Глава 17
Пасхальное воскресенье, 27 марта – вторник, 29 марта
Несмотря на ночь, проведенную в мучительных размышлениях, Драган Арманский встал в воскресенье утром рано. На цыпочках, чтобы не разбудить жену, он спустился вниз, сварил кофе и сделал бутерброды. Затем достал лэптоп и начал писать.
Он воспользовался готовой формой рапорта, которая была в ходу в «Милтон секьюрити», когда там занимались анализом данных о каком-то лице. Он включил в этот рапорт все существенные базовые факты о Лисбет Саландер, какие мог припомнить.
В девять спустилась Ритва и налила себе кофе из кофеварки. На вопрос, чем он занимается, Драган уклончиво ответил и продолжил методично писать. Она знала своего мужа достаточно хорошо, чтобы понять, что это воскресенье для них потеряно.
Микаэль Блумквист ошибся в скорости распространения информации. Вероятно, это объяснялось тем, что наступила Пасха и в помещении полиции было малолюдно. Только к Пасхальному воскресенью средства массовой информации узнали, что это он обнаружил Дага и Мию. Первым его отловил репортер из «Афтонбладет», старый знакомый.
– Привет, Блумквист. Это Никласон.
– Привет, Никласон.
– Значит, это ты обнаружил пару в Эншеде.
Микаэль подтвердил.
– У меня есть источник, который утверждает, что они работали в «Миллениуме».
– Твой источник прав наполовину. Даг Свенссон писал для «Миллениума» как внештатный корреспондент, а Миа Бергман – нет.
– Вот черт, да это же сенсация!
– Наверное, – устало согласился Микаэль.
– А вы почему не выступили с чем-нибудь?
– Даг Свенссон был добрым другом и товарищем по работе. Мы думали, что деликатнее не вылезать, пока родственники погибших не узнают о случившемся. А потом подготовим публикацию.
Микаэль знал, что эти слова не будут процитированы.
– Ладно. А над чем работал Даг?
– Над публикацией для «Миллениума».
– А о чем?
– А что вы у себя в «Афтонбладет» собираетесь завтра подать как сенсацию?
– Так это, значит, сенсация?
– Никласон, иди к черту.
– Ладно, Блумман, остынь. Как думаешь, убийство как-то связано с материалом, над которым работал Даг Свенссон?
– Если назовешь меня снова Блумман, закончим разговор, и я с тобой не общаюсь до конца года.
– Ладно, прости. Как ты считаешь, не убили ли Дага Свенссона из-за исследования, над которым он работал?
– Понятие не имею, почему убили Дага.
– А не имела тема, над которой работал Даг, какого-нибудь отношения к Лисбет Саландер?
– Нет. Ни малейшего.
– Ты не знаешь, Даг был знаком с этой психичкой?
– Нет.
– У Дага было много публикаций о преступлениях, имеющих отношение к компьютерам. Он не про это писал для «Миллениума»?
«Вот пристал», – подумал Микаэль. Он уже чуть было не послал Никласона куда подальше, как вдруг его осенило; он даже привскочил с кровати. Тем временем Никласон все говорил и говорил.
– Постой, Никласон, не отключайся. Я сейчас вернусь.
Микаэль встал, прикрыв микрофон ладонью, – и словно оказался на другой планете.
С тех самых пор, как произошло убийство, он не переставая ломал голову над тем, каким способом ему связаться с Лисбет Саландер. Вероятность того, что Лисбет прочтет его высказывание, была немаленькой, независимо от того, где она находилась. Стань он отрицать знакомство с ней, она истолкует это как предательство, как то, что он продался. Если он будет защищать ее, другие решат, что он знает об убийстве больше, чем рассказывает. Но если он найдет правильный тон, это может побудить Лисбет к контакту с ним. Случай был благоприятный, и упустить его было бы глупо. Он должен что-то сказать. Но что именно?
– Извини, я снова здесь. Что ты сказал?
– Я спросил, не писал ли Даг Свенссон о преступлениях в компьютерной сфере?
– Если хочешь услышать от меня заявление, можешь получить его.
– Выкладывай.
– Но ты должен процитировать меня точно.
– А как еще я мог бы процитировать?
– Лучше бы мне не отвечать на этот вопрос.
– Так что ты собираешься сказать?
– Я пришлю тебе электронное письмо через пятнадцать минут.
– Что-о?
– Проверь свою почту через пятнадцать минут, – сказал Микаэль и отключился.
Усевшись за письменный стол, он включил свой ноутбук, запустил программу «Ворд» и спустя пару минут, после сосредоточенного обдумывания, начал писать.
«Главный редактор журнала «Миллениум» глубоко потрясена убийством внештатного корреспондента и нашего сотрудника Дага Свенссона. Она надеется, что убийство будет скоро раскрыто.
В ночь на Великий четверг ответственный редактор «Миллениума» Микаэль Блумквист обнаружил тела убитого коллеги и его подруги.
«Даг Свенссон был прекрасный журналист и человек, которого я очень уважал. У него было несколько идей новых репортажей, в том числе он работал над большой публикацией о незаконных проникновениях в компьютеры и компьютерные сети», – сообщил «Автонбладет» Микаэль Блумквист.
Ни он, ни Эрика Бергер не хотят строить предположения о том, кто совершил убийство и какие мотивы за этим скрываются».
Закончив, Микаэль набрал номер телефона Эрики Бергер.
– Привет, Рикки! Ты только что дала интервью «Автонбладет».
– Неужели?
Он быстро прочитал заявление.
– А зачем это?
– Потому что все это правда. Даг десять лет работал внештатным корреспондентом, и одной из сфер его исследований была информационная безопасность. Я много раз говорил с ним на эту тему, и мы подумывали подготовить его текст об этом, когда будет покончено с очерком о трафикинге. – Он помолчал несколько секунд. – Ты знаешь еще кого-нибудь, кто интересуется вопросами проникновения в чужие компьютеры?
Эрика Бергер немного помолчала, а потом поняла, что Микаэль пытается сделать.
– Умница, Микки. Вот светлая голова… Давай, жми!
Никласон перезвонил минуту спустя после получения электронного послания Микаэля.
– Не такая уж это и сенсация.
– Это все, что я могу тебе дать, и это больше, чем досталось любой другой газете. Ты либо приводишь весь текст целиком, либо не печатаешь ничего.
Едва отослав электронное письмо Никласону, Микаэль снова уселся за свой ноутбук и, недолго думая, написал короткое сообщение:
Дорогая Лисбет,
Я пишу это письмо и оставляю его на своем жестком диске в полной уверенности, что рано или поздно ты прочтешь его. Я помню, как два года назад ты полностью освоила жесткий диск Веннерстрёма, и подозреваю, что ты заходила и в мой компьютер. В настоящее время ты, очевидно, не хочешь иметь со мной дела. Не знаю, почему ты решила порвать всякую связь со мной таким вот образом, но я не стану спрашивать, а ты не обязана объяснять.
К несчастью, хочешь ты того или нет, но события последних дней опять свели нас вместе. Полиция утверждает, что ты, не дрогнув, убила двух очень дорогих мне людей. Мне не приходится сомневаться в том, было ли убийство чудовищным, ведь это я обнаружил Дага и Миа спустя несколько минут после того, как их застрелили. Все дело в том, что я не верю в то, что убила их ты. По крайней мере, надеюсь, что не ты. Если, как утверждает полиция, ты убийца-психопат, то либо я ничего в тебе не понимал, либо ты совершенно изменилась за последний год. Если же убийца не ты, значит, полиция охотится не за тем, кем надо.
В нынешних условиях мне, возможно, следовало бы склонять тебя к добровольной сдаче полиции. Но думаю, что это напрасный труд. И все же реальность такова, что ты беззащитна и полиция рано или поздно схватит тебя. Когда тебя арестуют, тебе понадобится друг. Если ты не хочешь иметь дела со мной, то имей в виду, что у меня есть сестра Анника Джаннини и что она адвокат. Я говорил с ней, и она готова быть твоим защитником, если ты вступишь с нею в контакт. На нее вполне можно положиться.
Мы в «Миллениуме» начали собственное расследование причин убийства Дага и Миа. Сейчас я занимаюсь составлением списка людей, у которых были причины заставить замолчать Дага Свенссона. Не знаю, на верном ли я пути, но собираюсь разобраться с каждым.
Что мне абсолютно не ясно, какое отношение ко всему этому имеет адвокат Нильс Бьюрман. Его имени нет в материалах Дага, и я не вижу никакой связи между ним и Дагом с Миа.
Помоги мне. Please! Где тут связь?
Микаэль.
P.S. Тебе бы лучше поменять фотографию в паспорте. Нынешняя тебя не заслуживает.
Немного подумав, он решил назвать документ «Для Салли», потом открыл новую папку, присвоил ей имя «Лисбет Саландер» и оставил на видном месте рабочего стола своего ноутбука.
Во вторник утром Драган Арманский созвал совещание за круглым столом в своем кабинете в «Милтон секьюрити», пригласив трех сотрудников.
Юхан Фрэклунд, бывший инспектор уголовной полиции в пригороде Стокгольма Сульна, шестидесяти двух лет, работал в должности начальника оперативного отдела «Милтон секьюрити». На нем лежала основная ответственность за планирование и анализ. Арманский, сманив его к себе с государственной службы десять лет назад, вскоре понял, что Фрэклунд – его наилучшее кадровое приобретение.
Двое других были Сонни Боман, сорока восьми лет, и Никлас Эрикссон, двадцати девяти лет. Боман, тоже бывший полицейский, начинал в отделении северного Стокгольма Норрмальм в 1980 году, откуда был переведен в уголовный отдел и там прошел через дюжину драматических расследований. В начале 90-х годов Боман был одной из ключевых фигур в этом деле, а в 1997 году после продолжительных переговоров и обещания существенно лучшей зарплаты перешел в «Милтон».
Никлас Эрикссон все еще считался «новобранцем». Он учился в школе полиции и в самый последний момент, перед выпускными экзаменами, узнал, что у него врожденный порок сердца, который мало того, что требовал серьезной операции, означал и конец полицейской карьеры.
Фрэклунд, служивший с отцом Эрикссона, попросил Арманского дать парню шанс. В то время в аналитическом отделе как раз было вакантное место, и поэтому Арманский пошел ему навстречу и взял новенького. Ему не пришлось жалеть об этом. Теперь Эрикссон работал в «Милтоне» уже пять лет. Если у него пока и не было опыта оперативной работы, то уж интеллектуальных способностей хватало с избытком. Это заметно выделяло его из массы других сотрудников отдела.
– Всем доброе утро. Садитесь, читайте, – начал Арманский.
Он вручил каждому по папке с копиями газетных вырезок об охоте на Лисбет Саландер. Их было примерно страниц на пятьдесят. К этому было добавлено примерно трехстраничное резюме о Лисбет. Арманский провел почти весь понедельник, чтобы написать его.
Эрикссон закончил чтение первым и отложил папку. Арманский подождал, пока дочитают Боман и Фрэклунд.
– Вероятно, никто из вас не пропустил главных заголовков вечерних газет в минувшие выходные, – произнес он.
– Лисбет Саландер, – мрачно подтвердил Фрэклунд.
Сонни Боман только кивнул.
Никлас Эрикссон смотрел перед собой с загадочным выражением лица и намеком на печальную улыбку.
Драган Арманский внимательно оглядел тройку.
– Она была у нас в штате, – заметил он. – Насколько близко вы познакомились с ней за те годы, пока она у нас работала?
– Попробовал я как-то подшутить над ней, – вспомнил Никлас Эрикссон с легкой улыбкой на губах. – Ничего хорошего из этого не вышло. Я думал, что Лисбет мне голову оторвет. Она была такая дикарка, что я с ней десяти фраз не сказал за все время.
– Да, она всегда была сама по себе, – согласился Фрэклунд.
Боман пожал плечами.
– Да она точно была сумасшедшая. А какой мýкой было иметь с ней дело! Я знал, что она с приветом, но не знал, что она вообще съехала с катушек.
Арманский кивнул.
– Лисбет всегда шла своей дорогой, – сказал он. – С нею было нелегко. Но я нанял ее, потому что лучше ее никто не мог собрать материал. Она всегда показывала результат выше среднего.
– Вот это до меня просто не доходит, – заметил Фрэклунд. – Как можно быть такой чертовски умной и одновременно безнадежно бездарной в плане общения?
Все трое согласно кивнули.
– Объяснение, конечно, кроется в типе ее психики, – пояснил Арманский и ткнул пальцем в папку. – Она была признана недееспособной.
– А я и не подозревал об этом, – удивился Эрикссон. – В смысле, на лбу это у нее не написано, а ты об этом не говорил.
– Не говорил, – согласился Арманский. – Не хотел принижать ее больше, чем она уже была. Всем нужно давать шанс.
– А результат этого эксперимента налицо в Эншеде, – заметил Боман.
– Может быть, – сказал Арманский.
Он помедлил, не решаясь продолжить. Обнаружить свою слабость перед этими тремя профессионалами, в ожидании разглядывавшими его, отнюдь не хотелось. Во время разговора они выдерживали весьма нейтральный тон, но он-то знал, что все трое – как, впрочем, и все остальные служащие «Милтон секьюрити» – терпеть не могли Лисбет. Он не должен выглядеть перед ними ни слабым, ни растерянным. Нужно было так подать дело, чтобы оно дало толчок энтузиазму и профессиональной заинтересованности его сотрудников.
– Впервые за все время деятельности «Милтон секьюрити» я хочу выделить средства на финансирование сугубо внутреннего проекта, – сказал он. – Не предусматривается никаких грандиозных бюджетных затрат, но вас двоих, Боман и Эрикссон, я хочу освободить от текущей работы. Ваша задача, в довольно расплывчатой формулировке, состоит в том, чтобы «узнать правду» о Лисбет Саландер.
Двое специалистов недоуменно посмотрели на Арманского.
– Я хочу, чтобы ты, Фрэклунд, участвовал и возглавлял расследование. Я хочу знать, что же произошло и что побудило Лисбет Саландер убить своего опекуна и пару в Эншеде. Должно быть какое-то внятное объяснение.
– Извини, но это же задача исключительно полиции, – вмешался Фрэклунд.
– Ясное дело, – немедленно парировал Арманский. – Но перед полицией у нас есть одно преимущество. Мы знали Лисбет Саландер и имеем представление о ее образе действий.
– Мда-а, – с сомнением промычал Боман. – Не думаю, что в нашей фирме кто-нибудь знал Саландер или мог догадываться, что происходит в ее головке.
– Какое это имеет значение? Саландер работала на «Милтон секьюрити», и я считаю, что наш долг – установить истину.
– Саландер уже не работает на нас примерно… сколько там… почти два года, – заявил Фрэклунд. – Я не считаю, что мы несем ответственность за то, что она может выкинуть. А еще я не думаю, что полиция будет счастлива, если мы влезем в полицейское расследование.
– Ничего подобного, – возразил Арманский. И это был его козырь, который следовало хорошо разыграть.
– Почему же? – удивился Боман.
– Вчера у меня было два продолжительных разговора с начальником предварительного следствия прокурором Экстрёмом и инспектором уголовного розыска Бублански. Экстрём в тяжелом положении. Это не просто рядовая гангстерская разборка, а происшествие, привлекшее огромное внимание средств массовой информации, когда убитыми оказались адвокат, криминолог и журналист. Я объяснил им, что, поскольку главная подозреваемая – бывшая сотрудница «Милтон секьюрити», мы решили также провести расследование.
После паузы Арманский продолжил:
– Экстрём и я придерживаемся того мнения, что сейчас самое главное – как можно быстрее задержать Лисбет Саландер, пока она не успела навредить ни себе, ни другим. Мы знаем ее лучше, чем полиция, и поэтому можем внести свой вклад в расследование. С Экстрёмом у нас договоренность, что вы двое, – он показал на Бомана и Эрикссона, – переместитесь в Кунгсхольм и пополните группу, возглавляемую Бублански.
Все трое удивленно смотрели на Арманского.
– Извини за дурацкий вопрос, но ведь сейчас мы гражданские лица, – произнес Боман. – Неужели ты думаешь, что полиция допустит нас до расследования без всяких возражений?
– Работать вы будете под руководством Бублански, но отчитываться придется и передо мной. У вас будет полный доступ к материалам следствия. Ему будете передавать весь материал, имеющийся в нашем распоряжении, и все, что вы раскопаете. Для полиции это просто значит, что Бублански получил бесплатное подкрепление. А ведь вы не какие-то там гражданские с улицы. Фрэклунд и Боман много лет прослужили полицейскими, прежде чем оказались здесь, да и ты, Эрикссон, учился в полицейской школе.
– Но ведь это идет вразрез с принципами…
– Ничего подобного. Полиция часто использует гражданских консультантов в разных расследованиях. В преступлениях сексуального характера – психологов, при расследовании дел, в которых замешаны иностранцы, – переводчиков. И вы будете использоваться как гражданские консультанты со специальными знаниями о главной подозреваемой.
Фрэклунд медленно кивнул.
– Ясно. «Милтон» подключается к полицейскому расследованию и старается способствовать поимке Саландер. Это всё?
– Вот еще что: ваше поручение от «Милтона» состоит в том, чтобы установить истину, и ничего другого. Я хочу, чтобы вы выяснили, застрелила ли Саландер этих троих, и если да, то почему.
– Неужели есть какие-то сомнения в том, что это она? – спросил Эрикссон.
– В распоряжении полиции имеются косвенные улики, неблагоприятные для нее. Но я хочу знать, нет ли в этой истории каких-то дополнительных моментов: например, какого-то соучастника, неизвестного нам, возможно, применившего оружие, или каких-то других обстоятельств.
– Мне кажется, найти смягчающие обстоятельства, когда речь идет о тройном убийстве, не так-то просто, – заметил Фрэклунд. – В таком случае нужно допустить возможность ее полной невиновности. А в это я не верю.
– Я тоже, – согласился Арманский. – Но ваша задача – всеми возможными средствами помогать полиции и способствовать скорейшей поимке Саландер.
– А каков бюджет? – спросил Фрэклунд.
– Дневная зарплата плюс текущие расходы. Держите меня в курсе того, сколько вам это стоит, и если затраты окажутся чрезмерными, мы прекратим это дело. Исходите из того, что будете работать полный рабочий день, по крайней мере, одну неделю, начиная с сегодняшнего дня.
Поколебавшись, он добавил:
– Здесь, в агентстве, я лучше всех знаю Саландер. Это значит, что вы можете рассматривать меня как лицо, имеющее к ней касательство, и как лицо, подлежащее допросу.
Припустив по коридору, Соня Мудиг успела зайти в комнату для дознаний как раз в тот момент, когда прекратился скрип передвигаемых стульев, и сесть рядом с Бублански. Тот созвал всю следовательскую группу, кроме начальника предварительного следствия. Ханс Фасте раздраженно покосился на Соню и перешел к вступительному слову. Ему было поручено председательствовать на этом собрании.
Он продолжал раскапывать данные, отражающие многолетнее противостояние социальных служб и Лисбет Саландер, как он сам называл, этот «психопатический след». В этом Фасте, безусловно, преуспел, собрав обширный материал.
Он откашлялся.
– Сегодня наш гость – доктор Петер Телеборьян, главный врач психиатрической клиники больницы Святого Стефана в Уппсале. Он любезно согласился приехать в Стокгольм, чтобы способствовать расследованию, поделившись информацией о Лисбет Саландер.
Соня Мудиг перевела взгляд на Петера Телеборьяна, курчавого брюнета небольшого роста, в очках со стальной оправой и небольшой бородкой-эспаньолкой. Одежду его нельзя было счесть формальной: бежевый вельветовый пиджак, джинсы и светлая рубашка в полоску с застегнутым воротником. У него были тонкие черты лица, а в его облике чувствовалось что-то мальчишеское. Соня уже видела раньше Петера Телеборьяна – он появлялся по делам в полиции, – но разговаривать с ним ей не доводилось. Когда она училась в Школе полиции, в последнем полугодии он читал лекции о психических нарушениях. Затем, на курсах повышения квалификации, тоже читал лекции, на этот раз о психопатах и психопатическом поведении подростков. Еще Соня присутствовала на суде во время процесса над серийным насильником, куда Телеборьян был приглашен экспертом. После ряда лет участия в общественных дебатах он стал одним из самых известных психиатров страны. С особой настойчивостью он занимался критикой сокращения средств, ассигнуемых психиатрическим учреждениям. Такие сокращения приводили к закрытию психиатрических больниц, так что пациенты, нуждавшиеся в квалифицированной помощи, оказывались на улице и были обречены стать бездомными бродягами, отбросами общества. После убийства министра иностранных дел Анны Линд Телеборьян был назначен членом государственной комиссии, подвергшей анализу упадок системы психиатрического лечения в стране.
Петер Телеборьян кивком приветствовал собравшихся и налил себе минеральной воды «Рамлёса» в пластиковый стаканчик.
– Посмотрим, могу ли я быть вам полезен, – осторожно начал он. – Терпеть не могу выступать в качестве ясновидящего в таких обстоятельствах.
– Ясновидящего? – переспросил Бублански.
– Вот именно, в ироническом смысле слова. Именно в тот вечер, когда произошло убийство в Эншеде, я выступал в теледебатах и обсуждал ту бомбу замедленного действия, которая тихонько тикает где-то в нашем обществе. В этом весь ужас. Тогда я, конечно, не имел в виду Лисбет Саландер, но дал ряд примеров – разумеется, анонимных – тех пациентов, которые, попросту говоря, должны были бы пребывать в лечебных заведениях закрытого типа, вместо того чтобы разгуливать по улицам. Вполне возможно, что вам, полицейским, придется расследовать по меньшей мере полдюжины случаев умышленных или непредумышленных убийств, совершенных именно этой – возможно, небольшой – группой пациентов.
– И вы считаете, что Лисбет Саландер – одна из этих психов? – спросил Ханс Фасте.
– Слово «псих» – не то, которое нам следовало бы употреблять. Но в общем, да, она принадлежит к числу тех несчастных, от которых отвернулось общество. Безусловно, она одна из тех горемык, которых я, будь на то моя воля, не выпустил бы в свободное общество.
– Вы имеете в виду, что она должна была бы сидеть за решеткой, прежде чем совершила преступление? – спросила Соня Мудиг. – Это не вполне согласуется с принципами правового общества.
Ханс Фасте поморщился и метнул раздраженный взгляд в ее сторону. «Почему Фасте всегда ощетинивается против меня?» – подумала Соня.
– Вы совершенно правы, – согласился Телеборьян. – Это не согласуется с принципами правового общества – во всяком случае, нынешнего. Это вопрос балансирования между уважением к личности и уважением к потенциальным жертвам психически больного человека. Аналогичных случаев тут не бывает, к каждому пациенту требуется сугубо индивидуальный подход. Конечно, психиатры тоже могут ошибаться и выпустить на свободу человека, которому не следовало бы появляться на улицах города.
– По-видимому, углубляться в вопросы социальной политики сейчас не время, – осторожно вмешался Бублански.
– Разумеется, – согласился Телеборьян. – Сейчас перед нами вполне определенный случай. Я хотел бы только сказать, насколько важно понимать, что Лисбет Саландер – больной человек, нуждающийся в медицинской помощи в той же мере, что и пациент с зубной болью или пороком сердца. Она могла бы выздороветь, если бы получала надлежащую помощь, когда еще была в руках медиков.
– Короче, вы были ее лечащим врачом, – вставил Ханс Фасте.
– Я был одним из многих, кому довелось иметь дело с Лисбет Саландер. Она была моей пациенткой в раннем подростковом возрасте, и я был одним из врачей, дававших о ней заключение, когда принималось решение об опекунстве при наступлении ее восемнадцатилетия.
– Вы не могли бы рассказать о ней? – переспросил Бублански. – Как вам кажется, что могло побудить ее поехать в Эншеде и убить там двух не знакомых ей людей, а также что могло спровоцировать ее на убийство своего собственного опекуна?
Петер Телеборьян засмеялся.
– Нет, этого я не могу сказать. Я не слежу за ее развитием вот уже несколько лет и не знаю, на какой стадии психоза она сейчас находится. Зато могу сказать, что сомневаюсь в том, что пара из Эншеде была ей не знакома.
– Что заставляет вас так думать? – спросил Ханс Фасте.
– Одна из трудностей в лечении Лисбет Саландер состояла в том, что ей не был поставлен настоящий диагноз. А это, в свою очередь, определялось тем, что она не шла навстречу тем, кто ее лечил. Она всегда отказывалась отвечать на вопросы или участвовать в какой-либо форме терапии.
– Значит, вы не знаете, больна она или нет? – спросила Соня Мудиг. – Имея в виду, что у нее нет диагноза.
– Дело вот как обстояло, – пустился в объяснения Петер Телеборьян. – Лисбет Саландер попала ко мне, когда ей почти исполнилось тринадцать лет. Она переживала психотические состояния, была одержима навязчивыми представлениями и страдала обостренной манией преследования. Когда ее принудительно поместили в больницу Святого Стефана, она оставалась моей пациенткой в течение двух лет. В свою очередь, причиной принудительной госпитализации стало то, что по отношению к одноклассникам и знакомым Саландер проявляла очевидную способность к грубому насилию. В ряде случаев на нее поступали рапорты о нанесении побоев. Но во всех известных случаях расправе подвергался кто-то из круга ее знакомых, то есть кто-то, по ее представлениям, нанесший ей обиду, сказав или сделав что-то. Не было случая, чтобы она напала на совершенно незнакомого человека. Вот почему я думаю, что между нею и парой в Эншеде есть какая-то связь.
– Если не считать нападения в метро, когда ей было семнадцать лет, – добавил Ханс Фасте.
– В этом случае было точно выяснено, что напали на нее, а она лишь защищалась, – сказал Телеборьян. – Нападающий оказался известным сексуальным маньяком. И все же это демонстрирует, каков ее обычный способ поведения. Саландер могла бы убежать оттуда или позвать на помощь других пассажиров вагона, а вместо этого она дала отпор методом грубого рукоприкладства. Если она чувствует опасность, то реагирует на нее насилием.
– Так что же все-таки с ней не так? – задал вопрос Бублански.
– Как я сказал, точного диагноза нет. Я бы сказал, что Саландер шизофреник и постоянно балансирует на грани психоза. Она не способна к сочувствию и по многим параметрам может быть классифицирована как социопат. Должен признать, что удивлен, настолько хорошо она продержалась с восемнадцати лет до сих пор. Она просуществовала в обществе, хотя и под опекой, восемь лет, не совершив ничего, что повлекло бы заявление в полицию или арест. Но ее прогноз…
– Прогноз?
– За все это время она не проходила никакого лечения. Полагаю, что болезнь, которую можно было излечить полностью или держать под контролем десять лет назад, теперь стала нерасторжимой частью ее личности. Могу предсказать, что после ареста Саландер приговорят не к тюремному заключению, а к принудительному психиатрическому лечению.
– Тогда почему суд выдал ей пропуск на жизнь в обществе? – проворчал Ханс Фасте.
– Тут, скорее всего, сошлись несколько обстоятельств: у нее оказался адвокат с хорошо подвешенным языком, а решение суда определялось всеобщей склонностью к либерализации и экономии средств. Во всяком случае, я решительно возражал, когда со мной консультировался представитель судебной медицины. Но в этом некого винить.
– Но ведь тот прогноз, о котором вы говорили, чисто гипотетический, – вмешалась Соня Мудиг. – Я имею в виду… что вы вообще-то ничего не знаете о ней со дня ее восемнадцатилетия.
– Это больше, чем просто догадка. Это мой опыт.
– Есть ли у нее тенденции к саморазрушению? – спросила Соня Мудиг.
– Вас интересует, может ли она совершить самоубийство? Нет, в этом я сомневаюсь. Скорее, она психопат, отличающийся эгоманией. Важно лишь то, что связано с нею, остальные люди не имеют значения.
– Вы сказали, что она скора на расправу, – заметил Ханс Фасте. – Значит, ее можно считать опасной?
Петер Телеборьян смерил его должным взглядом, затем опустил голову и потер лоб, прежде чем ответить.
– Вы понятия не имеете, как трудно точно предсказать реакцию человека. Я не хочу, чтобы Лисбет Саландер покалечили, когда ее схватят… но, конечно, принимая во внимание ее случай, я постарался бы, чтобы арест происходил с максимальными предосторожностями. Если Саландер вооружена, есть большой риск, что она пустит оружие в ход.
