Глава 11
1
Забрав жену, казну и верных соратников, Изяслав Давидич ушел в вятичские леса, где затаился, прислушиваясь к тому, что происходит на Руси.
Все то время, что Елена моталась по Черниговщине, в Киеве не было князя. Поступив осмотрительнее своего отца, Мстислав Изяславич пригласил на золотой стол стрыя Ростислава Мстиславича. Тот с радостью принял приглашение, но поставил условием, чтобы и ноги Климента Смолятича не было в окрестностях Киева. Митрополит Константин же уехал в Чернигов, когда туда вошел Мстислав, и отказывался возвращаться. Сам Мстислав неожиданно уперся (Константин проклинал его отца и его самого с братьями, его не признала половина земель), он не хотел, чтобы сварливый грек снова стал главой Русской церкви. Ростислав стоял на своем:
- Климента Смолятича не благословил в Царьграде патриарх, он не имеет права быть пастырем Всея Руси.
Так рядили и спорили большую часть зимы, пока не догадались встретиться в Вышгороде. На этом снеме решили, что Руси нужен новый митрополит, некто третий. Постановили послать за оным в Царьград. Довольный решением Ростислав Мстиславич въехал-таки в Киев и назвался великим князем. Вскоре из Константинополя прислали нового митрополита, Феодора, и он венчал Ростислава на княжение.
Вскоре после этого Ростислав встретился в Моровийске со Святославом Ольжичем, который с удовольствием целовал ему крест. На радостях, что все устроилось, князья три дня пировали, говорили друг другу много ласковых и веселых слов. Договорились до того, что сговорили Святославова первенца Олега женить вторым браком на младшей дочери Ростислава Софье - первая жена Олега, дочь Юрия Долгорукого, после нескольких лет бесплодного брака умерла, пытаясь разрешиться от бремени. Девочка, названная Варварой, осталась жива, но была слаба и болезненна. Свадьба должна была состояться через три года, когда невеста достигнет брачного возраста.
С тем и разъехались, уговорившись в дальнейшем действовать заодно, особливо если возникнет угроза со стороны Изяслава Давидича.
Но недолго продержался мир после вокняжения Ростислава Мстиславича. Не прошло и двух месяцев, как из Олешья пришли худые вести - на торговый город напали берладники…
Трудно расставался с бывшими соратниками князь Иван. Берладские воеводы уговаривали его переждать, собраться с силами и атаковать галицкие города с другой стороны, предлагали заключить союз с торками и берендеями - эти все-таки были ближе, чем половцы. Но Иван был непреклонен.
- Изяслав Давидич - мой благодетель, - отвечал он. - Как могу его бросить? А вдруг война? Вдруг моя помощь ему понадобится?
Воротившись на Русь и узнав, что произошло, пока он воевал Ушицу и Кучелмин, Иван послал Мошку с десятком верных соратников в Берлад, дабы уговориться о совместных действиях. Переждав зиму, берладники сколотили большую ватагу и на захваченных прошлым летом ладьях пошли вниз по Серету и Дунаю, наводя ужас одним своим появлением. Задержались в Малом Галиче, где собрали еще дружину добровольцев и через устье Дуная вышли в Русское море.
Часто берладники на легких ладьях-однодревках выходили в море для торговли и набегов. На сей раз все было, как раньше, только шли они не торговать, да и цель их лежала дальше обычного. Без задержки миновали Белгород Днестровский, не тронув ни одного корабля, заходящего в его гавани. Оставили позади устье Южного Буга с вымирающими греческими колониями и ясным летним днем показались в виду Олешья.
Днем и ночью не смолкал портовый город. Сюда стекались товары со всей Руси и из Дикой Степи. Половцы пригоняли русских пленников, свозили нехитрые товары, сгоняли скот и коней, которых скупали греки. Эти везли из Византии дорогие ткани, благовония, приправы, украшения. Смуглые персияне тоже вносили свою лепту - оружием, конями, но больше покупали - русское зерно, русские кожи, русскую рыбу, русский лен, русские меха, а также драгоценный рыбий зуб и янтарь, который доставляли сюда новгородские купцы вместе со свеями - потомки викингов торговлей получали то, что еще сто-двести лет назад предпочитали добывать силой.
Олешье одновременно было воротами и устьем. Оно открывало для иноземцев Русь - и накрепко запирало все дороги вглубь ее. Каждый караван торговых судов, пришедших по Днепру, приводил с собой вооруженную дружину, дабы отбиваться в пути от половцев. А то часто случалось - пошел купец на свой страх и риск торговать, но повстречал степняков - и вот уже сам стал товаром.
Летом торговля в разгаре. До самой глубокой осени будут шуметь ярмарки, на причале тесно от кораблей, звенит воздух от иноземной речи. Зимой торговище стихнет, большая часть купцов отправится восвояси, откочуют на зимние становища половцы, и город притихнет, ожидая, когда все опять начнется сначала.
Новый день только начался, когда у причалов показались насады берладников. Они шли на всех парусах, разогнавшись так, что казалось - вот-вот врежутся в стоящие на приколе византийские корабли. Корабельщики на них засуетились - одни спешили приготовиться к отплытию, другие принялись прятать товары, третьи вооружались.
Но было поздно. Сразу две передние ладьи врезались в борта византийских кораблей. Послышался треск дерева, крики. Другие насады только-только приставали к берегу, а с передних уже прыгали через борта и кидались в битву бородачи - иные без доспехов, в нательных рубахах, другие в кожаных нагрудниках половцев, третьи в чешуйчатых панцирях греков, четвертые в русских кольчугах, на некоторых были пластинчатые доспехи венгерских конных рыцарей. Кто с луком и стрелами, кто с мечом, кто с топором или вовсе дубиной, они лавиной ринулись на торговище.
Те, кто не успел выхватить оружие, погибли сразу - берладники не щадили никого из тех, кто мог быть опасен. Вооруженные прожили немногим дольше, ибо малому числу ратников трудно выстоять против оголтелой толпы. Дикий крик повис над пристанью, порой он заглушался стуком мечей и топоров о щиты, топотом ног о дощатые настилы. Вскоре к нему стал примешиваться запах дыма - кто-то из стрелков огненной стрелой подпалил склады пеньки и кожи.
И пошло катиться по улицам Олешья, поднимаясь все выше и выше к кварталам, где жили бедняки, раскатистое: «Берла-ад!»
Город заметался. Предместья, что располагались возле берега, в несколько часов были захвачены. На улицах всюду валялись еще теплые тела, лилась кровь, бегали обезумевшие жители. Берладники спешили ободрать трупы, снимая украшения, срезая калиты, сдирая одежу получше. Другие врывались в дома, где хватали все, на что падал глаз. Третьи хозяйничали на кораблях, вороша в трюмах сложенный товар.
Но бой еще продолжался. Ибо из верхнего города, где останавливались самые именитые купцы, где жило местное боярство и градоправитель, уже мчались закованные в железо ратники.
Впрочем, им вскоре нашлось дело и на стороне. Ибо пришедшие торговать половцы, что стояли станом за окраиной, прознав о беспорядках в городе, тоже решили нагреть руки на грабеже и ворвались в предместья, грабя и убивая. Так что городской гарнизон вместе с уцелевшей охраной купеческих караванов вскоре был принужден сражаться с двумя противниками…
В ту пору в Олешье задержался, ожидая корабля в Царьград, боярин Гюрата Семкович, коего послал Ростислав Мстиславич к императору по делам церковным. Боярин мог бы отплыть еще третьего дня, но в дороге через днепровские пороги его укачало и он хотел выждать время, чтобы забылись страх и дурнота.
Жил он на дворе олешского наместника Никодима и как раз готовился трапезничать, когда послышался далекий шум со стороны моря.
- Епишка! - кликнул доверенного слугу. - Поди-ка узнай, почто шумство?
Парень зайцем метнулся за ворота, но воротился неожиданно скоро. Вместе с ним в палаты вошел чернобородый смуглый грек Серафионис, с которым Гюрата Семкович должен был отплывать. Выглядывавший из-за его плеча Епишка округлял глаза и делал боярину знаки, указывая на грека.
- Вот не ждал, не гадал, друг Серапион, - приветствовал его боярин, на свой лад переделывая имя. - Что так поспешно взошел? Аль весть какая?
- Весть, друг Гюрата, нерадостная, - грек прошел к столу. - Город в огне.
- Как так? - Гюрата Семкович вскочил: - Кто ж посмел?
- Презирающие смерть…
Так греки называли берладников за их воинственность и отчаянную смелость.
- Их тьмы. Пришли они на кораблях и уже захватили порт и нижний город, - продолжал Серафионис. - Мой товар пропал, мои люди либо перебиты, либо захвачены в плен. Мой корабль… Боюсь, что не скоро мы поплывем в Константинополь!
Боярин отмахнулся от грека. Иные мысли вихрем проносились в его мозгу. Что княжье поручение он выполнит не сейчас, так позже - это само собой разумелось. Не Серапион - так другой грек подвернется. А вот берладники - это неотложно и опасно, ибо ежели они возьмут город и доберутся сюда…
- Эй! Маркуха! Кирька! Усата! - заорал боярин, созывая своих людей. - Упредить наместника, запереть ворота, раздать всем копья и дубье. Ежели кто из чужих сунется - сечь нещадно…
Ратники разбежались. Но не миновало и минуты, как дверь опять хлопнула - ворвался Андрей, сын киевского тысяцкого Жирослава Иванковича, недавно поставленного князем Ростиславом, ибо прежний, Шварн, отказывался принять его власть. Боярича сам князь просил взять в посольство - пущай приучается.
- Слыхали, что деется? - воскликнул он с порога. - Бают, берладники пришли!
- Пришли, и путь нам из Олешья заперли, - зло кивнул Гюрата Семкович. - Ты, вот чего, Андрей Жирославич, бери-ка коней да своих людей и скачи в Киев. Птицей лети, доложи князю Ростиславу - пущай помощь пришлет. Ну или хоть пущай отомстит лиходеям.
В юности Гюрата Семкович не раз был свидетелем половецких набегов. Ходил сам в степь и стоял на городской стене, отбиваясь от орды степняков. Потому, снарядив молодого Жирославича в Киев, стал готовиться к обороне спокойно, как у себя дома.
Не он один не потерял головы. Торговому городу нельзя без дружины, а наместник не зря ел свой хлеб. Поэтому, легко и быстро захватив окраины и подол, берладники столкнулись с сопротивлением, которое оказал им верхний город.
Ратились долго. Когда же отшумели битвы и стали решать, что делать дальше, не было единого мнения. Напрасно убеждали воевод Тимоха Попович и Мошка:
- Надоть идти на Киев, помогать нашему Ивану Ростиславичу! - говорили они. - Так еще по осени было говорено!
- Вот вы, ежели хотите, и отправляйтесь, - отвечали им воеводы. - Сыщете охотников - скатертью вам дорога. А только мало найдется тех, кто готов в путь. Да и с кем вы пойдете?
- Подмогу надо звать из Малого Галича, - не сдавался Тимоха.
- Так зовите! А мы не идем. Виданное ли дело - берладникам Киев брать! Тут силища, чай, нужна немалая!
Не помог и большой сход - среди рядовых берладников было много таких, кто считал, что дело сделано и пора, прихватив полон и добычу, отправляться восвояси. Про поход на Киев и слышать не хотели - мол, не наше это дело.
Тимоха и Мошка не сдавались. Пока одни берладники готовились вернуться в Берлад, а другие залечивали раны, они собрали несколько сотен охотников и послали в Малый Галич гонцов - пускай все, кто желает попытать воинского счастья, не мешкая идут в Олешье. А оттуда - вверх по Днепру.
Гонцы ушли. Но прежде, чем Малый Галич прислал подмогу, дозорные донесли, что с реки движется целый караван ладей - насад было десятка три, не меньше. Берегом же идет конная дружина в бронях и при оружии.
- Дождались! - зло сплевывали сквозь зубы воеводы. - Не иначе, как по наши души!
Это было так. Андрей Жирославич вовремя поспел в Киев и донес до князя Ростислава весть о берладском нападении. Великий князь по матери помянул Ивана, без коего, по его разумению, тут не обошлось, и послал двух своих воевод, Якуна и Юрия Нежировича, разогнать находников. Они погрузили полки в насады и, спеша изо всех сил, свалились на берладников, как снег на голову.
Те засуетились, перетаскивая в свои ладьи награбленное добро и сгоняя полон, но успели-таки отвалить от пристаней прежде, чем киевские войска настигли их в Олешье.
Погоня была долгой. Тяжелогруженые берладские насады не могли похвастаться скоростью, а кидать в море добычу - об этом никто не мог и помыслить. Киевские ладьи легко обогнали берладские насады, отрезав им путь в устье Дуная, где те могли затеряться среди бесчисленных островов и проток, и вынудили грести дальше к югу. С большим трудом, не бросая весел всю ночь, берладники кое-как сумели обойти погоню и пристать к берегу.
Усталые, многие с застарелыми ранами, берладники побросали ладьи и пешим ходом, гоня полон и волоча в обозе добро, двинулись к Серету. Судьба забросила их на земли Болгарского Царства, куда ватаги часто ходили в набег. Поэтому остатки войска могли надеяться на то, что успеют добраться до своих.
Кияне настигли их недалеко от города Дорогичина. Две конные дружины стали обходить берладников с боков, отрезая от ближайшей реки и города, где те могли бы укрыться за стенами, и находникам пришлось принять бой.
Бились крепко - одни пришли мстить и стремились как можно скорее покончить с врагом, другие отстаивали свою жизнь. Сцеплялись намертво, чуть ли не зубами вгрызались, но выстоять против закованной в броню княжеской дружины берладники не смогли. Слишком у многих не было доспехов, слишком многие сражались самодельными копьями, а то и носили бесполезные в сече луки.
Тимоха Попович с рычанием рубился топором в самой гуще. Он стоял в первых рядах, и не один уже киянин нашел свою смерть от его ударов. Высокий, плечистый, с горящими глазами и звериным рыком на устах, он пугал одним своим видом. Подле него собрались немногие ратники из его ватаги - те, кто оставался в живых. Справа - Юрко Домажирич, слева, чуть в стороне, - Мошка. Из десятка дружинников, которых отпустил в Берлад князь Иван, рядом с Мошкой оставалось всего трое.
Рать берладников была рассеяна еще в начале боя, ибо, когда крепко прижало, каждый воевода стал сам за себя. Киянам оставалось лишь окружить и разбить ватаги поодиночке. Тимоха продолжал сражаться, не зная и не видя, что творится вокруг, пока Юрко не заорал ему в ухо:
- Уходить! Уходить надоть! Не то все поляжем!
- Беги… Ты, - на двух замахах, стоивших жизни двум киянам, ответил Тимоха.
Но все же повернул остатки своей ватаги прочь из гущи схватки. И, возможно, им удалось бы уйти, но на пути встали закованные в броню ратники и впереди - витязь на соловом коне.
Якуна вынесла в середину боя горячка сечи. Рядом шла верная дружина, и боярин не боялся ничего. Он не дрогнул, когда перед ним вырос мужик с топором - на щит принял первый, самый страшный удар топора, отмахнулся мечом, сводя второй удар на нет, и ткнул лезвием.
Тимоха не сразу заметил рану - ударил топором еще дважды, пока руки не дрогнули, сами собой разжимаясь от внезапно подкатившей слабости. Не веря себе, глянул вниз, увидел, что в животе, там, где чуть-чуть разошлись пластинки чешуйчатого греческого панциря, зияет дыра, откуда хлещет кровь, вскинул изумленный взгляд - и осел.
Юрко Домажирич еле успел подхватить тело ватажного атамана, прогибаясь под его тяжестью. Еще в начале боя он добыл себе коня и сейчас, не обращая внимания на то, что творилось вокруг, хлестнул его по крупу, спеша выскочить из сечи.
Бежал не он один. Бежали многие берладники, спасая свою жизнь. Большинство из них были зарублены погнавшимися за беглецами дружинниками. Лишь сотни две успели спрятаться в зарослях и под покровом ночи, бросив добро, пустились в бесславный обратный путь - в Берлад.
2
Далеко в вятичских дремучих лесах затерялся городок Козельск. Стоял он на высоком обрывистом берегу речки, небольшой посад - в отдалении, ибо вблизи городских стен не было места для изоб. Вилась по круче узкая дорога, влезая на крепостной холм.
Несколько седмиц назад сюда, в самую распутицу, добрались остатки дружины бывшего Киевского князя Изяслава Давидича с берладниками Ивана. Встретив в Гомеле княгиню, Изяслав пошел в Козельск, бывший родиной Елены, которая происходила из старых вятичских князей.
Долго держалась у вятичей своя знать. Все прочие мелкие князьки давно забыли о своем достоинстве и служили Рюриковичам боярами и воеводами, и только в малых городках Вятичей оставались еще те, кто звал себя князьями старого времени. Одним из таких был князь Ходота, правивший в Рязани. Но его вместе с сыном казнил Владимир Мономах. С тех пор вятичские князьки жили тихо-мирно, в дела большой Руси не совались и помаленьку мельчали.
Елену приняли в Козельске радушно. Старый отец обрадовался встрече с дочерью и ее мужем. Ради Изяслава Давидича решили устроить охоту на кабанов, но бывший великий князь отказался. К чему это веселье, когда свербит в душе боль о потерянном княжении. Потому от забавы он отказался.
Что до Ивана, то князь-изгой, в очередной раз все потеряв, впал в какое-то спокойное удовлетворение жизнью. Он радовался всему - и малому городцу на высоком крутом берегу, который с налету не взять даже огромному числу воинов, и охоте на кабанов, и даже тому, что они сидят здесь уже несколько дней и можно забыть труды и походы.
На самом деле он ждал. Не будь тут Изяслава Давидича, с коим связала его судьба и коий единственный на всей Руси, кажется, относился к нему с добром - сыновья Юрия Долгорукого не в счет, ибо Андрей слишком занят своими делами, как и Глеб, Борис недавно помер, Ярослав болен, а у Мстислава полно хлопот с непокорным Новгородом, - будь он один, давно бы подался в Берлад или куда еще прочь с Руси. Но пока Изяслав Давидич не принял решения, Иван жил в свое удовольствие, отлично понимая, что рано или поздно сытому спокойному житью настанет конец. И он охотился, пировал с дружиной, пел мужицкие песни и пил брагу, не гнушаясь заходить и в дома простых жителей Козельска.
Тем временем Изяслав Давидич осаждал старого князя Василия Козелю:
- Подмога нам требуется! Вороги меня с родной земли согнали, дочерь твою счастья лишили. Ей ли, красавице, скитаться без приюта? Мы, воины, нам такое привычно. А как она? Должен я свой удел воротить, ибо без земли какой же я князь?
- Худо без угла, понимаю, - кивал князь Василий. - А только мертвому в земле еще хуже. Ежели охота, оставайся тут. Не в Козельске, так в соседнем граде сядешь. Глушь у нас тут, это верно. Но и тишина. А как придет пора, на мое место переберешься. Я уже стар…
«Я тоже стар!» - хотел было крикнуть князь Изяслав, но вовремя прикусил язык. У него молодая жена. О старости говорить нельзя.
- Не по мне это, - покачал он вместо того головой. - Вон Иванко может остаться - ему тут по нраву пришлось.
- Да, Ивана Ростиславича, кажется, простой люд полюбить успел… А верно ли сказывали, что он тоже княжьего рода?
- Верно. Ярослав Владимиркович Галицкий ему брат двухродный. Владимирко отца его убил, а потом и на сына охоту устроил. И сыну завещал Ивана хоть на дне моря достать и изничтожить. Он тоже изгой, как и я. Но давно уже по свету шатается. Поди забыл, каково это - к уделу своему прикипеть…
- Да, - соглашался князь Василий. - Уж ежели душа человеку дана беспокойная и судьба лихая, то не видать ему спокойной старости на своей одрине…
- А я того всем сердцем желаю. Чернигов - моя вотчина. У сыновца моего юного есть своя земля, у брата двухродного - тоже есть. У прочих князей нашего рода города с пригородками и только я один… Помоги, кинь клич по Вятичской земле. Авось соберем войско да и…
- Клич я кинуть могу, - пожал плечами князь Василий. - Да только вряд ли кто отзовется. Мы, вятичи, народ упрямый и вольностями своими дорожим. А встать на чью-то сторону - значит, утратить вольность. Мы вам, князьям, дань платим - большего от нас не ждите!
Он отвернулся, умолк. Изяслав Давидич вдруг вспомнил, как четырнадцать лет назад он с братом Владимиром собирал вятичских князей, как вручал им дары и просил выследить и убить двухродного брата Святослава Ольжича. Вятичи тогда отказались наотрез - дескать, тут наша земля и ваши законы нам не писаны. Охота его ловить - сами бродите по нашим лесам. А мы пальцем не шевельнем. Вспомнилось и еще более давнее - изгнанный из Чернигова Мономахом, именно в вятичских непроходимых лесах нашел приют Олег Святославич…
Нет, не добиться ему помощи от племени вятичей. Мудрый совет неожиданно дал Иван Берладник.
- Княже, - сказал он как-то вечером, когда после трапезы все сидели в палате и смотрели на огонь свечи. - А чего, в самом деле, мы тут забыли? Что сидим в чужом углу, чужой хлеб едим, когда есть у меня вотчина, тобой даренная? Вырь! Аль запамятовал?
Вырь! Это было то, о чем Изяслав Давидич и мечтать не мог. Конечно, этот крошечный уголок Посемья не шел ни в какое сравнение даже с близлежащим Путивлем и Рыльском, но все-таки это было удельное княжество, где их никто не тронет. Они будут на своей земле, а имея землю, можно свершить многое.
И беглецы стали собираться в дорогу.
Вятичские проводники провели их болотистыми местностями до реки Дон, откуда двинулись берегом вначале лесистым, а потом все больше степным вниз по течению. От Дона хотели свернуть к Остру, оттуда - к Северному Донцу, а там до Выря уже рукой подать.
Двигались быстро - всего несколько возков везли княжескую казну, немногочисленное княгинино добро, припасы и оружие. У Изяслава Давидича оставалось сотни три-четыре воинов да сотни две-три шли за Иваном Берладником. Достаточно, чтобы отбиться от случайно налетевшего удельного князька, но слишком мало, чтобы воротить себе Чернигов или сразиться с половцами.
И надо же было такому случиться, что на третий день пути вниз по течению Дона дозорные вдалеке увидели темную тучу пыли. Она не спеша двигалась с севера на юг - пастухи гнали табуны половецких коней на новые пастбища.
- Поганые. - Оба князя, Изяслав и Иван, переглянулись.
- Что? - послышался тревожный голос Елены. - Половцы? Идут на нас?
Места здесь были дикие - окраина степей. Последнюю русскую заставу, ограждающую рязанские земли от набегов с юга, миновали позавчера и с тех пор не встречали вовсе никакого людского жилья. Поворотить бы далее, в место истока сразу нескольких русских рек - Псела, Северного Донца, Ворсклы и Сейма, да не поздно ли?
- Половцы, - повторил Иван. - Что делать будем, княже?
Для него поганые были если не врагами, то людьми, которым не вдруг доверишься. В молодости защищал он от них юго-западное порубежье Русской Земли, Поднестровье да Берлад. Потом была осада Ушицы, где эти хищники волочили в свой обоз все подряд. Но у прочих русских князей давно уже сложились иные отношения с обитателями диких степей.
- Вот наша удача! - обрадовался Изяслав Давидич. - Вот наше войско. И казны для этого надо совсем мало… - Он обернулся на растянувшийся строй всадников и протяжно крикнул: - Стой! Отдыхать! Ключаря ко мне!
Упрежденные о том, что рядом половцы, всадники не спешили растягиваться на травке - только чуть распустили коням подпруги, чтобы те смогли попастись. А оба князя вместе с ключарем засели над добром, перебирая меха, дорогое оружие, узорочье и украшения. Надо было решить, чем одарить местного хана, дабы уговорить его идти на Русь походом.
Малое время спустя вперед поскакал десяток добровольцев во главе с княжьим сотником Тихоном. По их следам, надлежаще убранный, гордый и властный, сразу как-то помолодевший, двигался с возом добра Изяслав Давидич. Ехал он один - Иван впервые выказал норов, отказавшись начинать переговоры с половцами. Он был уверен, что поганые только и ждут, чтобы обмануть доверчивых русичей. Изяслав не больно противился. Он сам понимал, что на слабых половцы смотрят как на свою законную добычу. Сам он был немолод, несмотря на крепость сложения и природную ловкость, все же не выглядел юнцом, а значит, вздумай здешний хан взять его и дружину в полон, зарубят князя при первой же возможности. Ибо кому нужен старик, тем более изгнанный с Руси! Поэтому и разрешил Ивану остаться подле княгини Елены, а отъезжая в половецкий стан, строго наказал:
- Буде не ворочусь к сроку иль знак какой придет, что взяли меня поганые, - не мешкая поворачивай коней и спеши на Русь. Хоть в Вырь, хоть в Козельск, а Елену мне спаси!
Елена стояла тут же, бледная, с закушенной губой. Изяслав крепко обнял жену, целуя в губы и заплаканные глаза, потом ласково провел ладонью по щеке и вскочил в седло.
Иван остался стоять перед всадником, и Елена бросилась к нему, обхватила руками, пряча лицо у него на груди. Берладник мимодумно обнял княгиню - глядя вслед отъезжающим, он мучительно раздумывал, не совершает ли ошибки, оставшись с обозом и дружиной. Потом медленно, как во сне, перевел взгляд на прильнувшую к нему женщину… и застыл, засмотревшись в ее глаза, ибо прочел там слишком многое.
Изяслав Давидич отчаянно трусил, подъезжая к половецкому стану. Сотник Тихон успел упредить хана, что к нему будут гости, и кипчаки столпились возле белого шатра, глазея на старого князя. Двое слуг распахнули расшитый полог, приглашая Изяслава Давидича войти.
В шатре сидел и ждал хан Сартуз. Он с особым чувством встречал русского князя - не так давно, в начале лета, ходил на Русь походом, ходил как раз в Курские и Новгород-Северские земли. Прослышав о неустройстве на Руси, захотел хан Сартуз поживиться богатой добычей, да не вышло. Молодой Олег Святославич, сын нового Черниговского князя Святослава Ольжича, взяв в подмогу дружины двухродных братьев, побил и самого хана, и двух его дальних родичей, которых тот взял с собой. Одного хана вовсе убили, под самим Сартузом смертельно ранили коня. Верный скакун пал, вынеся господина из сечи, и Сартуз до сих пор скорбел.
Половец холодно принял русского князя - ни кумыса не поднес, ни плова, ни холодного мяса. Так и сидели - хан в глубине шатра, поджав ноги, а урус ближе к входу, неловко подогнув колени. Толмач стоял рядом и, закрывая рот ладонью из почтения к хану, переводил слова русского.
- Так ли я расслышал? - наконец соизволил заговорить Сартуз. - Зовешь ты нас в поход на Чернигов?
- Великий хан понял меня правильно, - закивал Изяслав. - В Чернигове правит мой родич, коий обманом и силой захватил мой стол и выгнал меня вон с Руси. Он подговорил прочую родню, и та ополчилась против меня.
- Когда урусы вместе, они сильны, - проговорил хан. Многие половцы усвоили - если в боевой поход вышло сразу несколько князей, значит, ждет кипчаков поражение. Урусов надо бить поодиночке.
- Не все, однако, молодые князья стоят за Черниговского князя, - покачал головой Изяслав. - Мой родной сыновец против, как и другой сыновец, Святослав Всеволодович Новгород-Северский. Если ты, великий хан, пойдешь вместе со мной на Русь, эти двое не только не помогут Чернигову, но и выставят полки на моей стороне. Вместе мы освободим город…
- Город? Город пойдет тебе, конязь, - ответил хан. - А что пойдет нам?
- Богатства земли Русской. Она всем обильна. Даже я, изгнанник, могу похвастаться кое-чем.
- Докажи!
Изяслав хлопнул в ладоши, и в шатер вошли его дружинники, неся связки мехов, ларцы и оружие. Обливалось кровью сердце Изяслава, когда раскладывали они все это перед беспристрастным лицом хана Сартуза. Степняк подался вперед и даже соизволил дотронуться рукой до меха северной лисы-песца - серебристо-голубого с темной подпушью.
- Якши, - наконец сказал он. - Но от долгих речей у меня пересохло в горле.
И в свой черед хлопнул в ладоши.
Тут только в шатер вошли слуги, неся на блюдах и подносах мясо, плов, засахаренные фрукты и кувшины с дорогим вином и бурдюки с кумысом. Изяслав приободрился - если хан выставляет на ковер яства, значит, с ним можно договориться.
Два дня шли переговоры, наконец хан Сартуз дал согласие. Не терпелось отомстить урусам за свое поражение, и он надеялся, что с новым походом повезет больше. Уговорились встретиться в конце лета недалеко от истоков Сулы. После чего новые союзники распрощались и отправились каждый восвояси.
Продолжая себя казнить за малодушие, Иван спешил в Вырь. Только там, на своей земле, сможет он отдохнуть и почувствовать себя кем-то.
На подъезде к Вырю приметливый глаз нашел, что здесь многое изменилось. Городской посад был частично порушен, и жители отчаянно стучали топорами, возводя новые клети, избы и заборы. У церкви прибавилось свежих могил. Проезжая воротами, Иван кликнул воротника:
- Чего случилось? Аль пожар был?
- И пожар тоже, - закивал воротник. - Надысь приходили по наши души ратники. Кричали со стены, чтоб мы ворота отперли. А мы их не пустили. Повоевали они, пожгли, чего успели, да и подались восвояси.
- Как же это? Русских - русские и не пустили?
- А зачем? - простодушно улыбнулся воротник. - Они хотели чужого князя сюда посадить, а у нас уже есть свой - ты, Иван Ростиславич!
Иван улыбнулся в бороду, взмахнул рукой, приветствуя народ, что уже сбегался отовсюду, прослышав о возвращении законного господина.
- Рад я, что выревцы столь мне преданны! - крикнул он в толпу. - Благодарю за верность! Нынче же велю выставить вам меда из моих погребов!
Тем же вечером был пир. Стремясь угодить своим подданным, а также показать себя в выгодном свете, Иван не жалел ничего, почти опустошив погреба. Но пир удался.
3
Половцы пришли вовремя - не миновало и трех седмиц после того, как воротился в свою вотчину Иван, а с заставы донесли о том, что недалече встала орда степняков. Вместе с заставным гонцом прибыл вестник от хана Сартуза - тот велел передать, что сей же час готов выступить в поход.
Русские стали спешно собираться. Выревский тысяцкий собрал с города и двух его пригородов, Вьяхана и Попаша, ополчение. Всего набралось вместе с княжескими дружинниками почти полторы тысячи пешцев и конников. Сила малая, но за нею стояли половцы. Да была надежда на простой люд - часто бывало, что из тех деревень и городков, мимо которых проходил Берладник, к нему бежали смерды и ремесленники. Если пойти через всю Черниговщину, можно было надеяться, что русское ополчение перевалит за две тысячи.
Елена те дни не находила себе места. Она была в гостях у Ивана, жила в хоромах, где жила бы его законная жена, если бы князь-изгой был женат. Ей прислуживали холопки, вертелись вокруг боярыни так, как если бы она была здесь владычицей. Она и впрямь в первые же дни взяла в свои руки ведение хозяйства, и одно только тревожило молодую женщину - над сердцем Ивана у нее не было власти. Берладник словно забыл о ней, а встречаясь, приветствовал так холодно-любезно, как любую боярыню. Ах, если бы она знала, что скрывается за его холодностью!
Перед самым отъездом в тереме царила суета и толкотня. Изяслав Давидич волновался - он отправлялся в поход, чтобы вернуть себе власть. Иван уходил, свой город оставляя. Елене ничего не говорили, и она терялась в догадках. Пробовала подойти с вопросами к мужу, но Изяслав только приобнял, поцеловал в губы и сказал: «Верь мне и молись!» А Иван…
Повезло, когда она сама этого не ждала. Поднимаясь к себе из поварни, где проверяла, все ли готово к завтрашнему, она в темных тесных переходах терема столкнулась с Иваном. От неожиданности Елена отпрянула и запнулась ногой о приступочку. Иван успел подхватить ее за локоть.
- Почто не спишь, Елена Васильевна? - мягко упрекнул, помогая выпрямиться. - Почто бродишь, да еще в потемках?
- Покоя мне нет, - призналась она, в полутьме силясь разглядеть лицо и моля Бога, чтоб он подольше держал ее за локоть.
- Что ж беспокоишься?
- Так как же! На войну ведь идешь!
- Князь Изяслав зовет. Я у него воеводой и должен идти…
- А я? - она вцепилась в него. - А со мной как же?
- Ты в Выри переждешь. Места здесь тихие. Хоть и близка степь, а все же половцы сейчас с нами заодно, тебя не потревожат.
- Да пусть бы и тревожили! Как мне жить, когда тебя не будет рядом?
Иван наклонил голову, всматриваясь в лицо Елены. Не померещились ли ему слезы в ее голосе?
- Да что ты, Елена Васильевна? Что ты?
- А что? - чуть не в голос всхлипнула она. - Нет моих сил больше! Люб ты мне, Иване! Больше жизни люб! Тебя убьют - и мне не жить…
- И думать забудь! - натянуто рассмеялся Иван. - Я заговоренный. В скольких боях бывал, а даже ранен ни разу не был. Уцелею и на этот раз!
- Ты смеешься, - Елена приникла к нему. - А я о тебе молиться стану… Ждать буду…
- Ты Изяслава Давидича жди.
- Не надобен он мне! Только ты! Давно уже только ты! Али сам не чуешь? Али не понимаешь?
Она сорвалась на крик, и Иван, сторожко оглянувшись, увлек Елену в боковую каморку. Здесь мрак разгоняло только крошечное оконце, стояли вдоль стен какие-то сундуки, что-то висело на стенах - то ли меха, то ли шубы, то ли ковры. В тесноте не повернуться, и они невольно прижались друг к другу.
- Понимаю, Оленя, - голос дрогнул, произнося ее имя, и Елена задохнулась от промелькнувшей в нем нежности. - Не слепой я и не глухой. Все вижу. А только Изяслав Давидич твой муж. Как же ты от мужа-то?…
- Сердцу не прикажешь, Иванушка, - пролепетала она, слабея в его объятиях. - Ты мне люб. За тобой - хоть на край света! И Чернигова мне не нужно, коли тебя не будет рядом, да и самого Киева.
- Негоже так говорить-то, - попытался возразить Иван. Разум боролся с чувствами - молодое сильное женское тело было так сладко ощущать в объятиях, что сердце спорило с языком и голос звучал неубедительно. - Не должны мы… Изяслав Давидич - благодетель мой. Без него не было бы у меня ни Выря, ни жизни самой… ни тебя…
Слово вырвалось - и все речи тут же забылись. Губы потянулись к губам, руки обвились вокруг шеи, совсем рядом с сердцем застучало другое сердце, и Иван ощупью сорвал со стены то ли шубу, то ли шкуру, опуская на пол свою драгоценную ношу.
Они прощались на другое утро. Денек выдался пасмурный, несколько раз принимался и переставал дождик, старики по приметам говорили, что дело может кончиться удачей, а может и провалом.
Изяслав и Иван уже сидели в седлах, когда на крыльцо вышла Елена. Она оделась скромно, словно уже была вдовою, и лишь отсутствие траурного корзна говорило, что ее муж еще жив. Но глаза княгини покраснели от слез, и она беспрестанно кусала припухшие губы. Ломая пальцы, Елена не сводила глаз с отъезжающих.
Изяслав Давидич, зная, что его жена сейчас разрыдается - на рассвете она вбежала к нему в ложницу, выла и каталась по полу, - только махнул ей рукой и крикнул что-то бодрое. Елена кивнула. Горящие глаза ее уже нашли другого всадника - и не отрывались от него больше ни на миг.
Изяслав обернулся, ища, кого высматривает княгиня, - и увидел взгляд Берладника. Иван смотрел на его жену. Смотрел так, что старый князь все понял… Понял, но не захотел верить. Ибо впереди ждали бои и походы и негоже перед таким важным делом отягощать голову и сердце лишними мыслями.
Шли к Чернигову прямым путем - сперва до Десны, потом по ее противоположному берегу. Еще когда полки проходили мимо Путивля, княживший в Новгороде-Северском Святослав Всеволодич, оставив в городе большую часть дружины, прискакал к стрыю с вестью о половецком выходе.
Святослав Ольжич забеспокоился и стал просить подмоги. Всеволодович отправил в Киев своего старшего сына, Владимира. Отроку едва исполнилось тринадцать, это было его первое княжеское поручение. В Вышгороде его встретил второй Ростиславич - Рюрик. Уверенный, что Владимир готов остаться у него в заложниках верности черниговских князей, Ростислав Мстиславич тут же снарядил полки в помощь Ольжичам. Киевскую дружину послал с воеводой Ярославом Заставичем, из князей отправил Владимира Андреевича, до сих пор болезненно переживающего свою неудачу под Вырем, и галицкую дружину во главе с Тудором Елчичем. Галичане с некоторых пор были в ополчении великого князя, ибо Ростислав Мстиславич был в числе тех, кто стоял против Ивана Берладника, и Ярослав Галицкий, раскинув мозгами, решил, что, пока звенигородский изгой жив и на свободе, галичане будут за ним охотиться.
Без особых сложностей дойдя до Стенянич, где переправились через Десну, полки Изяслава Давидича задержались в пригородах Чернигова, ибо, пройдя столько верст, половцы не смогли отказать себе в удовольствии поживиться русским добром. Небольшими отрядами в сто-двести сабель они рассыпались по окрестностям, жгли, разрушали и грабили. Выревцы не отставали, мстя за летний разгром. В довершение ко всему пошли дожди, и все равно пришлось бы задержаться. Но эта задержка дорого обошлась. Ибо когда половцев наконец собрали и двинулись на Чернигов, внезапно стало ясно, что под городом собраны немалые силы, а с низовьев Десны, от ее устья, движутся еще полки на подмогу.
- С таким врагом биться мы не можем, - покачал головой Изяслав Давидич. - Надо уходить, пока не поздно.
- Как - уходить? - не выдержал Иван. - После того, как столько пройдено? После того, как уже показались стены Чернигова?
- Да, уходить, ибо молод ты еще, чтобы спорить! Да и в походе сем я главный и мое слово - закон. Или ты уже забыл, кто я и кто ты? - сверкнул глазами Изяслав.
- Не забыл, - помрачнел Иван.
- Я здесь князь, - гнул свое Давидич. - А ты - воевода мой, хоть и тоже княжьего рода. И раз я решаю уходить, значит, надо уходить!
Это была их первая размолвка, и оба чувствовали себя не в своей тарелке, когда на другой день, едва соединенные полки черниговцев, северцев и дорогобужцев с киянами двинулись в атаку, стали отступать.
Половцы шли спокойно - в их обозе мычали коровы, блеяли овцы, ржали кони, кучами были свалены шкуры и прочее добро, а за повозками брели связанные русские пленники. Даже если князь Изяслав сейчас отпустит их, на обратном пути можно еще кое-чего прихватить. Поход хан Сартуз считал удачным и мог собой гордиться.
Совсем иные чувства владели русскими полками. Настоящего боя не было, а они откатывались прочь, как побитые псы. И так - вплоть до Игорева брода, названного еще в честь Игоря Старого, сына Рюрика. Сюда свернули из-за половцев - почти никто из степняков не умел плавать и они опасались реки. Даже сейчас, уверенные в своей силе, переходили реку осторожно, стараясь даже не замочить полы халатов. Только скотину и полон загоняли в воду без опаски.
Русские дружины медлили, ожидая, пока перейдут союзники. И здесь их нагнал гонец из Чернигова.
Когда молодого боярича подвели к Изяславу Давидичу и тот услышал, какую весть ему принесли, не поверил своим ушам. Оказывается, Святослав Ольжич узнав о слабости противника, на радостях отпустил союзников по домам. Более того, уехал даже Святослав Всеволодович со своими полками, а сам Ольжич, провожая сыновца и пируя в поле, застудил грудь и сейчас хворает.
- Услышал Господь мои молитвы, - истово перекрестился Изяслав Давидич на эти слова и победно взглянул на Ивана. - А ты не верил! Всегда надобно верить! Эй! Поворачиваем! Идем на Чернигов!
Черниговские посады были не в пример богаче, чем те села и деревушки, мимо которых проходили прежде, да и урусский хан был уверен, что город защищать некому, поэтому большинство половцев сразу занялись любимым делом - стали жечь и разрушать. На сей раз от них не отставали и русские - как бы то ни было, посады надобно было разрушить, чтобы ослабить осажденных. Серо-черные дымы застлали небо над Черниговом. В городе забухали колокола, поднимая народ. Ворота затворились, дабы даже случайно не пустить в город врага.
Но затворились они и для Святослава Ольжича, который накануне выехал из города. Он собирался в свой загородный терем, взяв с собой семью - княгиню с малыми детьми, девятилетним Игорем и пятилетним Всеволодом. Оказавшись отрезан от городских стен, князь спешно послал вдогон ушедшим союзникам гонцов, первым среди которых был его старший сын Олег.
Вернувшиеся с полдороги галичане и дорогобужцы свалились на половцев, как снег на голову. Только что не было - и вдруг…
- Ништо! - отмахнулся Изяслав Давидич. - Господь за нас! Мы их разобьем! Иван! Бери полки и скачи вперед!
- А ты, княже?
- Я в засаде побуду, дабы вам в спину не зашли. Взгляды князей встретились. Старик и молодой смотрели друг на друга, и каждый прочел в глазах другого вызов. Изяслав не зря бросал Ивана в бой - помнил взгляд Елены, когда она провожала их в Выри. Не хотел верить, приказывал забыть - но не мог. И Иван тоже понял, какие помыслы владеют старым князем. Но ничего не сказал и только усмехнулся, выходя из походного шатра.
Плотным строем, стремя к стремени, берладники устремились в бой. За ними помчались, улюлюкая и размахивая саблями, половцы. Многие пускали на скаку стрелы и, домчавшись до пеших русских, сразу кидались в сечу. Дружина князя Изяслава осталась в засаде в стороне.
Всматриваясь в бой из-под руки, в какой-то миг Изяслав захотел послать своих ратников на бой и даже подозвал сотника Тихона, приказывая выступать и усилить правое крыло рати, но тут отворились ворота Чернигова, и городское ополчение хлынуло из них, соединяясь с галичанами и дорогобужцами. В первых рядах скакали княжеские дружинники - часть дружины оставалась в городе. Они накинулись на правое крыло, и исход боя был решен.
Первыми дрогнули половцы. Они не были такими отчаянными рубаками, как русские. Налететь, ударить и откатиться в сторону, заманивая врага ложным отступлением, чтобы потом развернуться и атаковать сбоку - вот как они привыкли сражаться. Стоя на месте, половец терял преимущество, и когда их стали зажимать с двух сторон, воины хана Сартуза стали отступать. Не помня себя, они ринулись, кто куда. Многие бросились в Десну, забыв, что до брода тут далеко. И в первые же минуты одни стали тонуть, а другие, те, кто испугался воды, десятками сдавались в плен.
Иван и его берладники вместе с частью Изяславовых полков остались одни. Пока дорогобужцы и черниговцы добивали половцев, они сцепились с галичанами…
Тудор Елчич был опытным воеводой и добрым витязем. В молодости любил поиграть в сече булавой, и не было ему равных в сем деле. Он и сейчас рвался вперед, особенно яростно прокладывал себе путь, узрев впереди княжье алое корзно. Лица всадника под шеломом углядеть было трудно, но стяг, реявший над ним, не оставлял сомнений - это был Иван Берладник. Отбить его от своих, полонить и привезти в Галич в цепях - это была удача, о которой Тудор не мог и мечтать.
Осанистый невысокий Тудор Елчич крепко сидел в седле - его ничто не могло поколебать, а сила в руках была как прежде, велика. С первого удара левая рука Ивана онемела до локтя. Он уронил ее, непослушными пальцами ловя повод и спеша отвести правой второй удар. Меч зазвенел, булава скользнула по лезвию и косо, упав опять на левое плечо, задела шелом.
На миг все потемнело у Ивана в глазах. Плечо болело так, словно руку отсекли напрочь, всю левую сторону скособочило. Еще один удар - и он падет с коня. Смерть в бою или плен - все едино, жизнь для него будет кончена. Булава уже падала на него, чтобы окончательно погрузить в беспамятство, но тут сбоку вынырнула рука со щитом.
Бессон, державшийся все время рядом, успел вовремя. Второй удар Тудоровой булавы выбил берладника из седла, но дал его князю время собраться с силами. И он поднырнул под опускающуюся руку, рубя сплеча, куда достанет.
Прочная, еще дедовская, кольчуга выдержала удар, но старого воеводу шатнуло в седле. Удар пропал зря, а Иван уже снова заносил меч. С ужасом Тудор понял, что не успеет защититься. Он вскинул-таки булаву, но меч скользнул по руке, разрубая ее до кости - и галичанин покачнулся, падая в седле. Отроки еле успели подхватить боярина.
Путь был свободен. Не оглядываясь, рядом ли спасший ему жизнь Бессон, Иван крикнул, зовя за собой уцелевших, и стал прорываться прочь.
О поражении Изяслав узнал от половцев. Много их утонуло при переправе через Десну, другие попали в плен, третьи рассеялись небольшими отрядами и до ставки князя добрались единицы. Из разрозненных криков, но еще более из самого зрелища бегства поняв, что все кончено, Давидич приказал отступать. С остатками дружины - половину все-таки пришлось послать с Тихоном в сечу, - он помчался прочь и со страха забился в ближний лесок, где просидел до ночи.
Уже стемнело, когда его нашел Иван Берладник. Он косо держался в седле - болел отбитый Тудором Елчичем бок, - но самостоятельно спешился и поклонился Изяславу Давидичу:
- Разбили нас…
- Ведаю, - одними губами отозвался тот. - Чего теперь думаешь делать? Половцы нас бросили…
- Уходить надо. Ворочаться в Вырь. Княгиня Елена Васильевна там…
Князья взглянули друг другу в глаза…
- О Елене и думать забудь, - тихо молвил Изяслав Давидич и добавил громче: - По коням! В Вырь!
4
К Вырю пробирались тайными тропами - слишком мало их было, а вокруг лежали земли врагов. Одни путивльцы, не говоря уже о рати Новгород-Северского, могли довершить разгром. Поэтому таились, высылали во все стороны дозоры, нарочно обходили большие села и вышли к Вырю, когда под стенами города уже хозяйничали дорогобужцы.
Не было терпения у Владимира Андреевича. Он, внук Мономаха, вынужден жить в милости у великих князей, кормиться с малого Дорогобужа и с того, что даст ему война, в то время как у всеми гонимого изгоя своя волость. Более того - летом этот городец не покорился ему. Владимир жаждал овладеть Вырем. Не отдохнув после победы, он скорым ходом отправился вверх по течению Десны и поспел под городские стены на два дня раньше Изяслава и Ивана. Подъезжая берегом реки, издалека увидели они столбы дыма, а затаившись в леске, с опушки наблюдали, как идут на приступ Выря чужие дружины. Только-только отстроенный посад был почти весь порушен - остальное доедал огонь. Пламя лизало и городские стены, да прошедшие дожди пропитали дерево водой, и сырые бревна горели плохо.
- Мой Вырь, - тихо ахнул Иван.
- Елена, - эхом отозвался Изяслав Давидич. - И казна… И добро…
- Елена,- повторил Иван.
Оба замерли, каждый по-своему переживая. «Казна - Елена… Елена - казна», - неотвязно билось в мозгу бывшего великого князя. Теряя добро, серебро, золото и меха, терял старый князь последние шансы когда-то где-либо найти соратников, ибо всем надо платить за воинскую службу. Потеряв княгиню, терял еще большее, ибо, если не хочет прослыть выродком, должен будет выкупить взятую вместе с Вырем жену. А где взять выкуп? Терялся старый князь, не мог решить, как поступить.
Для Ивана все было решено, едва взглянул он на город. Ни Выря, ни - как внезапно понял - Елены Васильевны потерять он не мог. И, едва услышал рядом горестное восклицание, стремительно обернулся на Изяслава Давидича.
- Что ж это деется! - шепотом причитал тот. - Повсюду враги! Совсем меня осиротили! Что же делать?
- Пробиваться, - коротко ответил Иван. - За городскими стенами отсидимся.
- Как? Видал, какая рать согнана?
- Я пробьюсь, - упрямо сдвинул брови Иван. Они опять сцепились взглядами. Изяславу очень не хотелось пускать Берладника в бой. Ежели постигнет его удача, он затворится во граде с Еленой. А ежели будет разбит, Изяслав потеряет не только богатство, не только жену, не только уважение - он потеряет и последнюю ратную силу, что еще оставалась у него.
- Я пробьюсь, - повторил Иван, и Изяслав Давидич с горечью понял, что молодой изгой скорее сложит здесь голову, чем переменит решение.
- Иди, - молвил он. - Я сзади тебе помогу. А коли постигнет тебя неудача - отходи… к Зарытою хотя бы.
Зарытый был небольшой крепостью недалеко отсюда, приграничной, служащей больше для того, чтобы сдерживать орды степняков, когда те идут на Путивль и Рыльск.
Иван кивнул и ударил коня под бока, вырываясь вперед.
- За мной, други! - зычно гаркнул он, вздымая из ножен меч. - Берлад! Берлад!
- Берлад! - отозвалось несколько сотен глоток.
Они набросились на дорогобужцев Владимира Андреевича сбоку, ударили, отрезая от городских стен, схлестнулись в отчаянной сече, мстя за отступление от Чернигова, за разгром, за бегство через леса и болота, за сидение в вятичских лесах, за свое изгойство, за то, что сейчас им не дают вернуться домой.
Сперва дорогобужцы опешили - не ждали столь внезапного и бешеного натиска. Потому берладникам сопутствовала удача. Владимир Андреевич опомнился поздно - когда уже часть посада была очищена от его ратников и битва пошла среди горелых останков изоб и клетей. Он сам бросился в бой, увлекая за собой остальных и уже почти оттеснил берладников от ворот, но тут одновременно вмешались две силы.
Увидев, что к ним прорывается подмога, выревцы растворили ворота, выпуская свое ополчение, которое, хоть и было в большинстве своем пешим, все же привыкло в стычках с половцами держать в руках оружие и с маху ударило во фланг дорогобужской коннице, остановив правое крыло Владимировых полков. И сразу после этого из-за леса показалась еще одна рать. Если ударят и они, это могло означать разгром, ибо трудно было издалека оценить, сколько там мечей и копий.
И Владимир Андреевич дрогнул. Несмотря на то что был Мономашичем, он слишком молод, привык, чтобы в бою началовал другой, и поспешил сгоряча отдать приказ отходить. Дорогобужцы ослабили натиск, отступили от стен - и конница Берладника, смешавшись с городским ополчением, прорвалась к воротам.
- Князь! Князь! Слава князю Ивану! - орали так, что было слышно даже осаждающим. Город ликовал. Даже воины на стенах махали руками и потрясали копьями и мечами. Это была удача. Воинское счастье, ибо рядом с князем всегда сражаться сподручнее.
- Князь Иван? - обернулся Владимир к своему боярину Гавриле Васильевичу. - Какой князь Иван?
- Берладник, - ответил тот.
- Берладник? Изгой Берладник? А разве у него есть удел? - не поверил Владимир.
- Выходит, есть…
Владимир Андреевич помрачнел. Если тут объявился Берладник, то жди Изяслава Давидича. Потерявший все бывший великий князь может стереть его в порошок - загнанная в угол лисица справится с медведем. Тем более покоя не давала та дружина, что стояла в леске… Значит, придется отходить, пока не зажали с двух сторон.
Дорогобужский князь напрасно волновался - Изяслав Давидич и не собирался вступать в бой. Он выдвинул свою дружину единственно для того, чтобы под шумок кратчайшим путем добраться до Зарытоя и затвориться за его стенами.
…Иван не думал сейчас ни о чем. Окруженный толпами ликующих горожан, во главе своей рати он ехал по городу. Осада спадет не через час, еще день-два враги проторчат под стенами, проверяя горожан на крепость, но с князем выревцы были готовы сидеть в осаде до зимы. Они были счастливы, и Иван был счастлив вместе с ними. Он почти любил этот город.
И когда он въехал на княжий двор и с крыльца навстречу с отчаянным криком кинулась Елена - в простом платье, сбившемся уборе, заплаканная и счастливая, он подхватил ее на лету, усадил перед собой на коня и, обняв, жадно поцеловал в губы.
- Иванушка! Лада мой!
- Оленя…
- Вернулся…
Она спрятала лицо на его широкой груди. Иван спешился и на руках внес драгоценную ношу по ступеням в свой терем.
За разгром орд хана Сартуза надо было отомстить, и половецкие орды осенью второй раз пришли на призыв Изяслава Давидича. Оказавшись во главе многих орд, бывший великий князь пошел прямиком к Воробеиню и Росуси, а оттуда, по пути разоряя все города и волости, скорым ходом двинулся во Вжищ, где притаился, пережидая лихолетье, его сыновец Святослав Владимирич. Шестнадцатилетний юноша ежеденно ждал, что на него пойдут войной и обрадовался стрыю, хотя прежде особой любви между ними не было. Собрав полки, они вдвоем на исходе осени вторглись в южные пределы Смоленских земель, где сидел старший Ростиславич, женатый на дочери Святослава Ольжича и имевший от нее уже двух сыновей. Под натиском половецких орд пали Зарой и Изяславль, погорели посады вокруг Пацыня, на севере дошли почти до Облови, а на закате - до Прупоя и Кричева. Помешали холода и распутица, грязь и ранняя зима с необычно обильными снегопадами. Опасаясь, что на обратном пути измотаются кони, да и большинство полоняников не выдержат перегона, половецкие ханы один за другим стали откатываться обратно в степь. Изяслав с сыновцем, боясь мести Романа Рюриковича, затворился во Вжище.
Уже оттуда он послал гонца во Владимир, к Андрею Юрьичу, который единственный не вмешивался в южные свары, для себя раз и навсегда зачеркнув и Киев, и притязания на великое княжение. У него были свои заботы, и он бы не ответил даже послам юного Святослава Владимирича, если бы тот не просил в жены его дочку.
Софья Андреевна была меньшой дочерью Андрея и самой любимой. Он согласился, не раздумывая. Собрал полки и, доверив вести их старшему сыну Изяслава, отправил ко Вжищу.
Желая мести за разорение Черниговщины и части Смоленщины, тем временем Вжищ обступили полки всех союзных князей - пришли почти все Ольжичи, примчался Владимир Андреевич, великий князь Ростислав прислал сына Рюрика с полками. Даже галицкая помощь, ведомая Константином Серославичем - и то прибыла. Девять недель длилась осада, пока не пришла весть о том, что с Ростова движется рать Андрея Юрьевича - полки ростово-суздальские с муромлянами. Боясь новой свары, князья Ольжичи дали Изяславу Давидичу мир, воротив часть городов со Стародубом и Брянском, и откатились восвояси. А Изяслав Давидич выехал с сыновцем в Волок Ламской, куда вскорости доставили юную Софью Андреевну - играть свадьбу.
Но, видать, такой был год, что мир держался недолго. Не прошло и месяца, как дошли до Изяслава Давидича вести - рассорившись с отцом, бежал в Курск Олег, старший сын Святослава Черниговского. Молодого князя чуть было не взяли в полон в Киеве, и он, злой на отца за то, что готов был отдать его на расправу великому князю, отъехал от него.
Это была удача. Не теряя времени, Изяслав послал в Курск Ивана Берладника. Даже скорее не послал, а сослал, ибо видеть подле себя выревского князя с недавних пор было ему в тягость. Не сумел Изяслав Давидич подавить в себе подозрения: непрестанно вспоминал, как прощалась княгиня, когда шли они на Чернигов - прощалась с Иваном, а не с законным супругом! - потом на ум приходило стояние под Вырем. Вроде Иван показал себя молодцом - спас и княгиню, и казну, - а все-таки глодало что-то в глубине души. Ведь несколько дней после того провели наедине. Мало ли что могло приключиться… От всех этих измышлений у старого князя пропадали сон и аппетит, он сделался раздражительным и мнительным. Отправив Берладника в Курск, он поспешил к молодой жене в изложню.
Елена встретила мужа с удивлением - давно уже между супругами не было ничего, кроме бесед и встреч в горницах. Она даже вначале испугалась, когда тот в одном исподнем и накинутом на плечи корзне переступил порог ее опочивальни. Отшатнулась к стене, закрывая лицо руками…
- Еленушка? Чего ты? - воскликнул шепотом Изяслав. - То ведь я! Не признала?
- Прости, свет мой, - княгиня кое-как справилась с собой и даже сумела улыбнуться. - Не ждала никого, заснула… А тут сон привиделся - будто ломятся сюда тати, хотят меня яти… Прости.
- Сон - это пустое, - Изяслав присел на ложе, погладил жену по волосам. - Придет утро - и все минет. Худо, что одна ты спишь - вот и мерещится всякое…
- Так ведь…
- Сегодня я с тобой. И нечего тебе бояться… Наоборот - будет тебе радость…
В разрезе сорочки белело смутно женское тело. Изяслав провел рукой по выпуклости жениной груди, скользнул пальцами до бедра, подтягивая ее к себе, задышал чаще, потянулся поцеловать… Елена молча терпела, послушно положив руки ему на плечи. Ждала, когда руки мужа задерут сорочку, молча откинулась на подушки, зажмурившись, чтобы не видеть его тела - худого, жилистого, местами уже дряблого…
Изяслав так торопился овладеть женой, что запутался в завязках портов и с досады оборвал шнурок. Взлез наконец на жену, покорно раздвинувшую ноги, завозился… Долго сопел и ерзал, все никак не мог утвердиться на ней. Потом глянул…
Елена лежала, закусив губу, такая безучастная к тому, что он проделывал с ее телом, такая равнодушная и отрешенная, что у Изяслава пропало все желание. Разочарованный, уставший, злой от бесплодности попыток, он сполз с одрины, но уходить просто так не мог. Полежал рядом, ожидая, что мужская сила вот-вот вернется, но ожидание было напрасным. Раздосадованный еще больше, он наконец натянул порты, запахнулся в корзно и, пробормотав пожелание спокойной ночи, удалился…
А вести из Курска шли одна радостнее другой. Олег Святославич согласился выслушать Берладника и обещал задуматься над предложением мира. Масла в огонь подлил Святослав Всеволодич, спешно примчавшись из Новгород-Северского. Три князя ездили на охоты, пировали и вели беседы. И в конце концов договорились не просто стать союзниками Изяславу Давидичу против козней Ростислава Мстиславича, но и послать гонцов к Святославу Ольжичу, дабы переманить на свою сторону и его.
Получив из Курска сыновнюю грамоту, Святослав Ольжич рассердился на неслуха, но тут вмешались бояре, которым тоже не по нраву были распри внутри семейства. В оба уха они начали внушать Ольжичу: «Правда на стороне Изяслава Давидича, а Ростислав враг тебе и детям твоим - хотел же в Киеве яти твово старшего сына! Он лжет всем, блюдя свою выгоду, и уже посылал попа к Изяславу, предрекая отдать ему Чернигов. Ты же, Святославе, волость свою погубишь, коли станешь держаться за Ростислава».
И боярам удалось убедить своего князя - незадолго до Рождества Изяслав Давидич и Святослав Ольжич встретились в Старо дубе, куда прискакали и Святослав Всеволодич и причина всех споров молодой Олег Святославич. Последнего сопровождал Берладник, неотлучно находившийся при молодом князе.
Старшие князья встретились перед пиром в палатах. Раз город был во владениях Изяслава, гостей принимал он, но встал со стольца, когда старший Святослав показался в дверях:
- Рад видеть тебя, брате мой, в добром здравии!
- А еще более ты был бы рад, коли лежал я на смертном одре, как было осенью? - не сдержался от колкости Святослав.
- Помилуй Бог, о чем ты? Все прошло и быльем поросло, - отмахнулся Изяслав.
- То-то и оно, что быльем - не скоро еще после половецкого выхода отдохнет земля!
- Так ведь не корысти ради поганых я привел! Токмо хотел свою волость назад получить…
- Да не вышло!
- Не вышло, - согласился Изяслав. Хлопнул в ладоши, чтобы подали вина и сладких заедков. - Ныне все переменилось, брате Святославе. Месяц назад были мы врагами, а ныне пришла нам пора объединиться и забыть прежние раздоры.
- Чего ради, скажи на милость? - Святослав взял кубок с вином и даже сделал глоток, но смотрел недоверчиво.
- А того ради, что общий враг у нас, Святославичей, объявился и негоже нам пред его лицом ссориться. Ибо разъединены, суть мы слабы. А в единстве - сила!
Святослав хотел было напомнить, что давно уже нет единого рода Святославичей - есть Давидичи, Ольжичи и Ярославичи, что на Рязанщине, - но смолчал. Спросил только:
- Уж не Ростислава ли Мстиславича врагом называешь?
- Знамо дело, его. Сам посуди, брате, како ловко он нас поссорил - и опомниться не успели, как оказались в разных станах. А ведь Ростислав нам чужой. Он - Мономашич, а Мономахово племя издавна к нашему роду зло таит. Пошло то еще со времен дедовых и длится до сей поры. Уже и до наших сынов добрались. Один Юрий Долгорукий чего стоил! А Изяслав Мстиславич, старший брат Ростислава? И сын его в отца пошел! Все они против нас! Все мы от них пострадали…
- Да не только от них! Кто жег Игоревы дома? Кто меня крова лишал? У меня в этих скитаниях сын новорожденный помер, застудившись! - воскликнул Святослав.
- Кто старое помянет, тому глаз вон! - решительно отрубил Изяслав. - Я у тебя, а ты у меня - вот мы и квиты. А кто всему причина? Не Мономашичи ли? Рассуди - не Изяслав ли Мстиславич тебя и брата твово Игоря разгромил? И не его ли брат ныне нас ссорит?
Он замолчал, сверху вниз глядя на двухродного брата. Святослав Ольжич нахмурился, раздумывая. Но он не был бы сыном Олега, коему жизнь поломал Владимир Мономах, если бы продолжал упорствовать и не понял бы правоты Изяслава.
5
Князья целовали крест действовать сообща и мстить всем Мономашичам в лице Ростислава Мстиславича за обиды Ольгова племени. Оттуда же, из Стародуба, послали гонцов в половецкие степи. Григорий Иваныч сам поскакал убеждать брата Шаруканя выступить на стороне родственников. Тот, будучи одним из самых влиятельных ханов донских колен половцев, не только согласился на поход, но и привел с собой всех подвластных ему ханов.
Вместе с половцами, как один, встала вся Черниговская земля. Ради такого дела оторвался от молодой жены даже Святослав Владимирович, благо жена ему досталась совсем девочка, от силы четырнадцати лет. Свои полки присылали Новгород-Северский и Курск, Путивль и Рыльск, Сновск и Стародуб, Козельск и Брянск. Даже трепанный-перетрепанный этим летом Вырь выставил несколько сотен ополчения.
Иван задержался в Выри на несколько дней. Надо было дождаться половцев, чтобы проводить их до места сбора союзных войск, а заодно отправить гонца в Переяславль-Русский, где сидел Изяславов зять Глеб Юрьич.
Тот уже несколько лет никуда не выезжал - покинул Переяславль, лишь когда на Киевский стол взошел Ростислав Мстиславич. Молодой переяславльский князь целовал ему крест, соглашаясь жить по всей его воле, и отбыл восвояси, но более ни разу не покидал своего удела. Тесть звал зятя присоединиться к его походу - Глеб Юрьич должен был ударить на Киев с юга, от Днепра, чтобы отрезать Ростислава от его союзников торков и берендеев.
Две седмицы ждали ответа от Глеба. Две седмицы томились в седлах всадники. Наконец пришел короткий ответ - Глеб Юрьич, ссылаясь на крестное целование, отказывается идти на великого князя войной, но и помогать ему против тестя тоже не станет, он остается блюсти свою волость.
- Наплодил Долгорукий сынов много, да кровь жидка, - только и сказал на это Изяслав Давидич. - Знал бы, что за эдакого тюфяка дочерь отдаю, - вовек не пошел бы на мировую!
Но всадники засиделись в седлах, да и пешцы проедали казенные хлеба, а половцам вообще без дела хотелось разбойничать. Полки Ольжичей скорым шагом двинулись на Киев.
Двухнедельное ожидание Глебова ответа не прошло даром. Юрьич не просто так тянул время - он в тот же день тайком послал в Киев гонца, и Ростислав не только вовремя сведал о нападении, но и успел приготовиться и даже выступить навстречу. Изяслав Давидич, почуяв неладное, сперва отступил, но половцы и брат с сыновцами дышали в спину, подталкивали к бою, и в первых числах лютеня-месяца он все-таки добрался до Киева, перешел Днепр возле Вышгорода и встал на замерзшем берегу возле Дорогичина.
С этой стороны от Днепра до самого Подола шел частокол, за которым и был взбудораженный нежданным явлением противника Ростислав. Здесь и столкнулись.
Пока русские полки - черниговцы, новгородцы и куряне сражались с киянами и вышегородцами, половцы прорвались к городу. С наскоку они сожгли Лихачев Попов Двор и Радиславль, боярское поместье. Черный дым пожарища потек над Подолом. Горожане, боясь, что степняки уже в городе, ринулись спасаться, кто куда, но у Угорских Ворот их встретили берендеи, а половецкие шапки внезапно появились у самых Золотых Ворот…
- Беда, княже! - к Ростиславу пробрался воевода Якун. - Поганые уже в Киеве!
- Брешешь! - рявкнул князь.
- Да оглянись ты! - боярин силком поворотил за повод морду княжьего коня.
Ростислав глянул - Подол был в огне. Метались люди. Горело в нескольких местах, и враги напирали, оттесняя его ратников. Ветер носил черные дымные клубы, где-то надрывался набат. Но потом он смолк и сквозь стук и лязг мечей и топот копыт прорвались визгливые вопли половцев - сыны степей шли в победную атаку.
- Уходить надо! - орал в самое ухо застывшему, как камень, князю боярин.
- Куда? - Ростислав был готов плакать от злости. - Неужели все зря?
- В Белгород, княже! Там стены крепкие - отсидишься. Весть подашь о помочи…
Да, Белгород! Ключ к Киеву. Тот, у кого сей город, в любой день и час сможет оттуда нанести удар. Два года назад Мстислав Изяславич с союзниками именно оттуда нанес Изяславу Давидичу удар, освободив для стрыя Ростислава Золотой стол. Пришла пора повторить то давнее деяние.
- За мной! - закричал Ростислав Мстиславич, вздымая руку с мечом. - В Белгород!
- За князем! - подхватили бояре, пришпоривая коней. Сомкнувшись плотным строем, прорубая себе дорогу, княжеская рать поспешила уйти с поля боя.
Их преследовали, но недолго - полки Изяслава Давидича уже входили в Киев.
Старый Изяслав готов был плакать от счастья. Почти два года не был он на Золотом столе - и вот свершилось. Он снова великий князь Киевский! Снова в его честь звонят колокола Святой Софии, его приветствует митрополит Феодор, выписанный из Константинополя. Ему подносят ключи от города старые, проверенные бояре, и тысяцкий Шварн не скрывает радостных слез. Какое счастье! Какой праздник души!
Бояре и союзники настаивали на немедленном венчании на княжение, на раздачу милостей, пиры и празднества. Но прошлые поражения сделали Изяслава Давидича мудрее. В Белгороде, как донесли, Ростислав Мстиславич затворился и шлет гонцов во все стороны. Он не успокоится, пока не вернет себе Киева. Надо было сперва разобраться с ним, прогнать обратно в Смоленск, а там уж и праздновать.
На радостях Изяслав Давидич простил даже Ивана Берладника. Выревский князь в бою держался стойко, сражался, не пытаясь перейти на другую сторону, как говорят, был даже легко ранен. Он и впрямь вошел в палату чуть скособочась, и Изяслав, который уже несколько дней находился в светлом расположении духа, тепло окликнул его:
- Что-то ты бледен, Иван! Али недужится? Присядь вот тут, на лавочку. Сейчас вина подадут…
- Здоров я, княже, - сдержанно ответил тот. - А за заботу спасибо.
Отбитый Тудором Елчичем бок в последнем бою дал о себе знать - видимо, было сломано ребро, да срослось неправильно, а может, потянул что. Но в сече натрудил он левую половину тела и сейчас рукой двигал с трудом.
- Больно ты смурен, - пожурил Изяслав. - Я победил, Киев себе вернул, а ты будто не рад?
- Радуюсь я, княже, - ответил Иван и раздвинул губы в улыбке.
- А раз радуешься, то нечего дуться! - Изяслав встал ему навстречу. - Коль обиду затаил, так я тебя давно простил. Вижу - верный ты мне слуга! А я своих верных не забываю… Ну, а кто старое помянет, тому и глаз вон!
- Спасибо на добром слове, княже, - поклонился Иван.
- Ой, да полно! - Изяслав положил руку ему на плечо, усадил на крытую бархатом лавочку, присел рядом. - Помнишь ли наши труды, как вместе бегали от врага? Как чуть ли не одним корзном на ночлеге укрывались?
- Помню.
- Так отринь от сердца все пустое! Я люблю тебя по-прежнему и готов помочь тебе. Какой город хочешь? Галич? Перемышль? Волынь?
- Я князь Выря…
- Брось! - тряхнул его Изяслав за плечи. - Тебе ли княжить в захудалом Выре? Ты орел-князь! Слава о тебе по всей Руси гремит! Где ни скажи: «Берладник!» - тут же тебя поминают. Вот расправимся с Ростиславом, его союзников прижмем к ногтю, и выбирай себе удел по сердцу. А я для тебя что хошь сделаю… Хошь, зятем своим назову? - вдруг заговорщически подмигнул Изяслав. - У сыновца мово, Святослава Владимировича, сестрица малая подрастает. Девчонке тринадцать годков, невеста почти. Отдам тебе ее, голубушку Доброславу…
- Благодарствую за честь, княже, - пробормотал Иван.
- Вот и славно! Стало быть, опосля Велика Поста и свадебку!… Только о Елене моей думать забудь, - внезапно совсем другим, холодным и чужим, голосом шепнул Изяслав прямо в ухо Ивану и, как клещами, сдавил левую онемелую руку. - Со свету сживу…
- Княже, я! - растерянно воскликнул тот.
- Перемоги себя! Думаешь, коли ты изгой, то и жить должен по-своему? Нет, брат, шалишь! Ты тоже князь! Станешь мужем Доброславы Владимировны - и весь сказ! И чтоб в Киев, как на столе своем сядешь, - ни ногой, пока я жив! Все понял?
Холодными, злыми стали светлые глаза, и Иван, высвободившись из княжеских объятий, сполз на пол, вставая на колени.
- Прости, княже, - промолвил, глядя в пол, - крест тебе целую, что до самой кончины из воли твоей не выйду. До гроба я верный твой слуга…
- Вот и добро, вот и славно, - снова добрея, Изяслав Давидич потрепал Берладника по ссутулившемуся плечу. - Ну, ступай пока. Вечером на пиру свидимся!
Как ни спешил Изяслав Давидич, лишь через месяц сумел собрать новые полки и двинуться на Белгород. Он легко подступил к городу, пожег и пограбил посады, но его буквально ошеломила весть о том, что к Киеву и Белгороду со всех сторон подходят призванные Ростиславом Мстиславичем союзники.
Из Волыни первым привел своих ратников Мстислав Изяславич, приведя заодно и дружину брата Ярослава Луцкого. От Дорогобужа примчался неугомонный Владимир Андреевич. В пути того и другого нагнали галичане - Ярослав Владимиркович, раскинув мозгами, отправил в поход вместо Тудора Елчича Избигнева Ивачевича. Младший Ростиславич, Рюрик, вел из Поросья торков, а от Василева торопился Василько Юрьич, меньшой Глебов брат с берендеями и ковуями.
Войска у врага набиралось несметное число. А половцы ушли в степи, ибо в конце зимы их кони тощали и уже не могли выдержать скачки и сечи. У Изяслава оставались только кияне, черниговцы, новгород-северцы и куряне.
Старый князь отступил, решив отсидеться за крепкими киевскими стенами. Но, как он ни спешил, его настигли уже возле Булича. Налетая, как птицы, берендеи и торки с ковуями секли отступающие рати и удирали прежде, чем им давали отпор. Возле Желани Изяслав Давидич был вынужден принять бой.
На его рати навалились со всех сторон, даже не дав выстроиться в боевые порядки. Ковуи с берендеями сразу порушили строй, и с первых же минут бой смешался. Княжеские стяги метались тут и там. Потом исчез Изяславов шитый золотом стяг, и бой превратился в бойню.
Старый князь видел, как упал его стяг - молодого знаменошу насадил на копье здоровенный торк и по-половецки поднял, вынося из седла. Самого князя оттерли от большей части его дружины, оставили с горсткой ратников. Не видя, как идет бой, где брат Святослав, коему он хотел доверить правое крыло, и жив ли Иван Берладник, Изяслав Давидич не замечал, как один за другим падают замертво его дружинники.
Он сам не заметил, как остался один, и только тогда словно прозрел и со страхом огляделся по сторонам. Кругом только били и добивали, и кто-то из чужих ратников уже нацелился на него с хищным криком: «Это мой!» Изяслав успел отбить летящий в голову замах, кого-то зацепил мечом, но подскочил второй всадник. Меч князя встретил выставленный вперед щит, застопорился, скользя по окрашенному алым дереву, - и тяжкий удар обрушился на его бок.
В горячке боя Изяслав сперва не почувствовал этой раны. Он еще дважды отмахнулся от нападавшего, попытался дотянуться и вонзить меч ему в живот, но внезапно подкатила слабость. Рука беспомощно мотанулась в воздухе, и меч противника беспрепятственно опустился на голову князя…
Только после боя смогли наконец встретиться Ростислав Мстиславич с сыновцем. Оба были в сече, оба тяжело дышали. У Мстислава был посечен доспех, он еще не отошел от горячки боя. Вместе поехали по полю, где весенний талый снег был перемешан с землей, кровью и грязью. Убитые лежали вповалку, не поймешь, кто чей, и всех сваливали хоронить вперемешку. Отдельно складывали лишь тех, кого отыскали родичи или приятели. Мстислав негромким голосом перечислял, кого из киевских бояр взяли в полон:
- Тысяцкого Шварна на аркане какой-то берендей приволок… Якуна и Нажира Пересветовича… Слыхал, что еще двое назвались братьями Милятичами…
- Все Изяславовы доброхоты, - кивал Ростислав.
- Где же сам-то он? Нешто утек?
- Послать бы людей - пускай поищут…
Словно Бог услышал последние слова князя - только послали по полю отыскивать тело, как увидели - на холмике какой-то берендей хозяйским жестом отвалил в сторону одно тело, другое и принялся стаскивать с третьего дорогую броню. Сорвал шелом, обнажив страшную рану на голове, и вдруг ахнул:
- Живой еще!
Откинулась в сторону холеная рука - на пальце блеснул перстень с изумрудом…
- Не может быть!
Ростислав Мстиславич спрыгнул с коня. Он слишком хорошо знал этот перстень и, встав на колени, склонился над поверженным. Это был Изяслав Давидович. Шелом от страшного удара слетел с его головы, обнажая рану с содранной до кости кожей - лоскутом висел скальп с седыми волосами. Бок над краем кольчуги тоже был пробит, и снег окрасился алым.
- Это я его, - берендей указал на рану на голове. - Шибко крепкий был. В бок ранен, а отбивался…
- Как звать тебя? - Мстислав оставался на коне.
- Воибор. Воибор Негечевич. Сотник я.
- Добро, сотник, - кивнул, не глядя на него, Ростислав Мстиславич.
- После напомнись - награду получишь… Эй, люди! - кликнул он отроков. От шевеления и голосов умирающий пришел в себя, с трудом разлепил веки и поднял на князей мутный взор.
- Где я? - пролепетал еле слышно.
- На ратном поле, - ответил князь Ростислав. Отроки уже мастерили из копий и щитов носилки, а он стоял на коленях, поддерживая умирающего.
- Видишь, к чему привела твоя несправедливость? Тебе мало было Чернигова, да и самого Киева - ты пожелал отнять у меня Белгород…
«Чтобы ты, сидя в нем, мог мне грозить ежечасно!» - мог бы сказать Изяслав Давидич, но только застонал, когда его стали укладывать на носилки, и выдавил:
- Господь меня… Господь покарал… тяжко… воды!…
- Скорее! - крикнул князь Ростислав. Воды сыскать не удалось - принесли вина. Великий князь сам поднес умирающему кубок. Тот пригубил, поблагодарил одними глазами - сил говорить не осталось…
Его перенесли в Семенов монастырь, где монахи захлопотали вокруг умирающего, пытаясь остановить обильно льющуюся кровь и облегчить его муки. Но к ночи Изяславу стало совсем худо. Перед закатом он повелел послать за своими людьми - знал уже, что многие захвачены в плен, другие убежали, а третьи убиты. Полки Ольжичей тоже были разгромлены, и оба князя, Святослав Ольжич и Святослав Всеволодич, целовали крест Ростиславу Мстиславичу. Еле дождался посланных - в глазах темнело, руки холодели, а ног не чуял давно.
- Свезите меня, - шептал еле слышно, не ведая, что за люди склонились над ним, - в Чернигов… в родной земле лежать хочу… Брату Святославу поклон… сыновцу Святославу Владимиричу - благословение… родительское… А жену мою, Елену Васильевну… пущай Иванка Берладник не оставит… пущай обережет… от всякого лиха… ежели сама… чего не надумает… А прочее…
О прочем сказать не успел.
