Книга: Иван Берладник
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11

Глава 10

1
    Странное создание - человек. Иной всю жизнь живет, хлеб жует, небо коптит, а помрет - и не вспомнит о нем никто, кроме жены и детей. А другой раз только промелькнет в толпе - а разговоров о нем и на год, и на два, и на десять лет хватает. Да и после его исчезновения, стоит кому-то случайно упомянуть знакомое имя, как все отзываются: «А, тот самый, который…» И не всегда для этого надо быть великим - достаточно быть не таким, как все. И неверно, что имя вершит судьбу - немало было Святополков на Руси, но только один стал Окаянным. Были и Владимиры, но лишь двое, Мономах и Красное Солнышко, запомнились. Живут-поживают Ярославы, но все помнят того, кого современники-летописцы прозвали Мудрым. А сколько на Руси Иванов - от Ивана-крестьянского сына до Ивана-не-помнящего-родства? Но был один - князь Иван, которому суждено было остаться в памяти.
    Промелькнул он на небосклоне Руси, как хвостатая звезда-комета, появление которой предвещает мор и глад, и вроде как сгинул. Но не забылся, и когда услышали это имя те, кто когда-то встречался с ним, сиживал за одним столом, бился с общим врагом, сразу вспомнили. «Князь Иван… Иван Ростиславич… Берладник… Тот самый?»
    - Тот самый… - сказал себе Святослав Ольжич и вспомнил заснеженный городец Лопасню, затерянный в вятичских дремучих лесах, и воина в дверях.
    - Тот самый? - удивился его сыновец Святослав Всеволодич и вспомнил воеводу, который недолго служил его отцу. Вместе стояли они под стенами Киева, встречая рать Изяслава Мстиславича, вместе бились, а потом поворотил Берладник коня, бросил юного тогда Всеволодича одного, и пришлось княжичу прятаться в монастыре, а после пережить позорный плен у своего врага - плен, который вынудил к службе Мономашичам и пятном лег на всю его дальнейшую жизнь…
    - Тот самый! - В далеком Смоленске всплеснул руками стареющий Ростислав Мстиславич, вспомнив перебежчика, который с таким усердием грабил суздальцев, а после пропал неизвестно куда и лишь много позже стало известно, что он переметнулся к Долгорукому и воевал под его рукой.
    - Неужто тот самый? - недоверчиво, изумленно, презрительно качали головами остальные князья - и Изяславичи на Волыни, и изгой Ярославич в Турове, и все прочие, к кому попали грамоты Ярослава Владимирковича Галицкого. Одни лично встречались с Берладником, другие слышали о нем от друзей и врагов. Были и третьи - те, кто Берладника в глаза не видел, слыхом о нем не слыхал, но удивлялся рассказам и байкам - неужто правда это? Неужто может жить такой человек?
    А потом вспоминали, будто бы сталкивался с этим человеком в Киеве Владислав Ляшский в горькую пору своего изгойства, когда прибежал ко Всеволоду Ольжичу просить подмоги против младших братьев. Как знать - ежели б не отвлекся тогда Всеволод Ольжич на помощь галицкому изгою, на год или два раньше вернул бы себе Владислав польский трон и не прилипла бы к нему до старости кличка Изгнанник.
    Словом, отозвалось имя, прокатилось по Руси, оседая не только в сердцах простого люда, видевшего в Берладнике народного князя, но и среди его родичей-врагов, для которых Иван Ростиславич был напоминанием о прошлом. А оно редко у кого безупречно и всегда в прошлом есть такие дела, за которые готов ты упрекнуть кого угодно, только не себя самого. Отозвалось имя, как камень, брошенный в тихий пруд, и пошли по воде круги, дошли до берегов и качнулись обратно, к середине пруда, ибо таков закон природы - чем громче крикнешь, тем дольше эхо.
    И только до Залесской Руси, до Владимира и Суздаля не докатился крик-клич. Ибо слишком далеко было глухое Залесье, да и новый князь, Андрей Юрьич порвал связи с Киевом и отрешился ото всех его дел. Он строил храмы, укреплял города, поднимал сыновей и знать не хотел о том, что творится на юге.
    Изяслав Давидич Киевский, кажется, один не подозревал, сколь прогремело по Руси имя Берладника. Потому и удивился несказанно, когда пожаловали к нему послы из Чернигова и Новгород-Северского. Своего нарочитого боярина Жирослава Иванковича прислал к двухродному брату Святослав Ольжич. Молодой Новгород-Северский князь Святослав Всеволодич отправил к великому князю мужа, чей отец служил его отцу еще с Киева, потому и звали боярина без затей Петр Киянин.
    Отец Жирослава Иванковича служил Святополку Изяславичу, потом перешел в Туров, откуда вышел на службу сперва Мстиславу Мономашичу Великому, а после Ярополку. Сыны его воевали уже под началом Всеволода Ольжича. Он шел навстречу удивленному нежданным визитом Изяславу, уверенно топоча ногами. Петр Киянин, высокий, сухощавый, терялся на фоне его тучности.
    - С чем пожаловали, мужи черниговские? - Изяслав не чуял подвоха. Жирослава Иванковича знал он еще с Чернигова - тот был одним из его думцев и остался на месте после того, как князь перешел в Киев. Уж коли послал Ольжич старого боярина - знать, дело простое, семейное.
    - Здоров ли брат мой, князь Святослав Ольжич Черниговский?
    - Князь здоров, чего и тебе желает. Все у него благополучно, - степенно ответил Жирослав. Петр Киянин, дождавшись, пока взгляд князя упадет на него, добавил, что и молодой Всеволодич тоже благополучен, как его жена и малые дети.
    - Радостно слышать мне сие, мужи черниговские, - улыбнулся не без горечи Изяслав - упоминание о чужих детях ему, бездетному, было несладко. - С каким делом послали вас братья мои?
    - Прислал тебе брат твой Святослав Ольжич грамоту, прося, дабы выдал ты бывшего слугу его, Иванку по прозвищу Берладника, - прогудел Жирослав Иванкович. - Ибо означенный Берладник в бытность слугой князя Святослава в трудный час его бросил и двести гривен серебром силой отобрал.
    Изяслав присвистнул - за пятьдесят гривен серебром еще совсем недавно можно было в Польше нанять полки. А двести гривен был выкуп князю за бесчестье, когда изгоняли Давыда Игоревича, виновного в ослеплении Василька Теребовльского, откупились от него двумястами гривен.
    - Неужто, двести? - усмехнулся Изяслав.
    - Двести гривен серебром и двенадцать гривен золотом, - кивнул боярин Жирослав.
    К чести Киевского князя соображал он недолго.
    - И что же ныне - мой брат желает долг с Ивана Берладника получить или, яко жидовин, резы с него взять? - прищурился он. - Изумляюсь я терпению брата Святослава - сколь годов ждать, покамест долг вырастет! Небось теперь не двести - две тысячи серебряных гривен желает получить! (В ту пору «резы» - проценты - составляли после реформы Владимира Мономаха минимум тридцать процентов годовых. То есть за двенадцать лет могла скопиться немалая сумма. - Прим. авт.) Не дело творит брат мой Святослав Черниговский. Не своим делом занялся - яко жидовину, резы взыскивать. Или доходишки с черниговских волостей так малы, что брату моему крайняя нужда вышла?
    Жирослав Иванкович смутился. Передать такой ответ князю означало впасть в немилость.
    - Князь мой хотел, дабы ты над Иванкой Берладником суд учинил, - наконец пробубнил он.
    - Над Иванкой? - нахмурился Изяслав. - Передо мной он ни в чем не виновен! Мне его судить не за что. Он мой воевода, под моей рукой ходит, а что прежде у других князей служил, так то дело прошлое…
    - Но он господина своего в трудный час кинул! - вступил в спор Петр Киянин. - Мой князь Святослав Всеволодич стоял с ним вместе. Иванка Берладник с поля убежал, бросил княжича одного…
    - Для князя не бесчестье с поля бегать, - сказал, как отрезал, Изяслав Давидич. - Бесчестье к врагам в полон попасть.
    Петр Киянин вспыхнул, как сухой трут. Услышит такие слова Всеволодич - не миновать вражды до смертного часа.
    - Все с поля бегали, даже я, - примирительно добавил Изяслав. - Вины его в том нет. А коли какой другой грех есть за Берладником, так о том после поговорим, когда сие обнаружится. Покуда же пусть братья мои знают - Иван Берладник под моей рукой ходит, мне его и судить. А на чужой суд, неправедный, я его не выдам.
    С этим послы удалились. В Киеве, на Горе, были у них терема еще с той поры, когда княжил тут Всеволод Ольжич. Там и остановились, раздумывая, как донести до своих князей отказ.
    И, как оказалось, задержались не зря. Ибо седмицы не миновало, как явились в Киев послы из Смоленска. А следом за ними - и волынские мужи, посланные братьями Изяславичами.
    У смоленского посла Жидислава Нежировича был в Киеве свой дом. Там он остановился, туда и пригласил посланца с Волыни Жирослава Васильевича и луцкого боярина Онофрия. И уже оттуда отправился к Изяславу Давидичу.
    Уже в пути их нагнал Избигнев Ивачевич. Долго наставлял его Ярослав Галицкий, десять раз кряду повторяя, как и что должен говорить боярин, уговаривая отдать Берладника.
    Избигнев приехал не один. По пути он завернул в Дорогобуж, где сидел без стола, одинокий и всеми забытый Владимир Андреевич. Ему пытались добыть и Волынь, и Туров, но все эти попытки оканчивались неудачами. Занятый только собой и своими бедами, он не отозвался на грамоту Ярослава Галицкого. Неизвестно, что ему наплел Избигнев, но Владимир Андреевич отпустил с ним своего боярина Гаврилу Васильевича.
    Вступая в Киев, каждый посол спешил уведомить Изяслава Давидича, с чем приехал, по какому делу. Великий князь с удивлением и некоторым страхом выслушивал очередной доклад. Мало не вся Русь поднялась против Ивана Берладника! А от дальних границ уже скакали гонцы с вестями, что король Владислав Ляшский и Гейза Венгерский тоже отправили в Киев своих нарочитых мужей…
    Прежде, чем принять послов, Изяслав Давидич кликнул своих бояр. Многих из них он знал и прежде, чем стал великим князем. Так, давним его соратником был воевода Шварн, уже стареющий, с пегой бородой, но важный и гордый, бывший воеводой еще при Юрии Долгоруком и немало сделавший для вокняжения Изяслава. Также киянином был Глеб Ракошич, а братья Милятичи, Спепан и Якун, пришли с Изяславом из Чернигова. Уже став великим князем, Изяслав призвал в думу еще одного нарочитого мужа - Нажира Переславича, который при Долгоруком жил в уединении и забросе, не признав власти суздальского Мономашича.
    - Ну, мужи мои, - обратился к ним Изяслав, - задали мне князья русские задачу. Чуть не вся Русь отправила ко мне своих послов, дабы выдал я Ивана Ростиславича, прозванного Берладником. В грамотах, что послы передали, сказано, что он и роты нарушал, и с поля бегал, и грабил без меры, и смуту сеял. Мне же сей Иван был верным слугой, я про него слова худого сказать не могу. Так как же поступить? Отдать ли слугу своего на суд или нет?
    - Да верно ли сие, что про него сказано? - осторожно спросил Нажир Переславич. При Долгоруком он носа из своего поместья не казал и про то, что случилось с Берладником в Киеве, слыхал лишь краем уха.
    - Что верно, не ведаю, ручаться не могу, - развел руками Изяслав. - Кабы был тут Иван, у него бы самого спросили. А раз его нет…
    - То и суда нету, княже! - воскликнул Шварн. - Как же ты судить будешь человека, когда он на суд не явился?
    - Так ведь и огульно осудить можно. Вспомни Правду, боярин, коль вина доказана, то всех делов-то - виновника изловить да наказать.
    - Так пока его отыщешь… Берладник-то уже небось на Дунае, а там ищи ветра в поле! - возразил боярин.
    - Не на Дунае он, - покачал головой Изяслав Давидич. - В Галиции он, тамошние города воюет. В грамоте Ярослава Владимирковича все о том прописано.
    - Так пущай Ярослав Галицкий сам с ним и разбирается, - загомонили бояре. - Иль он так слаб, что сам за себя заступиться не может, что прочих князей поднял? Да и кому он вздумал указывать? Кто он и кто ты? Ты - великий князь Киевский, всем прочим князьям заместо отца. Так нешто не уважают твои братья и дети твоей власти?
    Изяслав задумался. Думцы были правы - Ярослав в родстве с Юрьевичами, но от Юрьевичей ни одного посла не прибыло. Откликнулись только те, кто поближе. Кто прежде Долгорукого встречался с Берладником или те, кого сумел обольстить Ярослав Галицкий. М-да, каков! Каждому нашел, что сказать, что посулить… Вот ведь интересно - чего он Мстиславу Изяславичу-то наплел? Ведь тот рядом с Берладником даже не стоял! А поди ж ты - послал двух бояр, одного от себя, а другого от младшего брата Ярослава Луцкого! Тем более угры - Владимирко Володаревич с ними всю жизнь враждовал, а сын его сумел добиться их помощи. Золото посулил или знает что-то такое, о чем он, великий князь, не догадывается?
    - Стало быть, слово мое таково, - раздельно выговорил он, по очереди озирая своих бояр, - послам отказать, ибо я покамест великий князь и над ними поставлен, мое слово закон. И коли решил я кого защитить, так тому и быть.
    - Истинно так, княже, истинно, - закивали бояре головами. - Призови послов, скажи им свое золотое слово!
    - Так тому и быть! - хлопнул по подлокотнику Изяслав.
    Он чувствовал в себе прилив сил и бодрости и, когда на другой день пришли к нему в палаты послы, взирал на них чуть ли не весело, что заставляло некоторых бояр удивляться и заранее радоваться - коли князь так улыбчив, значит, уже все продумал.
    - Призвал я вас к себе, бояре, дабы решить дело, с которым вы все прибыли в Киев от своих князей, братьев моих, - начал речь Изяслав. - В грамотах, что мне были переданы, сказано, что просят братья мои отдать князя Ивана Ростиславича, прозвищем Берладника. Вины его называют - дескать, серебро и золото он брал за службу, а самой службы не правил, с поля бегал и господина своего предавал, грабежом и насилием занимался сверх меры и смуту сеял. И так ли я понял, что, дабы мир на Руси сохранить, надо сего смутьяна судить и примерно наказать?
    - Так, - кивнул боярин Избигнев. - Ибо сей Иванка Берладник пределы галицкие повоевал, не гнушаясь и поганых половцев привести на Русскую землю…
    - Ив том его вина перед князем Ярославом? Многие среди нас половцев на Русь приводили. Святослав Ольжич, брат мой, воюя с Изяславом Мстиславичем, водил половцев, которые ему родня по матери. Юрий Долгорукий тоже половцев водил, да и не раз. Мне самому приходилось стоять в одном строю с погаными…
    С ними Русь накрепко повязана и ежели за такую малую вину судить, то всех нас казнить надобно!
    - Сей Иванка смуту чинит! Волости князя мово воюет! - не сдавался Избигнев, в то время как Жиро-слав Иванкович присмирел, поняв, что не может дальше возражать.
    - Так ведь князь твой ему брат двухродный, - тут же подхватил Изяслав. - По роду-племени часть Червонной Руси - его отчина, а он доли своей там не имеет. Отец его в Перемышле княжил, сам он в Звенигороде сидел. А после изгнал его Владимирко Галицкий, лишил стола…
    Теперь заволновались сразу двое послов - от Владимира Андреевича и Юрия Ярославича Туровского. У них тоже то отбирали, то вновь ворочали столы, а Владимир до сей поры своего удела не имел и сидел в Дорогобуже милостью и попущением остальных сородичей.
    - Лишил стола не просто так, а потому, что изменники его обманом хотели в Галич посадить! - не сдавался Избигнев. - Он смуту в Галиче посеял, против князя народ поднялся…
    - Как и всюду на Руси, - подхватил Изяслав Давидич. - И меня кияне призывали - в первый раз после смерти Изяслава Мстиславича, а Юрий Долгорукий меня согнал. Мы, князья, все тако живем - пока нас народ терпит. Одно дело, когда вотчина наследственная, как Смоленск. А совсем другое - когда народ сам волен решать, кто ими будет править. Князь Иван по воле народной пошел, а Владимирко Галицкий с тем спорил. Вона, Великий Новгород князей меняет - так что ж, того князя, что на новгородском столе прежнего сменил, всякий раз судить? Так давайте призовем на суд и Мстислава Юрьевича! И меня заодно, и Ростислава Смоленского - за то, что на Киев ходили и в нем сидеть желали…
    - Так то Киев, - попробовал вступиться за своего князя Жидислав Васильевич Смоленский. - Мать городов русских…
    - А там Галич, - отмахнулся Изяслав. - Вот коли ударит народ в вечевое било, изгонит меня, како уже бывало с потомством Изяслава Мстиславича, так и я не усижу, ежели супротив люд пойду.
    Это был удар, и Жирослав Васильевич Волынский да Онофрий Луцкий насупились. Ну что поделаешь - ведь все так и было. И во Владимире-Волынском не просто так удержался Мстислав Изяславич - сам народ решил, что именно он, а не Владимир Мачешич или тем более Владимир Андреевич будет их князем. А тут, выходит, такое же дело.
    …Нет нужды думать, что все князья заботились только о своей выгоде. Владимир Мономах был не один такой, что болел душой за смердов. Многие его потомки понимали, что без мужиков они не устоят. Ибо кто рубит города, кто сеет хлеб, кто составляет ополчение, наконец? Смерды! Простые горожане! Не удерживались на столах те князья, до кого не долетал крик людских толп. Потому и затихали один за другим послы.
    Не сдавались двое - сам Избигнев Ивачевич и посол смоленский Жидислав Васильевич.
    - Верно ты, княже, глаголешь, - заговорил боярин Жидислав. - Князей народ призывает. Ныне призвали тебя. А подумал ли ты, что также тебя и согнать со стола могут?
    Остальные бояре оборотились на смоленского посла. Изяслав нахмурился:
    - Уж не хочет ли князь твой на меня войной пойти за Берладника? Да где такое видано, чтобы из-за такой малости братья мир нарушали? Сказано не нами: «Худой мир лучше доброй ссоры». Так неужто будем ссориться?
    - Так ведь Берладник войну завел! Галицию воюет!
    - Он за вотчину свою борется! Одолеет брата Ярослава - сядет на своем столе, а коли не одолеет…
    - Тогда и судить его! - крикнул Избигнев Ивачевич.
    - Когда его судить, только мне решать! - Изяслав тоже повысил голос. - Иль напомнить мне братьям-князьям, какого Берладник рода? Иль забыли они, как шестьдесят лет назад князя из рода его, Василька Теребовльского, по наговору ослепили? Великий князь Святополк Изяславич выдал его на расправу Давыду Игоревичу. Все князья тогда поднялись, вся Русь и отец ваш, Мономах Владимир, первым осудил это злодеяние. Мой отец, Давид Святославич, с ним заодно стоял. Так неужто хотите вы, чтобы я стал вторым Святополком, чтобы слугу своего верного на гибель выдал? Берладника уж предавали единожды - в позапрошлом годе Юрий Долгорукий едва не отправил его на казнь в Галич, роту нарушив. Я же крестным целованием дорожу и от слова своего не отступлюсь!
    Отповедь великого князя смутила уже всех бояр. И лишь Избигнев Ивачевич продолжал упорствовать:
    - Княже, Иванка Берладник - ворог нашей земли… Покоя на Руси не будет, пока он будет жив!
    - Покоя Ярославу Галицкому, хочешь ты сказать? Вот пущай он сам с ним и управляется. Ибо когда Юрий Долгорукий искал волостей своим сынам и сыновцам, чужие не вмешивались. Когда он зорил Волынь и Луцк, желая посадить Владимира Мачешича во Владимире, Чернигов в стороне стоял. И ныне я, как великий князь, приговариваю: Берладник - мой слуга и я своего верного вам не выдам, покуда жив!
    - Но ведь ты великий князь! - уже более в отчаянии, чем в праведном негодовании возопил Избигнев Ивачевич. - Тебе надлежит следить за миром на Руси. А Берладник…
    - А Берладнику я сам пойду и волости добуду, ежели такое дело!
    Это уже было прямое объявление войны, и послы поспешили удалиться, чтобы донести эти вести до своих князей.
    Изяслав тяжело перевел дух. Но впереди его ждали послы ляшские и венгерские. С ними, он предчувствовал, говорить будет труднее.
2
    Ни с чем воротился Избигнев Ивачевич в Галич. Бледнел и исходил потом, переступая порог думной палаты. Ярослав Владимиркович только с виду хилый да бледный, словно растение, выросшее в тени, - разум у него дай Бог всякому, словно не одна, а сразу восемь мыслей рождаются в его голове. Вот сидит на золотом столе, длинными тонкими пальцами в подлокотники вцепился, вытаращил немигающие глаза, смотрит, кажется, прямо в душу… И на вид вроде спокоен, а внутри буря бушует. И не ведаешь, чего лучше - под эту бурю попасть или под спокойный немигающий взгляд.
    К облегчению боярина, Ярослав Галицкий спокойно выслушал весть о том, что посольство вернулось ни с чем. Спросил только:
    - А что прочие князья? Неужто никто не отозвался?
    - Отзывались, княже. Все своих мужей прислали, все грамоты отправили. А как я уезжал, так и ляшские послы прибыли…
    - И неужто всем отказал князь Изяслав?
    - Всем, княже. Ни с чем и уехали.
    - Быть того не может! Неужели встал один против всех? И ради кого? Ради Берладника? Изгоя? Виданное ли дело?
    Избигнев только развел руками - мол, так все и было.
    - И ведь никто он ему! Ни кум, ни сват, ни брат, ни сын!
    - Князь Изяслав сказал - крест он ему, мол, целовал и крестного целования нарушать не желает.
    Ярослав задохнулся. Его отец всю жизнь играл клятвами так и эдак. Став князем, Ярослав применил недюжинный ум, чтобы примирить меж собой отцовых недоброхотов. За умение думать сразу за двоих-троих, за навык предугадывать, что и как ему скажут, и прозван он был Осмомыслом. В первый раз не удалась хитрая задумка. Мнилось - перед лицом всех остальных князей дрогнет Изяслав, зная, что нет у него сынов и непрочен под ним стол. Ради спокойствия и власти откажется от Берладника - ан нет. И сам на месте усидел, и изгоя не выдал.
    - Поди. Думу думать буду.
    Боярин Избигнев не смог скрыть улыбки, выходя из палат, и его нечаянная радость не ускользнула от Ярослава. Чему радовался боярин? Не тому ли, что остался Иванка на свободе? Небось поспешит донести эту весть до своих дружков… Наверняка ведь остались в Галиче Ивановы доброхоты. Теперь, когда стало ясно, что за ним стоит великий князь, как они поведут себя? За него, Ярослава, никто не вступится - не ответил же на его грамоты Андрей Юрьич! Да и Глеб Юрьич, женатый на дочери Изяслава, тоже отстранился от дел. А прочие союзники после такого посольства десять раз подумают прежде, чем помочь вторично. Выходит, он остался один? Один, в окружении врагов?
    Ну да ничего! Он им еще покажет! Пусть хоть десять великих князей встанет на сторону Берладника - в Галиче ему не на кого будет опереться!
    Черные тучи сгустились над галицким боярством. Кого изгнали из думы, кого перестали звать на пиры, а кого упредили, чтоб ехал в свою вотчину и носа оттуда не казал, если хочет жить. Первым пострадал Степан Хотянич - вспомнив, что был он когда-то в числе Ивановых ратников, боярина бросили в поруб, а земли его отобрали. Старый Хотян от горя слег и в одночасье помер, а молодая жена Степанова, дочь могущественного Юрия Молибоговича, оказалась почти без приюта.
    Молибожичи - род старинный и уважаемый. Почти половина всех бояр Галича связана с ними родством. Боярство издавна крепко двумя корнями - родством и землей. И после того, как пострадал еще один их родич, Зеремей, братья Молибожичи поняли, что больше сидеть сложа руки не могут.
    Все обиженные князем Ярославом собрались в богатом тереме Молибожичей. Был тут Избигнев Ивачевич, был Тудор Елчич, был молодой Константин Серославич, в самый последний час из-под Ушицы прискакал боярин Святополк. Был Василий, брат сидевшего в порубе Зеремея.
    - Тяжкие времена настают, бояре, - говорил старший Молибожич. - Ополчился князь Ярослав на старое боярство. Приблизил к себе Владислава, сына своей кормилицы да этих Чагровичей. А они родом худы. Боярин Чагр - так тот и вовсе не русич родом, а крещеный торк. Окружили тройным кольцом, нас не допускают. А ведь на нас, на старых родах, что старый дуб на корнях, держится земля. Не будет нас - и как земле жить?
    - Истину глаголешь, Василий, - поддакнул Тудор Елчич, - мы - княжеству опора и сила. Без нас князь - никуда…
    - А вот решил, что без нас может!
    - Ну, коли он может без нас, то и мы без него не пропадем, - вставил слово Константин Серославич.
    Старшие бояре в удивлении воззрились на него. Совсем недавно вместе с ними заседал его отец, многомудрый Серослав. Потом одолела хворь, и старик, уйдя в монастырь, оставил дела сыну. Недолго здесь был Серославич, не успели еще привыкнуть к его речам.
    - Неразумные речи молвишь, Кснятин Серославич, - насупил седые брови Молибожич. - Князь - он земле нужен. Аки защитник сирых и убогих да добытчик славы воинской…
    «И для боярства наград и привилегий», - мысленно добавил каждый.
    - Это я ведаю, - согласно кивнул Константин. - А токмо помыслите, бояре, ежели князь земле неугоден, ежели передних мужей не уважает, родовитых и знатных в поруба бросает, то не надобен земле такой князь. Иного надо на его место ставить!…
    - Скажешь тоже - иного, - фыркнул Тудор Елчич и полез обеими руками в блюдо, где были горкой навалены перепела. - Кого ставить-то? Малолетнего Владимира? Так ему едва шестой годок пошел…
    - А Ростиславича забыли?
    - Берладника, что ль?
    Бояре разом перестали жевать, подтянулись, переглядываясь. Каждый хотел, чтобы сосед выдал себя. Нелегко было решиться на такое дело. Звали уже однажды Ивана, тогда еще Звенигородского князя. Живы тогда были Скородум Глебович, Судислав Давидич да Станислав Кузьмич. Не глядел в домовину Елга Зереме-евич, был в силе Давид Ивачевич. Ныне из прошлых, кто звал Ивана Ростиславича, в живых остался лишь старый Молибог Петрилыч да Домажир с Избигневом. Бояре привыкли к Владимирке и Ярославу, пригрелись. Но уж коли сам Избигнев из княжеских палат сюда перебежал, значит, дело отлагательств не терпит.
    - Ивана Ростиславича? - наконец нарушил молчание Молибожич.
    - А чего? Он недалече стоит, сразу с полками, дойти ему просто. А по роду-племени он двухродный брат Ярославу-то. И отец его был старшим братом Владимирке Володаричу. Стало быть, ему по лествичному-то праву и сидеть в Галиче, - степенно промолвил Избигнев Ивачевич. - Он и летами старше…
    - И витязь добрый, - кивнул Святополк, вспомнив недавнее стояние под Ушицей. - И с погаными у него дружба, силу привести может великую, а рука твердая.
    - И кресту он верен, - вспомнил Тудор Елчич.
    Перечисляя достоинства Берладника, бояре упускали из виду остальное - и его дружбу с берладниками, которые летом пограбили тех же самых бояр, и то, что он уже ходил на Галицкий стол, а после многие пострадали за то, что призывали звенигородца. Святополк промолчал о том, чем закончилась оборона Ушицы. Главное другое - при новом князе должна пойти другая, новая жизнь. А что она станет лучше - об этом уж бояре позаботятся.
    - Все это добро, - продолжал сомневаться Василий Молибожич, - да токмо не след забывать, что у Ярослава нашего жена из суздальских князей. А суздальцы, хоть и далече, а противники серьезные. Долгорукого, отца их, в живых нету, да сыны его подросли - что Глеб, что Андрей, что Мстислав. Как бы к ним не побежал Ярослав подмоги искать.
    - Побежит, ежели жена надоумит, - поддакнули бояре.
    - Княгиню не троньте, - снова подал голос Константин Серославич. - Ольга Юрьевна с нами!… Она, ежели Ярослава скинем, первая Берладнику обрадуется. Аль не ведаете, каково ей живется?
    Об этом бояре если не знали сами, то слышали от жен. Некоторые из них были ближними княгинины-ми боярынями и насмотрелись в терему такого, что мужьям шепотом под одеялом пересказывать опасались - как целыми днями плакала княгиня, сидя взаперти одна-одинешенька, как, случалось, поколачивал ее муж, глумился и лишний раз норовил обидеть. Многие бояре жили со своими женами не лучше, но сейчас вдруг все разом встали на сторону княгини.
    Вот так и получилось, что уже на другой день нелегкая занесла Константина Серославича в княжеский терем. Самого Ярослава в палатах не случилось - пировал он у Чагровичей, отмечал чьи-то крестины или родины. Чагровичи - род захудалый, в думе их место последнее, возле самой двери. Не гнушаются дочерей своих не то что за попов - за купцов замуж отдавать, лишь бы как-то продержаться. У старого Чагра было восемь детей, да у тех по пять-шесть ртов. Одни покамест малы, другие уже на возрасте. А бабы у них все плодовитые - что ни год, то приплод. Так бы и прозябать Чагровичам в бедности, да сумели подольститься к Ярославу - редкими книгами, заморскими диковинами соблазнили князя-мыслителя, вот и приблизил он к себе сперва одного, потом другого, третьего… А после и сам к ним в гости зачастил…
    Впрочем, это Константину было на руку - не будет никто мешаться. И он прошел на женскую половину.
    Ольга Юрьевна жила одиноко, почти ни с кем не встречаясь. Хорошо, попалась на глаза ближняя княгинина боярыня - согласилась проводить к госпоже.
    С первого взгляда Ольга Юрьевна поразила Константина в самое сердце. Ее красота поблекла, но в глазах, в повороте головы, в тихом голосе еще чувствовалась прежняя красавица. Суздальские боярышни и княгини все как на подбор хороши - русоволосы, сероглазы, круглолицы. Несмотря на то, что матерью ее была половчанка, пошла Ольга в отцову породу. И сейчас взглянула из-под пушистых ресниц на боярина Константина прежним огненным взором.
    - Почто видеть желал? - промолвила негромко.
    - Княгиня… - Слова замерли у Константина на губах. Знал он, что не любит своей жены князь Ярослав, мало не в черном теле содержит - про то бабы судачили.
    - От мужа вести принес? - пришла ему на помощь Ольга.
    - Не до мужа мне твово, - вдруг как прорвало Константина. - Нет его - и ладно. К тебе я…
    - А что я? - Княгиня не смотрела на него - взгляд ее был обращен внутрь, в свои нелегкие думы.
    - Ведомо всем, как нелегко тебе живется, - Константин шагнул ближе. - Тремя стенами окружил тебя князь Ярослав, да только нет таких запоров, чтоб горе удержали. Всем про твою тяжкую долю ведомо. Сил нет глядеть, как ты мучаешься…
    Губы княгини задрожали. Она крепилась изо всех сил, но как давно не слыхала слов утешения!… Как давно никто не говорил с нею так…
    - Поди, боярин, - прошептала еле слышно. - Сердце ты мне рвешь.
    - Князь не щадит тебя. Ты ведь суздальского рода, внучка Мономахова. Братья твои…
    - Братьям до меня дела нету, - задыхаясь, еле выговорила Ольга. - Уехала на чужую сторону - все равно, что отрезанный ломоть. Нет мне защитника…
    - А ежели сыщется? Ежели будет защитник тебе и детям твоим? Тогда - что?
    Ольга как проснулась. Сквозь слипшиеся от непрошеных слез ресницы увидела, что Константин стоит совсем близко. Только руку протяни - и окажешься в его объятиях.
    - Где же он, защитник-то? - пролепетала, боясь услышать ответ.
    - А хоть и перед тобой, - Константин осмелел, взял ее безвольно опущенную руку в свои. - Да я ради тебя и детей твоих…
    - Ярославово то племя…
    Не было в голосе Ольги холодности. Дети - они всегда дети. Мать любит свое дитя, и не важно, кто его отец. Выношенное под сердцем, выстраданное - любое дитя матери дорого.
    - Племя старых князей, Ростиславичей, - уточнил Константин.
    Он уже смело держался за ее руку, уже касался другой ее стана.
    - Ты, княгиня, не бойся, - шептал чуть ли не на ухо, - в обиду не дадим! И защитим тебя, и от Ярослава избавим - только прикажи. Вот только кликнем на стол его брата…
    - Ивана Ростиславича? - встрепенулась Ольга.
    - Да, Берладника. Он по роду старший - ему и началовать. И тогда… - Константин не договорил - от волнения, радости и облегчения Ольга Юрьевна сомлела и почти повисла на его руках. И смогла только слабо сопротивляться, когда, не в силах устоять перед искусом, Константин обнял ее и попытался поцеловать.
    Неизвестно, кто донес - может, ближняя боярыня не выдержала и подслушала, о чем говорила с Константином Серославичем княгиня, усадив его на скамеечку и держа его ладони в своих, - а только на другой же день ворвался Ярослав в покои жены. Не утруждая себя тем, чтобы разогнать боярынь, тряхнул ее за плечи:
    - Признавайся, стервь! Что задумала? Погубить меня желаешь?
    Ольга лепетала что-то, не отпираясь, но и не спеша соглашаться.
    - Кайся, паскуда, а не то помрешь без покаяния! - рычал князь. - Полюбовника свово, Иванку, на мое место ладишь? У-у, сукина дочь…
    - Не смей так со мной, - слабо возмутилась Ольга. - Я княжьего рода…
    - Княгиня… С берладником беглым спуталась… Ну так знай - ноги его тут не будет! Пущай хоть земля перевернется!
    Оттолкнув жену, Ярослав выскочил вон. Ольга без сил обмякла на лавке, не замечая, как хлопочут вокруг нее боярыни. Одна мысль билась в голове: что теперь будет?
    К удивлению всех, Ярослав не стал карать бояр-ослушников, а спокойно, деловито стал готовиться к войне. Полки должны были выступить уже через пару месяцев, едва минет распутица.
3
    Долго стояли полки половцев и берладников под Ушицей. Можно обойти непокорную крепость, но опасно оставлять за спиной такого врага. Пускай городская дружина невелика - выскочив из-за стен, она могла ударить в спину. Вот и торчал под стенами Иван, каждодневно гонял на приступ берладников и половцев.
    Батырам хана Сартака вскоре наскучили бесконечные приступы. Половцы привыкли воевать в чистом поле, а если и брали города, то больше благодаря своей численности - телами расстрелянных из луков устилая крепостной ров. Застаиваясь, они стали удирать от города, совершая набеги на окрестности. По берегам Днестра, выше и ниже по течению реки, было много сел и деревень, а недалеко, в одном дневном переходе, стоял город Бакота, посад которого было ой как хорошо пограбить.
    С каждым днем все больше половцев отъезжали от стен Ушицы, спеша набить торока добром и пригнать в свой стан скотину и рабов. Иван не сразу заметил это, но когда до него дошли слухи о грабежах, чинимых русским селениям, как-то вечером прибыл в ставку Сартака.
    Там он застал пир - на кострах жарили целые бычьи и бараньи туши, где-то визжали девки и бабы. Стлался едко пахнущий дым, из шатров слышалась музыка и заунывные степные песни. Сартаку доложили о приезде князя урусов, и тот принял Ивана в своей юрте, где собрались все нукеры.
    - Вай, коназ Иван! - всплеснул руками хан Сартак. - Молодец, что пришел! Садись, ешь, пей с нами! Налить другу моему вина!
    Сидевший по правую руку от старшего брата хан Отрок со скалозубой улыбкой указал Ивану место подле себя. Раб-виночерпий поспешил наполнить вином пиалу.
    Иван только в руки взял расписную чашу - по запаху понял, что это не просяная буза, которую любят степняки и тем более не кумыс, поднесли ему настоящего русского меда, настоянного на травах.
    - Отколь мед сей? - спросил Иван, не спеша делать глотка.
    - Боги послали. Садись, ешь, пей!
    - А что празднуете? Грабеж земли русской? Ее меды пьете, ее хлеб едите!
    - Вай, коназ Иван, - Сартак прищурил глаза, - зачем кричишь? Зачем злишься? Батыры мои удачу себе добыли…
    - Удача сия - русские слезы и кровь!
    - Война! - хан развел руками. - Не обойтись без того…
    - Добро, на чужой земле. Но это - моя вотчина! Свою землю грабить не дам!
    - А пусть она сперва твоей станет! - сказал Отрок.
    - Она уже моя! - повысил голос Иван. - Я родился тут. Тут отец мой погиб, мать живет. Здесь детям моим жить и внукам, а вы ее зорите! Не дело это!
    - Вай, коназ Иван! Сам посуди - ты нас сюда привел? Привел! - Сартак улыбался, но в улыбке этой сквозил волчий оскал. - Плату обещал? Обещал! А где плата?
    - Вот возьмем Галич…
    - Возьмем ли - нет ли, а живем один раз! Это судьба - сегодня ты жив, а завтра нет тебя. Все под небом ходим, никто от судьбы не уйдет. Ждать обещанного - можно не дождаться.
    - Свое берем, коназ Иван, - вставил слово Отрок.
    Он говорил правильно, поэтому Сартак терпел, что младший брат встревает в разговор.
    - Нет, вы не свое берете! - Иван еле сдерживался. - Вы меня грабите! Меня осиротить хотите! Вот вам мой сказ - или вы сей же день ворочаете все, что награбили, или прочь с моей земли!
    Он распахнул рукой полог шатра, указывая на розовеющий вдалеке закат, не заметив, что сгоряча выплеснул из чаши мед наземь. В шатер ворвались запахи костров, шум и крики. Отчаянно вопила женщина…
    Глаза у обоих братьев-ханов сверкнули.
    - Ты свое слово сказал, коназ Иван? - медленно промолвил Сартак.
    - Сказал. И слово то последнее! Братья-ханы переглянулись.
    - И мы свое скажем, - произнес Сартак. - Потом. А сейчас надо есть, пить и веселиться!
    Иван развернулся и вышел из шатра, швырнув наземь пустую пиалу.
    На другое утро ушичане с удивлением следили за тем, что творится в стане осаждающих. Берладники не на шутку сцепились с половцами, отнимая полон и уцелевшую скотину. Шум, гам, неразбериха стояли такие, что ушичане не знали, радоваться или печалиться. Вроде бы хорошо - враги перессорились и оставили их в покое. А с другой, худо - как бы не озлились поганые, как бы не прошлись огнем и мечом по земле, вымещая злобу и досаду!
    Половцы зубами и когтями вцепились в награбленное. Но многим пришлось расстаться с чужим добром. Третьего хана, пошедшего с ними, крещенного именем Данила, не было в шатре - он еще вчера отправился в дальний поход в зажитье и подоспел с полоном как раз в разгар спора. Без лишних слов берладники налетели на половцев и отобрали весь полон и добро до последней нитки.
    Это разозлило степняков, и на рассвете следующего дня их стан весь, как один человек, пришел в движение. Всадники собирали шатры, затаптывали костры, сгоняли в кучу уцелевшую скотину и немногочисленных пленников, которых не сумел отбить вчера Иван, навьючивали на повозки ханские юрты и спешили покинуть окрестности Ушицы.
    Не обращая внимания на предостерегающие крики, Иван с малым числом ратников выскочил наперерез головному отряду, где под своим бунчуком скакал хан Сартак с дочерью и старшим сыном.
    - Что это, хан? - спросил Иван, осаживая коня. - Куда вы идете?
    Сартак хищно оскалился, наклоняясь вперед:
    - Не по пути нам, коназ Иван! Расходятся наши дороги. Степь велика. Молись, чтобы не пересеклись наши пути!
    - Ты бросаешь меня? А наш уговор?
    - Ты сам первым его нарушил. Кипчаки не могут больше оставаться и воевать за тебя, потому что ты не даешь нам воевать…
    - Не даю грабить, - начал Иван. Но хан лишь махнул рукой, показывая, что разговор окончен.
    Князь обернулся к Турче. Девушка сидела в седле, гордо глядя вдаль, поверх головы Ивана.
    - Турча, а как же обещание… Я тебя княгиней сделаю.
    - Ты? - скривилась степнячка, на миг опустив взгляд. - Ты не сумеешь. Ты не воин, а трус!
    - Турча!
    - Пошел прочь! - она выхватила камчу. - А не то захлестну арканом и уволоку в степь!
    Она двинулась прямо на него, и Иван повернул коня. Половцы шли мимо широкой рысью, пригибаясь к седлам, и лица у всех были, как у голодных зверей. Несколько рук потянулись к арканам, и Иван, хоть и чувствовал за собой ряды своих берладников, поспешил отъехать в сторону. Добра не будет, если он по-глупому сейчас попадет в полон. Добра не будет, даже если его и отобьют.
    Мрачнее тучи воротился он в свой стан. Тимофей Попович и Мошка с Бессоном, ближние соратники, встретили вопросительными взглядами.
    - Чего теперь будет, княже? - первым не выдержал Бессон.
    - Не ведаю, - Иван обернулся на стены Ушицы. - Попытаемся взять град сей.
    Но ни первый, ни второй приступ удачи не принесли. Не было у берладников прикрытия из дождя половецких стрел, десятками падали они под стенами города. А тут еще пошел дождь, ознаменовав конец бабьего лета, и надежды поджечь крепость растаяли как дым.
    В один из осенних мокрых дней в стан к берладникам пробился гонец. Сгоряча его чуть не пристрелили, приняв за вражеского лазутчика, но он успел назваться, и его провели к Ивану.
    Увидев гонца, Берладник чуть со стольца не свалился. Перед ним стоял сотник боярина Шварна - тот самый, который когда-то отбил его под Черниговом у людей Долгорукого. Осунувшийся, заляпанный грязью, шатаясь от усталости, он шагнул к князю и поклонился:
    - Здрав будь, Иван сын Ростиславович.
    - И ты здрав будь, Бермята, - с трудом вспомнил имя сотника Иван. - С чем пожаловал?
    - Весть до тебя недобрая, княже. Послал мя сам князь Изяслав Давидич с наказом, дабы ты сей же час поворотил коней и поспешал в Киев, ибо великая до тебя нужда.
    - Как - в Киев? - Ивану показалось, что он ослышался. - Да на что?
    - А на то, что дошли до нас вести, что Ярослав Владимиркович, братец твой, собирает полки, желая идти на Киев войной. Он уже послал гонцов к уграм и ляхам, заручился помощью Волыни и готов выступить, едва начнется зима. Ворочайся в Киев, княже. Изяслав Давидич тебя кличет!
    - А тут как же? - Иван обернулся на Ушицу. Как близка и далека она была! С опаленными кое-где стенами, с трупами во рву, уставшая, но непокорная. Ключ к Галичу…
    - Дозволь слово молвить, Иван? - Тимофей шагнул вперед. - Правду бает гонец - ворочайся в Киев. Без подмоги нам Ушицу не взять - крепок орешек попался. А коли простоим тут еще - вдруг подойдет помощь из Галича? Как тогда быть?
    - Всенепременно подойдет, - добавил Бермята. - Ярослав на коня вот-вот сядет. Скачи в Киев.
    Кошки скребли на душе Ивана. Ему казалось, что он предаст не просто своих товарищей - тех, кто хочет сражаться, стоит объявить о решении снять осаду. Он предает и свою мечту, свое будущее - себя самого, наконец. И, конечно, тех простых горожан, которые с замиранием сердца ждали, что вот-вот распахнутся перед ним городские ворота. К нему через стены прыгали смерды. Один из них, веснушчатый парень Гаврилка, маячил поблизости. Казалось, он молча укорял: «Как же так, княже? Мы ради тебя жизнью рисковали, все бросили - лишь бы с тобой быть, а ты вона как? Почто?»
    Нелегко было принять решение. Даже старые, верные соратники колебались и разделились надвое, но были и такие, кто предоставил все решать самому князю. Иван несколько дней метался меж двух огней. Но дожди не прекращались, и в конце концов он согласился снять осаду и вернуться в Киев.
    К Подольским Воротам подъезжали перед самым Михайловым днем - немного пришлось задержаться в Берлади, да и обратный путь выбрали окольный, дабы не напороться на половцев. После ссоры с ханом Сартаком Иван не надеялся получить в степи радушный прием.
    В Киеве Иван хотел было остановиться на подворье какого-нибудь монастыря, но сотник Бермята стоял на своем. Разместив дружину, Иван проехал в княжеские палаты, где тут же был проведен к Изяславу.
    Великий князь ждал его с нетерпением. Тотчас велел подавать на стол угощение и, пока Иван торопливо ел, скороговоркой сказывал последние новости.
    С тех пор, как летом ускакал Берладник в степи, многое переменилось на Руси. Выпроводив послов - последними уехали угры, злые и раздосадованные еще и потому, что их король в результате провала посольской миссии лишался обещанной Ярославом выгоды, - Изяслав Давидич решил примерно наказать галичанина и велел собирать полки. С кличем поддержать его против смутьяна, который чуть было не посеял на Руси новую усобицу, во все города полетели гонцы. Но мало кому из князей захотелось воевать. Отказом ответили Смоленск и Туров. Мало не спустили с лестницы посла во Владимире-Волынском, а в Дорогобуже и вовсе не допустили до князя. Более того, воротясь из Владимира-Волынского, посол рассказал, что Мстислав Изяславич сам собирает рать, хочет идти на Киев, чтобы сесть на столе отца и деда.
    Это обеспокоило Изяслава больше, чем взбунтовавшийся Галич, и он послал гонцов к своим родичам. Святослав Всеволодич отозвался сразу - он по молодости лет привык слушаться старших, а вот Святослав Ольжич долго отнекивался. Чтобы брат быстрее решился, Изяслав пообещал ему два города - Мозырь и Чечерск.
    В Киев прибыл для переговоров ближний боярин Святослава, Григорий Иванович. Сам будучи из половцев - отец его был братом Святославовой матери, - он принял крещение и даже жену взял русскую. По-русски говорил чисто, платье носил русское, даже бороду отрастил. Его младший брат Шарукан оставался язычником и жил в степи, но всегда был готов поддержать брата.
    - Князь мой, Святослав Ольгович, - начал посол свою речь, - огорчен, что ты, княже Изяслав, не дал ему всей Черниговской волости, как то положено ему по старшинству. Но лиха он тебе не хочет. И коли вправду хотят на тебя идти, то грех помогать тебе из корысти. Он тебе брат, будет он жить с тобой в добре и на рать идти готов.
    - Радостно мне слышать сие, - покивал головой Изяслав Давидич. - Радуется сердце мое, слыша такие слова. Передай брату Святославу поклон и приглашение на снем.
    Снем, и правда, состоялся в Лутаве, недалеко от Осетра. Собрались все Святославичи - и Изяслав Давидич с сыновцем Святославом Владимиричем, коему шел уже четырнадцатый год, и Святослав Ольжич со старшим сыном Олегом, и Святослав Всеволодович, приехавший с братом Ярославом. Три дня простояли братья и сыновцы, пировали, обменивались дарами и строили планы походов. А потом воротились каждый восвояси и послали гонцов в Галич и на Волынь - сказать, что к отпору готовы. Ответ не замедлил прийти - и Ярослав Галицкий, и Мстислав отложили поход…
    - Ну, теперя, коль ты вернулся, - Изяслав отечески похлопал Ивана по плечу, закончив рассказ, - можно начинать все сызнова. Теперь ты со мной, и Бог нам в помощь. Ольжичи со мной, прочие князья усмирены - пришла пора искать тебе волости.
    - Для того и призвал меня? - не поверил ушам Иван.
    - Для того и призвал.
    Голова закружилась у Ивана - то ли от выпитого, то ли от восторга.
    - Сегодня отдыхай, а назавтра у нас дел много, - напутствовал его Изяслав Давидич, прощаясь. - Будь моим гостем - живи в моем тереме!
    Разгоняя тьму свечой, провел постельничий Ивана по переходам княжьего терема в отведенные гостю покои. Помог раздеться на пышной постели. Утомившись спать на жестких подстилках - а в походе и вовсе за счастье было отдохнуть на лавке в избе смерда, - Иван растянулся на ложе.
    Сквозь сон почудилось ему, что скрипнула дверь. Белая тень со свечой в руке, как испуганный ангел, подкралась к изголовью. Все еще во власти сна, Иван смог только приоткрыть глаза. Женские очи смотрели совсем близко. Было в них что-то знакомое, родное… И Иван почти уверился в этом, когда горячие губы коснулись его губ.
    Дрема слетела мигом. Поцелуй был настоящим, как и тепло женского тела под руками. Девушка прильнула к нему, подчиняясь властным рукам, покорно скользнула под меховую полсть, торопясь высвободиться из белой льняной сорочки. Свеча, поставленная подле на лавку, колебалась и бросала на ее лицо золотые отсветы, но Иван никак не мог признать незнакомку, да и некогда было всматриваться в ее лик.
    Все свершалось молча, в полутьме и духоте ложницы. Сплетая тела, любовники только сопели и вздыхали. Она кусала губы, чтобы не кричать - он глухо мычал, уткнувшись ей в шею. Потом так и лежали - он сверху, она под ним, раздавленная его тяжестью. И только легкая рука гладила его плечо, словно успокаивала разгоряченного скакуна.
    После она зашевелилась, мягко, но настойчиво высвободилась из объятий, отвела жадные руки, которыми Иван ловил податливое тело, скользнула обратно в сорочку и подняла свечу. Золотистый огонек ярко осветил лицо незнакомки - ив этот миг Иван узнал княгиню Елену…
    Он рванулся вскочить, что-то молвить, но тонкие пальцы легли ему на губы. Она покачала головой, пятясь к дверям, и столько было в ее прощальном взгляде любви и горькой нежности, что князь так и замер на ложе, еще хранящем тепло женского тела.
4
    Зима только встала, выпал снег и замерзли реки. Даже еще не вздохнули на Введение родители (у славян оттепель так и называлась - «родители - т. е.умершие предки - вздохнули». - Прим. авт.), как прискакал в Киев посол. Да не откуда-нибудь, а из самого Галича.
    Иван с Изяславом Давидичем тогда были на охоте - тешились в лесах под Вышгородом ловами. Загонщики подняли нескольких туров. Двух удалось добыть - одного взял Иван, другого - сам Изяслав. Набили и мелкой дичины - княгине подаренный Святославом Ольжичем пардус задавил двух лисиц, отроки развлеклись тем, что долго гоняли верткого зайца. Косой в конце концов ушел, скрывшись где-то в зарослях, куда на коне не проскачешь, зато молодежь повеселилась от души. Потом был пир под корнями старого дуба, потешные схватки на мечах и в кулачки. На обратном пути завернули в боры, где Иванов отрок Гаврилка стрелой сбил в полете глухаря.
    Ворочались в Вышгород усталые и веселые. Пир продолжили в терему, где и нагнала весть о гонцах с Поднестровья.
    Предчувствие шевельнулось в душе Ивана. Неужто все сызнова? Неужто опять братец Ярослав ищет его головы? Но Изяслав и ухом не повел, хоть и подумал о том же самом.
    - Ничо, - успокоил он Ивана, отечески положив руку ему на плечо, - с Ярославом у меня ныне мир. Коли желает он его порушить, так нечего уважать посла - пущай живет, мучается ожиданиями. А коли с добрыми вестями прибыли - что ж, тем более спешить грех. Живи! Радуйся!
    Но радость охоты и новая облава, теперь уже на кабанов, не веселила Иванова сердца. Тайком он послал в Киев Мошку с несколькими приятелями, и тот, воротясь на другой день к вечеру, тайно доложил - послов двое, оба бояре, незнакомые. Не скрывают, что прибыли по душу Ивана Ростиславича Берладника с вестями для него!
    Тут уж Иван потерял покой. Проведя ночь без сна, наутро он убедил Изяслава Давидича бросить все и скакать в Киев.
    Не очень-то хотелось снова впрягаться Изяславу в галицкие дела - жил он по правилу: делу время, а потехе - час. Сейчас был час потехи и менять его на дела у старого князя желания не было. Но ради Ивана, который был ему душевно близок, чего не сделаешь!
    Приглашенные во дворец бояре были Ивану незнакомы. Один назвался Константином Серославичем, другой Молибоговичем, Петрилой. Оба были еще молоды - Константин едва ли не ровесник Ивану, Петрила чуть старше, но с ранней сединой в окладистой бороде. Константин, много проживший в Венгрии - отец женил его на тамошней боярышне, - бороду и усы стриг на венгерский манер. И даже кафтан его был чем-то похож на венгерский кунтуш.
    - Здравы будьте, князь Изяслав Давидич Киевский и Иван Ростиславич Звенигородский, - как старший, повел речь Петрила Молибожич. - Прислал нас к вам Галич с городами и пригородами, велев передать слово горожан и нарочитых мужей для князя Ивана!
    Иван, сидевший по правую руку от Изяслава - там, где должен был бы сидеть старший сын-наследник, - напрягся, подавшись вперед.
    - Верно ли услышано нами, - ответил Изяслав, - что Галич, а не князь Ярослав Владимиркович прислал вас?
    - Галич, княже, - степенно кивнули послы. - Ибо не любим народом нашим князь Ярослав. Зело много обижает он людство, не уважает нарочитых мужей и веча городского не слушает. Живет не по законам, сам всем правит. Окружил себя худородными, а именитых бояр не слушает.
    - Яко же и отец его, - добавил Петрила Молибожич, - крестным грамотам веры не имеет. Слова княжеского не держит и судит не по всей Правде.
    - Княгиню свою не почитает, как мать детей своих, - заговорил Константин. - Слух прошел, будто завел он себе полюбовницу, да не из родовитых, а чужую жену. Своей же жены законной знать не желает и детей ея тоже…
    Иван прикрыл глаза, чтобы бояре не догадались о нахлынувших воспоминаниях.
    - Истинно ли так? - молвил глухим голосом.
    - Истинно, княже, - кивнул Константин. - Ближние княгинины боярыни, среди коих и жена моя, сказывали, как худо живется княгине, как при ней похваляется князь, что любая девка на сеновале милее ему.
    - Не чтит князь Ярослав законов ни божеских, ни человечьих, - снова повел речь Петрила Молибожич, - потому и порешили мужи Галича с пригородами гнать его от себя. А звать на княжение тебя, Иван Ростиславич. Потому как ты старше Ярослава и по праву тебе после Владимирки Володаревича надлежит княжить. Ты и клятвам верен, и витязь добрый. Да и Киев за тебя…
    - А точно ли вся земля галицкая за меня стоит? - Иван взглянул в глаза боярам.
    - Истинный крест, - замахали оба руками. - Ты только выйди в чисто поле, только выставь свои стяги - мы все тут как тут будем. И ключи от города тебе вынесем! Только приходи! Стань нашим главой!
    Иван сидел, окаменев. Не ему, а Изяславу передали галичане грамоты. Не он, а Изяслав отпускал послов, обещая дать ответ вскорости. Сидел, откинувшись на стольце и уйдя мыслями в себя. Давнее прошлое живо вставало в памяти. Точно так же пятнадцать лет назад пришли послы в Звенигород точно такие же речи вели перед ним, уговаривая стать во главе Галича и править всей Червонной Русью. Тогда он пришел, принял приглашение, целовал городу крест - и две седмицы спустя оказался в осаде. И пережил бои и провал, и позорное бегство, и скитание без приюта, и встречу с берладниками… Пятнадцать лет минуло, а словно вчера все было. Кажется, даже те самые бояре стояли только что перед ним.
    Изяслав Давидич тем временем прочел грамоту.
    - Как мнишь, Иване? - позвал он молодого князя. - Здесь прописано, что только покажутся твои знамена, как все тотчас отступятся от Ярослава.
    - Не ведаю, - помолчав, сознался Иван. - Пятнадцать лет назад силы были. Сейчас их мало совсем…
    - А я так думаю, что сейчас самое время! - возразил Изяслав. - В те годы ты спорил с Владимиркой, и была это усобица. Дело внутреннее, и никто из князей не должен был вмешиваться. А ныне все переменилось. У Ярослава, Владимиркова сына, в союзниках Волынь. Там до сей поры сидит Климент Смолятич, который митрополита Константина на дух не переносит. Он мутит воду, подбивая Мстислава Изяславича на мое место сесть. Вот уговорятся они с Ярославом, кликнут в помощь угров и ляхов и по весне пойдут на Киев. Что тогда? Новая война? А ежели вместо Ярослава на Галицком столе будешь ты, то не станет у Изяславичей союзников, и оба мы будем довольны. Ты - в Галиче, я в Киеве…
    В Галиче… Где Ольга Юрьевна… Жена Ярослава, мать его детей… Что будет с нею? Как все будет, когда встретятся? Вернется ли любовь или все в прошлом и принужден он будет отправить жену брата в монастырь, ибо есть уже у нее от Ярослава дети, а значит, его собственному сыну достанется в наследство вражда…
    - Решено! - прервал его мысли Изяслав. - Собираем полки! Я Ольжича кликну, сыновцев подниму. Владимир Мачешич тоже со мной - пообещаем ему кое-какие городки на окраине, он и рад будет, а то без приюта шатается… Тоже изгой…
    Последнее слово прозвучало Ивану, как пощечина. Изгой… Хотя нет. Есть у него княжество. Маленькое, захудалое, на самой окраине, половцами разоренное, но свое - зовется Вырь. Менять ли захолустный Вырь на стольный Галич? Менять ли богатую родину на бедную чужбину?
    Когда Иван об этом подумал, выбора у него не осталось.
    Зима началась в суете сбора полков. В тот же день Изяслав отправил гонцов во все концы Руси - звать на войну с Галичем Владимира Мачешича, Владимира Андреевича (этому опять обещали удел на Волыни) и родичей Ольжичей. Иван послал Мошку на Дунай поднимать берладников.
    Обе княжьи дружины уже были готовы, собирали ополчение и ждали ответов князей. Первым откликнулся Святослав Ольжич. В грамоте, которую привез его боярин Григорий Иванович, было сказано: «Брате! Кому ты ищешь волости? Иване не сын тебе, не брат и не сват. Лучше бы тебе не начинать первому, а ежели пойдут на тебя с похвальбою, то и бог с тобою, и я с сыновьями и сыновцами».
    Это означало, что из Ольжичей никто не тронется с места. Разве что Святослав Владимирович из Вжища мог подойти с небольшими дружинами, да в самый последний момент придет на подмогу старший Всеволодич, Святослав из Новгорода-Северского. Но и он может остаться на месте, если ему прикажет отцов брат, Святослав Ольжич Черниговский. Торопясь как можно скорее уломать брата, Изяслав пообещал ему в вечное владение семь городов в черниговской земле.
    Ответ Ольжича был еще короче: «Ты не верил мне, что не желаю я занять Чернигова навечно. Ныне не нужны мне города черниговские, населенные одними половцами и псарями. Не ходи, брате, спокойствия Руси ради».
    Этот ответ застал Изяслава в Василеве, куда он перебрался, уже находясь в предчувствии похода. Здесь ждал он полки от сыновцев, здесь уже принял Владимира Мачешича. Прочтя грамоту, он поднял глаза на спокойно стоявшего перед ним Григория Иваныча:
    - И это все, что может сказать мне брат мой Святослав?
    - Все, - кивнул боярин. - А на словах велено передать, чтобы ты возвратился в Киев и никуда не ходил.
    - Вот как? - Изяслав не спеша скатал пергаментную грамоту и поднес ее к свече. - Тогда ворочайся в Чернигов и передай брату моему Святославу такие слова - не возвращусь, когда уже пошел. А ему скажи, что, коли сам нейдет и сына со мной не пускает, то когда возвернусь, пускай не жалуется на меня. Станет он ползти обратно из Чернигова к Нов городу-Северскому.
    - Неужто изгонишь с удела, княже? - не поверил Григорий Иваныч.
    - Не токмо из удела, но и в Русской земле доли не дам, - отрезал Изяслав. - А ныне поди прочь, коли сказать больше нечего!
    У Василева задержались на несколько дней - ждали, когда Всеволод Ольжич приведет половцев. Иван изводился в бездействии. Чуть не каждый день выезжал он из ворот с малой дружиной и без устали, как волк, кружил в заснеженном поле, высматривая, не идут ли полки. И именно он заметил одинокого всадника, что, отчаянно нахлестывая коня, мчался к городу по обочине дороги.
    Дорога уже у самого Василева делала поворот, огибая овраг. Иван бы не обратил внимания на всадника, но тот скакал со стороны Киева и, спеша сократить расстояние, погнал коня напрямик.
    - Ух ты! Буерака не страшится, - ахнул Гаврилка, успевший познакомиться с занесенным снегом оврагом.
    В этот миг конь доскакал до края оврага, сделал последний прыжок и вместе со снежным оползнем рухнул вниз.
    - Что встали? Скачите в помочь, - приказал Иван своим людям.
    Дружинники подлетели, осторожно спешились на краю, помогли выбраться гонцу. Конь его, по счастью, не пострадал и ног не сломал, но сильно хромал.
    - Княже? - гонец подбежал к Ивану. - Из Киева я! С недоброй вестью!
    - Что такое?
    - Пока князь Изяслав полки здесь собирает, к Белгороду рать движется! Тысяцкий гонца послал.
    - Что за рать?
    - Я почем ведаю. Не то волынцы, не то галичане…
    И Галич, и Волынь - все было плохо. Оставив гонца со своими ратниками, Иван погнал коня обратно в Василев.
    Когда Изяслав Давидич подошел к Белгороду, его уже взяли полки Мстислава Изяславича. Галичане Ярослава Владимирковича стояли под стенами города - внутрь крепости вошли и луцкие дружины Ярослава Изяславича.
    В пути Изяслава нагнал Святослав Всеволодич с половцами и берендеями, которых прихватил в Поросье. Соединившись с новгород-северцами, киянами и немногочисленными дружинами вжищевцев, они образовали грозную силу. Кабы сошлись эти две силы в чистом поле - с половецкой конницей легко бы войска Изяслава опрокинули Изяславичеи и галичан. Но Изяславичи успели занять Белгород, а его кручи над берегом Ирпени обложил Ярослав Галицкий. Грозная сила стояла в десятке верст от Киева, угрожая взять сам стольный град.
    «Откуда они взялись?» - терялся в догадках Изяслав Давидич, вместе со Святославами, Иваном и Владимиром Мачешичем объезжая вражий стан.
    Дело было во Владимире Андреиче. К нему тоже посылали гонцов с призывом идти на войну, обещая долю на Волыни. Но Дорогобужский князь решил по-своему и послал гонцов в Галич и к сыновцу Мстиславу. Хоть и был ненамного старше его, почитал за главного именно Изяславича и, едва тот кинул клич, встал под его знамена. Сейчас дорогобужские полки тоже стояли в Белгороде.
    На двенадцатый день Мстиславу Изяславичу доложили, что к нему пришли послы от берендеев. Эти торкские наемники стояли за Изяслава Давидича, ибо жили в пределах Киевской земли. Волынский князь долго думал, прежде чем согласиться на встречу, тем более что посол пришел ночью, в самую глухую ее пору и князя подняли со сна. Но в конце концов приказал провести послов в терем тысяцкого, где жил вместе с братом Ярославом.
    Послом оказался русский боярин, один из приближенных князя Изяслава, Кузьма Сновидич. Он вошел осторожно, словно боясь, что его ударят в спину. Посол с любопытством смотрел на невысокого ростом, как все в роду Изяславичей, но широкого в кости и потому кажущегося массивным Мстислава, кутающегося в корзно.
    - Кто ты и зачем пожаловал? Кузьма Сновидич откашлялся:
    - Послали мя к тебе, княже, ханы берендеев - Тудор Сатмазович, Каракозь Мнюзович, Карась да Кокби и велели тако передать: «От нас тебе будет и добро, и зло. Но ежели дашь нам в награду по городу каждому, то отступим от Изяслава и в степи уйдем».
    Мстислав переглянулся с братом Ярославом. Потом перевел взгляд на Владимира Андреевича. Тот был еще во власти сна и смотрел на Изяславичей мутным взором. Поняв, что от трехродного стрыя ничего не добьешься, Мстислав снова обратился к брату:
    - Ну, Ярославе, како мыслишь?
    - А чего мыслить? - хмыкнул тот. - Жареного вепря едят по кускам, врага бьют поодиночке.
    - Так тому и быть, - хлопнул широкой сильной ладонью Мстислав по подлокотнику. - Ступай, Кузьма Сновидич, к ханам и передай - коли отойдут от Изяслава, то слово свое сдержу. Стану великим князем Киевским - оделю их городами, какие сами пожелают взять!
    Удивленный такой речью, Владимир Андреевич даже пробудился и захлопал глазами - а ежели, к примеру, захотят взять его Дорогобуж? Но Мстислав даже не покосился на стрыя. Он нашарил глазами одного из немногих своих приближенных, которые одолели сон и пришли в палату.
    - Олбырь Шерошевич, - позвал он, - езжай с послами да проследи, чтоб слова своего берендеи не нарушили.
    Перед рассветом Изяслава разбудили крики и шум. Князь вскочил, путаясь в меховой полсти, в одном исподнем сунулся наружу:
    - Чего там? Кто кричит?
    - Беда, княже! - отрок бросился к нему. - Берендеи обоз наш жгут, а торки снялись и в степь уходят!
    В оконцах терема, где ночевал князь, полыхало зарево, виднелись темные тени мечущихся людей. В сенях громко хлопнула дверь:
    - Стрый!
    Изяслав узнал голос сыновца Святослава Владимирича.
    - Измена, стрый! - кричал юноша. - Берендеи и торки…
    - Княже, они уходят! Уходят к Белгороду! - добавил голос Ивана Берладника.
    При свете пожарища Изяслав торопливо одевался, путаясь в рукавах и портах. Кое-как набросив корзно, выскочил наружу, в зимнюю ночь, в крики, топот копыт и суету. Дружинники уже выводили коней, спешно тащили княжью казну, но большая часть обозов с припасами и оружием для ополчения была охвачена пламенем. Торки и берендеи грабили догорающие возы и спешно отходили к городским стенам.
    - Коня мне! Уходим! - закричал Изяслав. Он первым взлетел в седло, взмахнул рукой. - За мной!
    - Куда? - из мрака вынырнуло лицо Ивана.
    - Подальше отсюда…
    - А Киев?
    - Киев? - Изяслав беспомощно огляделся. - Киева нам не удержать. Самим бы спастись, а там… За мной! - и хлестнул коня плетью.
    Не приняв боя, княжеские дружины Изяслава и Ивана вместе с небольшим полком Святослава Владимирича умчались в ночь, в обход Киева направляясь в Вышгород. Киевское ополчение было рассеяно и пробиралось восвояси кто куда.
5
    Проводив Изяслава и Ивана, княгиня Елена не находила себе места. Она то молилась, то садилась за вышивание, то бесцельно бродила по терему. Молодой женщине было страшно и скучно. И зачем только мужчины выдумали эти войны! На войне убивают!
    Сколько раз бывало: молодой красивый витязь, что перед походом улыбается девушкам и целует свою суженую, не возвращается с поля боя. В лучшем случае его привозят, положив поперек седла, а в худшем - хоронят в братской могиле. И такая судьба не минует ни князя, ни боярина, ни простого смерда.
    А самое страшное, что на эту войну Елена провожала двоих. Изяслав Давидич был ее муж перед Богом и людьми, но Иван… После той ночи она боялась смотреть ему в глаза, боялась заговаривать и даже видеться - все ждала, что он скажет о ее появлении. Но Берладник молчал, и сердце Елены с каждым днем все больше полнилось любовью.
    Перед выходом в Василев она не сдержалась - приказала холопке позвать Ивана. Когда Берладник переступил порог светлицы, уже одетый в полушубок для похода, Елена встала ему навстречу. Глаза ее горели, на ресницах дрожали слезы. Оба молчали, глядя друг на друга.
    - Уезжаешь? - наконец прошептала она.
    - В поход иду.
    Слеза сорвалась с ресницы, побежала по щеке. Не помня себя, Елена бросилась к Ивану, обхватила руками, зарыла лицо в волчий мех на груди.
    - Прости, прости, - повторяла она, как в бреду.
    - Княгиня, - он тихо коснулся ее стана.
    Елена вскинула мокрое зареванное лицо, вцепилась ему в уши, притягивая гордую голову к себе, стала исступленно целовать щеки, губы, нос, усы и глаза.
    - Прости, - шептала бессвязно, - прости… я молиться за тебя стану… только ты… прости, мне ничего не надо… Прости…
    В светлицу могли войти. Да и любопытная холопка наверняка слушала под дверью, поэтому Иван оторвал от себя женщину, коротко поклонился, пробормотав слова прощания, и вышел вон.
    Оставшись одна, Елена ушла в себя. Все думали, что горюет она по мужу, и лишь немногие шептались по углам о кратком свидании. Впрочем, мало кто из сильных мира сего прислушивается к болтовне холопов.
    Полки ушли. Киев притих, ожидая конца войны. Жил он спокойно - ведь война не должна была коснуться стольного града. Ждали и тревожились лишь те, чьи мужья, отцы, сыновья и братья отправились с ополчением.
    А потом дошли страшные слухи.
    Разгромленная княжеская дружина не вернулась в Киев - Изяслав Давидич слишком торопился в Вышгород затвориться за его крепкими стенами, при случае отсидеться в Михайловском монастыре. Весть принесли ополченцы, прибежавшие с поля боя. Но простые ремесленники и смерды не могли внятно рассказать, что произошло. Торки взбунтовались, князья разбежались, Киев без защиты, а на него идут полчища врагов - вот что узнавал народ из рассказов, щедро сдобренных воспаленным воображением.
    Елена стояла на обедне, когда в терем ворвался гонец. Поскольку княгиня была на молитве, ее решили не тревожить, но едва она переступила порог домовой церкви, навстречу бросилась ближняя боярыня:
    - Беда, матушка княгиня!
    - Что случилось? Князь убит? - Елена схватилась за сердце. Смерть Изяслава многое для нее значила…
    - Князюшка, хвала Господу, живой! - успокоила боярыня. - Разбили нашего князя супротивники! Сам-друг едва спасся, спешит уйти прочь от Киева. А тебе велел передать, чтоб не мешкая бежала прочь. Не то придут сюда вороги, захватят тебя, ягодку…
    Для воспитанной в уединении, холе и неге Елены враги всегда были лютее половцев. Даже свои, русские, жгут дома, грабят, насилуют женщин и девушек, гонят целые семьи в полон - разве что не убивают всех без разбора и не продают на чужбину. Но чтобы сюда ворвались чужие люди, чтобы ее схватили и потащили на ложе к победителю…
    Елена схватилась за голову, но голосить побоялась. Враг еще не у стен Киева, еще можно бежать.
    - Ключницу зови, - опамятовав, распорядилась она. - Девок подымай. Вели добро собирать да возки закладывать.
    - Куда же едешь, матушка? Неужто в Чернигов? Елена только отмахнулась. Об этом она подумает позже, когда покинет Киев.
    Возки княгини вырвались из Киева и помчались вниз, по Подолу, мелькая по улицам, до моста через Днепр и дальше, вдоль берега реки вниз по течению. Откинувшись в глубину возка, запахнувшись в шубу, молодая княгиня тревожным взором провожала сперва домики Киевского посада, потом покатившие справа и слева поля, холмы, перелески и редкие деревушки. В стороне осталось село Берестово, дальше пошли княжеские села. В любом из них можно было переночевать, но рано было думать об отдыхе.
    Путь до Чернигова был не близок, да и сидел там обиженный на Изяслава Святослав Ольжич. Кто знает, что сделает он с женой недруга, узнав, что тот больше не является великим князем? Гораздо ближе был Переяславль - там в счастливом замужестве жила падчерица Елены, Анастасия. В прошлом они были подругами, и там, думалось Елене, сможет она переждать беду.
    Всадник на хорошем коне домчит за сутки - выехав на рассвете из Киева, на закате постучит в ворота Переяславля. Но возки с добром движутся медленнее - только на исходе второго дня впереди показались крепостные стены старинного города, стоявшего над рекою Трубежем.
    Вперед вырвался княжий отрок - упредить Глеба Юрьича и его супругу о нежданной гостье. Когда возки подкатили к княжьему терему, ворота были распахнуты, и Глеб Юрьич, худощавый, жилистый, мало похожий на тучного отца, проворно сбежал по резным ступеням.
    Анастасия, которую Елена не видела со дня свадьбы, раздобрела, стала статной и какой-то сонной. Куда девалась та испуганная предстоящим замужеством девчонка? Глеб подвел Елену к женщине, в которой лишь черты лица были прежними. Анастасия подплыла, важно взяла приемную мать за руки, улыбнулась, но улыбка получилась холодной, словно намалеванной.
    - Матушка, - промолвила она, - какими судьбами? Вот уж не ждали, не гадали? Как же тебя батюшка-то отпустил?
    - А я не сказалась, куда поехала, - ответила Елена.
    - Это не добро, когда жена от мужа бегает, - заметил Глеб Юрьич, подходя к женщинам.
    - Так меня и не добро из Киева выгнало, - призналась Елена.
    В честь приезда княгини затопили баню, а пока две девки парили молодую женщину, в палатах устроили в честь гостьи пир. Когда Елена, посвежевшая, смывшая в бане тревогу последних дней, появилась в светлице, Анастасия вывела ей показать внука - маленького Владимира. Он родился недавно, при жизни Юрия Долгорукого, но тот так и не успел повидать мальчонку. Сейчас Анастасия ждала второго ребенка, который должен был родиться в скором времени.
    - Вот радость-то! - всплеснула руками Елена, стараясь, чтобы падчерица не заметила ее зависти к чужим младенцам. - Я поживу покамест у тебя - с родинами помогу, да и Владимира маленького понянчу.
    - Ты к нам надолго, матушка? - поинтересовалась Анастасия.
    - Не ведаю, - призналась Елена.
    Княгиня приехала в Переяславль как раз накануне Рождества, поэтому праздничный ужин в ее честь слился в одно с Сочельником. Пировали вдвойне весело, но в разгар пира Елена вдруг вспомнила о муже и Иване. Где они сейчас? То ли в Вышгороде, то ли умчались подальше… И кто сейчас в Киеве?
    - Как же дела в Киеве? - словно прочел ее мысли Глеб Юрьич. - Слух доходил - на войну с Галичем Изяслав Давидич собрался?
    - Да, - Елена опустила глаза. Сказать или нет? - Побили его. Ушел Изяслав Давидич из Киева… Мне гонца прислал, чтоб тоже бежала, не мешкая…
    За столом повисло тягостное молчание. Анастасия бросила вопросительный взгляд на мужа.
    - И кто ж его одолел? - спросил Глеб.
    - Откуда я-то ведаю? - всплеснула руками Елена и расплакалась.
    - Ладно, - Глеб положил кулаки на стол. - Заутра пошлю в Киев гонца - есть у меня тамо свои люди. Коль какая новость - все мне доложат.
    Гонец воротился через три дня - два дня пути и день потолкаться среди киян, послушать байки и самому попытаться кое-куда пробраться. Все, что вызнал, доложил князю, и Глеб в тот же день навестил Елену в ее светлице.
    - Вишь, какое дело, матушка, - молвил он с порога, - в Киеве сейчас сидит Мстислав Изяславич с братом Ярославом. Послали они гонца к стрыю своему Ростиславу Мстиславичу в Смоленск - зовут его идти на великое княжение. Ростислав Мстиславич должен принять его - он старший среди потомков Мономаховых, кто живой остался. И, коли так будет, должен я буду целовать ему крест, потому как Мономашич он. Ты же из дома Святославичей. И, хоть жена моя будет против, но прошу я тебя - не мешкай, уезжай.
    Елена с белым, как мел, лицом выслушала слова Глеба.
    - Куда же мне ехать? - только и спросила она.
    - Чаю, у мужа твоего есть какой удел? Вот туда и собирайся.
    - Гонишь?
    - Прости, княгиня. Видит Бог, желаю я, чтобы ты и далее была моей гостьей. Но кто знает, какие счеты у Мстислава с твоим мужем. Коль дознаются, что ты тут, вдруг захотят, чтоб я тебя выдал? Я же не только о себе забочусь, но и о дочери твоей, о внуках! Подумай о них и уезжай.
    - Куда же? - беспомощно повторила Елена, уже понимая, что это не спор, а вопрос - куда в самом деле ей лучше отправиться?
    - Почем я знаю, - развел руками Глеб. - Сей же час не гоню, подумай - может, что на ум придет.
    По всему было видно, как ему не хочется распрей, как он мучается от своего решения и как отчаянно хочет казаться твердым.
    Два дня спустя Елена снова пустилась в путь.
    Разумная мысль посетила княгиню - а что, если в самом деле, сразу надо было поехать в Вышгород? Ведь сказали же ей, что туда хотел скакать Изяслав Давидич. Почто же она метнулась в далекий Переяславль? И не ратной помочи просила - сама спешила укрыться. Вот и укрылась.
    Городец стоял недалеко от Киева - в том месте, где река Сновь впадает в Днепр. От сновского устья в ясную погоду уже видны были блестящие на солнце купола храмов, а ветер с юга, случалось, доносил в тишине и эхо колокольного перезвона. До Вышгорода отсю: да было версты три-четыре, не больше, и Елена послала отрока Ерошку узнать, там ли еще князь Изяслав. А если нет, то куда поехал?
    Ерошка ускакал, а Елена вышла на сновскую кручу. День был морозный, легкий ветерок ерошил волоски на ее шубе, трепал выбившуюся из-под убора прядку волос. Возок стоял чуть в стороне, рядом замерли отроки. Княгиня ждала, торопясь в каждом всаднике узнать посланца.
    Вот он показался - гнал во весь опор по льду реки. Приставив рукавичку к глазам, Елена зорко следила - Ерошка, нет ли?
    Он был уже у самого берега и, нахлестывая коня, в лоб брал кручу, когда на том берегу показались другие точки. Еще десятка два всадников торопились пересечь устье Снови.
    - Матушка княгинюшка! - заорал Ерошка, едва показавшись над кручей. - Беда!
    - Что? Князь? - покачнулась Елена.
    - Нету Изяслав Давидича в Вышгороде. Наместник тамо княжеский, а сам князь перед Рождеством еще отъехал в вятичские леса. Наместник, как меня узрел, сразу повелел своим отрокам меня хватать. Бона, скачут!
    Погоня! Елена бросила быстрый взгляд на реку. Они были еще далеко, но если стоять и ждать…
    - Скорее! Едем! - она бегом бросилась к возку.
    - Куда? - Возница, сидевший на коне верхом, обернулся, одновременно ударяя пятками.
    - Вперед, - Елена откинулась в глубь возка. - Прочь отсюда. Куда угодно! Прочь!
    На ее счастье, погоня свернула к самому Городцу, не обратив внимания на одинокий возок над кручей.
    Потеряла время, добираясь до тиуна и выясняя, что княгиня уже с час как его покинула, а куда отъехала - не сказалась.
    По всему выходило, что держит она путь вверх по Снови, в глубину Вятичских земель, до бывшего Остерского Городка и далее, к Чернигову. Туда погоня и поскакала.
    По льду Снови добрались быстро, но, хотя спрашивали всех встречных-поперечных, вламывались во все деревни и погосты, засылали дозоры в окрестные леса, нигде не было следа княжеского поезда - трех возков и десятка отроков верховых. Даже погорельцы Остерского Городка, сожженного семь лет назад Изяславом Мстиславичем - на месте двух с малым сотен изоб едва набралось полтора десятка, - ничего не видели и не слышали. Не было следов в Лутаве на правом берегу Снови и в Моровийске, что в десятке верст к северу. Княгиня Изяславова как в воду канула.
    А Елена нескольких ратников отправила гонцами и дозорными во все стороны и, не спеша пробираясь прочь от Днепра, каждодневно ждала вестей - что происходит на Руси. Она отчаянно искала спокойный уголок, где можно было переждать, пока все уляжется. Ей почему-то казалось, что она еще вернется в Киев.
    Одно такое укромное местечко вдруг вспомнилось - удельное княжество Вырь, выделенное мужем Ивану. Дом ее Ивана! Его терем, где он прожил конец осени и большую часть зимы, куда несколько раз ненадолго наезжал после того, как Изяслав Давидич стал великим князем. Дом, где все будет напоминать ей о любви… Только туда, и как можно скорее!
    Но уже в пути пришла в голову иная мысль - от Выря недалеко до других уделов - Путивля и Рыльска. После раздела Черниговской земли эти города достались сыновьям Святослава Ольжича - в одном сидел его старший Олег, а другой он обещал среднему Всеволоду. Меньшой Святославич, Игорь, по малолетству пока жил подле отца. Были свои уделы и у сыновцев Ольжича, сыновей его старшего брата Всеволода, и у сына рано умершего Глеба Ольжича, Ростислава. Кто из них сейчас стоит за Святослава Ольжича, а кто против, Елена не знала. Знала одно - бывшая родня в любой час может обернуться смертельными врагами.
    Она остановилась на полпути к Вырю, в городке Глебле. Был он основан Олегом Святославичем в честь сына Глеба, когда тот рубил по Остру города, чтобы защитить только-только отвоеванное Черниговское княжество и Новгород-Северский от Переяславля, где сидел ненавистный Владимир Мономах. Один город был назван Всеволожем в честь старшего сына, Всеволода, другие получили имена от местных примет - Белавежа, Уненеж, Бахмач… От Глебля до Попаша и Выря было рукой подать - полдня пути по хорошей погоде. Жаль только, что дорога не везде была.
    Но и здесь ждала Елену неудача. Путь дальше на восток был заказан, ибо ее отроки напоролись на дозоры из Путивля и едва унесли ноги. Пришлось снова сниматься с места…
    Хороборь был одним из городов, принадлежавших прежде Изяславу Давидичу. Во время своего недолгого замужества Елена успела посетить соседний с ним городок, Блестовит и, не раздумывая, свернула туда. Здесь она рассчитывала пожить некоторое время.
    Но, хотя тиун встретил ее приветливо, рассыпался в улыбках и поклонах, сразу приказал затопить баню и выставил на столы дорогое угощение, покой Елены длился недолго. На третий день отдыха, когда еще не воротились посланные в дозор отроки, в ворота Хороборя постучали.
    - Отворяй ворота, а не то высадим! - орали снаружи закутанные в тулупы ратники. Было их числом около сотни, если не больше. Впереди глыбой возвышался боярин.
    - Почто шумство? - высунул нос воротник.
    - От князя Святослава Ольжича! Живо отворяй, сукин сын!
    Воротник засуетился, распахивая створки, и лавина ратников ворвалась в городок. Не задерживаясь нигде, прямиком прошли на княжье подворье.
    Елену встревожили шум и крики во дворе. Накинув шубейку, она выскочила на крыльцо и увидела, что двор заполонен чужими ратниками, незнакомый боярин орет на тиуна, а его люди хватают всех, кто осмеливается сопротивляться, и запирают в клетях, как скотину.
    - Что происходит? - закричала она срывающимся голосом.
    - Матушка княгиня! - тиун бросился к ней за помощью. - Пришли невесть какие люди, хватают все! Грабят!
    - Не грабители мы, - боярин затопал на крыльцо следом. - Посланы от князя Святослава Ольжича забирать под него богатства Изяслава Давидича. Поелику тот часть свою в Черниговской земле утратил. И все здесь отныне принадлежит ему.
    - То есть как? - Елена беспомощно всплеснула руками. - А как же я? Я же княгиня!
    - С тобой, княгиня, разговор особый, - боярин рассматривал ее пристально, уперев руки в бока. - Велено доставить тебя в Чернигов. А уж тамо Святослав Ольжич решит твою судьбу.
    - Что же он меня - в монастырь упечет?
    - Может, и в монастырь. А может, еще куда. Боярин вдруг схватил ее за локоть, подтаскивая ближе. Елена уперлась руками в его широкую грудь:
    - Пусти!
    - Не гоношись, - зашептал боярин. - Ты молодая. Будешь со мной ласкова, упрошу князя, чтоб оставил тебе твое добро…
    - Пусти, - забилась Елена. Но боярин толкнул локтем дверь, затаскивая молодую женщину в темные сени, где навалился всем весом, шаря руками по ее телу.
    Елена закричала. На шум вбежали люди. Боярин не стал спорить с толпой, теряя свое лицо, оттолкнул испуганную женщину, промолвил, тяжело дыша:
    - Сроку решиться тебе до утра. Наутро в Чернигов едем!
    До вечера прорыдала Елена, запершись в своей светелке. Жизнь казалась ей так страшна, что и смерть была милее. И грех наложить на себя руки не пугал посмертными муками. Она одна, ее никто не защитит… Женщина вскрикнула, когда в дверь постучали.
    - Матушка? - послышался хриплый шепот тиуна. - То я, Маркуха… Бежать тебе надоть, голубушка!
    - Бежать? А куда? И как? - Елена бросилась к двери.
    - Куда - не ведаю. А возок я заложил. Спеши, матушка… Боярин спит, вином упился.
    Сама - некогда было звать девку - Елена оделась и выскочила в ночную темень. Мела метель, завывал ветер, поземка крутилась по двору. Запряженные в возок кони храпели и мотали мордами. Несколько всадников ежились в седлах. Две зареванные девки жались друг к дружке в санях. Туда же были как попало свалены некоторые пожитки княгини - два сундука с добром, ларчик с украшениями. Тиун сам распахнул ворота, и возок вырвался в неизвестность.
    Путь лежал прочь от больших городов, в сторону и от Чернигова, и от Новгорода-Северского. Мчались по бездорожью, то застревая в сугробах, то выскакивая на лед небольших речушек, пока не достигли Снови. Но по широкой реке легче было двигаться не только беглецам, но и погоне, потому свернули на первую попавшуюся притоку.
    Это была река Ирпа, на которой стоял городок Ропеск. Десятник отряда, Федор, склонился к возку, где сидела княгиня:
    - Велишь сразу к городу править или сперва пусть на вороп кто съездит? (На вороп - в разведку. - Прим. авт.)
    - Делай, как хочешь, - подняла на него усталые глаза Елена.
    Федор ускакал к Ропеску сам. А воротился не один. Вместе с ним были еще десятка три всадников, а впереди гарцевал на сером в яблоках жеребце молодой витязь в княжеском корзне.
    Еще издалека Федор махнул шапкой своим - мол, стойте на месте. Елена молча выбралась из возка. Она слишком устала, чтобы бороться дальше. Даже если это и ловушка, она готова на все.
    - Елена Васильевна, - молодой всадник лихо спешился, - здравствуй! Как услышал я, что ты приехала, так и поспешил навстречу. Ропеск мой - городок малый, да Чернигов нам, Всеволодичам, не указ. Будь гостьей моей, отдохни с дороги!
    - Всеволодичам? - пролепетала Елена.
    - Ярослав я, брат Святослава Всеволодича Новгород-Северского, - ответил юноша.
    Он с улыбкой протянул руку, и Елена, заплакав от облегчения, бросилась к молодому князю и обняла его.
    А еще через седмицу обнимала уже мужа в Гомеле, куда ее с бережением и под присмотром проводил Ярослав.
Назад: Глава 9
Дальше: Глава 11