Глава 17
Та ночь была темной и бессонной. Дождь как начался с вечера, так и не прекращался до утра. Он барабанил по крыше, по стекольцам дворца. Дождь был холодным, обещая в недалеком будущем снег и морозы.
Молодой князь Иван так хотел увидеть Глашу, но она с вечера уехала в деревню и вернется на той неделе. А как он нуждался в ней в эту ночь, в утешениях ее…
Мысли к нему приходили тревожные. Они бередили душу.
Как скоротечно время! Казалось бы, только вчера они с Санькой гоняли голубей, была жива мать, великая княгиня Мария.
И вот год за годом минуют, как ушла из жизни мать. Женился Санька, и Настена у него пригожая. Скоро, поди, дети пойдут у Александра, сына Гаврилы. Верно, пора бы и ему, молодому князю Ивану, семьей обзавестись, да ныне не до того. Отец, великий князь Иван Васильевич, собрался вступить в брак с греческой царевной Софьей.
Может, конечно, для Московской Руси и польза великая от такого брачного союза, как говорит владыка, митрополит Филипп, но какова жизнь у него, Ивана Молодого, будет? Не станет ли Софья козни творить?..
К утру забылся и сон увидел. Будто день ясный, солнечный и он, Иван, оказался в чьем-то доме. Хозяева его привечают, потчуют. Целую посуду жареного мяса на стол выставили, а хозяйка еще пирог с ягодами несет.
Однако это не хозяйка, это Олеся. Льнет она к Ивану, шепчет: «Что же ты, княжич, позабыл меня?»
Иван хотел сказать ей, что помнит. Чуть отстранился, а глянул - не Олеся это, а Глаша…
На том и пробудился.
Открыл глаза, прислушался. Дождь вроде прекратился. Подумал: к чему бы сон такой?
Выйдя на Красное крыльцо, князь Иван Молодой увидел блестящую от дождя соборную площадь, пустующую паперть Благовещенского собора, редких прохожих.
Чуть ли не рысью протрусил чернец в рясе и клобуке, проковыляла старуха-нищенка - эта первая сядет с деревянной чашей на ступени собора, проехал безоружный гридень - только и того, что саблей опоясан.
Князь Иван спустился с крыльца, пересек площадь и вошел во дворец митрополита. Старый монах, исполняющий при Филиппе роль дворецкого, провел князя в приемную, промолвив:
- Владыка в церкви домовой, подожди, сыне. Сел Иван, пробежал глазами по полкам с книгами.
Не услышал шагов Филиппа, от голоса вздрогнул:
- Что привело тебя, сыне, в столь ранний час? Голос у митрополита тихий, ласковый. Сели.
- Отче, исповедуй меня, душа терзается. Червь гложет ее.
Филипп изучающе посмотрел на молодого князя.
- Что за тревоги в тебе? - Потеребил нагрудный крест. - Какие вины чуешь за собой?
- Нет, отче, не чую вин. Зрю, грядут перемены в жизни моей, оттого и тревоги.
- Ты связал это с приходом во дворец царевны Софьи?
Иван кивнул.
- Успокой, сыне, душу свою. Ты великий князь Московский, и никакие перемены не коснутся тебя. А от брака этого, я сказываю, великая польза земле русской. Благо, что государь понял это.
Филипп поднялся. Встал и молодой великий князь.
- Пойми и ты, князь Иван.
Поцеловав владыке руку, Иван Молодой покинул дворец митрополита.
Но ни осенью, ни зимой посольство в Рим не выехало. Оно отправилось только весной, когда сошел снег и почки на деревьях набухли и готовы были распуститься.
Как и в прошлый раз, Фрязин с Санькой ехали в колымаге, и налипшая на колеса грязь тормозила движение.
Со времени Орды на некоторых дорогах поставили почтовые ямы, и смотрители на них меняли уставших лошадей и давали приют путникам.
Пока посольство добиралось до Любека, месяц минул. В дороге не раз кузнецы коней перековывали, шины на ободья набивали.
Послам великого князя Московского в пути препятствий не чинили, грамота защищала. Ехали землями московскими, потом Великого княжества Литовского и Польского. От Дорогобужа через Мозырь, берегом Припяти до Турова. Саньке все в диковинку: как все эти города оказались под властью Литвы и Польши?
В Любеке задержались, ждали корабль, который направлялся в Неаполь. Санька по городу бродил, жизнью иностранцев любовался. Чудно живут. Город торговый, в камень одетый, кирхи и трактиры, порт и причалы все из камня. Домики плющом зеленым увиты. И на улицах никакой грязи, булыжником улицы вымощены. Даже стоки для нечистот и те в камень взяты…
У причалов корабли торговые из разных стран, шхуны рыбацкие на волнах покачиваются. По утрам возвращаются рыбаки с уловом и тут же у причалов торг устраивают. Казалось, сюда весь Любек сходится. Саньке казалось, что любекские жители кроме рыбы ничего и не едят…
Когда московские послы устали ждать, в порт наконец пришел корабль из Италии.
Пока грузы сносили на берег и корабельщики передыхали, еще неделя минула.
Из Любека отплыли под парусами при попутном ветре. Весело вздрагивая, корабль взял курс на Неаполь.
Когда на корабль в Любеке всходили, Санька проклинал государеву затею с невестой. Эко придумал, царевну из Рима брать! А как по морю плыть?
А Фрязину морские качки опять нипочем. В ту первую поездку он исполнил поручение великого князя, и тот остался доволен. Невеста великому князю приглянулась. Хороша собой - брови соболиные, волосы пышные, осанка царская, и коли по парсуне судить, то все в ней выдает царственную византийку.
Во второй раз Фрязин едет в Рим с поручением деликатным: ему надлежит представлять великого князя на обручении с невестой.
Иоанн Фрязин доволен собой. В бархатном кафтане с пуховым подстегом, в шапке низкого меха, в добротных сапогах, он давно уже позабыл, как нищим монетным мастером Джоном Баптистой делла Вольпе добрался из солнечной Италии в Москву и был взят отцом нынешнего князя Ивана Васильевича, Василием Темным, на службу в монетный двор. Мастер принял православную веру и был наречен Иоанном Фрязиным.
Итальянца заметили, и у великого князя Ивана Васильевича он вошел в доверие, а ныне вон какая милость выдалась ему.
Фрязин думал, что если он привезет невесту для великого князя, то быть ему самым главным на монетном дворе, глазами и ушами государя. Тогда Фрязин построит себе дом на Москве не хуже боярских хором, о двух ярусах и с хозяйственным двором. В отчие края Иоанна не тянуло. Жаль только, что не видят в родной Генуе, кем стал их бедняк Джон Баптиста…
Дорога от Москвы до Рима долгая и опасная, с ночевками на постоялых дворах, где, того и гляди, повстречаются разбойные люди.
А в Гамбурге, как ни береглись Фрязин и Санька, все-таки обокрали их лиходеи, унесли кошель с золотыми, какие выделили им в Москве на проезд. Хорошо, что не держали они все деньги в одной суме.
Погоревали послы московские, в Любеке дождались корабля и поплыли в Неаполь. А Санька все Бога молил, чтобы море оказалось добрым.
Многие ветры пронеслись над Московской Русью, многими водами обновились реки, омыли дожди леса и землю - медленно поднималась Русь в единое государство.
Молодой великий князь замечал, что государь в последнее время стал задумчивым. Иван объяснял это предстоящей женитьбой.
Но одно событие, случившееся на Волге, встряхнуло государя. Из Нижнего Новгорода гонец привез весть: вятичи во главе с воеводой Юрьевым, пройдя на гребных судах вниз по Волге, неожиданно ударили по Орде, захватили ее столицу Сарай, пожгли ее и, освободив пленных, ушли безнаказанно.
Кинулись ордынцы в погоню, но вятичи успели уйти.
Иван Третий собрал Думу. А накануне спросил у сына, как он смотрит на набег вятичей на Сарай. Великий князь Иван Васильевич опасался ответного похода Ахмата на Москву. Но молодой князь развеял сомнения отца: после победы воевод под Казанью и похода вятичей Ахмат не сразу решится на ответные меры.
На Думе Даниил Холмский поддержал молодого князя:
- Сто лет тому минуло, как Дмитрий Донской на Куликовом поле место ордынцам указал, теперь вот воевода Юрьев дал понять, что мы Орду бить будем, пока она не уразумеет, что нам надоело гнуться перед ней и дань платить…
Расходились бояре, но государь задержал сына:
- Сомнения меня берут. Не простит Ахмат Москве вольность Юрьева. Как бы не повел на нас Орду. Ахмат татарин злой. Не лучше ли послать ему дары, умилостивить хана?
Иван Молодой поднял брови:
- Государь, хорошо сказал Даниил Холмский: гоже ли нам, русичам, гнуться перед ордынцами?..
А было все так.
Сотню насадов с охочими вятскими людьми повел воевода Юрьев в дальний набег. Двинулись по Каме потомки древних ушкуйников. Гребли огромными веслами, по двое на скамье. Рывок - и весла зарывались в воду, взмахивают - и снова рывок. С насада на насад перекликаются вятичи.
А когда с Камы на Волгу выскочили, осторожнее пошли. Подняли на насадах паруса, скользят. Под Казанью ни переклички, ни говора. Казань ночью миновали. Проскочили без шума. С казанских стен стража только прокричала что-то.
Так до самого Сарая дошли.
Лазутчики доложили, что в городе не ждут набега, а сам хан Ахмат пребывает где-то в казахских степях на охоте.
В сумерках высадились на берег, разобрались по десяткам и сотням. Передохнули, пока ночь темная, южная не накрыла город. Подступили с бережением. Первыми учуяли чужих собаки, подняли лай.
Воевода Юрьев перекрестился и зычно выкрикнул:
- Давай, ребятушки, громи неверных!
И, растекаясь по узким улочкам, кинулись вятичи по дворам, огороженным дувалами и плетнями, круша все на своем пути. Били дубинами и топорами, дедовскими мечами и молотами. Никому не давали ватажники пощады. Кричали во всем Сарае, у мечетей и у синагоги, звякнул колокол в православной церкви.
Оружные татары сопротивлялись отчаянно, но не было той силы, какая могла бы противостоять в ту пору ватажникам.
К утру все было кончено. Разграбив и разрушив все, что можно было, вятичи покинули Сарай, освободив пленников, годами томившихся в неволе.
Набег на город застал хана Ахмата в пути. В сопровождении темников и тысячников, в окружении верных нукеров он возвращался с охоты, когда ему доложили, что русские разорили Сарай, ограбили ханский дворец.
Мурзу, принесшего хану дурную весть, Ахмат забил плетью и тут же послал вдогон русским тумен. Но они уже миновали Казань, вошли в Каму.
Ахмат в гневе собрал на совет старейшин, говорил:
- Случилось невиданное. Со времен Батыя, с тех пор как великий полководец основал Золотую Орду, ни один враг не смел посягнуть на нее.
Так говорил Ахмат. Он кривил душой, когда произносил эти слова. И старейшины знали, но промолчали, что был такой полководец, который прошел через Орду, нагоняя на татар страх. Таким был великий Тамерлан Самаркандский. Хромец Тимур!
А Ахмат продолжал говорить гневные слова в адрес русских:
- Мы возьмем Москву и угоним в рабство всех мужчин, какие способны трудиться, и тех урусских красавиц, какие родят нам храбрых воинов. Мы увезем из Москвы столько богатств, сколько увезут наши кони. Но то будет не сегодня. Я объявлю тот день…
Когда старейшины разошлись, Ахмат долго сидел в задумчивости. Его орда самая многочисленная. Но она не та, какую вел на Урусию хан Батый. Та Орда, Золотая, раскололась, и из нее выделились Казанская и Крымская орды. Ахмат думает, что и казанцы, и крымцы откажутся объединиться с ним, чтобы покарать Московию. Хан убежден, что в походе на Москву он может положиться разве только на великого князя литовского Казимира. Литва и Польша не забыли, как Иван Третий вырвал из-под их влияния Великий Новгород…
И Ахмат решает, что на Москву он пойдет всей ордой, заключив союз с Казимиром. Но прежде пошлет послов к Ивану Третьему, чтоб Москва признала свою зависимость от Золотой Орды и выплачивала ей дань, какую возила в прежние лета…
В августе Иван Молодой побывал в Устюге и Вологде. Месяц в седле провел. В Москву ворочался через Ярославль. И так ему хотелось завернуть на подворье, где жила Олеся, - насилу удержался. Побоялся рану душевную бередить…
А осень наступала уверенно. Ночи уже стали прохладными, к утру даже холод пробирал, и Иван надевал корзно.
Дорогой молодой князь думал о том, что, с кем из воевод ни довелось повстречаться, у всех один ответ: ежели Орда на Русь двинется, всем встать на ее защиту…
В Твери князя Ивана уже ожидали. Дозорные уведомили князя Михаила Борисовича, и он, заслышав стук барок и окрики ездовых, выскочил на крыльцо и зашумел на челядь. Та засуетилась, забегала. Проворный отрок помог молодому великому князю Ивану выбраться из колымаги.
Здесь, на подворье тверского князя, Ивану все было знакомо. Сердце сладко ворохнулось, вспомнилось прошлое.
Еще при жизни матери, великой княгини Марии, князь Иван несколько раз бывал в Твери, но после ее ухода из жизни не доводилось…
Князь Михаил обнял племянника, велел истопить баню. Потом, передыхая, они сидели за трапезой и разговаривали о наболевшем: вспомнили великую княгиню Марию, ее преждевременную смерть. Князь Михаил сказал, что слух был, в ее хворях бояре московские замешаны…
Потом тверской князь осудил выбор Ивана Третьего, говорил: греческая царевна, дескать, заставит государя по-новому глянуть на великое княжение.
Молодой князь уже намерился отойти ко сну, а Михаил Борисович свое говорит, сон разгоняет: Иван Третий-де замыслил Тверское княжество под себя подмять…
Пробудился великий князь Иван от щебета птиц за окном, окриков дозорных на тверских стенах. За стекольцами пробивался блеклый рассвет.
Неожиданно припомнился разговор с дядей. Обижается князь Михаил на государя. Однако когда молодой Иван спросил, как Михаил поступит, ежели Орда на Русь пойдет, ответ был достойный:
- Распри наши княжеские и обиды наши нас, русских, касаемы. Но не доведи Бог иноземцам в них вмешаться! Тут мы заодно стоять должны!
Отсидев утреннюю трапезу, Иван Молодой покинул Тверь. Далеко за город его провожал князь Михаил Борисович. Спешились. Дядя положил руку на плечо племяннику:
- Коли чего, князь Иван, помни, ты мне не чужой. Кровь в тебе наша, тверичанская, и я завсегда приму тебя.
Воскресную службу великие князья Иван Васильевич и сын его Иван Молодой отстояли бок о бок.
Службу вел архиепископ Иов. Прихожан было мало, и собор пустовал.
Густой бас дьякона и мягкий тенор Иова уносились ввысь и снова возвращались.
В соборе пахло ладаном, горели свечи. Молодой князь чуял, что отец чем-то недоволен и непременно заведет разговор. Но о чем? О поездке в Устюг или Вологду? Но о том он поведал государю в день возвращения. Рассказал, о чем говорили с тверским князем Михаилом Борисовичем. А когда речь зашла о князьях, какие на помощь иноземцев полагаются, отец нахмурился:
- Сказываешь, Михаил тех князей судит? Так почто он сам с Казимиром сносится? Михаил Шемячичам уподобился…
Храм покинули молча и так же молча во дворец вошли. Уже в сенях Иван Васильевич обронил:
- После трапезы, сыне, поведай мне обстоятельно, о чем у вас с Михаилом разговор велся.
Молодой князь усмехнулся. Подумал, кто-то из дворян, его сопровождавших, донес.
На душе осадок неприятный возник. Разве мог он передать отцу, как сурово судил Михаил его предстоящий брак с греческой царевной?
Но ведь Иван Молодой и сам понимал, что у князя Михаила в словах желчь, потому как он не может смириться, что отец памятью великой княгини поступается.
И уж, конечно, не мог молодой князь передать отцу, как, прощаясь, Михаил Борисович сказал: «Помни, Тверь тебя завсегда рада принять…»
Выйдя из трапезной, уединились в малой палате. Разговор вели короткий, не присаживаясь. И впервые молодой московский князь защищал тверского князя:
- Почто ты, отец, Михаила сурово судишь? Не враг он Москве и зла ей не желает.
Иван Третий сурово оборвал сына:
- Ты, Иван, князя Михаила по словам судишь, а я по делам. Он в душу твою лез. Отчего же, когда великая княгиня Марья жива была, Михаил заверял, что с Москвой ему по пути, а ныне слова те позабыл? Ох, как бы я хотел прочитать грамоту Михаила, какую писал он литовскому Казимиру!
И, оборвав речь, направился к двери. Потом вдруг обернулся, бросил:
- Приглядись, сыне, к тверскому князю Михаилу…
Развернув пергаментный свиток с нанесенной на нем географической картой, молодой великий князь Иван долго смотрел на границы Московской Руси, еще дедом и отцом покоренные земли. Вот пермяки и зыряне, а вот манси и югра…
А эти территории раньше Великому Новгороду принадлежали. Они до самого Студеного моря распростерлись. Князь Иван устремления московских князей одобрял, но отчего отец, покоряя Новгород, сучья вырубил, а корни оставил?
С властью князей ярославских и ростовских навсегда покончил, а с рязанским князем продолжает в мире жить. А все потому, что жена князя рязанского - сестра государя московского Анна Васильевна.
Вот и с Тверским княжеством отец мирился до поры…
Иван оторвал глаза от карты, подумал, что ныне Московская Русь ведет войны по-новому. Раньше, бывало, выводил великий князь войска и вел их на врага. Воинство строилось по полкам: правое крыло, чело и левое крыло. А засадный полк дожидался окончательного удара.
Теперь государь направляет действия воевод из Москвы. Так, на Казань ходили не одной ратью. А еще раньше на Новгород Великий, когда воевода Даниил Холмский первым город осадил…
Князь Иван Молодой задумался. Да и было над чем. Грозная сила собирается в низовьях Волги. В Сарае хан Ахмат нависает над Московской Русью. Какую дорогу изберет он? Поведет ли Орду дорогой Батыя или иной путь протопчут его кони?
Смотрит Иван на карту, а перед глазами проносятся ордынские полчища, стонет русская земля под копытами сотен тысяч коней, скрипят кибитки и арбы и растекаются, подобно саранче, по московским землям татарские воины…
Где заступить Орде дорогу? Да и успеет ли ополчение подтянуться к Москве?
Когда в Устюг и Вологду ездил, с воеводами разговаривал, верил - все готовы встать на защиту Москвы. Только бы собраться воедино… Прав был государь, когда говорил, что сила силе противостоять должна…
Так встанут ли на пути Ахмата русские полки? И великий князь Молодой думает, что у хана два пути. Он может пойти на Рязань, как ходил десять лет назад и был отброшен. Но сейчас он двинется огромной массой и может избрать дорогу иную - либо на Тулу, либо на Калугу. Тогда надобно перекрыть ему путь на Угре-реке. Успеть встать всеми полками…
В дворцовых переходах повстречал молодой князь Иван воеводу Даниила Холмского и поделился с ним своими соображениями.
Князь внимательно посмотрел на Ивана. Перед ним стоял не тот юный князь, с каким наряжали посольство в Крым, а зрелый воин, великий князь Московский.
- Ты, княже, о том же думаешь, что и меня заботит. У нас, великий князь Иван Молодой, одни предположения, а у Ахмата свои соображения. Однако ежели изберет он войну с Московской Русью, то, думаю, твоя правда. Пойдет он на Тулу, самой короткой дорогой на Москву…
Иногда великий князь Иван Молодой начинал судить поступки отца иной мерой, чем прежде. И тогда всему находилось оправдание. Так его, Ивана Третьего, любовь к тверской княгине Марии канула в вечность, уступив место политической страсти великого государя всея Руси.
По мнению Ивана Молодого, эта страсть стала для Ивана Третьего превыше всего, затмила все прежние чувства.
Когда молодой князь обращался к истории, он видел тому примеры. Хотя бы заглянуть в славянскую историю. Владимир, киевский князь, крестивший Русь, отрекшись от язычества и порвав все связи со своими многочисленными женами, взял себе христианку, сестру византийских императоров Анну.
Разве Владимир любил ее так, что мог поступиться прежними страстями? Нет, он об одном мечтал: видеть Киевскую Русь государством могучим, единым…
Вот и Иван Третий берет в жены гречанку, богатство коей в одном - в ее родословной. И это при отцовской скупости! Ему нужно родовое древо Палеологов. Через него он роднится с негаснущей славой древнего Царьграда!..
Иван Молодой верит, что московские великие князья по праву владеют шапкой Мономаха через последнего киевского князя, и далее через Юрия Долгорукого, Александра Невского, Ивана Калиту, Дмитрия Донского тянется древо московских князей.
И что по указанию государя и с благословения митрополита Филиппа начали возводить в Кремле храм Успения Богородицы - тоже закономерное обоснование власти великих князей московских.
Да и пора настала. Старый храм возведен еще Иваном Калитой при жизни первого митрополита московского Петра. Храм пришел в ветхость, грозил рухнуть, бревнами подпирали. А новый храм по образцу Владимирского собора возводят, со всем его благолепием.
Когда Иван Молодой начинал судить отца, Ивана Третьего, этой мерой, он находил в его действиях оправдание многим поступкам…
Вторая поездка в Рим пугала послов великого князя Московского не на шутку. И чем ближе становился день, когда они окажутся в Ватикане, тем больший страх овладевал ими.
В первый приезд Саньку вообще не впустили в папский дворец, а ныне ему предстоит присутствовать при обручении Фрязина с царевной.
А Иоанн Фрязин в прошлый приезд такого страха не чуял, какой ныне доведется испытать.
В тот раз ну повидал Фрязин царевну издалека, ну вручили ему парсуну, спросили, какую веру он исповедует. Иоанн католиком назвался, не признался, что православие принял. С тем и Рим покинул. А в нынешний приезд Фрязину с самой невестой государя московского надлежало обручаться, великого князя представлять. А кто он такой, Иоанн Фрязин? Может на вопросы папы либо царевны ответствовать? А ему, юсланцу великого князя Московского, ни в какие беседы не велено вступать…
Опасался Иоанн: ну как не угодит он своими ответами папе либо прознают на Москве, что держался он не с подобающим достоинством, - тогда какой милости ждать ему от великого князя?
К счастью, приставленный к нему дворянин Санька, Александр, сын Гаврилы, по-италийски не разумеет, тем паче по-латыни.
Тревожно заплакали колокола в Серпухове. Запричитали богомольные старухи. Потянулись в княжьи хоромы серпуховские бояре. Умер князь Юрий, брат великого князя Ивана Третьего…
Распахнулись городские ворота, выехал гридень на Московскую дорогу. Сорвались первые снежинки, кружась, опускались на лицо гридня, таяли.
Он не пустил коня вскачь, взял в рысь. Дорога-то не короткая, до Москвы чуть больше сотни верст, как бы коня не заморить. А в Москву гридень полагает приехать к утру…
Горькую весть везет он государю. Мысль одна другую сменяет. Десять лет служит он в дружине князя Юрия и не может взять в толк, отчего не женился тот? Детей нет. Кому удел наследовать?
Стучат копыта по мерзлой земле, секут снежинки. Темнеет быстро. Справа от дороги изба, оконце бычьим пузырем затянуто. Через него свет лучины пробивается.
Гридень думает, хотя бы снег не посыпал, иначе занесет, закрутит. С дороги бы не сбиться.
Спать не хотелось. Да и раздумья одолевали. Эвон как смерть приключилась: ходил-ходил князь, и нет его…
Никогда хвори не одолевали его, и на тебе, в одночасье не стало. Лег днем передохнуть и не поднялся… Ужели лихие люди чем опоили? Князь ворожеек привечал. Они с него заговор снимали…
А в беспутстве Юрий замечен не был. Всему дому учет вел строгий, чтобы никто на княжеское не посягнул. Старая домоправительница, его кормилица, ключи от всех клетей у пояса держала…
Одно и любил Юрий - баню крепкую. Бывало, нагонят девки пару, князь разоблачится, ляжет на полок, а баба ядреная ему спину мнет, веником березовым хлещет.
По полдня Юрий из парной не выходил. А когда появится, красный, как рак вареный. И за трапезой квасом холодным упивался…
Конь с рыси на шаг перешел. Снег не на шутку повалил. Все вокруг стало бело: и лес, и ближние деревья, и дорога.
«Пожалуй, половину дороги минуло», - подумал гридень и, сняв рукавицу, достал из кожушка краюху ржаного хлеба и пожевал. Захотелось пить, ловил языком снежинки.
Хлестнув коня, поскакал…
До Москвы добрался, едва стража ворота открыла. Минуя Земляной и Белый город, въехал в Кремль.
