ГЛАВА 10

Весна уже вступала в свои права, и не растаявший снег теперь виднелся лишь на вершине MonsBadonicus, которую местные называли горой Бадон. Крестьяне, возвращавшиеся с полей, и пастухи, гнавшие стада с пастбищ, заметили пурпурного дракона, возникшего вдали, над старыми развалинами.

Они видели серебряную голову, сверкавшую над самой высокой башней заброшенной крепости, – и этот знак разбудил во многих душах почти забытые мечты о доблести и славе.

Амброзин, смешавшись с толпой на рынке, или бродя от фермы к ферме, прислушивался к разговорам и улавливал те беспокоящие чувства, что пробуждались в людях. Многие были встревожены символом, так внезапно появившимся из далекого, давно никем не упоминаемого прошлого, – однако никто не решался высказывать свои мысли вслух. Однажды, наблюдая за пастухом, замершим в созерцании римского штандарта, Амброзин прикинулся чужаком в этих краях и спросил:

– Что это за знамя? Зачем оно там стоит, над пустой крепостью?

Пастух посмотрел на него со странным выражением в глазах.

– Ты, должно быть, пришел издалека, – сказал он, – если не узнаешь этого стяга. Многие годы он был символом тех, кто давал защиту и свободу этой земле, был символом чести… Это знамя легендарной армии, двенадцатого легиона, легиона Дракона.

– Вообще-то я о нем слышал, – откликнулся Амброзии, – но я всегда думал, что это просто выдумка, сказка, что ее придумали для северных варваров, чтобы они пореже сюда заглядывали.

– Ты ошибаешься, – покачал головой пастух. – Этот легион действительно существовал, и человек, с которым ты говоришь сейчас, состоял в нем. В молодости, конечно.

– Ну, и что же случилось с этим легионом? – спросил старый друид. – Куда он подевался? Его разбили? Или вынудили сдаться?

– Нет, ни то, ни другое, – сказал пастух. – Нас предали. Мы вышли за Великую стену, преследуя банду скоттов, похитивших женщин в одной из наших деревень, а одного из вождей, наших союзников, оставили охранять проход в стене, где мы должны были пройти при возвращении. Но когда мы вернулись, преследуемые ордой разъяренных врагов, проход был загорожен, а наши бывшие союзники направили на нас оружие. Мы оказались в ловушке! Многим из нас пришлось вступить в битву, но другим удалось ускользнуть, поскольку внезапно поднялся густой туман и скрыл нас. Мы нашли безопасное место, потому что сумели пробраться через узкую долину, скрытую между высокими скалистыми стенами. И после этого решили разойтись и по одиночке вернуться домой. Предателя звали Вортиген, это нынешний тиран, который с тех пор угнетает всю страну и высасывает из нас кровь поборами, его прислужники грабят всех, и люди постоянно живут в страхе. Но мы, легионеры, с тех пор существуем незаметно, стыдясь самих себя, мы просто работаем и стараемся позабыть, кем были когда-то. И вот вдруг невесть откуда взялось это знамя, словно чудо, и напомнило нам: тот, кто боролся за свободу, не может умереть рабом.

– Расскажи мне, – продолжал спрашивать Амброзии, – кто посоветовал всем распустить легион? Кто посоветовал вам вернуться к своим семьям?

– Наш командир погиб в том бою. Так что совет дал его первый помощник, офицер Кустенин. Он был мудрым и храбрым человеком, и он хотел сделать так, чтобы нам было лучше. Его жена тогда как раз родила девочку, чудесную, как бутон розы, и, наверное, в тот момент Кустенину жизнь казалась слишком дорогим даром. Да и все мы думали о своих женах, детях, о своих домах. Мы тогда не понимали, что если бы держались вместе, под этим знаменем, мы смогли бы куда лучше защитить все то, что нам так дорого…

Амброзину хотелось продолжить разговор, но пастух замолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами. У него перехватило горло, и он просто молча смотрел на штандарт, развевающийся в солнечных лучах… а потом повернулся и ушел.

Старый наставник, пораженный услышанным, несколько раз после этого приходил к Кустенину и пытался обсудить с ним все, однако тщетно. Бросить вызов силам Вортигена при тех условиях, что сложились в стране, было равносильно самоубийству. Та видимость свободы, которой пользовались люди Кустенина, похоже, вполне его устраивала, – особенно по сравнению с безумным риском восстания. Одна лишь мысль о бунте приводила Кустенина в ужас, и он даже ни разу не приехал в старую крепость, чтобы познакомиться со всеми, кто там поселился.

Карветия оставалась единственным городом во владениях Вортигена, до сих пор наслаждавшимся небольшими вольностями, – но лишь потому, что тиран нуждался в ее рынках и океанских портах. Кое-какие товары по-прежнему приходили из-за моря, а с ними и новости о дальних землях, – и морские торговцы служили городу своего рода защитой от мечей наемников Вортигена.

А в крепости тем временем шел ремонт укреплений, перестройка башен и бастионов; воины заделывали бреши в крепостном валу, выравнивали аппарели, ставили частокол из закаленных в огне кольев. Батиат вспомнил, что прежде был кузнецом, и его молот неустанно стучал по наковальне. Ватрен, Деметр и Оросий привели в порядок жилые помещения, конюшни, хлебопекарную печь и мельницу, а Ливия радовала всех, подавая к столу горячий, душистый хлеб и чаши теплого молока.

Один лишь Аврелий, несмотря на то, что в первые дни горел энтузиазмом, становился все более унылым и задумчивым. Он каждую ночь подолгу бродил по бастионам, с оружием в руках, всматриваясь в темноту, – как будто ждал врага, который и не думал являться, но который, тем не менее, заставлял Аврелия чувствовать себя неуверенным и бессильным; он ждал некоего признака, который напомнил бы ему о самом себе… призрака, похожего на самого легионера: то ли труса, то ли, еще хуже того, предателя.

И еще Аврелий размышлял над организацией защиты, разрабатывал стратегию.

Когда может начаться осада? Когда на горизонте появятся орды всадников? Когда под этим синим небом грянет момент истины? И кто на этот раз откроет двери врагу? кто может оказаться волком в овечьей шкуре?..

Амброзин понимал мысли Аврелия, чувствовал боль настолько сильную, что даже Ливии не удавалось ее смягчить. Старый наставник прекрасно понимал, что близится время столкновения с врагом, что рука судьбы дотянется до них… судьбы, до сих пор насмехавшейся над Аврелием… и как раз в тот момент, когда Амброзин обдумывал наилучший способ действий, появился Кустенин на своем белом жеребце. Он принес печальные новости: Вортиген приказал, наконец, распустить последний сенат в течение месяца. Люди должны отказаться от древней системы правления магистратов, а в городе будет размещен воинский гарнизон, состоящий из свирепых наемников с континента.

– Может, ты и прав, Мирдин, – задумчиво сказал Кустенин. – Настоящая свобода – только та, которую завоевывают потом и кровью… но теперь уже слишком поздно.

– Неправда, – возразил Амброзин. – А почему – ты узнаешь, если придешь завтра утром на заседание сената.

Кустенин покачал головой с таким видом, как будто в жизни не слыхал подобной ерунды, – и сразу вскочил в седло и умчался к городу через пустынную равнину.

На следующее утро, еще до рассвета, Амброзин разбудил Ромула, чтобы вместе с ним отправиться в город.

– Куда вы собрались? – спросил Аврелий.

– В Карветию, – ответил старый наставник. – В сенат, а может быть, на рыночную площадь, – если будет необходимо, я прямо там соберу народ.

– Я пойду с вами.

– Нет, твое место здесь, во главе твоих людей. Не теряй веры, – добавил Амброзин.

Он взял свой посох паломника и они с мальчиком пошли к Карветии по тропе, вившейся через луг, вдоль берега озера.

Карветия до сих пор выглядела как настоящий город римлян: над ее стенами, сложенными из прямоугольных камней, высились сторожевые башни, ее здания обладали римской архитектурой, улицы были прямыми, а люди говорили на латыни и придерживались обычаев предков. Амброзин ненадолго остановился перед сенатом, куда уже собирались на заседание народные представители. И многие горожане тоже желали присутствовать там, но они пока что толпились перед закрытой дверью атриума.

Но вот, наконец, все разместились внутри, заседание началось. Первым взял слово человек суровой внешности, одетый очень просто; весь его вид производил впечатление честности и уверенности в себе. И, должно быть, он пользовался большим уважением, потому что шепот мгновенно стих, стоило ему открыть рот.

– Сенат и народ Карветии! – сказал он. – Наше положение становится просто невыносимым. Тиран пригласил новых наемников, которые отличаются невиданной жестокостью и дикостью, – под тем предлогом, что народ городов, до сих пор имеющих собственное управление, нуждается в защите. И он готов уничтожить последний символ свободного волеизъявления граждан Британии – наш сенат! – Гул испуганных голосов прокатился по рядам сенаторов и слушателей, заполнивших атриум. – Что мы должны делать? – продолжил оратор. – Склонить головы, как мы делали это до сих пор? Смириться с новыми унижениями и новым стыдом, позволить им растоптать наши права и наше достоинство, осквернить наши дома, позволить их грязным рукам коснуться наших жен и дочерей?

– К несчастью, у нас нет выбора, – сказал один из сенаторов. – Сопротивление Вортигену будет означать смерть для всех нас.

– Это правда! – воскликнул другой. – Нам не выстоять против его ярости. Он просто сметет нас с дороги. А если мы подчинимся, то, по крайней мере, сможем попытаться сохранить хотя бы некоторые из наших преимуществ.

Амброзин быстро вышел вперед, ведя за собой Ромула.

– Могу ли я попросить слова, благородные сенаторы?

– Кто ты таков? – спросил председатель. – Кто ты таков, чтобы вмешиваться в наше собрание?

Амброзин обнажил голову и вышел в самую середину зала, заставив Ромула придвинуться поближе, поскольку чувствовал, что мальчику не хочется оказываться на виду.

– Мое имя – Мирдин Эмрис, – начал старый наставник. – Я – друид из священного леса Глева, и я римский гражданин по имени Меридий Амброзин – с тех пор, как на этих землях установилась власть закона Рима. Много лет назад вы послали меня в Италию с особой миссией: просить императора о помощи, надеясь, что я вернусь с армией, которая сумеет восстановить порядок и благополучие в этих страдающих землях, так же, как в славные времена святого Германа, героя, присланного к нам Атисом, последним и самым доблестным римским солдатом.

Изумление, вызванное у всех присутствующим внезапным появлением и неожиданными словами Амброзина, заставило всех молчать, прислушиваясь. И Амброзин продолжил:

– Я потерпел неудачу в той миссии. Я потерял спутников во время нашего путешествия, а потом долго страдал от голода, холода, болезней и нападений. Это просто чудо, что я остался в живых. А потом я день за днем сидел во дворе императорского дворца в Равенне, моля выслушать меня. Но все было тщетно. Меня так и не принял тогдашний император, бесхребетный человек, полностью подпавший под влияние своих советников-варваров. Но теперь я вернулся. Пусть поздно, это правда… зато не один. Не с пустыми руками! – Амброзин сделал небольшую паузу, потом продолжил торжественно: – Всем вам, я уверен, известно пророчество оракула, возвестившее о приходе некоего юного человека с чистым сердцем, который принесет меч правосудия в эти земли и вернет им утраченную свободу. И я привел к вам этого юного человека, благородные сенаторы! – повысил голос старый друид. – Перед вами – Ромул Август Цезарь, последний римский император!

Его слова были встречены глубочайшим молчанием, а потом вокруг зажужжали голоса, становившиеся все громче и громче. Одних явно поразило заявление старика, другие, опомнившись, засмеялись над неожиданным оратором.

– А где же его чудесный меч? – спросил один из сенаторов, перекрывая шум голосов.

– А где легионы этого новоявленного Цезаря? – спросил другой. – Ты вообще имеешь представление о том, какую армию содержит Вортиген? Представляешь ты это или нет?

Амброзин заколебался, задетый их словами. Но тут же заговорил снова:

– Двенадцатый легион Дракона сейчас восстанавливается. Император будет представлен солдатам, у которых, я уверен, найдутся сила и желание сражаться с отвратительной тиранией.

По залу сената разнесся оглушительный хохот, на место ораторов вышел третий сенатор.

– Ты слишком долго отсутствовал, Мирдин, – сказал он, называя старика его кельтским именем. – Этот легион давным-давно распущен. Никому и в голову не придет снова браться за оружие.

Все снова засмеялись, и Ромул почувствовал, как его окатывают волны язвительности и презрения, но не двинулся с места. Он просто прикрыл лицо руками и замер в середине зала. И вот шум насмешек постепенно затих… теперь лишь смущенное, пристыженное бормотание разносилось по залу сената.

Амброзин положил руку на плечо мальчика и снова заговорил, возмущенный и обозленный.

– Да, смейтесь, благородные сенаторы! Насмехайтесь над бедным мальчиком. Он не в состоянии защищаться, он не может ответить на ваши глупые оскорбления. Он видел, как его родители были безжалостно убиты варварами, его преследуют, желая убить, за ним гонятся, как за диким зверем – все варвары боятся его и хотят его смерти. Он, выросший в роскоши императорского дворца, теперь вынужден довольствоваться жалким убежищем. Но он – настоящий герой. Он таит в своем сердце боль, отчаяние и страх, неведомые мальчикам его лет, но он выдерживает все с силой и достоинством древних героев Римской Республики. А где ваша гордость, сенаторы Карветии? Где ваше достоинство? Вы заслужили тиранию Вортигена. Вы получили именно то, чего достойны, потому что в ваших телах – души рабов! Этот мальчик потерял все, кроме жизни и чести. И переносит страдания с истинно царским величием Я привел его сюда, чтобы вы увидели последнее семя умирающего дерева, которое может еще прорасти в гибнущем мире, – но я нашел здесь гнилую и бесплодную почву. И правильно, что вы отвергли его, – потому что вы его не заслуживаете. Нет! Вы заслуживаете только презрения любого человека, обладающего чувством чести!

Амброзин закончил свою горячую речь в мертвой тишине. Как будто тяжкий свинцовый груз упал на смущенное и растерянное собрание. Старый наставник в знак презрения плюнул на пол, а потом взял Ромула за руку и с величавым видом увел мальчика прочь, хотя несколько неуверенных голосов пытались остановить его. Когда старик и мальчик вышли, в сенате сразу же разгорелся горячий спор, перешедший в громогласный скандал, – но один из сенаторов не принял в нем участия. Он поспешил к боковой двери и выскользнул из здания. Сев в ожидавший его экипаж, он приказал трогаться с места.

– В Кастра Ветера! – сказал он. – В замок Вортигена, быстро!

Амброзин, разъяренный оскорбительным поведением сенаторов, вышел на площадь. Он изо всех сил старался ободрить Ромула, помочь мальчику справиться с пережитым, – как вдруг его схватили за руку.

– Мирдин!

– Кустенин! – воскликнул Амброзин. – Бог мой, какой стыд! Ты видел, что там случилось? Ты был в сенате?

Кустенин опустил голову.

– Да, я там был. Ты понимаешь теперь, почему я говорил, что уже слишком поздно? Вортиген подкупил большинство сенаторов. И он без труда заставит их разбежаться, не встретив ни малейшего сопротивления.

Амброзин торжественно покачал головой.

– Я должен поговорить с тобой, – заявил он. – Я должен поговорить с тобой весьма обстоятельно, но сейчас я не могу здесь задерживаться. Мне надо отвести мальчика домой… Идем, Ромул, нам пора. – Он оглянулся – но Ромула рядом не было. – Ох, великие боги, где он? Где мальчик? – в ужасе воскликнул старый друид.

Тут к нему подошла Эгерия.

– Не тревожься, – с улыбкой сказала женщина. – Он вон там, у моря, посмотри. С ним наша дочка, Игрейна.

Амброзин испустил вздох облегчения.

– Дай им немножко поговорить друг с другом, – попросила Эгерия. – Молодые люди нуждаются в обществе молодых. Скажи, правда ли то, что я только что слышала от людей? От тех, что вышли из сената Я просто собственным ушам поверить не могу. Куда подевалось их чувство достоинства? Или, по крайней мере желание скрыть собственную трусость?

Амброзин только кивнул в ответ, и его взгляд при этом не отрывался от мальчика, сидевшего на берегу моря.

Ромул молча следил за волнами, лизавшими гальку на берегу, и уже не мог сдержать рыданий, сотрясавших его грудь.

– Как тебя зовут? – раздался за его спиной нежный голос – Почему ты плачешь?

Несмотря на то, что голосок девочки звучал мягко и заботливо, Ромула охватило раздражение, – но потом его щеки коснулась рука, легкая, как крылышко бабочки, и ему стало немного легче.

Мальчик ответил не оборачиваясь, потому что не хотел видеть лицо девочки… он вдруг подумал, что оно окажется совсем не похожим на то, что он почему-то себе представил.

– Я плачу потому, что потерял все: родителей, дом, свою страну… потому что я могу потерять тех последних друзей, что у меня остались, а может быть, и собственное имя, и свободу. Я плачу потому, что для меня нет покоя на этой земле.

Слова оказались явно не слишком понятными для девочки, и потому она весьма мудро промолчала в ответ; но ее пальцы продолжали ласкать волосы и щеку Ромула, пока малышка не поняла, что он, наконец, успокоился. Тогда она сказала:

– Меня зовут Игрейна, мне двенадцать лет. Могу я посидеть с тобой немножко?

Ромул кивнул, вытер слезы рукавом, и девочка опустилась перед ним на корточки. Ромул взглянул на нее. Лицо у девочки было таким же нежным и добрым, как голос и руки. Он увидел повлажневшие голубые глаза и тонкие, необычайно красивые черты… и копну огненно-красных волос, растрепанных морским ветерком. Пряди то и дело падали на чистый лоб и сверкающие глаза. Сердце Ромула громко стукнуло, в груди поднялась волна жара Он никогда прежде не испытывал подобных чувств. Во взгляде девочки светились тепло и покой… возможно, жизнь готова была преподнести Ромулу приятный сюрприз. Он хотел что-то сказать, хотел выразить девочке свою признательность, – но как раз в этот момент услышал позади шаги Амброзина и кого-то еще.

– Где вы будете ночевать? – спросил Кустенин.

– В крепости, – ответил старый наставник. Кустенин, похоже, встревожился.

– Поосторожнее, Мирдин! Кто-то может обратить внимание на твои слова

– Я как раз на это и надеюсь, – возразил Амброзин, однако он понял суть предостережения Кустенина и испугался за мальчика

– Идем, Игрейна, – позвала Эгерия. – Нам до вечера нужно еще закончить множество домашних дел.

Девочка неохотно поднялась и последовала за матерью, но то и дело оборачивалась, чтобы еще раз посмотреть на молодого иностранца, так непохожего на всех тех мальчиков, что она знала. Его лицо заливала бледность, но черты и голос выражали необычайное благородство. А сила его слов подчеркивалась грустным выражением глаз. Кустенин тоже покинул Амброзина и Ромула, поспешив за своей семьей.

Эгерия отправила дочь вперед, а сама заговорила с мужем.

– Это ведь именно они подняли знамя Дракона на старой крепости, правда?

– Да, – ответил Кустенин. – Но это полное безрассудство… а сегодня Мирдин еще и заявил, что легион создается заново, хотя на самом деле там всего шесть или семь солдат. Более того, он открыл сенаторам имя мальчика. Ты можешь в такое поверить?

– Даже и представить не могу, как они на это откликнулись, – покачала головой Эгерия. – Но ведь знамя развевается над фортом, и оно порождает слухи, пробуждает надежды и ожидания. Люди говорят, что кое у кого припрятано оружие, закопано в земле, оно лежит там уже много лет. И я слышала, что множество молодых парней хотели бы присоединиться к тем иностранцам. И еще поговаривают о странных огнях, что якобы вспыхивают по ночам на бастионах, и что в горах то и дело звучит непонятный гром. Я беспокоюсь. Я боюсь, что та видимость мира, тот ненадежный приют, что мы имеем, разлетится вдребезги, что вот-вот начнутся бунты, сражения, польется кровь…

– Нет, Эгерия, там ведь всего лишь кучка беглецов, старый мистик-мечтатель да мальчишка, – ответил Кустенин. И в последний раз оглянулся на своего друга, возникшего после многих лет отсутствия, как по волшебству.

Старик и мальчик стояли на берегу бок о бок. Они молча смотрели на волны, бившиеся у подножия утеса, кипевшие белой пеной…

На следующий день, ближе к вечеру, карета сенатора вкатилась в ворота Кастра Ветера. Его допустили к Вортигену, но сначала сенатору пришлось подвергнуться тщательной проверке, проведенной варваром Вульфилой.

Вульфила уже полностью завоевал доверие своего хозяина. Когда варвар услышал, с какой новостью явился гость, его уродливые черты исказились еще сильнее, отражая довольство.

– Иди за мной, – сказал он сенатору. – Ты должен подробно рассказать обо всем нашему властителю. Он будет весьма тебе благодарен.

И повел доносчика в замок, к обители Вортигена.

Старик принял сенатора, сидя все на том же троне; его золотая маска была единственным светлым пятном в полутьме сгущавшихся сумерек.

– Говори, – приказал Вульфила, и сенатор заговорил.

– Благородный Вортиген, – сказал он. – Вчера в сенате Карветии некий человек осмелился публично выступить против тебя; он назвал тебя тираном и подстрекал народ к бунту. Он заявил, что кто-то воссоздал какой-то старый, давно распущенный и забытый легион, и представил всем неизвестного мальчишку, утверждая, что это самый настоящий император…

– Это они, – перебил его Вульфила. – Можно в этом не сомневаться. Старик бредит пророчеством, в котором говорится о юном правителе, явившемся из-за моря. Он может стать для тебя настоящей угрозой, поверь. Он вовсе не безумен, как можно подумать, глядя на него. Совсем наоборот, он чрезвычайно умен, и он вполне может сыграть на суеверии и на тоске старых римских аристократов по ушедшему прошлому. Его цель совершенно очевидна: он хочет сделать из этого маленького самозванца некий символ и использовать его против тебя.

Вортиген взмахнул тощей рукой, отпуская доносчика, и сенатор тут же принялся пятиться, неустанно кланяясь, пока не исчез за дверью, в которую вошел.

– Ну, и что ты предлагаешь? – спросил тиран Вульфилу.

– Предоставь мне свободу действий. Позволь мне уехать отсюда с моими людьми, с теми, на кого я могу положиться. Я знаю этих ублюдков, поверь мне; я найду их, где бы они ни прятались. Я принесу тебе шкуру старика, а себе оставлю голову мальчишки.

Вортиген попытался выпрямиться.

– Меня интересует вовсе не шкура старика. У нас с тобой было другой уговор.

Вульфила вздрогнул. В этот самый момент судьба предлагала ему бесценную возможность: все детали его замысла легли на свои места. Ему нужно было сделать лишь последний рывок, и перед ним могло открыться блестящее будущее, беспредельная власть. Он ответил, стараясь скрыть свое возбуждение:

– Ты прав, Вортиген! Я так обрадовался тому, что мои долгие поиски вот-вот завершатся, что на мгновение забыл о собственном обещании. Наш уговор! Ты позволишь мне снести мальчишке голову и дашь возможность уничтожить всех тех мерзких дезертиров, что защищают его, – а я отплачу тебе обещанным даром.

– Вижу, ты просто читаешь мои мысли, как всегда, Вульфила. Итак, ты принесешь сюда тот дар, которого я так долго дожидался. Но сначала ты должен мне кое-что объяснить.

– Спрашивай.

– Нет ли среди тех людей, которых ты так страстно желаешь уничтожить, того, который рассек твое лицо?

Вульфила опустил глаза, чтобы скрыть яростный огонь, вспыхнувший в них, и у него само собой вырвалось:

– Да, это так. Ты угадал.

Тиран не скрывал своего удовлетворения. Он еще раз продемонстрировал превосходство своей золотой маски над уродливой маской плоти, из-за которой смотрел на него нынешний слуга и возможный противник, – потому что шрамы Вульфилы были делом рук человеческих, а язвы, разъедавшие лицо тирана, не могли быть ничем иным, кроме дела рук самого Господа.

– Я жду, – сказал Вортиген, и эти слова прозвучали из-за золотого укрытия гулко и весомо, как голос высшего судьи.

Вульфила тут же вызвал одного из своих воинов и приказал ему немедленно принести упомянутый предмет. Варвар вскоре вернулся, неся длинный, узкий футляр из дубовых дощечек, обитый гвоздями с блестящими шляпками, и положил его у ног Вульфилы.

Вульфила жестом отпустил воина и подошел ближе к трону, чтобы на глазах Вотиргена открыть драгоценный ларец с обещанным даром.

Он поднял взгляд на загадочную маску, нависавшую над ним, – и в это мгновение понял, что готов биться об заклад на что угодно, утверждая, что заметил в глазах старика необъятную алчность.

– Вот он, мой дар, господин, – сказал Вульфила, поднимая крышку ларца. – Это меч, выкованный калибанами для Юлия Цезаря, первого воина мира, завоевателя Британии. Он твой!

Вортиген не смог устоять перед завораживающим оружием. Он протянул руку, шипя:

– Дай его мне! Дай его мне!..

– Сию минуту, господин, – ответил Вульфила, и во взгляде варвара старик прочитал – слишком поздно – собственную судьбу. Он хотел закричать, но меч уже вонзился в его грудь, пройдя точно сквозь сердце и пригвоздив старое тело к спинке трона. И старый тиран обвис, даже не охнув, и струйка крови стекла из-под его золотой маски – единственный признак жизни на неподвижном металлическом лице.

Вульфила выдернул меч из мертвого тела и сорвал с Вортигена маску, под которой скрывалась кровавая бесформенная масса.

Потом варвар надрезал по кругу кожу на голове убитого и одним движением сорвал скальп с белыми длинными волосами.

Тело, легкое, как пустая оболочка личинки, он отнес к окну за троном и выбросил во внутренний двор. Вой и визг голодных мастиффов мгновенно разнесся над замком, похожий на вой демонов подземного ада. Но в следующее мгновение вой превратился в низкий жадный рык… и псы продолжали рычать, пожирая тело своего хозяина.

Вульфила надел на лицо золотую маску, а на голову натянул скальп Вортигена с гривой белых волос. И, схватив сверкающий меч, в таком виде предстал перед своими воинами, – подобный демону, с висками, перепачканными запекшейся кровью. Варвары уже сидели на конях в большом дворе замка; они уставились на Вульфилу, онемев от изумления, а он прыгнул в седло и дал шпоры своему жеребцу, крича;

– В Карветию!