Глава 2
1
Мчались полночи, не бережа коней, опасаясь погони и позорного плена. Холмистые равнины надежно укрыли беглецов, погоня, если и была, скоро потеряла следы, но остатки отряда долго еще скакали вдоль берега реки по весеннему льду.
Только когда кони начали спотыкаться и ронять с боков пену, придержали отчаянный бег. Так, в дороге и встретили утро. Яркое праздничное солнце, брызнувшее с чистого неба и высекшее искры из просевших сугробов, казалось насмешкой - на душе Ивана было черным-черно. Он ехал впереди остатков своего отряда, глядя на уши коня, и мысленно прощался со своими мечтами.
А как хотелось въехать в Галич победителем! Привык он уже к восторженным крикам толпы, к важно шествующим боярам, к пышности княжеского дворца. Если бы удалась отчаянная вылазка, если бы смог он достать мечом Владимирку, совсем по-иному сложилась бы его судьба. Ярослав по лествичному праву должен был уступить ему старшинство. А теперь…
За спиной молчали. Только фыркали усталые кони, да время от времени кто-то тихо вздыхал. Иван боялся обернуться, чтобы не встретить осуждающих взглядов. Думал привести дружину к победе, а куда привел?
Мирон поравнялся с князем. Некоторое время ехали молча, глядя под ноги коням.
Не заметив под снегом кочки, споткнулся вороной Мирона.
- Кони устали, княже, - негромко молвил боярич. - Вели роздых дать.
Иван с усилием поднял голову. Не желая даже случайно поймать взгляд Мирона, окинул глазом берега реки, заросли ракитника с высокими тополями. Там, где берега пониже, в плавнях можно встретить кабанов и другого зверя. Бог весть, чьи это угодья. А, все едино… И Иван первым свернул к группе раскидистых черных тополей. Спешился под деревьями, прошел по проталине, пачкая сафьян сапог в первой, еще не растаявшей, грязи. Справа и слева спешивались всадники, расседлывали коней и разбредались между деревьями, выискивая валежник.
- Больно-то не старайтесь, - буркнул Иван, по-прежнему ни на кого не глядя. - Не ровен час…
Но коням требовался роздых - иные вовсе еле стояли на ногах, загнанные. И это были еще лучшие кони - всадники тех, кто был послабее, либо попали в плен, либо отстали во время ночной погони.
Скоро под деревьями запалили костерки, и уцелевшие воины сгрудились возле них. Все молчали, выжидательно посматривая на князя, Иван Ростиславич чувствовал на себе взгляды. Он стоял в стороне, почти над самой рекой и смотрел вдаль, откуда они только что пришли. Там, за холмами, лесами и реками лежал Галич, а еще дальше - Звенигород. Как хотелось вернуться назад! Но дорога к дому лежала через полки Владимирки Володаревича. Он ни за что не позволит сыновцу вернуться. Не даст не только Звенигорода, но и самого малого городца на рубеже Угорского хребта.
Заскрипев снегом, подошел Мирон.
- Куда велишь путь держать, княже?
- Куда? - Иван оглянулся на боярича. - Нет для нас земли в Червонной Руси! Владимирко Володарич меня и близко ни к одному городу не подпустит!
- Русь велика. Авось где земля для нас и сыщется.
- Сыщется, как же! В каждом городе небось свой князь иль княжев наместник сидит. Потерял я свой город, и никто мне не даст иного.
- Великий князь даст, - вдруг молвил Мирон. - Помнишь, у него распря была со стрыем твоим? Ежели напомнить ему о давней вражде, авось добудет он тебе волости.
- Нет, - подумав, мотнул головой Иван. - У стрыя с великим князем мир. Он выкуп уплатил, крест ему целовал. Не вступится за меня Киев.
- А ты попытайся, княже. Авось…
- Никшни, - повысил голос Иван. - Ишь чего удумал - князю указывать! Да кто ты таков…
Они уже развернулись друг к другу, расправили плечи двумя задиристыми кочетами, руки почти потянулись к мечам…
Иван опамятовал первым. Помотал головой, словно прогоняя дурман. Хорош же он князь, ежели свою неудачу на верных ему людях вымещает! Добро уже, что не бросили, что стоят у костров и ждут его слова. Правда, не знает он, что сказать.
В первой же деревне разжились сеном и зерном для коней, людям велели варить похлебку да забить пару свиней. Староста кланялся, сдергивая с кудрей шапку, поедал незваных гостей глазами. Деревня, правду сказать, была небогатой - почти половина крыш крыта соломой, свиньи тощие, сено плохое, а зерна - только что до новины дотянуть. Потому Иван не велел много брать - успел решить, что должен вернуться, а каково будет ему княжить там, где его поминают худым словом. Да и не под силу деревне враз прокормить более чем полсотни здоровых мужчин с конями.
Все же вой повеселели. Зазвучали голоса. Кто-то уже вслух вспоминал родню, кто-то гадал о дальнейшей судьбе. По всему выходило, что надо с галицких земель уходить. Злопамятен и мнителен Владимирко Володаревич - как бы погоню не выслал.
- Куда подадимся, княже? - осторожно вопрошал Мирон. Он да сын Хотяна Зеремеевича Степан были единственными из боярского сословия - прочие были княжьи и боярские отроки да несколько горожан-простолюдинов.
- А куда подаваться? - Иван, запрокинув голову, следил за полетом коршуна. Хорошо птице небесной - лети себе и лети, и нет над тобой никакой силы, кроме Бога.
- Да куда хошь. Не век же нам по лесам скитаться. Чай, и звери свой угол имеют.
Иван с некоторым удивлением посмотрел на Мирона. Оба были еще молоды, ни степенности, ни важности обрести не успели.
- У дружины спрошу, - решил наконец.
Тем же вечером, когда остановились на берегу реки, собрал Иван своих воев у костра. Люди смотрели на него выжидательно. Ростиславич кашлянул. Привык он говорить с людьми, но на боярском совете иль с вечевой ступени. А тут - как обратиться к тем, чья судьба сейчас равна его собственной?
- Други, - наконец начал он, и кое-кто из воев удивленно переглянулся. - Лихая нам выпала судьба. Изгнал нас Владимирко Володаревич из Галича, и назад нам хода нет. В Звенигород ворочаться тоже особой охоты нету - мнится, взят уже у меня город мой. Нет у меня в Галицкой земле угла, а отыщется ли часть где на Руси - Бог ведает. Не знаю я, куда пойду Назавтра. Вам же подле меня ни чести, ни прибытка. Посему я никого из вас держать не стану. Коли кто захочет уйти - скатертью дорога.
Подивились на эти слова люди. Зашептались, качая головами. Кто-то лез в затылок, кто-то тихо ворчал себе под нос.
- Лихо ты завернул, княже Иван, - покачал головой Мирон. - А только срами, да не всех. Мне, как и тебе, в Звенигород хода нет…
- Да как же, Мирон? У тебя жена…
- То-то и оно, - Мирон отвел глаза. - Коль занял твой город Владимирко галицкий, то боярин Ян Мокеич у него, чаю, не в чести. Ежели я ворочусь, то Пригляде моей житья не будет. А так… авось не тронут с малыми-то детками. А там - как Бог даст.
- И мне ворочаться неча, - подумав, согласился Степан Хотяныч. - Коли Владимирко-князь в Галич войдет, несдобровать отцу. А мне князь и вовсе голову кабы не снес за то, что под твоим стягом ходил.
После того как бояричи высказались, простые воины заговорили громче.
- Не срами, княже, - послышались голоса. - Почто гонишь? Куда нам поодиночке деваться? Как зверям, в лесах жить? Уж ежели куда идти, то всем… Куда ты, туда и мы!
Диву давался Иван, слушая людское разноголосье. Ну, княжьим да боярским отрокам боле делать нечего - не всякий боярин в свою дружину пришлого примет, а князь и подавно. Этим либо в бега, либо оставаться на службе. А как поймают, да как прознают, что беглый - почитай, пропал. Но галичанам это на что? Впотай воротятся в Галич, отсидятся у родни и заживут прежней жизнью. Нешто будет Владимирко Володаревич за каждым охотиться? Да и поди докажи, что на рати был, когда весь Галич на стене стоял! Эти-то почто медлят? Или дружинной ратной доли хлебнули?
Медленно, словно боясь, что подведет рука, стащил Иван с головы подбитую соболем шапку, поклонился притихшим от такой чести дружинникам.
- Благодарствую на добром слове, - сказал й с удивлением почувствовал, как задрожал голос - Век я вашей верности не забуду. Да только не ведаю я еще, куда идти. Снарядит за мной стрый погорю - куда хошь дотянутся его руки…
- Дозволь слово молвить, княже, - вдруг послышался одинокий голос. Говорил боярский отрок. Был он одним из самых старших - уж в бороде первые седые волоски мелькали. - Боярин мой, Избигнев, с купцами товары свои посылает. И купцы сказывали, что на Дунае, в Берлади, вольные люди живут…
- Слыхал я про Берлад, - кивнул Иван. - Озоруют они по Дунаю…
- Так-то оно так, - отрок пожал плечами, глядя в землю, - а только в тех краях ни князя, ни тиунов нет.
- Верные слова, княже, - поддакнул Мирон. - Там тебя Владимирко Галицкий не достанет.
Иван задумался, глядя в пламя костра. Огонь глодал сучья. Сказывают, колдуны по языкам пламени могут будущее провидеть. Но он не колдун. Откуда знать, что ждет впереди. Про Берлад молодой князь слышал - бежали туда иные люди, кто обижен на тиуна, кто на боярина, а кто просто так. Не знал лишь, примет ли его дунайская вольница. Свои у нее законы. Авось там ждет его судьба. А если нет - что ж, Русь велика.
2
Если ехать на юг от Галича, не промахнешься мимо Дуная. Сперва будет Прут, после Серет, а от любой из этих рек иди вниз по течению - они тебя, как торные дороги, к Дунаю выведут. И провожатых не надо - река не соврет, с пути не свернет. Берлад как раз посредине, между Серетом и Прутом. Набольший город - Добруджа. Хотя это так - не город, а словно кочевье у половцев. Как те каждую зиму уходят к берегам Сурожского моря, так и местные вольные люди, которых повсюду именуют берладниками, то и дело наведываются в Добруджу. У иных там женки с малыми детками, иные просто так.
В начале весны жизнь всюду как бы замирает - половцы уже почти не ходят в набеги, берегут отощавших за зиму коней, в селах пересчитывают жито и готовятся к пахоте. Замирает даже торговля - редко встретишь на пути купеческий обоз. Опасаются пускаться в дальний путь купцы - а вдруг как застигнет ранняя весна, и проторчишь всю распутицу где-нибудь в медвежьем углу. Лед на реках делается серым, ломким, на мелководье уже брызжет из-подо льда нетерпеливая вода.
Низозья Дуная уже вскрывались, и кабы стояла Добруджа на левом берегу, пришлось бы Ивану Ростиславичу ждать, пока спадут воды. Да спасибо судьбе - по дороге попался-таки им дозорный отряд - зорко живут берладники, спят вполглаза, оружия без нужды не снимают. Совсем рядом валахи да византийцы. Да летом половцы, случается, забредают. Богатый край, вольный - вот и тянут жадные руки все, кому не лень.
Когда над широким высоким берегом Прута показался разъезд, Иван вскинул руку, останавливая своих воев, и один поскакал чужакам наперерез. Те тоже остановились, отделился всадник, выехал навстречу.
Они остановили коней, когда те уже почти коснулись друг друга мордами. Бурый конь под берладником невысок, приземист, словно на быке ехал вой. Да и сам всадник коню под стать - плечист, высок, могуч. Ну чисто Святогор из сказки. Под полушубком простая кольчуга, шелом к луке седла прицеплен, но меч под боком, наготове.
- Кто такие? - низким голосом вопросил берладник. - Откуда в наши края путь держите?
- Из Галича, - мотнул головой Иван. - Изгнал меня и людей моих Владимирко Галицкий. Нет нам на Червонной Руси места.
Берладник прищуренными глазами оглядел одежу Ивана, смерил через его плечо остальных воев.
- Не простые вы люди, как я погляжу, - молвил наконец.
- Звать меня Иваном, Ростислава Володаревича Перемышленского сын, - назвался молодой князь. - Еще зимой княжил я в Звенигороде, да согнал меня со стола Владимирко Галицкий.
- Княжил? - протянул берладник. - Стало быть, князь?
- Нет у меня стола…
- Изгой, стало быть…
Больно резануло это слово молодого князя. По «Поучению…» Мономахову изгоями назывались поповские сыны, которые грамоте не разумеют, купцы, которые разорились, закупы, из неволи выкупившиеся да князья, что своего стола лишились. Выходило, что он, князь и сын князей, считающий свою родню до самого Рюрика, приравнен отныне к бывшим холопам и прочим людям без рода-племени…
Переменилось лицо, потемнели глаза. Берладник заметил перемену, усмехнулся в длинные полуседые усы:
- Ничо. Перемелется, мука будет… Куда ведешь своих людей?
- Туда, где для нас место сыщется, - негромко откликнулся Иван. - Хоть и на Дунай, к берладникам…
- Ишь ты, - берладник обернулся на своих, что любопытно тянули шеи, прислушиваясь к беседе. - Почитай, ты уже пришел. Да только живем мы вольницей. Нет над нами ни князей, ни бояр, ни тиунов. Сами себе головы, сами себе закон и правда. У нас как воеводы порешат - так и будет. Не для князя тут место. Поезжай ты к своим - вы князья, сами промеж собой разбирайтесь.
- Не вступится за меня никто, - возразил Иван. - А Владимирко Галицкий стрый мне. Повсюду достанет.
- Хм, - с сомнением окинул его взором берладник. - Тогда тебе и впрямь деваться некуда… Коли так, провожу до Добруджи. Да только все одно, помяни мое слово - не приживешься ты у нас. В здешних краях многие князьями да боярами обижены, вежеству не обучены и на коленях ползать никого не заставишь.
- Как бы мне самому на коленях стоять не пришлось, - ломая гордость, бросил Иван.
- Мы народ вольный. Воеводой у нас не за родовитость и богатство, а за ум и силу выкликают. Сами спины ни перед кем не гнем и другим не даем… Ладно, едем. Чего попусту стоять!
Иван обернулся к своим, подозвал ближе. Берладник тоже позвал свой отряд. Был он числом помене, но воины глядели смело, задиристо. Дескать, только скажи кто про нас худое слово - мигом на копья подымем. Но, видя, что старшой глядит мирно, никто за мечи и сулицы не хватался.
Поехали берегом реки. Иван с берладником впереди, обе дружины поодаль, не смешиваясь. Только Мирон держался ближе к князю да из берладников выделился ражий детина такого разбойного вида, что Иван кивнул в его сторону:
- Не беглый ли тать?
- Тимоха? - хохотнул берладник. - То советчик мой, Тимоха-попович. Не по нутру, вишь, пришлась ему жизнь в отчем доме. Не похотел весь век молебныслужить да крестом народ осенять - бросил все да и подался на Дунай. Силой Бог не обделил. Коня на плечах подымает. Каково? А зачнет мечом махать - так только держись.
- А ты сам не боярского рода будешь? - спросил Иван, сбоку оглядывая берладника. - Броня на тебе больно ладная…
- Броню сам делал. Коваль я. С Киева пришел. Звать Домажиром…
Он замолчал, не сразу решившись поведать, что привело его на Дунай. Но путь был не близкий, так что слово за слово, а знал Иван о Домажире все.
Был когда-то Домажир первым ковалем на Подоле - с рассвета у его кузни народ толпился. Ковал Домажир колты, кольца, перстни и браслеты. Многие боярыни, не токмо купчихи и горожанки ходили в его украшениях. Купцы иной раз перстеньки заказывали, чтоб в другие города везти на продажу. А еще делал Домажир светцы, мог разную домашнюю утварь подлатать. Но пуще всего удавались ему замки. Ни один не был похож на другой, и каждый - со своим секретом. Самые именитые бояре брали у него замки, потому как ведали доподлинно - никто не откроет, кроме самого хозяина.
А вот поди ж ты - сыскался такой умелец. Отомкнул Домажиров замок, взломал клеть с добром. Да залез не абы куда, а к самому митрополиту в терем. Шибко осерчал византиец. И не только потому, что вспотрошили сундучок с золотом. Не любил грек, присланный из Константинополя, Руси. На словах князю Ярополку Владимиричу говорил одно, а думал Другое. Три шкуры грозился содрать с похитителя. Ключника батогами приказал пороть. Хорошо, тот вспомнил, что замок покупал у Домажира. Схватили коваля и поставили перед митрополитом - винись, мол, кому и за сколько продал секрет замка? Требовали, чтобы указал он вора и где тот прячет награбленное. А что мог сказать Домажир? Замок его работы - клеймо мастера видно. И ключ подошел. Ничего он не сказал. Вот и присудил митрополит из кузни весь товар выгрести в уплату, а самого Домажира и семью его в холопы записать. Отпущу, мол, когданаработаешь мне столько же, сколько было похищу, но. А сколько пропало - один митрополит да ключник его ведают.
Так бы и пропал коваль Домажир в митрополичьих холопах, да не стал он спины гнуть. Улучил день - да и ушел на Дунай, пристал к берладникам.
- Здесь все такие, Иван Ростиславич. Кого боярин обидел, кого тиун, а кого и князь. Жили мы, не тужили, каждый своим делом занимался. Ты высоко летал, мы пониже, а теперь все ровня.
Иван слушал молча. Домажир был старше, он здесь жил, а доведется ли жить тут князю? Поэтому и помалкивал.
Напрасно тревожился молодой князь - замолвил за него слово Домажир перед прочими воеводами, приняла вольница.
Добруджа город - не город, село - не село. Земляной вал да стены бревенчатые, в стенах ворота, а далее сплошь избы да мазанки. В них живут семейные берладники. Холостые ютятся в длинных домах, где спят на полатях и питаются от общего котла. Вот и вечевая площадь, и ступень, откуда воеводы гуторят с людьми. А боле ничего - ни куполов Божьего храма, ни богатых палат. На стенах дозоры, по улицам ходят люди - все при оружии. Среди русских лиц нет-нет, да и мелькнет скуластый торк или берендей , смуглолицый грек или болгарин. Люди не сидели на месте - одни приходили, другие садились на коней и пускались в дальнюю дорогу. Те, у кого не было своего дома» недолго задерживались за городскими стенами. берладники вообще не любили сидеть на одном месте - известно, волка ноги кормят. А берладники - те же волки, только двуногие.
Но пока охоты, как и у зверей, не было никакой.
Ждали конца весны.
Разместив своих людей в длинных домах, жил Иван у Домажира в курене. Дом у берладского воеводы был большой, а народа мало - сам коваль, дочь да вдовая сноха с дитем. Сын-надежа прошлой зимой сложил буйную голову, обороняя Берлад от половцев. Жена его еще в первую зиму померла. Мирон да Степан оставались пока при молодом князе.
Вольно жил Берлад. Стекались сюда люди почитай, со всей Руси - и с Киева, и из Чернигова, и с Волыни, и с Переяславля. Одни тут пару лет прожили, другие успели детей народить и состариться. Всех приводило сюда свое. Вскорости перестал Иван Ростиславич выделяться из народа. Шапки перед ним никто не ломал, на коленях не ползал, а если и узнавали, что князь, то лишь головами качали - дескать, эва, какую птицу к нам занесло!
Каждый жил тут сам по себе, но вместе ждали знака от воевод, чтобы вскочить на коня и пуститься в дорогу. Послушать иных - так они и с половцами ратились, и с болгарами, и с валахами, и с византийцами, да и со своими, русичами, перевидаться пришлось.
Особенно охочь был до баек Тимоха-попович. Ростом и силой парня Бог не обидел, а голос дал тихий и напевный - такому не с амвона вещать, а старины У костра сказывать. Вот и тешил Ивана Тимоха сказами о местном житье-бытье.
- Не тяжко тебе, - как-то спросил Ростиславич, - поповскому-то сыну? Народа много, а храма Божьего нет.
Что верно, то верно - уж сколько ден прожил Иван в Добрудже, а куполов с крестами так и не приметил.
- А чего? - похлопал ресницами Тимоха. - Самому мне поповское житье поперек горла встало, а как захочу помолиться, так выйду к речке, посижу под тополем, погляжу на небо. Господь - он везде, ему и не токмо в храме молиться можно.
- А остальные как же? Без Бога-то?
- А как-нибудь. Я в чужую душу не лезу.
Послушав совета, Иван, когда захотелось ему самому помолиться, вышел к берегу реки и побрел вдоль обрыва, выбирая уединенное место.
В зарослях ракитника торчал одинокий тополь. Под его корнями виднелась черная крыша полуземляной избушки. Рядышком на бревне сидел согбенный старик. Долгая борода лежала на коленях, морщинистые руки стискивали посох. Он покосился на подошедшего, но виду не показал - милостиво кивнул на бревно, приглашая сесть.
- Чего ж не в городе живешь, дедушко? - нарушил молчание Иван.
- А чего мне в городе-то делать? - вздохнул старик. - Мы с Подвинья, из-под самого Полоцка утекли. Жили себе в деревеньке нашей, за лесами и болотами. Не знали над собой ни князя, ни боярина, покуда не наведался в наши края боярин из Полоцка. Чудом прознал он про нашу деревеньку и захотел прирезать к своим угодьям. Поставили его тиуны знамена, а к нам привезли попа - чтоб крестить в новую веру…
- Так вы что же, язычниками были? - глянул в лицо старичины Иван.
- Погаными нас тот поп называл, - нахмурился дед. - А мы веру отцову и дедову крепко блюли. Наши пращуры из-под Полоцка утекли, когда еще при Изяславе, деде Всеслава Чародея, стали наших богов в Полоту кидать. Думали, в чащах спасем веру отцову, до нас добрались… Да-а… Зачали было боярские отроки по наущению попа наших богов в болото кидать, а мой сын, Крутом его звали, с другими вместе бросился их отстаивать. Крепко сшиблись они тогда с отроками. Моего сынка и иных других похватали. Поп и стал их стращать - дескать, в ад попадете, коли с идолами знаться будете. А Крут-то мой и ответь - лучше с родными богами в огне гореть, чем с чужими в раю жить… Вот и повелел поп сынка моего живьем спалить. Отогнали нас в сторонку, богов наших утвердили, промеж них Крута, хворостом обложили и запалили с четырех концов, - старичина всхлипнул и отер слезу дрожащим пальцем. - Муку принял мой сынок, а от своих родных богов не отрекся… И еще трое наших парубков с ним вместе. Верю - ныне они в Перуновой дружине первые… А мы сюда подались. Сперва-то, правда, хотели к Литве уходить, да у них обычай иной. Помыкались мы, да тут и осели. Старуха моя в дороге померла, осталась одна доченька. Тут уже двадцать годов живем. У меня уж внук старший отрок - тоже Крутом звать.
- Как же ты один здесь живешь? - Иван обернулся на низенькую, вросшую в землю избушку, крыша которой поросла мхом и травой.
- А живу - не жалуюсь, Стрибогу молюсь да Велесу. Только недолго мне жить осталось. Скоро в домовину ложиться.
- Там встретишься со своим сыном, - неловко попытался утешить Иван.
- Нет, - твердо покачал головой старичина. - Сынок мой принял смерть воина. Могила его в огне, и призвал его Перун на небеса. А мне судьба идти в подземный мир, к Велесу, богатства его стеречь. Там уж старуха моя. С нею и свидимся.
Дед замолчал, и Иван замолчал тоже, сидя рядом на бревне и глядя на вздувшуюся реку. Весна начиналась бурная, и, чем теплее становилось вокруг, тем слабее была боль в душе молодого князя. Молодость - она тем и хороша, что не умеет долго печалиться. Совсем прижился Иван в Берладе и уже хотел только одного - показать этим вольным людям свою удаль в бою.
3
Весна в Берладе - нерадостное время. Ни пешему, ни конному дороги нет. Не пашут, не сеют берладники - живут тем, что в лесу добудут, в реке выловят да на копье возьмут. А весной, когда дороги развезло, а на реках ломается лед, торговые людишки по домам сидят - никакого прибытка. Да и в набег не уйдешь - у большинства кони, как половецкие - всю зиму на одной траве живут. Отощали, ослабли, а какой ты в степи вояка без доброго коня? Вот и сидели люди по домам, ждали у моря погоды.
А как все зазеленело, так и ожила сонная Добруджа. По улочкам скакали верховые, в каждом доме проверяли сбрую, осматривали доспехи и оружие - у кого какие были. На торгу у вечевой ступени, где обменивали рыбу на плетеные короба, а кожаные чоботы на меха, что ни день, слышался нетерпеливый говор. Когда проходил по торжищу кто-нибудь из воевод, ему вслед кричали, звали в походы.
Еще не распустились до конца листья на ивах и тополях, Домажир как-то сказал Ивану:
- Будя баклуши-то бить. Подымай своих людей, Ростиславич, да снаряжайтесь в поход. Пройдемся по Дунаю, посмотрим на торговые лодьи.
- Почто на Дунай? - удивился Иван. - Нешто иной земли мало? Валахи, болгары тож…
- Не тебе решать, - оборвал его кузнец. - Я вольный воевода, а ты покамест сопля и не тебе поперек старшим молвить!
- Я князь, - вскипел было Иван.
- Нешто Берлад твое княжество? - прищурился Домажир. - Мы на вече тебя не кликали, главой над собой не ставили. Хочешь, чтоб к слову твоему прислушивались - покажи сперва, каков ты есть. А то орать-то вы все, молодые, горазды, а как до дела - так в кусты!… Со мной пойдешь - и весь сказ. А не любо - берладская земля никого насильно не держит.
Иван замолчал, проглатывая обиду. Вот она, доля изгоя! Живи, где приют дали и радуйся, что не гонят за порог, как старого беззубого пса. А впрямь, разве худо ему тут жилось? Хлебом-солью делились, место под крышей нашли, люди его тоже сыты и обогреты. Чего жаловаться? Только и остается, что хозяевам за добро отплатить верной службой. А там, глядишь, по-иному все обернется.
- Любо, воевода, - только и сказал. - Когда в поход?
- Охолонь, - Домажир ударил его по плечу. - Успеется!
Вышли через несколько дней, когда вся дружина Домажира была готова. За зиму у многих Ивановых дружинников нашлись тут приятели, так что княжеские вой сразу смешались с простыми берладниками - иных и по кольчуге не отличишь. Собрались как половцы - вели в поводу сменных коней, на которых навьючили дорожный припас, кошмы для сна и оружие. Обоза не было - съестное тоже везли с собой.
У берега Прута встретились на лодьях свои же, берладники. Спешили они - замечены были выше по течению торговые лодьи. Шли с Коломыя и, по всему видать, направлялись в Малый Галич, что стоял в устье Дуная. Шли не торопясь, бережась из-за большой воды, которая в том году спадала медленно. Еще мутный после половодья Прут нес выдранные с корнем деревья, бревна, иногда тушки утонувших зверей.
Выслушав видоков, Домажир хлопнул себя ладонью по колену:
- Удача сама идет в руки! Не иначе, как князь нам счастье приманил.
Иван невольно смутился - видоки посматривали на него, как на заморскую диковину. Один даже пихнул локтем дружинника, спрашивая, правда ли, это настоящий князь?
- Рано про удачу заговорили, - только и молвил Иван. - Не ощипав лебедя, уж кушаем.
- Твоя правда, Ростиславич, - посерьезнел Домажир и махнул рукой: - Поворачивай! Ищи место!
Дале никуда не поехали - засели в лесочке, а видоков с лодьями пустили дозорными, как простых рыбарей. У них и сети с собой были. Дожидаясь, берладники покидали их в воду, расположились на бережку. Засада засадой, а добрый улов никогда не помешает. Заодно утку били, баловали себя свежатинкой.
К тому времени, как показались купцы, рыбаки уже вытаскивали сети, бросая в лодки улов. Рыбы было мало - ставили абы где, но не это волновало берладников. Иная добыча сама шла в руки.
Лодей было пять, и все русские. Осанистые, с широкими бортами, они не спеша волоклись вниз по течению. Ветер был слабый, люди сидели на веслах.
- Эй! Куды размахались веслами-то? - закричал, вставая на лодке, старшой дозора. - Сети нам порвете, скаженные!
- А вы чо тут сети ставите? Аль не видите, кто идет? - гаркнули с передней лодьи.
- Река не куплена, а земля тут вольная - где хошь, там сеть и ставь.
- Много рыбки-то наловили? - купцы свешивались с бортов, смотрели на рыбаков.
- Сколь ни есть, вся наша.
- А вы чьи?
- Сами по себе. Вольные!
- Находников не видели?
- Видели. Большая ватага вверх по реке надысь проскакала. Дюже спешили. У вас там все тихо, аль опять валахи зашевелились?
Валахи часто спускались с Трансильванских гор и, перейдя Быстрицу, нападали на деревеньки и хутора поселенцев. За то и берладники частенько тревожили их села, угоняя скот.
- Тихо все.
- Ну, тогда доброй вам дороги.
- И вам Бог в помощь!
Обе стороны прощались без лишнего тепла, но и без вражды. Купец не боярин, ему чужое добро незавидно, да и труд уважать приучен - чай, сам торгует тем, что другие наработали.
Лодьи прошли мимо, а рыбаки, наскоро пометав в лодки сети пополам с уловом, причалили к берегу и поспешили запалить костерок. Кинули на дрова охапку камыша - повалил дым. По этому знаку дружина Домажира выбралась из леска и поскакала наперерез купецкому каравану.
Вместе с рыбаками, которые гребли изо всех сил, нагнали купцов ближе к вечеру и некоторое время шли берегом, не обнаруживая себя - ждали, пока непотревоженная дичь не пристанет к берегу. Не весь век будут плыть купцы - остановятся на ночлег. Тут и придет пора…
Купцы выбрали место на излучине, опасаясь лихих людишек. С одной стороны берег пологий, песчаная отмель да тихая вода, а чуть в стороне островок. Возле островка лодьи и сгрудились - ни одна не подошла к берегу. Там, на островке, горели костры, булькало в котлах варево.
Вместе с рыбаками Домажир подкрался в сизых сумерках, присел за кустами. Иван самочинно пошел с ним, смотрел во все глаза. От отмели до островка было немало - стрелой только перебросить. Он уже решил, что воевода решит подождать следующей ночи, но Домажир тихо шепнул:
- Будем насады строить!
Всего у рыбарей было три лодки, на каждую под покровом весенних прозрачных сумерек настлали крышу - навес из наскоро сколоченных щитов и охапок хвороста. Под этими насадами в каждой лодке укрылось по пять-шесть воев. Еще десятка полтора, разоболокшись до исподнего, должны были плыть рядом, толкая лодки. Остальные ждали на отмели - сперва те, кто в лодьях, поднимут шум, отвлекая купцов, а уж потом навалятся всей силой.
Когда начались приготовления, Иван, не спросясь, забрался в одну из лодок:
- Сам поведу.
- А я тебе велел? - насупил брови Домажир. - В походе закон - воеводу слушать, как отца родного!
- Я не дитя. В тайный поход ходил, - возразил Иван.
- Ну, смотри… Тимоха! На второй насаде за старшего! И смотри в оба. Ростиславичу впервой - еще забоится…
- Не забоюсь! - запальчиво бросил Иван.
Этот запал сохранялся в нем, пока бесшумно, боясь даже вздохнуть, плыли по темному Пруту. Засадные мало что видели через насаду - надежда была, что плывущие рядом товарищи не промахнутся мимо цели и что на лодьях в этот час стоят не слишком бдительные сторожа. Рядом дышали воины - пятеро были свои, а остальные берладники, к набегам привычные. Прочих княжеских людей в лодьи не посадили, оставив на берегу. Иван скорчился на носу, за щитом и ждал.
Пока плыли со стороны лодей, все было тихо, но когда вывернули, причаливая к островку, услышали крик дозорного.
- Ну, теперь пойдет потеха! - прошептал один из берладников. - Теперя не сробей, княже!
На островке поднялась суматоха. Закричали и забегали люди. В щит с гулким стуком ударила стрела. Вторая застряла в хворосте на борту. Лодка заскребла песок днищем, и в тот же миг Иван вскочил, плечами сбрасывая насаду из хвороста.
Трудно было лишь шагнуть из лодки - потом завертелся ночной бой. Купцы оказались людьми бывалыми - отбросив луки, схватились кто за топор, кто за меч. Рядом вырос Тимоха: с маху разрубал щиты и выбивал мечи из рук. Вместе пробивались через остров к лодьям, мешая купцам перебраться на борт и уйти вместе с товаром.
Купцов было все-таки больше - они допустили, чтобы находники вступили на остров, но не пустили их дальше берега, накинувшись всей толпой. Сперва Ивану было дико - русичи рубятся с русичами и не за жизнь, не за княжью честь, а за добро. Потому и старался лишь обезоруживать противника, но когда рядом упал один из дружинников, хватаясь руками за торчащее из живота копье, разозлился и следующего купца рубанул от души. Меч вошел в плечо, проминая кольчугу, и купец осел.
И все-таки приходилось пятиться, отступая к насадам. Не один - пятеро берладников валялось на мокром песке. Иван уже кинул на Тимоху взгляд - не пора ли кричать отход и отступать, - но тут откуда-то спереди, с той стороны острова послышались новые крики, и вот уже выросла на фоне костров фигура всадника…
Две лодьи успели-таки сняться с острова и уйти вниз по реке. За ними не погнались - берладникам достались три корабля с добром. Покончив с купцами - кого не убили, того живым пустили на все четыре стороны, - тут же на острове перевязывали раненых, стаскивали в одно место убитых. Уцелевшие садились возле брошенных купцами костров. Там варилась похлебка, и проведшие весь день в седлах берладники жадно нюхали сытный дух. Наскоро перекусив, тут же ложились спать.
Только утром приступили к осмотру добра. Нашли бочонки с медом, большие круги воска, меха, лен и кожи. Жита везли мало, но и того хватило. В мошнах убитых купцов сыскались гривны, ногаты и куны. У одного нашлись даже византийские драхмы. Везли купцы оружие и рабов. Этих нашли на самой большой лодье, в трюме возле кормы. По шуму угадав, что хозяйничают на лодье не купцы, решились подать голос. Всего оказалось десятка два мужиков, молодых парней и несколько девок. Их вытащили, с парней посбивали колодки и отвели к кострам.
У Ивана разбегались глаза, когда он видел бочонки с житом и медом, груды мехов и тюки льна. Он пересыпал на ладони драхмы, запускал руку в кованое узорочье. Домажир не велел ничего брать, хотя позволял князю смотреть и самому проверять добытое.
Не удержавшись, тут же выбили у пары бочонков дно, пробуя мед. Первым нацедил ковш воевода Домажир.
- Братья! - крикнул он на весь остров, вставая над костром. - Ныне пью я за первую нашу добычу в году и за удачу, которая привела ее к нам! Пью я и за молодого Ивана Ростиславича! Хоть и княжьего он рода, а бился рядом с нами и за чужие спины не прятался - первым шагнул на остров под стрелы! За Ивана!
- За Ивана и победу! - подхватили голоса.
Князя толкнули, заставляя встать. Плеснув немного в костер, Домажир осушил братину , тут же наполнил ее снова и протянул ему:
- Пей, Ростиславич!
Братина была велика. Иван принял ее двумя руками, поклонился на четыре стороны и, задержав дыхание, сделал глоток. Горло слегка сдавило, но не первую чашу выпивал молодой князь, не первый это был у него пир. Допил он всю братину, перевернув ее, чтоб все видели - пуста.
- Ай да князь! - послышались веселые голоса. - Наш, берладский!
Пир рос, разгуливался. Притащили пойманную давеча рыбу, нашли в закромах купцов мясо, жарили все на кострах и тащили новые бочонки с медом. С Иваном все непременно хотели выпить, так что вскоре он оставил костер Домажира. Отовсюду тянулись руки, хлопали по плечу, предлагали сесть у огня. Те, с кем он лез под стрелы на берег, хвастали, как было дело, и Иван тоже пускался в разговоры. Трое дружинников остались лежать на мокром песке, еще двое были ранены, но взамен убитых, казалось, вся ватага была готова назвать его своим князем.
Ноги сами вынесли к костру, где сидели освобожденные невольники. Они пили, празднуя освобождение, но веселье их было нерадостным - тот, кто пережил неволю, не вдруг от нее избавляется. Назначавшиеся на продажу девки уже ластились к берладникам.
Рослый мужик с задиристым взором бросился в глаза. Иван присел напротив:
- Откудова будешь?
- Купцом я был, - ответил мужик. - Звать Бессоном. Как родитель мой помер, так стал с товаром ходить. Товар красный - все узорочье, золото-серебро. Да это, вишь, товар не ежеденный - сегодня весь раскупили, а назавтра никто не подошел примерить. Наладился я в чужие земли сходить взял у боярина Кочерги гривны - думал, с прибытком ворочусь да и отдам, ан еле свои расходы покрыл. Сызнова пришлось к боярину идти кланяться, сызнова он меня гривнами ссудил… А к первым тоже резы прирасти успели… Не расплатился с долгами, а в третий раз взял. Ну, уж на третий-то мне вовсе не свезло - налетели тати, весь товар и отняли, меня едва живого пустили.
- Наши, что ль? - толкнули бывшего купца в локоть берладники.
- А бес его ведает. Не балакали мы с ними, знакомств не заводили… Пуст я пришел к Кочерге на двор, повинился, а он за то осерчал да и велел дом мой за долги забрать под себя. Всю рухлядь, какая была, вывез, сеструху убогонькую - горбата она у меня - со двора велел палкой гнать… Каб был я один, стерпел, а тут не выдержал, да и замахнулся на его отрока. Хорошо побил, да и меня самого здорово отходили. А когда очнулся у Кочерги в порубе, он мне и сказал - мол, твой дом как раз весь долг покрыл, но за увечье отрокам ты мне еще должен. Вот и запродал меня на чужую сторону. Кабы не вы, свезли бы меня в Византию аль еще куда подалее…
- Он, Кочерга, не впервой лодьи с товаром вниз по Пруту отправляет, - добавил молодой парень рядом с Бессоном. - С того и богатеет. Его дом в Коломне самый первый опосля посадничья.
- А ты откудова знаешь? - незаметно вокруг костра стали собираться берладники.
- А я у него до весны в отроках проходил. Бессон и мне, как зорили его избу, синяков наставил, - вздохнул парень и покосился на бывшего купца, который сидел рядом с видом, словно и не о нем речь.
- Эва! А чего ж в обельные-то холопы попал?
- Да за коня… Прикупил наш боярин дорогого жеребца. Шибко красивый был конь - и князю не стыдно на нем сидеть. Да дикой больно, ну чисто поганый половец… Двоих мало не насмерть залягал. А Кочерге страсть, как охота на нем прокатиться, всему городу на загляденье. Вот он и скажи - мол, даю гривну серебром тому, кто его под седло укротит. Я сдуру и вызвался. А жеребец возьми да скакни, и упал. И ногу сломал. А какой конь без ноги? - вокруг сочувственно закивали знатоки лошадей. - Боярин на меня и взъелся. Твоя, кричит, пес, жизнь его не стоит! Ну и запродал меня, чтоб другим неповадно было добро боярское портить. Вместях с Бессоном в порубе сидели. Вместях он нас на лодью и снарядил.
Бывший купец без злобы посмотрел на бывшего боярского отрока. Боярскую челядь не иначе, как псами, величали и ненавидели за то, что те по первому боярскому слову кидались на людей, не разбирая правого и виноватого. Но эти двое сидели плечом к плечу, как родные братья.
- Куда ж вы теперь? - нарушил недолгое молчание Иван.
- А куда? Только разве на дорогу с кистенем, - вздохнул отрок.
- Не мешало бы с Кочергой посчитаться, - мечтательно добавил Бессон.
- А ко мне в дружину пойдете? - спросил Иван. На него вытаращили удивленные глаза. Кто-то из берладников толканул Бессона в плечо:
- Что зенки выпучил? Князь это. Наш, берладский.
4
Летом как вымирают берладские села и городки. По домам сидит разве что стар и млад, а мужи на возрасте кто в седлах по степи кочуют, а кто затаился в насадах, ждут купеческие лодьи. Дунай, Серет и Прут постоянно несут на своих волнах корабли - и угры, и ляхи, и свои, русские купцы из Галицкого княжества спешат к Русскому морю, в Византию да Грузию, а то и далее. Оттуда везут дорогие товары - заморские ткани, редкий мрамор на церковные нужды, золото и серебро, благовония, книги. Великие порты - Олешье на Днепре, Белгород на Днестре. Север здесь встречается с югом, лес торгует со степью. А по пути к тем городам берут свою дань и берладники. Добытое либо делят промеж собой, либо свозят в Добруджу, на общий торг. Могут и отправить в Малый Галич на Дунае - оттуда награбленное уйдет к валахам.
Приволье на Нижнем Дунае, в междуречье Прута и Серета. Земля тут родит обильно, только успевай собирать урожаи. Издавна зарились на эти земли и валахи, и болгары, и византийцы, и русские. Но пришедшие первыми берладники крепко держались за свою землю и отстаивали ото всех находников.
…Подымая пыль, пронеслись по дорогам Берлада всадники. Осаживая у околиц хуторов усталых коней, хриплыми голосами кричали, что идет беда. Домчалась злая весть и до Добруджи.
Иван только два дня, как вылез из седла - поднимались вверх по Серету, смотрели, не озорует ли кто чужой. Пугнули какую-то ватагу, промышляли в боярских лесах зверя. Князь загорел до черноты на горячем солнце, лицо обветрилось, волосы выгорели и стали казаться рыжими. Он крутился на просторном дворе Домажира, заигрывая со снохой Домажира, Оляндрой, когда мимо проскакал чужой всадник:
- Половцы! Половцы пришли!
- Почто шумство? - Домажир высунулся из домашней кузенки.
- Гонец баял - половцы, - ответил Иван.
- Дождались, - сплюнул Домажир, скинув передник, набросил на плечи однорядку и широким шагом вышел со двора.
Иван поспешил следом. Домажир ступил на широкую площадь, где обычно бывал торг. Сюда теперь стекался народ. Слышались крики, все спешили расспросить гонца, но тот, осадив у коновязи загнанного коня, на неверных ногах прошел в большую приземистую хату, где собирались воеводы.
- Ты, Ростиславич, покудова побудь тута, - твердо остановил Ивана Домажир на пороге.
- Почто? Я в боях бывал. Я свой!
- Воеводский круг тебя не признал…
- И не признает, коли всю жизнь за чужими спинами проторчу, - отрезал Иван и следом за Домажиром переступил порог.
В воеводской избе, как в думной палате у князя, - лавки вдоль стен и один столец на переднем месте. Каждый год садится сюда выборный воевода, чье слово в любом споре последнее. Покажешь себя мудрым и сильным - на второй год тоже сюда сядешь. А не справишься - уступи другому. Иван присел на лавку подле Домажира, но взгляд раз за разом возвращался к стольцу - привык сызмальства сидеть на переднем месте. А тут один из последних.
На столец, тяжело отдуваясь, взошел Держикрай Владиславич - нынешний старшой воевода. Положил на колени шестопер - знак власти. И сразу углядел среди воевод нового человека:
- А это еще кто?
- Иван Ростиславич, - ответил Домажир. - Я кругу сказывал.
- Я князь, - сказал Иван.
- Князь, - скривился Держикрай Владисла вич. - Нету на Берлади князей. Мы люди вольные, сами по себе.
- И я сам по себе, - не опустил взгляда Иван. - Берлад и моя земля. И мой меч тоже защитит ее от поганых.
Воевода Держикрай прищурился, помолчал.
- Ну-ну, - наконец молвил он. - Поглядим, сгодишься ли.
Гонец сидел подле, опершись локтями о колени. Он поднял на старшого воеводу усталые глаза.
- Сказывай, - велел Держикрай.
- Половцы пришли, - выдохнул гонец, вставая. - Через Буг перебрались, к Днестру подходят. Перейдут Днестр - сюда кинутся…
- Уж перешли, видать, - проворчал кто-то из воевод.
- По Днестру наши заставы, - возразили ему. - Удержат.
- С заставы я, - гонец встрепенулся. - Когда уходил, воевода наказывал непременно сюда добраться. А наши там остались.
- В Галич весть послали? - Держикрай задумался.
- С нашей заставы - нет. С других, может…
- Ну, да и нам недосуг с верхними городами пересылаться, - заключил старшой воевода. - И много поганых идет?
- Полчища. А какая орда двинулась - того я не ведаю. Не углядел я ихних бунчуков.
- Ниче, - бросил Домажир. - Встренемся - поглядим, чего за птиц к нам занесло.
Иван следил за беседой. О половцах в далеком Звенигороде он только слышал - далече был город от степи. Да и после победоносных выходов Мономашичей поутихли неверные. Все больше ханов принимало православие. Отдав в залог мира дочерей, внучек и племянниц за русских князей, не ходили больше войной на земли родичей, а если и поднимались в поход, то по призыву зятьев. Но были среди них и «дикие» половцы, которым все прошлые войны, победы и поражения были не указом. Небольшие орды, ведомые младшими ханами, голодными волками кружили по берегам Днепра, Днестра, Дона и Буга, искали себе доживы. Обильный Берлад и стоявшие за его спиной болгарские города сулили богатую добычу. Вот и налаживались они почти ежегодно на Берладскую волость.
- Чего зря разговаривать! - пристукнул шестопером Держикрай Владиславич. - По коням и ударим по поганым!
- Подымай Берлад! Ударим на половцев! - загалдели воеводы, толпой вываливаясь из избы.
Несколько дней прошло - и навстречу половецкой орде выступили соединенные рати. Берладники жили в седлах, почти как половцы, кочевали по своей земле, ища прибытка и удачи. Всего и делов-то - собрать ватаги в единый полк.
Шли по половецки ходко - у каждого сменная лошадь, на которую навьючен припас. Когда перешли Прут, навстречу стали попадаться беглые - прослышав о выходе половцев, мужики-хуторяне отправляли семьи в леса, а сами спешили в Берлад.
Половцы катились за ними по пятам. Хорошо задержали их днестровские станичники - на второй день только и показались впереди облака пыли, поднятой чужими конями. Застлало серое марево небеса.
- Вот силища-то, - шепотом переговаривались Ивановы дружинники, вытягивая шеи, чтоб лучше было видно.
- Силища-то силища, а и не таких бивали, - усмехались им в ответ бывалые берладники.
Готовиться путем времени не было - мужики-хуторяне и те, у кого кони были поплоше, спешивались и вставали плотными рядами, выставив копья. Подле них держались лучники - половина берладников охотники, стреляют далеко и метко. Иван уже ведал, как бьют местные луки, и тихо завидовал: иным молодцам место в княжеской дружине. Сам он держался Домажира. Их дружины давно перемешались и стояли вместе на правом крыле.
- Ты сперва не гоношись, - наставлял коваль молодого князя. - Как увязнут поганые в пешем полку, так и наш черед.
Головной полк взял сам Держикрай Владиславич - его стяг видел Иван чуть дальше слева. С Домажиром был еще один воевода - беглый из Теребовля со смешным прозваньем Гребешок.
- Ты, княжич, небось впервой на половцев идешь? - недовольно поварчивал он на Ивана. - Так не боись. Боле однова раза не убьют. Хуже, когда в полон сволокут. Бежать из полона - дело гиблое.
- Не пугай! Пуганые, - оборвал Домажир, не глядя на Гребешка.
Иван ответить не успел - половецкая лава накатила волной, осыпая пешцев стрелами. В ответ начали стрелять лучники. Кого-то с той и другой стороны стрелы вынесли из седел, заметались перепуганные кони. Но половцы не стали лезть на пеший полк - кое-чему научились они в Задонских степях, сходясь в битвах с русскими, попятились, уходя.
- Чего стоим? - взвился Иван. - Утекут ведь поганые!
Обидно было: не будет боя, сейчас уйдут половцы и ищи ветра в поле. И, не думая о том, что будет далее и лишь желая боя, пришпорил коня, вырываясь вперед и увлекая за собой дружину.
- Куда? - догнал крик Домажира, но было поздно. Лавина берладников стронулась с места, помчалась за отступающими половцами.
Те хорошо знали, что делать - проскакав всего ничего, стремительно развернулись и бросились на настигавших берладников. Но Иван, увидев мчащихся на него поганых, не дрогнул, а только выше поднял меч для первого удара.
Сеча была лютой. Куда там ночному бою под стенали Галича. Бились насмерть, отступать и спасаться бегством было некуда. Стиснув зубы, вертясь в седле, как на угольях, рубился Иван. Дважды падал ему на плечи волосяной аркан, но в толчее сечи не больно-то размахнешься, и петли летали кое-как. Сорвать их движением плеч, перерубить веревку - и дело с концом.
Крепко встало правое крыло. Не видя Домажира, зная лишь, что кругом свои, берладники сражались, падали на вытоптанную до пыли траву, но сдерживали половцев. И это дало время остальному войску обойти поганых и ударить с боков. Стиснули конями и стенами щитов, сдавили с трех сторон, и остался им только один путь - назад.
Отступавших гнать было легко. Половцы больше не оборачивались для новой атаки - отчаянные одиночки осмеливались вставать на пути берладников, но гибли. Прочих на скаку били стрелами, не хуже самих поганых арканами сбивали с седел, метали и сулицы. Гнали, пока могли скакать кони, да и потом еще не вдруг остановились, а лишь когда поняли, что умчались слишком далеко.
Безымянное поле - ибо не было рядом ни деревушки, ни речушки, чтобы дать ему прозванье, - было покрыто мертвыми телами. Бродили потерявшие всадников кони. Стонали раненые. Те, кто не мог скакать в погоню, собирали раненых и убитых, обдирали трупы.
Победители ворочались не спеша. Гнали захваченный скот и кибитки с добром. Нашлись пленники - сидели на кибитках, они помогали гнать скотину и ворошить добычу.
Уцелевшие собирались по привычке - сотнями. В них многие были друг другу родичами или побратимами, и ежели один пропадал, другой спешил отыскать его живого или мертвого.
Среди Ивановых дружинников сабли и стрелы поганых убили едва ли не треть, да еще нескольких раненых отправили в обоз. Мирон был ранен, а Степан Хотяныч цел и невредим. Он-то и привел к Ивану остатки сотни Домажира.
- Воеводы Домажира нету, - вздохнул Бессон, бывший коломыйский купец.
- Искать. Всем! - приказал Иван.
И часа не прошло, как над полем брани раздался крик Тимохи-поповича.
Они лежали вместе - коваль Домажир и старый половчин в дорогом халате и украшенной бляхами броне. Копье половчина вошло в широкую грудь воеводы, но тот успел опустить меч, отсекая поганую голову. Жесткая рука так крепко сжимала рукоять, что пальцы не смогли разжать. Так с мечом и хоронили.
Ворочались усталые, но довольные. Освобожденные пленники радовались свободе, победители - победе, раненые - что остались живы. Была и горечь - о погибших друзьях, родичах и побратимах.
Были тяжкие думы и у самого Ивана Ростиславича. Все думал он, как переступит порог большого дома Домажира, как скажет его вдовой невестке и дочери, что нет у них больше родимого. Думал, где будет жить, если не хватит сил оставаться в этом доме.
Весь Добрудж встречал берладников. Высыпали из домов жены, матери и сестры. Где-то слышались радостные крики, где-то голосили вдовы и осиротевшие родители. Раненых с причитаниями развозили по избам. А здоровые толпой, толкаясь и мешая друг другу, собирались к вечевой ступени.
На помост взошел Держикрай Владиславич с другими воеводами. Взмахнул шестопером, гаркнул, требуя тишины, и площадь стала стихать. Люди шикали друг на друга, толкали локтями, кивая на старшего воеводу.
- Вольный люд берладский! - заорал, надсаживаясь Держикрай. - Одолели мы поганую силу. Нехай не ходят на наши нивы, не зорят наши села и хутора. Дорого досталась нам победа. А дорога она нам вдвойне, что принес ее Иван Ростиславич…
Иван аж вздрогнул. Люди, что были вокруг, стали озираться на него, показывать пальцами.
- Где ты, Иван Ростиславич? - крикнул Держикрай. - Выдь, покажись людству!
Иван протолкался к вечевой ступени, поднялся на самый верх.
- Дивитесь, люди! - воевода вскинул шестопер. - Теперя зарекутся поганые ходить на наши земли! У нас свой князь есть, берладский! Он нас ото всякого лиха оборонит! И пущай недавно у нас Иван Ростиславич, а уж показал он себя добрым воином и лихим рубакой… Но не я один все решаю, а все людство берладское. И како вы ныне скажете, тако и будет. Люди! Как вы скажете? Любо ли вам, чтоб был У нас свой князь? Чтоб водил наши полки, судил и княжил по всей нашей Правде?
- Любо! - крикнул кто-то. Иван бросил взгляд в ту сторону - кричал Степан Хотянич.
- Любо! Любо! - подхватили остатки дружины, Размахивая обнаженными мечами.
- Любо! - все больше голосов звучало на вечевой ступени. И среди них слышался пронзительный, сходящий на визг, голос Тимохи-поповича.
5
Не задерживаются в ножнах мечи, не скучают в конюшнях добрые кони. Полжизни проводят в седле берладники. А осенью и вовсе днюют и ночуют в степи. Вниз по Пруту, Серету и Днестру идут купеческие лодьи. По дорогам спешат обозы с товаром - начинается пора торгов. Для тех, кто живет разбоем, самая пора - что ни день, привозят в Добруджу возы с житом, гонят отбитый у валахов скот и табуны половецких коней. Сами мало-помалу торгуют.
Изредка тревожили заставы малые половецкие выходы - остатки разгромленных летом орд нет-нет да и показывались на берегах Днестра. Набегали и валахи, и болгары. С этими расправлялись по-соседски быстро и споро - намнут бока, кого насмерть пришибут, да и разойдутся восвояси. Как-то возле самого Малого Галича видели вроде бы греков. Собрали ополчение, кинулись - а тех и след простыл.
Весь конец лета и добрую половину осени не вылезал Иван из седла. Недобитые половцы не давали покоя. А там пришлось защищаться от воеводы с Текуча, когда там надоели шастающие вокруг ватаги берладников. В Текучем жили вперемешку угры, валахи, болгары и свои, русичи, а вот сошлись в бою еще более жестоком от того, что бились-то ни за что. От Текучего, меняя коней, пришлось и скакать вдогон за неуловимыми греками. Да ушли те к Доростолу.
В прежние времена берладники дошли бы до границ и повернули вспять, но не теперь. Под началом Ивана была не одна сотня - три с малым сотни мечников, лучников и копейщиков. Переорали они на вече своего князя - мол, с тобой нам удача, пошли пограбим греческие приграничные крепостцы. И не сумел убедить их Иван не лезть на рожон. Тот же Тимоха-попович молвил, возложив длань на Иванов локоть:
- Мы, княже, своим законом живем. Ты над нами поставлен, вроде как голова, а только голове без тела деться некуды! Это как Богу без людей - и Господь мир сей сотворил, чтоб было, кому явить свое величие и силу!
И Иван пошел на маленькие греческие поселения. Возвращались с добрым прибытком - гнали скотину, в телегах везли кувшины вина, ткани, узорочье, всякую рухлядь. Холопов не брали, и то хорошо. Озирая обоз и своих ватажников, Иван вспоминал, как берладники врывались в дома, наотмашь рубили встающих на пороге хозяев и тут же, перешагнув через еще не остывшие тела, принимались рыться в сундуках. Кричали бабы, плакали дети, визжали насилуемые девки.
Три деревеньки они прошли, забирая все, что могли унести, и оставляя за собой пожарища и разор. Ушли не потому, что досыта ополонились - просто дозорный заметил, что будто бы вдали показались разъезды греческих войск. И пусть до Доростола было еще неблизко, ватага повернула назад, в Берлад.
Иван ехал впереди, понурясь. Только-только оправившийся от раны Мирон и Степан Хотянич отстали, и к князю подъехал Рядило - бывший отрок боярина Кочерги. Парень лучился счастьем.
- Во, видал, княже? - выхватил он из-за пазухи платок тонкой ткани и несколько ниток ярких бус. - Все девки в Добрудже ныне мои. Как мнишь, коль Домажировне подарю, поцелует аль нет?
- Почем я ведаю? - нахмурился Иван. Вспомнилась молодая гречанка, с которой сдирали этот плат и эти бусы. Она бросилась прямо под копыта Иванова коня, да споткнулась, и Рядило настиг ее, повалил на землю и ударил, чтоб не шибко кричала. Потом ее вязали и куда-то волокли…
- Аль себе Домажировну сберегаешь? - угадал Рядило. - Я поперек князя не полезу!
Однако глаза его были весело-вороватые, и Иван помотал головой:
- Нет. Не сберегаю.
Спешили уйти от погони, понимая, что три сотни не выстоят против византийских легионов. Потому спали вполглаза, коней меняли на ходу, захваченную скотину замучили до полусмерти. Иван тихо злился, коря себя за этот поход. И не потому, что мог остановить, но не захотел, а потому, что не мог, хоть и хотел. Не он повел берладников грабить греков - берладники потащили его за собой. Но не понимают они, что за это Византийская империя нанесет ответный удар? И будет он пострашнее, чем половецкие набеги.
Только перейдя Серет, немного успокоились - погоня, если была, отстала, а тут своя земля. Коли надо, соберется ополчение и отгонит греков восвояси. Ватажники приосанились, ехали гордые, хвастаясь на привалах друг перед другом победами и захваченным добром. Иван же мрачнел не по дням, а по часам.
Наконец добрались до Добруджи. Загодя был вперед отправлен гонец, и те, кто был в городе, встречали ватажников, как победителей. Весело кричали ребятишки, девки и бабы спешили высмотреть среди воинов своих родных и близких, старики уважительно и завистливо качали головами.
Все съезжались на двор Ивана - он так и остался жить в бывшем курене коваля Домажира. Выставляли столы, разводили костры, над которыми жарили туши свиней и баранов, разрубленных коров и быков. У кувшинов отбивали горлышки и тут же пили сладкое греческое вино.
Гуляла на радостях вся Добруджа - проходивших мимо останавливали, угощали вином и мясом, обильно сдобренным захваченными пряностями. Хвастались богатой добычей, водили подивиться на сваленные грудами мешки с житом. Лето кончилось, шла по земле обильная урожаями осень - и захваченная добыча обещала сытную зиму.
Иван сидел на переднем месте. Подле него сгрудились ближники - Мирон со Степаном Хотяничем, Тимоха-попович и самочинно примкнувший к ним Рядило-отрок. Перебивая друг друга, вспоминали набег.
- …А он како выхватит рогатину и как попрет на меня! Ну, думаю, держись! Мы не лыком шиты…
- …Насели враз трое… Еле отбился. Один - а всех положил!
- …Ну и саданул я ему от души - знай, мол, наших! А он здоровый оказался, хоть и щуплый, - упал и поднялся! Вот диво!…
- …Орет чего-то не по-нашему… Проклинает, верно… Ну, я и отмахнулся мечом - неча, мол, каркать.
- …Он уж наконь прыгнул - уйти хотел. А я его стрелкой промеж лопаток достал - ишшо к своим жаловаться прибежит… Трус, а туда же!
Иван слушал нарочито громкие речи, поворачивая голову то к одному, то к другому. Несколько деревень прошли они - в каждой было почти одно и то же. Только в одной стоял постоем небольшой отряд греческих солдат. Здесь был бой, но берладники положили всех до единого, хотя и сами недосчитались кое-кого. Потом был грабеж, когда в одну кучу волокли все подряд - и скотину, и рухлядь. Людей чаще всего рубили на месте, полон не брали. Это хорошо и плохо. Плохо потому, что недорубленный лес скоро вырастает, а хорошо потому, что лишняя кровь обозлит Византию. И та пойдет походом на Русь. Одному Берладу супротив всей империи не выстоять. А замужем за Исааком Комнином родная тетка, Ирина Володаревна. Владимирко Галицкий ей родной братец. Вот прознает он, кто разорил приграничные поселения, да совокупится с греками - и несдобровать Ивану Ростиславичу.
Гоня от себя черные думы, Иван поднимал чару за чарой, но лишь мрачнее становился. Стало невмочь ему видеть веселые лица, искаженные хмельным восторгом. Посреди пира встал он, уперся кулаками в столешницу - залитый сумерками двор, столы, огни смоляных факелов качнулись перед глазами.
- Княже! Княже, куда ты? - послышались далекие невнятные голоса. Но, оттолкнув протянутые руки, Иван, пошатываясь, выбрался из-за стола и побрел в темноту.
Прячась от людей, вышел на задний двор. Слепо наткнулся на плетень, да так и замер, опершись о него и глядя в небо. Крупные частые звезды сверкали в разрывах облаков. Задувал ветер. Запрокинув голову, Иван долго смотрел вверх. В детстве мамка сказывала ему, что каждая звездочка - это окошечко, через которое ангел глядит за доверенным ему человеком. Рождается человек - загорается звездочка. А как покатилась звезда с неба - знать, кто-то помер.
Мало было звезд сейчас видно среди облаков. Летом, отдыхая в походе и лежа без сна на кошме, Иван диву давался - сколько же их в вышине! И за пять жизней не счесть. Сейчас же впервые задумался, какая звезда чья. По всему выходило, что у князей и митрополитов звезды побольше, у бояр, тиунов и богатых купцов - помене, а у простого люда вовсе крошечные. Пошарив глазами по небу, нашел несколько крупных звезд. Интересно, какая из них его?
- Господи, - прошептал Иван, вскинув руки к небу, - ежели это правда и слышишь Ты мои слова - вразуми! Подскажи, что делать? Я князь, но нет у меня княжьей силы! Вразуми, Господи! Чего делать-то?
Звезды расплывались перед глазами, мигали равнодушно и таинственно. Потом одна вспыхнула ярко и, сорвавшись с места, канула куда-то за облака. Кто-то умер.
Вознес греческий выход Ивана - не только свои берладники, но и горожане, и даже кое-кто из воевод стали кликать его князем. Всем миром выстроили ему новый терем у самой вечевой площади, но на том дело я кончилось. Ни даней не везли в княжеский терем, ни с поклонами не шли. Воеводы, как и прежде, заседали в большой избе, и Иван ездил к ним на совет. Там шестопер старшого держал по-прежнему Держикрай Владиславич, всегда разговаривавший с Иваном с высоты прожитых лет.
Как-то в первые дни после новоселья спросил Иван у Держикрая про кормление княжеское. Чтоб поговорить с воеводой, пришлось князю самому ехать в терем. Держикрай хоть и принял его с честью, в передней горнице, держался на беседе уверенно, как хозяин с гостем. Выслушав Ивана, поиграл перстами, сложенными на животе.
- Мы не князевы холопы, а вольные люди, - молвил он наконец. - Берлад тебя принял - вот и благодари. А в ноги тебе кланяться, хоть ты и княжьего рода, никто не станет. Мы все живем тем, что сами добудем. И ты, коли хошь сытно есть - так садись на коня и поезжай на охоту. Я вот третьего дня вместе с воеводой Косторубом и воеводой Петрилой иду к Олешью - пощипем перья ромейским купчишкам. Спустимся в насадах вниз по Серету, там по Дунаю и выйдем в открытое море. Десяток лодей добыли мы этим летом. Три благодаря тебе захвачены. Так что на любой найдется тебе и твоим людям место. Жаждешь добычи - поезжай с нами. А не любо - отправляйся сызнова к грекам пешим путем. А то галичан пощипи - воевода Нечай до самого Василева ходил. Боярскую вотчину зорил с молодцами. Жита вывез - не токмо самому хватит, но и вдовам и сиротам Роздал.
Иван молча кивал, слушая и дивясь. Василев - русский город, а Держикрай так спокойно говорит о том, что угодья вокруг него пограблены! И не утешишь совести, что в ватагу Нечая подобрались те, кто сам был из тех краев, кто шел к Василеву, чтобы посчитаться с обидчиками.
Простившись наконец с Держикраем, торкнулся было Иван к одному-другому воеводе, и везде слышал один ответ: охота сытно есть, сам себе добудь пропитание. Иные воеводы, не чинясь, говорили так:
- Тебя Берлад принимал, чтоб ты его от ворога защищал. За то тебе кров. А кормить тебя мы не нанимались.
В терему таяли захваченные в греческих крепостях запасы жита. Перерезали почти весь скот - еще седьмица-другая и опустеют хлева окончательно.
В раздумьях воротился Иван на свой двор. У ворот случился Тимоха-попович. Бросив ему поводья, князь распорядился:
- Зови сей же час мою дружину. Говорить буду.
Терзали его сомнения. Долго молчал он, остановившись на крыльце, словно не замечая собравшихся, после того, как пришли они и заполнили собою двор.
- Други, - наконец сказал Иван, - ходили вы подо мной на половцев и греков, грабили купцов и воевали валахов. Ныне всему этому поворот. Невмоготу мне стало такое житье. Я князь, а удела своего не имею - живу тем, что сам урву, аки дикий зверь. Мою вотчину занял Владимирко Володаревич Галицкий. Я ее кинул, а ныне порешил идти ворочать отцом завещанное наследство. Вам за службу ратную спасибо. Кто похочет, тех с собой зову. А кому любо в Берладе - что ж, никого не держу, ни на кого зла не таю. А коли сам кого обидел - не обессудьте!
И, не дожидаясь первых слов онемевших от удивления ватажников, стянул с головы шапку и поклонился.
