Глава 13

– Хотела бы я знать, что ты ищешь.

Хелен стоит позади своего автомобиля. На одной ее руке перчатка для работы в саду. Она зовет меня издалека, как будто я какое-то опасное животное. Наверное, я сильно рассердилась, когда она чуть раньше подошла ко мне ближе. У нее на руке след от щипка, который я сейчас стараюсь не замечать.

– Я ищу одну вещь, – признаюсь я, чувствуя, что в мое горло попала крошечная соломинка, а под ногти забилась грязь и кусочки листвы. – Другая половина этой вещи приведет меня к… – Но ее нет, она исчезла. Я сгибаю стебель, и он с хрустом ломается. – Скажи мне. Скажи мне, к кому? Кто это? Кто исчез, Хелен? Кто исчез?

Она называет имя Элизабет. Стоило мне услышать его, как мне кажется, будто я проваливаюсь в мягкую постель. Провожу рукой по стеблю гортензии, и от него отрываются крошечные кусочки. Засовываю несколько листьев в карман. Затем сую руки в гущу цветочных головок, стараясь не вдыхать запах кислого молока, исходящий от живицы растений.

– Элизабет! – произношу я, обращаясь к лепесткам цветов. – Элизабет!

Я бросаю голые стебли на изрытую лунками лужайку, затем ощупываю руками корни и выдергиваю их один за другим. Они грубые на ощупь, похожи на шерстяные нитки. Мне нравится запах земли, движения рук успокаивают меня. Вскоре я натыкаюсь на длинный белый корень, который не желает выскальзывать из земли. Тяну его изо всех сил, яростно дергаю. В конце концов руками пробую покопать под ним землю.

Хелен неожиданно кричит, причем так громко, будто я пытаюсь оторвать какую-то часть ее туловища.

– Прошу тебя, мама, только не шуазию! Не вырывай ее! Мы сажали ее с папой, и ты всегда говорила, что она хорошо пахнет.

Я оставляю этот куст в покое. Здесь, возле ворот, стоит ящик со стеклом, с этими штуковинами, из которых пьют и в которых хранят варенье. Они все открыты. Я не знаю, зачем они мне нужны, но я тянусь за одной из них. Стекло звенит и скрипит. На одной из них наклеена этикетка с надписью «Бренстоновские пикули». Неожиданно я представляю себе столовую в доме Элизабет. Вижу баночки для белого перца и салатной заливки. На стенах тарелки из майолики. Керамические ящерицы, черепахи и жуки-олени, они высовываются из травы и зарослей папоротника, готовые устремиться к потолку. Помнится, как Элизабет смеялась над тем, с каким отвращением я смотрела на ее заварочный чайник с носиком в форме змеи. Я держу в руках банку. На ней есть крышка, хотя ее другие стеклянные сестры все как одна без крышек. Мне приходится открутить крышку, чтобы положить внутрь эту штуку для волос, что лежала в моем кармане; она похожа на кольцо и нужна, чтобы удерживать волосы. Она мокрая, как будто долго находилась в земле. К ней прилип кусочек мятного леденца. А еще у меня есть пластмассовая лягушка. Все они отправляются туда же, в банку.

По краю тротуара медленно ползет улитка. Я поднимаю ее. В следующую секунду из моего дома выходит какая-то женщина с длинными черными волосами, схваченными в конский хвост. Ее волосы скреплены такой же штукой, что лежит в моей банке.

– Я оставила лекарства на тарелке, – сообщает она. – А теперь мне нужно зайти к моей другой подопечной.

– Я знаю, – отвечает Хелен. – Спасибо вам. Спасибо, что позвонили мне.

Женщина останавливается возле маленькой машинки с обтекаемыми формами.

– С вами все будет в порядке? – спрашивает она, обращаясь не ко мне.

Я роняю улитку в банку и наблюдаю, как она пускает по стеклу слизь. Теперь я могу делать собственную посуду из майолики.

– Да, – отвечает Хелен. – Я побуду с ней.

– Вы можете позвонить, если…

– Да, я знаю, спасибо.

Женщина снова смотрит на лужайку.

– По крайней мере, вы разбираетесь в растениях. Так что можете все поправить позднее.

Хелен смеется – правда, не очень весело. Женщина садится в машину и уезжает. Я иду в том же направлении, заглядывая в другие сады, собираю вещи. Много вещей. Крышечка от бутылки, пластмассовая брошка, жук, лежащий на спине, пригоршня песка и несколько сигаретных окурков. Я складываю все эти находки в банку и хорошенько встряхиваю, раз за разом обращая внимание на этикетку со словом «Бренстон». Я также раз за разом вспоминаю Элизабет, и с каждым сердцебиением меня пронзает боль. На расстоянии двух домов отсюда я вижу Хелен. Она наблюдает за тем, как я окунаю руку в кучу песка, насыпанную возле изгороди. Видимо, кто-то собрался залить бетоном свой сад. Сын Элизабет постоянно угрожал, что сделает это. Страшно представить, на что это было бы похоже.

– Птицы не будут прилетать, – сказала я ей тогда. – Это будет не сад, а безжизненная пустыня.

Как нам добраться до земли? Она будет потеряна навсегда.

Прохожу, как обычно, мимо уродливого дома, кучки чайной заварки и акации и вскоре слышу шум поездов. Тупо смотрю на противоположную сторону улицы. Там, на другой стороне, стоит станционная гостиница. Сейчас здесь дом престарелых. Это высокое здание в викторианском стиле, по-прежнему величавое – даже после того, как изменилось его назначение. Табличка, извещающая о том, что это дом престарелых, едва держится на шатких болтах. Такое ощущение, будто кирпич сам их выдавил, как будто старое здание отвергает свое новое название. Помню, что в юности мне казалось, будто этот дом оброс щетиной угольной пыли, толстым слоем налипшей на его фасад. В те дни я постоянно разглядывала его. Именно там нашли чемодан Сьюки.

Внутри я была всего лишь раз – вскоре после того, как чемодан оказался на нашем кухонном столе. Я пошла туда, чтобы постоять возле вокзальной ограды, поглазеть на десятки окон и поразмышлять о том, что моя сестра забыла в отеле в собственном городе. Что, если она по-прежнему там живет? Но после того, как мне попалось ее письмо, я изменила свое мнение. Разве отель не то место, куда люди приходят, чтобы встречаться с любовниками? Разве не видела я этого десятки раз в кино? Поэтому однажды в обеденное время я не пошла домой, а отправилась туда и, подобрав с земли скомканный корешок железнодорожного билета, вошла в дверь.

Внутри отель показался мне одной длинной лестницей, без конца извивавшейся по спирали, как будто здешним постояльцам было мало путешествий на поезде. Снизу это напоминало колодец или кроличью нору из «Алисы в Стране чудес». Я решила, что Сьюки легко могла упасть с лестницы и больше никогда не выбраться из этого места. Выглядывая из окон на вокзал, на пассажиров и носильщиков с нагруженными тележками, я медленно поднялась по ступеням. Из кухни доносился запах лукового супа, смешиваясь с резким запахом полироли, которой начищали перила. Это сочетание странным образом вызвало у меня голод, и я полезла в карман за морковным печеньем. Увы, его там не оказалось: я нащупала лишь корешок билета и письмо. Время от времени через станцию без остановки проезжали поезда, и над зданием взлетали облака паровозного дыма. Я остановилась на верхнем этаже, чтобы понаблюдать за тем, как разносчик газет пытается одновременно удержать газеты и собственную шляпу.

Двери с номерами на них, протянувшиеся вдоль всего коридора, были закрыты, но я не решилась подергать их за ручки. Вместо этого я, прищурившись, принялась разглядывать в тусклом свете потертый ковер и выцветшие обои. Неужели Сьюки и Дуглас здесь встречались? Неужели здесь шептали друг другу слова любви? Обменивались поцелуями? Это казалось мне невероятным. И все же я ощутила нечто похожее на укол ревности. Выходит, я ничего не знала, мне не доверяли, мне не рассказывали правды. Я оторвала кусок отставших от стены обоев и спрятала его в карман вместе с кусочком штукатурки. По пути вниз я увидела какого-то мужчину. Он открывал дверь, и я заметила, что в комнате кто-то есть. Женщина. Мягкие темные волосы и голубое платье, подчеркивающее фигуру. Во мне все напряглось, и я не сводила с нее глаз, практически не слыша того, что произнес мужчина.

– Будь добра, отойди от двери, – произнес он. Я почему-то обратила внимание на его глаза – большие, слегка навыкате.

Я не сдвинулась с места. Да что там! Я не могла даже сглотнуть слюну, по-прежнему не сводя с него глаз. Он был худой и какой-то пыльный на вид. Его тощая фигура почти не загораживала дверной проем. Неожиданно женщина обернулась. Нос у нее оказался крупнее, чем я думала. Губы сочнее, щеки толще. Чувствуя, что у меня подкашиваются колени, я прижалась спиной к стене.

– В чем дело? Что происходит? – спросила женщина, выходя из комнаты, и, взяв меня за запястье, нащупала мой пульс. – У нее такой вид, будто она только что увидела привидение.

При звуке ее голоса мужчина встрепенулся, как будто стряхивая с себя невидимую пыль, а его глаза чуть глубже погрузились в глазницы.

– Спаси господи, девочка, – произнес он. – Ты напугала нас своим видом. Что случилось? Тебе не понравилось мое лицо?

Я высвободила запястье из пальцев женщины и, отойдя, села на ступеньку. Было слышно, как ветер разносит слова объявлений по вокзальному радио. Не найдя в себе сил встать, я легла на спину, телом ощущая вибрацию пролетавших внизу поездов. Лежа, я принялась разглядывать следы песка на ковре и одновременно пыталась представить себе запах моря. Я лежала до тех пор, пока меня снова не обнаружила женщина из той комнаты.

– О боже, я думала, что это призрак, – произнесла она, когда дошла до верхней лестничной площадки. – Это опять ты? Зачем ты здесь лежишь?

– Так, значит, здесь водится призрак? – спросила я.

– Тебе больно?

– Не особенно, – ответила я, вставая.

– Ты живешь здесь?

– Нет, я просто пришла. Простите.

– Просто пришла полежать на ступеньках?

Она начала спускаться вниз. Я увязалась за ней следом.

– Нет, просто пришла. Я вас кое с кем спутала.

– А-а-а… с призраком.

– Нет. Но ведь…

– За кого ты меня приняла?

Я не ответила, и она спросила меня, может быть, мне дурно.

– Мне так точно плохо, – добавила она.

Я ответила, что да, наверное, мне нехорошо, и женщина предложила мне стаканчик бренди.

– Во всяком случае, лично я, пожалуй, выпью.

Она оставила меня в коридоре, а сама направилась в бар. Это был не «Пять дорог», и там не потерпели бы присутствия малолетней особы.

– Бедняжка потеряла сознание, – донесся до меня ее голос, и я увидела, как она вошла через вращающиеся двери. Даже после того, как я увидела ее лицо, я не могла отделаться от ощущения, что передо мной Сьюки. Женщина указала на фойе, и несколько мужчин обернулись и посмотрели на меня. Одним из них оказался Фрэнк.

Он, конечно же, заметил меня и через секунду уже был в коридоре. До этого я совершенно не думала о нем. Лишь пыталась представить, как сюда могли приходить Сьюки и Дуглас. Мне стало жутко обидно за Фрэнка. Ему наверняка было бы больно, узнай он о моей сестре и нашем жильце. Интересно, знает ли он о них? Что, если Сьюки рассказала ему, как и обещала в письме. Я помню, что Фрэнк грубо отзывался о Дугласе, называл его идиотом с крысиной мордочкой. Из чего я сделала вывод, что ему стало известно об их отношениях. И что из этого? Что он мог сделать, выяснив правду? Мне не хотелось встречаться с ним, и я снова начала подниматься по лестнице.

– Мод! – позвал он меня.

– Фрэнк, она что, с тобой? – раздался голос той женщины.

Постоянно сворачивая, я испуганно бросилась бежать по лестнице и вскоре оказалась на верхней площадке, где на ковре были следы песка. Фрэнк преодолел первый пролет и остановился, не став подниматься выше. Он стоял, прислонившись спиной к перилам, и глядел на меня снизу вверх. Его лицо было прямо подо мной.

– Ну, спускайся, чего ты? – крикнул он. – Мне не одолеть эти чертовы ступеньки.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, обращаясь к нему сверху вниз.

– Выпиваю. Разве это преступление?

– Но почему здесь? Здесь, где нашли ее чемодан?

– Ты говоришь о Сьюки, я правильно тебя понял?

– Конечно, я говорю о Сьюки. О ком еще мне говорить?

– Все верно. Так о чем ты?

Я вспомнила, как отец говорил, будто Фрэнк «набрался», и поэтому медленно и четко, делая паузы, произнесла:

– Чемодан. Сьюки. Нашли. Здесь.

Фрэнк открыл было рот, чтобы ответить, но, увидев, как к нему с бокалом в руке подошла женщина, отвернулся.

– Не желаешь спуститься и выпить? – спросила она.

Я желала, еще как желала. Жидкость в бокале была по цвету похожа на мед, и я представила себе, какая она сладкая, как она согреет меня, как, осушив этот бокал, я что-то узнаю. Раньше я никогда не пила спиртного.

– Наверное, мне нельзя, – пробормотала я.

– Как скажешь. – Женщина залпом выпила содержимое бокала и снова скрылась в баре. Я же сильно расстроилась.

Лишь спустя много лет я наконец попробовала бренди. Оно неприятно обожгло мне горло, и я с радостью подумала о том, как хорошо, что в тот день я не стала его пить.

– Откуда эта женщина знает твое имя? – спросила я Фрэнка.

– Кто, Нэнси? Она тут работает. Ее муж – бывший военнопленный. Бедолага, он немного чокнутый. Не может жить у себя дома и поэтому поселился здесь. Я им дал кое-какую мебель, чтобы их комнатка не выглядела такой убогой.

Я усмехнулась и поймала себя на мысли, что сделала это так же, как отец.

– Похоже, во всем городе нет такого человека, кому бы ты не оказал любезность.

– Это громко сказано, – возразил Фрэнк. – Кому еще я, по-твоему, оказывал любезность?

– Людям с твоей улицы.

– Разве кто-нибудь отказал бы в помощи соседям, имей он такую возможность?

– Меня интересует другое. Почемуты оказывал им любезность.

– Что это с тобой сегодня? – спросил Фрэнк.

На мгновение его голова исчезла из виду, а рука легла на перила чуть выше первоначального места. Я хотела, чтобы он оставался там, где стоит, и не приближался ко мне. Мне нужно было немного подумать, привести мысли в порядок, вспомнить, какие вопросы я хотела ему задать. Может, мне стоит броситься в комнату, в которой жил бывший военнопленный?

– Она ведь работает на стойке регистрации, эта твоя Нэнси? – спросила я. – Это она записала имя Сьюки в регистрационный журнал?

– О чем ты говоришь, Моди? – спросил Фрэнк – вернее, не он сам, а его лежащая на перилах рука, медленно скользя вверх. Его зловещий голос – голос без владельца – доносился до меня снизу, следуя поворотам лестницы. Перила показались мне своего рода проводником, посылающим электричество от его руки к моей. – Что ты здесь делаешь? Ты пришла, чтобы найти меня?

– Нет.

– Но ты сердишься на меня, – рука исчезла, и он бегом преодолел несколько лестничных пролетов. Для него это был сущий пустяк. – В чем дело? Что стряслось?

Я отшатнулась. Теперь я была вынуждена смотреть на него не сверху вниз, а наоборот. Мои пальцы в кармане нервно комкали письмо.

– Что там у тебя? – спросил Фрэнк, улыбаясь одной половиной рта. Он обращался ко мне как к ребенку, занятому какой-то игрой.

– Письмо.

– От кого?

– От Сьюки. Она отправила его до того, как исчезла.

Я ожидала от него продолжения разговора, думала, он спросит, что в нем написано, что у меня будет время расспросить его. Но нет, его лицо даже не дрогнуло, а в следующий миг он схватил меня, одним движением нагнул и, прижав к перилам, надавил рукой мне на ключицу. Его внезапная сила потрясла меня. Сжав письмо в кулаке, я еще глубже сунула его в карман. Фрэнк стиснул мое запястье и попытался выдернуть руку из кармана, потянув заодно юбку.

– Там написано, что она собиралась что-то тебе рассказать, – призналась я, прижимая руку к бедру, и, набравшись смелости, задала ему вопрос: – Она тебе что-то рассказала?

– Отдай мне письмо, Мод!

Его рука скользнула выше, и я была вынуждена согнуть руку в локте и беззащитно вскинуть ее вверх.

– Скажи мне… – произнесла я, пытаясь собраться с мыслями. Однако было довольно странно вести разговор, чувствуя себя тряпичной куклой в его руках.

– Как я могу тебе сказать, если не видел, что там написано? – процедил Фрэнк сквозь зубы, продолжая выворачивать мне руку. Его горячая кожа обжигала меня даже сквозь ткань школьной блузки.

В какой-то момент мне удалось скомкать письмо и – примерно таким же движением, каким бросают монетку в колодец, – протолкнуть его через перила. Увидев, что оно полетело вниз, Фрэнк выругался и попытался его поймать. Я хотела помешать ему, еще сильнее перегнулась через перила, и в следующий миг мои ноги оторвались от пола. Чувствуя, что скольжу вниз, я попыталась вцепиться в перила, но мои пальцы нащупали лишь воздух. Пол на первом этаже словно пришел в движение, и на меня накатил приступ тошноты. Затем я вновь ощутила руки Фрэнка, а через пару секунд поняла, что не падаю, не лечу вниз мимо всех этажей, а, наоборот, под ногами у меня твердый пол.

Лицо Фрэнка стало белым как мел.

– Я было подумал, что уронил тебя, – признался он. Мне было довольно странно видеть, как кровь отхлынула от его лица. – Думал, что уронил тебя, – повторил он.

Он, как доктор, ощупал мои руки, как будто проверял, не сломаны ли они, а может, просто хотел убедиться, что перед ним действительно я.

– Не беспокойся, я не призрак, – сказала я, а про себя подумала, что в эти мгновения сама, наверное, бледнее полотна.

Фрэнк прекратил меня ощупывать и перегнулся над перилами. На нем не было пиджака, и рубашка плотно облегала его торс, подчеркивая мускулистые плечи и спину. Я сделала шаг ему навстречу.

Фрэнк, тяжело дыша, начал спускаться вниз.

– Нет, оставайся там, где стоишь, – велел он мне. – Я за себя не ручаюсь.

Мгновение я стояла неподвижно, слушая, как он спускается по лестнице. На полпути он остановился, и я вновь увидела между этажами его лицо.

– Расскажи мне что-нибудь о Сьюки, Мод, – попросил Фрэнк. – Не об этом месте, а о чем-нибудь другом.

– О чем, например?

– Не знаю. О том, что вы делали вместе. О том, что ты помнишь.

Я провела подошвой по потертому ковру, усыпанному мелким песком.

– Мы ходили на пляж, – начала я, делая шаг вниз. – В тот день, когда там сняли проволочные заграждения. Это было до того, как вы поженились. Еще перед тем, как кончилась война.

– Я знаю. Продолжай.

– Я закопала ее в песок, – я двинулась вслед за Фрэнком, и мой голос странно отдавался эхом от стен. Мне вспомнилось, как в тот день Сьюки смеялась, и я мысленно представила эту картину: она вся засыпана песком. – И украсила песок ракушками, чтобы было похоже на платье. Потом, когда Сьюки выбралась, она встряхнула головой, и мама рассердилась, потому что песок с ее волос полетел на сэндвичи, и когда мы стали их есть, то на зубах скрипели песчинки. Но платье из ракушек было просто чудо, а не платье, – сказала я, спустившись до самой нижней ступеньки. – Сьюки даже заставила меня собирать белые ракушки, чтобы было похоже, будто под платьем надета нижняя юбка. Жаль, что тогда у меня с собой не было фотоаппарата.

– Да, мне тоже жаль, что у тебя его не было, – признался Фрэнк, поправляя мне воротник блузки. – Ступай домой, Мод. Я пойду выпью еще.

Он наклонился, поднял с пола скомканный конверт, сунул его в карман и ушел прочь.

– Подойди и постой здесь, мама.

Я останавливаюсь и чувствую, что меня слегка бьет дрожь. Пошел дождь, и в воздухе остался дым чьей-то сигареты. Хелен стоит, съежившись в крытой автобусной остановке. Она стоит прямо напротив лавки. Я подхожу ближе и как будто не дышу. Подношу руку к ее лицу. Хелен на мгновение закрывает глаза и поднимает руку. На ее запястье отметина, которая скоро превратится в синяк.

– Откуда это? – спрашиваю я и как можно осторожнее беру ее за запястье. И тотчас чувствую пульс, сильный и быстрый.

– Не важно, – отвечает она.

– Нет, для меня это важно. Ты моя дочь. Если тебе больно, то это важно для меня. Я очень тебя люблю.

Она секунду смотрит на меня, и я беспокоюсь – вдруг я опять сказала что-то не то? В следующее мгновение на меня накатывает усталость. Ноги больше не держат меня. Сейчас я как та игрушка, которая опрокидывается, если нажать на ее нижнюю часть. Пружина, удерживающая мои суставы, как будто распрямилась. Но руки Хелен хватают меня под мышки, и я нахожу под собой лавку. Пытаюсь поставить банку из-под пикулей себе на колени, но удержать ее не могу. Сиденье имеет небольшой наклон, так что или я, или банка соскальзываем с него. Содержимое моей «сокровищницы» трясется, и что-то начинает двигаться, покрывая слизью лягушачий глаз. Это действует мне на нервы. Я поворачиваюсь, чтобы сказать что-то сидящей рядом женщине, но по ее щекам скатываются слезы.

– Успокойтесь, дорогая, – говорю я. Она рыдает и прижимает ко рту ладонь. Я не знаю, что нужно сделать, чтобы ей помочь. Не могу понять, кто она такая. – Скажите мне, в чем дело, – прошу я ее. – Уверена, что все не так плохо, как вам кажется. – Я глажу ее по плечу, не понимая, как я оказалась здесь. Не помню, как пришла сюда. Возможно, я откуда-то приехала, но никак не могу вспомнить откуда.

– Это проблема с мужчиной? – спрашиваю я. Она снова смотрит на меня и улыбается, хотя явно еще не перестала плакать. – Он изменил вам? – уточняю я. – Ничего, вернется. Вы такая красивая девушка, – правда, на самом деле ее вряд ли можно назвать девушкой.

– Это не мужчина, – отвечает она.

– Неужели женщина? – удивленно смотрю я на незнакомку.

Она хмурится и встает, чтобы посмотреть на расписание автобуса. Наверное, она подумала, будто я сую нос в чужие дела. Два голубя воркуют, сидя на ветке дерева; они напоминают меня и эту женщину. Мы тоже переговариваемся, как птицы. Пытаюсь отогнать их взмахом руки, но мне приходится ловить банку, грозящую соскользнуть с моих коленей. Женщина снова поворачивается ко мне, и я рассматриваю ее лицо. Слезы она уже вытерла. Это Хелен. Сиденье как будто качается подо мной. Это же моя дочь, Хелен! Я сижу здесь, на остановке, рядом с ней, не зная, кто она такая.

– Хелен, – говорю я, прикасаясь к ее запястью, и замечаю на нем темную отметину. – Хелен.

Я не знала, что она моя дочь.

– Ты устала, – говорит она. – Обратно ты пешком не дойдешь. Я поеду и вернусь за тобой на машине. Хорошо, мама?

Мой желудок как будто растворился, проглотил самого себя. Я не знаю собственную дочь, и ее обращение ко мне – мама– кажется мне упреком.

Я роюсь в банке, пытаясь что-то из нее достать. К резинке для волос прилип осколок мятного леденца. Я лижу его край, но его вкус мне не нравится. Кроме того, к нему прилипли песчинки.

К автобусной остановке подходит какая-то пожилая женщина.

– Здравствуйте, дорогая, – говорит она.

– Здравствуйте, – отзываюсь я. Замечаю, что на ней стоптанные тапочки. Наверное, она еще более странная, чем я.

Хелен тоже с ней здоровается.

– Мне нужно подогнать сюда машину, – сообщает она. – Вы не присмотрите немного за моей мамой? Минут пять, не больше. – Хелен смотрит на расписание автобусов и хмурится. – Вы ведь не позволите ей уехать на автобусе?

Женщина соглашается и начинает что-то искать в своей сумочке. Хелен на секунду задерживается, прикусив губу, затем уходит, лавируя в потоке машин, и машет мне рукой.

– Она на день забрала вас, я угадала? – спрашивает женщина и отвинчивает крышечку бутылки, после чего делает долгий глоток. – Жаль, что меня никто не забирает. – Она указывает рукой на каменное здание с табличкой на фасаде.

– «Дом престарелых в Доус», – читаю я.

– Именно, – подтверждает женщина. У нее седые волосы, уложенные в аккуратную прическу. Они никак не гармонируют со старыми тапочками. – Сын попросил меня переселиться сюда. Сказал, что здесь мне будет лучше. Что я буду ближе к нему. Что он будет меньше беспокоиться. Он мог бы приезжать и навещать меня чаще, вывозить на природу. Но разве он это делает? – Она встряхивает завитыми седыми кудрями. – Так что я навсегда застряла здесь с этими филиппинскими лилипутами. Вообще-то они неплохие люди. Очень добрые. Постоянно улыбаются. Но они такие крошечные! Знаете, у меня такое чувство, будто я оказалась в Стране лилипутов. Там я единственная, у кого рост пять футов два дюйма.

Она делает еще один глоток из бутылки, и звук этот успокаивает меня. Она пьет с таким наслаждением, что я вспоминаю Фрэнка и духоту паба, когда-то мы с ним вместе туда заходили. Опускаю голову, рассчитывая увидеть свои голые коленки, но на мне брюки, а на коленях – стеклянная банка с непонятными мне предметами.

– После того как проведешь там даже немного времени, начинаешь терять себя. Я больше не помню, что мне нравится или не нравится. Они говорят: «Миссис Мапп не любит горох» или «Миссис Мапп любит «Старберст» . Потом они спрашивают: «Так ведь, дорогая?» Я киваю, но не могу вспомнить, какой на вкус горох, и не имею представления о том, что такое «Старберст». То же самое и с телевидением. Они что-то включают и спрашивают: «Вам нравится?», и я снова киваю. Но никак не могу понять, что это, черт возьми, такое.

Я оглядываюсь на дом престарелых. В этом потоке слов кроется что-то важное, но мне не удается уловить смысл. Из ворот дома выходит миниатюрная женщина с шоколадной кожей.

– А хуже всего – мое имя. Кстати, меня зовут Маргарет.

– Рада с вами познакомиться, Маргарет.

Она снова трясет седыми буклями.

– Да, да, мне тоже. Но понимаете, там они постоянно называют меня Пегги. Пегги! Ненавижу это имя.

– Я тоже, – поддакиваю я, думая о магазине «Оксфам».

– Пегги, вам не садиться автобус сейчас, – говорит с ошибками маленькая женщина и улыбается.

– Я знаю, – говорит Пегги-Маргарет. – Я просто разговариваю. Вот как быстро, – комментирует она, обращаясь ко мне, и опускает мне на колени бутылку. Та со звоном ударяется о мою стеклянную банку. – Нельзя, чтобы меня с этим застукали. Снова начнут читать старые как мир нотации. Жаль, потому что джин – единственное, что я точно люблю.

– Внутрь, пожалуйста, Пегги, – говорит маленькая женщина.

– Видите? Пегги то, Пегги сё… Просто кошмар какой-то. Они даже записали это в мою карточку. Поэтому теперь я Пегги Мапп, а не Маргарет Мапп.

– Они записали это в вашу карточку? – удивляюсь я и как будто чувствую удар током.

– Именно. Если бы вы зашли к нам и попросили позвать Маргарет, вам, скорее всего, ответили бы, что тут такой нет. Половина из них не знает моего настоящего имени… – Она замолкает на секунду и вздыхает. – Знаете, у нас была еще одна Маргарет, я как раз только поступила туда, и они страшно боялись, что могут нас перепутать. Она умерла, но я до сих пор ношу имя Пегги.

Я смотрю, как она уходит вместе с маленькой женщиной. Подходит автобус. Я собираюсь войти в него, когда с противоположной стороны дороги раздается чей-то крик. Водитель зовет кого-то в окно автобуса. После короткого разговора двери автобуса закрываются перед моим лицом. Хелен тоже здесь. Она что-то говорит и говорит, но я никак не могу понять, о чем. Я думаю о разных именах, которыми можно называть Элизабет. Элиза. Лизи. Лиз. Лиза. Бетти. Бетси. Бет. Бесс. Бесси…