Глава 17

– Иеремия, может, вы еще раз все как следует обдумаете? – скорбным, будто на похоронах, тоном спросил Ален. – Я ведь так привык к вам за это время, мне будет вас очень недоставать.

Иеремия, желая утешить приятеля, ободряюще похлопал его по плечу.

– И мне вас, дружище! Но, как вы понимаете, иного выхода у меня просто нет. Иначе я накликаю беду на свою паству.

Они стояли у входа в лечебницу. Ален, потупив взор, носком сапога задумчиво скреб уличную грязь. Лекарь проводил иезуита до крыльца. Прощание вышло тягостным – ни один, ни другой не решались сделать первого шага к расставанию.

Ален скрестил руки на груди. Рассеянный взгляд его блуждал по черно-белому фасаду фахверкового дома, потом застыл на резных подпорках балок верхнего этажа.

– Как бы я хотел, чтобы ничего этого не произошло, – произнес он, и в голосе его звучало искреннее сожаление. – Остается лишь надеяться, что у мастера Хаббарта вам будет не хуже. Да и у меня отныне всегда будет в запасе благовидный предлог, чтобы встретиться с вами, – кого удивит визит хирурга в мастерскую по изготовлению медицинских приспособлений. – Ален натянуто рассмеялся, но тут же посерьезнел. – Кто бы мог подумать, что всего одна оплошность возымеет такие последствия, – горестно заметил он, взявшись за ручку двери, но так и не открыв ее. Чувствовалось, что он не все сказал своему другу пастору.

– Иеремия, прошу вас передать леди Сен-Клер мой самый сердечный привет, – обратился он к иезуиту. – Ее приходы сюда всегда были радостью для меня. А теперь, когда вы сменили местожительство, мне и ее больше в этих стенах не увидеть.

Иезуит удивленно посмотрел на своего друга. Что это? Уж не влюбился ли Риджуэй в Аморе? Нет, такого быть не могло – слишком уж Ален ценил собственную свободу, чтобы терять из-за кого-то голову. Лучшее тому свидетельство – вынужденный брак с Энн Лэкстон, с первых дней ставший обузой для него.

– Мы встретимся не позднее воскресенья, когда вы придете к мессе, – на прощание сказал Иеремия. – Да хранит вас Бог.

Иеремия кивнул и медленно побрел прочь. Аморе поручила двум своим слугам забрать вещи Иеремии – одежду, книги – и перевезти все к Лондонскому мосту. Этим утром Иеремия зашел напоследок в старое жилище захватить кое-какие мелочи, умещавшиеся в кармане.

Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Лекарь все еще стоял на крыльце, не выпуская дверной ручки, так и не войдя в дом. Иеремия махнул ему на прощание рукой.

Весеннее солнце золотило фасад дома, отражаясь в забранных в свинцовые рамы стеклах. Дом этот отличался обилием резных украшений: его фасад вот уже лет сто, если не больше, украшали головы невиданных животных и чудищ. Верхние этажи превышали по площади нижние – так владельцы выигрывали лишние футы, не покушаясь на ширину улицы. Увенчанную высокой трубой крышу покрывала черепица. Но привлекательность фахверка таила в себе и беды. Время и погода иссушили дерево настолько, что в стенах образовались трещины, которые приходилось заделывать смолой. Случись пожар, и такой дом вспыхнет как порох. А Лондон славился своими пожарами, примерно раз или два в столетие выгорая почти дотла.

С тяжелым сердцем Иеремия оторвал взор от здания, более года бывшего для него домом. Неясное чувство подсказывало ему, что сюда он больше не вернется.

В следующую секунду иезуит, замечтавшись, едва не угодил головой в свисавшую чуть ли не до земли вывеску аптекаря. Не раз и не два Алену приходилось оказывать помощь вот таким зазевавшимся, каким едва не стал и он сам, – ржавчина насквозь разъедала увесистые железные прутья, и иногда порыв ветра превращал вывеску в смертельное орудие. То же самое относилось и к осыпавшейся черепице крыш и разрушавшимся кирпичным дымовым трубам.

Услышав крик: «Берегись, вода!», Иеремия, повинуясь Рефлексу, юркнул под навес второго этажа, немилосердно толкнув при этом какого-то прохожего – товарища по несчастью. Обоим удалось увернуться от нечистот, хлынувших сверху на мостовую. Конский помет, объедки, уголья вываливали из окон прямо на улицу, где и лежали до тех пор, пока мусорщики не подбирали их и не вывозили за город на свалку.

Занятый своими мыслями Иеремия брел в направлении причала Блэкфрайер. Дойдя до воды, он взмахом руки подозвал перевозчика. Дожидаясь, пока тот подгонит лодку, иезуит еще раз огляделся. За эти полтора года ему не раз приходилось переправляться на другой берег Темзы, чтобы увидеться с Аморе в Уайтхолле. Недалеко вверх по течению, там, где с Темзой сливались зловонные воды Флита, возвышались красные кирпичные стены Брайдуэлла, бывшего дворца короля Генриха VIII, служившего теперь тюрьмой для бродяг, воров и продажных женщин. Кроме этого, там расположился и приют для сирот. Иеремии показалось, что сквозь городской шум он слышит удары хлыста по голым спинам арестованных. Два раза в неделю в Брайдуэлле публично пороли преступников; поглазеть на это сбегались толпы зевак.

Через распахнутые ворота иезуит разглядел группу мальчиков в одинаковой синей одежде, строем направлявшихся вдоль Темзы в церковь. Они чинно проследовали мимо столба для порки злоумышленников и особого стула, на котором наиболее непокорных женщин опускали в воды Темзы.

– Куда вам? – осведомился перевозчик.

– К «Старому лебедю», – ответил Иеремия, усаживаясь в лодку.

Перевозчик взялся за ремни, но особо напрягаться ему не пришлось, поскольку они плыли по течению. Было погожее апрельское утро, и, как это обычно бывало в теплые дни, исходивший от воды смрад лишь усиливался. На волнах реки колыхались все виды отбросов. Однако те, кто вываливал всякую дрянь в Темзу, не задумывались о том, что воды прилива принесут их обратно.

Лодка миновала замок Бэйнард, напоминавший крепость особняк, где некогда поочередно проживали три из восьми жен Генриха VIII. Выходившая к реке часть здания с тремя мощными башнями и семью башнями поменьше на самом деле очень походила на замок.

Темза была усеяна бесчисленными лодками, лодчонками, баржами и парусниками. У Куинхитского дока, как обычно, царило большое оживление, и перевозчику приходилось ловко маневрировать на середине Темзы, чтобы, не дай Бог, не столкнуться с какой-нибудь посудиной покрупнее. Вскоре они проехали мимо трех кранов, приводимых в движение топчаками – ступенчатыми колесами – и служившими для разгрузки тяжелых бочек. После того как позади осталась сталелитейная мастерская и Колд-Харбор, лодочник подрулил к берегу, стараясь не подходить вплотную к сваям, подпиравшим здания на берегу.

Когда причалили у «Старого лебедя», Иеремия, осторожно поднявшись с задней скамьи, сунул перевозчику шестипенсовик и выбрался из раскачивавшейся лодки на мол. По правую сторону в нескольких десятках ярдов вниз по течению Темзы вознесся самый крупный и совершенный в христианском мире мост, на котором и расположилось его новое жилье. Мост этот был возведен на девятнадцати опорах, стоявших на ледорезах. Когда вода поднималась, то пенящимися каскадами с шумом огибала ледорезы. Сам мост был буквально усеян фахверковыми домами, верхние этажи которых чуть ли не сходились, образуя самый настоящий туннель для пеших и конных. Дома эти насчитывали до шести этажей, укрепленных на прочных свайных опорах и нависавших над краем моста. Лондонский мост выглядел весьма внушительно.

Пока Иеремия брел по Олд-Свон-лейн к Темз-стрит, он на время потерял из виду складские здания на набережной и здание гильдии рыботорговцев. Лишь свернув на Фиш-стрит, ведущую прямо к ним, он снова увидел их. Не впервые нога Иеремии ступала на эту улицу шириной не более двенадцати футов, которая вела на противоположный берег реки, в Саутуорк, но в то утро он воспринимал ее совершенно по-другому. Стоящие рядами дома на северной стороне моста появились лет пятнадцать назад, после того как пожар 1633 года уничтожил прежние постройки. Иеремия проходил мимо лавок купцов, где предлагались различные товары: полотно, перчатки, ювелирные изделия, гравюры, книги. Чувствовалось, как трясется мост от вращения приводимых в движение речной водой колес под первыми двумя арками. Установка, построенная около ста лет назад голландцем Питером Моррисом, служила для подачи воды в расположенные выше городские кварталы. По другую сторону моста возвышались водяные мельницы.

Мастерская Хаббарта расположилась среди новостроек левого ряда. За ней следовал незастроенный участок, потом снова начинались здания, тянувшиеся до самого Саутуорка. Хотя существовал план восстановления всех уничтоженных пожаром домов, пока что он так и оставался на бумаге. В этом месте проезжая часть моста ограждена заборчиком из узких деревянных досок, чтобы незадачливые прохожие в непогоду или туман не свалились в Темзу.

Над мастерской, где изготавливались медицинские инструменты, находилась выцветшая вывеска с тремя золотыми шарами. Едва Иеремия вошел, как навстречу ему показался мастер Хаббарт собственной персоной.

– Не могу выразить словами, какая это радость для меня принять вас под свой кров, святой отец, – широко улыбнулся мастер.

Хаббарт был худощавым сероглазым мужчиной с начинавшими редеть каштановыми волосами. Проработав в свое время оружейных дел мастером, он пришел к мысли наладить изготовление хирургических инструментов, и поскольку имел, что называется, золотые руки, вскоре стал процветать.

– Мэри, иди сюда, – позвал мастер Хаббарт.

Вскоре появилась жена мастера, такая же худая, как и он сам, только выглядевшая куда менее приветливо.

– Проводи нашего гостя в его комнату да покажи и расскажи ему все, чтобы он знал, где что находится.

Иеремия пропустил Мэри вперед. Дом был трехэтажным. Мансарда оказалась достаточно просторной – в ней можно было не только жить, но и отправлять мессу. Сундук с сутаной и всем необходимым для мессы уже доставили. Как и многочисленные книги. После того как Иеремия выложил из карманов все предметы личного обихода, миссис Хаббарт показала ему дом. Кухня находилась позади мастерской в первом этаже, за ней спряталось и отхожее место в виде пристройки, нависавшей на водами реки. Сооружение это было весьма удобным для обитателей дома, однако временами доставляло массу хлопот проплывавшим внизу лодочникам – тем приходилось держать ухо востро, чтобы ненароком не угодить под зловонный дождь или, того хуже, град.

Вечером, после того как мастер Хаббарт запер мастерскую, муж и жена попросили иезуита исповедовать их. После ужина все трое еще некоторое время сидели за столом, обсуждая католический приход. Иеремия собрался с утра побеседовать со всеми членами паствы и выяснить, кто нуждался во вспомоществовании.

Ночь Иеремия спал спокойно, несмотря на не умолкавший ни на минуту шум воды и скрип водяных колес. И хотя иезуит привык вставать рано, его уже в пять утра разбудил шум на мосту – скрип колес повозок, развозивших товары и еду. Но это было не самое страшное – через мост прогоняли стада свиней и коров, вопивших и мычавших так, что разбудили бы мертвого. Вообще место это оказалось шумным – перебранки погонщиков, выкрики бродячих торговцев, соленые шутки лодочников, тоскливые крики чаек, лай собак, цокот копыт не стихали до позднего вечера.

Иеремия открыл окно и выглянул на реку, усеянную всевозможными судами. Между внушительными торговыми кораблями и баржами сновали юркие лодочки. Кое-где на пристань сгружались товары. Неподалеку возвышались серые башни Тауэра, бдительного стража Лондона. Четыре увенчанные луковками крыш башни крепости четко выделялись на боне синего весеннего неба. Ветер доносил сюда и шум Биллингсгейтского рынка. Это место Всевышний явно назначал тем, кому надлежало учиться смирению. Помолившись, Иеремия спустился вниз позавтракать в обществе своих новых хозяев.