Бублански и Соня Мудиг встретились в кафе «У Вэйна» на Васагатан в восемь вечера и взяли по кофе и бутерброду. Таким мрачным своего шефа Соня никогда еще не видела. Он рассказал обо всем, что произошло за день. Мудиг долго молчала, потом протянула руку и положила на сжатый кулак Бублански. Раньше она никогда до него не дотрагивалась, но жест был чисто дружеским. Он грустно улыбнулся и похлопал ее руку столь же приветливо.

– Должно быть, мне пора на пенсию.

Она сочувственно улыбнулась.

– Это расследование расползается по швам, – продолжил Бублански. – Я рапортовал Экстрёму обо всем, что произошло за день, а он лишь отреагировал репликой: «Действуй на свое усмотрение». Похоже, что он вообще ни на что не способен.

– Не хотелось бы плохо отзываться о начальстве, но, по-моему, мы и без него перебьемся.

Бублански кивнул.

– Теперь ты официально возвращена в следственную группу. Не думаю, чтобы он стал перед тобой извиняться.

Соня пожала плечами.

– У меня такое чувство, что теперь вся следственная группа состоит только из нас с тобой, – сказал Бублански. – Фасте с утра разозлился и как сорвался с работы до ланча, так и не дает о себе знать, даже мобильник отключил. Если он и завтра не появится, придется объявить его в розыск.

– Вот и пусть держится подальше от расследования. А что теперь будет с Никласом Эрикссоном?

– Ничего. Я хотел формально задержать его и предъявить обвинение, но Экстрём решил, что не стóит. Мы его вышвырнули, а я съездил и серьезно поговорил с Драганом Арманским. Сотрудничество с «Милтоном» прекращено, а это, к сожалению, означает, что мы потеряли Сонни Бомана. Жаль – он был отличный полицейский.

– А как это все воспринял Арманский?

– Он был ошарашен. Интересно, что…

– Ну?

– Арманский сказал, что Лисбет Саландер всегда терпеть не могла Эрикссона. Он припомнил, что пару лет назад она сказала, что того надо гнать с работы, даже заявила, что он мерзавец, но отказалась объяснять почему. Арманский, естественно, ее не послушал.

– Ясно.

– Курт до сих пор в Сёдертелье. Они вот-вот будут делать обыск в доме Карла-Магнуса Лундина. А Еркер по уши занят эксгумацией рецидивиста Кеннета Густафссона по кличке Бродяга, собирает его по кусочкам в окрестностях Нюкварна. Как раз перед тем, как я сюда пришел, он позвонил и доложил, что и во второй могиле кто-то есть, судя по одежде – женщина. Видимо, она пролежала еще дольше.

– Прямо-таки лесное кладбище… Похоже, Ян, что эта история пострашнее, чем мы думали вначале. Надеюсь, что в убийствах под Нюкварном мы Саландер не подозревали?

Впервые за последнее время Бублански улыбнулся.

– Ладно. В той истории ей можно дать отвод. Но сейчас она точно вооружена, и именно она стреляла в Лундина.

– Обрати внимание, что она стреляла ему в ступню, а не в голову, хотя в случае Магге Лундина разница между одним и другим небольшая. Но в расследовании убийств в Эншеде мы исходили из того, что убийца – отличный стрелок.

– Соня… тут какая-то несуразица. Магге Лундин и Сонни Ниеминен – два здоровых бугая с длинным списком уголовных преступлений. Лундин, конечно, нагулял жир и сейчас не в лучшей форме, но он опасен. А Ниеминен – грубый зверюга, которого боятся даже здоровые крепкие парни. До меня не доходит, как Саландер, такая маленькая щупленькая девчонка, смогла вытрясти из них душу. У Лундина серьезные повреждения.

– М-м-да.

– Не то чтобы он не заслуживал, чтобы ему всыпали. Просто я не понимаю, как это произошло.

– Спросим у нее, когда найдем. У нас ведь есть формальные заключения, что она склонна к насилию.

– Не могу даже представить себе, что там произошло возле дачи Бьюрмана. Даже Курт Свенссон не отважился бы драться ни с кем из них один на один. А Свенссон вовсе не какой-нибудь размазня.

– Может быть, у нее была какая-то причина всыпать Лундину и Ниеминену?

– Одинокая девчонка рядом с пустующей дачей, а тут двое психопатов и законченных идиотов… Я очень легко могу себе представить такую причину.

– А может быть, ей кто-то помог? Может, еще кто-то там был?

– Наши криминалисты-техники не нашли никаких следов, подтверждающих это. Саландер заходила на дачу, там есть кофейная чашка с ее отпечатками. А кроме того, существует семидесятидвухлетняя Анна Виктория Ханссон, местная привратница, которая фиксирует всех и вся, кто движется в округе. Она клянется, что мимо промелькнули только Саландер и двое красавцев из «Свавельшё МК».

– А как Саландер попала в дом?

– Открыла ключом. Скорее всего, прихватила из квартиры Бьюрмана. Помнишь…

– …надрезанную ленту на запечатанной двери? Да, наш пострел везде поспел.

Соня Мудиг несколько секунд постучала кончиками пальцев по столу и затем свернула на другую тему:

– А у нас точно установлено, что именно Лундин участвовал в похищении Мириам Ву?

Бублански кивнул.

– Паоло Роберто предложили посмотреть альбом с фотографиями мотоциклистов. Их там было не меньше трех дюжин. Он показал на Лундина сразу, без колебаний. Просто сказал, что именно этого парня видел на складе возле Нюкварна.

– А что сказал Микаэль Блумквист?

– Мне не удалось с ним связаться, он не отвечает на звонки.

– Ясно. Значит, приметы Лундина сходятся с описанием человека, напавшего на Саландер на Лундагатан. Стало быть, мы можем исходить из того, что мотоклуб «Свавельшё» какое-то время охотился за ней. Но почему?

Бублански только руками развел.

– А может быть, Саландер жила на даче у Бьюрмана, пока была в розыске? – задумалась Соня Мудиг.

– Я тоже сначала об этом подумал. Но Еркер сомневается. Он говорит, что в доме, похоже, никто последнее время не жил, и есть свидетельница, видевшая ее поблизости только сегодня.

– Зачем она туда поехала? Не с Лундином же у нее была назначена встреча?

– Вряд ли. Должно быть, она появилась там, чтобы поискать что-то. А единственное, что мы там нашли, – это папки с материалами о Лисбет Саландер, собранными самим Бьюрманом. Это самые разные бумаги, начиная со старых школьных записей и кончая заключениями из социальной службы и опекунского совета. Но некоторых папок не хватает: они пронумерованы на корешках, и у нас есть только номера 1, 4 и 5.

– Значит, вторая и третья отсутствуют.

– А может быть, были папки и с последующими номерами?

– Возникает вопрос: зачем Саландер искала там информацию о себе самой?

– Тут возможны два ответа. Либо ей хотелось скрыть что-то, о чем Бьюрман знал и скрывал это, либо ей хотелось до чего-то докопаться. Но есть еще один вопрос.

– Ну?

– Зачем Бьюрману понадобилось комплектовать подробное личное дело Саландер и прятать его у себя на даче? Он был ее опекуном, и его обязанностью было следить за ее финансами и тому подобным. Но материал в папках создает впечатление, что он был одержим идеей составить опись ее жизни.

– Бьюрман все больше и больше кажется мне скользким типом. Я подумала о нем, когда просматривала сегодня список секс-клиентов в «Миллениуме». Я даже ждала, уж не наткнусь ли там на его имя.

– Мысль недурна. Ты сама обнаружила у Бьюрмана в компьютере большую коллекцию жесткой порнографии. Об этом надо подумать. Нашла что-нибудь в «Миллениуме»?

– Толком непонятно. Микаэль Блумквист продолжает работать со списком, но, по словам Малин Эрикссон, сотрудницы «Миллениума», ничего интересного не обнаружил. Ян, я должна тебе что-то сказать…

– Что?

– Я уже не верю, что это сделала Саландер. Я имею в виду убийства в Эншеде и возле Уденплана. Когда мы начинали, я, как и все остальные, была в этом полностью убеждена, но теперь я так больше не думаю, хотя и не могу объяснить почему.

Бублански кивнул – он был согласен с Мудиг.

Верзила-блондин неприкаянно ходил взад-вперед в доме Магге Лундина в Свавельшё. Остановившись у кухонного окна, он посмотрел на дорогу. Пора бы им уже вернуться. Его не отпускало тревожное чувство. Что-то не ладилось.

Кроме того, ему не нравилось торчать одному в доме Магге Лундина. Здесь все было чужое. Холодный воздух ощущался везде, вплоть до его комнаты наверху, и во всем доме все время слышались какие-то неприятные шорохи. Он попытался стряхнуть с себя мерзкое ощущение. Верзила-блондин знал, что это глупо, но не любил оставаться в одиночестве. Людей из плоти и крови он ничуть не боялся, но в пустых деревенских домах ему чудилась какая-то невыразимая жуть. Бесчисленные звуки возбуждали его фантазию. Он не мог избавиться от ощущения, будто что-то темное и злобное подсматривает за ним в дверную щель. Временами ему мерещилось даже чье-то дыхание.

В юности его дразнили за боязнь темноты. Вернее, дразнили, пока он самым решительным образом не всыпал по первое число одногодкам, да и тем приятелям постарше, что развлекались, насмехаясь над ним. Уж навести шорох он хорошо умел.

Но все равно это раздражало – темнота и одиночество. Он ненавидел те живые существа, что обитали во тьме и в одиночестве. Хорошо бы Лундин поскорее вернулся домой. Его присутствие восстановило бы душевное равновесие, даже если бы они ни словом не обмолвились или сидели по разным комнатам. Ему нужны были реальные звуки и движения; он хотел знать, что поблизости есть люди.

Он попытался как-то рассеяться, послушав диски на стереопроигрывателе, а потом стал искать что-нибудь почитать на полках у Лундина. Но интеллектуальные интересы байкера не выдерживали критики, и блондину пришлось удовлетвориться подборками журналов о мотоциклах, мужскими журналами и дешевыми детективами карманного формата такого сорта, какими сам он никогда не увлекался. Одиночество стало переходить в клаустрофобию. Какое-то время он убил на то, чтобы почистить и смазать пистолеты, хранившиеся у него в сумке, и это дело на время успокоило его.

Наконец он понял, что не может больше оставаться в доме. Он походил во дворе, просто чтобы подышать свежим воздухом. Он держался в стороне от соседних домов, но так, чтобы видеть свет из окон, за которыми жили люди. Полностью замерев, он мог слышать далекие звуки музыки.

Решив вернуться в халупу Лундина, он вновь почувствовал страшную тревогу и постоял на ступенях подольше, чтобы унять сердцебиение, затем взял себя в руки и открыл дверь.

В семь вечера он спустился и включил телевизор посмотреть новости по четвертому каналу. Он изумленно слушал сначала заголовки, а потом описание событий у дачи в Сталлархольмене, включая стрельбу. Это было главной новостью дня.

Он помчался наверх в гостевую комнату и затолкал в сумку свои вещи. Двумя минутами позже он уже вышел из дома, сел в белый «Вольво» и нажал на газ.

Он исчез буквально в последнюю секунду. Всего в паре километров от Свавельшё ему встретились две полицейские машины с включенными мигалками; они ехали в деревню.

С большим трудом Микаэлю Блумквисту удалось наконец встретиться с Хольгером Пальмгреном в шесть вечера в среду. Основная трудность заключалась в том, чтобы уговорить персонал впустить его. Он был так настойчив, что дежурной медсестре пришлось позвонить доктору А. Сиварнандану, жившему, по-видимому, поблизости от больницы. Сиварнандан появился минут через пятнадцать и сам занялся переговорами с настойчивым журналистом. Сначала он категорически возражал. Последние две недели уже несколько журналистов искали возможность повстречаться с Хольгером Пальмгреном и предпринимали невероятные усилия для того, чтобы получить от него комментарии. Сам Хольгер категорически отказывался принимать таких посетителей, и персоналу было дано беспрекословное указание никого не пропускать.

Сиварнандан тоже следил за развитием событий с большим беспокойством. Он был напуган газетными заголовками, посвященными Лисбет Саландер, и обратил внимание на то, что его пациент впал в глубокую депрессию, которая, по мнению Сиварнандана, была вызвана неспособностью Пальмгрена что-либо предпринять. Больной забросил свою реабилитационную программу и целые дни читал газеты и следил за телевизионными репортажами о поисках Лисбет Саландер. А в промежутках сидел у себя в палате и размышлял.

Микаэль упрямо стоял у стола Сиварнандана и объяснял, что ни в коем случае не причинит Хольгеру Пальмгрену никаких неприятностей и что его целью вовсе не являются комментарии для прессы. Он пояснил, что является старым другом разыскиваемой Лисбет Саландер, что не верит в ее виновность и что отчаянно нуждается в информации, которая может пролить свет на некоторые обстоятельства ее прошлого.

Переубедить доктора Сиварнандана было нелегким делом. Микаэлю пришлось сесть и в деталях объяснить свою роль в этой драме. Лишь после получасового разговора Сиварнандан уступил. Он попросил Микаэля подождать, а сам пошел к Хольгеру Пальмгрену спросить, согласен ли тот принять посетителя.

Сиварнандан вернулся спустя десять минут.

– Он согласился принять вас. Если вы ему не понравитесь, он выставит вас вон. Он запрещает брать у него интервью или публиковать что-нибудь касательно вашей встречи.

– Обещаю не писать ничего о своем посещении.

Хольгер Пальмгрен занимал маленькую комнату, вмещавшую кровать, комод, стол и несколько стульев. Это было седое, тощее огородное пугало с очевидными проблемами координации движений, но он все же поднялся со стула, когда Микаэля впустили в комнату. Руки он не протянул, но указал на один из стульев у небольшого столика. Блумквист сел. Доктор Сиварнандан остался в комнате. Поначалу Микаэлю было трудно понимать бормотание Хольгера Пальмгрена.

– Кто вы такой, чтобы называть себя другом Лисбет Саландер, и что вам надо?

Микаэль откинулся назад и на секунду задумался.

– Хольгер, вы не обязаны мне что-либо говорить, но я прошу вас выслушать меня, прежде чем вышвырнуть меня из комнаты.

Пальмгрен кивнул и поплелся к стулу, чтобы сесть напротив Микаэля.

– Я встретился с Лисбет Саландер примерно два года назад. Я нанял ее для сбора и анализа информации по делу, о котором не могу распространяться. Она приехала ко мне в то место, где я тогда жил, и мы вместе проработали несколько недель.

Он раздумывал, насколько подробно ему надо рассказывать об этом Пальмгрену, и решил держаться как можно ближе к правде.

– За это время произошли два важных события. Во-первых, Лисбет спасла мне жизнь, а во-вторых, мы стали хорошими друзьями. Я ближе узнал ее, и мне она очень понравилась.

Не входя в детали, Микаэль рассказал о своих отношениях с нею и как неожиданно они прервались сразу после Рождества год назад, когда Лисбет уехала за границу.

Затем он рассказал о своей работе в «Миллениуме», о том, как Даг Свенссон и Миа Бергман были убиты, а он сам невольно оказался вовлечен в поиски убийцы.

– Я узнал, что последнее время вам надоедали журналисты и что газеты печатали всякую чушь. Сам я могу заверить вас, что приехал отнюдь не для того, чтобы собирать материал на очередную публикацию. Я здесь ради Лисбет, как ее друг. Я, может быть, один из тех немногих во всей стране, кто целиком и полностью стоит на ее стороне. Я уверен, что она невиновна. Я думаю, что за убийствами стоит человек по имени Залаченко.

Микаэль сделал паузу. Что-то промелькнуло в глазах Пальмгрена при упоминании Залаченко.

– Если вы можете пролить хоть какой-то свет на ее прошлое, то сейчас самый подходящий момент. Если вы не хотите помочь ей, значит, я попусту трачу время – и тогда я знаю вашу позицию.

Во время этой тирады Хольгер Пальмгрен не издал ни звука. При последних словах что-то опять блеснуло у него в глазах. Но вот он улыбнулся и начал говорить медленно и по возможности отчетливо.

– Вы действительно хотите помочь ей?

Микаэль кивнул.

Хольгер Пальмгрен подался вперед.

– Опишите диван у нее в гостиной.

Микаэль улыбнулся в ответ.

– Когда я бывал у нее, он был старый, потертый и продавленный – в общем, хлам, а не диван, сделанный, наверное, в начале пятидесятых годов. Две диванные подушки с обивкой из коричневого материала с желтым узором потеряли форму; обивка кое-где порвалась, и начинка торчала наружу.

Хольгер Пальмгрен вдруг засмеялся; смех его звучал как кашель. Потом он взглянул на доктора Сиварнандана.

– В квартире он, во всяком случае, был. Доктор, нельзя ли устроить, чтобы я мог угостить гостя кофе?

– Конечно. – Доктор Сиварнандан поднялся и вышел из комнаты. На пороге комнаты он обернулся и кивнул Микаэлю.

– Александр Залаченко, – произнес Хольгер Пальмгрен довольно ясно, как только закрылась дверь.

Глаза Микаэля раскрылись.

– Вы знаете это имя?

Пальмгрен кивнул.

– Лисбет сказала мне, как его зовут. Мне кажется, эту историю пора рассказать… прежде чем я вдруг умру, что не так уж невероятно.

– А как же Лисбет? Откуда она вообще знала о его существовании?

– Он ее отец.

Микаэль не сразу понял, что сказал Хольгер Пальмгрен. Затем до него дошло.

– Да что вы говорите?

– Залаченко приехал сюда в семидесятые годы. Он искал политического убежища. Вся эта история так и осталась для меня неясной. Лисбет всегда была немногословной, а об этом она вообще не хотела говорить.

«В ее свидетельстве о рождении написано, что отец неизвестен», – вспомнил Микаэль.

– Залаченко – отец Лисбет, – повторил он.

– Только раз за все время, пока я ее знал, она рассказала, что произошло. Это было примерно за месяц до удара, который меня хватил. Я помню ее рассказ: Залаченко приехал сюда в середине семидесятых годов, встретил мать Лисбет в семьдесят седьмом, у них была связь, и на свет родились двое детей.

– Двое?

– Лисбет и ее сестра-близняшка Камилла.

– Господи, так, значит, она существует в двух копиях?

– Они совсем разные. Но это другая история. Мать Лисбет звали Агнета София Шёландер. Она встретила Залаченко, когда ей было семнадцать. Не знаю ничего о том, как они познакомились, но, насколько я себе представляю, она была довольно несамостоятельной девушкой, легкой добычей для старшего и более опытного мужчины. Он произвел на нее невероятное впечатление, и она, вероятно, по уши влюбилась в него.

– Могу себе представить.

– Залаченко оказался кем угодно, только не славным парнем. Он был существенно старше ее. Полагаю, что он искал уживчивую женщину, и ничего сверх того.

– Наверное, вы правы.

– Она, конечно, в мечтах рисовала себе надежное будущее с ним, но он ничуть не интересовался женитьбой. Они остались неженатыми, но в семьдесят девятом она поменяла фамилию с Шёландер на Саландер. Возможно, так она хотела отметить, что они единое целое.

– Что вы имеете в виду?

– Зала. Заландер.

– Господи, – произнес Микаэль.

– Я сопоставил все это как раз перед тем, как заболел. Она имела право на эту фамилию, так как ее мать, бабушка Лисбет, действительно была Саландер. Последующие события обнаружили, что Залаченко был неслыханный психопат. Он жутко пил и избивал Агнету. Как мне представляется, рукоприкладство происходило постоянно, пока росли дети. Насколько Лисбет себя помнила, Залаченко появлялся регулярно. Иногда он надолго пропадал, потом вдруг снова появлялся на Лундагатан. И каждый раз было одно и то же. Залаченко заявлялся за сексом и алкоголем, и все заканчивалось разного рода издевательствами над Агнетой Саландер. Лисбет приводила детали, которые показывают, что издевательства были не только физическими. Он был вооружен, озлоблен и демонстрировал склонность к садизму и психическому запугиванию. Насколько я могу судить об этом, с годами становилось все хуже и хуже. В восьмидесятые годы мать Лисбет жила в постоянном страхе.

– Детей он тоже бил?

– Нет. Дочки его совершенно не интересовали. Он их едва замечал. Мать обычно отправляла их в маленькую комнату, когда приходил Залаченко, и без разрешения они не должны были выходить. Раз-другой он давал тумака Лисбет или ее сестре, в основном когда они мешали или вертелись под ногами. Все его раздражение было обращено против матери.

– Кошмар какой. Бедная Лисбет…

Хольгер Пальмгрен кивнул.

– Все это Лисбет поведала мне примерно за месяц до того, как я пережил удар. Впервые тогда она говорила открыто о том, что произошло. А я как раз решил положить конец всем этим бредням насчет признания ее недееспособной и прочего. Лисбет не глупее нас с вами, и я стал готовиться к подаче заявления в гражданский суд о новом рассмотрении ее дела. А тут вдруг удар у меня… и когда я пришел в себя, то оказался здесь.

Он развел руками. В дверь постучала медсестра и подала кофе. Пальмгрен молчал, пока она не вышла, потом продолжил:

– Есть в этом деле неясные для меня моменты. Агнета Саландер десятки раз была вынуждена обращаться в больницу. Я читал ее медицинский журнал. Было абсолютно ясно, что она стала жертвой грубого физического насилия, и социальные службы должны были бы обратить на нее внимание. Но этого ни разу не произошло. Лисбет и Камилла находились под присмотром дежурных социальной службы в то время, когда их матери оказывали медицинскую помощь. Но как только ее выписывали и она возвращалась домой, все повторялось вновь. Единственным объяснением может быть только то, что вся система социального обеспечения была недееспособной, а Агнета оказалась столь запугана, что могла только и делать, что ждать своего мучителя. Затем что-то произошло. Лисбет называет это «Вся Та Жуть».

– А что случилось?

– Залаченко не появлялся несколько месяцев. Лисбет исполнилось двенадцать лет. Она уже стала тешить себя надеждой, что он исчез навсегда. Куда там! Однажды он вернулся. Сначала Агнета заперла обеих девочек в маленькой комнате, затем занялась сексом с Залаченко. Потом он начал ее избивать. Для него было удовольствием мучить ее. Но на этот раз взаперти были уже не маленькие детки… Реагировали они по-разному. Камилла панически боялась, что кто-нибудь может узнать, что происходит у них дома. Она отторгала из себя то, что знала, и делала вид, что не замечает, как маму избивают. Когда побои заканчивались, Камилла подходила и обнимала папу, делая вид, что все хорошо.

– Таким способом она защищалась.

– Конечно. Но Лисбет была другого склада. На этот раз она прекратила истязания. Зайдя на кухню, она взяла нож и засадила ему в плечо. Она успела вонзить лезвие пять раз, прежде чем он смог отобрать нож и двинуть ей кулаком. Хоть раны и не были глубокие, кровь из него текла, как из зарезанной свиньи, и он еле унес ноги.

– Очень в духе Лисбет.

Пальмгрен вдруг рассмеялся.

– Еще бы: не задевай Лисбет Саландер за живое! Ее позиция по отношению к окружающему миру была такой: если ей грозят оружием, она возьмет оружие еще мощнее. Вот почему я так страшно боюсь за нее – при всем том, что сейчас происходит.

– Это и была «Вся Та Жуть»?

– Нет-нет. Затем последовало нечто, чему у меня просто нет объяснений. Порезы у Залаченко были такие серьезные, что он должен был обратиться к врачам, а это повлекло бы полицейское расследование.

– Но?

– Но, насколько мне известно, ничего подобного не произошло. Лисбет рассказала, что приходил какой-то мужчина и разговаривал с Агнетой. О чем был разговор, она не знает. А потом мама сказала Лисбет, что папа все простил.

– Простил?

– Да, так она выразилась.

Тут Микаэль понял: «Это был Бьёрк или кто-нибудь из его сотрудников. Речь шла о том, чтобы «прибрать» за Залаченко. Вот скотина», – подумал он и поморщился.

– Что? – спросил Пальмгрен.

– Думаю, я знаю, что произошло. И кое-кто понесет за это ответственность. Продолжайте, пожалуйста.

– Залаченко не появлялся несколько месяцев. Лисбет ждала и готовилась к его приходу. Она время от времени прогуливала уроки в школе и охраняла маму – страшно боялась, что Залаченко изуродует ее. Лисбет было двенадцать лет, а она чувствовала ответственность за мать, которая не осмеливалась обращаться в полицию и не могла порвать с Залаченко, а может быть, просто не понимала, насколько все серьезно. В тот день, когда он появился снова, Лисбет была в школе. Она пришла домой, как раз когда он выходил из квартиры. Он ничего не сказал, только расхохотался ей в лицо. Зайдя, она обнаружила мать лежащей на полу в кухне без сознания.

– Но Залаченко не притрагивался к Лисбет?

– Нет. Она бросилась за ним и догнала, когда он уже сел в машину и опустил стекло, вероятно собираясь что-то сказать. Лисбет приготовилась заблаговременно. Она бросила в машину пакет из-под молока, наполненный бензином, а затем и зажженную спичку.

– Боже мой…

– Эта была уже вторая попытка убить своего отца. На этот раз дело не осталось без последствий. Машина на Лундагатан, а в ней человек, горящий как факел, не могли не привлечь внимания.

– Все же он остался в живых.

– Досталось ему как следует, в особенности тяжелыми были ожоги – следы от них остались у него на лице и других местах. Кроме того, ему пришлось ампутировать ступню. А Лисбет забрали в детское отделение психиатрии больницы Святого Стефана.

Хотя Лисбет Саландер знала весь материал, найденный на даче у Бьюрмана, от корки до корки, она снова все перечитала. Потом села на подоконник, открыла портсигар, подаренный Мириам Ву, закурила сигарету и устремила взгляд в сторону Юргордена. Она узнала некоторые подробности своей жизни, о которых раньше не подозревала.

Многие кусочки головоломки легли на нужные места, и она внутренне похолодела. Больше всего ее интерес возбудило полицейское расследование, о котором составил рапорт Гуннар Бьёрк в феврале 1991 года. Лисбет не могла бы с уверенностью сказать, кто из череды взрослых, задававших ей вопросы, был Бьёрк, но сейчас ей казалось, что он всплыл в ее памяти. Тогда он представился, назвавшись Свеном Янссоном. Она хорошо помнила каждую черту его лица, каждое сказанное им слово, каждый жест во время тех трех встреч, что у них были.

Тогда началась такая суматоха…

Залаченко в машине загорелся, как факел. Ему удалось распахнуть дверцу и вывалиться на землю, но одной ногой он застрял в ремне безопасности среди треска пламени. Примчалась пожарная машина и погасила огонь. Появилась машина «Скорой помощи», и Лисбет пыталась уговорить их оказать помощь маме, бросив Залаченко. Но они лишь оттолкнули ее. Прибыла полиция, и отыскались свидетели, указавшие на нее. Лисбет пыталась объяснить, что произошло, но никто не собирался ее слушать, потом она вдруг оказалась на заднем сиденье полицейской машины, а в это время тянулись минута за минутой, и прошел почти час, пока полиция наконец зашла в их квартиру и нашла ее маму.

Агнета София Саландер была без сознания. У нее были черепно-мозговые травмы. В результате побоев у нее произошло первое из длинной серии последующих кровоизлияний в мозг. Здоровой она уже никогда не будет.

Теперь вдруг Лисбет поняла, почему никто не читал рапорт о полицейском расследовании: ни Хольгер Пальмгрен, которому не удалось его получить, ни адвокат Рихард Экстрём, который сейчас охотился за ней. Этот рапорт не был составлен обычной полицией. Он был составлен скотиной из Службы безопасности и проштампован печатями, уведомлявшими, что расследование является секретом государственной важности.

Александр Залаченко работал на Службу безопасности.

Это было не расследование, а укрывательство. Залаченко был важнее Агнеты Саландер. Его нельзя было дезавуировать и обличить. Залаченко просто не существовал.

«Проблему создавал не Залаченко, их создавала Лисбет Саландер – сумасбродная девчонка, грозившая раскрыть одну из важнейших государственных тайн», – пронеслось у нее в голове.

Об этой тайне она даже не подозревала. Как же все тогда было? Залаченко встретил ее мать вскоре по приезде в Швецию и назвался своим настоящим именем. Тогда у него еще не было ни имени для прикрытия, ни шведских документов. Это объясняло, почему все эти годы Лисбет никогда не удавалось найти его ни в одном из официальных регистров. Она знала его настоящее имя, а не то, которым его снабдило шведское государство.

Теперь Лисбет многое поняла. Если бы Залаченко привлекли к суду за нанесение увечий, адвокат Агнеты Саландер мог бы начать копаться в его данных: «Где вы работаете, господин Залаченко? Как вас на самом деле зовут?»

Если бы вместо больницы Лисбет оказалась под надзором социальных служб, те, возможно, начали бы разбираться в происшествии. Для уголовного преследования она была слишком молода, но если бы поджогом занялись как следует, во всех деталях, возникли бы те же вопросы о Залаченко. Лисбет так и видела перед собой огромные заголовки в газетах. Поэтому расследование поручили доверенному лицу. А потом снабдили рапорт грифом секретности и похоронили так глубоко, чтобы никто не мог докопаться. Значит, и Лисбет Саландер надо было похоронить так основательно, чтобы ее никто не нашел.

Гуннар Бьёрк.

Больница Святого Стефана.

Петер Телеборьян.

То, что теперь прояснилось, привело ее в ярость.

«Дорогое государство… мне есть что тебе сказать, если, конечно, я когда-нибудь найду, с кем поговорить».

Она мимоходом подумала, как бы весело было министру социального обеспечения, если бы ему в служебный кабинет засадили бутылку с коктейлем Молотова. Но при дефиците наличия лиц, несших ответственность за эту историю, хватило бы и Петера Телеборьяна. Она сделала в памяти зарубку: всерьез разобраться с ним, когда покончит с делами.

Однако еще не все концы сходились с концами. Залаченко вдруг снова, после стольких лет, выплыл на поверхность. Был риск, что его разоблачит Даг Свенссон. «Два выстрела. Даг Свенссон и Миа Бергман, – крутилось у нее в голове, – да еще оружие с моими отпечатками».

Залаченко – или тот, кого он послал для устранения Дага и Миа, – не мог, конечно, знать, что она нашла револьвер в коробке в столе у Бьюрмана и держала его в руках. Это была просто игра случая. Но ей с самого начала казалось очевидным существование связи между Бьюрманом и Залой.

И все-таки что-то пока не сходилось. Лисбет размышляла, пытаясь сложить кусочки головоломки то так, то эдак.

Напрашивался один разумный вывод.

Бьюрман.

Бьюрман занимался расследованием о ней. Он понял связь между ней и Залаченко, и он обратился к нему.

У нее была пленка с записью насилия Бьюрмана над ней. Это был дамоклов меч, нависший над Бьюрманом. Он, может быть, рассчитывал, что Залаченко вынудит Лисбет открыть, где находится пленка.

Она спрыгнула с подоконника, выдвинула ящик письменного стола и вытащила компакт-диск, помеченный ею «Бьюрман». Она даже не засунула его в футляр и ни разу не посмотрела после премьерного показа Бьюрману два года назад. Подержала его в руке, словно взвешивая, и убрала назад в ящик.

Дурак набитый этот Бьюрман. Сидел бы и не рыпался, и она оставила бы его в покое, если бы он добился отмены ее недееспособности. Вот Залаченко никогда не оставил бы его в покое, и Бьюрман до конца своих дней оставался бы собачонкой при нем. Чего он, между прочим, вполне заслуживал.

У Залаченко есть определенная сеть. Некоторые ее нити тянутся к мотоклубу «Свавельшё».

Верзила-блондин.

Вот кто ключевая фигура.

Она должна найти его и заставить раскрыть, где находится Залаченко.

Лисбет закурила следующую сигарету и посмотрела на крепость у Шеппсхольмена, затем перевела взгляд на американские горки, возвышавшиеся в «Грёна Лунд». Вдруг она заговорила вслух, имитируя голос, услышанный в фильме ужасов, который некогда показывали по телевизору:

– Па-аа-поч-ка-а-а, я пришла за тобо-о-ой.

Если бы ее сейчас кто-нибудь услышал, то решил бы, что она совсем спятила.

В половине восьмого она включила телевизор – послушать, что новенького в охоте на Лисбет Саландер. То, что она услышала, потрясло ее, как никогда.

Бублански дозвонился Фасте по мобильнику в начале девятого вечера. Никакого обмена любезностями не последовало. Бублански решил не спрашивать, где тот был все это время, а лишь холодно проинформировал его о происшедшем за день.

Фасте был ошеломлен.

Ему так все опротивело, что он сделал то, чего никогда себе раньше не позволял в служебное время. С досады он ушел с работы, вскоре выключил мобильник и уселся в пивной на Центральном вокзале. Обе кружки пива он выпил, кипя от злости. Потом поехал домой, принял душ и лег спать. Ему было необходимо выспаться.

Проснулся он как раз к выпуску новостей «Раппорт» в семь тридцать. От перечня главных событий дня у него глаза на лоб полезли. В Нюкварне обнаружено захоронение. Лисбет Саландер стреляла в председателя «Свавельшё МК». Рейды полиции в южных предместьях Стокгольма. Петля затягивалась.

Он включил мобильник. И тут почти сразу позвонил этот паразит Бублански и проинформировал, что следственная группа уже официально ищет другого возможного преступника и что Фасте должен сменить Еркера Хольмберга для обследования места преступления близ Нюкварна. Дело Саландер завершается, а Фасте посылают подбирать окурки в лесу. Саландер будут ловить другие.

«С какого тут бока-припека «Свавельшё МК»? – подумал он. – И не было ли в рассуждениях этой чертовой Мудиг чего-то здравого?»

Нет, просто невозможно.

Наверняка это Саландер.

Как он хотел бы ее арестовать! Ханс так сильно этого хотел, что сжал мобильник до боли в пальцах.

Хольгер Пальмгрен спокойно наблюдал, как Микаэль Блумквист ходит туда-сюда вдоль окна его маленькой палаты. Время близилось к половине восьмого вечера, и они проговорили, не прерываясь, почти час. Наконец Пальмгрен постучал по столу, чтобы привлечь внимание Микаэля.

– Садитесь, а то подметки скоро протрете, – сказал он.

Микаэль сел.

– Все эти тайны, – начал он. – Я никак не мог связать концы с концами, пока вы не рассказали мне про Залаченко. Все, что я знал о Лисбет раньше, это разные заключения, где было написано, что она психически неполноценная.

– Петер Телеборьян. Вероятно, у него был какой-то договор с Бьёрком, и они сотрудничали.

Микаэль задумчиво кивнул. Как бы то ни было, Петер Телеборьян должен стать объектом журналистского расследования.

– Лисбет сказала, что мне надо держаться от него подальше, что он воплощенное зло.

Хольгер Пальмгрен пристально взглянул на него.

– Когда она это сказала?

Микаэль помедлил, затем улыбнулся и посмотрел на Пальмгрена.

– Секреты… К черту их. Я с нею в контакте, пока она скрывается. Через компьютер. Она лишь кидала мне короткие малопонятные послания, но все время направляла в нужную сторону.

Хольгер Пальмгрен вздохнул.

– И вы, разумеется, не рассказали об этом полиции?

– Нет. В целом.

– Будем считать, что вы и мне ничего не говорили. Да, с компьютерами она в ладах.

«Вы даже не представляете себе насколько», – подумал Блумквист.

– Я сильно доверяю ее способности приземляться на все четыре лапы. Ей бывает нелегко, но она выкарабкивается.

«Не то чтобы совсем нелегко. Украв почти три миллиарда крон, она вряд ли голодает. У нее, как у Пеппи Длинныйчулок, есть сундук с золотом», – подумал Микаэль.

– Мне только не совсем понятно, – продолжил он, – почему все эти годы вы никак не реагировали?

Хольгер Пальмгрен снова вздохнул и помрачнел.

– Я потерпел неудачу. Став ее опекуном, я получил еще одного трудного подростка в ряду других, у которых также были проблемы. Я получил это поручение от Стефана Броденшё, тогдашнего главы социального ведомства. Лисбет содержалась в больнице Святого Стефана, и в первый год я ее вообще не видел. Пару раз я говорил с Телеборьяном, и он рассказал мне, что она психически больна и получает наилучший уход и лечение. Я ему, естественно, поверил. Но я еще встречался с Юнасом Берингером, возглавлявшим клинику в то время. Не думаю, что он имел какое-то отношение к этой истории. По моей просьбе он написал о ней заключение, и мы с ним договорились сделать попытку вернуть ее в общество с помощью приемной семьи. Ей было тогда пятнадцать лет.

– И вы оказывали ей поддержку многие годы.

– Недостаточную. Я грудью за нее стоял после эпизода в метро. К тому времени я уже хорошо знал ее, и мне нравился этот подросток. У нее был стержень. Я воспротивился ее принудительной госпитализации, но не обошлось без компромисса – ее признали недееспособной, а меня назначили ее опекуном.

– Не думаю, что Бьёрн бегал и нажимал на судей в принятии решения. Это привлекло бы излишнее внимание. Он хотел изолировать ее, рассчитывал на ее очернение через психиатрические заключения, в частности, подписанные Телеборьяном. Он надеялся, что суд примет решение, продиктованное логикой. Но победила ваша линия.

– Я вообще не считал, что она нуждается в опеке. Но положа руку на сердце должен признать, что не лез из кожи вон, чтобы отменить это решение суда. Мне следовало действовать настойчивее и не затягивая. Но я так привязался к Лисбет… что все время откладывал. Да и других дел было много. А потом я заболел.

Микаэль кивнул.

– Не думаю, что вам приходится себя винить. Вы были одним из немногих, кто все эти годы стоял на ее стороне.

– К сожалению, все это время я не знал, что надо действовать не откладывая. Лисбет была под моей опекой, но она ни слова не сказала мне о Залаченко. Прошло несколько лет после ее выхода из больницы Святого Стефана, прежде чем Лисбет дала знать, что доверяет мне. Только после суда я почувствовал, что она постепенно начинает общаться со мной больше, чем требовали формальности.

– А как получилось, что она начала рассказывать о Залаченко?

– Мне кажется, несмотря ни на что, она действительно доверяла мне. К тому же я несколько раз начинал поднимать вопрос об отмене постановления о ее недееспособности. Лисбет долго думала, а через несколько месяцев позвонила мне и попросила встретиться. Она тогда приняла решение – и, кроме того, рассказала историю про Залаченко и выложила свою точку зрения на все это.

– Ясно.

– Тогда вы, наверное, понимаете, что мне потребовалось время на то, чтобы все это переварить. Я занялся раскопками, но имени Залаченко ни в одном регистре Швеции не нашел. Временами мне казалось, уж не сочинила ли она все это.

– Когда у вас случился удар, ее опекуном стал Бьюрман. Скорее всего, это не случайно.

– Конечно, нет. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь это доказать, но думаю, что если копнем поглубже, то найдем… того, кто занял место Бьёрка и теперь прибирает за Залаченко.

– Я прекрасно понимаю, почему Лисбет решительно отказывалась говорить с психологами или представителями органов власти, – заметил Микаэль. – Каждый раз после контакта с ними ее положение становилось только хуже. Она пыталась объяснить, что с ней произошло, дюжине взрослых, и никто не захотел слушать. Она в одиночку пыталась спасти свою мать, ее жизнь, защитить от психопата. Наконец она сделала единственное, что могла. А вместо того, чтобы услышать «правильно сделала», «молодец», она оказалась в психбольнице.

– Тут не все так просто. Надеюсь, вы понимаете, что с Лисбет не все в порядке, – резко заметил Пальмгрен.

– Что вы имеете в виду?

– Вы ведь знаете, что у нее не все было гладко в детстве, в школе.

– Конечно, знаю, об этом писали во всех газетах. Если бы я рос в таких условиях, как она, у меня бы тоже не было гладко в школе.

– Ее проблемы выходят далеко за пределы тех, что связаны с ее семьей. Я прочел все заключения психиатров о ней и не нашел ни в одном из них диагноза. Но, думаю, вы не будете возражать, что Лисбет Саландер не такая, как обычные люди. Вы с нею в шахматы не играли?

– Нет.

– У нее фотографическая память.

– Это я знаю; заметил, когда мы работали вместе.

– Ладно. Она любит загадки. Однажды она была у меня в гостях на Рождество, и я попросил ее решить несколько заданий на интеллект, определяющих IQ. Это были тесты такого рода, когда показывают, скажем, пять похожих фигур и надо решить, как должна выглядеть шестая.

– Ну и что?

– Я сам тоже пробовал пройти этот тест и одолел примерно половину заданий. Корпел над этим пару вечеров. А она только взглянула на лист бумаги и тут же дала правильные ответы на все вопросы.

– Ладно, согласен, – сказал Микаэль. – Лисбет – необычная девушка.

– Ей страшно трудно строить отношения с другими людьми. Может быть, тут какая-то форма синдрома Аспергера или чего-то в этом роде. Если почитать описание клинической картины у пациентов с диагнозом «синдром Аспергера», то сразу заметно большое сходство с Лисбет. Но в то же время есть и много отличий.

Он помолчал.

– Для тех, кто ее не задевает и относится к ней с уважением, она совершенно не опасна.

Микаэль кивнул.

– Но она, безусловно, способна к насилию, – тихим голосом добавил Пальмгрен. – Если ее спровоцировать или чем-то угрожать, она может ответить, применив грубую силу.

Микаэль вновь кивнул.

– Что же нам делать теперь – вот вопрос, – сказал Хольгер Пальмгрен.

– Искать Залаченко, – ответил Микаэль.

В этот момент в дверь постучали. Это был доктор Сиварнандан.

– Надеюсь, не помешал? Если вас интересует Лисбет Саландер, можете включить телевизор и посмотреть программу новостей «Раппорт».