Глава 3
1
Несколько дней гудел удивленный Берлад, по Добруджу ходили слухи один чуднее другого. Только-только принятой князь покидал город!
На княжье подворье зачастили прочие воеводы - всем хотелось знать, почто их бросает князь. Иван выслушивал речи, но всем отвечал одно - идет он искать себе волости, чтоб князем быть не по слову, а на деле. И не желает более сам себе пропитание доставать, а хочет жить, как раньше. Наконец от него отступились - привык Берлад быть вольным и никого выбора не лишать. Покачали головами, посудачили и решили - значит, так тому и быть. Так на роду написано и с судьбой спорить нечего.
Из ватажников только треть решила остаться в Берладе - эти сразу поспешили присоединиться к ватагам, уходившим вниз по реке наперерез купцам. Свои купцы плыли торговать, а остальные жаждали пограбить греков и ромеев. Надеялись встретить немцев, мечтали наскочить на ляхов. Еще одна ватага сбивалась повторить осенний выход Ивана Ростиславича по византийскому приграничью.
Из троих ближников только Рядило остался в Берладе - он-то и повел ватагу к грекам. Бессону, как бывшему купцу, хотелось посмотреть мир.
Еле дождавшись, пока слегка подморозит и встанут дороги, Иван собрал оставшихся при нем берладников и повернул к северу. Перейдя Прут и Днестр, миновав Колодяжен, вступил он в Киевскую Русь.
По берегам Роси - первой речки, встретившейся на пути, много было небольших городков. Сидели здесь торки вперемешку с русскими людьми, стерегли Киев от половцев. Когда проезжали берладники по улицам, удивленно спрашивали:
- Вы откудова будете, молодцы?
- С Серета да Прута. С города Добруджи, - отвечали те свысока.
- Это где ж такое? - чесали в затылке люди.
- В Берлади.
- А… Так вы берладники! Ну и каково там, в Берлади? Говорят, вольное житье?
- Не жалимся.
- А чего к нам подались?
- А мы за князем, - всадники кивали на едущего впереди Ивана.
- Так у вас и князья там есть? И бояре с тиунами?
- Не, бояр и тиунов мы в три шеи гоним. А князь всего один. Вот энтот…
- Эх-ма, - люди качали головами и разводили руками. Видать, жизнь, и правда, везде одинаковая. И в Киеве, и в Чернигове, и в Переяславле, и даже в далеком Суздале слышали о Берлади. Сказывали, будто житье там трудное, но вольное и каждый сам себе господин. А поди ж ты - и там князья завелись. Ну некуда русскому человеку податься! Обязательно найдется нахлебник на шею!
Иван был внимателен, въезжая в пределы Киевской Руси. Видал он Звенигород и Галич, в детстве живал в Перемышле, гостил в Теребовле и Голых Горах. Казалось, все города на Руси похожи один на другой, а вон въехал в Котельницу, потом - в Ярополч, после - в Здвижен, за ним - в Желань… Ни один град непохож на другой. Котельница - град большой, торг шумит. Ярополч - град, как тесто, холм облепил и жизнь в нем такая же тихая. Здвижен маленький - смотреть не на что. И Желань более на крепость похожа, словно тут каждый час врага ждут. Зато от Желани до Киева рукой подать.
В дороге много наслышался Иван про Киев - на ночлегах разговаривал с людьми, спрашивал о том, кто сейчас княжит на Горе, да тихо ли вокруг, не шалили ли половцы летом. Баяли кто о боярах, кто о ремесленных слободах, кто о шумном торге на Подоле, кто о чинимых местными тиунами неправдах, а кто называл родичей и знакомцев, павших в боях с половцами. Но того, что открылось взору, не слыхал Иван ни от кого.
Киев увиделся берладникам ясным зимним днем. До Карачуна и Рождества оставались считанные дни, морозило. Накануне выпал снег, усыпав все вокруг белой пеленой и принарядив небольшие вросшие с землю изобки, баньки, клети и плетни. Сегодня с чистого неба лился прозрачный свет, яркими огоньками вспыхивали и гасли на сугробах разноцветные искорки.
Стоявший на трех холмах, Киев словно вздымался над озером посадов. Домишки теснились один подле другого, узкие улочки вились, устремляясь к ближайшим воротам, ради мирного дня распахнутым настежь. На берегу замерзшего ручья играли ребятишки. Они визжали озорно и весело, словно не ведали, что живут в самом большом и богатом городе Руси - только Господин Великий Новгород мог сравниться с Киевом.
Улочка превратилась в дорогу, по которой шли и ехали люди. Дома здесь стали больше, выше и крепче. Где-то слышался звон - работала кузня.
Берладники сбились вместе, едва не толкая конями друг друга. Иные украдкой крестились, шептали молитвы и заговоры. Но большинство глядело удивленно и воинственно.
- Эва, городище-то! - слышались голоса. - Небось во всей Берлади столько народа не сыщешь, сколько тут живет!
- Сыщешь-сыщешь! Нешто наш Берлад мал?
- Может, и не мал, а тут все одно - стольный град!
- А сколько в других городах люда? Не счесть…
- Неужто это все Русь?
- Она самая и есть!
- Велика-а…
- А воля-вольная токмо у нас обретается! В иных местах ее князья да бояре, да тиуны давно извели под корень!
За воротами - были они больше, чем все виденные берладниками до этого ворота, - пошли сплошь храмы, богатые усадьбы, терема и палаты. И народ попадался на улицах солидный - пеших мало, все больше конные и в возках. Здесь многие впервые узрели дома из камня, за высокими крепкими заборами. Своими глазами увидели церкви. Словно огнем, хлестнули по глазам золотом купола Святой Софии Киевской. Заглядевшись, разинув рты, ватажники молча взирали на двенадцатиглавый собор. Такого никто из них и во сне не видел, и в сказках не слышал.
- Эй, деревня! - затопотали копыта. Взрывая снег, из проулка вылетело несколько верховых. - Почто тут? Сторонись! Что рты поразевали?
А что, нельзя? - берладники мигом опомнились.
- Поди прочь!
- А почто? - заворчали ватажники. - Вот станем тут! Нам тут любо!
В глубине улицы показался возок, окруженный верховыми.
- Воевода Тудор в терем свой спешит. Живо дорогу давайте! - заорали отроки.
- А кто он таков, этот Тудор? - Иван выехал вперед.
- Самого великого князя Всеволода Ольжича правая рука! Всему Киеву тиун! - ответил один из отроков и опасливо покосился на приближающийся возок.
- Мне к князю Всеволоду надобно! - сказал Иван.
Тут возок воеводы остановился. Кони осаживались на задние ноги, храпели, рыли копытами снег. Окружившие его верховые подобрались, готовые к драке.
- Чего расшумелись? - послышался недовольный голос, и, откинув медвежью полсть, выглянул воевода Тудор. Был он не стар и частенько сам ездил верхом, но сейчас ворочался с князевой службы - так пусть весь город видит, какой он важный боярин.
- Лихие люди озоруют, воевода! - сотник подъехал ближе. - Прикажи стражу кликнуть!
- Белым днем? Да близ Софии? - скривился Тудор. - Вы откуда будете?
- Из Берлада, - за всех ответил Иван. - Это мои люди.
- А почто тут сгрудились, яко овцы без пастуха? Честному народу проход закрываете…
- Впервой мои вой в Киеве, - объяснил Иван. - Загляделись на божий храм.
- А-а… - Недовольное лицо воеводы разгладилось. Он перекрестился на купола. - София - первый храм на свете. Другой такой нету, хошь полмира обойди!… А почто берладники в Киеве толкутся? - вдруг словно опамятовал он.
- К князю Всеволоду я приехал, - объяснил Иван.
- Всеволоду Ольжичу только и дела, что всякую деревенщину привечать, - проворчал сердито Тудор.
Ивана словно ударили. Привык он считать себя изгоем, но когда чествовали его в Добрудже князем, боль притупилась. А тут при слове «деревенщина» вспыхнула обида с новой силой.
- Я князь, - процедил он, глядя поверх головы воеводы, сквозь стиснутые зубы.
- Князь? - усмехнулся Тудор. - Откуда?
- Наш он князь, - загудели за спиной дружинники. - Наш! Берладский! Людство его крикнуло…
- Князь-берладник! - покрутил головой Тудор. - Сколько живу, такого не слыхал… Ну, добро. Коли правда, ступайте к Иринину монастырю. Там вам стол и кров. А после к князю наведаетесь. Да не озоруйте тут!
Спросив у сотника, в какой стороне Иринин монастырь, Иван Ростиславич первым поворотил коня в нужную сторону.
Через два дня он с малым числом дружинников подъезжал к княжескому дворцу.
Уж на что велики были палаты Владимирка Володаревича в Галиче, а ни в какое сравнение не шли с белокаменным дворцом великого Киевского князя. Одни ворота, окованные медью, чего стоили! А широкий двор, где враз могла разъехаться сотня всадников, а высокое красное крыльцо с гульбищем! А клети, бретьяницы, медуши, гридни, скотницы и конюшни… А княжеская домовая церковь. А большой, сейчас голый и неприютный, сад.
Отроки с поклоном подошли, приняли у Ивана Ростиславича и его спутников коней. Поглядев на их опашени, нарядные порты и сапожки, молодой князь невольно устыдился своей одежды. Хоть и сытно жилось ему в Берлади, а все же его опашень, шапка, корзно и сапоги были не по-княжески скромны. Чего уж говорить про спутников! За юным отроком с льняными, расчесанными на пробор, волосами последовал он в пышные палаты, притихший и осторожный.
Монахи Иринина монастыря сдержанно отзывались о Всеволоде Ольговиче, а потому ждал Иван всего. Но в палате встретил его высокий, огрузневший богатырь. Лицо, когда-то красивое, еще сохраняло свою привлекательность - горбатый греческий нос, мягкие кудри, влажные темные глаза, красиво очерченный рот. Но неряшливая полуседая борода, набрякшие мешки под глазами, морщины и усталость портили его. Лишь в глазах сверкали сила, властность и изворотливый греческий ум. Матерью Всеволода была гречанка Феофания Музалон - от нее и унаследовал он красоту и ум. Был князь одет нарочито просто, по-домашнему. Лишь золотая гривна и перстни на пальцах показывали, кто перед Иваном.
- Поди, поди-ка ближе, - кивнул он остановившемуся на пороге Ивану. - Тудор мне про тебя сказывал… Стало быть, ты - князь?
- Князь.
- Ну, будь здрав. Как тебя Киев встретил?
- Град твой, княже, велик и зело красен. Чудес в нем не перечесть. Люди мои ажио ошалели.
Всеволод довольно усмехнулся. Хлопнул в ладоши, приказав вошедшему отроку подать вина и заедок.
- Доносил мне Тудор, како вы у Святой Софии встали - ни проехать, ни пройти, - добродушно проворчал он. - Да не топчись в дверях-то! Проходи да сказывай, как там в галицких землях живут!
Неспроста завел с Иваном душевный разговор Всеволод Ольжич. Два года минуло, как ратился он с Галицким князем Владимирком Володаревичем. Тот встал на Всеволодова сына Святослава, коего Киевский князь посадил княжить на Волыни, переведя из нее в Переяславль Изяслава Мстиславича. Рассорились князья, и грамоты крестные бросили друг другу под ноги княжеские послы. В ту войну все кончилось замирением, но Всеволод затаил на галицкого соседа злобу и только и ждал мига, чтобы вспомнить давние обиды.
Иван пришелся как нельзя кстати.
Гость попробовал принесенного отроком дорогого хиосского вина, и князь спросил его с радушно-снисходительной улыбкой:
- Ну, как вино-то? Чай, не пивал эдакого у себя дома?
- Правду молвить, княже, - пивал, - пожал плечом Иван, ставя кубок на стол. - В Берлади и не такое доводилось пробовать.
- В Берлади? Ты, стало быть, оттуда?
- Оттуда.
- Ишь ты! Берладский князь, выходит? И как же ты в князья-то тамошние попал? Нешто сумел укротить вольницу?
Про берладские пределы знали на Руси - как не знать тех, на кого еще Владимир Мономах опирался, когда тридцать лет назад ходил воевать Болгарию? И Василько Теребовльский не о том ли беседовал с отцом самого Всеволода на памятном Любечском снеме? Дескать, пойду войной на половцев и болгар, населю пленниками низовья Дуная, сделаю Берлад своей вотчиной, присоединю к Руси!… Русские люди и без Василька заселили те земли, но не стояло над ними князя, боярина или тиуна.
- Не укрощал я вольницы, великий князь, - повинился Иван. - Берладники меня к себе приняли. В их земле я жил, ватаги в бой водил.
- Ты? - Всеволод хрипло рассмеялся, потянулся налить вина себе и гостю. - Князь - и берладник? Так, выходит?
- Так, - кивнул Иван.
- Ну, вот чего, Берладник, - хмыкнул Всеволод, - а поведай мне, как ты в Берлад-то попал? Нешто неспокойная душа Василька Теребовльского в тебе пробудилась?
Нерадостной была эта повесть - нелегко оказалось поведать о том, как потерял он свой родной удел. Хоть и прошло время, а не все поросло быльем. Горечь утра ты забылась, но злоба на стрыя оказалась жива.
- Стало быть, тебя Владимирко Галицкий удела лишил? - помолчав, молвил Всеволод, когда Иван закончил свой рассказ.
- Стало быть, так, княже.
- И желаешь ты удел свой назад получить?
- Ничего так не желаю, как вернуться в Звенигород, - признался Иван. - Потому и решился у тебя, великий князь, искать заступы. Приютил меня Берлад, а только в гостях хорошо, а дома лучше.
Он посмотрел в лицо Всеволода, и Ольжич прикрыл глаза тяжелыми веками, будто раздумывая. На самом деле изворотливый греческий ум уже просчитал свою выгоду. Примерно наказав Владимирку Галицкого, Всеволод еще раз утверждал, что он сильнейший князь на Руси. Кроме того, он получал преданного слугу - по гроб жизни будет благодарен Иван Ростиславич за то, что посадил его на Звенигородский стол. И Берлад за ним. Соединить в одно всю Червонную Русь - не о том ли была мечта, когда сажал на Волынский стол старшего сына? Ой, и высоко же взлетит Ольгово гордое племя! Отцу так и не довелось расправить крыльев - сперва на его пути стоял Всеволод Ярославич, после - сын его, отца гонитель и хулитель Владимир Мономах… Читал Всеволод летописание, много раз читал. Знал, как обелял себя Мономах, как чернил других князей. И отцу много перепало от него обид. А ныне Мономахов внук, Изяслав Мстиславич, подручник его Всеволода.
- Добро, - кивнул он Ивану. - Как Киев - всем городам русским мать, так и я, князь Киевский, всем прочим князьям отец. И мне, как отцу, надлежит заботиться о своих чадах. Особенно о гонимых. Получишь ты свой Звенигород!
2
Легче сказать, чем сделать. В те поры хворал Всеволод - и сердце ноет, и кости свербят, и в глазах порой темнеет. Выписывал он из Византии лекарей, отыскивал в селах искусных знахарей, приглашал к себе даже иудеев и магометан. Всякий лекарь находил у князя свою болезнь, но сходились на одном - следовало Всеволоду Ольжичу поберечь себя, не губить чрезмерно вином и сладкими яствами. И кровь ему пускали, и пиявиц к затылку приставляли, и травами поили, и в банях парили - все едино.
А вот поди ж ты - как призадумался Ольжич о походе, так и сняло, как рукой, все болезни. И откуда силы-то взялись! И трех дней не прошло, как закричали по Киеву бирючи , зовя людишек в ополчение, а по дорогам поскакали гонцы, зовя на подмогу младших Ольговичей - Игоря и Святослава, да подручника Изяслава Мстиславича, да прочих князей, кто был верен Киевскому столу. Особый гонец ушел в далекий Новгород Великий, к берегам Ильмень-озера. Однажды уже выручили новгородцы Всеволода, и второй раз просил Киевский князь подмоги.
В конце осени прискакали из Новгорода-Северского братья Ольжичи - Игорь и Святослав. С ними вместе прибыл изгнанный из Польши король Владислав - Всеволодов сват. Худой, словно изможденный постом и болезнью, лысеющий, он подле Ольговичей казался волком рядом с домашними псами.
Братьев собрал подле себя Всеволод вскоре по приезде. Вместе с князьями сидел и Иван. И хоть речь шла о нем, все же старался держаться в сторонке и лишний раз голоса не подавать. Не братья Ольжичи - Владислав Польский невольно притягивал его взоры. «Вот ведь как бывает, - думал про себя Иван, разглядывая знатного ляха, - не простой удельный князь, а сам король - и тот оказался изгоем. Да не один - с семьей и домочадцами». Он успел уже узнать, что за старшим сыном ляха Болеславом была замужем старшая дочь Всеволода Звенислава. Ее меньшая сестренка еще девочкой бегала по женской половине терема. Ни жениха, ни тем более мужа ей пока не сыскалось.
Кроме братьев Ольжичей, прискакали и другие князья. Из Чернигова - Владимир Давидич, двухродный брат Ольжичей, старший из оставшихся в живых братьев Давидичей. Прислали посла Туров и Владимир-Волынский. Из Переяславля - сам Изяслав Мстиславич. Единственный Мономашич среди Ольжичей, он глядел на всех спокойно и открыто.
- Братья! - начал свою речь Всеволод, когда князья расселись на крытых бархатом лавках. - Собрал я вас всех в Киеве, дабы исполнили вы мою волю. Я, князь Киевский, над вами поставлен заместо отца и старшего брата, мне и надлежит блюсти порядок в Русской земле. И ныне призвал я вас не на почестей пир - ждет нас война, ибо неправды творятся в наших пределах. Поднял голову клятвопреступник Владимирко Галицкий - согнал со стола сыновца своего Ивана Ростиславича. Тот в Берлади жил, Берладским князем прозывался и промыслом берладников на жизнь себе промышлял. Но не дело князю берладничать! И, дабы восстановить справедливость и покарать Владимирку, задумал я сызнова пойти на него войной.
Князья зашушукались. Игорь Ольжич приосанился. В прошлую войну с Галичем он особенно отличился - сумел примирить старшего брата с мятежным князем. Тогда из тысячи с малым гривен досталось ему аж триста - больше положил в калиту только сам Всеволод. Прочим князьям досталось кому сто, а кому и полсотни гривен всего. Сейчас каждый надеялся на дооычу - ведь придется идти по чужой земле, а там что ухватил - то и твое. Ольжичи уже подсчитывали, сколько стад скота и коней они пригонят на свои поля, сколько смердов переселят из-под Галича в свои вотчины.
Ободренные этими мыслями, младшие братья первыми вскинулись:
- Зови, старший брат! Оба идем за тобой!
- То добро, - Всеволод оглядел других князей. - А что же вы?
Владислав молча наклонил голову - мол, его дело лишь воевать. Он терпеливо ждал, когда же Всеволод начнет войну с его братом, чтобы вернуть свату трон в Кракове. Терпение иссякало, но бывший король умел ждать.
- Чернигов даст рати, - кивнул Владимир Давидич.
- Туров и Владимир дадут рати! - откликнулись посланцы городов.
- От веку так повелось - куда Киев руку тянет, туда и Переяславлю тянуться, - уклончиво молвил Изяслав Мстиславич. - Даю полки.
Своего слова пока не сказал Смоленск - но вряд ли сидевший там Ростислав Мстиславич, младший брат Изяслава, ослушается старшего брата. Да от Новгорода не было вестей. Еще бы старших Мономашичей призвать, да не хотелось лишний раз связываться - Вячеслав Владимирич Добрый слаб духом, а Юрий Владимирич, его меньшой брат, зело жаден. Ему палец протяни - он всю руку оттяпает вместе с плечом. Сидит в своем Владимире Клязьменском, а руки загребущие во все стороны тянет.
- Рад я слышать такие речи, братья-князья, - растрогался Всеволод. - Радостно мне знать, что едины мы, внуки Рюриковы, и нет промеж нас раздоров. Но не токмо о рати хотел я с вами говорить.
И желаю, чтоб и здесь были мы все едины, как на ратном поле… Пришла мне пора подумать о наследнике - кому передам Киев и Русскую землю.
- Да ты что, брате? - привскочил Игорь. - Никак, в домовину собрался?
- Ты еще крепок и молод, - поддакнул Святослав.
- Рано о смерти думаешь, сват, - изрек Владислав Ляшский.
Изяслав только покачал головой.
- Не на пир собираемся - на войну! - повысил голос Всеволод. - А на войне и не такие, как я, мужи головы клали!
Он покосился на Изяслава, и тот понял немой намек - когда-то много лет назад в бою с его отцом Олегом пал тезка Переяславльского князя, Изяслав Владимирич. От веку так повелось, что сами князья ведут дружины в бой вместе с боярами и воеводами. Коли выехал на войну сам - не смей отсиживаться за чужими спинами.
- Вот и порешил я - пока силы есть да пока не стоит надо мной смерть, избрать себе наследника, - продолжал Всеволод. - Да ни на кого подумать не могу, кроме любимого брата Игоря Ольговича.
Названный дернулся вскочить, да словно окаменел, поднимался медленно, не сводя глаз с лица великого князя.
- Тебе, брат мой, оставлю Киев и всю Киевскую землю, буде что случится, - говорил Всеволод. - Быть тебе земле нашей заступой, а прочим князьям - тебе младшими братьями и верными слугами. И на том желаю я, чтобы ныне все целовали крест!
- Я первым крест поцелую и твою волю, брате, исполню, - подхватился Святослав Ольжич.
- Туров и Волынь тоже согласны, - ответили послы.
- Я лишь от себя слово могу молвить, - пожал плечами Владимир Черниговский. - Мой брат Изяслав про твое решение покамест не ведает… Но я первым супротив него не встану!
Смоленский Ростислав Мстиславич покосился на старшего брата Изяслава. Тот важно кивнул головой:
- Даю слово и целую на том крест!
Не по нраву пришлось Изяславу решение великого князя - кроме Всеволода Ольжича, были и другие достойные князья - Вячеслав Добрый и Юрий Владимирович Долгорукий, два Изяславовых стрыя. Но Вячеслав сидит в Турове и носа без спросу не кажет, а брат его Юрий далеко. И не по лествице ему лезть наперед Вячеслава. А Изяславу вовсе нечего наперед батьки в пекло соваться.
Не откладывая дело, князья целовали крест и клялись стоять за Игоря Ольжича, когда ему придет пора становиться Киевским князем. Допущенный со всеми вместе ко кресту, Иван тоже скрепился клятвой - ведь, ежели воротит ему Всеволод Звенигородский стол, окажется он навеки связанным с Киевом, надлежит служить его князю, кого бы ни выкликнула судьба. Только у Владислава Ляшского были свои мысли, но поляк не поделился ими ни с кем.
После пира чуть ли не на другой день разъезжались князья по своим вотчинам готовиться к походу. Задержался только Игорь - Всеволод не хотел отпускать от себя брата-наследника. Ему мнился Игорь вторым Ярополком Владимиричем, верным сподвижником Мстислава Великого. Братьев-князей часто можно было видеть рядом. Игорь дневал и ночевал в княжеских палатах, и Иван, который в нетерпении забегал чуть ли не каждый день, то и дело сталкивался в горницах и переходах с ним.
Младший Ольжич ему не нравился - было в нем что-то чужое, какая-то червоточинка. Худой, смуглолицый, длинноволосый, чертами лица Игорь Ольгович напоминал половца. Совсем другим, не половецким, был его нрав - ходил Игорь тихо, говорил мало и часто можно было его встретить в княжеской домовой церкви, где Новгород-Северский князь тихонько молился.
В начале зимы все заговорили о большом походе. На княжеском подворье толклись бояре, в кузнях неумолчно звенели молоты - там ковали мечи, правили наконечники копий, спешно собирали новые доспехи и латали старые. Дважды перед самым Рождественским постом Всеволод Ольжич устраивал смотр боярским дружинам. Он стоял на красном крыльце, держа брата Игоря по правую руку от себя. Левая его рука тяжело опиралась на плечо старшего сына, юного Святослава. Отрок только-только пошел в рост, над верхней губой его начал пробиваться первый пушок усов, голос стал ломаться, он старательно изображал взрослого, свысока глядя на бояр и боярских отроков.
Иван держался чуть ниже на ступени, и сердце его замирало от предчувствия большой войны. Он успел уже присмотреться к Киеву и понимал, что если встанут только Киевская земля вместе с Новгород-Северским уделом Игоря Ольжича да Курском Святослава Ольжича, то Владимирке Галицкому придется туго. А есть еще рати туровские, смоленские, черниговские, волынские… А ежели Польша подсобит… Сметут они Галич, как есть сметут. И гордостью, и страхом полнилось его сердце.
- Благодарю вас всех за радение о службе княжеской! - прокричал Всеволод с крыльца, когда последняя боярская дружина проскакала мимо. - Любите вы своего князя - любит и князь вас! Покамест держите дружины при себе, кормите и поите до отвала - вскорости уж выступаем в поход. Недолго осталось ждать! А после похода я вас пожалую, никого не обижу!
Бояре и их отроки нестройными криками выразили радость. Всеволод хлопнул по плечу Игоря:
- Вот, брате, для тебя сила! Бери и иди в поход за честью и победой!
- Брат, - только и молвил Игорь, прижимая руку к сердцу, - ты только ешь, пей, веселись, себя береги. А мы службу справим - любо-дорого будет глянуть!
Довольные друг другом, братья-князья пошли во дворец. Иван увязался за ними. По-прежнему держа одну руку на плече сына, а другой касаясь братова локтя, Всеволод негромко напутствовал Игоря, как ему быть в походе. На уговоры не поддаваться, добиваться лишь победы и восстановления истинного княжения, да много в обоз не тащить - чай, не на половцев поход.
Лишь пройдя переходом, братья заметили идущего за ними Ивана.
- Берладник? - Всеволод кликал Ивана Ростиславича только так, по-своему потешаясь над тем, откуда тот прибыл. - Ты почто тут?
- Княже, - Иван прижал руку к сердцу, - мои вой давно к походу готовы. Хоть сейчас в седла и на бой!… Только обидно мне, что не со мной твои беседы. Аль я тут лишний?
- О чем ты? - Всеволод нахмурил седеющие брови. - В толк не возьму…
- Так ведь война, князь!
- А! - Ольжич рассмеялся. - Помстилось тебе, Берладник! Не про твой Звенигород речь. Идет на ляхов Игорь - добывать престола свату моему Владиславу Болеславичу. Тот по окраинным городам полки сбирает.
- А как же я? - Ивану показалось, что он ослыдался. Виданное ли дело - ведь Всеволод Ольжич обещался!
Тот усмехнулся, видя затуманившееся Иваново лицо, потрепал его по плечу:
- Не бойся. Настанет и твой черед. Слово великого князя в том!
3
Черед настал скорее, чем Иван думал.
Поход в Польшу был короток и неудачен. Сперва Игорь Ольжич быстрым наскоком настиг четверых младших братьев Владислава Болеславича, сидевших вместе в маленьком городке недалеко от Кракова. Не ожидая увидеть под стенами огромного русского войска, младшие Болеславичи без лишних споров согласились уступить старшему брату королевство, и, воротив себе трон, Владислав немедленно пожаловал русским в вечное владение городок Визну.
Обрадованный Игорь воротился с победой. Его не огорчало даже то, что мало пришлось забрать полона - слишком спешили туда и обратно, хватали лишь то, что успевали на ходу. Город Визна был сам по себе достаточным приобретением.
С тем он воротился в Киев, принеся радостные вести брату Всеволоду. А вскорости по его следам, загоняя коней, прискакал вторично изгнанный Владислав. На сей раз восстал сам народ, и усмирить бунт черни и примкнувших к ней можновладцев еще нетвердо сидевший на троне король не мог.
Он сидел в палатах великого князя, усталый с дороги и говорил хриплым голосом:
- Дай мне полков, Всеволод. Еще полков дай! Нонче сам пойду да тех бисовых детей самолично наказую!
Всеволод сидел, развалясь. Ночью ему было худо, слабость еще не прошла, и он был раздражителен. Скрывая недомогание и злость, покачал головой:
- Уж прости, дорогой сват, но ныне не о том думки мои. Спешу я собрать рати на Владимирку Володаревича Галицкого. Пойду у него воевать волости Звенигородские. А тамо, глядишь, и до тебя сызнова черед дойдет. Звенигород - он к Польше близок. Считай, самое приграничье…
Владислав выпрямился. Он понял князев намек и кивнул головой:
- Добре. Нехай все так будет!
Вот так и дошел черед до Ивана Ростиславича. Сам Всеволод, собирая рати, говорил: «Пошли Звенигород для Берлади добывать!» Решив в случае победы сразу, с пределов Звенигородских, заручившись поддержкой нового тамошнего князя и взяв его дружины, отправиться в Польшу, Всеволод собирал огромную рать. Шли почти все, кто два года назад ходил на Галич, - поднялись Киев, Чернигов, Переяславль, Смоленск, Туров, Владимир-Волынский. Пришли и союзные половцы, которых привлекла возможность безнаказанно пограбить русские города. Они уже прошли, не тронув, Поросье и лишь облизнулись на стены Торческа, Богуславля, Канева и Триполя. Теперь они хотели наверстать упущенное возле Теребовля, Плесненска и Бужска.
Выступили ранней весной. Иван Ростиславич ехал, словно на горячих угольях - поминутно привставал на стременах, тянул шею вдаль и разве что не самолично скакал в дозор, который высылало войско впереди себя. Конь под ним тоже плясал, грыз удила и норовил пуститься вскачь.
Дружинники, ехавшие следом, видели нетерпение своего князя.
- Ишь ты, как домой-то спешит! - переговаривались они. - Ну чисто бы взял и полетел!
- А ты чо думаешь? Ему, что ль, охота чужой хлеб задарма есть? В чужом дому горек хлеб, а на родной земле и черствой корочке будешь рад!
- То-то и оно, что на чужой! А после чего?
- После? Он - князь, а мы при нем. Аль не мило?
- Эх, братцы, - воскликнул один из дружинников, звенигородец, - аж сердце заходится, как подумаю, что на родину ворочаюсь! У меня там лада оставалась в посаде. Дождалась бы…
- Дождется, коли замуж не пошла, - охлаждали его пыл.
- Дождется, - уверял звенигородец, - ежели муж не прибил за какую провинность…
Он замолчал, мечтая о запретных ласках чужой жены.
От Котельницы свернули чуть южнее, чтобы, пройдя через Межибожье, выйти к Звенигороду короткой дорогой. Дальше лежал Теребовль - город, в котором княжил, а позднее и умер Василько Ростиславич. При нем был Теребовль одним из набольших городов Червонной Руси - он да Перемышль, да Звенигород, да Дорогобуж. Галич поднялся позднее, когда из Перемышля туда переехал Владимирко Володаревич.
Вскоре ранняя весна проявила свой капризный норов. Стало быстро теплеть, зарядили проливные дожди. Они в три дни согнали весь снег, так что к берегу Серета, на котором стоял Теребовль, войска подходили с трудом. Вдоль обочины дороги тут и там торчали брошенные сани - одинокие, задравшие к небу оглобли. На них везли сено и зерно коням и еству для людей, брони и оружие для ополчения. Теперь все это либо по-половецки вьючили на заводных Коней, либо тащили на себе. Кое-кто из бояр, посметливее, в деревнях отнимал у мужиков подводы, куда переваливал свое добро. Но большинство пешцев месили весеннюю грязь ногами. Часть сена и зерна пришлось-таки бросить и перебиваться тем, что грабила в деревнях.
Сам Серет переходили осторожно - весна и тут потрудилась. Лед темнел, под ним собирались пузыри воздуха, порой опасно трещал под ногами. В конце концов река не выдержала - лед треснул как раз на середине. Прежде, чем успели спасти, под лед утянуло подводу с поклажей и троих мужиков.
Дожди продолжали идти, и дороги раскисали еще пуще.
- Неласково встречает нас твоя вотчина, - усмехался Всеволод, поглядывая на Ивана. Тот не обращал внимания на дождь. Мокрые волосы прядями прилипли ко лбу, вода текла по лицу.
- Ласково-неласково, княже, но это моя земля.
- И то верно, - вздохнул Всеволод. - Родину, как мать, любят за то, что есть.
- Токмо, чую - поморим мы и коней, и людей в этой грязи и сырости, - встрял в беседу Игорь Ольжич. - Припас, какой не бросили, подъеден. А нам еще в Польшу идти…
- Ничо. Наше от нас не уйдет!
Иван с некоторой тревогой ждал, что изголодавшиеся смоленские, туровские и переяславльские ратники примутся шарить по домам в пригородах Звенигорода и пустошить его деревни. Эдакую рать прокорми! Да ему самому ничего не останется! А ведь еще придется собирать рати на новую войну со стрыем Владимирком… Добро, что поможет опять Всеволод. Но он сам говорил - у него война с Польшей не закончена. Что же будет?
…Но все тревожные мысли разом выскочили из головы, когда над берегом Боброка увидел Иван знакомые бревенчатые стены Звенигорода. Не веря глазам, он привстал на стременах, кинул к бровям правую руку, а левую, бросив повод, прижал к сердцу. Вот-вот зайдется птицей и полетит к родному городу!…
Хоть и не в Звенигороде увидел свет Иван Ростиславич, а в знатном Перемышле, прикипел он сердцем к этому городу. Здесь он отходил душой после смерти отца и неправды, учиненной над ним стрыем, здесь почувствовал себя князем, отсюда судьба позвала его в дорогу. Круг замыкался - поплутав, изгнанник ворочался домой. Взор уже узнавал, казалось, крыши боярских теремов и сам княжеский терем. Там ждет его мать. Там ключница Милена. Там…
Иван обернулся на своих дружинников. Ехавший впереди Мирон быстро отвел глаза, чтобы князь не заметил, как ярко они блестят.
- Места наши, родные, - сказал Иван. - Чуешь?
- Чую, - кивнул, ответив чужим голосом, Мирон.
- Вскорости дома будем. Ты жену обнимешь, я - мать…
Дружина попритихла. Люди вспоминали родных и близких, оставшихся в Звенигороде или иных местах, гадали, суждено ли им еще увидеться.
Воевода Ивач Халдеев был и зол, и горд Князевым поручением.
Услышав от перебежчиков с порубежья о том, что идет на него с несметной силой Всеволод Киевский, Владимирко Володаревич, черно ругнувшись, велел собирать боярский совет и на нем объявил о начале войны. В тот же день ударило на площади перед храмом Успения Богородицы вечевое било, народ вывалил на площадь, крича и ссорясь. «Не пустим князя от себя! - чаще других раздавались крики. - Не то Придет Киевский князь да всех нас с животами И возьмет!»
Вечевая ступень стояла недалеко от княжьего терема, и гул толпы был слышен с широкого гульбища, по которому прохаживался князь Владимирко, Не разбирая отдельных голосов, он слышал свое в далеком невнятном шуме.
…Два года назад, когда он ворвался в захваченный Галич, повелел сгоряча дружинникам сечь всех без разбора. По улицам метались перепуганные люди, а конники рубили их сплеча, как половцы. Кровь лилась рекой. На многих улицах снег покраснел от пролитой крови, и его долго соскребали лопатами. Трупы свозили за город и без отпевания, аки бешеных псов, сваливали в общие ямины. Счастье, ежели кого успевали опознать родные и друзья и за мзду выкупали у похоронщиков.
Покончив с простонародьем, Владимирко Володаревич взялся за бояр-изменников. Верные люди помогли - донесли, кто ездил к сыновцу и звал его на княжение. Всех похватали прямо в домах, иных в исподнем и привезли на площадь. Здесь же, в глазах всего народа, бояр и казнили. Скородума Глебовича и Давида Ивачевича зарубили мечами. Могутного плечистого Судислава Давидича раздели донага и пускали в него стрелы. Прочих кого удавили, а кого зарыли в землю живьем. Дома их и поместья князь раздарил верным своим слугам, а семьи казненных повелел гнать со двора.
После этого попритих Галич - преданным псом в глаза заглядывал, с руки ел. А вот случилась война - и снова заговорило вече. Весь город не казнишь. И всех бояр не перебьешь.
Не стал Владимирко Володаревич спорить с вечем и сызнова испытывать судьбу, уходя из стольного города. Хоть и донесли ему - посадник из того же Теребовля прислал гонца! - что идет войско прямиком к Звенигороду, а не решился князь покидать Галич. Уйдешь - он сызнова взбунтуется. А сейчас, когда в его волости хозяйничает Киевский князь, опасно затевать свару.
Остался Владимирко Володаревич в Галиче, стал готовить город к нападению. А в Звенигород вместо себя послал с дружиной Ивача Халдеевича. Вот почему и рад, и зол был князев воевода.
Он прискакал в Звенигород всего за несколько дней до того, как Иван с берега Боброка разглядел знакомые стены. И успел только утвердиться в новом звании, как великая рать подошла к стенам.
Дорвавшись наконец до дела, осаждающие перво-наперво пожгли и пограбили посады, таща все, на что падал взгляд. Иван, державшийся подле прочих князей, с болью смотрел на разгоравшиеся там и тут пожары и на мечущихся людей. Не все звенигородцы успели уйти в ближний лес да под защиту стен - многие остались. Этих сейчас либо секли, либо хватали и уводили в полон, гоня вместе со скотом.
- Почто так-то? - не вытерпел наконец Иван, когда к стану потянулись первые добытчики. - Ведь то мой град!
Не гоношись, Иван, - осадил его Игорь Ольжич, с ленцой озирая стены. - Это война. На войне завсегда так бывает!… Ничо! Не всех порубили. Те, что останутся, новые домы срубят, хозяйство заведут и пойдет все по-старому… Смерд, он живуч!
Сам Игорь впотай посылал своих молодцов в зажитье и уже предвкушал, сколько добра привезут ему в обоз.
Иван примолк - в конце концов, ему вернут Звенигород и заодно приструнят стрыя. А если уладится Дело с Владиславом Ляшским, то выгодно будет иметь Такого соседа на страх Галицкому князю!
…Ивача Халдеевича взбудоражил голос вечевого била и громкие крики толпы. Казалось, под стенами его терема собрался весь Звенигород с пригородами. Звенели слюдяные оконца от шума и гама.
- Грикша! Бесово отродье! - гаркнул воевода, выпрямляясь и ступая ноги на пол.
Заглянул постельничий холоп.
- Почто шум в такую-то рань?
- Да какая рань, батюшка! Уж заутреню проспали… - заворчал было Грикша, но осекся и быстро добавил: - Вече, батюшка-воевода!
- Вече? Чего орут? Что неймется? - скривился Ивач Халдеевич.
- Того не ведаю…
- Ладно. Одеваться, живо! Да вели людям моим быть готовы. Сам поеду!
Грикша выскочил было вон, но почти сразу вернулся, неся медный таз с водой для умывания. Плеснув воды на лицо, воевода стал одеваться. Тем временем терем ожил, захлопотал. На дворе спешно седлали коней, отроки поправляли доспех и проверяли оружие, в горнице бабы накрывали на стол. Работали не быстро - терем воевода занял не чей-нибудь, а княжеский. Прослышав, что сына ее изгнали с Руси и назад ему хода нету, княгиня Аглая, вдова Ростислава Володаревича, ушла в монастырь. Но большая часть дворовых людей осталась прежними. Они помнили прежних хозяев и недолюбливали галицкого пришлого воеводу.
Не дождавшись, пока ему накроют на стол, Ивач Халдеевич во главе своей дружины выехал со двора и сразу поскакал к вечевой площади.
Там яблоку негде было упасть. На помосте стояло несколько бояр. Один из них вслух, надсаживаясь что-то читал. Заметив подскакавших верховых, люди внизу загомонили, расступаясь, и воевода подъехал к помосту вплотную.
- Чего взгомонились? - гаркнул он, выпрямляясь в седле. - Аль дела нету иного?
Один из набольших звенигородских бояр, Юрий Петрилыч, потряс свитком:
- А нету иного дела! Вот, зри! Подметная грамота! Со стрелой была к нам пущена!
- Псы подлые! - рыкнул Ивач Халдеевич. - Воры! Чему верите? Грамоте подметной? Как на стены лезть, так никого из вас нету - один хвор, другой слаб. А как грамоты читать да противным словам верить - тут как тут! Почто город от ворога не бережете? Почто тут галдите, когда враг у ворот? Вот ужо я вас!
- Погодь, воевода, - вступил в беседу Ян Мокеич. - Ты нас выслушай! Мы здеся, в Звенигороде, всему голова! Како молвим, тако и станет. Не враг у стен, а князь наш воротился - Иван Ростиславич. А сила ратная нагнана потому, что собрал супротив него рать Владимирко Галицкий.
- А ныне в сей грамоте прописано, - подхватил Юрий Петрилыч, - что князь наш, Иван Ростиславич не желает крови и наказывает ворота городские отпереть. Тогда въедет он в город отчий и сядет, как прежде, править нами!
- И надумали мы на то пойти и ворота отпереть, - крикнул с помоста Ян Мокеич. - Поелику не можем пойти против законного князя!
- Не можем! Не можем! Пиши, боярин, что мы согласные! - галдели люди.
Ян Мокеич старался не зря - в дружине Ивана должен был воротиться его зять Мирон. Хоть и низкого он рода, а дочери законный муж и внукам отец. Да и Пригляда шибко убивается…
Ивач Халдеевич побагровел. Уж который день боролся он со звенигородцами - не хотят воевать, и все тут! А ныне в воздухе запахло прямой изменой. Вот-вот хлынет народ с площади к воротам - не сдержать сотне его молодцов людские толпы.
- Стой! - он решительно выпростал ногу из стремени и стал карабкаться на помост. - Кажи сию грамоту! Сам гляну, правда ли прописана!
- Гляди, воевода! - Юрий Петрилыч сунул ему под нос пергамент.
Воевода выхватил у боярина подметное письмо.
- Это вот? - повернувшись к народу, заорал он. - Это вот подметная грамота, в коей говорится о возвращении князя вашего? Да здесь измена! Вас подбивают восстать на подлинного князя вашего, что в Галиче сидит! Изменники, - ткнул пальцем в бояр на помосте, - воду мутят, а вы уши развесили!
- Окстись, воевода! Что брешешь? - загомонили бояре.
- Пес брешет! Взять!
Дружинники, окружившие помост, мигом бросились по ступеням. Бояре заметались туда-сюда, кликнули своих людей, но воеводины отроки поспели ранее. Ушли лишь двое, прыгнув в толпу на людские головы. Юрия Петрилыча, Яна Мокеича и с ними Василия Одинцовича схватили прямо на помосте.
- В корне задавить измену! - разбушевался Ивач Халдеевич. - Руби головы!
И сам, прежде, чем отроки поверили, что это не пустые слова, выхватил меч и рубанул наискось по затылку и шее Юрия Петрилыча. Голова упала на помост, орошая его кровью. Тело дергалось в руках отроков, те брезгливо пятились, опасаясь запачкать одежду. Вслед за ним расстались с жизнью двое других бояр. Ивач Халдеевич подхватил за вихор одну отрубленную голову. Губы ее еще дергались, глаза вываливались из орбит.
- Зрите! - крикнул воевода отпрянувшей в страхе толпе. - Кто теперя в городе голова?
- Ты! Ты, воевода!… Ты голова, - сперва несмело, а потом все громче зазвучали голоса.
- Тогда все к стенам и с ворогом биться без лести!
4
Под громкие крики и звук рожков со стены были сброшены обезглавленные тела. Вслед за ними в осаждающих полетели стрелы и камни. Многие были убиты или покалечены, пока откатывались назад и вытаскивали трупы. По платью в них признали бояр, но без голов долго не могли опознать.
Выручил Мирон. Вместе с Иваном он прискакал поглядеть, что за гостинец подкинули звенигородцы, и ахнул, кубарем скатившись с коня:
- То ж тесть мой! Глянь, Иван Ростиславич! Боярина Яна тело!
- Правда ли? - Иван неспешно спешился.
- Зри! Сложение его да и пояс расшитый. Пригляда сама выткала «Любезному батюшке». И вота, рука. Палец зришь ли? Кривоват!
- Впрямь, боярин Ян Мокеич, - Иван потер ладонью лицо. - А это кто ж? Не Юрий ли Петрилыч? Третьего не признаю…
Мирон стоял над телом тестя. Он не мог понять, что происходит. В голове билось одно - как там Пригляда? Одна, без защиты мужа и отца… Что будет с сынами?
- Чего ж такое деется? - промолвил он, поднимая глаза на своего князя. - Чего ж свершилось?
- Измена, брат, - промолвил Иван тихо. - Измена…
Звенигородцев, и правда, как подменили. Они лезли на стены и дрались так остервенело, словно не свой князь пришел ворочать кровное достояние, а стояли под стенами дикие половцы. И то, что среди союзников Киевского князя впрямь были поганые, лишь еще пуще распаляло народ. Несколько раз на стенах видели женщин - они кидали камни и палки, лили на головы осаждавших кипяток и смолу, подносили воинам запасы стрел.
Несколько дней простояло под стенами союзное воинство. Потом начались роптания. Припасов не хватало, в дальние села не находишься - к весне у многих крестьян заканчивается хлебушко. А кони тощали на весенней траве. Когда еще тело нагуляют!
И Всеволод Ольжич приказал отступать. Прошло уже много времени, если задержаться еще седьмицу другую, можно не поспеть в Киев к Пасхе. На это особенно упирал набожный Игорь - мол, и так воюем в Великий Пост, не стоит усугублять греха. А людишкам еще пахать и сеять. Кто трудиться на земле будет, если всех под стены Звенигорода положим?
К слову сказать, и самому Всеволоду не по нутру было звенигородское стояние. От весенней сырости у него ломило кости, тело сотрясала простуда, он слабел и уже без страха, с какой-то обреченностью думал о скорой смерти. Хотелось надеяться лишь на то, что удастся оправиться летом и дотянуть до зимы.
Иван же днями не отъезжал от стен Звенигорода. С малой горсткой дружинников - большей частью берладников - он порой подскакивал так близко к стенам, что осажденные видели князево лицо. Будь войско у него, он бы бросил все силы на приступ и взял бы город не на щит, так на копье. Но с ним была лишь горстка берладников.
Здесь, под стеной, его и сыскал боярин Лазарь Саковский, прискакавший от князя Всеволода. Услышав, что князья порешили ворочаться назад, Иван выронил поводья.
- Верно ли сие, боярин? - ахнул он. - Уходим, города не взяв?
- Расхворался князь Всеволод, - степенно ответил Лазарь. - Желает о душе подумать. Да и людишки подустали. Сам видишь, княже, каково приходится! Грязь, сырость, нужда…
Не дослушав боярина, Иван хлестнул плетью коня и поскакал в княжеский стан. Из-под копыт летели ошметки грязи.
Всеволод подтвердил его худшие опасения. Но, глядя на усталое, осунувшееся лицо великого князя, Иван не решился спорить. Только обреченно промолвил:
- А как же я, княже?
- Ништо, - Всеволод улыбнулся и потрепал его по плечу. - Вот передохнем, дождемся лета, а то и осени. Соберем рати вдвое больше и возьмем тебе Звенигород.
- Лучше всего идти после сбора урожая, - поддакнул Игорь Ольжич. Прочие князья согласились - каждый подумал о полных житницах.
Не успели рати вернуться и передохнуть с дороги, как в начале лета пришла нежданная весть - растревоженный походом великого князя, Владимирко Галицкий решил нанести упреждающий удар и стремительным наскоком взял киевский город Прилуки. Город был наполовину сожжен, часть жителей уведена в Червонную Русь, а села и пажити вокруг разграблены дочиста.
Такого оскорбления от младшего князя, на стороне которого нет могущественных союзников, стерпеть Киев не мог. Едва услышав о том, что произошло, Всеволод Ольжич приказал собирать новый поход. Гонцы помчались созывать князей-вассалов, в самом Киеве опять звенели в кузнях молоты и заплаканные женки собирали мужей в поход, бояре опять со скупой слезой подсчитывали расходы.
Иван в те дни мало что не летал, как птица. Не было счастья, да несчастье помогло. Авось случится чудо, еще до Спаса сядет он на любимый Звенигородский стол, а стрый с двухродным братом получат по заслугам.
Но однажды, прискакав с подворья Иринина монастыря, где он жил к неудовольствию монахов, Иван не застал на княжьем дворе привычного оживления последних дней. Притихли холопы, не звенели мечи, не скалили зубы княжеские отроки. Бросив коня мальчишке, Иван легко, через три ступеньки, взлетел на крыльцо и, шагнув в широкие полутемные тени, столкнулся с тысяцким Улебом.
- Явился? - без почтения приветствовал Улеб Ивана.
- Почто на дворе, как на погосте - тишь да гладь? Аль приключилось чего?
- Князь, - Улеб бросил быстрый взгляд через плечо.
- Что? - выдохнул Иван.
Вместо ответа тысяцкий посторонился, пропуская Ростиславича внутрь.
В княжеских покоях из-за притворенных окошек царил полумрак. Было душно и жарко пахло свечами, ладаном и целебными травами. Несколько бояр, попавшихся в горнице, где частенько они сиживали, ожидая Князева выхода, вздыхали и качали головами. На вставшего на пороге Ивана никто не обратил внимания.
Скрипнула дверь - вышла ближняя княгинина боярыня. Взглянула жалобно, поджимая губы.
- Что князь? - нарушил молчание Иван.
- Хворает князюшко, - вздохнула боярыня. Отодвинув ее в сторону, как неживую, Иван переступил порог.
На княжьей половине слышались приглушенные рыдания. Ивану попробовала преградить путь какая-то холопка, но он толкнул девку и встал на пороге ложницы.
Здесь воздух синел от ладана и курений. Княгиня, ставшая сразу меньше ростом и словно прозрачнее, стояла на коленях в изголовье княжеского ложа. Сам Всеволод Ольжич растянулся на постели, запрокинув большую голову. Волосы разметались по изголовью, на жилистой шее вздрагивал кадык, лицо было белее снега. Дышал он с трудом, но был в сознании. Шаги Ивана расслышал и медленно повернул голову.
- Ты… почто тут? - промолвил хрипло.
- Тревожусь я, княже, - поспешил оправдаться Иван. - О здравии твоем…
- Сам видишь, какое мое здравие, - вздохнул Всеволод. Жена тихо заскулила, он оборвал ее: - Будя выть! Не помер покамест!… Ишшо отлежусь… Како Игорь и хотел - ране сбора урожая в поход не выступим…
- Я не спешу, княже, - выдавил Иван. - Токмо ты поправляйся!
Всеволод Ольжич был его единственной надеждой и заступой. Помрет великий князь - кто встанет на его сторону? Кому он будет нужен?
- Ниче, - словно услышав его мысли, Ольжич слабо усмехнулся. - Ишшо посажу тебя на отчий стол. Да и свадьбу тебе сыграю. Хошь, меньшую дочь отдам?
Старшая княжна, Звенислава, уже два года как была мужней женой, второй, Ростиславе, только-только пришла пора входить в брачный возраст - Двенадцать годков. Сама княгиня Рогнеда была ненамного старше, когда стала женой. Для изгоя такое предложение было великой честью, и Иван низко склонился, прижимая руку к сердцу:
- За добро и ласку век тебя благодарить буду.
- Погодь! - осадил его Всеволод. - Дай только встать! Мы ишшо им всем покажем…
Но дни шли, а Всеволоду становилось все хуже и хуже. Сперва он пробовал вставать и даже сам доходил до оконца и к иконам, но однажды, добредя до красного угла, там и упал. Отроки на руках принесли князя обратно на постель - и с тех пор Всеволод больше не вставал.
Не желая, чтобы кияне зрели немощь своего князя, привыкший красоваться в седле и гордиться силой и здоровьем, Всеволод не мог больше оставаться в Киеве. Он приказал перевезти себя в Вышгород, где со времен Всеволода Ярославича живали князья, отдыхая от киевской суеты. Окна покоев выходили на высокий берег Днепра, за которым вставали стены Михайлова монастыря. Когда-то там отдал Богу душу Владимир Мономах, гонитель его отца, Олега Святославича. Потом пришел черед умирать его старшему сыну Мстиславу, за ним ушел из жизни удачливый в боях, но слабый в делах мирных Ярополк. Только после этого судьба улыбнулась потомку Олегова гордого семени. Гляди с небес, отец! Твой сын умирает великим князем Киевским! Ты - не успел, стрый Давид Святославич - не захотел, стрый Ярослав Рязанский - не смог, а я - сумел. И семь лет твердой рукой держал великое княжение.
Княгиня Рогнеда в те дни не отходила от мужа. Красавец Всеволод, бывший почти на двадцать годов ее старше, любил женское естество. Пока была молода законная жена, гулял направо и налево, и, говорят, растут где-то его незаконные дети. Да и потом, чуть только княгиня затяжелеет - тянул жадные руки приласкать первую попавшуюся девку или молодуху. Много слез пролила Рогнеда, оплакивая неверность мужа, а вот сейчас все забылось. При ком же, как не при нем, стала она великой княгиней? Что делать сейчас? Идти в монастырь, вечно оплакивать свой вдовий век? Рогнеда была еще молода и страхом полнилось ее сердце, когда думала, что скоро закроются за нею ворота монастыря, отрезая прошлую жизнь. Правда, на руках оставались малые дети… Но дети вырастают…
Скосив глаза, Всеволод посмотрел на замершую рядом жену. Проливая слезы, Рогнеда подурнела и постарела. Как непохожа она на ту робкую девушку, что ластилась к нему на ложе двадцать лет назад! Сколько ей? Сорока еще нет. А по виду не скажешь…
- Будя реветь-то, - промолвил он, глядя с неприязнью, как катятся по лицу жены слезы. - Сырость разводишь почто?
- Да как не плакать-то, - всхлипнула Рогнеда, - когда одну ты меня кидаешь на белом свете!
- Не хорони, пока в могилу не положила! - оборвал Всеволод. - И поди отсюда… Поди глянь - гонцы-те воротились?
Несколько дней назад, только-только обжившись в Вышгороде, послал Всеволод гонцов в разные концы Руси. Мирослав Андреич ездил с посольством на Волынь и в Смоленск, зять Всеволода Болеслав Владиславич Высокий - в Переяславль к Изяславу Мстиславичу, прочие навещали черниговских Давидичей и младших братьев Всеволода.
- Воротились, - ответила Рогнеда. - Да братья твои прискакали - Игорь да Святослав. Вчера еще…
- Зови! - рявкнул Всеволод, приподымаясь на подушках. - Вот дура-то баба! Вот дура-то, - прохрипел он, валясь обратно, когда Рогнеда выскочила вон.
Послы протопали в изложню, снимая на пороге шапки и крестясь. Братья Ольжичи вошли в числе первых, встали у самой постели. Игорь - у изголовья брата, Святослав рядом. С ними проскользнул Иван Ростиславич - хотя князь никуда его не посылал, он Все равно день и ночь торчал на княжьем подворье, словно цепной пес.
Всеволод ждал послов с нетерпением. Глаза его загорелись, бледные впалые щеки пошли алыми пятнами. Он приподнялся на локте - исхудалый, костлявый, резко постаревший за время болезни.
- Ну? - вопросил, жадно перебегая глазами с одного на другого. - Чего князья передать наказывали?
- Великий князь, - начал Болеслав Высокий, - родич твой, Изяслав Переяславльский, еще раз повелел передать, что от данного слова не отступится и крестного целования не нарушит. Твоя воля, как великого князя, для него священна!
- Ростислав Мстиславич тоже согласен и клятве будет верен, - степенно молвил Мирослав Андреич.
Остальные послы повторили то же самое. Лишь ездивший к Давидичам боярин Данила Великий намекнул, что братья Давидичи хотят за свою верность получить награду.
- Про то пущай не со мной, а с наследником дел моих, Игорем Ольговичем, речи ведут, - отрезал Всеволод. - Ишь, торговаться вздумали, будто не князья, а купцы!
- Ничо, мы им живо спесь-то собьем, - проворчал Игорь.
Всеволод поманил его рукой.
- Ныне, - заговорил он, - когда близок мой смертный час, хочу я еще раз напомнить - вот наследник моей власти, мой брат Игорь Ольгович. Когда помру я, ему клятву давайте, ему служите!… Тебе, Игорь, передаю я Киев и всю Русь. Тебе княжить и дела мои завершать!
Бояре кланялись Игорю, бормотали слова клятвы и потихоньку пятились, уходя. Дошел черед и до Ивана. Он осторожно приблизился к изголовью великого князя, и Всеволод улыбнулся слабой улыбкой:
- Уж прости, Ростиславич. Служи Игорю верно - он тебя за службу вознаградит…
Снаружи ложницы все словно скидывали с плеч тяжкий груз. Старый боярин Петр Ильич, служивший еще Олегу, помнивший его отца Святослава и терпеливо ждавший возвращения Олега из византийского плена, уже за порогом прослезился старческой слезой:
- Да как же это? Да что же такое деется? За что мне на мои седины такой позор?
- Почто слезы льешь? - невесело усмехнулся ему Иван. - Ты-то, боярин, чай при своих остаешься…
- При своих-то при своих, - вздохнул Петр Ильич. - А ведаешь ли, который мне год? Восемьдесят девятый уже! Четвертого князя переживаю - сперва Святослава Ярославича, потом Олега Святославича, потом брата его Давида, теперь вот внука Святославова… И за что мне такая судьба? Неужто доведется и прочих детей Святославова корня в могилу проводить? Позор это, когда слуга господина своего переживает! В прежние-то годы…
Иван задержал шаг, оборачиваясь на двери княжеской ложни. Резануло память, что ни один из бояр не испытывал похожих чувств. Более того - тот же Улеб тысяцкий ныне вовсе остался в Киеве, будто и не его князь помирает. А с ним - Иван Войтишич, Лазарь Саковский и Василь Полочанин. Да и Мирослав Андреевич, справив посольство, уже спешит куда-то, словно есть у него дела важнее, чем Князева кончина.
«Слуга господина своего переживает!» - вспомнились слова. И Иван тихо воротился к княжеской ложнице.
Дверь была приотворена. Встав на пороге, Ростиславич не решился сделать дальше ни шага - как раз в это время княгиня Рогнеда привела ко Всеволоду детей.
Три мальчика - старшему, Святославу, уже шестнадцать, недавно женился, среднему, Ярославу, семь, меньшому, Владимиру, нет и четырех - молча стояли перед смертным одром отца. Рослый Святослав старался казаться взрослым, это получалось у него уже хорошо. Двое других мальчишек были просто напуганы необычным видом отца, слезами матери, всем происходящим.
Всеволод долго смотрел на детей. Еще бы два-три годика дала судьба! Поставить на ноги Владимира, добыть прочного удела Святославу. Ростиславу, дочку, замуж сговорить - вот тогда и помирать. А впрочем, и тогда он бы нашел, за что цепляться.
- Ты, Святослав, - заговорил он наконец, - самый старший. На тебя оставляю мать и меньших братьев. Будь им опорой и защитой, как я был опорой и защитой братьям своим после смерти отца.
- Обещаю, - сглотнув, молвил Святослав ломающимся баском.
- Держитесь друг за друга, - продолжил Всеволод. - Зрите, как я со стрыями вашими дружно жил. В единстве сила. Не подымайте меча брат на брата. Землю свою держите в руце единой. Обещаешь?
- Ага…
- И… не реви, - поморщился Всеволод. - Не дитя уже…
Иван тихо отступил, прижимаясь к стене и жмуря глаза, чтоб сдержать нахлынувшие слезы. Он сам потерял отца уже взрослым - был на несколько лет старше, чем Святослав. Но и тогда у него не было шансов на достойную князя судьбу. А что ждет этих мальчишек? Не участь ли, худшая, чем доля изгоя?
5
Смерть Всеволода всколыхнула весь Киев. Казалось, город спал и встрепенулся, пробуженный ото сна. На Горе и на Подоле, перекликая друг друга, звонили вечевые колокола. Горожане вышли к Ольжичам, требуя, чтобы те приняли власть по городской воде. Даже когда на Горе именитые горожане целовали Игорю крест, на Подоле продолжало бушевать людское море. Опасаясь, что город встанет мятежом и пошлет гонцов к другим князьям, Игорь и Святослав отправились на Подол.
Возвращались оттуда верхами, не спеша, повелев отрокам чуть отстать, чтобы посторонние уши не слышали беседы князей. Игорь был мрачен. У него с утра - должно быть, к дождю - разболелись ноги. В седле сидеть было неудобно, приходилось упираться в стремена. Потому и говорил с киянами его младший брат.
- Слыхал ли, брате, чего они требовали? - начал Святослав. - Дескать, наших тиунов, Тудора и Ратшу, скинуть да все дома их отдать на поток.
- Ворье, - процедил Игорь. Все мысли его крутились сейчас вокруг лохани с травяным взваром, куда опустит он больные ноги в тщетной попытке уменьшить зуд. - Токмо и знают, что орать да кулаками махать!
- А не потрафишь людству - не быть тебе князем! - возразил Святослав.
- И чего ты им сказал?
- А что скажешь? Их выборные со мной, как с ровней, говорили - мол, скидавай тиунов да правь нами по всей нашей воле.
- Быдло, - проворчал Игорь. - Распустил их братец, вот они зубы и показывают…
- Не любят нас кияне, - Святослав, поскольку никакая хворь не мешала ему думать, мыслил здраво.
- А мне какое дело? - огрызнулся Игорь. - Всеволод мне Киев оставил! Сам Изяслав мне присягнул в верности! Не говорю уж о Вячеславе Туровском! Вот и буду княжить!
- Коли хочешь князем быть, то надо тебе либо твердой рукой власть держать, - Святослав покосился на напряженные руки брата. - Либо роту соблюдать. А иначе скинут тебя, как пить дать. Да и призовут кого посговорчивее!
- Ты роту давал? - Игорь прямо взглянул на брата.
- Я.
- То-то! Я клятвы не давал, так мне и слово порушить не грех! А ты - крепись и помалкивай!
Игорь не знал, что Святослав был прав.
В те поры, когда шумели кияне на Подоле, требуя к себе нового князя, когда взбудораженные обманом - Ратшу и Тудора так и не наказали! - кинулись они на подворья ненавистных тиунов, собрался в тереме тысяцкого Улеба тайный совет. Бояре Иван Войтишич, Мирослав Андреич, Лазарь Саковский да Василь Полочанин порешили звать на княжение Изяслава Мстиславича, как лучшего среди Мономаховых внуков. Надежды на слабого, не сумевшего удержать Киев после смерти Ярополка, Вячеслава Владимирича не было. Юрий, последний сын Мономаха, был слишком далеко, да и не слишком-то боярами любим за вздорный и крутой нрав. А Изяслав, старший сын Мстислава Великого, был лучшим и сидел ближе всех, в Переяславле - вотчине, которую издавна получал наследник великого князя. К нему и были отправлены гонцы.
«Ты есть наш князь! - писалось в тайной грамоте. - Приди и владей нами!»
Упустить такого случая Изяслав не мог. В свое время упал к ногам его деда Мономаха Киев после смерти Святополка Изяславича, хотя старейшим в роду был двухродный брат Давид Святославич. Так отчего же ему не взять то, что само идет в руки?
Как раз, чуть-чуть обогнав боярского гонца, прибыл от Игоря посол, боярин Данила Великий. Он ждал от Изяслава клятвы новому князю. Вместо учтивого ответа Изяслав повелел схватить боярина и держать в заточении, чтобы тот не успел предупредить Игоря о походе, и на другой же день выступил из Переяславля к Киеву.
- Нет, ты только подумай! - бушевал Игорь в тереме, забыв от волнения о больных ногах. - Он призвал под свои стяги Поросье! И Белгород! И Василев! И Треполь! И Саков! Куды Лазарь смотрел, когда его тысяцкий из города увел дружину?
- Так Лазарь-то тут, неотлучно подле тебя, - вставил Святослав.
Он сидел на лавке, а Игорь метался по горнице, прихрамывая на опухших ногах.
- Он идет! Идет, - повторял великий князь, как заклинание. - Клятвопреступник! Ведь брату моему крест целовал, что признает меня за великого князя!
- Брату - не тебе, - осторожно молвил Святослав.
Больные ноги дали о себе знать, и Игорь со стоном повалился на лавку.
- Я того так не оставлю! - проворчал он. - Всеволод рати собрал, чтоб на Владимирку Галицкого идти, да по селам не успел распустить. Я соберу да и ударю по Изяславу. Не станет он спорить с великим князем. И все узнают, чей верх!
Святослав послушно кивал. Он всей душой желал Удержать Игоря на великокняжеском столе, ибо понимал, что слабый здоровьем Игорь - даже с коня сойти Не мог на Подоле, так болели ноги! - без его помощи И совета никуда. А значит, и он будет княжить. Бывало же, когда три Ярославича были на престоле. Так Почему не быть двум Ольговичам?
По мере того, как приближался к Киеву Изяслав, принимая день ото дня все новые полки от городов Киевщины, все больше суеты было и в самом Киеве. Бояре вооружали отроков, князья подтягивали свои дружины.
В канун боя Иван Ростиславич сидел со своими берладниками в трапезной Иринина монастыря. Берладники жили шумно. Они привыкли дома чувствовать себя хозяевами, вот и сейчас за обедами звучали порой разудалые песни, невзирая на начавшийся Успенский пост, лилось рекой вино, носы монахов дразнил мясной дух. Покамест был жив Всеволод, монахи терпели гостей, но последние дни смотрели косо и разве что не плевались, как при встрече с нечистой силой.
- Чего, княже? Заутра бой? - подначивали Ивана дружинники.
- Бой, други. За князя встанем.
- Ты - наш князь! - Мирон, слегка захмелев, толкнул Ивана в плечо. - За тебя - все горой! За князя Ивана!
- За Ивана Ростиславича! За князя! - раздались в трапезной голоса.
- Веди нас в бой! За тебя костьми ляжем! По-своему любили Ивана берладники. За то, что мог бы жить в палатах, а сидел с ними. За то, что ел и пил за одним столом. За то, что плечом к плечу стоял против половцев, что со всеми грабил торговые караваны, что жил по берладской неписаной правде и совсем не походил на тех князей, от чьих неправд убежали их отцы и деды на Дунай. Любили его еще и потому, что в чужой для них Киевщине без него некуда им было податься, а ворочаться в Берлад с пустыми руками охотников не было. Любили и за то, что рано или поздно, а станет он князем и приблизит к себе тех, кто прошел с ним весь долгий трудный путь.
Мясо было подъедено, в корчагах вместо вина и пива на дне плескалась муть. Все были сыто-пьяны, когда Иван встал из-за стола.
- Пора и честь знать! - поклонился он тем, кто еще смотрел осмысленно. - Заутра бой. Отдыхайте. Подниму до света! - и вышел на свежий прохладный воздух.
Ночевал он все же отдельно - выделил ему игумен Спиридон келью. Перебираясь сперва по галерее возле трапезной, а потом двором, Иван всей грудью вдыхал чистый воздух. Месяц зарев еще дышит летом, днем жара, а ночью уже предосенняя прохлада. Небо усыпано частыми звездами, поперек протянулась серебристо-белая полоса Небесного Шляха. Заглядевшись на нее, Иван остановился.
Неслышные шаги отвлекли его от дум. Монах был совсем близко. Иван шевельнулся, выходя из тени, и чернец отшатнулся, крестясь:
- Тьфу, нечистая сила!
По голосу Иван признал брата Ананию, первого помощника игумена Спиридона.
- Аль напужался, отец?
- За грехи вы нам посланы, иродово племя, - проворчал брат Ананий. - Батюшка игумен наш по доброте душевной вас приютил, а вы, аки псы неблагодарные, только братию смущаете! Ни постов для вас нету, ни уклад монастырский не уважаете.
- Чем же мы не уважаем? - обычно Иван не спорил с монахами, но хмель еще гулял в голове. - Аль в Божьем храме творим непотребное? Аль бесчинствуем?
- Сами вы суть непотребны! - зашипел отец Ананий. - В пост скоромное вкушаете, вино и меды без меры пьете, а после песни бесовские горланите. Креста на вас нету! Вот молви мне по совести - кто из вас на исповеди был? Кто хоть раз обедню всю отстоял? Живете в монастыре, а устав монастырский как не про вас писан!
Так мы ж миряне! Это вам, монахам, пристало молиться да плоть постами изводить. Мы люди грешные…
- Вот и гореть вам в аду за ваши грехи! - воскликнул отец Ананий. - Пробудит Господь разум отца игумена - выгонит он вас взашей, беззаконники! Анафеме будете преданы за дела гнусные!
Иван, даже если и знал о грешках, которые водились за его воинами, не признавался в сем знании даже себе. И сейчас он решительно покачал головой:
- Не сердись, отец Ананий! Завтра бой. Как знать - может, не судьба нам будет в твой монастырь воротиться. Тогда и успокоимся - мы в земле, а ты в келье своей.
- Перед смертным боем, - чуть смягчился монах, - надобно исповедаться да причаститься. А вы?…
- Так последний раз живем! Чего ж жизни не порадоваться?
Не став продолжать спор - известно ведь, что спорить с грешником - самого себя вводить в искушение, - отец Ананий ушел. Иван остался под звездным небом. Ему не спалось. Он думал о завтрашнем дне.
Наутро мысли исчезли. Даже вставая со своей дружиной рядом с княжескими полками, Иван ни о чем не думал. Голова была пуста. Фырканье коней, перестук их копыт, хлопанье на ветру стягов, людской гомон, позвякивание оружия - все сливалось в неясный гул.
Совсем близко было Надово озеро. Чуть в стороне, на холмах, издавна чтимых как Олегова могила, встали кияне. Там была большая часть городских бояр. Их дружины защищали Жидовские ворота.
Полки Изяслава - русские впереди, плотной стеной, конница черных клобуков с Поросья рассыпалась, словно два широких крыла, охватывая озеро и поле боя с двух сторон, - стали обходить Надово озеро.
Игорю опять недужилось. С утра парило, было душно. Вдалеке клубились тучи, намечая грозу, и с приближением ее уже не помогали ни отвары целебных трав, ни растирания, ни заговоры. Как нахохлившийся ворон, сидел Игорь в седле под своим стягом, а Святослав, вытягивая шею, говорил:
- Ну и глуп Изяслав! Сейчас он встанет у берега озера, тут Улеб с киянами ударит ему в бок, а мы спереди. Сомнем, окунем в холодную водичку - враз остынет! Да коли отрезать от клобуков - вовсе наш верх будет!
- Клятвопреступник, - проворчал Игорь и перекрестился. - Господь на нашей стороне!
Третьим под княжескими стягами был юный Святослав Всеволодич, сыновец двух братьев. Бездетный Игорь взял осиротевших сыновей Всеволода под свое крыло и повел отрока в битву, чтобы тот с малых лет привыкал к войне. Юнец тревожно водил взглядом по сторонам, стараясь не показать, как ему страшно.
- Мы, правда, одолеем? - тихо вопрошал он.
- Не гомозись! За нас Господь! - утешал Святослав Ольжич.
Но в это время Изяславовы полки встали против Ольговичей. В княжьем стане заиграли в рожки и сопели, командуя бой, и тут произошло непредвиденное.
Ни Игорь, ни Святослав сперва не поняли, в чем дело. Кияне плотной стеной сдвинулись с места, словно не могли утерпеть. Усилившийся ветер донес слитный рев сотен глоток, а потом стяги Ольжичей куда-то делись, и на их место взвился Мономахов стяг! Развернувшись за ним, кияне ударили в бок княжьей дружине.
- Измена! - воскликнул Святослав. - Улеб! Что Же ты? Улеб!
- Господь с нами! - Игорь вдруг выпрямился в седле. - Он поможет покарать клятвопреступников! И малым числом побеждают! За мной!
Торопясь, пока Изяслав не обошел озера, Игоревы дружины ударили навстречу. Место было выбрано удачное - заболоченная низина, через которую протекала речка. Если бы загнать Изяслава с его дружиной в это болото, ни киянам-изменникам, ни прочим полкам это не помогло бы. Оставалось всего ничего - короткая яростная сшибка, но…
Черные клобуки налетели, как стая коршунов, атаковали на всем скаку, сминая княжескую дружину и оттесняя в дебри. Еще можно было прорваться на сухое место, но туда, успев вовремя, уже встал Изяслав. Переяславльцы закрыли выход из болота, добивая Ольжичей.
Еще когда ударили клобуки, юного Святослава отрезало от стрыев. Дружинники отца окружили юношу, защищая его от сабель и стрел и повлекли прочь. То один, то другой ратник падал, пронзенный стрелой или разрубленный мечом, но оставшиеся в живых только теснее смыкали ряды. Последний десяток сумел вырваться из горячки боя и помчал перепуганного Всеволодича прочь от Надова озера.
Братья Ольжичи не мыслили о сыновце. Пригнувшись к гриве коня, Святослав яростно прорубал себе и Игорю путь к спасению. Еще можно было уйти на соединение с Давидичами. Те хоть и затребовали за верность много городков и сел, но помощь обещали. Прискакать в Чернигов, совокупиться с родичами, поднять Новгород-Северский и Курское Посемье и начать все сначала… Только бы выбраться из проклятого болота!
Братья сумели! Почти вся дружина легла, защищая князей. Едва десяток воинов оставался с Ольжичами. Где-то там еще кипел бой - там добивали, оттесняя в озеро, остатки дружин, а Святослав спешил уйти подальше, пока Изяслав не опомнился и не выслал погони. Они скакали, а по лицам и спинам хлестали струи проливного дождя.
- Игорь! Игорь! - кричал Святослав на скаку, замечая, что брат отстает. Тот отчаянно погонял коня, но не мог сжать коленями конские бока, и жеребец упрямился. Удила рвали нежный рот, бока обжигала плеть и, получив очередной удар, конь не сдержался и поддал задом. Нетвердо сидевший в седле Игорь кулем вывалился и упал наземь.
- Игорь! - Святослав осадил коня, заметив, что брата рядом нет.
Ливень закрыл от него упавшего брата. Тот барахтался в стороне от тропы, на мягком кочкарнике, не имея сил встать на опухшие ноги, - каждое движение причиняло боль. Он смутно слышал крики Святослава и пополз, как думал, на них, а на самом деле в сторону, вглубь болота.
Затопотали копыта - на Святослава выскочил Игорев конь с пустым седлом. Князь покачнулся в седле.
- Игорь… - прошептал он, представляя брата пронзенным стрелой.
Вдали замелькали всадники. Это могла быть только погоня. Подстрелив одного князя, они не остановятся и, как волки за подранком, будут идти по следу.
- Прощай, Игорь, - Святослав махнул шапкой и пришпорил своего коня. Брату он ничем не мог помочь. Надо было заботиться о себе.
Святослав и десяток уцелевших воев скакали чуть ли не до ночи. Земля раскисла от ливня, который перестал лишь перед закатом. Измученные всадники остановили коней на берегу Днепра, забившись в какой-то лесок. Следовало передохнуть, чтобы назавтра искать переправы через Днепр.
Запалили костерок, вокруг которого столпились, Дыша дымом. Сырой валежник горел плохо. Скоро люди пропахли прелью, но упрямо грудились у огня. У многих на глазах были злые слезы, и можно было притворяться, что это дым выедает очи. Святослав сидел на брошенном в грязь седле, закрыв лицо руками. Игорь мертв, сыновец Святослав Всеволодич наверняка в плену. Дружины нет, казну захватил Изяслав. Проклятые Мономашичи! Опять празднуют победу! Был бы жив Всеволод…
- Скачут!
Святослав вскинул голову. Дождь перестал, и в притихшем лесу отчетливо слышался приближающийся топот копыт. Судя по всему, к ним приближалась чуть не сотня всадников.
Уцелевшие дружинники вмиг сомкнули вокруг Святослава кольцо, готовые драться до последнего. Скакать в ночь - поломаешь коням ноги и падешь в позорном бегстве. А так… хоть совесть чиста.
Но всадники, подскакав, сдержали коней. Один выдвинулся вперед, вскидывая руку.
- Князь с вами?
- Вот он я, - Святослав с усилием выпрямился, шагнув вперед.
- Княже? - всадник скатился с седла. - Ты живой?
- Берладник? - не поверил тот своим глазам, раскидывая руки для объятия.
