Микаэль Блумквист отложил в сторону папку с материалами расследования, проведенного гётеборгским фрилансером Даниэлем Улофссоном, и задумчиво взглянул в окно, на поток пешеходов, который струился по Гётгатан. Ему очень нравилось, что его кабинет выходит на оживленную улицу. Здесь круглосуточно кипела жизнь, и, сидя у окна, он никогда не чувствовал себя изолированным от общества или одиноким.

Микаэля не покидало ощущение стресса, хотя никаких неотложных дел у него не было. Он упорно продолжал работать над статьями, которые планировал разместить в летнем номере «Миллениума», но постепенно убедился, что материал получается слишком объемным и не поместится даже в тематический номер. Когда он раскопал дело Веннерстрёма, у него тоже материалы не помещались в один номер. Блумквист решил опубликовать материалы отдельной книгой. У него уже набралось порядка 150 страниц, и он рассчитывал, что вся книга будет состоять примерно из 300–350 страниц.

Он уже изложил основные события. Описал убийство Дага Свенссона и Миа Бергман и объяснил, как получилось, что их тела обнаружил именно он. Изложил свои соображения по поводу того, почему Лисбет Саландер стала подозреваемой. Целую главу, объемом в тридцать семь страниц, он посвятил критике, во-первых, всей газетной чепухи о Лисбет, а во-вторых, прокурора Рикарда Экстрёма и, следовательно, всего полицейского расследования. После того как Блумквист изучил видеозапись пресс-конференции Экстрёма, на которой Бублански чувствовал себя явно не в своей тарелке и явно был недоволен поспешными выводами прокурора, он смягчил критику в адрес Бублански и его коллег.

После драматического вступления Микаэль совершил исторический экскурс и описал прибытие в Швецию Залаченко, а также детские годы Лисбет Саландер и события, которые привели к тому, что ее заперли в больнице Святого Стефана в Уппсале. Микаэль приложил максимум усилий, чтобы разоблачить доктора Петера Телеборьяна и покойного Гуннара Бьёрка.

Он цитировал судебно-психиатрическую экспертизу 1991 года и объяснял, почему Лисбет Саландер представляла угрозу для анонимных государственных чиновников, которые встали на сторону русского перебежчика, а также публиковал фрагменты из переписки между Телеборьяном и Бьёрком.

Далее Блумквист повествовал о новой жизни Залаченко в качестве гражданина Швеции и его бандитских деяниях. Он описывал жизнь его сообщника Рональда Нидермана, историю с похищением Мириам By и вмешательством Паоло Роберто. Наконец Микаэль воссоздал события в Госсеберге, в финале которых Лисбет Саландер подстрелили и закопали, и объяснил, как нелепо убили полицейского, и как вначале поймали и затем упустили Нидермана.

Дальше история застопорилась. Ему по-прежнему не хватало многих материалов. Гуннар Бьёрк действовал не в одиночку. Все эти свершившиеся события, несомненно, вдохновила целая группа лиц, обладавшая ресурсами и влиянием. Иначе всего этого не произошло бы. В конце концов Микаэль пришел к выводу, что противоправные действия по отношению к Лисбет Саландер не могли быть санкционированы правительством или руководством Службы государственной безопасности. Он сделал такой вывод не потому, что питал доверие к властным структурам, а только благодаря знанию человеческой натуры. Если б у них имелась политическая поддержка, удержать операцию такого рода в тайне было бы невозможно. Кто-нибудь обязательно начал бы выяснять с кем-нибудь отношения и все выболтал бы, вследствие чего СМИ вышли бы на дело Саландер еще несколько лет тому назад.

Микаэль представлял себе «Клуб Залаченко» как маленькую анонимную группу активистов. Но он не мог идентифицировать никого из этих людей, кроме разве что Йорана Мортенссона – сорокалетнего полицейского, находящегося на какой-то секретной должности и занимавшегося слежкой за самим Микаэлем.

Блумквист считал, что книгу следует успеть напечатать к самому началу процесса над Лисбет Саландер. Вместе с Кристером Мальмом они планировали карманное издание в мягкой обложке, чтобы рассылать ее одним пакетом с летним, более дорогим номером «Миллениума». Микаэль распределил поручения между Хенри Кортесом и Малин Эрикссон, которым предстояло написать статьи об истории Службы государственной безопасности, о деле Информационного бюро и тому подобном.

В том, что процесс против Лисбет Саландер состоится, никаких сомнений быть не могло.

Прокурор Рикард Экстрём возбудил против нее дело – она обвинялась в причинении тяжкого вреда здоровью Магге Лундина и жестоком избиении или попытке убийства Карла Акселя Бодина – он же Александр Залаченко.

Дата судебного процесса еще не была назначена, но Микаэль узнал от коллег-журналистов, что Экстрём планирует назначить его на июль – если, конечно, позволит состояние здоровья Лисбет Саландер. Микаэль воспринял это обстоятельство как стратегический трюк: судебный процесс посреди лета всегда привлекает меньше внимания, чем в другое время года.

Он нахмурился и посмотрел в окно своего кабинета в редакции «Миллениума».

Вся эта катавасия еще в самом разгаре. Заговор против Лисбет Саландер продолжается. Только так и можно объяснить цепочку последних событий – прослушивание телефонов, нападение на Аннику Джаннини и кражу отчета о Саландер от 1991 года. А возможно, и убийство Залаченко.

Но где раздобыть доказательства?

Микаэль вместе с Малин Эрикссон и Кристером Мальмом решил, что к судебному процессу издательство «Миллениума» выпустит книгу Дага Свенссона о траффикинге. Лучше уж представить весь пакет сразу, откладывать сроки издания нет никакого смысла. Напротив – как раз к этой дате книга вызовет самый горячий интерес. Малин назначили ответственным редактором книги Дага Свенссона, а Хенри Кортес помогал Микаэлю в написании книги о деле Саландер. И так получилось, что Лотта Карим и Кристер Мальм (вопреки своей воле) стали временными ответственными секретарями редакции «Миллениума», где оставался единственный репортер – Моника Нильссон. Испытывая такие непосильные перегрузки, вся редакция «Миллениума» смиренно взмолилась о пощаде, и Малин Эрикссон пришлось заключить контракты с несколькими независимыми журналистами. За внештатников, естественно, предстояло выложить немало денег, но выбора не оставалось.

Микаэль записал на желтом листочке для заметок, что ему нужно обратиться к семье Дага Свенссона в связи с авторскими правами. Он уже выяснил, что единственными наследниками Дага являются его родители, проживающие в Эребру. На практике ему не требовалось разрешения, чтобы издать книгу под именем Дага Свенссона, но он все равно собирался лично съездить к ним в Эребру, чтобы получить их одобрение. Он долго откладывал эту поездку, поскольку занимался слишком многими делами одновременно, но, похоже, теперь уже самое время расставить все точки.

Хотя оставалось выяснить еще сотню других деталей.

Например, как ему писать о Лисбет Саландер. Чтобы принять окончательное решение, Микаэлю обязательно требовалось лично встретиться с ней и получить ее согласие на то, чтобы раскрыть правду или хотя бы часть правды. А поговорить с Лисбет лично он не мог, поскольку она находилась под наблюдением полиции и посещать ее было запрещено.

Сестра помочь ему в этом тоже не могла. Она очень пунктуально соблюдала все правила и не собиралась примерять на себя роль девочки на побегушках, которая носит секретные записки от Микаэля Блумквиста. Анника также не делилась с ним содержанием своих бесед с клиенткой, кроме тех случаев, когда речь шла о заговоре и ей требовалась помощь. Микаэля это раздражало, но в то же время его радовала ее принципиальность. В результате он даже не знал, поделилась ли Лисбет с Анникой откровениями о том, что бывший опекун ее насиловал и что она отомстила ему, сделав у него на животе шокирующую татуировку. Пока Анника об этом ничего не говорила, Микаэль тоже молчал.

Но из-за изоляции Лисбет Саландер возникала еще одна глобальная проблема. Она являлась компьютерным экспертом и хакером, и Микаэль знал об этом, а Анника – нет. Микаэль поклялся Лисбет никогда не раскрывать ее тайну и слово свое сдержал, но сейчас ему очень не хватало этих ее навыков.

Значит, каким-то образом следует наладить контакты с Лисбет Саландер…

Он вздохнул, снова открыл папку Даниэля Улофссона и вынул из нее два листочка. Один из них представлял собой выписку из документов регистрационной службы: паспорт Идриса Хиди, 1950 года рождения, – мужчины с усами, желтоватой кожей и темными волосами, седеющими на висках.

На второй бумаге Даниэль подводил итоги своего изучения биографии Идриса Хиди.

Хиди был курдским беженцем из Ирака. Улофссон раскопал гораздо больше информации об Идрисе Хиди, чем о любом другом сотруднике больницы. Причина такого внимания заключалась в том, что Идрис Хиди одно время привлекал внимание прессы, и его имя упоминалось во многих текстах Медиаархива.

Идрис Хиди родился в 1950 году в городе Мосул, на севере Ирака, получил инженерное образование и в 1970-е годы своим активным трудом способствовал экономическому расцвету страны. В 1984 году он начал преподавать в строительно-технической гимназии в Мосуле. Хиди не был политическим активистом, но, к сожалению, являлся курдом, а в Ираке Саддама Хусейна курдов считали «потенциальными преступниками». Первого октября 1987 года отца Идриса Хиди арестовали по подозрению в том, что он курдский политический активист. В чем именно заключалось его преступление, так никто и не уточнил, но его казнили как изменника родины, вероятно, в январе 1988 года. А через два месяца иракская тайная полиция арестовала и Идриса Хиди, как раз когда он только начинал урок по теории сопротивления материалов для мостовых конструкций. Его отвезли в тюрьму недалеко от Мосула, где в течение одиннадцати месяцев пытали и заставляли признаться. Но каких именно признаний от него ожидали, Идрис Хиди никак не мог понять, а значит, пытки не прекращались.

Первого марта 1989 года дядя Идриса Хиди заплатил местному лидеру партии Баас сумму, соответствующую пятидесяти тысячам шведских крон. Эта сумма оказалась достаточной компенсацией за ущерб, нанесенный Идрисом Хиди иракскому государству. Через два дня его освободили и отдали на попечение дяди. Выйдя из тюрьмы, он весил тридцать девять килограммов и не мог ходить. Перед освобождением ему раздробили левое бедро, чтобы он не мог бегать и участвовать в разных акциях сопротивления режиму.

На протяжении нескольких недель Идрис Хиди находился между жизнью и смертью. Когда он все-таки немного пришел в себя, дядя перевез его в деревню, в шестидесяти километрах от Мосула. За лето Идрис восстановился и окреп настолько, что смог передвигаться на костылях. Вопрос о том, что ему делать дальше, оставался открытым. В августе до него неожиданно дошли известия о том, что тайная полиция схватила двух его братьев. Больше Хиди их так и не увидел. Он предполагал, что оба покоятся под какой-нибудь песочной пирамидой под Мосулом. В сентябре дяде стало известно, что Идриса Хиди снова разыскивает полиция Саддама Хусейна. Он решил обратиться к анонимному аферисту, который за вознаграждение, соответствующее тридцати тысячам шведских крон, переправил Хиди через границу с Турцией и с помощью фальшивого паспорта – дальше в Европу.

19 октября 1989 года Идрис Хиди приземлился в стокгольмском аэропорту Арланда. Он не знал ни единого слова по-шведски, но в соответствии с полученной инструкцией сразу обратился в полицию и на ломаном английском попросил политического убежища. Его перевезли в лагерь для беженцев в Весбю, в Уппланде, где он и пребывал последующие два года, пока Государственное миграционное управление не решило, что у Хиди нет достаточных оснований для получения вида на жительство в Швеции.

К тому моменту Идрис уже выучил шведский язык, и ему была оказана медицинская помощь в связи с искалеченным бедром. Его дважды прооперировали, и он уже мог передвигаться без костылей. За это время в Швеции состоялась масштабная дискуссия по вопросу о судьбах беженцев, а на их лагерь было совершено покушение. И Берт Карлссон основал партию «Новая демократия».

У Идриса Хиди появился новый адвокат, который выступил публично и рассказал о его ситуации. Так Идрису обеспечили место в Медиаархиве. Судьбой Хиди озаботились другие проживавшие в Швеции курды, в частности члены боевого братства Бакси. Последовали митинги протеста, в адрес министра по вопросам иммиграции Биргит Фриггебу поступали петиции. Вся эта ситуация получила медийный резонанс. Государственное миграционное управление вынужденно изменило свое решение, и Хиди получил вид на жительство с правом работы в Королевстве Швеция. В январе 1992 года он покинул лагерь для беженцев в статусе свободного гражданина.

После пребывания в лагере для беженцев Идрису Хиди пришлось решать новые задачи. Он искал работу и одновременно продолжал долечивать больное бедро. Очень скоро Идрис обнаружил, что его образование инженера-строителя, многолетние профессиональные заслуги и университетские оценки в Швеции нисколько не ценятся. Он работал разносчиком газет, мойщиком посуды, уборщиком и шофером такси. Но с работой разносчика газет Хиди не справился – он просто-напросто не мог быстро подниматься по лестницам. В профессии шофера такси ему нравилось все, за исключением двух обстоятельств: он совершенно не знал географию окрестностей Стокгольма и, к тому же, не мог сидеть неподвижно больше часа подряд – боль в бедре становилась невыносимой.

В мае 1998 года Хиди переехал в Гётеборг. Некий дальний родственник сжалился над ним и предложил ему постоянную работу в клининговой фирме. Работать на полную ставку Идрис не мог, и ему предложили на полставки на должность руководителя уборщиц в Сальгренской больнице, с которой фирма давно сотрудничала. Он занимался всякой всячиной и относительно легкой работой – шесть дней в неделю драил полы в нескольких коридорах, включая коридор 11-С.

Микаэль Блумквист прочитал досье, составленное Даниэлем Улофссоном, и изучил паспортную фотографию Идриса Хиди. Потом зашел через Интернет в Медиаархив, выбрал оттуда несколько статей, которые Улофссон использовал в качестве источника, внимательно прочитал их и надолго задумался. Даже закурил сигарету – с уходом Эрики Бергер запрет на курение в помещении редакции сразу отменили, а Хенри Кортес даже демонстративно оставлял у себя на столе пепельницу.

Под конец Микаэль вытащил страницу, которую Даниэль Улофссон посвятил доктору Андерсу Юнассону. Прочитав текст, он нахмурился.

В понедельник машины с уже известным ему номером и буквами КАБ Микаэль на своем горизонте не обнаружил. Слежки вроде бы не было, но он все же решил не рисковать. От Академического книжного магазина Блумквист прошел до бокового входа в универмаг «НК», а потом сразу же вышел обратно через главный вход – следить за кем-нибудь в универмаге вряд ли было бы посильной задачей для кого-нибудь. Оба его мобильника были отключены.

Микаэль прошел через Галерею к площади Густава Адольфа и мимо здания Риксдага направился в Старый город. Насколько он мог видеть, слежки за ним никто не вел. Он плутал по маленьким улочкам, а потом подошел к нужному дому и позвонил в дверь издательства «Свартвитт».

Было половина третьего дня. Микаэль пришел экспромтом, но редактор Курдо Бакси оказался на месте. Он искренне обрадовался, увидев гостя.

– Наконец-то ты нас вспомнил, – сердечно поприветствовал его Курдо. – Почему ты теперь никогда к нам не заходишь?

– Вот видишь, зашел, – ответил Микаэль.

– Ну да, не прошло и трех лет…

Они пожали друг другу руки.

Микаэль Блумквист знал Курдо Бакси с 1980-х годов и был одним из тех, кто оказывал ему практическую помощь, когда тот начал выпускать журнал «Свартвитт», по ночам тиражируя его пиратским способом в Центральном объединении профсоюзов. За этим занятием Курдо застал будущий охотник за педофилами из организации «Спасем детей» Пер-Эрик Острём, который в 1980-е годы являлся секретарем комиссии центрального профсоюза рабочих Швеции. Как-то поздно ночью Острём зашел в копировальный центр и обнаружил там распечатки первого номера «Свартвитт». Бакси был расстроен и не на шутку перепуган. Взглягув на бездарную обложку, Острём заявил, что так убого, черт побери, журнал выглядеть не может. Потом он нарисовал логотип, который в следующие пятнадцать лет украшал «Свартвитт», пока журнал не прекратил свое существование, превратившись в книжное издательство «Свартвитт». Микаэль в то время переживал очень нелегкий период своей жизни. Он тогда работал пиарщиком в профсоюзном объединении – это был его первый и последний опыт освоения новостийного пространства. Пер-Эрик Острём уговорил его прочесть корректуру и оказать журналу «Свартвитт» помощь с редактированием.

С тех пор Курдо Бакси и Микаэль Блумквист подружились.

Микаэль уселся на диван, а Курдо принес кофе из автомата, стоявшего в коридоре. Они немного поболтали о разных пустяках, как это обычно бывает, когда люди давно не виделись. Правда, им все время приходилось прерываться, поскольку у Бакси непрерывно звонил мобильный телефон и он кратко отвечал на курдском или, возможно, на арабском, или на каком-то другом непонятном Микаэлю языке. Так бывало и раньше, во время прежних визитов Блумквиста в издательство «Свартвитт» – люди звонили со всех концов мира, чтобы поговорить с Курдо.

– Дорогой Микаэль, у тебя озабоченный вид. Тебя что-то волнует? – поинтересовался Бакси.

– Ты не мог бы на пять минут отключить мобильник, чтобы нас не прерывали?

Курдо выключил мобильник.

– О’кей… Мне нужна помощь в одном важном деле, причем немедленно, но это должно остаться между нами.

– Выкладывай.

– В восемьдесят девятом году в Швецию из Ирака прибыл курдский беженец по имени Идрис Хиди. Когда его пригрозили выслать, твоя семья помогла ему. И в итоге он со временем получил вид на жительство. Я не знаю, кто ему помогал, – твой отец или какой-то другой родственник.

– Я знаю Идриса. Ему помогал мой дядя Махмут Бакси. Но почему ты о нем спрашиваешь?

– Он сейчас работает в Гётеборге. Мне требуется его помощь в одном деле, и я готов ему заплатить.

– Что это за дело?

– Курдо, ты мне доверяешь?

– Конечно, доверяю. Мы всегда были друзьями.

– Я хочу поручить ему одно довольно деликатное задание. Очень необычное. Я не хочу рассказывать, в чем оно состоит, но заверяю тебя, что в нем нет ничего противозаконного или такого, что может создать проблемы тебе или Идрису Хиди.

Курдо пристально посмотрел на Микаэля.

– Понятно. Значит, рассказывать, о чем идет речь, ты не хочешь…

– Чем меньше людей будет знать, тем лучше. Твоя помощь мне требуется для того, чтобы Идрис согласился со мной встретиться и выслушать мое предложение.

Курдо ненадолго задумался, затем подошел к письменному столу и открыл ежедневник. Через минуту он нашел телефон Идриса Хиди и поднял телефонную трубку. Беседа шла на курдском. По выражению лица Бакси Микаэль видел, что он начал беседу с обычных приветствий и ни к чему не обязывающих реплик. Потом Курдо перешел на серьезный тон и стал излагать свою просьбу. Через некоторое время он обратился к Микаэлю:

– Когда ты хочешь с ним встретиться?

– Если можно, в пятницу, во второй половине дня. Спроси, могу ли я прийти к нему домой.

Курдо поговорил еще немного и повесил трубку.

– Идрис Хиди живет в пригороде Ангеред, – сказал он. – У тебя есть его адрес?

Блумквист кивнул.

– В пятницу около пяти он будет дома и с удовольствием с тобой встретится.

– Спасибо, Курдо, – сказал Микаэль.

– Он работает в Сальгренской больнице уборщиком.

– Я знаю.

– Если верить газетам, ты замешан в этой истории с Саландер.

– Верно.

– В нее стреляли.

– Вот именно.

– И, кажется, она лежит в Сальгренской больнице.

– И это верно.

Он понимал, что Блумквист задумал какую-то авантюру, ведь это вполне в его духе. Близкими друзьями они не были, но Микаэль всегда приходил на помощь Курдо, если возникала необходимость. Когда они сталкивались на каком-нибудь празднике или в ресторане, то всегда выпивали вместе по паре кружек пива.

– А меня не втянут во что-то, о чем мне следовало бы знать? – спросил Курдо.

– Нет, тебя ни во что не втянут, не волнуйся. Твоя роль заключалась лишь в том, чтобы представить меня одному из твоих знакомых. И повторяю: я не собираюсь просить Идриса Хиди о чем-либо противозаконном.

Курдо кивнул. Одного слова Микаэля ему было достаточно.

Блумквист поднялся.

– Я твой должник.

– Д, ладно, мы с тобой всегда выручаем друг друга, – ответил Бакси.

Хенри Кортес положил телефонную трубку на рычаг и так громко забарабанил пальцами по письменному столу, что Моника Нильссон сердито взглянула на него, нахмурив брови. Он был глубоко погружен в собственные мысли. И хоть Моника вообще пребывала в крайнем раздражении, она решила не позволять себе срываться на Хенри.

Нильссон знала, что Блумквист непрерывно шушукается с Кортесом, Малин Эрикссон и Кристером Мальмом – они обсуждают историю Лисбет Саландер, а на них с Лоттой Карим свалилась вся рутинная работа по подготовке следующего номера журнала, который с уходом Эрики Бергер остался без руля и ветрил. Малин сама по себе, вроде бы, и неплохой вариант, но ей не хватает смелости и авторитета, которые были у Эрики Бергер. А Кортес еще просто сопляк.

Моника Нильссон была раздражена не потому, что чувствовала себя обойденной и жаждала взять на себя часть их работы – этого ей хотелось бы в самую последнюю очередь. В ее задачи входило собирать для «Миллениума» информацию о деятельности правительства, Риксдага и государственных структур. Ей нравилась эта работа и она знала ее вдоль и поперек. На нее возлагалось еще множество других обязанностей – Моника вела еженедельную колонку в профсоюзной газете, выполняла разные общественные поручения для «Международной амнистии» и так далее. Ей еще только не хватало выполнять обязанности главного редактора «Миллениума» и работать как минимум по двенадцать часов ежедневно, отказываясь от своих выходных и свободного времени.

В то же время Монике казалось, что в «Миллениуме» что-то изменилось. Журнал вдруг стал чужим. Что случилось конкретно, она не могла даже объяснить.

Микаэль Блумквист как обычно, вел себя совершенно безответственно, он то и дело отправлялся в какие-то таинственные поездки и появлялся на работе, когда ему заблагорассудится. И хотя он являлся совладельцем «Миллениума» и мог сам определять, что и когда ему делать, но все-таки и ему не мешало бы проявлять чуть больше дисциплинированности.

Кристер Мальм считался вторым совладельцем в журнале, но толку от него было мало, независимо от того, находился ли он на рабочем месте или в отпуске. Безусловно, он был одарен и вполне мог справляться с функциями главного редактора, если Эрика оказывалась очень занята или уезжала в отпуск. Но Кристер в основном выполнял решения, принятые кем-то другим. Он был незаменим, когда речь шла о графическом дизайне или о презентациях, но совершенно беспомощен, когда нужно было спланировать номер журнала.

Моника Нильссон нахмурилась.

Нет, она все же несправедлива. Ее раздражало то, что ситуация в редакции каким-то образом изменилась – сотрудники журнала больше не были единой неделимой командой, как раньше. Микаэль работал с Малин и Хенри, а все остальные как бы оказывались побоку. Эти трое объединилсь, они образовали некий внутренний круг, запирались в кабинете Эрики… то есть в кабинете Малин, – а когда выходили оттуда, то хранили полное молчание. При Эрике редакция была очень дружным коллективом. Моника не понимала, что произошло, но чувствовала, что ее не посвящают в тайны и не принимают в расчет.

Микаэль работал над историей Саландер, но никто не услышал от него даже намека, о чем там идет речь. С другой стороны, ничего необычного в этом не было. Когда-то он так же молчал и про Веннерстрёма – даже Эрика ничего не знала об этом проекте. Но на этот раз у него в доверенных лицах оказались Хенри и Малин.

Словом, Моника испытывала раздражение. Ей требовался отпуск. Ее тянуло хотя бы на короткое время вырваться на свободу. Она увидела, что Хенри Кортес натягивает вельветовый пиджак.

– Я ненадолго уйду, – сказал он. – Передай, пожалуйста, Малин, что меня не будет часа два.

– Что-то важное?

– Думаю, у меня наклевывается материал. Действительно хороший материал. Об унитазах. Я хочу кое-что проверить, но, если все сойдется, у нас будет отличная статья для июньского номера.

– Об унитазах? – переспросила изумленная Моника Нильссон, глядя ему вслед.

Эрика Бергер стиснула зубы и отправила на распечатку статью о приближающемся суде над Лисбет Саландер. Это была небольшая заметка в два столбца, предназначенная для пятой полосы, на которую обычно помещали новости о внутренней жизни. Был четверг, часы показывали 15.30. Она проработала в «Свенска моргонпостен» двенадцать дней.

Эрика минуту смотрела на текст, потом нахмурилась, подняла трубку и позвонила шефу информационного отдела Андерсу Хольму.

– Привет. Это Бергер. Не могли бы вы найти репортера Юханнеса Фриска и сразу же прийти вместе с ним ко мне в кабинет?

Она положила трубку и терпеливо ждала, пока в стеклянной клетке не появился Хольм, ведя за собой Юханнеса Фриска.

Эрика взглянула на наручные часы.

– Двадцать две, – сказала она.

– Что? – спросил Хольм.

– Двадцать две минуты. Вам потребовалось двадцать две минуты, чтобы встать из-за стола, пройти пятнадцать метров до Юханнеса Фриска и заявиться вместе с ним ко мне.

– Вы не сказали, что это срочно. Я очень занят.

– Но я и не сказала, что это может подождать. Я распорядилась, чтобы вы вместе с Юханнесом Фриском зашли ко мне в кабинет. Я сказала «сразу» и имела в виду «сразу», а не вечером, и не на следующей неделе, и не тогда, когда вам заблагорассудится оторвать свою задницу от стула.

– Послушайте, я считаю…

– Закройте дверь.

Эрика подождала, пока Андерс Хольм закроет за собой дверь.

Тем временем она молча изучала его. Он, без сомнения, очень компетентный шеф отдела информации, в его задачи входит следить за тем, чтобы страницы «Свенска моргонпостен» ежедневно заполнялись текстами – качественно написанными и расположенными в том порядке, о котором договаривались на утренней летучке. Хольму ежедневно приходилось жонглировать колоссальным количеством рабочих задач. Он делал это, не роняя ни одного мяча.

Проблема с Андерсом Хольмом заключалась в том, что он постоянно игнорировал решения, которые принимала Эрика. В течение двух недель она пыталась найти к нему подход. Пыталась убеждать его, действовала методом директив, уговаривала одуматься – в общем, использовала методы кнута и пряника. Она хотела донести до него свою точку зрения на газету.

Но без толку.

Текст, который она отвергала во второй половине дня, все равно попадал в газету вечером, когда Эрика уходила домой. «У нас выпала одна статья, и образовалась дыра, которую мне пришлось заполнять».

Заголовок, который одобряла Эрика, внезапно забраковывался и заменялся совершенно другим. При этом выбор не всегда оказывался неверным, но с нею не обсуждался.

Все делалось демонстративно и с вызовом.

Причем, как правило, речь шла о мелочах. Например, редакционное совещание внезапно переносилось с 14.00 на 13.30, а ее не информировали, и когда она наконец появлялась, большинство решений уже было принято. «Извините, я не успел вам сообщить».

Эрика Бергер не могла понять, почему Андерс Хольм занял такую позицию по отношению к ней, но уже убедилась, что дипломатические приемы на него не действуют. Она пока не привлекала к обсуждению этого вопроса других сотрудников редакции, пытаясь решить этот вопрос между ними двоими. Но результат оказался нулевым, поэтому настало время высказаться отчетливее, на этот раз в присутствии сотрудника Юханнеса Фриска, с тем расчетом, чтобы содержание дискуссии непременно стало известно всей редакции.

– В самом начале моей работы здесь я сказала, что у меня имеется особый интерес ко всему, что касается Лисбет Саландер. Я объяснила, что хочу заранее иметь информацию обо всех готовящихся статьях и намерена просматривать и лично одобрять все, что запланировано к публикации. Я напоминала вам об этом практически при каждом удобном случае, и в последний раз – на совещании в прошлую пятницу. Какая часть данной инструкции осталась вам непонятной?

– Все планируемые или готовящиеся к печати тексты упоминаются в ежедневной служебной записке в нашей интрасети. Они всегда пересылаются на ваш компьютер. Вас все время информируют.

– Пустая болтовня. Когда мне сегодня утром бросили «Свенска моргонпостен» в почтовый ящик, там на самом видном месте для новостей красовалось три столбца о Саландер и о ситуации вокруг Сталлархольма.

– Этот текст написала Маргарета Орринг. Она работает у нас внештатно и сдала статью только вчера около семи часов вечера.

– Маргарета Орринг позвонила с предложением написать эту статью еще в одиннадцать утра. Вы одобрили эту идею и поручили ей работать над статьей около половины двенадцатого. А на совещании в два часа дня вы ни словом об этом не упомянули.

– Но ведь все эти сведения присутствуют в ежедневной служебной записке.

– Неужели? Там значится следующее: «Маргарета Орринг, интервью с прокурором Мартиной Франссон. Тема: в Сёдертелье обнаружены наркотики».

– Основным материалом и было интервью с Мартиной Франссон по поводу конфискации анаболических стероидов, и в связи с этим был задержан потенциальный покупатель из «Свавельшё МК».

– Вот именно. А в служебной записке нет ни слова о «Свавельшё МК» или о том, что в интервью речь пойдет о Магге Лундине и Сталлархольме, и тем самым о расследовании дела Лисбет Саландер.

– Полагаю, что эти факты всплыли уже по ходу интервью…

– Андерс, я не могу понять почему, но вы лжете мне прямо в глаза. Я разговаривала с Маргаретой Орринг, автором статьи. Она изложила вам четкий план интервью.

– Сожалею, но я не понял, что фокус будет направлен на Саландер. А текст я получил поздно вечером. Что же мне было делать? Снимать весь материал? А ведь Орринг представила очень занимательный текст…

– Тут мы с вами сходимся – текст замечательный. Тем самым это уже ваша третья ложь примерно за три минуты. Орринг представила текст в пятнадцать часов двадцать минут, то есть задолго до того, как я около шести часов ушла домой.

– Бергер, мне не нравится ваш тон.

– Замечательно. В таком случае я могу сообщить вам, что не одобряю ни вашего тона, ни ваших трюков, ни вашей лжи.

– Это звучит так, будто вы подозреваете, что я плету против вас интриги.

– Кстати, вы так и не ответили на мой вопрос. Теперь перейдем ко второму пункту. Сегодня у меня на письменном столе появляется текст Юханнеса Фриска. Я не помню, чтобы мы обсуждали его на летучке в два часа. Как же так получилось, что один из наших сотрудников целый день работает над материалом о Саландер, а мне об этом ничего не известно?

Юханнес Фриск заерзал.

– Значит, так… Мы делаем газету, и вполне естественно, что в портфеле есть сотни текстов, о которых вам неизвестно. У нас в «Свенска моргонпостен» существует определенный рабочий график, к которому все должны приспосабливаться. У меня нет ни времени, ни возможности разбираться с некоторыми текстами особым образом.

– А я не просила вас разбираться с некоторыми текстами особым образом. Я требовала, чтобы, во-первых, меня информировали обо всем, что затрагивает дело Саландер, и, во-вторых, чтобы без моего одобрения на эту тему ничего не публиковалось. Спрашиваю еще раз, какую часть данной инструкции вы так и не поняли?

Хольм вздохнул и скорчил мину страдальца.

– О’кей, – сказала Эрика. – Тогда простите меня за прямоту. Я не намерена и дальше склочничать с вами. Посмотрим, дойдет ли до вас следующий пассаж. Если подобное повторится еще раз, я сниму вас с должности шефа информационного отдела. Это станет сенсацией и сотрясет журналистский муравейник, но в конце концов вам придется сидеть и редактировать семейную страницу, страницу с комиксами или что-нибудь подобное. Я не могу себе позволить иметь на должности шефа информационного отдела человека, на которого не могу полагаться, человека, который не соблюдает корпоративный этикет и не выполняет мои распоряжения. Вам все понятно?

Андерс Хольм развел руками, в знак того, что считает обвинения Эрики Бергер беспочвенными.

– Вы меня поняли? Да или нет?

– Я слышу, что вы говорите.

– Я спросила, понимаете ли вы меня? Да или нет?

– Неужели вы действительно думаете, что вам это позволят? Газета выходит, потому что я и другие винтики механизма работаем на износ. Правление будет…

– Правление пойдет мне навстречу. Я нахожусь здесь для того, чтобы обновить газету. У меня есть четко сформулированная задача, которая подробно обсуждалась, и меня наделили правом проводить кадровые ротации на уровне руководителей. Я хочу избавиться от мертвечины и привнести в газету свежую кровь. А вы, Хольм, определенно кажетесь мне мертвечиной.

Она умолкла.

Андерс Хольм метнул в нее грозный взгляд. Он был взбешен.

– Это все, – сказала Бергер. – Я предлагаю вам хорошенько подумать обо всем том, о чем мы сегодня поговорили.

– Я не считаю…

– Это ваше право. Всё. Вы свободны.

Хольм развернулся и покинул стеклянную клетку. Эрика смотрела, как он удаляется через редакционный зал по направлению к кафе. Юханнес Фриск поднялся с тем, что последовать за ним.

– Юханнес, а вас я пока не отпустила. Сядьте.

Эрика взяла его статью и еще раз пробежала ее глазами.

– Насколько я понимаю, вы работаете здесь временно?

– Да. Я проработал пять месяцев, и мне осталось доработать как раз последнюю неделю.

– Сколько вам лет?

– Двадцать семь.

– Простите меня! Сожалею, что вам пришлось стать свидетелем сцены, как мы с Хольмом сцепились. Расскажите о вашем материале.

– Сегодня утром я получил сигнал и поделился сведениями с Хольмом. Он сказал, чтобы я вплотную занялся этим вопросом.

– О’кей. Здесь речь идет о том, что полиция проверяет, замешана ли Лисбет Саландер в продаже анаболических стероидов. Этот материал как-то связан со вчерашней статьей из Сёдертелье, где тоже обнаружили анаболики?

– Насколько мне известно, нет. Эта история с анаболиками имеет отношение к ее контактам с боксером Паоло Роберто и его знакомыми.

– Разве Паоло Роберто как-то связан с торговлей анаболиками?

– Что вы! Нет, разумеется, нет. Просто речь идет в основном о боксерской среде. Саландер занимается боксом в одном из клубов района Сёдер, где тусуются разные темные личности. Но ведь я излагаю точку зрения полиции, а не свою. Просто им вдруг пришло в голову, что Саландер может быть причастна к торговле анаболиками.

– Значит, материал основан не на реальных фактах, а на слухах и домыслах?

– Скорее, это не слухи, а версия полиции. Правы они или нет, я не могу судить.

– О’кей, Юханнес. Я хочу, чтобы вы понимали – то, что я сейчас с вами обсуждаю, никак не связано с моими отношениями с Андерсом Хольмом. Я считаю вас одаренным журналистом. Вы хорошо пишете и умеете выделять важные детали. Иными словами, статья интересная. Проблема заключается лишь в том, что я не верю в то, что там написано.

– Уверяю вас, я ничего не приврал.

– Я объясню вам, почему статья вызывает у меня сомнения в достоверности. Откуда поступили сведения?

– Из источника в полиции.

– От кого именно?

Юханнес Фриск усомнился, это была вполне естественная реакция. Как и любой журналист в любой точке мира, он не хотел называть свой источник. С другой стороны, Эрика Бергер – главный редактор и имеет полное право требовать от него такую информацию.

– От полицейского из отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями, по имени Ханс Фасте.

– Кто кому звонил: он вам или вы ему?

– Он позвонил мне.

Эрика кивнула.

– А почему, как вы думаете, он решил вам позвонить?

– Я пару раз брал у него интервью, когда разыскивали Лисбет Саландер. Тогда мы и познакомились.

– И он знает, что вам двадцать семь лет, что вы временный сотрудник и что через вас он может предать гласности информацию, с подачи прокурора…

– Да, я все это понимаю. Но ко мне поступил сигнал из следственного отдела полиции; я поехал, попил кофе с Фасте, и он выдал мне информацию. Я процитировал его дословно. Разве я сделал что-то не так?

– Я уверена, что вы все точно процитировали. Дальше должно было произойти следующее: вы делитесь информацией с Андерсом Хольмом, который идет ко мне в кабинет, объясняет ситуацию, и мы вместе решаем, как нам поступить.

– Понимаю. Но я…

– Вы передали материал Хольму, который возглавляет информационный отдел. И поступили правильно. Это Хольм нарушил процедуру. Но давайте все же проанализируем ваш текст. Во-первых, почему Фасте заинтересован, чтобы эта информация просочилась в прессу?

Юханнес Фриск пожал плечами.

– Вы не знаете, или вам все равно?

– Я не знаю.

– О’кей. Если я начну утверждать, что материал в целом – клевета и Саландер не имеет никакого отношения к анаболическим стероидам, что вы на это скажете?

– Я не смог бы доказать обратное.

– Вот именно. Значит, вы полагаете, что мы должны опубликовать материал, который, возможно, не соответствует действительности, только потому, что мы не имеем доказательств обратного?

– Нет, как журналисты, мы несем ответственность. Но ведь нам всегда приходится балансировать. Мы не можем отказываться от публикации, если у нас есть источник, который высказывает свои мнения.

– Это из области философии. Мы можем спросить, почему источник хочет опубликовать ту или иную конкретную информацию. Позвольте объяснить вам, почему я распорядилась, чтобы вся информация о Саландер проходила через мой письменный стол. Дело в том, что ни у кого в «Свенска моргонпостен» не имеется столько сведений по данной теме, кроме меня. Юридическая редакция в курсе того, что я владею эксклюзивной информацией на эту тему и не имею права ею ни с кем делиться. «Миллениум» будет публиковать материал, который я, согласно контракту, не имею права разглашать в «Свенска моргонпостен», несмотря на то, что я здесь работаю. Информацию я получила, будучи главным редактором «Миллениума», и в настоящий момент я оказалась между двух стульев. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да.

– И мои сведения из «Миллениума» позволяют мне категорически утверждать, что данный материал – клевета, целью которой является навредить Лисбет Саландер накануне судебного процесса.

– Навредить Лисбет Саландер нелегко, если иметь в виду уже все сделанные разоблачения…

– Эти разоблачения в основном строятся на домыслах и искажении фактов. Ханс Фасте – один из главных фальсификаторов; он постоянно утверждает, что Лисбет Саландер страдает паранойей и что она склонная к насилию лесбиянка, увлекающаяся сатанизмом и нетрадиционным сексом. Средства массовой информации приняли всерьез фальшивку Фасте только потому, что источник казался им серьезным, а писать о сексе всегда увлекательно. Теперь он продолжает свою клеветническую кампанию под новым углом, стремясь еще больше опорочить Лисбет Саландер в глазах общественности, и хочет, чтобы «Свенска моргонпостен» ему в этом способствовала. Извините, но пока я здесь, этому не бывать.

– Я понимаю.

– Правда? Отлично. Тогда я могу подытожить все сказанное одной фразой. Журналист обязан подвергать сомнению и критически оценивать – а не просто повторять – сведения, из какого бы высокопоставленного источника в государственных структурах они ни исходили. Вы пишете хорошо, но этот талант полностью обесценивается, если вы забываете об азах профессии.

– Я понял.

– Я собираюсь снять вашу статью.

– О’кей.

– Она не годится. Я не доверяю ее содержанию.

– Понятно.

– Но это не означает, что я не доверяю вам.

– Спасибо.

– Поэтому я собираюсь вернуть вас на рабочее место и предложить вам новое задание.

– Вот как?

– По условиям моего контракта с «Миллениумом» я не могу разглашать сведения, известные мне о деле Саландер. Вместе с тем я являюсь главным редактором газеты, которая может проиграть профессиональный забег, поскольку не обладает имеющейся у меня информацией.

– Вот как…

– А этого допускать нельзя. Ситуация просто уникальная и касается исключительно Саландер. Поэтому я решила выбрать репортера, которому буду помогать двигаться в нужном направлении, чтобы публикация «Миллениума» не застала нас врасплох.

– А вы думаете, что «Миллениум» опубликует о Саландер что-нибудь неожиданное?

– Я не думаю, я знаю. «Миллениум» придерживает сенсацию, которая перевернет всю историю Саландер с ног на голову. И я просто не нахожу себе места от того, что не могу дать этому материалу ход. Однако делать нечего…

– Но вы утверждаете, что снимете мой текст, поскольку знаете, что он не соответствует… То есть тем самым вы утверждаете, что в материале имеется нечто такое, что упустили все остальные журналисты?

– Точно.

– Извините, но трудно поверить в то, что все шведские массмедиа угодили в такую ловушку…

– Лисбет Саландер стала объектом массированной кампании в СМИ. А в таких случаях стандартные правила перестают действовать, и в прессу может попасть любая «утка».

– То есть вы хотите сказать, что Саландер совсем не такая, какой ее изображают?

– Попробуйте представить себе, что она не виновата в том, в чем ее обвиняют, и что ее образ, созданный прессой, – просто фейк, и что тут задействованы совсем другие силы, чем те, о которых нам пока известно.

– Вы уверены в том, что говорите?

Эрика Бергер кивнула.

– И, следовательно, то, что я пытался опубликовать, является просто продолжением кампании против нее?

– Именно.

– Но вы не можете открыть карты?

– Не могу.

Юханнес Фриск всерьез призадумался. Эрика Бергер ждала его реакции.

– О’кей… Что я должен сделать?

– Возвращайтесь на свое рабочее место и начинайте размышлять над другой версией. И не торопитесь; я бы хотела иметь возможность непосредственно перед началом судебного процесса опубликовать развернутый материал – пусть даже на целую полосу, – где будут проанализированы разные утверждения, высказанные в адрес Лисбет Саландер. Начните с прочтения всех газетных и журнальных статей и составьте перечень всего, что о ней говорили. И тестируйте каждое отдельное утверждение «сывороткой правды».

– Ага…

– Ваше журналистское «я» должно быть начеку, кто распространяет сведения, почему и в чьих интересах.

– Но к началу суда меня в «Свенска моргонпостен», вероятно, уже не будет. Как уже говорил, я работаю последнюю неделю.

Эрика вытащила пластиковую папку из ящика письменного стола и положила перед Юханнесом Фриском листок бумаги.

– Я решила продлить срок вашего контракта на три месяца. Вы дорабатываете неделю на прежней должности, а в понедельник являетесь сюда.

– Ага…

– Если, конечно, вы хотите продолжать сотрудничать с «Свенска моргонпостен».

– Я бы очень хотел.

– Мы с вами подпишем контракт на выполнение исследовательской работы, выходящей за рамки обычной редакционной деятельности. Подчиняться вы будете непосредственно мне. А затем начнете собирать для «Свенска моргонпостен» материал о процессе над Саландер.

– Шефу информационного отдела это не понравится…

– По поводу Хольма не волнуйтесь. Я уже побеседовала с шефом юридической редакции и договорилась… Проблем возникнуть не должно. Но вы должны проводить исследования в тени, а не для сводок новостей. Это вас устроит?

– Супер.

– Ну и отлично… тогда всё. До встречи в понедельник.

Эрика выпроводила его из стеклянной клетки.

Подняв взгляд, она увидела, что с другой стороны центральной стойки за ней наблюдает Андерс Хольм. Он сразу опустил глаза и притворился, что не смотрит на нее.