Глава 18
Смерть князя Юрия больно отозвалась в душе Ивана Молодого. Из всех отцовских братьев он больше всех его любил. Юрий был ему интересен. Никто так не знал историю княжества Московского, их родословную ветвь, как князь Юрий.
Когда случалось ему бывать в Москве, он подолгу засиживался у молодого Ивана и его рассказам не было конца…
От князя Юрия Иван впервые услышал, как прадед его князь Василий Дмитриевич, женившийся на дочери литовского князя Витовта, чуть не столкнулся с грозной силой, двинувшейся на Русь, со свирепым ханом Тамерланом, Тимуром.
Тогда Русь едва не подверглась второму Батыевому разорению.
Великий князь Василий Дмитриевич с войсками и святой иконой Казанской Божьей Матери заступил дорогу огромной орде Тамерлана под Ельцом.
Но грозный Тимур, Бог знает по какой причине, не дал боя московским полкам, возвратился к себе в Самарканд.
После смерти Юрия на обратном пути с похорон Иван Молодой подумал, как распорядится отец уделом брата. И пришел к убеждению, что великий князь возьмет его на себя…
Проезжая мимо старой мельницы, Иван вспомнил, что здесь он когда-то передыхал. В тот день мельница не работала. Не падал водопад на ее лопасти, и колесо не вращалось. Они с мельником сидели на берегу, на озере плавали кувшинки и дикие утки. Старый мельник поведал ему, что здесь, на мельнице, ночевал дед Ивана Василий Темный…
После похорон Юрия великий князь Иван Третий, как и догадывался Иван Молодой, весь удел взял на себя. Он объявил о том братьям, когда они сидели за поминальным столом.
О, как они возмутились, накинулись на великого князя! Они кричали, что он ограбил их. И неизвестно, чем бы все это закончилось, не вмешайся их старая мать. Еще накануне побывал у нее любимый сын Андрей Большой с жалобой на великого князя Московского.
Прикрикнула старая княгиня, кулачком по столу стукнула:
- Аль не на тризне вы? Тебе, государю и великому князю, негоже меньших братьев обижать. Прирежь к их уделам городков и сел, какими Юрий владел…
Окрик матери утихомирил братьев. Смирился государь: к чему в семью разлад вносить накануне приезда греческой царевны…
Они приехали в Ватикан, и их принял кардинал Антоний Бокумре. Московским послам стало известно, что этому кардиналу папа поручит сопровождать невесту на Русь. Антоний должен побеседовать с послами. Но так как русский дворянин Александр италийского языка не знал, то Антоний избрал для беседы Фрязина. Ко всему ему и предстоит представлять на обручении самого великого князя Московского.
Кардинал призвал Фрязина и принялся наставлять его:
- Великая честь тебе уготована, сын мой. Сам папа будет обручать вас. Знаешь ли ты, что надлежит невесте и тебе выслушать слово его высокопреосвященства, преклонив колени?
Иоанн в ужасе вспомнил наставления митрополита Филиппа: «Помни, сын мой, ты государя московского представляешь, не преклоняй колени перед латинянином!»
Переминаясь с ноги на ногу, Фрязин ответил, заикаясь:
- Ваше святейшество, если бы это было мое, Иоанна Фрязина, обручение, один сказ, но поскольку обручаюсь я за великого князя, то встать на колени мне не должно. Великому князю Московскому не стоять на коленях даже перед папой. Государь московский встает на колени разве что перед святыми образами. За царевну ответ дать не могу, она пока невеста и сама себе указ, но когда женой великого князя станет, тогда и она на колени не опустится.
Кардинал побледнел:
- Гордыней обуян ты, Иоанн. - Насупил брови. - Разве ты не католик и не ведаешь, что на этой земле папа - наместник Бога? Так завещано самим Петром!
Фрязин понял, что гроза, нависшая над ним, не миновала. Но он не встанет на колени перед папой, хотя обручение и состоится. Иоанн Фрязин повезет греческую царевну в Москву.
- Ваше святейшество, я верный католик. - Иоанн скрыл, что в Москве принял православие. - Мне ли этого не знать? Но я исполняю здесь волю моего господина. Нарушу ее, и меня по прибытии в Москву ожидает казнь.
Кардинал укоризненно покачал головой:
- Не латинянина речь твоя. И скажи, что слышал ты об унии Флорентийской? Готовы ли попы православные принять ее?
- Ваше святейшество, что мыслит об унии митрополит, мне ли ведомо? А попы в храмах о том речь с прихожанами не ведут. А еще мне известно, что московского митрополита Исидора, который во Флоренции унию подписал, великий князь Василий Темный, отец нынешнего государя Ивана, с митрополии свел и велел из Москвы изгнать…
- Честно ты поступаешь, Иоанн. Но я надеюсь, что мне удастся привести православную церковь к унии, вернуть заблудшие души в лоно католичества!
- О, ваше святейшество, если вы приложите силы, то успех вам обеспечен. Я слышал, великий князь Иван Васильевич к латинству склонен, и, если его невеста убедит государя, он поможет папе в походе против турок…
Санька был на обручении, в тронном зале. Он стоял в дальнем углу и видел все со стороны. Папа сидел на высоком помосте в окружении кардиналов в пурпурных мантиях. Павел Второй что-то говорил, и все в безмолвии слушали его. Фрязин стоял рядом с невестой, и она, пышная, в царской диадеме, в голубом наряде, показалась Саньке необычайной красавицей.
Вот она опустилась на колени. Папа протянул Фрязину мешочек с золотыми деньгами, и Иоанн не устоял, рухнул на колени. Ахнул Санька: Фрязин, православный, на обручении именем государя московского на коленях перед латинянином ползал? Не миновать Иоанну казни по возвращении. Поди, в Москве сечь его будут на дыбе. Не коснулась бы казнь и его, дворянина Александра, сына Гаврилы…
Страх обуял Саньку, и не успокоило даже предстоящее возвращение домой сушей через Францию и Германию.
В первой половине июля поезд из многих карет с невестой для великого князя Московского выехал из Рима.
Из далекой Пермской земли от воеводы князя Федора Давидовича Пестрого-Стародубского скакал гонец с радостным известием. Воевода кланялся великим князьям московским Ивану Третьему и Ивану Молодому новыми землями. На свой страх Федор Давыдович расширил пермские владения. Отказался местный князек Михаил подчиняться Москве, не признавал великих князей, а потому воевода Пестрый-Стародубский с ратными людьми пошел на князька войной. Через глушь лесную, темную пробирались, всяким гнусом съедаемы.
До Камы-реки добрались, сообщал Федор Давыдович, а дальше пошли на конях, плыли притоками на плотах. На речке Чердынь изготовились сразиться с тем князьком Михаилом, да он на речку Калву побежал. Там его настигли и в бою любом в плен взяли.
А где речки Калва и Поска сливаются, срубили ратные люди новый городок во славу великих князей московских.
И еще порадовал воевода князь Пестрый-Стародубский: если идти на северо-восток, там каменные горы и река Обь, край Сибирский…
Когда гонец в Москве объявился, Иван Третий находился в Дмитрове. Выслушав посланца, Иван Молодой обрадовался и за ту победу велел передать князю Федору Давыдовичу золотую деньгу…
Укрепляется Московская Русь, ширятся ее границы, но молодого князя Новгород Великий беспокоит. Побывал он там, казнил злостных ослушников, а люд не унимается. Надобно новый поход готовить, а государь отмалчивается: то ли Ахмата остерегается, то ли невесту ждет.
Но Ивана Третьего заботы тяготят, покоя не дают дела государственные. Вот и в Дмитрове побывал, спор с братьями унимал. Борису дал Вышгород, Андрею Меньшому - Тарусу, а Андрею Большому мать, старая великая княгиня, от себя городок Романов на Волге выделила. На этом братья крест целовали…
Тяжкое бремя власти. Едва унялись удельные князья, как хан Ахмат грамоты одну за другой шлет, дани требует. Не мирится, не хочет признать, что Русь не та, что сто лет назад. Не будет хану от Руси ныне никакой дани…
И Иван Третий, как и великий князь Московский Иван Молодой, думает, что хан есть хан, а ежели сами русичи с недругами союза противу Москвы ищут? Эвон из Новгорода знак подают посадник новгородский, а особливо старая Марфа-посадница - все-то ей неймется. У Борецкой одна мысль - с Казимиром, королем польским и великим князем литовским, урядиться.
Вредная старуха, на Москву злостью исходит, ядом брызжет. А как ее изобличить? Вот и сын Иван в Новгороде побывал, а на нее явных улик не подобрал, никто на нее не показал…
Едва государь из Дмитрова воротился, как Иван Молодой душу порадовал: Москва над Пермской землей крылья распростерла.
Такая весть еще больше распалила бояр московских. На Думе решительные голоса раздавались, кричали: «Веди, государь, полки на Новгород!» Молодой князь Иван заодно с ними. Но им невдомек, что Ахмат, хан Золотой Орды, кривой нож в спину Москве занес!
Ночью не спалось. Мысли плутали. И не ожидание невесты будоражило его. Что какая-то женщина займет место Марии - с этим он смирился. Вот и митрополит Филипп говорит: «Живой о живом думать должен…»
Нет, мысли великого князя Ивана Васильевича об Угрозе, какая постоянно нависает над Москвой. Думы одолевают, одна страшнее другой…
С той поры, как Менгли-Гирей стал ханом Крыма, татары из-за Перекопа меньше угрожают Московской Руси. Крымцы совершают набеги больше на малоразоренные Польшу и Литву.
А Ахмат? Золотая Орда? Издавна она привыкла грабить русские княжества и дань получать. Со времен Ивана Калиты сами русские князья обирали свои княжества, чтоб ублаготворить ордынских ханов…
Иван Васильевич позвал отрока, дремавшего у двери:
- Покличь молодого великого князя!
Государь сидел нахохлившись. Свет свечи отбрасывал причудливую тень. Вошел Иван Молодой. Видно, он уже спал, был в наспех накинутом на плечи опашне. Сел рядышком, и чем-то добрым от него повеяло. Ровно мать его, Мария, здесь. Даже сердце защемило.
Однако Иван Васильевич отбросил нахлынувшие чувства.
- Вот, сыне, никак не уразумею, как угрозу Ахмата от Москвы отвести?
Молодой великий князь молчал недолго. Заговорил, будто ответ у него был давно заготовлен:
- Что дань не повезем в Сарай, так и Дума приговорила. И мыслится мне, отец, надобно к Ахмату слать посольство. И не боярина какого-нибудь захудалого или древнего, а дьяка умного, зоркого, чтоб все высмотрел, речи красные вел и Ахматке в душу влез. Да ко всему чтоб умел без толмача обходиться.
Теперь задумался Иван Третий.
- Такого дьяка сыскать мудрено. А уж из бояр такого не вижу… Вот разве дьяк Никифор Басенков? Отец его служил воеводой у отца моего, Василия Темного.
- Так его и пошли, государь.
- Добро, сыне. Ступай, а я еще поразмыслю. Верно, совету твоему и последуем. - И улыбнулся :- Одна голова хорошо, а две еще лучше.
Зимняя вьюга отодвинула рассвет. Снежные вихри клубились, поднимаясь над дворцовыми и митрополичьими палатами, взвивались выше боярских хором.
Когда молодой князь Иван оделся и вышел из дворца, пурга стихла. Только иногда рванет полы княжьей шубы, сыпанет в лицо колючей крупой.
Занесло Москву снегом. Сугробы под боярские оконца, а у простого люда и до стрехи достало.
Мальчишки бегают на лыжах, им весело. Те, кто попроворней, успели расчистить снег с горок, на санках забавляются либо, привязав к лаптям полозки - коньки, скользят.
Дровни по заснеженной дороге проедут - одни, другие, - глядишь, и дорогу прокладывают, накатывают, а к проруби и колодцам бабы тропки протаптывают.
Вышел великий князь Иван Молодой и стройкой Успенского храма залюбовался. Несмотря на непогоду, мастеровой народ суетился. Таскали по лесам кирпичи, тес. Пять месяцев прошло, как всем миром святой собор закладывали, и вот уже кладку ведут.
Споро работают российские умельцы, будто играючи трудятся. К середине лета в рост человека возвели.
Смотрит молодой князь - мечутся мужики по подмосткам, кирпичи из рук в руки перебрасывают. Тут голос позади раздался. Оглянулся - митрополит Филипп говорит:
- Год минет, и возведут стены. Потом купол поставят, а литейные мастера колокола отольют. И верю я, потечет святой звон этих колоколов по всей Руси и святое слово у каждого православного не токмо на Устах, но и в деле должно быть. Слово это: «Не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».
Митрополит взял молодого князя за руку, повел Через Соборную площадь к Чудовому монастырю.
- Ждешь, сыне, невесту государеву? Иван промолчал.
- Смирись, сыне, я тебе говорю. Станет византийка великой княгиней, и всей Руси от того польза великая. Возвысятся московские великие князья над всеми князьями. И ты, и отец твой, Иван Третий, вознесетесь превыше всех. Я тебе о том сказываю. И утверждаю, по мужскому роду вы не токмо Рюриковичами будете, но и в родство с Палеологами вступите, право на престол византийский обретете. Я не о том ли сказывал отцу твоему?.. Это, сыне, для Московской Руси благо, но и папа римский это знает, и государи европейские давно смекнули…
Иван Молодой согласен с митрополитом. Правду говорит владыка. Примет Московская Русь и герб византийский, двуглавый, и объявит себя покровителем всех христиан от неверных…
На Думе, когда бояре о Новгороде речь повели и великий князь Иван их поддержал, Иван Третий голос возвысил:
- Чую, придет час, и смирится Господин Великий Новгород, сломит гордыню свою. Но тот час еще не наступил…
Чего только не нагляделся Санька дорогой, какой везли государеву невесту: разоренные и покинутые городки и деревни, опустевшие земли, бежавших жителей Южного края, рассказывавших о непобедимых и свирепых турках, которых надо ожидать с Балканских гор…
В пути Санька даже забывал позор в папском дворце, а когда вспоминал, дрожь пробирала: как бы не понести за него ответ перед государем…
Поезд невесты ехал владениями короля Франции и чем дальше удалялся на северо-запад, тем меньше было слухов о нашествии турок-сельджуков, тем спокойнее была жизнь народов.
К началу сентября добралась Софья до Любека, славного города торгового Ганзейского союза. В ту пору Любек процветал, городская казна богатела. При' крытый от азиатских кочевников город жил морской торговлей. Красота Любека поражала. Даже Рим не мог сравниться с Любеком своими постройками. Казенные дома отливали позолотой крыш, точеные камин кирх и храмов, стены и стрельницы удивляли кладкой.
По стенам домов цепко полз вечнозеленый плющ, а по улицам по трубам журчала питьевая вода. В порту покачивались торговые и военные корабли Ганзейского союза.
Ночные улицы нередко шумели до рассвета. Веселые студенческие гулянки подчас оканчивались драками и бранью. Раздавались окрики бодрствующих стражей. В порту светились фонари и горели факелы. Жили своей жизнью питейные заведения, визжали неугомонные беспутные девки.
В Любеке византийская царевна передыхала. Утомила не только дорога, но и постоянные наставления кардинала. О чем бы ни заводил речь Антоний, непременно сводил к тому, в чем его напутствовал папа. А папа говорил кардиналу:
- Софья мной и унитами воспитана, и тебе, Антоний, семена, брошенные в душу невесты великого князя, каждодневно взращивать, дабы она склоняла митрополита и все православное духовенство к унии.
Разминая затекшие от сидения ноги, кардинал выбирался из повозки и шагал рядом с каретой невесты. Та иногда слушала, но чаще, закрыв глаза, делала вид, что спит.
В обозе в последней повозке ехали московские послы. Они не досаждали Софье, и казалось, их совсем нет в обозе. Иоанн Фрязин ни на что не обращал внимания, но Санька все видел, замечал, как впереди кареты невесты латиняне несли свой латинский крест-крыж, как во встречных деревнях и городках народ встречал Софью, и тогда кардинал выходил к люду и читал какие-то проповеди.
Молва о том, что это поезд воспитанницы самого папы, которая едет в таинственную Московию к князю русичей, опережала Софью. Говорили удивленно:
- Смотри ты, греческая царевна в такую варварскую страну отправилась!
Слыша такие слова, Антоний гордился собой. Папа послал его на Русь, потому как вверил ему судьбу унии.
- Церкви нашей брак этот выгоден, - говорил кардинал. - Уния способна объединить расколовшийся христианский мир.
Но Санька думал не так, как Антоний. Санька был уверен, латиняне готовы влезть в душу православную. Он еще не знал, что папа сказал кардиналу:
- Когда ты, Антоний, вступишь на землю русичей, а впереди тебя понесут латинский крест, это будет началом присоединения церкви греческой к Флорентийской унии, к вере нашей истинной.
Кардинал разделял взгляды папы. Уния подчинит православного митрополита верховной власти папы римского, а ксендзы обретут свою паству на русской земле.
Саньке все это неведомо, но он догадывается, что посланник папы хитрый и коварный, - не стал бы он злым нунцием при великой княгине Софье…
Настена ждала Саньку с нетерпением. Хотела порадовать рождением сына. Она и первенца назвала Санькой. То-то будет удивление! Уезжал Санька в Рим, поговаривали о девке, а воротится - Настена с сыном встречают.
Заходил к Настене сам молодой великий князь, подержал новорожденного, агукнул, а потом как-то враз погрустнел и удалился.
Зима наступала властно. Сухая, без дождя и сырости. Снег опустился на мерзлую землю.
Еще в начале сентября византийская царевна села в Любеке на корабль, чтоб продолжать путь по морю до Ревеля, а уже оттуда снова сушей до самого русского рубежа.
С Чудского озера задули сырые ветры. Они ударялись о замшелые бревенчатые стены и башни Пскова, врывались в город, задирали почерневшую от времени солому крыш, срывали пожелтевшую листву.
С вечера псковичи готовили насады, обитые доской ладьи, устилали корму домоткаными цветастыми холстами, а на насаде, на котором греческая царевна через реку Великую должна переправляться, развернули персидский ковер.
Поутру бояре московские, прибывшие в Псков сопровождать невесту великого князя, духовенство и псковичи, люди именитые, переправлялись на противоположный берег, всматривались, когда покажется поезд византийской царевны.
Народ одолеваем любопытством, переговаривается:
- Ну-тка поглядим, что за царевну из Рима везут! Впервой великие князья московские из заморских себе жену выбрали, прежде из своих княжон приглядывали…
Вдруг задвигался, зашумел народ. Со стороны рубежа показался конный дозорный с криком:
- Едут! Едут!
Тут же в Пскове ударили колокола, и торжественный перезвон разнесся по всей округе, поплыл над городом…
Софья услышала колокольный перезвон, увидела вдалеке множество людей. Она знала, что ее будут встречать в Москве, но чтобы уже на самом рубеже, за много верст от Московского Кремля ей оказывали почести, достойные великой княгини, - это слишком!
Кардинал сказал ей:
- Я вижу православных попов и народ. Они радуются твоему приезду. Их любовь к тебе не первый ли признак, что настанет торжество унии? Быть христианской вере единой.
- Ваше преподобие, коль вы узрели православное Духовенство с хоругвями и крестами, то не выпячивайте вперед латинский крыж. Не возмущайте люд православный, вы сопровождаете невесту великого князя Московского, не католичку, а православную.
Антоний побледнел, поджал тонкие губы. Думал ли он, что Софья, воспитанница самого папы, еще не став великой княгиней Московской, посмеет перечить кардиналу римской церкви?
А Софья уже подошла под благословение псковского архимандрита, старого грека, и опустилась на колени к удовольствию народа.
- Дочь моя, - сказал архимандрит, - ты вступила на Русскую землю, и отныне это твоя родина. Пусть она процветает в мире и согласии. Ты обретаешь здесь свой дом и отечество.
С радостью слушала царевна речь священника. Потом говорили бородатые бояре на русском языке, и хоть непонятны были их слова, однако Софья догадывалась - они желали ей добра…
Из Пскова оставшийся путь до Москвы византийская царевна проделала в поставленной на санный полоз карете, обитой изнутри алым бархатом и дорогими мехами.
Невесту великого князя сопровождали бояре московские и оружные воины, следом тянулся санный обоз со слугами и холопами, а в конце скользил возок папского посланника кардинала Антония.
Послам московского великого князя отвели место где-то в середине поезда. О Саньке и Фрязине будто забыли. Ну сосватали невесту, ну сопроводили! А дальше уж дело боярское. Слава богу, кормить не забывали, в обед совали краюху хлеба и кусок мяса отварного…
Смотрит Санька, как на почтовых ямах смотрители суетятся, лучших лошадей Софье в карету закладывают. Голосистые бирючи выкрикивают, дорогу очищают:
- Сто-ро-нись!
И отворачивает в сторону, в сугробы снежные всяк встречный, пропуская поезд великой заморской невесты.
