Молодые боги

Князья Библа — правители с твердой рукой, не терпящие ссор и драк на улицах города: ничто не должно мешать торговле. Нынешний князь, вслед за несколькими предшественниками носящий имя Хирам, оказался решителен, хотя довольно молод — всего лет на пять старше Нея.

Не успели мы появиться в городе, как он прислал передать Нею, что желает видеть его у себя. Иамарад пошел в качестве переводчика, Аминтер и Ксандр присоединились для представительности. Ксандр немного понимал язык еще с прошлых походов в Угарит, но во время приема не показывал вида, надеясь извлечь из этого какую-нибудь пользу.

Князь Хирам в недвусмысленных выражениях дал понять, что любые кровные распри между Неем и Неоптолемом должны остаться за пределами Библа, иначе обоим придется почтить своим присутствием подземелья крепости и насладиться там гостеприимством хозяина много дольше, чем они намеревались.

Услышав об этом, я порадовалась, что Ней не взял на прием Анхиса. Торжественный перечень родовитых предков Нея, провозглашенный перед Хирамом, вряд ли усилил бы княжескую благосклонность.

Нам пришлось оставить суда в одной гавани с неприятелем. Я сомневалась, что явленное Хирамом миролюбие пришлось Неоптолему по душе больше, чем Нею, но, видимо, у него тоже не было выбора. Погода портилась, наступала осень.

Подходила пора праздника Возвращения. Как-то хмурым днем, когда небо было затянуто свинцовыми дождевыми тучами, я перехватила Нея во дворе дома, снятого нами на выручку от последнего плавания из Миллаванды.

Ней вздохнул:

— Да, от наших обычаев нельзя отказываться. Вроде бы князь Хирам не запрещает здесь обряды других народов, особенно если их проводить не на виду.

— У египтян тут и вовсе отдельное святилище, — сказала я. — Уж точно никто не станет возражать против обрядов, совершаемых в частном здании. — Я повела рукой в сторону высокой стены и крепкой калитки. — Меня больше заботит то, как все устроить. Для процессии нет места, если только не ходить во дворе по кругу. И обязательно нужно что-нибудь, что послужит вратами.

— Сзади есть яма для хранения бобов и зерна. Вырыта в земле, никаких камней, мне по пояс. Сверху доски, чтобы домашний скот не совался внутрь. Подойдет?

— Все равно ничего другого нет. — Я провела ногой по земле. — Почва плотная и внизу, видимо, камень. На нужную глубину не прокопаешь.

Зерновая яма, которую показал Ней, оказалась неровной и грубой, но в общем пригодной.

Больше меня волновало то, кому доверить роли. Деметрой быть, конечно, мне: в ее текстах слишком много строк, и на ней держится все действо. В Пилосе я представляла Деметру дважды — с тех пор как умерла та, что была пифией. Выступления хора можно частично убрать, однако без Владыки Мертвых не обойтись, и тут нужен певец с сильным голосом. Его партия одна из самых сложных, но и самых эффектных для жреца, где размах чувств, начинаясь от ярости, перетекающей в страх и венчающейся горем, завершается смирением и подчинением должному миропорядку. Конечно, придется ее сократить: никому не под силу запомнить столько текста в небольшой срок, если он не жрец с тренированной памятью. Давать эту роль кому-то не прошедшему посвящение — почти святотатство, но без Владыки Мертвых действо невозможно.

С ролью девы все проще. Строк у нее немного, часть из них повторяется, и только в одном фрагменте понадобится хороший голос. К тому же ей почти все действо придется провести в зерновой яме, ожидая выхода, пока будет происходить наш диалог с Владыкой Мертвых.

В конце концов я остановилась на Тии.

— Я? Нельзя! — Она отвела волосы от лица. — Я не проходила посвящение…

— Тебе не обязательно, — сказала я. — Деву обычно исполняет кто-то из учениц. Я много лет пела эту партию в Пилосе; часто ее доверяют обычной девушке с хорошим голосом и приятным лицом.

— Я не решусь стоять там перед всеми людьми! — Хотя она отпиралась, в ее глазах вспыхнул огонек. Видимо, когда-то раньше, еще до войны, она ясно сознавала свою привлекательность и не прочь была порадовать людей пением. Красота и любовь к пению сохранились в ней и сейчас, несмотря на горести.

— Тия, ты должна спеть. Здесь любому из нас приходится стараться для своего народа, учили нас тому или нет. Теперь и от тебя нужна помощь.

Ее рука легла на выступающий под хитоном живот, взгляд скользнул вниз.

— Но я не дева…

— Кора тоже. — Я села рядом с ней. — Все знойное лето она властвовала над выжженными землями Царства Мертвых, рука об руку со Смертью. Она жила во тьме, разлученная с родичами, похищенная подземным Владыкой. Мать приходит ее вызволить, отнять у Смерти. И вот Персефона снимает черные одежды и в наготе начинает путь наверх. Пока длится ее ожидание в подземной тьме, она забывает былое, все остается позади. Она ждет, пока ее мать ведет разговор со Смертью. А потом выходит, облаченная в белые одежды и невинная, как новорожденное дитя, и возвращается в объятия родных. — Я помолчала и взяла ее за руку. — Тия, тебе, как никому, пристала эта роль. Поверь.

И она согласилась.

С Владыкой Мертвых, по сути, не оставалось выбора — никто другой не обладал должной наружностью и умением себя держать перед людьми. Кроме того, Ней в детстве видел мистерии, несмотря на запрет. Да и голос у него сильный — чуть более мягкий и приятный, чем полагалось бы Владыке Мертвых, зато гибкий и звучный. Часами напролет я разучивала с ним партию, которую издавна знала на память: та, что была пифией, когда-то заставила меня затвердить наизусть все тексты мистерий, и сейчас я была ей за это благодарна.

Будь он жрецом — какая бы составилась пара! Словно созданные друг для друга, наши голоса сливались воедино, как свет и тьма, как огонь и мрак. Увы, он не жрец — и лучше мне об этом не забывать…

Наконец пришло время праздника. В полночь, не тронув пока спящую Тию, я разбудила Нея: нужно было приготовить зерновую яму и расставить факелы вокруг площадки для зрителей — пустующего скотного двора позади дома.

Разливалась предрассветная прохлада.

— Не пора еще? — Ней явно не находил себе места.

— Нет, — ответила я. — Начинать надо, когда станут бледнеть звезды. Иначе тебе придется растягивать партию, дожидаясь восхода. — Я поправила складки его плаща. Для действа взяли темный хитон Аминтера, который оказался Нею слегка коротковат, и поверх него, заколов на плече золотой булавкой, накинули мое черное покрывало, сложенное вдвое, чтобы по длине получился мужской плащ. С мечом у бедра и с гладко расчесанными волосами царевич выглядел вполне подходяще для Владыки Мертвых. На мне был мой обычный черный хитон, уже достаточно старый и потрепанный, чтобы поверить, будто я месяцами скиталась в поисках дочери по горам и чащобам.

Тия появилась чуть позже, когда в доме начали просыпаться. Я уставилась на хлеб, который она прижимала к груди.

— Мне нельзя есть? — с ужасом спросила Тия.

— Нет-нет, ешь, — сказала я поспешно. По правилам ей, конечно, надо бы поститься, но если при таком сроке беременности часами сидеть в напряжении и без еды, можно потерять сознание. — Уже почти пора, иди на место.

Прижимая к себе хлеб, Тия влезла в яму, Ней уложил сверху несколько досок. Сидя на земле, она могла наблюдать за нами, но люди, уже собирающиеся на площадке, ее не увидят.

Когда почти все были на месте, я, стоя с краю, начала произносить слова плача — негромко и медленно. Кос обошел площадку и зажег факелы, как я просила; загон постепенно осветился. Люди сидели на земле, подстелив плащи, или стояли сзади у ограды. Кто-то принес две скамьи — для Анхиса и раненых. Факельный свет отражался в широко открытых детских глазах. Сын Нея сидел на коленях у деда, притихли сыновья Аминтера.

Становилось светлее, я возвысила голос.

В первой песни нет никаких ухищрений и сложной смены чувств, лишь одна сплошная боль матери, зовущей свое дитя.

Ксандр, сидевший на земле против меня, уронил голову на руки. Я надеялась, что Ней сможет удержаться от слез, но мне нельзя было смотреть в сторону. Я выдержала последнюю ноту, полагаясь на его самообладание.

Он вступил, верный и сильный голос начал песнь — на ту же мелодию ложились слова о любимой жене, взятой им от родных: она осветила ему вечный могильный мрак, привела весну в преисподние земли. Там, где она ступала, распускались цветы.

Теперь я могла на него посмотреть. В глазах Нея застыли слезы, но голос лился свободно. Он стоял в точности как я, вполоборота к зрителям: лишь те, кто сидел вплотную к левому краю, не видели его лица полностью. Не будь он царевичем, каким бы он стал жрецом! Выверенные движения, великолепное чувство ритма. Когда я, начиная мольбу, медленно воздела руки. Ней повторил жест, словно точнейшее зеркало, простерев руки в мою сторону — словно мы тянемся друг к другу, не касаясь, и только наши голоса сплетаются в сетовании и жалобах, в борьбе и примирении, в вечном споре между жизнью и смертью.

Звезды поблекли, на розовеющем небе проступили белые клочки облаков. Солнце еще не показывалось из-за горизонта. Порыв ветра донес до нас теплый запах свежего хлеба.

Ней отступил вглубь. Теперь его черед оплакивать потерю, теперь ему оставаться полгода во мраке пещер, в пустоте и печали.

Он незаметно откинул ногой доску.

Тия поднялась из тьмы в блистающих белых одеждах, лежащие по плечам волосы чуть колыхал утренний ветер. Верилось, что земля расцветала под ее ногами. Ее высокий чистый голос, разомкнув тишину, по-детски дрогнул на первой ноте, затем зазвучал в полную силу.

Я нашла глазами Коса и кивнула. Он начал гимн, который поют все собравшиеся, «Anados Kore»:

— Она восходит, златая дева, струящая благодать! Славим тебя, златая дева! Ты несешь нам радость и свет…

Я обняла ее; лицо Тии по-особому сняло — она была переполнена любовью, как я и надеялась.

— Приветствую тебя, дочь! — произнесла я. — С тобой приходит радость!

Она прижалась ко мне, и я вдруг услышала, как забился младенец, — и поняла, что в действе нас было трое: я, Тия и та, что станет пифией.

Тия, видимо, почувствовала то же. Она обхватила меня руками, шепча: «Спасибо, спасибо тебе!» Для публики такое единение выглядело более чем правдоподобным.

Позже все ели свежевыпеченный хлеб с медом; дети, смеясь, носились кругами и плясали. Даже Анхис выглядел благодушным, и Ней легко сносил все поддразнивания насчет того, как он был Владыкой Мертвых.

Он истинный сын своей матери, подумалось мне, ему надо было стать жрецом. Мы подошли бы друг другу идеально. Теперь же оставалось только выбросить эту мысль из головы.

Кос обхватил меня за плечи, другой рукой обнимая Тию, которая не переставая разговаривала и поедала хлеб. Сейчас мне не нужно было уединяться для молитвы. «Благодарю тебя, великая Владычица», — подумала я от всего сердца.

Все последующие дни праздничное настроение не уходило. Настало время дождей; между камнями, которыми был вымощен двор, пробилась трава. Воздух стал прохладнее, морские ветры уносили прочь застоялые запахи города. Тия округлилась, как положено к этому сроку, и выглядела теперь не такой изможденной и худенькой.

Ней и Кос часто уходили в гавань — покупали доски и следили за починкой кораблей. Вскоре стало ясно, что Кос не справится в одиночку, и мы наняли местного мастера, чтобы он с тремя подмастерьями помог в работе. Кос подобрал трех подходящих мальчишек из наших — учиться ремеслу.

Тем временем Иамарад устроил несколько сделок и удачно сбыл что-то из товаров, привезенных нами из Миллаванды. Они с Ксандром часто уходили на торжища, да и остальные начали постепенно осваивать город. В один теплый ясный день я тоже решила выбраться из дома. Хоть я и не служу Владычице Моря, мне показалось нелишним наведаться в ее храм, поскольку я теперь принадлежу Ее народу и в морских странствиях полагаюсь на Ее милость. К тому же мне было любопытно.

Огромный храм Владычицы Моря, которую в Библе зовут Аштерет, занимает здесь не одно здание — ему отдан целый квартал с большим торжищем посредине. Камни, которыми вымощены улицы, обтесаны настолько тонко, что швы между ними почти незаметны; колодцы окружены невысокой каменной кладкой, чтобы было удобнее набирать воду, не расплескивая. На торжище собран товар со всего мира — голуби и ягнята для жертвоприношений, драгоценные металлы и камни, продукты, слоновая кость, рог, алебастр и даже ткани из тончайшего египетского льна. Но самое ценное здесь папирус, записи на котором теперь называют по имени Библа.

Торговля идет на глазах у богов, и жрецы получают десятую часть всей прибыли, взимая плату дебенами серебра или молодыми козлятами. Ее святилище венчалось крышей из благоуханного кедра, с потолочными балками в толщину человека — таково богатство здешнего храма.

В простом хитоне и черном покрывале я выглядела как служанка, вышедшая за покупками. Благовоспитанные женщины Библа не ходят пешком, а передвигаются в изящных носилках с занавесками из тонких тканей, в сопровождении носильщиков и рабов, так что вряд ли кто-то примет меня за жрицу.

Не знаю, чего я ожидала, — наверное, подобия островных храмов. Но меня встретил огромный гулкий зал; от алтаря еще струился запах жертвенной крови, хотя утро близилось к разгару и день был не праздничный. Между колоннами попадались люди: кто-то зашел, чтобы укрыться от жаркого солнца, кто-то отдыхал от торговой суеты или разговаривал с храмовыми прислужницами. Я раньше не знала, что за цену жертвоприношения здесь можно провести время, уединившись со служительницей Аштерет — храмовой рабыней. Потому-то вечерами здание ярко освещено, и беспрестанные приношения текут сюда от моряков из любых земель.

Сейчас, утром, масляные светильники уже погасли и факелы прогорели дотла, на резных колоннах виднелись полоски копоти. Я вышла на середину; в просторном зале мои шаги отдались эхом.

Изваяние, вырезанное из цельного камня, возвышалось над полом почти на два человеческих роста. Нарисованные глаза устремлены в сторону моря, в поднятых руках застыли систр и хлебный колос: в здешних краях Ее чтут не только за морское владычество. Священная змея, нарисованная вдоль нижнего края одежд, казалась такой же оцепенелой и безжизненной, как и все изваяние. Могущество здесь чувствовалось, но статуя не была его средоточием.

Опустившись на колени у Ее ног, я ждала.

Ничего не происходило. Я слышала, как приближаются и удаляются шаги, как набегают волнами звуки торжища. Если Она и обращала ко мне слова, меня они не коснулись.

Через некоторое время я поднялась и отошла к левой стороне зала. Каменные стены примерно на высоте моего роста переходили в кедровые, их перекрывал кедровый потолок.

По каменной части стен вилась резьба. В некоторых линиях угадывались знаки, которые используются здесь для передачи слов. Я не могла их прочесть. Та, что была пифией, считала для меня ненужным умение читать и писать даже на языке островов, а письмо Библа выглядело неизмеримо более сложным, к тому же знаки походили один на другой почти до неразличимости. Я видела в них только рисунок — часто повторяемые символы; должно быть, они складываются в обычные слова здешнего языка. Но языка я не знала, а без слов рисунок оставался приятным для глаз — и только.

Я повернулась уйти, когда раздался знакомый голос.

— Останься еще хоть на миг, не уходи, — сказал Ксандр. — Пожалуйста!

Я приняла это на свой счет — но лишь до того, как обернулась. В тени колонны, почти у Ее изваяния, ко мне спиной стоял Ксандр.

— Я не могу, — ответила девушка, отнимая руку и отступая назад, в полосу солнечного света, где я могла ее разглядеть. Лет пятнадцать — первая пора женственности: маленькая грудь, стройное тело; умащенные волосы сбегают вдоль спины завитками. Запястья схвачены браслетами, пышные юбки струятся пурпуром и золотом, красные губы и соски выделяются на коже цвета слоновой кости. Да, красивая…

— Хоть на миг, — повторил он.

Она помедлила, нахмурив крылатые брови.

— Хорошо, только на миг, — произнесла девушка, делая шаг обратно и закидывая руки ему за шею, белые руки поверх его черных волос. Он поцеловал ее — и мне надо было отвести взгляд, мне ни к чему видеть, как его губы прижимаются к ее рту требовательно и нежно, как его рука ласкает изгиб ее спины. Но я застыла на месте, не в силах отвернуться, хотя сердце билось уже где-то в горле.

— Я тебя еще увижу? — Он оторвался от ее губ, хотя их лица, светлокожее и смуглое, еще почти соприкасались.

— Да. Потом. Обещаю.

Торопливый стук золоченых сандалий разнесся по каменному полу.

Я стояла в тени колонны, Ксандр меня не видел. Я дождалась, пока он ушел.

Искалеченная нога и пыльные черные одежды — я выгляжу как рабыня, посланная за покупками. Удивительно ли? Разве не в рабстве я родилась?

Что мне до Ксандра и его дел? Он мне не родич и не возлюбленный. Его даже не назвать другом. Он просто кормчий того корабля, на котором мне выпала судьба плыть.

Я шла обратно к гавани, чувствуя растущую ярость. Что мне за дело? Чего я ждала? Почему я решила, что Ксандр не такой, как прочие моряки, блудливо урывающие удовольствие на всяком берегу, не задумываясь о завтрашнем дне? Отчего ему не походить на остальных мужчин, падких лишь на красоту?

«Уж ее-то у меня не много, — думала я, проходя в двери дома. Черное покрывало развевалось за спиной. — Не много. Ровно столько, чтобы устрашенные мужчины падали передо мной на колени, цепенея от ужаса. Ровно столько, чтобы в нужный срок прикоснуться к ним Ее холодной рукой».

«Я останусь в стороне от круговерти, — когда-то поклялась я, — и пусть никто не зовет меня любимой».

Лежа поверх расстеленного на полу тюфяка и глядя сухими глазами в потолок, я вдруг поняла, что огорчаться или нет — зависит от меня самой. Можно и дальше воображать Ксандра предателем, хотя он ничего мне не обещал и между нами сказано лишь несколько дружеских слов. А можно поразмыслить о том, что здесь вмешалась не его судьба, а моя — ведь не им, а мной принесена клятва не искать ничьей любви, кроме любви Владычицы.

Он не знал, что я видела его в храме, а я ему об этом не скажу.

Я перевернулась на бок и зарылась лицом в покрывало. Буду молчать. Незачем портить дружбу. В конце концов, я всегда знала, что мне судьба быть одной.

Зимние дни бежали один за другим, работа на кораблях шла как надо — Кос был доволен. Но спокойствие не может длиться вечно: между людьми, втиснутыми в одну гавань, нет-нет да и промелькнет дурное слово, а то и угроза. К тому же, зная Неоптолема, я должна была предвидеть, что княжеские запреты обезоружат его ненадолго и в конце концов он попытается их обойти, хотя бы и подлостью.

Меня разбудили крики и беготня, я выскочила во двор.

Аминтер с мечом в руке замер на пороге, Иамарад что-то кричит, в свете факела видно, как в массивную калитку протискивается Кос с окровавленным кинжалом в руке, почти на весу поддерживая Нея. Ней зажимает рукой бок, но кровь стекает по хитону и капает на землю.

— Что случилось? — крикнул Аминтер.

— Закрой калитку, — приказал Иамарад. — Погасить факелы, лучников на стены. Погасить факелы, я сказал! Иначе лучники как на ладони!

Несколько человек вскочили на стены — я видела, как Бай, мелькнувший рядом со мной, поморщился от боли.

Я подбежала к Нею, на ходу выкликая имя Лиды — она лучше всех здесь умеет врачевать. Ранен не только Ней, но остальные отделались намного легче. Лида прибежала сразу же.

— Как все произошло? — спросила я Иамарада.

— Мы возвращались от кораблей, в темноте на нас напали. — Он поморщился. — Неоптолем.

— Где Ксандр?

— Его с нами не было, он в храме. — Иамарад взглянул на стены. — Стража не помешает, однако сюда они вряд ли сунутся. Для них нападать на дом — значит нарываться на гнев князя Хирама, который учинит с ними расправу за нарушение мира. А так мы не докажем, что Неоптолем причастен к вылазке. Мало ли в городе простых воров…

— Чтобы простые воры напали на группу вооруженных людей?.. — с сомнением произнесла я.

Иамарад пожал плечами:

— Это были ахейцы. На Нея они кинулись в первую очередь.

Вслед за Лидой и Косом я вошла в комнату Нея. С него сняли хитон, в боку зияла глубокая кровоточащая рана.

— Нужна вода, — сказала Лида. — Чистая вода, только что из колодца. И ткань для повязки. Скорее.

Кос бросился выполнять.

Около дюжины людей толпились в дверях, норовя проникнуть в комнату.

— Царевич Эней ранен, — сказала я им, подходя. — Лида о нем позаботится, только не нужно ей мешать.

— Он умер? — спросил кто-то.

— Нет, — ответила я, чуть посторонясь, чтобы они увидели Нея; Лида хлопотала вокруг него, промывая рану. Если сейчас не показать им царевича, пойдут слухи. — Он ранен, ему нужен покой.

Убедившись, что все так и есть, люди начали расходиться. Когда ушли последние, я вернулась в комнату. Лида выжимала окровавленный лоскут, вода в тазу уже стала густо-багровой. Ней лежал с тугой повязкой вокруг тела, изможденный и бледный.

— Потерял много крови, — тихо сказала Лида. — Рассечены только кожа и мышцы, внутренности не задеты: наверное, клинок скользнул по нижнему ребру. Царевичу повезло.

Раны в живот почти всегда неисцелимы, хотя смерть может прийти далеко не сразу.

— У него сейчас слабость и лихорадка, но если жар спадет, Ней через неделю встанет на ноги, — добавила она. — Я посижу с ним ночью. Ему нужны сон и покой.

Оставив его с Лидой, я пошла во двор, стены которого еще охранялись лучниками. В переходе мне попалась на глаза какая-то бесформенная куча, которую я приняла было за узел с вещами, но, присмотревшись, разглядела ребенка.

Вил смотрел на меня голубыми глазами — такими же, как у Нея.

— Мой отец умер? — спросил он тихо.

Я опустилась на колени рядом. О нем совсем забыли в суете.

— Нет. Твой отец поправится. Его ранили в схватке, сейчас он спит. Когда проснется, с ним можно будет поговорить.

Вил закусил нижнюю губу и замолчал. Подняв с пола, я обхватила его поперек туловища — он оказался совсем легким для почти пятилетнего мальчишки.

— Ну, тогда пойдем, — решила я. — Посмотрим на него прямо сейчас.

Мы вошли, Лида предостерегающе поднялась.

— Царевич Вил сейчас уйдет. — Я опустила его на пол рядом с постелью. На шее у Нея блеснула капелька бронзы — какой-то амулет с храмового торжища. — Видишь? Он спит.

Вил протянул руку и тронул Нея:

— Папа…

Веки Нея дрогнули.

— Вил… Все будет хорошо, сынок. — Он медленно открыл глаза. — Я скоро поправлюсь.

Вил безмолвно пошевелил губами.

— Я не умру, — проговорил Ней. — Просто посплю, потому что уже ночь. Лида отведет тебя в постель, и ты тоже поспишь.

— Я побуду здесь, — сказала я, взглянув на Лиду.

— Пойдем, царевич Вил. — Она встала с места. — Уже ночь, тебе давно пора спать. Пойдем, я тебя уложу.

Они вышли, Ней закрыл глаза.

— Кажется, удалось, — сказал он.

— Отдохни, Ней, — ответила я. — Тебе нужен сон. Я буду рядом.

Тянулось холодное предрассветное время, когда затихает даже большой город. Ни шороха, ни собачьего лая. Я сидела в кресле у постели царевича и временами клевала носом. Тускло горел светильник. Слышалось лишь дыхание Нея, грудь вздымалась и опадала в такт. Жар не уходил, однако и не усиливался. Я не чувствовала Ее присутствия, и сейчас меня это утешало. Если жар спадет, Ней выживет.

Амулет в виде меча при каждом вздохе поднимался и опускался на груди, бронза вспыхивала бликами от светильника. Я на миг задремала, но тут же, вздрогнув, проснулась.

Я не слышала, как он вошел. Он сидел в кресле рядом с дверью — молодой, с усталым лицом и выгоревшими волосами, в потертых кожаных одеждах. Если бы не тень от сложенных за спиной крыльев, я приняла бы его за обитателя Библа.

— Кто ты? — спросила я. Мне уже приходилось видеть богов.

— Ты не испугалась, — произнес он с мимолетной улыбкой.

— Мне нечего бояться, — ответила я. — Я служу Владычице Мертвых и нахожусь под Ее защитой.

— Обычно люди боятся богов.

— Обычно да. Но меня больше пугают сами люди и их деяния.

Он снова улыбнулся:

— Твоя смелость мне нравится. Я прихожу только к смелым.

Я взглянула на Нея — он спал, на шее подрагивал меч-амулет.

Я постаралась, чтобы голос звучал твердо.

— Зачем ты здесь? Значит, ты пришел к нему?

— К нему, но не за ним, как ты подумала. Я не Смерть.

— Я знаю.

— Это я отвел от него нож, и лезвие скользнуло вдоль бока. Не крикни я — он бы не обернулся, клинок вошел бы в спину по рукоять. Он бы уже умер.

Я опустила взгляд на лицо Нея, боясь моргнуть.

— Но почему? Он ведь не из твоего народа.

Он словно бы пожал плечами, хотя плечи остались неподвижны, лишь дрогнули беспокойно крылья.

— Он смелый. И у него на шее мой меч.

— Меч у него от Ксандра, тот купил его на торжище у храма. Сказал, что дарит на удачу.

— Выходит, удача его не подвела.

— Кто ты? — повторила я.

— Мик-эль, из воинов Баала.

Я покачала головой. Мне привычнее было Ее устрашающее величие, полное тайны и неподвластное пониманию.

— Ты не похож на тех богов, что я видела.

— Просто я очень молодой бог. — На этот раз он и вправду пожал плечами.

— Боги бывают молодыми? Неужто могут появляться новые боги?

— Боги войны вряд ли появились прежде воинов. А боги урожая не могли родиться раньше, чем люди научились сеять семена и возделывать землю. Было и такое время, не очень давно.

— Моя Владычица…

— Твоя Владычица живет издревле. Она была уже старой, когда человек, опустившись на колени в высокой траве, впервые дивился тому, что его брат упал и больше не побежит с ним рядом. Или когда женщина впервые спеленала мертвого ребенка и положила его в землю, как в лоно. Твоя Владычица была уже старой, когда я родился.

— А как ты родился?

Мик-эль чуть пошевелил крыльями, словно устраивался поудобнее. Его взгляд блуждал где-то вдалеке.

— Не сказать чтобы я четко помнил… То, что кажется мне воспоминаниями, могло и не происходить. Или происходить не со мной…

— Расскажи, — попросила я. — Ночь закончится не скоро.

Он посмотрел на спящего Нея:

— И вправду… Как-то давно на берегу одной большой реки жил юноша, который убил бешеного гиппопотама. Тот уничтожал людей и опрокидывал лодки, и юноша убил его в зарослях прибрежного тростника. Народ возликовал и сделал юношу своим вождем. Много лет он водительствовал ими. Сыновья его выросли сильными, люди жили в благоденствии. Но потом явился крокодил. Длинный, как два человека сразу. Сначала он поедал их коз, потом стал поедать детей. Люди пришли к вождю и сказали: «Когда ты был молод, ты убил свирепого гиппопотама. Теперь пойди и убей крокодила, который пожирает наших детей!» И вождь с другими мужчинами пошел и отыскал место, где жил крокодил. Длинный, как два человека сразу, и с зубами больше мужской ладони. И там, где берег реки покрыт илом, разразилась битва. Крокодил бросился на вождя и разом откусил ему ногу. Вождь из последних сил метнул копье крокодилу в голову, и тот издох. Кровь вождя залила весь берег. Народ был избавлен от крокодила, но вождь погиб.

Я улыбнулась. Меня не оставляло чувство, что я уже слышала эту историю — где-то, когда-то…

— Вождя с почестями похоронили на краю пустыни и сложили о нем песни. Потом установили камень и вырезали изображение царя, который поражает копьем крокодила. К камню приносили цветы и смоквы, молясь о том, чтобы у народа всегда был царь, который может отдать жизнь за людей. Сыновья и внуки взывали к его духу, отправляясь на охоту. Вскоре и другие стали делать то же.

— А что случилось с ним самим?

Мик-эль склонил голову к плечу.

— Он не ушел. Не пересек Реку, как у вас говорят. Он остался и присматривал за народом и выслушивал мольбы. Сыновья его мужали и старились, и он нашептывал им советы, не зная, слышат его или нет. Иногда ему казалось, что слышат. Поэтому он не ушел. Вскоре все, кого он любил и знал, состарились и умерли, но появились другие — дети, рожденные детьми его детей; они тоже охотились на берегу реки. И молодым охотникам все так же требовалась его помощь, и кто-то шептал его имя, выслеживая дичь в зарослях тростника. И он остался. Он решил, что не уйдет, пока будут живы те, кому он нужен.

— Это случилось давно.

— Много человеческих жизней назад. Еще до того, как первый корабль вышел в море и первый плуг взбороздил землю. Тогда все люди, какие есть, поместились бы в один нынешний город.

— Почему гибнет мир? — спросила я. — Города исчезают один за другим. Как тот остров, что звался Фера.

Мик-эль вздохнул:

— Ты вряд ли поймешь. Я и сам не очень-то понимаю. Как тебе сказать… бывают такие каменные плиты, очень большие, которые плавают поверх огненного моря, как айсберги в океане, и порой они сталкиваются…

— Что такое айсберг? — спросила я.

Мик-эль моргнул.

— Это огромная… Ладно, оставим. Видишь ли, тут дело не в богах и их милости или немилости. Это больше схоже с волнами, набегающими на берег. Обычный ход событий, составляющих жизнь мира.

— Разве не боги создали мир?

— А мир создал богов. — Мик-эль чуть подался вперед. — В начале не было ничего, даже времени. Потом появилось нечто. Слово. Мысль. И тут же в мгновение ока явилось все сущее. Ослепительный всепроникающий свет. Звезды и светила начали свой путь по небесной тверди. И возникло Все и Ничто.

— День и ночь?

— Вечер и утро. И время. Потому что теперь появилось «до» и «после». И возникли земля, и вода, и воздух, и солнце, и огонь. И воды собрались и пролились на землю дождем, и стал океан.

— И тогда Гея и Крон — Земля и Время — породили других богов.

— Точно! Ну, по крайней мере похоже. Вряд ли я объясню вразумительнее.

— Так почему же гибнут города? И почему ты помог Нею? — спросила я.

— На первое «почему» я не смогу ответить так, чтобы ты поняла. А второе… Ваш предводитель смел, а смелые не должны гибнуть от предательского удара в спину. У него на шее мой меч.

— Который подарил ему Ксандр.

— Этого-то я знаю давно. — Мик-эль улыбнулся, лицо его словно осветилось. — В моем народе был юноша, сын от сына моего сына в четырнадцатом колене. Он хотел узнать, куда течет река. И повел тростниковый корабль вдоль берега и дальше по разветвленным протокам дельты, мимо тех мест, где потом вырастут города, — и так вышел к морю. Он взглянул на океан, где вода простирается до горизонта, и увидел, как велик мир. Тогда в его сердце зародился страх, но вместе с ним и великое желание повидать все земли и ступить на каждый берег, дойти до края мира и постичь пути ветров. И когда той ночью он лежал на прибрежном песке, глядя на плывущие по небу звезды, он вдруг задумался, из чего они сделаны и что за черное пространство их окружает — неужели еще один океан? Я знал, что будь у него десять тысяч жизней, он обошел бы на корабле все уголки вселенной. Он приходит и уходит, пересекает Реку и возвращается снова. Когда могу — я ему помогаю. Когда могу — нахожу. Он сын от сына моего сына в четырнадцатом колене, один из сыновей моего сердца.

— Ксандр очень достойный, — сказала я. — Хорошо, что его любит кто-то из богов.

— Пусть даже молодой. — Губы его чуть дрогнули в неуловимой улыбке.

— Пусть даже молодой. Мик-эль из воинов Баала.

Позади меня шевельнулся Ней:

— Сивилла?..

Я повернулась:

— Ней! Ты как?

Он чуть поднял голову:

— Пить хочется.

Моя рука легла ему на лоб — чуть липкий от пота и прохладный. Жар прекратился.

— Сейчас дам тебе воды, — сказала я.

— Кто здесь был только что? Мне показалось, ты с кем-то говоришь…

— Я молилась, — ответила я, наливая воды из кувшина. Комната была пуста.