В пятницу утром по дороге из редакции «Миллениума» к старому дому Лисбет Саландер на Лундагатане Микаэль Блумквист тщательно проверил, нет ли за ним слежки. Он собирался ехать в Гётеборг – на встречу с Идрисом Хиди. Надо обеспечить надежный вид транспорта и уехать незамеченным, не оставив никаких следов. Поезд Микаэль сразу отверг, поскольку не хотел использовать кредитную карточку. Обычно он одалживал машину у Эрики Бергер, но теперь лишился этой возможности. Блумквист размышлял, не попросить ли ему Хенри Кортеса или кого-нибудь другого взять машину напрокат, но в этом случае пришлось бы заполнять какие-нибудь документы.

В конце концов его осенило. В банкомате на Гётгатан он обналичил довольно крупную сумму денег и дошел до старого дома Лисбет. Здесь с марта стояла брошенная ею темно-красная «хонда». Дверцу Микаэль открыл ключами самой хозяйки. Он проверил приборы и убедился, что бензобак наполовину полон. Затем тронулся с места и через мост Лильехольмсбрун отправился в сторону дороги Е4.

В 14.50 Блумквист припарковался в Гётеборге, на маленькой улочке, неподалеку от Авеню. Затем заскочил в первое попавшееся по пути кафе и пообедал. В 16.10 он сел в трамвай, идущий в Ангеред, и доехал до центра. Довольно долго – минут двадцать – искал адрес Идриса Хиди. В конце концов Микаэль явился на встречу примерно с десятиминутным опозданием.

Идрис Хиди хромал. Он открыл дверь, пожал Блумквисту руку и пригласил его в гостиную, обставленную по-спартански. На комоде, возле стола, за который он предложил Микаэлю сесть, стояла дюжина фотографий в рамочках. Журналист начал их изучать.

– Это мои родные, – сказал Идрис Хиди.

Говорил хозяин дома с сильным акцентом, и Микаэль решил про себя, что он провалился бы на языковом тесте, который предлагала проводить Народная партия.

– Это ваши братья?

– Моих двух братьев – они крайние слева – Саддам Хусейн убил в восьмидесятые годы, так же как и отца, он – в центре. Братьев отца тоже убил Саддам – в девяностых. Мама умерла в двухтысячном году. Мои три сестры живы. Они проживают за границей. Две – в Сирии, а младшая сестра – в Мадриде.

Микаэль кивнул.

Идрис Хиди налил ему кофе по-турецки.

– Курдо Бакси передавал вам привет.

Идрис Хиди кивнул.

– Он объяснил вам, что мне надо?

– Курдо сказал только, что вы хотите предложить мне работу, но какую именно, не уточнил. Разрешите мне сразу предупредить, что я не берусь за работу, в которой есть что-либо противозаконное. Я не могу позволить себе оказаться замешанным в чем-то подобном.

– В том, что я хотел бы вам предложить, нет ничего противозаконного, но возможно, моя просьба покажется вам необычной. Сама работа займет примерно пару недель, и задание должно выполняться ежедневно. С другой стороны, оно займет у вас примерно минуту в день. За это я готов платить вам тысячу крон в неделю. Деньги вы получите прямо в руки, они из моего кармана и через налоговые инстанции проводиться не будут.

– Понятно. Что я должен делать?

– Вы ведь работаете уборщиком в Сальгренской больнице?

Идрис Хиди снова кивнул.

– Одно из ваших рабочих заданий заключается в том, чтобы каждый день – или, если я правильно понял, шесть дней в неделю – убирать в коридоре 11-С, расположенном в отделении интенсивной терапии.

Идрис Хиди опять кивнул.

– Вот что я хочу, чтобы вы делали…

Микаэль Блумквист склонился над столом и изложил свою просьбу.

Прокурор Рикард Экстрём задумчиво разглядывал посетителя. Он в третий раз встречался с комиссаром Георгом Нюстрёмом. Морщинистое лицо последнего обрамляли короткие седые волосы. В первый раз тот посетил его сразу после убийства Залаченко и предъявил удостоверение, подтверждавшее, что он работает в ГПУ/Без. Они довольно долго беседовали, и говорили чуть ли не шепотом.

– Для меня важно, чтобы вы поняли – я ни в коем случае не пытаюсь повлиять на то, как вы будете действовать или как вам следует выполнять ваши обязанности, – заявил Нюстрём.

Экстрём кивнул.

– Я подчеркиваю, что вы ни при каких обстоятельствах не должны предавать огласке полученные от меня сведения.

– Понимаю, – ответил Экстрём.

Хотя, честно говоря, он толком ничего не понял, но не хотел в этом признаваться и задавать слишком много вопросов. Выглядеть идиотом ему не хотелось. Экстрём усвоил, что дело Залаченко требует особой деликатности и что визиты Нюстрёма носят неформальный характер, но они санкционированы высокопоставленными лицами из Службы государственной безопасности.

– Речь идет о человеческих жизнях, – уже во время первого визита объяснил Нюстрём. – Все, что касается фактов о деле Залаченко, Служба безопасности засекретила. Я могу лишь подтвердить, что он является перебежчиком, бывшим агентом советской военной разведки и одной из ключевых фигур в агрессивных действиях русских против Западной Европы в семидесятые годы.

– Понимаю… То же самое утверждает и Микаэль Блумквист.

– И в этом Блумквист совершенно прав. Он – журналист, и докопался до одного из самых секретных дел шведской обороны за всю историю.

– Он опубликует эти сведения.

– Разумеется. Он представитель массмедиа – со всеми их преимуществами и недостатками. Мы живем при демократии, и, естественно, не можем оказывать давление на прессу. Недостатком в данном случае является то, что Блумквист знает лишь частицу правды о Залаченко, и многие его сведения – «липа».

– Понятно.

– Блумквист не понимает, что если правда о Залаченко выйдет наружу, русские смогут вычислить многих наших информаторов и источников в России. Это означает, что люди, рискующие жизнью ради демократии, могут быть убиты.

– Но ведь в России теперь демократия? Ведь времена коммунистов канули в прошлое…

– Это иллюзия. Люди, которые занимались шпионажем против России, никогда не будут прощены. В мире не существует такого режима, который с этим смирится, пусть даже за давностью лет. Многие из этих источников по-прежнему активны…

Никаких таких агентов не было и в помине, но прокурор Экстрём, конечно же, не мог этого знать. Ему приходилось верить Нюстрёму на слово. К тому же ему льстило то, что его посвятили в самые засекреченные сведения. Конечно, он был потрясен тем, что шведская служба безопасности сумела настолько глубоко внедриться в Россию, как намекал Нюстрём. Прокурор понимал, что подобная информация, естественно, никак не подлежит разглашению.

– Сначала мы вас тщательно проверили, и только после этого мне поручили связаться с вами, – сказал Нюстрём.

Соблазняя, всегда приходится нащупывать слабые стороны человека. Слабость прокурора Экстрёма заключалась в его убежденности в собственной значимости. Он, как и все прочие люди, был очень падок на лесть, которая давала ему понять, что он – единственный, избранный.

– Мы резюмировали, что вы – человек, пользующийся большим доверием у полиции… и, разумеется, в правительственных кругах, – добавил Нюстрём.

Экстрёма эта лесть буквально обезоружила. Тот факт, что некие чиновники в правительстве испытывают к нему доверие, означал, что он может рассчитывать на поощрение, если правильно разыграет свои карты. Это обещало ему определенные бонусы в дальнейшей карьере.

– Я понимаю… И чего вы, собственно, хотели бы?

– Моя задача заключается в том, чтобы как можно деликатнее снабжать вас информацией. Вы, конечно, понимаете, насколько усложнилась вся эта история. С одной стороны, вы в полном соответствии с законом проводите предварительное следствие, и на вас ложится колоссальная ответственность. Никто – ни правительство, ни Служба государственной безопасности, ни кто-либо еще не вправе препятствовать вашим действиям. Ваша задача заключается в том, чтобы докопаться до истины и привлечь виновных к ответственности. Это одна из важнейших функций в правовом государстве.

Экстрём кивнул.

– С другой стороны, если вся правда о Залаченко станет достоянием гласности, это будет воспринято как величайшая национальная катастрофа…

– И какова цель вашего визита?

– Для начала, я обязан предупредить вас о деликатности сложившегося положения. По-моему, Швеция не находилась в столь тяжелой ситуации со времен Второй мировой войны. Можно сказать, что теперь судьба страны в каком-то смысле зависит от вас.

– Кто ваш начальник?

– Сожалею, но я не вправе раскрывать имена людей, курирующих это дело. Могу лишь сообщить вам, что меня уполномочили на самом высочайшем уровне.

О, господи… Так он действует по поручению правительства. Ни в коем случае нельзя допустить утечку, иначе разразится политическая катастрофа.

Нюстрём отметил, что Экстрём проглотил наживку.

– Я могу оказать вам информационную помощь. Мне предоставлены очень широкие полномочия, и я могу, по собственному усмотрению, предоставить вам материалы, которые принадлежат к числу самых засекреченных в нашей стране.

– Вот как…

– Это означает, что если у вас возникнут вопросы по любому поводу, вам следует обращаться ко мне. Вы не должны контактировать ни с кем другим из Службы безопасности, кроме меня. Мне поручено стать вашим гидом по этому лабиринту, и если возникнет конфликт интересов, мы с вами должны найти решение совместными усилиями.

– Понятно. В таком случае я хотел бы выразить вам и вашим коллегам благодарность за то, что вы готовы облегчить мою задачу.

– Мы хотели бы, чтобы судебный процесс, несмотря на всю сложность ситуации, все-таки состоялся.

– Хорошо. Заверяю вас, что буду проявлять особую деликатность. Мне ведь не впервые приходится иметь дело с засекреченной информацией…

– Да, нам это прекрасно известно.

У Экстрёма возникло множество вопросов, которые Нюстрём педантично записал, а потом постарался, по мере возможности, на них ответить. Во время третьего визита Экстрёму предстояло получить ответы еще на несколько вопросов, и главный из них звучал так: что на самом деле представляет собой отчет Бьёрка от 1991 года?

– Это очень проблематично, – сказал Нюстрём.

Он и вправду выглядел очень озабоченным.

– Хотелось бы заметить, что с тех пор как этот отчет всплыл на поверхность, у нас почти круглосуточно работала аналитическая группа, и она пыталась выяснить, что именно произошло. Сейчас мы уже приближаемся к тому, чтобы сделать выводы. И выводы эти крайне негативные.

– Это вполне объяснимо – ведь, согласно отчету, Служба безопасности вступила в сговор с психиатром Петером Телеборьяном с целью поместить Лисбет Саландер в психиатрическую клинику.

– Если бы все было так просто, – сказал Нюстрём и усмехнулся.

– Просто?

– Ну да. Если бы все обстояло именно так просто… Любое совершенное преступление должно повлечь за собой возбуждение уголовного дела. И должно быть осуждено. Но в том-то и заключается проблема, что этот отчет не соответствует имеющимся в нашем архиве документам.

– Что вы имеете в виду?

Нюстрём достал и раскрыл синюю папку.

– У меня здесь имеется настоящий отчет, написанный Гуннаром Бьёрком в девяносто первом году. Здесь есть также оригиналы писем, которыми он обменивался с Телеборьяном и которые хранились в нашем архиве. Проблема в том, что эти две версии не совпадают.

– Объясните.

– К несчастью, Бьёрк повесился. Мы предполагаем, что это связано с разоблачением его сексуальных «гастролей». «Миллениум» собирался предать дело огласке, и Бьёрк впал в такой ступор, что предпочел покончить с собой.

– Да…

– В оригинале отчета содержится расследование попытки Лисбет Саландер убить отца, Александра Залаченко, при помощи зажигательной бомбы. Первые тридцать страниц расследования, которые обнаружены Блумквистом, соответствуют оригиналу. Там не содержится ничего примечательного. Только на странице тридцать три, где Бьёрк делает выводы и дает рекомендации, возникают расхождения.

– То есть как это?

– В оригинальной версии Бьёрк дает пять четких рекомендаций. К чему скрывать, что в частности он советует не предавать дело Залаченко огласке в СМИ и тому подобное… Бьёрк предлагает, чтобы Залаченко – он ведь получил тяжелые ожоги – проходил реабилитацию за границей. И так далее. Он предлагает также обеспечить Лисбет Саландер самое лучшее психиатрическое лечение.

– Вот как…

– Проблема заключается как раз в том, что в текст были внесены некоторые незначительные изменения. Например, на странице тридцать четыре появляется абзац, в котором Бьёрк будто бы предлагает признать Саландер психически больной, – тогда ее высказываниям не будут доверять, если кто-нибудь начнет задавать вопросы о Залаченко.

– А в оригинале этого нет?

– Вот именно. Гуннар Бьёрк никогда ничего подобного не предлагал. К тому же, это было бы противозаконным. Он предлагал, чтобы ее отправили на лечение, в котором она действительно нуждалась. А в той копии, которую нашел Блумквист, все это уже стало заговором.

– А можно мне прочитать оригинал?

– Пожалуйста. Но я должен буду забрать отчет с собой. Прежде чем вы его прочтете, хочу обратить ваше внимание на приложение, которое состоит из переписки между Бьёрком и Телеборьяном. Здесь уже все сфабриковано. Речь идет не просто о некоторых изменениях, а о грубых фальсификациях.

– О фальсификациях?

– По-моему, в данном случае это единственно уместное слово. В оригинале предусмотрено поручение суда Петеру Телеборьяну провести судебно-психиатрическую экспертизу Лисбет Саландер. Ничего из ряда вон выходящего в этом нет. Лисбет Саландер в двенадцатилетнем возрасте попыталась убить отца при помощи зажигательной бомбы. Напротив, было бы подозрительно, если бы ее не подвергли психиатрической экспертизе.

– Совершенно справедливо.

– Если бы вы оказались на месте прокурора, думаю, вы тоже потребовали бы социального и психиатрического обследования.

– Разумеется.

– Телеборьян к тому времени слыл известным и уважаемым детским психиатром, и к тому же имел опыт работы в области судебной медицины. Когда ему передали это поручение, он провел всестороннее обследование и пришел к выводу, что Лисбет Саландер психически больна… Я не хотел бы оперировать профессиональной терминологией.

– О’кей…

– Телеборьян включил свои выводы в этот отчет, который направил Бьёрку, а тот представил его в суд. В конце концов суд принял решение о том, что Саландер следует поместить в больницу Святого Стефана.

– Понимаю.

– А в версии Блумквиста экспертиза, проведенная Телеборьяном, полностью отсутствует. Вместо этого там есть переписка между Бьёрком и Телеборьяном, в которой Бьёрк инструктирует его и призывает сфальсифицировать результаты психиатрического обследования.

– И вы полагаете, что это фальшивка?

– Без сомнений.

– Но кто может быть заинтересован в такой фальсификации?

Нюстрём отложил отчет и помрачнел.

– В этом-то и весь подвох.

– И каков ответ на этот вопрос?..

– Мы не знаем. Именно этот вопрос и занимает наших экспертов. И мы до сих пор не получили ответа.

– А может, все это – плод богатого воображения Блумквиста?

Нюстрём засмеялся.

– Мы тоже сначала так подумали. Но нет. Мы полагаем, что почти одновременно с написанием оригинального отчета была запущена и сфальсифицированная его версия.

– Неужели это возможно?

– И это приводит к неутешительным выводам. Автор фальшивки был полностью осведомлен. И, кроме того, он получил доступ к пишущей машинке, которой пользовался Гуннар Бьёрк.

– Вы хотите сказать…

– Мы не знаем, где именно Бьёрк писал отчет. Он мог пользоваться машинкой дома, или на работе, или еще в каком-то месте. И здесь напрашиваются два варианта. Либо автор фальшивки работал в психиатрии или судебной медицине и намеренно стремился опорочить Телеборьяна. Либо фальшивку запустили в недрах Службы государственной безопасности, совершенно с другой целью.

– Но зачем?

– Дело происходило в девяносто первом году. Это мог быть какой-нибудь русский агент в ГПУ/Без, выследивший Залаченко. А раз так, то мы вынуждены сейчас проверять огромное количество старых персональных дел.

– Но если бы об этом стало известно КГБ, тогда все давно бы уже просочилось наружу.

– А вам не откажешь в логике… Но не забывайте, что именно в то время Советский Союз распался и КГБ распустили. И мы не знаем, какие у них операции сорвались. Возможно, это была спланированная, но затем отложенная операция. У КГБ этого не отнимешь – они большие мастера фальсифицировать документы и запускать дезинформацию.

– Но какую цель мог преследовать КГБ в таком случае?

– Этого мы тоже не знаем. Вполне возможно, что они стремились нанести непоправимый ущерб репутации шведского правительства.

– Значит, вы считаете, что результаты медицинского освидетельствования Саландер не содержат никаких искажений?

– Именно так я и считаю. Можете не сомневаться. Между нами говоря, Саландер абсолютно сумасшедшая. Так что не сомневайтесь, закрытая психиатрическая лечебница – самое подходящее место для нее.

– Так значит, унитазы? – задумчиво переспросила исполняющая обязанности главного редактора Малин Эрикссон.

Она не могла избавиться от ощущения, что Хенри Кортес ее разыгрывает.

– Унитазы, – повторил коллега и кивнул.

– Ты собираешься опубликовать статью об унитазах? В «Миллениуме»?

Моника Нильссон расхохоталась. Она видела, с каким откровенным энтузиазмом Хенри отправлялся на совещание в пятницу – все в нем выдавало журналиста, который уже подготовил материал.

– О’кей, тогда объясни.

– А все очень просто, – сказал Кортес. – Строительство – одна из ведущих отраслей промышленности Швеции. Эту отрасль практически невозможно переместить за границу, хотя «Сканска» и притворяется, что имеет в Лондоне офис и все такое. Строить дома все равно приходится в Швеции.

– Да, но это не сенсация.

– Конечно. Но сенсация заключается в том, что строительная отрасль на пару световых лет отстает от остальной промышленности Швеции – и по конкурентоспособности, и по эффективности. Если бы компания «Вольво» ориентировалась бы в производстве на эти же принципы, то новейшая модель автомобиля стоила бы порядка одного или двух миллионов крон. Любая нормально функционирующая отрасль стремится снижать себестоимость. А у строителей все наоборот. Они игнорируют принцип уменьшения себестоимости, и в результате цена за квадратный метр увеличивается. А государство субсидирует строительство из налоговых средств, чтобы цена не взлетала до небес.

– Неужели это материал для статьи?

– Послушай, все не так просто. Представь себе, например, что если бы ценообразование на гамбургеры с семидесятых годов развивалось бы таким же образом, то бигмак стоил бы сейчас около ста пятидесяти крон, или еще больше. Страшно даже подумать, во сколько обошелся бы бигмак с картошкой и колой, но моей зарплаты в «Миллениуме» надолго, пожалуй, не хватило бы. Кто из сидящих за этим столом пошел бы в «Макдоналдс» покупать гамбургеры по сотне?

Никто не откликнулся.

– Вот именно. А когда компания «Нордик констракшн компани» наскоро возводит дешевые новостройки в районе Госхага на острове Лидингё, она берет за трехкомнатную квартиру по десять или двенадцать тысяч крон в месяц. Многие ли из нас справятся с такими расходами?

– Мне это не по карману, – сказала Моника Нильссон.

– Да. Но ты уже проживаешь в районе Данвикстулл, в двушке, которую тебе двадцать лет назад приобрел отец. И если захочешь ее продать, то получишь около полутора миллионов. А что делать сейчас молодым, двадцатилетним, которые хотят съехать из родительского дома? Для них это непосильные суммы. Поэтому они снимают жилье или торчат дома с мамашами до самого выхода на пенсию.

– Но все же при чем тут унитазы? – поинтересовался Кристер Мальм.

– Сейчас мы это обсудим. Весь вопрос в том, почему цена на жилье так непомерно задрана? Да потому, что те, кто заказывают стоительство домов, вообще не компетентны. Представь себе. Жилищно-коммунальное предприятие звонит в строительную компанию, типа «Сканска», сообщает, что хочет заказать сто квартир, и спрашивает, сколько это будет стоить. «Сканска» составляет калькуляцию и отвечает: скажем, пятьсот миллионов крон. Соответственно, цена квадратного метра окажется порядка икс крон, и въехать в квартиру будет стоить десять тысяч в месяц. В «Макдоналдс» ведь можно не ходить, но жить где-то надо в любом случае, значит, тебе придется платить столько, сколько тебе назначат.

– Хенри, дорогой… Давай ближе к делу.

– Ну, я-то как раз о деле. Почему, например, ты въезжаешь в бараки в районе Хаммарбюхамнен и платишь по десять штук ежемесячно? Только потому, что строительным фирмам нет никакого дела до снижения себестоимости. В любом случае все издержки – за счет клиента. Значительная часть стоимости жилья формируется за счет расходов на стройматериалы. А стройматериалами торгуют оптовики, которые назначают собственные цены. От фонаря. И поскольку никакой настоящей конкуренции нет, то одна ванна стоит в Швеции пять тысяч крон. Та же ванна, от того же производителя, в Германии стоит две тысячи крон. И никакие рациональные аргументы не помогут, эту ценовую разницу оправдать невозможно.

– О’кей.

– Для примера можно прочитать отчеты правительственной комиссии, которая занималась вопросами стоимости строительства в конце девяностых годов. С тех пор почти ничего не изменилось. Никто не взял на себя труд проводить со строительными фирмами переговоры о несоответствии в ценообразовании. Заказчики без всяких условий оплачивают стоимость, и в конечном счете все расходы покрывают жильцы или налогоплательщики.

– Хенри, но что же все-таки с унитазами?

– Кое-что все-таки немного улучшилось, со времен образования Комиссии по стоимости строительства. Правда, на местном уровне, в основном за пределами Стокгольма. Есть заказчики, которые не смирились с высокими ценами на жилье. И типичный пример – компания «Карлскрунахем», которая строит дешевле всех остальных, поскольку просто самостоятельно закупает материалы. Кроме того, в дело вмешалась торговая компания «Свенск Хандель». Они считают цены на стройматериалы вообще неадекватными и пытаются облегчить заказчикам задачу, так чтобы они смогли получать аналогичную, но более дешевую продукцию. Год назад на строительной выставке в Эльвшё даже вспыхнул конфликт. Компания «Свенск Хандель» представила там торговца из Таиланда, который продавал унитазы примерно по пятьсот крон за штуку.

– Вот как? И что же?

– Ближайшим конкурентом оказалась оптовая компания «Витавара АБ», которая продавала настоящие шведские унитазы по тысяче семьсот крон за штуку. И мудрые заказчики из управляющих компаний крепко призадумались: а зачем им выкладывать по тысячу семьсот крон, когда они могут купить аналогичный унитаз из Таиланда за пятьсот?

– Может, у шведского качество более высокое? – спросила Лотта Карим.

– Ничего подобного. Равноценная продукция.

– Таиланд, – произнес Кристер Мальм. – А что если они используют детский труд, или еще что-то такое, что может объяснить низкую цену?

– Нет, – ответил Хенри Кортес. – Детский труд используется в Таиланде в основном в текстильной промышленности и в производстве сувениров. Ну и, разумеется, дети стали живым товаром для педофилов. Это там теперь – настоящая отрасль экономики. ООН контролирует детский труд, и я проверил эту фирму. У них всё в порядке. Это большое, современное и респектабельное предприятие по производству бытовой техники.

– Так вот оно что… Значит, речь идет о странах с низкооплачиваемым уровнем оплаты труда? Так что ты рискуешь написать статью, призывающую вытеснить с рынка шведские предприятия и заменить их таиландскими. Долой шведских работников, давайте закроем наши предприятия и будем импортировать продукцию из Таиланда!.. Центральному объединению профсоюзов такие призывы точно не понравятся.

Широко улыбнувшись, Хенри Кортес откинулся на спинку стула с демонстративно самодовольным видом.

– А вот и нет, – сказал он. – Угадайте, где «Витавара АВ» производит свои унитазы по тысяче семьсот крон за штуку?

Все замолчали.

– Во Вьетнаме, – произнес Хенри.

– Этого не может быть, – возразила главный редактор Малин Эрикссон.

– Может, – сказал Кортес. – Они производят там унитазы по договору субподряда по крайней мере уже десять лет. А шведских работников выгнали еще в девяностые годы.

– Черт побери…

– И вот мы уже приблизились к самой главной теме. Если бы унитазы импортировали прямо из Вьетнама, то они стоили бы около трехсот девяноста крон за штуку. Угадайте, почему во Вьетнаме дешевле, чем в Таиланде?

– Не может быть…

Хенри Кортес кивнул. Он буквально расплылся в улыбке.

– «Витавара АВ» размещает заказы на предприятии, которое называется «Фонг Су индастриз». А эта контора значится у ООН в списке тех, которые засветились во время проверки две тысячи первого года как использующие детский труд. Но вообще-то основную массу рабочих там составляют заключенные.

Малин Эрикссон улыбнулась.

– Ну что ж, – сказала она. – Совсем неплохо. Когда ты вырастешь, то наверняка станешь настоящим журналистом. И когда же ты планируешь закончить работу над материалом?

– Через две недели. Мне надо еще очень многое уточнить. В частности, из области международной торговли. И, кроме того, в качестве героя статьи требуется bad guy, поэтому я хочу проверить, кто владеет компанией «Витавара АВ».

– Значит, мы сможем опубликовать статью в июньском номере? – спросила Малин с надеждой в голосе.

– Уверен на все сто.

Инспектор уголовной полиции Ян Бублански с полным безразличием взирал на прокурора Рикарда Экстрёма. Их встреча продолжалась уже сорок минут, и Бублански еле сдерживал себя – ему хотелось протянуть руку, схватить лежащий на столе Экстрёма экземпляр Свода законов Швеции и стукнуть им прокурора по башке. На минуту он даже призадумался, что произойдет, если он так и поступит. Этот факт, конечно, станет достоянием вечерних газет. А его непременно привлекут к суду и обвинят в нанесении телесных повреждений.

Так что с этой идеей пришлось распрощаться. Цивилизованная человеческая особь не поддается подобным импульсам, как бы вызывающе ни вела себя противоположная сторона. Ведь самому инспектору Бублански чаще всего приходилось разбираться именно с теми, кто поддавался необдуманным порывам.

– Что ж, – сказал Экстрём. – Я считаю, что мы достигли согласия.

– Нет, мы не достигли согласия, – ответил Бублански и встал. – Но именно ты возглавляешь предварительное следствие.

Бормоча что-то себе под нос, он свернул в коридор, где находился его служебный кабинет. А потом вызвал к себе инспекторов Курта Свенссона и Соню Мудиг – эта парочка и имелась в его распоряжении на тот момент. Йеркер Хольмберг же весьма некстати решил взять двухнедельный отпуск.

– Зайдите ко мне в кабинет, – сказал Бублански. – И захватите кофе.

Когда они расселись, шеф группы открыл блокнот с записями, которые он сделал во время встречи с Экстрёмом.

– Значит, на данный момент ситуация складывается следующим образом: наш руководитель предварительного следствия снял с Лисбет Саландер все обвинения, касающиеся тех убийств, за которые ее разыскивали. То есть она больше не имеет отношения к тому предварительному следствию, которым занимаемся мы.

– Это все-таки можно рассматривать как некоторый прогресс, – сказала Соня Мудиг.

Курт Свенссон, как всегда, промолчал.

– А я в этом как раз не уверен, – возразил Бублански. – Саландер по-прежнему подозревается в тяжких преступлениях, связанных со Сталлархольмом и Госсебергой. Но в сферу нашего внимания это расследование больше не входит. Мы должны сосредоточиться на поисках Нидермана и разобраться, что произошло на лесном кладбище в Нюкварне.

– Понятно.

– Но совершенно ясно, что Экстрём инициирует судебное преследование Лисбет Саландер. Дело переведено в Стокгольм и выделено в отдельное производство.

– Вот как?

– И угадайте, кто будет проводить расследование?

– Мне даже страшно это себе представить.

– Ханс Фасте вернулся на службу и будет помогать Экстрёму со следствием по делу Саландер.

– Но это же идиотизм! Фасте совершенно не подходит для этой задачи – ведь все, что касается Лисбет Саландер, действует на него как красная тряпка на быка.

– Я знаю. Но у Экстрёма имеется неопровержимый аргумент. Фасте находился на больничном со времени… нервного срыва в апреле. А дело Лисбет несложное и вполне перспективное, и он запросто сможет на нем сконцентрироваться.

Пауза.

– Стало быть, сегодня вечером мы должны передать ему все материалы о Саландер.

– А история с Гуннаром Бьёрком, СЭПО и отчетом девяносто первого года…

– Фасте с Экстрёмом займутся всем этим.

– Я не могу с этим согласиться, – сказала Соня Мудиг.

– Я тоже. Но Экстрём – сам шеф и его поддерживают в высших бюрократических структурах. Иными словами, наша работа по-прежнему заключается в том, чтобы найти убийцу. Курт, как у нас обстоят дела?

Курт Свенссон покачал головой.

– Нидерман исчез с концами. Признаюсь, что за все годы работы в полиции я ни разу не сталкивался с подобным феноменом. Нам не удалось обнаружить никого, кто знал бы его или имел представление о том, где он находится.

– Да, это загадка, – сказала Соня Мудиг. – Стало быть, его разыскивают за убийство полицейского в Госсеберге, за причинение тяжкого вреда здоровью другого полицейского, за попытку убить Лисбет Саландер, за дерзкое ограбление и за избиение медсестры Аниты Касперссон… А также за убийство Дага Свенссона и Миа Бергман. Во всех этих случаях есть солидная доказательная база.

– Это уже кое-что. А как насчет финансового эксперта «Свавельшё МК»?

– Виктора Йоранссона и его сожительницы Лены Нюгрен? У нас имеются технические доказательства – отпечатки пальцев и ДНК с тела Йоранссона. И все это свидетельствует о том, что к преступлениям причастен Нидерман. Он поцарапался, когда наносил побои.

– О’кей. О «Свавельшё МК» есть что-нибудь новое?

– Сонни Ниеминен возглавил правление клуба, пока Магге Лундин сидит в следственном изоляторе за похищение Мириам By, в ожидании суда. До нас дошли слухи, что Ниеминен объявил огромное вознаграждение за сведения о местонахождении Нидермана.

– Тогда вообще непонятно, почему того пока не нашли. А как обстоят дела с машиной Йоранссона?

– Поскольку мы обнаружили машину Аниты Касперссон во дворе у Йоранссона, то можно предположить, что Нидерман сменил транспортное средство. Но никаких следов машины Йоранссона так и не нашлось.

– А вообще возникает вопрос: скрывается ли Нидерман по-прежнему в Швеции? И если да, то где и у кого? Или он уже успел перебраться в надежное место за границей? Какие у нас есть предположения на этот счет?

– У нас нет никаких доказательств того, что он сбежал за границу, но такой поворот событий вполне логичен.

– Где же он в таком случае мог бросить машину?

Соня Мудиг и Курт Свенссон замотали головами. В девяти случаях из десяти выслеживать объявленного в розыск конкретного преступника особой сложности для полиции не представляло. Следовало выстроить логическую цепочку и начинать ее раскручивать. Кто его приятели? С кем он вместе сидел в тюрьме? Где живет его подружка? С кем он любит выпивать? Где он в последний раз пользовался мобильным телефоном? Где находится его машина?

В конце этой цепочки обычно и обнаруживался разыскиваемый человек.

Проблема с Рональдом Нидерманом заключалась в том, что у него не было ни приятелей, ни подружки, он не шатался по кабакам и не имел мобильного телефона, номер которого знала бы полиция.

Стало быть, все силы были брошены на поиски машины Виктора Йоранссона, которой, как предполагалось, воспользовался Рональд Нидерман. Если бы машина нашлась, то стало бы ясно, в каком направлении продолжать дальнейшие поиски.

Поначалу в полиции рассчитывали, что машина найдется в течение нескольких суток, скорее всего, на какой-нибудь стоянке в Стокгольме. Однако несмотря на все усилия, автомобиль словно канул в воду.

– Если Нидерман прячется за границей, то где именно? Вот в чем вопрос…

– Он гражданин Германии, и естественно было бы предположить, что он направился именно туда.

– В Германии он объявлен в розыск. И ни с кем из старых приятелей в Гамбурге, вроде бы, не связывался.

Курт Свенссон замахал рукой.

– Если он собирался удрать в Германию, на кой черт ему понадобилось ехать в Стокгольм? Гораздо проще было бы доехать до Мальмё и перебраться через Эресунд по мосту или на каком-нибудь пароме.

– Разумеется. Маркус Эрландер из Гётеборга в первые дни сосредоточил поиски именно на этом направлении. Полиция Дании проинформирована о машине Йоранссона. И мы можем с уверенностью сказать, что на паромах Нидерман не переправлялся.

– Но он отправился в Стокгольм и заехал в «Свавельшё МК», где убил кассира и скрылся – как можно предположить – с энной суммой денег. Каким будет его следующий шаг?

– Ему необходимо выбраться из Швеции, – сказал Бублански. – Логично было бы воспользоваться каким-нибудь паромом через Балтику. Но Йоранссона с сожительницей убили девятого апреля, поздно ночью. Стало быть, Нидерман мог уехать на пароме на следующий день. Сигнал тревоги поступил к нам через шестнадцать часов после их гибели, и только тогда мы начали разыскивать машину.

– Если бы он отчалил утром на пароме, то оставил бы автомобиль Йоранссона возле какого-нибудь из причалов, – заметила Соня Мудиг.

Курт Свенссон кивнул.

– А может, мы не нашли машину Йоранссона просто потому, что Нидерман покинул страну на севере, через Хапаранду? Конечно, ехать через Ботнический залив дольше и дальше, но шестнадцати часов ему вполне могло хватить, чтобы успеть пересечь границу с Финляндией.

– Да, но тогда ему пришлось бы бросить машину где-то в Финляндии, и к настоящему моменту тамошние коллеги ее уже обнаружили бы…

Все погрузились в размышления.

Наконец Бублански встал и подошел к окну.

– Но, вопреки логике и здравому смыслу, автомобиль Йоранссона по-прежнему не обнаружен. Возможно, преступник нашел какое-то укрытие, где он просто залег на дно, на дачу или…

– На дачу – едва ли. В такое время года все владельцы домов выезжают посмотреть, как у них там дела.

– И едва ли он укрылся где-то близ «Свавельшё МК». Ему вряд ли хотелось бы столкнуться с кем бы то ни было из них.

– Стало быть, нам следует исключить из зоны поиска весь преступный мир. Может быть, есть какая-нибудь подружка, о которой нам не известно?

По-прежнему в гипотезах и версиях не было недостатка, но фактов – никаких.

Когда Курт Свенссон ушел домой, Соня Мудиг вернулась к кабинету Яна Бублански и постучала о дверной косяк. Бублански приветливо махнул ей рукой и жестом пригласил войти.

– У тебя найдется пара минут?

– Ты насчет чего?

– Насчет Саландер.

– О’кей.

– Мне не нравится эта ситуация – с Экстрёмом, Фасте и новым судебным процессом. Ты ведь читал отчет Бьёрка. Я тоже читала. Ее просто изолировали в девяносто первом году, и Экстрём в курсе этого. Что за чертовщина?

Бублански снял очки и засунул их в нагрудный карман.

– Понятия не имею.

– Но у тебя есть какие-нибудь соображения?

– Экстрём утверждает, что отчет Бьёрка и его переписка с Телеборьяном – стопроцентные фальшивки.

– Чушь. Иначе Бьёрк сказал бы это, когда мы его сюда привозили.

– Экстрём заявляет, что Бьёрк отказывался говорить на эту тему, поскольку дело имело гриф секретности. Меня упрекнули в том, что я допрашивал его, опережая события.

– Мне все меньше и меньше нравится Экстрём.

– На него давят со всех сторон.

– Это его не оправдывает.

– Но у нас нет монополии на истину. По словам Экстрёма, он получил доказательства того, что отчет сфальсифицирован – настоящего отчета с таким инвентарным номером не существует. Он говорит также, что фальшивка сделана на высоком уровне и содержит смесь правды и вымысла.

– Но какая часть является правдой, а какая – вымыслом?

– Сюжетная рамка в какой-то степени правдива. Залаченко действительно отец Лисбет Саландер, он подонок и действительно избивал ее мать. У них в семье возникла типичная проблема – мать не хотела заявлять в полицию, и потому насилие продолжалось несколько лет. Бьёрку поручили расследовать тот самый эпизод, когда Лисбет попыталась убить отца при помощи зажигательной бомбы. Он начал переписку с Телеборьяном, но вся корреспонденция – причем именно та, которая нам доступна, – фальшивка. Телеборьян провел самое стандартное психиатрическое обследование Саландер и констатировал, что у нее налицо отклонения от нормы, а прокурор решил не давать ее делу дальнейший ход. Ей требовалось лечение, и ее поместили в больницу Святого Стефана.

– Если это фальшивка, то кто ее автор? И какую цель она преследует?

Бублански развел руками.

– Ты, что, меня разыгрываешь?

– Нет. А Экстрём, насколько я понял, намерен потребовать провести повторное медицинское обследование Саландер.

– Я категорически возражаю.

– Нас это больше не касается. История Саландер – уже не наше дело.

– А Ханса Фасте-то подключили… Ян, если эти мерзавцы еще раз предпримут атаку на Саландер, я буду обращаться в средства массовой информации…

– Нет, Соня. Прошу тебя, не делай этого. Во-первых, у нас больше нет доступа к отчету, и поэтому твои утверждения окажутся бездоказательными. Все решат, что ты просто чокнутая, и тогда твоей карьере конец.

– Отчет у меня по-прежнему есть, – сказала Соня Мудиг почти шепотом. – Я сняла копию для Курта Свенссона, но еще не успела ему передать, когда генеральный прокурор стал отбирать у нас копии.

– Если ты обнародуешь информацию об отчете, тебя не просто уволят, а обвинят в грубейшем должностном подлоге и в выдаче СМИ засекреченной информации.

Мудиг секунду сидела молча, разглядывая своего начальника.

– Соня, ты ничего не будешь предпринимать. Обещай мне.

Она сомневалась.

– Нет, Ян, обещать я не могу. Во всей этой истории есть что-то очень и очень подозрительное.

Бублански кивнул.

– Ты права. Но мы не знаем, какие у нас в данный момент враги и кто они.

Соня Мудиг склонила голову набок.

– А ты собираешься что-нибудь предпринять?

– А вот это я не намерен обсуждать с тобой. Просто положись на меня. Сейчас вечер пятницы. Устрой себе уикенд. Отправляйся домой и забудь вообще обо всем, о чем мы тут с тобой говорили.

В субботу, в половине второго дня, охранник Никлас Адамссон оторвался от учебника экономики – через три недели ему предстояло сдавать экзамен. Его отвлек шум вращающихся щеток тарахтящей тележки уборщика. «Наверное, это черномазый», – подумал охранник. Тот всегда вежливо здоровался, но отличался неконтактностью и не реагировал на шутки Никласа.

Охранник увидел, как тот достал бутылку «Аякса», пару раз побрызгал на стойку дежурного и потом начисто вытер тряпкой. Потом схватил швабру и несколько раз прошелся ею вокруг стойки в тех местах, куда не доставали щетки тележки. Никлас Адамссон снова уткнулся в книгу и продолжил чтение.

Через десять минут уборщик добрался и до самого Адамссона в самом конце коридора. Они кивнули друг другу. Охранник встал, чтобы уборщик мог обработать пол вокруг стула перед дверью палаты Лисбет Саландер. Никлас видел уборщика почти каждый раз, когда ему приходилось заступать на этот пост, но никак не мог запомнить его имя – какое-то типичное для арабов и им подобных. Адамссону и в голову не приходило проверять у него удостоверение. С одной стороны, в комнату заключенной черномазый не входит – там по утрам наводит порядок одна из уборщиц; а с другой – хромой уборщик едва ли мог представлять сколько-нибудь серьезную угрозу.

Покончив с делами в конце коридора, уборщик отпер дверь рядом с палатой Лисбет Саландер. Адамссон покосился на него, но и это нельзя было посчитать каким-либо отступлением от ежедневной рутины. В конце коридора располагался чулан, куда складывался инвентарь. В следующие пять минут уборщик опорожнил ведро, почистил щетки и заполнил тележку пластиковыми пакетами для мусорных корзин. Под конец он закатил тележку в чулан.

Идрис Хиди знал, что в холле есть охранник. Этот светловолосый парень, лет двадцати пяти, обычно сидел там два или три дня в неделю, читая книги по экономике. Хиди решил, что тот работает в охране на полставки, параллельно учась в университете, и что он интересуется происходящим вокруг не больше, чем кусок кирпича.

Что предпримет Адамссон, если Идрис ействительно попытается войти в палату к Лисбет Саландер?

И чего, собственно, добивается Микаэль Блумквист?

Идрису Хиди хотелось бы это знать. Разумеется, Идрис читал о Микаэле в газетах; он почему-то сразу догадался, что тот интересуется Лисбет Саландер из коридора 11-С. Идрис ожидал, что его попросят что-нибудь ей пронести, но в таком случае ему пришлось бы отказаться, поскольку он не имел права к ней входить и даже никогда ее не видел. Однако предложение, которое ему сделали, стало для него полной неожиданностью.

Идрис не усмотрел в нем ничего нелегального. Покосившись в приоткрытую дверь, он увидел, что Адамссон вновь сидит на стуле перед дверью, углубившись в книгу. Идрис с удовлетворением отметил, что поблизости нет ни души – как, впрочем, и почти всегда, поскольку чулан находился в тупике, в самом конце коридора. Затем он сунул руку в карман рабочего халата и достал новый мобильный телефон «Сони Эрикссон Z600». Идрис Хиди видел такой в рекламном объявлении и знал, что аппарат стоит примерно три с половиной тысячи крон и снабжен всеми прибамбасами модных мобильных устройств.

Идрис взглянул на дисплей и отметил, что телефон находится в рабочем состоянии, но сигналы вызова у него отключены – и звуковой, и вибрационный. Он поднялся на цыпочки и отвинтил круглый белый колпак, прикрывавший вентиляционное отверстие, которое соединяло чулан с палатой Лисбет Саландер. Потом заложил телефон в отверстие так, чтобы его не было видно, – в точности так, как просил Микаэль Блумквист.

Весь этот ритуал занял примерно тридцать секунд. На следующий день она уже займет около десяти секунд: ему предстоит вынуть телефон, заменить аккумулятор и положить телефон обратно. Старый аккумулятор следовало унести домой и за ночь зарядить.

Вот и все, что требовалось от Идриса Хиди.

Правда, Саландер это не поможет. С ее стороны стены решетка привинчена крепко. Телефон она в любом случае не сможет достать, если только не раздобудет крестовую отвертку и стремянку.

– Я об этом знаю, – сказал Микаэль. – Но она даже не дотронется до мобильника.

Все эти уловки Идрису Хиди следовало повторять ежедневно до тех пор, пока Микаэль Блумквист не отменит свое задание.

И за эту работу Идрису Хиди предлагалось по тысяче крон в неделю, минуя налоги. Кроме того, по окончании контракта телефон останется в его распоряжении.

Идрис покачал головой. Он, разумеется, понимал, что Микаэль Блумквист затевает какую-то авантюру, но в чем конкретно заключается это дело, никак не мог догадаться. Для чего нужно сложить включенный, но никуда не подсоединенный мобильный телефон в вентилятор в запертом чулане? Смысл аферы такого уровня не доходил до Хиди. Если Блумквист хотел пообщаться с Лисбет Саландер, куда проще было бы подкупить кого-нибудь из сестер и передать с нею телефон. А так никакой логики он не находил.

Хиди покачал головой. С другой стороны, почему бы ему не оказать Микаэлю Блумквисту услугу, раз тот готов платить по тысяче крон в неделю? И никаких вопросов Хиди не собирался задавать.

Доктор Андерс Юнассон слегка замедлил шаг, когда увидел, что возле его дома на Хагагатан, прислонившись к воротам, стоит мужчина лет сорока с хвостиком. Мужчина показался ему знакомым и к тому же приветливо кивнул.

– Доктор Юнассон?

– Да, это я.

– Простите, что беспокою вас на улице, перед домом. Но я не хотел бы беспокоить вас на работе, а мне необходимо с вами поговорить.

– В чем дело и кто вы такой?

– Меня зовут Микаэль Блумквист. Я журналист и работаю в журнале «Миллениум». Дело касается Лисбет Саландер.

– А, теперь я вас узнал. Кажется, вы вызвали Службу спасения, когда ее обнаружили… Это вы заклеили ей рану серебристым пластырем?

– Я.

– Это вы очень ловко придумали. Но, сожалею, я не могу обсуждать состояние своих пациентов с журналистами. Вам придется обратиться в пресс-службу Сальгренской больницы.

– Вы меня не так поняли. Мне не нужны сведения, я здесь по частному вопросу. Вы можете не говорить мне ни слова и не выдавать никакой информации. Все как раз наоборот. Это я хочу снабдить вас информацией.

Андерс Юнассон нахмурился.

– Пожалуйста, – взмолился Микаэль. – Поверьте, не в моих привычках приставать к хирургам на улице, но у меня к вам очень важное дело. Тут за углом есть кафе. Можно мне угостить вас кофе?

– О чем вы хотите говорить?

– О будущем и благополучии Лисбет Саландер. Я ее друг.

Андерс Юнассон сомневался. Он понимал, что если бы к нему вот так подошел совершенно незнакомый человек, он непременно отказался бы. Но Микаэль Блумквист был знаменитостью, и раз уж он решил о чем-то ему сообщить, то Андерс Юнассон решил, что речь идет о действительно важном деле.

– Я ни при каких условиях не буду давать интервью и не стану обсуждать состояние своей пациентки.

– Вот и отлично, – сказал Микаэль.

Юнассон коротко кивнул и отправился с Блумквистом в кафе.

– Но что именно вы хотели бы мне сообщить? – спросил он, когда им принесли кофе. – Я могу вас выслушать, но комментировать ничего не намерен.

– Вы не хотели бы, чтобы я вас процитировал или запятнал бы вашу репутацию в СМИ. Я бы хотел сразу заверить вас: этого не произойдет. Я буду считать, что нашего с вами разговора никогда не было.

– О’кей.

– Я хочу попросить вас об одолжении. Но для начала я должен четко объяснить, почему вынужден об этом вас попросить, и тогда вы сможете решить, позволяют ли ваши принципы оказать мне такую услугу.

– Мне не очень-то нравится этот разговор.

– Пожалуйста, выслушайте меня. Вы – врач Лисбет Саландер, и ваша задача заключается в том, чтобы позаботиться о ее физическом и душевном здоровье. Я – друг Лисбет Саландер, и моя задача состоит в том же самом. Я не врач и, конечно, не могу копаться у нее в черепе, извлекая пули, и тому подобное… Но я обладаю другими знаниями, возможно, не менее важными для ее благополучия.

– Неужели?

– Я – журналист, и раскопал правду о том, что произошло с нею на самом деле.

– О’кей.

– Я могу рассказать в общих чертах, о чем речь, а выводы вы уже сделаете сами.

– Хорошо.

– Начать надо, вероятно, с того, что адвокатом Лисбет Саландер является Анника Джаннини. Вы с ней встречались.

Андерс Юнассон кивнул.

– Анника моя сестра, и ее услуги по защите Лисбет Саландер оплачиваю я.

– Вот как?

– То, что она моя сестра, вам легко проверить. Речь идет об услуге, просить о которой Аннику я не могу. Она не обсуждает со мной все, что относится к Лисбет Саландер, поскольку обязана соблюдать служебную тайну и подчиняется корпоративной этике.

– Допустим.

– Я полагаю, что вы читали о Лисбет в газетах.

Юнассон опять кивнул.

– Ее описывали как психически ущербную девицу, как лесбиянку, совершающую массовые убийства. Все это лажа. Лисбет Саландер не психопатка, она ничуть не глупее нас с вами. А ее сексуальные предпочтения не должны никого касаться.

– Но если я в курсе дела, то сейчас ситуация резко изменилась. Теперь в совершении убийств подозревают того немца.

– И это совершенно справедливо. Рональд Нидерман виновен, он убийца и опасный маньяк. Но у Лисбет Саландер имеются враги. Действительно серьезные заклятые враги. Некоторые из них трудятся в Службе государственной безопасности.

Андерс Юнассон с сомнением поднял брови.

– Когда Лисбет Саландер было двенадцать лет, ее заперли в детской психиатрической больнице в Уппсале, поскольку она приобщилась к тайне, которую в СЭПО стремились любой ценой сохранить. Ее отец, Александр Залаченко, которого убили в Сальгренской больнице, – перебежчик, советский шпион, реликт времен холодной войны. Он также известен жестоким обращением с женщинами и много лет подряд избивал мать Лисбет. Когда девочке исполнилось двенадцать, она нанесла ответный удар, попытавшись убить Залаченко с помощью зажигательной бомбы. Поэтому ее и заперли в детскую психиатрическую лечебницу.

– Я не понимаю. Если она пыталась убить своего отца, то, возможно, именно поэтому ее и отправили на психиатрическое лечение.

– Моя версия – которая будет опубликована – заключается в том, что в СЭПО было известно, что именно произошло, но они предпочли защищать Залаченко, поскольку он являлся важным источником информации. Иными словами, они сфальсифицировали диагноз и проследили за тем, чтобы Лисбет упекли.

Лицо Андерса Юнассона выражало неверие, и Микаэль улыбнулся.

– Я могу документально подтвердить все, что сейчас рассказываю вам. И я опубликую эту историю к началу суда над Лисбет. Поверьте – это произведет эффект взорвавшейся бомбы.

– Понимаю.

– Я разоблачу двух врачей, которые, действуя в интересах СЭПО, помогли упрятать Лисбет в сумасшедший дом. Я без страха и упрека предам их публичному позору. Один из этих врачей – известный и уважаемый человек. Но, как я уже сказал, у меня имеется вся необходимая документация.

– Я вас понимаю. Если какой-то врач действительно замешан в подлоге и фальсификации, то это позор для всех представителей нашей профессии.

– Нет, я не верю в коллективную вину. Это позор для тех, кто к этому причастен. То же самое относится и к СЭПО. Я не сомневаюсь, что там наверняка есть порядочные люди. Но в нашем случае действовала группа сектантов. Когда Лисбет Саландер исполнилось восемнадцать лет, они снова попытались отправить ее в интернат. Но тогда им это уже не удалось, зато ей назначили опекуна. Когда начнется судебный процесс, они вновь попытаются масимально опорочить ее. Мне – или, вернее, моей сестре – придется напрячь все свои усилия, чтобы Лисбет оправдали и признали дееспособной.

– О’кей.

– Но Лисбет придется выступить во всеоружии. Таковы условия игры. Я должен также заметить, что несколько полицейских в этом поединке защищают интересы Лисбет. В их число, правда, не входит руководитель предварительного следствия, который возбудил против нее дело.

– Ну и ну…

– Лисбет требуется помощь, чтобы подготовиться к суду.

– Я понимаю. Но я не адвокат.

– Но вы врач, и вы с ней общаетесь.

Глаза Андерса Юнассона сузились.

– То, о чем я хочу вас попросить, неэтично и даже может считаться противозаконным.

– Вот оно что.

– Но с моральной точки зрения оправданно. Ее права умышленно нарушают те, кто обязан бы отвечать за ее защиту.

– Неужели?

– Я могу привести пример. Вам известно, что ее запрещено посещать, она не имеет права читать прессу или общаться с внешним миром. К тому же прокурор добился того, что ее адвокату запретили разглашать информацию. Анника последовательно придерживается служебных инструкций. Зато сам прокурор охотно поставляет информацию для журналистов, которые продолжают писать о Лисбет Саландер всякие небылицы.

– Неужели?

– Вот, например, эта статья.

Микаэль вытащил вечернюю газету недельной давности.

– «Источник в следственных органах утверждает, что Лисбет неадекватна, и газета позволяет себе спекуляции о ее душевном здоровье».

– Я читал статью. Это «липа».

– Значит, вы не считаете Саландер сумасшедшей?

– На этот счет я не имею права высказываться. Зато мне известно, что никаких психиатрических экспертиз не проводилось. Следовательно, эта статья – «липа».

– О’кей. Но я могу, опираясь на документы, доказать, что эти сведения выдал полицейский по имени Ханс Фасте, работающий на прокурора Экстрёма.

– Вот как…

– Экстрём потребует, чтобы процесс происходил за закрытыми дверьми, а это означает, что никому со стороны не дадут изучить и оценить доказательства против Саландер. Но есть кое-что и похуже… Поскольку прокурор изолировал Лисбет, она не сможет собрать материал, который поможет ей защититься от нападок.

– Но насколько я понимаю, этим должен заниматься ее адвокат.

– Лисбет, как вы наверняка уже успели заметить, очень своеобразная личность. У нее есть тайны, в которые я посвящен, но я не имею права посвящать в них Аннику. Только сама Лисбет может решить, захочет ли она обнародовать некоторые факты в суде и таким образом защитить себя.

– Ага.

– А чтобы иметь возможность принять решение, ей потребуется вот это.

Микаэль положил на столик принадлежащий Лисбет Саландер карманный персональный компьютер «Палм Тангстен Т3» и зарядное устройство.

– Это важнейшее оружие из арсенала Лисбет. Оно ей необходимо.

Андерс Юнассон посмотрел на карманный компьютер с подозрением.

– Но почему бы вам не передать это ее адвокату?

– Потому что только Лисбет знает, как раздобыть доказательный материал.

Андерс Юнассон долго сидел молча, не прикасаясь к компьютеру.

– Позвольте мне рассказать вам о докторе Петере Телеборьяне, – сказал Микаэль и извлек папку, где у него хранились самые важные материалы.

Они просидели еще более двух часов, беседуя почти шепотом.

Субботним вечером, в начале девятого Драган Арманский покинул офис «Милтон секьюрити» и дошел до синагоги прихода Сёдер, расположенной на Санкт-Польсгатан. Он позвонил, представился, и раввин впустил его внутрь.

– У меня здесь назначена встреча со знакомым, – сказал Арманский.

– Вам на второй этаж. Я провожу вас.

Раввин предложил Арманскому кипу, которую тот, хоть и сомневался, но все же надел. Он воспитывался в мусульманской семье, поэтому носить кипу и посещать синагогу не входило в число его каждодневных привычек. С кипой на голове он даже чувствовал себя не вполне комфортно.

Ян Бублански тоже был в кипе.

– Привет, Драган. Спасибо, что нашел для меня время. Я попросил раввина выделить нам комнату, чтобы нам никто не помешал.

Арманский уселся напротив Бублански.

– Полагаю, у тебя имеются веские причины для такой суперсекретности.

– Не стану юлить. Я знаю, что ты – друг Лисбет Саландер.

Арманский кивнул.

– Я хочу знать, что вы с Блумквистом затеяли, чтобы помочь Саландер.

– Почему ты решил, что мы что-то затеяли?

– Потому что прокурор Рикард Экстрём много раз спрашивал меня, насколько «Милтон секьюрити» в курсе расследования дела Саландер. Он интересуется не шутки ради, а потому что беспокоится, как бы ты не выкинул какой-нибудь трюк, который повлияет на климат в массмедиа.

– Ага…

– А раз Экстрём беспокоится, значит, он знает или боится, что ты намерен что-то предпринять. Или, по крайней мере, он беседовал с кем-то, кто этого боится.

– Интересно, с кем же?

– Драган, давай не будем ходить вокруг да около. Ты знаешь, что Саландер в девяносто первом году подвергалась преследованиям, и я боюсь, что во время нового судебного процесса против нее снова предпримут атаку.

– Ты, как полицейский в демократической стране, должен действовать, если у тебя имеется какая-то информация.

Бублански кивнул.

– А я и намерен действовать. Только вопрос в том, как.

– Объясни толком, что тебе надо.

– Я хочу знать, что вы с Блумквистом задумали. Я думаю, что вы не сидите сложа руки.

– Но откуда мне знать, что я могу тебе доверять?

– Как ты знаешь, есть отчет от девяносто первого года, обнаруженный Микаэлем Блумквистом…

– Я с ним ознакомился.

– У меня больше нет доступа к отчету.

– У меня тоже. Оба экземпляра, имевшиеся у Блумквиста и его сестры, исчезли.

– Исчезли? – переспросил Бублански.

– Экземпляр Блумквиста украли, когда к нему вломились в квартиру, а копия Анники Джаннини пропала при разбойном нападении на нее в Гётеборге. Все это произошло в тот самый день, когда убили Залаченко.

Бублански замолчал.

– Но почему нам об этом ничего не известно?

– Как выразился Микаэль Блумквист, любой факт подается в горячем виде, и только в нужный момент. А все остальные публикации либо опережают события, либо плетутся за ними.

– Но вы… Разве он собирается что-то опубликовать?

Арманский коротко кивнул.

– Сам подумай: нападение в Гётеборге и взлом квартиры здесь, в Стокгольме. И все это в один день. Это означает, что наши противники действуют очень организованно, – сказал Бублански.

– Кроме того, мне, вероятно, следовало бы упомянуть о том, что, согласно многим неоспоримым фактам, телефон Анники Джаннини прослушивается.

– То есть кто-то многократно нарушает закон.

– Значит, теперь нам следовало бы вычислить, кто они – наши противники, – сказал Драган Арманский.

– Я тоже над этим размышляю. Понимаешь, внешне все выглядит так, будто в СЭПО заинтересованы в том, чтобы отчет Бьёрка был забыт. Но, Драган… Речь идет о Службе безопасности Швеции. Это государственная структура. Я не могу поверить в то, что СЭПО может такое санкционировать. Я никогда не мог бы даже представить, что они способны на нечто подобное.

– Понимаю. Мне тоже трудно с этим смириться. Не говоря уже о том факте, что кто-то заявляется в Сальгренскую больницу и отстреливает Залаченко башку…

Бублански молчал.

– А Гуннару Бьёрку вдруг ни с того ни с сего приходит в голову взять и повеситься.

Этой фразой Арманский забил последний гвоздь.

– Значит, вы считаете, что речь идет о серии организованных убийств. Я знаю Маркуса Эрландера, который проводил расследование в Гётеборге. Он полагает, что это событие – результат импульсивного действия больного человека. А мы скрупулезно исследовали смерть Бьёрка – скорее всего, он совершил самоубийство.

Арманский кивнул.

– Эверт Гульберг, семидесяти восьми лет, больной раком, уже обреченный, он за несколько месяцев до убийства проходил курс лечения от клинической депрессии. Я велел Фреклунду раскопать все, что можно найти о Гульберге в официальных документах.

– И?..

– Он служил в армии в Карлскруне в сороковые годы, потом изучал юриспруденцию и постепенно стал консультантом по налоговым делам в сфере частного предпринимательства. В течение примерно тридцати лет у него имелся офис в Стокгольме. Он держался в тени, обслуживал частных клиентов… Да кто бы они там ни были. В девяносто первом году вышел на пенсию, в девяносто четвертом переехал к себе домой в Лахольм… В его биографии нет ничего примечательного.

– Но?..

– Но некоторые детали озадачивают. Фреклунд не может обнаружить ни единой ссылки на Гульберга в каком-либо контексте. О нем никогда не упоминали ни в одной газете, и никто не знает, кто числился его клиентом. Короче, такое впечатление, что он никогда не занимался никакой профессиональной деятельностью.

– Что ты хочешь сказать?

– Напрашивается мысль о СЭПО. Залаченко был русским перебежчиком, и, конечно же, он находился в поле зрения «безопасников». Дальше – ведь кто-то сумел в девяносто первом году упечь Лисбет Саландер в психушку. Не говоря уже о том, что кто-то проникал в квартиры, устраивал провокации и прослушивал телефоны пятнадцать лет спустя… Но я тоже не думаю, что за этим стоит СЭПО. Микаэль Блумквист называет их «Клубом Залаченко» – он считает, что это группка сектантов… Которая состоит из сторонников холодной войны и прячется в каких-то катакомбах СЭПО.

Бублански кивнул.

– Но что же нам теперь делать?