Микаэль Блумквист никак не ожидал встретить кого-либо на последнем марше лестницы, ведущей к его мансарде на Бельмансгатан, 1.

Было семь часов вечера. Когда он увидел блондинку с короткими вьющимися волосами, сидевшую на верхней ступеньке, то резко остановился. По паспортной фотографии, которую раздобыла Лотта Карим, Микаэль сразу опознал в блондинке Монику Фигуэрола из ГПУ/Без.

– Привет, Блумквист! – приветливо поздоровалась она и захлопнула книгу, которую только что читала.

Покосившись на обложку, Микаэль заметил, что книга на английском языке и посвящена восприятию Бога в эпоху античности. Он поднял глаза и взглянул на нежданную посетительницу. Та встала. Она была в летнем платье с короткими рукавами, а на перилах висела кирпичного цвета кожаная куртка.

– Нам надо с вами поговорить, – сказала Моника.

Блумквист пригляделся. Высокая, выше его – правда, впечатление усиливалось еще и потому, что он стоял на две ступеньки ниже. Окинув взглядом сначала ее руки, потом ноги, Микаэль отметил, что мышцы у нее развиты значительно лучше, чем у него.

– Вы пару часов в неделю проводите в спортзале, – сказал он.

Она улыбнулась и достала удостоверение.

– Меня зовут…

– Вас зовут Моника Фигуэрола, вы шестьдесят девятого года рождения и проживаете на Понтоньергатан на Кунгсхольмене. Родились в Бурленге, работали в полиции в Уппсале. И уже три года служите в ГПУ/Без, в Отделе защиты конституции. Вы увлекаетесь спортом, когда-то входили в элиту спортивного мира и чуть не попали в шведскую олимпийскую сборную. Почему я вас заинтересовал, позвольте спросить?

Моника удивилась столь глубоким познаниям о собственной персоне, но кивнула и быстро опомнилась.

– Как хорошо, – сказала она весело. – Значит, вам известно, кто я и что вам не следует меня бояться.

– Не следует?

– Есть люди, которым необходимо побеседовать с вами в спокойной обстановке. Поскольку ваша квартира и мобильный телефон, похоже, прослушиваются, а по некоторым причинам нашу с вами встречу не следует афишировать, меня послали, чтобы пригласить вас на встречу.

– С какой стати я должен куда-то ехать с человеком, работающим в СЭПО?

Фигуэрола немного подумала.

– Ну… Предположим, что вы любезно откликнетесь на личное приглашение. Или, если вас это больше устраивает, я могу надеть на вас наручники и забрать с собой.

Она мило улыбнулась. Микаэль улыбнулся в ответ.

– Послушайте, Блумквист… Я понимаю, что у вас нет особых оснований доверять кому-либо из ГПУ/Без. Но поверьте, не все, кто там работает, являются вашими врагами, а у моего начальства есть весьма веские причины встретиться с вами и побеседовать.

Он выжидал.

– Так как вам больше хочется? В наручниках или добровольно?

– В этом году полиция уже однажды надевала на меня наручники. Так что квота уже исчерпана. Так куда же мы поедем?

Свой новенький «Сааб 9–5» Моника припарковала за углом, в переулке Прюссгренд. Когда они сели в машину, она извлекла мобильный телефон, нажала на клавишу быстрого набора и сказала:

– Мы будем на месте через пятнадцать минут.

Фигуэрола велела Микаэлю пристегнуть ремень безопасности и поехала через Шлюз в сторону района Эстермальм. Они остановились на улице, пересекавшей Артиллеригатан. Моника повернулась к Микаэлю и секунду сидела неподвижно, глядя на него.

– Блумквист… Не волнуйтесь. Вы ничем не рискуете.

Микаэль ничего не ответил. Он пока вообще не понимал, о чем идет речь. Моника набрала код подъезда, после чего они поднялись на лифте на четвертый этаж, к квартире, на которой висела табличка: Мартинссон.

– Мы просто одолжили эту квартиру для сегодняшней встречи, – объяснила она, открывая дверь. – Направо, в гостиную.

Первым Микаэль увидел Торстена Эдклинта. Что его нисколько не удивило, поскольку Служба безопасности имеет самое непосредственное отношение ко всему происходящему. А Эдклинт – начальник Моники Фигуэрола. Уже тот факт, что начальник Отдела защиты конституции распорядился доставить его сюда, свидетельствовал о том, что кто-то явно забеспокоился.

Потом Блумквист увидел возле окна еще одного человека. И когда тот повернулся, Микаэль удивился.

Это был министр юстиции.

Затем до него донесся какой-то звук справа, и журналист увидел, что из кресла поднимается человек с очень знакомым лицом. Хотя, конечно, он никак не рассчитывал на то, что Моника Фигуэрола привезет его на конспиративную вечернюю встречу с премьер-министром.

– Добрый вечер, господин Блумквист, – поздоровался премьер-министр. – Простите, что мы пригласили вас на встречу, не предупредив о ней заранее. Но мы обсудили ситуацию и сошлись на том, что нам необходимо с вами побеседовать. Могу ли я предложить вам кофе или что-нибудь из напитков?

Микаэль огляделся. Он увидел обеденный стол из темного дерева, загроможденный стаканами, чашками из-под кофе и остатками бутербродов. Они, наверное, сидят тут уже несколько часов.

– Минеральную воду, – попросил он.

Фигуэрола налила ему воды. Они расселись на диванах и креслах, а Моника осталась где-то на заднем плане.

– Он опознал меня; знал, как меня зовут, где я живу, где работаю и даже что увлекаюсь спортом, – сказала она.

Премьер-министр поспешно взглянул на Торстена Эдклинта, а потом посмотрел на Микаэля. Тот вдруг понял, что у него в этом раунде на руках козырная карта. Премьер-министр от него явно чего-то хочет, но, скорее всего, представления не имеет о том, что Блумквисту известно, а что нет.

– Я просто пытаюсь держать в поле зрения всех действующих лиц этой истории, – непринужденно сказал Микаэль.

– А откуда вы узнали имя Моники Фигуэролы? – поинтересовался Эдклинт.

Микаэль взглянул на начальника Отдела защиты конституции. Он не имел ни малейшего представления, что побудило премьер-министра пригласить его на тайную встречу, на арендованной квартире в Эстермальме. Но его это не могло не вдохновить. Вариантов развития событий можно было бы насчитать не так уж и много. Однако весь этот механизм привел в движение Драган Арманский; он передал информацию какому-то доверенному лицу, а им, вероятно, оказался Эдклинт или кто-то из его ближайшего окружения.

Микаэль рискнул.

– С вами беседовал один наш общий знакомый, – сказал он Эдклинту. – Вы поручили Монике Фигуэроле выяснить, что к чему. А она обнаружила, что некоторые активисты СЭПО организовали незаконное прослушивание, залезали ко мне в квартиру и так далее. Так что вы убедились в том, что «Клуб Залаченко» существует. Вы разволновались так, что решили дать делу ход. Но какое-то время еще сидели у себя в кабинете, не зная, к кому вам следует обращаться. Потом обратились к министру юстиции, а тот – к премьер-министру. И вот мы здесь. Чем я могу помочь?

Судя по всему, Микаэль имел в СЭПО надежный источник и следил за каждым шагом Эдклинта. Когда у последнего расширились зрачки, журналист понял, что блеф сработал. И продолжил:

– «Клуб Залаченко» шпионит за мной, я шпионю за ними, и вы – тоже. Но теперь уже премьер-министру стало не до шуток – он рассержен и обеспокоен. Он понимает, что все может обернуться грандиозным скандалом, и в результате правительство будет вынуждено подать в отставку.

Моника вдруг улыбнулась и подняла стакан с минеральной водой. Она поняла, что Блумквист блефует, и догадалась, как ему удалось выяснить ее имя и размер обуви. Поэтому он и поражает всех своей осведомленностью.

«Он увидел меня в машине на Бельмансгатан. Он чрезвычайно осторожен. Запомнил номер машины и вычислил меня. А все остальное – интуиция», – подумала она, но промолчала.

Премьер-министр выглядел растерянным.

– Значит, вот что нас ждет? – спросил он. – Скандал, который сметет правительство?

– Правительство – не моя забота, – ответил Микаэль. – Моя задача – разоблачать дерьмо типа «Клуба Залаченко».

Премьер-министр кивнул.

– А моя задача заключается в том, чтобы руководить страной и не нарушать конституцию.

– Следовательно, то чем я занимаюсь, имеет отношение к правительству. Но мне нет никакого дела до правительства.

– Давайте ближе к делу. Почему, как вы думаете, я организовал эту встречу?

– Вам нужно разузнать, что мне известно и что я собираюсь делать.

– Отчасти верно. Но, точнее говоря, мы угодили в конституционный кризис. Позвольте мне все же для начала заявить, что правительство не имеет к этому никакого отношения. Мы оказались не готовы к этой ситуации. Я никогда ни слова не слышал о том, что вы называете «Клубом Залаченко». Министр юстиции – тоже. Торстен Эдклинт, занимающий в ГПУ/Без высокий пост и проработавший в СЭПО много лет, также абсолютно не в курсе.

– Это ко мне не относится.

– Я понимаю. Но нам нужно знать, когда вы намерены опубликовать свою статью и что именно вы собираетесь написать. Я просто задаю вопрос. Я не пытаюсь оказать на вас какое-нибудь давление.

– Неужели?

– Поймите, Блумквист! Самое глупое, что я мог бы сделать в создавшейся ситуации, это попытаться повлиять на содержание вашей статьи. И в то же время я намерен предложить вам сотрудничество.

– Тогда объясните.

– Когда мы убедились в том, что в исключительно деликатной структуре системы государственного управления существовал заговор, я распорядился провести расследование.

Премьер-министр обратился к министру юстиции:

– Не могли бы вы точно объяснить, в чем заключается распоряжение правительства?

– Разумеется. Торстен Эдклинт получил задание выяснить не откладывая в долгий ящик, имеются ли доказательства. Он должен аккумулировать всю информацию и передать ее генеральному прокурору. А уж тот, в свою очередь, решит, следует ли возбуждать дело. Так что инструкция предельно четкая.

Микаэль кивнул.

– Сегодня вечером Эдклинт докладывал, как продвигается расследование. Мы довольно долго дискутировали о конституционных нюансах. Мы, разумеется, заинтересованы в том, чтобы все соответствовало букве закона.

– Естественно, – сказал Микаэль.

И по его тону нетрудно было бы догадаться, что он абсолютно не верит заверениям премьер-министра.

– Расследование находится сейчас на деликатном этапе. Нам пока еще не удалось выяснить, кто именно к этому причастен. На это потребуется время. Поэтому мы и послали Монику Фигуэрола пригласить вас на наше совещание.

– Она с этим прекрасно справилась. Особого выбора у меня не оставалось.

Премьер-министр нахмурился и покосился на Монику.

– Это я просто так сказал, – добавил Микаэль. – Она действовала просто образцово. Чем я могу быть вам полезен?

– Мы хотим знать, когда вы собираетесь опубликовать статью. Расследование, конечно, не афишируется, и, если выступите прежде, чем Эдклинт его завершит, вы можете испортить все дело.

– А когда вам хочется, чтобы я опубликовал материал? После следующих выборов?

– Это решать вам. Тут я повлиять не могу. Прошу только сказать, когда вы намерены напечатать статью, чтобы мы знали, когда у нас крайний срок окончания расследования.

– Ясно. Вы говорили о сотрудничестве…

Премьер-министр кивнул.

– Понимаете, при нормальных обстоятельствах я никогда не пригласил бы журналиста на подобное совещание.

– При нормальных обстоятельствах вы, вероятно, сделали бы все, чтобы не допустить журналистов на подобное совещание.

– Скорее всего. Но, насколько я понимаю, вас волнует множество факторов. Вы известны как журналист, который беспощадно борется с любыми проявлениями коррупции. Тут у нас с вами никаких противоречий не возникает.

– Никаких?

– Нет. Никаких. Впрочем, есть некоторые противоречия, возможно, юридического характера. Но у нас с вами одна цель. Если этот «Клуб Залаченко» на самом деле существует, то он не только является криминальной группировкой, но и представляет угрозу безопасности государства. Его необходимо ликвидировать, а виновные предстанут перед законом. Думаю, вы со мной согласны?

Микаэль кивнул.

– Насколько я понял, вы знаете об этой истории больше, чем кто-либо другой. Мы предлагаем вам поделиться сведениями. Если бы речь шла о стандартном полицейском расследованим обычного преступления, руководитель предварительного следствия мог бы вызвать вас на допрос. Но здесь, как вы понимаете, положение особое.

Микаэль помолчал, обдумывая ситуацию.

– А что я получу взамен, если соглашусь на сотрудничество?

– Ничего. Я с вами не торгуюсь. Если вы захотите опубликовать материал хоть завтра утром, пожалуйста. Я не хотел бы оказаться замешанным в какую-либо авантюру, сомнительную в конституционном отношении. Я призываю вас к сотрудничеству, поверьте, только ради нашего всеобщего благополучия.

– «Ничего» может означать довольно многое, – заявил Блумквист. – Я бы хотел вам признаться… Я страшно зол. Зол на государство, на правительство, на СЭПО и на тех мерзавцев, которые без всяких резонов упекли двенадцатилетнюю девочку в психиатрическую лечебницу, а затем еще и проследили за тем, чтобы ее объявили недееспособной.

– Судьбу Лисбет Саландер правительство уже взяло под контроль, – сказал премьер-министр и улыбнулся. – Микаэль, лично я глубоко возмущен тем, что с нею случилось. Поверьте мне, виновные не останутся безнаказанными. Но для начала нам нужно узнать, кто конкретно в этом повинен.

– Я понимаю, это ваши проблемы. Для меня же главное, чтобы Лисбет Саландер оправдали и признали дееспособной.

– Тут я не в силах вам помочь. Законы мне не подвластны, и я не могу воздействовать на решение прокурора и суда. Оправдать ее должен суд.

– О’кей, – сказал Микаэль. – Вы хотите сотрудничать. Тогда дайте мне возможность ознакомиться с расследованием Эдклинта, и я скажу вам, когда намерен опубликовать материал.

– Я не могу предоставить вам такую возможность. Если б я пошел на это, то поставил бы себя по отношению к вам в такое же положение, в какое предшественник министра юстиции когда-то поставил себя по отношению к некоему Эббе Карлссону.

– Но я не Эббе Карлссон, – холодно заметил Микаэль.

– Это я уже понял. Однако Торстен Эдклинт, разумеется, имеет право сам решить, какими сведениями в рамках своей компетенции он может с вами поделиться.

– Что ж, – произнес Блумквист. – Я хочу знать, кем был Эверт Гульберг.

Все погрузились в молчание.

– Эверт Гульберг, по моим сведениям, на протяжении многих лет являлся начальником того подразделения ГПУ/Без, которое вы именуете «Клубом Залаченко», – наконец ответил Эдклинт.

Премьер-министр сурово посмотрел на него.

– Думаю, ему это уже известно, – извиняющимся голосом сказал тот.

– Верно, – подтвердил Микаэль. – Он начал работать в СЭПО в пятидесятых годах и в шестидесятых стал начальником псевдоотдела, который назывался «Секция спецанализов». Именно он и курировал Залаченко.

Премьер-министр покачал головой.

– Вы знаете больше, чем следовало бы. Мне бы очень хотелось понять, как вы до всего этого докопались, но я не стану у вас спрашивать.

– В моем досье имеются кое-какие пробелы, – сказал Микаэль. – Я хочу их заполнить. Снабдите меня недостающей информацией, и я стану вашим союзником.

– Как премьер-министр, я не могу выдавать такую информацию. А Торстен Эдклинт подвергнет себя очень большому риску, если пойдет на это.

– Не говорите чепухи. Я знаю, чего хотите вы; вы знаете, чего хочу я. Если вы передадите мне информацию, я буду рассматривать вас как источники. То есть вы станете анонимами. Я намерен выложить в своем материале правду так, как ее понимаю я. Если вы причастны к этим делам, я так и напишу – и прослежу за тем, чтобы вас никогда больше снова не избрали. Но пока у меня нет никаких оснований так думать.

Премьер-министр взглянул на Эдклинта и кивнул. С точки зрения Микаэля, руководитель правительства только что совершил преступление, хотя и абстрактного свойства – он дал молчаливое согласие на то, чтобы Микаэлю раскрыли засекреченную информацию.

– Эту проблему можно решить довольно просто, – сказал Эдклинт. – Я возглавляю расследование и наделен полномочиями привлекать тех или иных сотрудников. Зачислить вас в штат нельзя, поскольку тогда вам придется подписать обязательство не разглашать сведения. Но я могу привлечь вас в качестве внешнего консультанта.

Жизнь Эрики Бергер теперь ограничивалась бесконечными совещаниями и круглосуточной работой. Пытаясь заменить скончавшегося главного редактора Хокана Морандера, она постоянно чувствовала, что ей не хватает ни знаний, ни подготовки.

Только в среду вечером, почти через две недели после того, как Микаэль Блумквист передал ей папку с досье Хенри Кортеса на председателя правления Магнуса Боргшё, Эрика выкроила время, чтобы вникнуть в эту проблему. А открыв папку, поняла: она не спешила, помимо всего прочего, еще и потому, что ей просто не хотелось браться за это дело. Эрика уже заранее знала, что, какое бы решение она ни приняла, катастрофы не избежать.

Домой, на виллу в пригороде Сальтшёбаден, она вернулась непривычно рано – около семи часов вечера. Отключила в холле сигнализацию и с удивлением отметила, что мужа, Грегера, нет дома. Только через некоторое время она вспомнила, что утром нежно поцеловала его, поскольку он уезжал в Париж читать лекции и собирался вернуться только к выходным. Кстати, Эрика отметила, что не имеет представления о том, кому он будет читать лекции и какие именно.

Она почувствовала себя персонажем из книги доктора Ричарда Шварца и задумалась, а не требуется ли ей помощь психотерапевта.

Эрика поднялась на второй этаж, наполнила ванну и разделась. Папку с материалами она взяла с собой и за последующие полчаса все прочитала, а закончив, улыбнулась. Хенри Кортес может превратиться в очень перспективного журналиста. Ему двадцать шесть лет, и он четыре года проработал в «Миллениуме», куда пришел сразу после окончания Школы журналистики. Эрика даже почувствовала гордость: в статье об унитазах и Боргшё чувствовался фирменный стиль «Миллениума», и каждая строчка получала документальное подтверждение.

Вместе с тем она очень переживала всю эту ситуацию. Магнус Боргшё был хорошим человеком и ей в общем-то нравился. Скромный, внимательный, не лишенный шарма и вроде без особых амбиций… Не говоря уже о том, что он являлся ее начальником и работодателем.

Эрика задумалась, не найдутся ли какие-нибудь альтернативные варианты или смягчающие обстоятельства, хоть и сознавала, что выгородить его не удастся.

Отложив папку на подоконник, она вытянулась в ванне и погрузилась в размышления.

«Миллениум», конечно, опубликует эту статью, – тут второго не дано. Будь Эрика по-прежнему главным редактором журнала, она ни секунды не колебалась бы, а тот факт, что ей заранее показали материал, – просто дружеский жест, который подчеркивает, что «Миллениум», по мере возможности, хочет смягчить вредные последствия лично для нее. А если бы сложилась обратная ситуация – например, газета «Свенска моргонпостен» раскопала аналогичное дерьмо о председателе правления «Миллениума» (каковым, кстати, по роковому стечению обстоятельств является сама Эрика Бергер), – она тоже не стала бы раздумывать, публиковать ее или нет.

Публикация станет серьезным ударом по престижу Магнуса Боргшё. Самое серьезное обвинение, собственно говоря, заключается не в том, что его фирма «Витавара АБ» заказывала унитазы во Вьетнаме, на предприятии, входящем в черный список ООН как эксплуатирующее детский труд. Гораздо более отягчающим фактором является то, что в данном случае используется еще и труд заключенных, или попросту рабов. И среди этих заключенных наверняка найдутся те, кого можно считать политическими заключенными. И Магнус Боргшё, зная об этих обстоятельствах, все равно продолжал заказывать унитазы у «Фонг Су индастриз». Подобная патологическая алчность, как показывали примеры других опозорившихся капиталистов, ставших героями уголовной хроники, вроде бывшего директора «Скандии», всегда вызывала у шведского народа бурю негодования.

Магнус Боргшё, естественно, станет утверждать, что не подозревал ни о чем подобном. Но на такой случай Хенри Кортес раздобыл неопровержимые документы, и если Боргшё только заикнется об этом, как его тут же уличат во лжи. Известно, что в июне 1997 года, когда Магнус Боргшё ездил во Вьетнам подписывать первые контракты, он провел там десять дней и, в частности, посещал заводы предприятия. Если он вздумает утверждать, будто не понял, что многим из работников всего по двенадцать-тринадцать лет, то будет выглядеть идиотом. Также у Хенри Кортеса имелись доказательства того, что в 1999 году соответствующая комиссия ООН включила «Фонг Су индастриз» в перечень предприятий, эксплуатирующих детский труд. Об этом тогда писали многие газеты, а две общественные организации – и в частности, пользующаяся международным авторитетом лондонская «Международная ассоциация по предотвращению эксплуатации детского труда» – независимо друг от друга разослали письма фирмам, снабжавшим «Фонг Су» заказами. В «Витавара АБ» направили не менее семи писем, и два из них были адресованы лично Магнусу Боргшё, так что ему никак не удастся сделать вид, будто он ничего не знал. Лондонская организация с радостью передала документацию Хенри Кортесу, подчеркнув, что фирма «Витавара АБ» ни разу на письма не ответила. К тому же, Магнус Боргшё еще дважды ездил во Вьетнам – в 2001 и 2004 годах, – чтобы продлить контракты.

Скандал, который прокатится по массмедиа, буквально сметет Боргшё. Если у него хватит ума, он покается и уйдет со всех руководящих постов. Если же начнет обороняться, то на судебном процессе его буквально превратят в мальчика для битья.

Эрику Бергер не волновало, занимает ли Боргшё пост председателя правления в «Витавара АБ» или нет. Но ее напрямую касалось то, что он являлся еще и председателем правления «Свенска моргонпостен». Публикация означала, что его вынудят уйти в отставку. Газета балансирует над пропастью, и она, Эрика, только-только приступила к ее реструктуризации.

Тем более катастрофично для газеты будет иметь на должности председателя правления человека с погубленной репутацией. В любом случае ему придется покинуть «Свенска моргонпостен».

Так что Эрика Бергер могла выбрать две возможные линии поведения.

Она могла явиться к Боргшё, раскрыть карты, показать документацию и попытаться вынудить его подать в отставку до появления материала в печати.

Или же, если он заупрямится, она могла молниеносно созвать правление, проинформировать его о ситуации и инициировать увольнение Боргшё. А если правление будет возражать, она сама будет вынуждена незамедлительно уйти с должности главного редактора «Свенска моргонпостен».

К тому времени, когда Эрика все обдумала, вода в ванне уже совсем остыла. Бергер приняла душ, вытерлась, пошла в спальню и надела халат. Потом взяла мобильный телефон и позвонила Микаэлю Блумквисту. Тот не ответил. Тогда она спустилась на первый этаж, чтобы поставить кофе и впервые с начала работы в «Свенска моргонпостен» проверить, не показывают ли по телевизору какой-нибудь фильм, который помог бы ей расслабиться.

Она проходила мимо двери в гостиную и вдруг почувствовала резкую боль в ступне. Взглянув на ногу, увидела, что та сильно кровит. Она сделала еще один шаг, и боль пронзила всю ногу. Эрика доскакала на одной ноге до кресла, стилизованного под старину, и села. Подняв ногу, она, к своему ужасу, обнаружила, что в пятку ей вонзился осколок стекла. Сначала ее просто охватила паника. Потом она выпрямилась, ухватилась за осколок и выдернула его. Стало адски больно, и из раны хлынула кровь.

Эрика выдвинула ящик стоящего в холле комода, где у нее хранились шарфы, перчатки и шапочки, нашла какой-то шарф, быстро обмотала им ногу и крепко завязала. Шарфа не хватило, и она подкрепила его еще одной импровизированной повязкой. Кровотечение удалось немного приостановить.

Еще не опомнившись от шока, Эрика начала рассматривать осколок стекла. Откуда он здесь взялся? Потом она обнаружила, что на полу холла есть еще осколки.

Она встала, бросила взгляд в гостиную и увидела, что большое панорамное окно с видом на озеро Сальтшён разбито, а весь пол усыпан мелкими осколками.

Эрика отступила к входной двери и надела туфли, которые сбросила, придя домой. Вернее, она надела одну туфлю, а в другую сунула пальцы раненой ноги и, кое-как доковыляв на одной ноге в гостиную, огляделась.

Потом она заметила посреди гостиной кирпич.

Эрика добрела до двери террасы и вышла на задний двор.

На фасаде дома кто-то метровыми буквами спреем вывел слово:

В начале десятого вечера Моника Фигуэрола открыла Микаэлю Блумквисту дверцу машины, а сама обошла вокруг и уселась на водительское сиденье.

– Отвезти вас домой или лучше высадить где-нибудь в другом месте?

Микаэль смотрел куда-то в пространство ничего не видящим взглядом.

– Честно говоря, я даже не понимаю, где нахожусь. Мне еще никогда не приходилось оказывать давление на премьер-министра.

Моника усмехнулась.

– Вы довольно удачно разыграли свои карты, – сказала она. – Я и не подозревала, что у вас такой талант картежника.

– Я взвешивал каждое свое слово.

– Да, но вы притворялись, будто знаете несколько больше, чем оно есть на самом деле. Я поняла это, когда сообразила, как вы меня вычислили.

Микаэль повернулся и взглянул на ее профиль.

– Вы записали номер моей машины, когда я сидела на пригорке возле вашего дома.

Он кивнул.

– Вы разыграли все так, будто знаете, что обсуждается в канцелярии премьер-министра.

– Почему же вы ничего не сказали?

Фигуэрола бегло взглянула на него и повернула на улицу Грев Турегатан.

– Правила игры. Я не должна была там стоять. Но мне больше негде было припарковаться. А вы держите ситуацию под жестким контролем, не так ли?

– Вы сидели, разложив на переднем сиденье карту, и говорили по телефону. Я запомнил номер машины и потом машинально проверил. Я проверяю все машины, на которые реагирую. Чаще всего все оказывается ложной тревогой. В вашем же случае я обнаружил, что вы работаете в СЭПО.

– Я следила за Мортенссоном. А потом обнаружила, что вы следите за ним благодаря Сусанн Линдер из «Милтон секьюрити».

– Арманский поручил ей документировать все, что происходит вокруг моей квартиры.

– Поскольку она исчезла в вашем подъезде, Арманский, вероятно, установил в квартире какой-то вариант скрытого наблюдения.

– Верно. У нас есть прекрасная видеозапись того, как они проникают в квартиру и роются в моих бумагах. У Мортенссона был с собой портативный фотокопировальный аппарат. Вы вычислили его сообщника?

– Он в данном случае никакого интереса не представляет. Слесарь по замкам, с криминальным прошлым, которому, вероятно, платят за вскрытие вашей двери.

– Имя?

– Анонимность источника гарантируется?

– Разумеется.

– Ларс Фаульссон, сорок семь лет. Кличка – Фалун. В восьмидесятых годах был осужден за взлом сейфа и разные другие делишки. Держит магазинчик на площади Норртулль.

– Спасибо.

– Давайте прибережем наши тайны до завтрашнего совещания.

На прощание они договорились, что Блумквист на следующий день посетит Отдел защиты конституции, чтобы они уже могли начать обмениваться сведениями. Они как раз проезжали площадь Сергельторгет, когда Микаэль вдруг произнес:

– Знаете что? Я смертельно голоден. Я обедал около двух часов дня и, когда вы меня забрали, шел домой, собираясь приготовить макароны. А вы ели?

– Кажется, да, но уже давно.

– А давайте поедем в какое-нибудь заведение с приличной едой.

– В принципе всю еду можно считать приличной.

Он покосился на нее.

– Я думал, вы фанатик здоровой пищи.

– Нет, я фанатик спорта. Если тренируешься, можно есть все, что угодно. В разумных пределах, разумеется.

Моника затормозила на виадуке и по дороге обдумывала варианты. Вместо того чтобы свернуть в сторону Сёдера, она поехала прямо на остров Кунгсхольмен.

– Я плохо разбираюсь в заведениях в вашем районе, но знаю отличный боснийский ресторанчик на площади Фридхемсплан. Они пекут очень вкусные буреки.

– Звучит обнадеживающе, – сказал Микаэль Блумквист.

Букву за буквой, Лисбет Саландер набирала на компьютере свою исповедь. В среднем она уделяла этому занятию по пять часов в сутки. Она тщательно обдумывала формулировки и внимательно следила за тем, чтобы опустить те детали и подробности, которые могли быть обращены против нее.

Тот факт, что она находилась взаперти, оказался даже очень кстати. Она пребывала в палате в одиночестве и могла работать в любое время. Правда, когда звякали связки ключей или приближался звук отпираемого замка, ей приходилось немедленно прятать компьютер.

Лисбет перечитала абзац и осталась вполне довольна написанным. Незачем вдаваться в подробности и рассказывать о том, что Магге Лундин обозвал ее шлюхой, а она в ответ схватила пистолет Сонни Ниеминена и в отместку прострелила байкеру ногу. Полиция, вероятно, могла это вычислить, но доказывать, что именно так все и было, – это их забота. Лисбет не намеревалась облегчать им работу, признаваясь в чем-то, что могло закончиться тюремным заключением за нанесение тяжкого вреда здоровью и все такое прочее.

Текста уже набралось на тридцать три страницы, и Лисбет уже приближалась к финалу. Она не слишком обременяла себя изложением деталей и нюансов, а кое-где даже откровенно их замалчивала, и лишь изредка упоминала о них уже на следующих этапах развития сюжета.

Немного подумав, Лисбет прокрутила текст назад и перечитала абзац, повествующий о грубом, садистском изнасиловании, которому ее подверг адвокат Нильс Бьюрман. Этому эпизоду она уделила больше всего времени; кстати, он относился к тем немногим фрагментам, который Лисбет неоднократно переделывала, пока конечный результат наконец ее не удовлетворил. Сам акт она описала в девятнадцать строчек. В них Саландер деловито излагала, как он ее ударил, бросил животом на кровать, заклеил скотчем рот и надел на нее наручники. Далее она сообщала, что за ночь он позволил себе по отношению к ней неоднократные насильственные действия сексуального характера, включавшие как анальные, так и оральные вторжения. Затем описывала, как, насилуя ее, он обмотал ей вокруг шеи предмет одежды – ее собственную футболку – и душил так долго, что она на время потеряла сознание. Далее следовало еще несколько строчек текста, в которых Лисбет перечисляла орудия, использовавшиеся во время изнасилования: короткий хлыст, анальную затычку, грубый искусственный пенис и зажимы, которые он закреплял на ее сосках.

Лисбет наморщила лоб, изучая текст. В конце концов она взяла стилус и отстучала еще несколько строчек.

Перечитав новый текст, она кивнула в знак одобрения. Бюрократический тон придавал тексту такой сюрреалистический стиль, что он казался от начала и до конца плодом мрачной фантазии.

История звучала на сто процентов неправдоподобно.

Этого-то и добивалась Саландер.

Тут Лисбет услышала бряцание связки ключей. Она немедленно выключила компьютер и поместила его в нишу за прикроватной тумбочкой. Вошла Анника Джаннини, и Лисбет нахмурила брови. Уже начало десятого вечера, и обычно Джаннини так поздно не появлялась.

– Привет, Лисбет!

– Привет!

– Как ты себя чувствуешь?

– Я еще не готова.

Анника вздохнула.

– Лисбет… Суд назначили на тринадцатое июля.

– Нормально.

– Нет, это ненормально. Время уходит, а ты по-прежнему мне не доверяешь. Я начинаю бояться, что совершила колоссальную ошибку, согласившись быть твоим адвокатом. Чтобы у нас появился хотя бы малейший шанс, ты должна мне доверять. Мы должны понимать и доверять друг другу.

Лисбет посмотрела на Аннику Джаннини долгим изучающим взглядом. Под конец откинулась на подушку и уставилась в потолок.

– Я знаю, что нам надо делать, – сказала она. – Я изучила план Микаэля, и он прав.

– Я в этом не уверена, – ответила Анника.

– А я уверена.

– Полиция снова намерена тебя допросить – это некий Ханс Фасте из Стокгольма.

– Пусть допрашивает. Я не скажу ему ни слова.

– Тебе придется давать объяснения.

Лисбет пристально посмотрела на Аннику Джаннини.

– Повторяю. Полиции мы не скажем ни слова. Когда мы явимся на этот суд, у прокурора не найдется никаких показаний против нас. У них будет только моя объяснительная записка, которую я сейчас составляю, и многие фрагменты которой покажутся им невероятными. А получат они ее всего за несколько дней до суда.

– И когда же ты собираешься взяться за перо и начать писать свои мемуары?

– Ты получишь их через несколько дней. Но к прокурору они должны попасть только непосредственно перед судом.

Лицо Анники Джаннини выражало сомнение.

Лисбет усмехнулась.

– Ты твердишь о доверии. А я могу тебе довериться?

– Разумеется.

– О’кей. Тогда не могла бы ты тайком пронести мне карманный компьютер, чтобы я могла общаться с людьми по Интернету?

– Нет. Конечно, нет. Если об этом кто-нибудь пронюхает, меня привлекут к судебной ответственности и лишат лицензии адвоката.

– А если такой компьютер принесет мне кто-нибудь другой, ты заявишь в полицию?

Анника удивленно подняла брови.

– Если я об этом не узнаю…

– А если узнаешь? Что ты сделаешь?

Анника надолго задумалась.

– Закрою на это глаза. И что дальше?

– Этот гипотетический компьютер вскоре пришлет тебе гипотетический мейл. Когда ты его прочтешь, я хочу, чтобы ты снова ко мне пришла.

– Лисбет…

– Подожди. Дело обстоит так. Прокурор играет краплеными картами. Я в любом случае оказалась в проигрыше, а цель суда – упечь меня в закрытую психиатрическую лечебницу.

– Я знаю.

– Чтобы выжить, я должна бороться, и мне приходится нарушать правила игры.

В конце концов Джаннини кивнула.

– Когда ты пришла ко мне впервые, ты передала мне привет от Микаэля Блумквиста. Он тогда сказал, что сообщил тебе почти все, кроме нескольких эпизодов. Один из них касался моих способностей, которые он обнаружил во время нашего пребывания в Хедестаде.

– Да.

– Он имел в виду то, что я классно владею компьютером. Настолько хорошо, что могу скопировать и прочесть содержимое компьютера прокурора Экстрёма.

Анника Джаннини побледнела.

– Тебе ни в коем случае нельзя в такое ввязываться. Ты ведь не сможешь воспользоваться этим материалом в суде, – сказала Лисбет.

– Да, едва ли.

– Следовательно, тебе ничего об этом не известно.

– О’кей.

– Зато кто-нибудь другой – например, твой брат – сможет опубликовать фрагменты этого материала. Планируя стратегию, ты должна это учитывать.

– Понятно.

– Анника, исход этого процесса будет зависеть от того, кто кого переиграет.

– Я знаю.

– Как адвокат, ты мне вполне подходишь. Я тебе доверяю и нуждаюсь в твоей помощи.

– Ну и ну…

– Но если ты будешь меня осуждать за то, что я использую неэтичные методы и тормозить меня, мы проиграем.

– Понимаю.

– В таком случае скажи мне об этом сейчас. Тогда мне придется тебя уволить и найти себе другого адвоката.

– Лисбет, я не могу пойти на нарушение закона.

– Тебе не придется ничего нарушать. Но ты должна закрыть глаза на то, что это буду делать я. Ты сможешь?

Лисбет Саландер почти минуту терпеливо ждала, пока Анника Джаннини наконец кивнула.

– Хорошо. Давай я в общих чертах расскажу тебе о содержании своей объяснительной записки.

Они проболтали два часа.

Моника Фигуэрола оказалась права – буреки в боснийском ресторане превзошли все ожидания. Когда она возвращалась из туалета, Блумквист мельком окинул взглядом ее с головы до ног. Она двигалась грациозно, как балерина, но ее тело… Микаэль восхитился. Ему очень хотелось протянуть руку и пощупать мышцы ее ног.

– Как долго вы тренируетесь? – поинтересовался он.

– С подросткового возраста.

– И сколько часов в неделю уделяете тренировкам?

– Два часа в день. Иногда три.

– Зачем? То есть я понимаю, зачем люди занимаются спортом, но…

– Вы считаете, что это слишком много?

– Простите, я и сам не знаю, что имел в виду.

Моника улыбнулась; похоже, его вопросы совсем ее не рассердили.

– Может быть, вас раздражает вид девушки с развитой мускулатурой, вам это кажется неженственным и непривлекательным?

– Вовсе нет. Вам это почему-то идет. Вы очень сексуальны.

Она снова улыбнулась.

– Я сейчас снижаю нагрузки. Десять лет назад я занималась бодибилдингом, и делала это с удовольствием. Но теперь мне надо соблюдать осторожность, чтобы мышцы не превратились в жир и я не раздалась. Поэтому сейчас я занимаюсь силовыми упражнениями раз в неделю, а остальное время посвящаю бегу, бадминтону, плаванию и тому подобному. Это больше отдых, чем серьезные тренировки.

– О’кей.

– Я занимаюсь спортом, потому что это приятно. Любители усиленных тренировок – настоящие фанаты. Тело вырабатывает определенные гормоны, и ты попадаешь от них в зависимость. Стоит перестать ежедневно бегать, как наступает почти что ломка. Зато когда отдаешься спорту полностью, чувствуешь себя просто великолепно. Это почти так же классно, как хороший секс.

Микаэль засмеялся.

– Вам бы стоило начать тренироваться, – сказала Моника. – У вас в талии притаились лишние калории.

– Знаю, – согласился Блумквист. – Меня замучили уколы совести. Иногда я все же беру себя в руки, начинаю бегать и сбрасываю пару килограммов… Но потом погружаюсь в какое-нибудь дело на пару месяцев, и тогда мне не хватает времени на спорт.

– В последние месяцы вы были, вроде бы, довольно заняты.

Он вдруг стал серьезным, потом кивнул.

– За последние две недели я много чего о вас прочла. В поисках Залаченко и Нидермана вы обскакали полицию – на несколько кругов.

– Но с Лисбет Саландер мне не сравниться.

– Как вам удалось отыскать их в Госсеберге?

Микаэль пожал плечами.

– Обычное расследование. Нидермана обнаружил не я, а ответственный секретарь нашей редакции, или теперешний главный редактор, – Малин Эрикссон. Ей удалось выйти на него через реестр акционерных обществ, поскольку он входил в правление фирмы Залаченко «КАБ».

– Понятно.

– А почему вы начали работать в СЭПО? – спросил Блумквист.

– Хотите верьте, хотите нет, но я старомодная сторонница демократии. Я считаю, что полиция необходима и что демократия нуждается в защите. Поэтому я очень горжусь тем, что работаю в Отделе защиты конституции.

– Вот оно что, – произнес Микаэль.

– Вы не любите Службу государственной безопасности?

– Я не люблю организации, которые находятся за пределами парламентского контроля. Они могут позволить себе злоупотребления властью, какие бы благие цели не преследовали. А вас почему интересует античная религия?

Моника подняла брови.

– Вы читали книгу с таким названием, сидя у меня на лестнице.

– Ну конечно. Меня привлекает эта тема.

– Вот как?

– Я интересуюсь очень многим. Работая в полиции, изучала юриспруденцию и государственное устройство. А до того – историю науки и философию.

– Неужели у вас нет слабых сторон?

– Я не читаю художественной литературы, не хожу в кино, а по телевизору смотрю только новости. А вы? Почему вы стали журналистом?

– Потому что существуют такие организации, как СЭПО, которые недоступны парламентскому надзору и периодически нуждаются в разоблачениях… – Микаэль улыбнулся. – Честно говоря, толком не знаю. На самом деле ответ тот же, что и у вас. Я верю в конституционную демократию, а ее время от времени надо защищать.

– Как вы сделали в случае с финансистом Хансом Эриком Веннерстрёмом?

– Вроде того.

– Вы не женаты. И состоите в связи с Эрикой Бергер?

– Эрика Бергер замужем.

– О’кей. Значит, все слухи о вас – просто досужие вымыслы… У вас есть подружка?

– Постоянной – нет.

– Значит, эти слухи верны.

Микаэль пожал плечами и снова улыбнулся.

Главный редактор Малин Эрикссон провела весь вечер за кухонным столом у себя дома в Орсте. Она сидела, склонившись над распечатками бюджета «Миллениума», и так погрузилась в них, что бойфренду Антону пришлось постепенно оставить попытки завязать с ней нормальный разговор. Он помыл посуду, сварил себе кофе и приготовил бутерброд, потом оставил ее в покое и уселся перед телевизором смотреть повтор американского сериала «Место преступления».

Раньше Малин Эрикссон приходилось заниматься только семейным бюджетом, и то это казалось ей сложной задачей. Правда, Малин доводилось помогать Эрике Бергер с балансовыми отчетами за месяц, и в целом она представляла себе, как их составлять. Теперь же Эрикссон вдруг стала главным редактором, и ответственность за бюджет издания легла на ее плечи. А после полуночи она решила, что ей в любом случае необходим помощник, с которым она могла бы советоваться. Ингела Оскарссон, которая раз в неделю занималась бухгалтерией, за бюджет не отвечала, и, стало быть, нечего было рассчитывать на ее помощь в вопросах о том, сколько нужно платить фрилансерам или есть ли у редакции деньги на покупку нового лазерного принтера сверх суммы, выделенной на техническое перевооружение. На практике ситуация выглядела просто забавно – «Миллениум» даже приносил прибыль, но только потому, что Эрика Бергер постоянно балансировала на нулевом бюджете. Даже такая элементарная покупка, как новый цветной лазерный принтер за 45 000 крон, откладывалась на потом, а пока покупался черно-белый принтер за 8000.

На секунду Малин даже позавидовала Эрике – с ее бюджетом в «Свенска моргонпостен» купить принтер для нее все равно что заказать себе чашечку кофе.

На последнем годовом собрании акционеров экономическое положение «Миллениума» было признано вполне благополучным, но плюсовой баланс возникал за счет продаж книги Микаэля Блумквиста о деле Веннерстрёма. Суммы, предусмотренные на повседневные расходы, таяли с катастрофической скоростью, чему в немалой степени способствовали расходы того же Микаэля, связанные с историей Саландер. Скромные ресурсы журнала не позволяли сотрудникам постоянно брать напрокат автомобили, жить в гостиницах, ездить на такси, оплачивать сбор информации и покупать дополнительные мобильные телефоны.

Подписав счет фрилансера Даниэля Олофссона из Гётеборга, Малин вздохнула. Микаэль Блумквист одобрил счет на сумму в 14 000 крон за недельную работу по сбору материала, который даже не был предназначен для публикации. Гонорар Идрису Хиди из Гётеборга можно провести как «услуги по оплате анонимных источников», которых нельзя называть поименно, но это значит, что ревизор будет упрекать их за отсутствие квитанции, и этот вопрос придется согласовать с правлением. К тому же, «Миллениум» оплачивал расходы Анники Джаннини, которой требовались наличные на покупку билетов на поезд и всего прочего.

Малин отложила ручку и взглянула на получившиеся у нее конечные суммы. Микаэль Блумквист беспечно спустил на историю Саландер более 150 000 крон сверх бюджета.

Так больше продолжаться не может.

Она поняла, что ей придется с ним поговорить.

Планам Эрики Бергер посидеть на диване перед телевизором не суждено было осуществиться. Вместо этого она провела вечер в отделении неотложной помощи больницы в районе Накка. Осколок стекла вонзился так глубоко, что кровотечение не удавалось остановить, и осмотр показал, что отломавшийся кончик осколка по-прежнему гнездится у нее в пятке и его необходимо удалить. Эрике сделали местное обезболивание, достали осколок, а потом зашили рану тремя стежками.

На протяжении всего визита в больницу Бергер, ругаясь, периодически пыталась звонить то Грегеру Бекману, то Микаэлю Блумквисту. Но ни муж, ни любовник так и не соизволили ответить. Около десяти вечера ногу крепко забинтовали, она одолжила костыли, взяла такси и вернулась домой.

Некоторое время Эрика, ковыляя на одной ноге и на кончиках пальцев второй, подметала в гостиной и заказывала новое оконное стекло. Сначала ей повезло: вечер в городе выдался спокойным, и служба срочной замены оконных стекол прибыла в течение двадцати минут. Но на этом везение и закончилось: окно гостиной было настолько велико, что стекла нужного размера на складе не оказалось. Мастер предложил временно закрыть окно фанерным щитом, на что Эрика с благодарностью согласилась.

Пока устанавливали щит, она позвонила дежурному частного охранного предприятия НИП, что расшифровывалось как «Накка интегрейтед протекшн», и спросила, какого черта их дорогостоящая сигнализация не сработала, когда кто-то запустил кирпичом в самое большое окно виллы площадью в двести пятьдесят квадратных метров.

Предприятие НИП прислало машину с техниками. И после осмотра дома был вынесен вердикт: специалист, несколько лет назад устанавливавший сигнализацию, очевидно, забыл подключить провода от окон гостиной.

Бергер даже не нашлась что сказать.

Охранное предприятие предложило устранить неполадки на следующее утро. Эрика вежливо отказалась от их услуг. Вместо этого она позвонила ночному дежурному «Милтон секьюрити», объяснила ситуацию и выразила желание, чтобы ей как можно скорее установили сигнализацию во всем доме. «Да, я знаю, что необходимо подписать контракт, но передайте Драгану Арманскому, что звонила Эрика Бергер, и проследите за тем, чтобы утром сигнализацию установили».

В конце концов она позвонила и в полицию. Ей сообщили, что не могут принять заявление, поскольку у них нет ни одной свободной машины, и посоветовали на следующий день обратиться в местное полицейское отделение.

«Спасибо. Шли бы вы подальше…»

Потом Эрика долго сидела и никак не могла успокоиться, пока уровень адреналина не нормализовался и она не осознала, что ей предстоит спать в неохраняемом доме в одиночестве, когда вокруг разгуливает кто-то, называющий ее шлюхой и проявляющий маниакальную склонность к насилию.

Она даже задумалась, а не поехать ли в город, чтобы переночевать в гостинице. Но Эрика Бергер никогда не была робкого десятка; она ненавидела, когда ее загоняли в угол, и никогда не подчинялась диктату обстоятельств.

«Я не позволю какому-то подонку выставить меня из собственного дома, не дождетесь».

Она предприняла некоторые примитивные меры предосторожности.

Микаэль Блумквист рассказывал ей, как Лисбет Саландер управилась с серийным убийцей Мартином Вангером, используя клюшку для гольфа. Поэтому она отправилась в гараж и не меньше десяти минут искала мешок с клюшками, который, кстати, не видела лет пятнадцать. Выбрала железную клюшку – ею уж ударишь, так ударишь и поместила ее в спальне, на доступном расстоянии от кровати. Она также оставила короткую клюшку в холле и еще одну – на кухне. Потом принесла из подвала молоток и спрятала его в ванной комнате, возле спальни.

После этого Эрика вытащила из рюкзака баллончик со слезоточивым газом и водрузила его на ночной столик. Потом отыскала резиновую заглушку и заблокировала дверь в спальню. Впрочем, вряд ли урод, называвший ее шлюхой и расколотивший окно, окажется таким дебилом, что в течение ночи вернется обратно.

Ближе к часу ночи она наконец почувствовала себя вполне готовой к обороне. В «Свенска моргонпостен» ей нужно быть к восьми утра. Заглянув в ежедневник, Эрика обнаружила, что начиная с десяти часов утра, у нее назначено четыре совещания. Нога сильно ныла, и Эрика хромала, опираясь на пальцы. Она разделась и залезла в постель. Ночной рубашки у нее не было в принципе, и она подумала, не стоит ли надеть футболку или что-нибудь другое, но поскольку с юности спала голой, то решила, что пущенный в окно гостиной кирпич не должен менять ее личных привычек.

Потом Эрика долго лежала без сна и размышляла.

Она получила девять электронных писем, содержавших слово «шлюха» и будто бы отправленных из разных СМИ. Первое пришло из ее собственной редакции, но адрес отправителя был сфальсифицирован.

Эрика выползла из кровати и принесла новый лэптоп, который ей подарили в связи с назначением в «Свенска моргонпостен».

Первое письмо – самое вульгарное и самое агрессивное из всех, где ее хотели трахнуть отверткой – пришло 16 мая, десять дней назад.

Письмо номер два пришло через два дня, 18 мая.

Затем, после недельной паузы, письма стали приходить снова, теперь уже с периодичностью примерно раз в двадцать четыре часа. Потом атаке подвергся ее дом и на стене появилась надпись «шлюха».

За это время Эва Карлссон из отдела культуры получила непристойные послания, автором которых являлась якобы сама Эрика. И вовсе не факт, что только Эва получила неприличные послания; вполне возможно, что автор писем преуспел и в других направлениях – и кто-то еще из ее коллег получил почту как бы от нее, а ей об этом ничего не известно.

Эта мысль вызвала у нее приступ бешенства.

Однако все же самую большую проблему представляла атака дома в Сальтшёбадене.

Кому-то пришло в голову добраться сюда, вычислить ее жилище и бросить в окно кирпич. Нападение не было импровизацией – ублюдок прихватил с собой баллон с краской. В этот же миг Эрика похолодела, поняв, что, возможно, следует включить в этот перечень еще одну вражескую выходку. В ту ночь, которую они с Микаэлем Блумквистом провели в «Хилтоне», у ее машины прокололи все четыре колеса.

Напрашивался вывод – столь же досадный, сколь и очевидный. За ней охотится какой-то маньяк. Он бродит где-то неподалеку и по непонятной причине изводит Эрику Бергер.

То, что атаке подвергся ее дом, вполне понятно – он находится там, где находится, и его трудно замаскировать или переместить. Но раз нападению подвергся ее автомобиль, когда он стоял припаркованным в случайном месте, значит, маньяк все время пребывает в непосредственной близости от нее.