Не цепляйтесь к словам. Отвечайте на вопрос.

– Нет.

Молчание.

– Что значит «нет»?

– Это ответ на вопрос.

Прокурор Рикард Экстрём вздохнул. Да, похоже, дискуссия затягивается.

Лисбет Саландер ждала следующего вопроса.

– Пожалуй, нам лучше начать сначала, – сказал он. – Находились ли вы на даче покойного адвоката Бьюрмана в Сталлархольме вечером шестого апреля?

– Да.

– Как вы туда добирались?

– Я доехала на электричке до Сёдертелье, а оттуда – на автобусе до Стренгнеса.

– С какой целью вы поехали в Сталлархольм? Вы договорились встретиться там с Карлом Магнусом Лундином и его другом Сонни Ниеминеном?

– Нет.

– Как получилось, что они там оказались?

– Об этом лучше спросить у них.

– Но сейчас я спрашиваю у вас.

Лисбет Саландер не ответила.

Судья Иверсен откашлялся.

– Я предполагаю, что фрёкен Саландер не отвечает, потому что вы снова высказали утверждение, – любезно предположил он.

Анника Джаннини вдруг фыркнула – да так громко, что все услышали, – но сразу умолкла и снова уткнулась в бумаги. Экстрём с раздражением посмотрел на нее.

– Как вы думаете, почему Лундин с Ниеминеном появились на даче Бьюрмана?

– Этого я не знаю. Могу только предположить: они поехали туда, чтобы устроить поджог. У Лундина в седле в сумке «Харли-Дэвидсона» валялась литровая бутылка с бензином.

Экстрём поджал губы.

– А зачем вы поехали на дачу адвоката Бьюрмана?

– Я искала информацию.

– Какого рода информацию?

– Ту информацию, которую, вероятно, Лундин с Ниеминеном намеревались уничтожить и которая могла бы внести ясность в вопрос, кто убил подлеца.

– Вы считаете, что адвокат Бьюрман был подлецом? Я вас правильно понял?

– Да.

– Но почему вы так считаете?

– Он был садистской свиньей, подонком и насильником, то есть подлецом.

Она процитировала текст татуировки на животе покойного адвоката Бьюрмана, тем самым косвенно подтвердив свою причастность к ее появлению. Впрочем, Лисбет Саландер не обвиняли в авторстве и исполнении этой татуировки. Бьюрман никогда не обращался в полицию с жалобами о нанесении ему телесных повреждений, и было невозможно доказать, позволил ли он сделать себе татуировку добровольно, или же это произошло вопреки его воле.

– Иными словами, вы утверждаете, что ваш опекун предпринимал против вас насильственные действия. Вы могли бы рассказать, когда все это имело место?

– Во вторник восемнадцатого февраля две тысячи третьего года и повторно в пятницу седьмого марта того же года.

– Вы отказывались отвечать на все вопросы следователей, которые пытались вас допрашивать. Почему?

– Мне нечего было им сказать.

– Я прочел вашу так называемую автобиографию, которую несколько дней назад неожиданно предоставила ваш адвокат. Должен сказать, что это своеобразный документ, и мы к нему еще вернемся. Но там вы утверждаете, что адвокат Бьюрман в первом случае принудил вас к оральному сексу, а во втором случае в течение целой ночи подвергал вас насилию и жестоким пыткам.

Лисбет не ответила.

– Это верно?

– Да.

– Вы заявили об изнасилованиях в полицию?

– Нет.

– Почему же?

– Когда я раньше пыталась что-нибудь рассказать полиции, они меня не слушали. Поэтому заявлять им о чем-либо не имело никакого смысла.

– Вы обсуждали с кем-нибудь эти акты насилия? С какой-нибудь подругой?

– Нет.

– Почему же?

– Потому что это никого не касалось.

– Хорошо, но вы обращались к какому-нибудь адвокату?

– Нет.

– Вы обращались к какому-нибудь врачу по поводу нанесенных вам, как вы утверждаете, увечий?

– Нет.

– И не обращались ни в какой женский кризисный центр.

– Вы снова высказываете тезис.

– Простите. Вы обращались в женский кризисный центр?

– Нет.

Экстрём повернулся к председателю суда.

– Я хочу обратить внимание суда на то, что подсудимая сообщила, что дважды подверглась сексуальному насилию, причем во втором случае исключительно жестокому. Она утверждает, что эти акты насилия инициировал ее опекун, покойный адвокат Нильс Бьюрман. В то же время данные факты следует рассматривать в контексте…

Экстрём стал перебирать свои бумаги.

– В материалах расследования, проведенного отделом по борьбе с насильственными преступлениями, нет никаких данных, которые подтверждали бы достоверность рассказа Лисбет Саландер. Бьюрман никогда не был осужден за какие-либо правонарушения. На него ни разу не подавали никаких жалоб в полицию, его имя ни разу не упоминалось ни в каких расследованиях. Он и раньше был опекуном или наставником у других молодых людей, и никто из них не утверждает, что подвергался каким-либо формам насилия. Напротив, они решительно заявляют, что Бьюрман всегда вел себя с ними дружелюбно и корректно.

Экстрём перевернул страницу.

– Я должен также напомнить, что у Лисбет Саландер диагностировали параноидальную шизофрению. Фрёкен Саландер – молодая женщина, склонная к насилию, и этот факт имеет документальные подтверждения. У нее уже с раннего подросткового возраста имелись серьезные проблемы при контактах с социумом. Несколько лет она провела в детской психиатрической клинике и с восемнадцати лет находится под опекой. Как это ни печально, но подобные обстоятельства продиктованы суровой необходимостью. Лисбет Саландер представляет опасность для самой себя и для окружающих. Именно по этой причине я буду настаивать не на тюремном заключении, а на лечении.

Он сделал краткую паузу.

– Обсуждать ментальное состояние юной девушки – задача очень деликатная. При этом очень легко можно нарушить принцип неприкосновенности личности, поскольку предметом толкований оказывается душевное состояние. В данном же случае нам следует дать оценку искаженному мировосприятию Лисбет Саландер. Оно со всей наглядностью проявляется в ее так называемой автобиографии. Здесь, как нигде, ясно ощущается полная изоляция подсудимой от реального мира. В данном случае нам не требуются какие-либо свидетели или толкования – слова говорят сами за себя. У нас имеются ее собственные слова, и мы сами в силах оценить достоверность ее утверждений.

Его взгляд упал на Лисбет Саландер. Их глаза встретились. Она вдруг улыбнулась. Вид у нее был злобный. Экстрём нахмурил лоб.

– Хочет ли фру Джаннини что-нибудь сказать? – поинтересовался судья Иверсен.

– Нет, – ответила Анника. – Только то, что выводы прокурора Экстрёма абсолютно несостоятельны.

Послеобеденное заседание началось с допроса свидетельницы Ульрики фон Либенсталь из комитета по надзору за органами опеки и попечительства. Экстрём вызвал ее с целью разъяснить, подавались ли жалобы на адвоката Бьюрмана. Наличие таковых фон Либенсталь категорически отвергала и считала подобные утверждения оскорбительными.

– За опекунскими делами ведется строгий контроль. До того, как адвоката Бьюрмана столь позорным образом убили, он выполнял поручения нашего комитета на протяжении почти двадцати лет.

Она взглянула на Лисбет Саландер уничтожающим взглядом, хотя ту в убийстве не обвиняли и уже было установлено, что Бьюрмана убил Рональд Нидерман.

– За все эти годы на адвоката Бьюрмана не поступило ни единой жалобы. Он был добросовестным гражданином и с подлинным сочувствием обращался со своими подопечными.

– Значит, вам не кажется правдоподобным, что он мог подвергать Лисбет Саландер грубому сексуальному насилию?

– Я считаю это утверждение абсурдом. У нас имеются ежемесячные отчеты адвоката Бьюрмана, и я неоднократно лично обсуждала с ним данное дело.

– Адвокат Джаннини выдвинула требование незамедлительно освободить Лисбет Саландер от опекунства.

– Никто не радуется больше нашего комитета, когда появляется возможность отменить опекунство. Но, к сожалению, на нас возложена ответственность, означающая, что мы должны следовать действующим правилам. Со стороны комитета мы требуем, чтобы для начала Лисбет Саландер в обычном порядке признала здоровой психиатрическая экспертиза, а уже после этого можно обсуждать вопрос об изменении формы опекунства.

– Понятно.

– Это означает, что ей необходимо пройти психиатрическое обследование, от которого она, как известно, наотрез отказывается.

Допрос Ульрики фон Либенсталь продолжался более сорока минут. Параллельно суд изучал ежемесячные отчеты Бьюрмана.

Под самый конец допроса Анника Джаннини задала один-единственный вопрос:

– Вы находились в спальне адвоката Бьюрмана в ночь с седьмого на восьмое марта две тысячи третьего года?

– Разумеется, нет.

– Значит, вы не имеете ни малейшего представления о том, правдивы сведения моей подзащитной или нет?

– Выдвинутое против адвоката Бьюрмана обвинение нелепо.

– Это ваша точка зрения. Вы можете составить ему алиби или каким-то иным образом документально подтвердить, что он не насиловал мою подзащитную?

– Естественно, не могу. Но правдоподобие…

– Спасибо. Это всё, – сказала Анника Джаннини.

Ближе к семи часам вечера Микаэль Блумквист встретился с сестрой в офисе «Милтон секьюрити» возле Шлюза, чтобы подвести итоги дня.

– Все было примерно так, как мы и предполагали, – сказала Анника. – Экстрём купился на автобиографию Саландер.

– Отлично. Ну, и как она держится?

Анника вдруг рассмеялась.

– Она неподражаема. Держится как законченная психопатка. Причем ведет себя совершенно естественно.

– Вот как.

– Сегодня речь шла в основном о Сталлархольме. Завтра очередь Госсеберги – допрос сотрудников из технического отдела и тому подобное. Экстрём попытается доказать, что Саландер поехала туда с целью убить отца.

– О’кей.

– Но у нас может возникнуть одна закавыка. Сегодня после обеда Экстрём вызывал Ульрику фон Либенсталь из комитета по надзору за органами опеки и попечительства, и та заикнулась, что я не имею права представлять Лисбет.

– То есть как это?

– Она считает, что, поскольку Лисбет объявлена недееспособной, она не имеет права сама выбирать себе адвоката.

– Вот как?

– То есть чисто технически я не могу быть ее адвокатом без одобрения Комитета по надзору за органами опеки и попечительства.

– И?..

– Судья Иверсен должен завтра утром объявить о своей позиции по данному вопросу. Я наскоро обменялась с ним мнениями после окончания судебного заседания. Думаю, он разрешит мне по-прежнему ее представлять. Я аргументировала это тем, что у комитета для протестов имелось три месяца и что выступать с подобным заявлением, когда процесс уже начался, не слишком этично.

– На пятницу в качестве свидетеля вызван Телеборьян. Помни, именно тебе придется его допрашивать.

В четверг, изучив карты и фотографии и выслушав многословные выводы технической экспертизы по поводу произошедшего в Госсеберге, прокурор Экстрём заявил, что все доказательства указывают на намерение Лисбет Саландер разыскать отца с целью его убить. Самым убедительным доказательством в этой цепочке событий он считал тот факт, что она привезла с собой в Госсебергу стрелковое оружие – польский пистолет «Р-83 ванад».

Тот факт, что Александр Залаченко (если верить Лисбет Саландер) или, возможно, убийца полицейского Рональд Нидерман (согласно свидетельству, оставленному Залаченко до того, как его убили в Сальгренской больнице), в свою очередь, пытался убить Лисбет Саландер и закопал ее в яме посреди леса, ни в коей мере не мог оправдать преступный умысел Лисбет Саландер выследить и прикончить своего отца в Госсеберге. Ей к тому же почти удалось реализовать свой замысел, когда она заехала ему топором по черепу. Экстрём настаивал на том, чтобы Лисбет Саландер судили за попытку убийства или за его подготовку, а также – в любом случае – за нанесение тяжких телесных повреждений.

По словам самой Лисбет Саландер, она поехала в Госсебергу с целью встретиться с отцом и заставить его признаться в убийстве Дага Свенссона и Миа Бергман. Это ее заявление имело чрезвычайную важность для определения степени вины.

Когда Экстрём закончил допрос свидетеля Мелкера Ханссона из технического отдела полиции Гётеборга, адвокат Анника Джаннини задала тому несколько коротких вопросов.

– Господин Ханссон! Среди всех полученных вами данных найдется ли хотя бы один факт, опираясь на который вы могли бы уличить Лисбет Саландер во лжи относительно цели ее поездки в Госсебергу? Есть ли у вас доказательства, что она отправилась туда с целью убить отца?

Мелкер Ханссон ненадолго задумался.

– Нет, – ответил он под конец.

– Следовательно, вы не можете ничего сказать по поводу ее умысла?

– Не могу.

– Значит, вывод прокурора Экстрёма, пусть красноречивый и многословный, является лишь предположением?

– Думаю, да.

– Лисбет Саландер заявила, что привезла с собой польский пистолет «Р-83 ванад» чисто случайно, поскольку просто не знала, как ей поступить с оружием, отобранным накануне в Сталлархольме у Сонни Ниеминена, и держала его в сумке. Имеется ли среди технических доказательств какой-либо факт, опровергающий это заявление?

– Нет.

– Спасибо, – сказала Анника Джаннини и села.

За целый час, пока допрашивали Ханссона, она не произнесла больше ни слова.

Биргер Ваденшё покинул квартиру «Секции» на Артиллеригатан в четверг, около шести часов вечера. Он чувствовал, что над ним сгущаются грозовые тучи и полный крах не заставит себя долго ждать. Ваденшё уже несколько недель не мог избавиться от ощущения, что должность директора, то есть руководителя «Секции спецанализов», он занимает лишь формально, но на самом деле никто не принимает во внимание его точку зрения, взгляды, протесты и просьбы. Решения принимает исключительно Фредрик Клинтон. Если бы «Секция» представляла собой открытую общественную структуру, он обратился бы к вышестоящему начальнику и сформулировал бы свои протесты.

Но в той ситуации, которая сложилась сейчас, жаловаться было некому. Ваденшё оказался в одиночестве; его отдали на милость и немилость человека, которого он считал душевно больным. Но что еще хуже, Клинтон пользовался абсолютным авторитетом. И начинающие придурки вроде Юнаса Сандберга, и преданные лакеи вроде Георга Нюстрёма – все, казалось, дружно вытянулись в струнку и беспрекословно подчиняются любому капризу слову этого смертельно больного психа.

Ваденшё признавал, что Клинтон скромен и бескорыстен, что он служит не ради собственной выгоды, а во благо «Секции», каким оно ему представляется. Но он не мог избавиться от ощущения, что вся структура находится под влиянием массового гипноза, что даже продвинутые сотрудники отказываются понимать, что каждый их шаг, каждое решение, принятое и воплощенное в жизнь, только приближают их к головокружительному падению, к преисподней.

По дороге к Линнегатан, где ему удалось найти место для парковки, Ваденшё почувствовал тяжесть в груди. Он отключил сигнализацию, вытащил ключи и уже собирался открыть дверцу машины, когда услышал, что позади него кто-то шевельнулся. Он обернулся. Свет слегка ослепил его. Несколько секунд он вглядывался в стоявшего на тротуаре рослого мужчину, прежде чем узнал его.

– Добрый вечер, господин Ваденшё, – поздоровался Торстен Эдклинт, начальник Отдела защиты конституции. – Давненько не выходил я на дежурство, но сегодня мое присутствие здесь показалось мне вполне уместным.

Ваденшё озадаченно смотрел на стоявших по обеим сторонам Эдклинта полицейских в штатском. Это были Ян Бублански и Маркус Эрландер.

Вдруг до него дошло, что сейчас произойдет.

– На меня возложена печальная миссия сообщить вам, что генеральный прокурор решил арестовать вас за целый ряд преступлений. Чтобы составить их исчерпывающий перечень, наверняка потребуется не одна неделя.

– А что тут вообще происходит? – спросил Ваденшё взволнованно.

– Происходит то, что мы, имея на то вполне веские основания, задерживаем вас по подозрению в причастности к убийствам. Вы также подозреваетесь в шантаже, коррупции, незаконном прослушивании телефонов, в неоднократной грубой подделке документов, в растратах с отягчающими обстоятельствами, в соучастии в проникновение в чужое жилище, в превышении должностных полномочий, в шпионаже и ряде других подобных деяний. Сейчас мы с вами поедем в полицейское управление, в Кунгсхольмен, где нам никто не помешает, и серьезно побеседуем.

– Никаких убийств я не совершал, – задыхаясь, выговорил Ваденшё.

– Следствие разберется.

– Это Клинтон. Это он ворочает всеми делами, – сказал Ваденшё.

Торстен Эдклинт удовлетворенно кивнул.

Каждый полицейский хорошо знает, что классический допрос подозреваемого может вестись дознавателями в двух ипостясях – злой полицейский и добрый полицейский. Злой полицейский угрожает, ругается, бьет кулаком по столу и всяческими грубостями пытается запугать арестованного, и таким путем добиться от раскаяния и признания. Добрый полицейский – чаще всего седоватый дядюшка – угощает сигаретами и кофе, ласково кивает и пытается действовать методом убеждения.

Большинству полицейских – хотя и не всем – известно также, что методика допроса доброго полицейского приводит к значительно более ощутимым результатам. Бывалый преступник держится нагло, и злой полицейский ему нипочем. А начинающий преступник-любитель еще настолько не уверен в себе, что злой полицейский добьется от него всего чего угодно, независимо от техники ведения допроса.

Микаэль Блумквист слушал, как в соседней комнате допрашивают Биргера Ваденшё. Далеко не все поначалу согласились с фактом его присутствия, но потом Эдклинт решил, что, вероятно, сможет извлечь из наблюдений Микаэля кое-какую пользу.

Блумквист констатировал, что Торстен Эдклинт использовал третий вариант ведения допроса – незаинтересованный полицейский, что в данном случае, похоже, годилось более всего. Эдклинт зашел в комнату для допросов, разлил кофе в фаянсовые кружки, включил магнитофон и откинулся на спинку кресла.

– Дело в том, что у нас уже имеется против вас вся техническая база доказательств. Ваши показания интересуют нас лишь потому, что вы сможете подтвердить то, что нам и так уже известно. Но нам, пожалуй, нам было бы любопытно получить ответ на вопрос: ради чего? Почему? Как вы дошли до такого беспредела, что рискнули ликвидировать людей в Швеции так, будто мы находимся в Чили во времена диктатуры Пиночета? Магнитофон включен. Если вы хотите что-нибудь сказать, то сейчас самое время. Если вы отказываетесь говорить, то я выключу магнитофон, а потом мы снимем с вас галстук, выдернем из ботинок шнурки и заключим вас в следственный изолятор. Где вы будете дожидаться адвоката, суда и приговора.

Затем Эдклинт сделал глоток кофе и замолчал. Увидев, что подозреваемый предпочел позицию глухой обороны, через пару минут он протянул руку и выключил магнитофон. Потом встал.

– Я прослежу за тем, чтобы через пару-тройку минут вас увели. Желаю вам удачного вечера.

– Я никого не убивал, – сказал Ваденшё, когда Эдклинт уже открыл дверь.

Тот остановился на пороге.

– Я не намерен вести с вами какие-либо абстрактные и философские беседы. Если вы намерены дать показания, я сяду и включу магнитофон. Все властные структуры Швеции – и особенно премьер-министр – с нетерпением ждут ваших объяснений. Если вы будете говорить, я смогу уже сегодня вечером поехать к премьер-министру и изложить ему вашу версию развития событий. Если же вы откажетесь говорить, то все равно предстанете перед судом.

– Давайте присядем, – сказал Ваденшё.

Все поняли, что он наконец-то созрел и готов давать показания. Микаэль выдохнул. Вместе с ним здесь находились Моника Фигуэрола, прокурор Рагнхильд Густавссон, незнакомый сотрудник СЭПО по имени Стефан и еще двое анонимов. Микаэль подозревал, что один из них – представитель министра юстиции.

– Я не имею никакого отношения к убийству, – повторил Ваденшё, когда Эдклинт снова включил магнитофон.

– К убийствам, – уточнил Микаэль Блумквист, обращаясь к Монике. – Их несколько.

– Вот именно, – откликнулась она.

– Все это затеяли Клинтон с Гульбергом. Я не имел ни малейшего представления об их намерениях. Клянусь. Я был просто в шоке, узнав о том, что Гульберг застрелил Залаченко. Я просто не мог в это поверить… А услыхав про Бьёрка, чуть не получил инфаркт.

– Расскажите об убийстве Бьёрка, – предложил Эдклинт, не меняя тона. – Как все это происходило?

– Клинтон кого-то нанял. Подробностей мне никто не докладывал, но его убили два югослава. Сербы, если я не ошибаюсь. Задание им давал и расплачивался с ними Георг Нюстрём. Как только я обо всем узнал, я понял, что все кончится катастрофой.

– Давайте начнем сначала, – предложил Эдклинт. – Когда вы приступили к работе в «Секции»?

Когда Ваденшё начал рассказывать, остановить его было уже невозможно. Допрос продолжался почти пять часов.